Дым

Больше он ничего не скажет просто так. Каждое его следующее слово будет продумано и измерено. Каждый звук, который он издаст, будет обработан до такого состояние, что вызовет смех, или отчаяние, или принесёт ему как минимум доллар.

Он сидел на кухне. Пил кофе. Его жена рассматривала какой-то журнал. Она взглянула на него и спросила: “О чём задумался?” Из-за журнала он мог разглядеть только её обаятельные голубые глаза. Она снова спросила: “Ты что, язык проглотил?” Ответа от него так и не последовало.

Что ему нужно было сказать… Усугублять и без того отвратительную ситуацию. Его язык слишком долго был для него главным врагом, поэтому он решил не говорить ничего, пока не придумает что-то по-настоящему стоящее.

Он отложил газету, которую перелистывал каждое утро. Книга, которую он сейчас читал, служила ему подставкой для кофе. С каждой следующей секундой ему было тяжелее сдерживать внутреннюю злость, приближающегося взрыва. Ему в голову пришла мысль, что язык дан человеку для того, чтобы увековечить его. В Библии говорилось: “В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.”

Язык прибыл к нам из далекого космоса и был как-то связан с ящерицами, обезьянами и кем-то ещё. Самый первый человек получился в результате неимоверно сложной последовательности ДНК, включающей в себя имена собственные и составные глаголы. Без языка мы бы не смогли существовать. У нас просто не было выбора. Для того чтобы что-то почувствовать нам требуется всё больше и больше слов. Огромные свалки никому не нужных предложений. Приходится произносить просто кучу слов, чтобы добиться хоть малейшего понимания.

Наше общение можно сравнить с машиной Руби Голдберга. Когда всё начинается с птички, которая клюёт кукурузу, нажимая  тем самым на кнопку, которая активирует тепловоз, мчащийся на скорости в сто миль, пока тот не врезается в бомбу, взрыв от которой заставляет кусочек сыра упасть в клетку с мышкой, а она, пытаясь его достать, щелкает выключатель, который развязывает крошечный молоток, чтобы он упал именно с такой силой, которая позволит ему сломать скорлупу фисташкового ореха.

Его жена затаила дыхание, будто намереваясь что-то сказать. Он посмотрел на неё и в его глазах загорелась надежда. Огромные желтые буквы на её журнале создавали словосочетание “Elle Decor”. Она закашляла, затем вернулась к чтению, подняв чашку кофе и поднеся её к губам таким образом, чтобы ему не удалось заметить ухмылку на её лице.

У французов даже есть специальное слово, которое выражает неопределенность мыслей в вашей голове.

Всё, что он сейчас знал это то, что все мы состоим из миллиарда микробов и единственное, что нас отличает друг от друга это наша роль в пищеварительной цепочки. Людей убивали вирусы и клещи и им всегда приходилось что-то придумывать, чтобы продолжить существовать. С каждым рукопожатием, они рисковали расстаться с жизнью.

Мы ничто.

Он потягивал кофе, посылая всех и каждого. Больше сахара и кофеина.

Чтобы утихомирить своё сознание, он представлял, как загребает кучу слов в печь, благодаря которой движется громадный океанский лайнер. И каждая каюта этого лайнера размером с футбольное поле, а стены расположены так далеко друг от друга, что разглядеть их могут только люди с очень хорошим зрением. Этот корабль переправлялся бы через океан, в котором всегда ночь.  Единственным световым источником была бы печка, пламя от которой вспыхивало бы очень ярко.

И пока на этом корабле играет вальс, а дымовые трубы извергают пепел от всех его диалогов, он стоит в бункере, вспотев и широко расставив ноги для устойчивости, и топит в печи слова: “Привет” и “С Днём Рождения”. В пламя он забрасывает “Я люблю тебя” и “Эта цена уже с учётом всех налогов?”

Он представляет себе планету. Синюю, совершенную, лишённую слов, по крайней мере до тех пор пока корабль не достигнет берега. Он спасётся на какой-нибудь маленькой шлюпке вместе с умирающим матросом. И этот матрос произнёсет, на последнем вздохе: “Кто ты?” и этих слов хватит, чтобы навсегда разрушить его рай.