Замок без привидений. Глава 2. Сюрприз для Колумбэ

Глава 2.
Сюрприз для Колумбэ.

Дерево никак не хотело падать. Подрубленное по всей дровосекской науке, оно вопреки всему стояло, дико сердя копошащегося внизу человека.
- И какого ляда ты выпендриваешься? - ворчал мужичок, которого по ночной поре и парочка татей бы забоялась. - Падай уже, орясина!
Дровосек Колумбэ отёр пот с лица и, уперевшись плечом в ствол непокорной лесины, в который уже раз, налёг, налё-ёг... Было кому поддавливать: Колумбэ у папы с мамой удался на славу, во всяком разе, телесно. Ростом вышел под притолоку. Силой... Ну, что - силой?.. Когда его мул воз с дровишками по буерака протащить не мог, тогда его хозяин, животину жалеючи, сам впрягался в хомут, оглобли - в руки, и давай тягать. И ведь вытягивал сколько раз. А тут подрубленная деревяшка из себя незнамо кого строить надумала. О, треснуло, кажись... Теперь-то пойдёт. Покачается, - тут уж не зевай, - и пойдёт. Колумбэ ногами в землю врылся, но строптивую лесину удержал. Ф-фу-у, пошла... И чего дурила, нет, правда?.. Он поддёрнул штаны; при такой работе приличным, в его сорокалетнем возрасте, пузом обзаведёшься едва ли. Снова, теперь уже тряпицей, вытащенной из кармана, вытер украшенный кривым тонким шрамом лоб и опустился на землю тут же, возле поверженной упрямицы. Тяжко! И работы ещё не впроворот. Оно бы легче стало, когда бы ни один, а с помощником, а то и с парочкой. Да где по нынешним неспокойным временам дельного помощника сыскать? Что-то недоброе стало происходить в лесах, у которых притулилась Илодия - чистенький, сытенький, торговый городок, что находился под покровительством фальбургского монарха. Годами тремя ранее Колумбэ-дровосек, хоть и не бедствовал, но и не жировал. Кому он дровишки поставлял? Вдовам, детскому приюту, гимназии, да приторговывал на рынке. И за всё пошлины. А бургомистр, жирный боров, всё чаще начал поговаривать о введении лицензии на право рубить лес. Какая ещё  лицензия!? Итак, за деляну чистым серебром дерут!   Но повелась в лесу всякая мерзость, ранее сюда из Чёрных Дебрей носа не казавшая. Попугала изрядно мелких торговцев и крестьян, что по лесной дороге возили на смирных своих лошадках нехитрый, но необходимый товарец. А после того, как нашли в зарослях двух убитых, так на какое-то время Илодия и вовсе без подвозу продовольствия осталась. О, как...
Колумбэ, привалившись спиной к древесному стволу, закурил трубочку. Можно отдохнуть, недолго, но можно. Вот эту лесину распилить, - опять же  одному, - воз загрузить и к вечеру быть дома. Он посмотрел на высоко стоящее солнце. Вроде успевается. Правда, ужинать придётся без горячего. Готовить долго, а усталость, она своё возьмёт, не отмолишься. Хозяйки в доме Колумбэ уже давно не было. С тех самых пор, как застукал он её с одним резвым купчиком. Купчик был смазлив, на язык боек. Чернявенький такой... помнится, всё серебром тряс. На то серебро дура-баба и  позарилась. Лихой петушок хвост распустил, дело нехитрое спроворил, а как дошло до развязывания мошны, так как-то замешкался. Не то чтобы совсем платить не захотел (хотя без денег на чужой бабе поваляться, оно такому ухарю завсегда сладко), а, так... всё придумывал, как поменьше отсчитать. Пока пальчиками от жадности судорогой сводимыми кургляшки перебирал, выкладывая на стол те, что помельче да поизбитее, не ко времени из лесу вернулся Колумбэ. Живчик - за нож... Какой горячий мужчина! Клумбэ - кулаком в переносицу. Любитель, слабых на передок бабёнок, от такого душевного приветствия почему-то сразу помер. А нагрешившая дровосекова супружница, сообразив, что дело запахло совсем не серебром, кинулась вон из дому с истеричными воплями: "Убили!!! Человека безвинно убили!" И прямиком - в город, в Управу Общественного Благочиния. И там собственную вину на рогатую голову мужа и свалила. Инспектор мужчина дородный, весь из себя представительный в ту пору, как раз собирался откушать второй, а может уже и третий завтрак и потому сразу арестовывать Колумбэ не поехал. Вместо этого принялся в подробностях выпытывать у несчастной женщины, что сотворил её супруг-изверг. И так он деликатно к этому делу подошёл. С такой внимательностью и пониманием тяжкого бабского положения, что блудливая дровосекова жёнушка за языком своим не уследила.
- Говоришь, прямо в дому Колумбэ-то этого агнца безвинного порешил?
- В точности, господин инспектор. Прямо в дому. Махарудик только и успел, что пояс на штанах завязать, а он ему ка-ак даст, изверг... аспидово племя... и наповал.
- А поведайте мне, госпожа Колумбэ...
- Всё расскажу, как на духу!
- Это хорошо. От слуг Благочиния ничего скрывать нельзя - грех. Так я продолжу, с вашего на то позволения... Этот самый... Как его?.. Махарудик?.. Он вам кто, собственно, родственник? - и столько детской наивности было во взоре, кушающего котлетку чиновника, столько участия, что даже и непонятно отчего, так напряглась несчастная дама.
- Н-нет... не совсем... Ну не то чтобы совсем не родственник, - припомнила она недавнее, тесное с ним общение, - однако же, и не очень... Как бы это казать?..
- Не родственник, значит... А муж ваш, дровосек Колумбэ, он, значит, только зашёл. Я правильно понял то, что вы мне рассказали?
- Д-да... - как-то смутилась дама.
- Так, какого ж рожна, простите мне мою резкость, к тебе, шалава, посторонние мужики шастают? Пояс он только подвязать и успел!.. Жаль, что Колумбэ его без штанов не застал то-то мы бы в Управе над этим ходоком посмеялись. А тебя, полёвка короткохвостая, я отсюда сейчас же велю доставить к инквизиторам-ревнителям. Измена супружеская - это их епархия. Эй, дежурный, бабу эту, гулящую, немешкотно в инквизицию доставить. Да пасть ей закупорь; визгом своим едва аппетит мне не испортила.
Так и не дождался Колумбэ ни ареста, ни возвращения своей благонаречённой. Месяц спустя, подкатила к его избёнке подрессоренная колясочка с изображением сияющего бородатого мужика, держащего солнце на ладонях. Выскочил из неё бойкий юнец в рясе и вручил дровосеку свиток с уведомлением, что он две недели, как не женат и имеет полное право снова вступить в законный брак по зову сердца и природы. Отец небесный на то деяние его благословляет.
Благословление - оно дело хорошее. Как же без благословления... Только Колумбэ отчего-то больше жениться не захотел. Так и жил одиноко возле леса заготавливая дрова  и ни о чём, не мечтая. Жену свою неверную он порою вспоминал, не сказать, что словом добрым, но с некоей долей сожаления. Неясно было, что сделалось с вредной бабой, может, и вовсе сгинула; с инквизицией шутки были плохи вовсе времена.
- Ну выпороли бы кнутом для острастки, да отпустили бы восвояси, - говаривал он себе изредка. - Из дому я б её, конечно, выгнал, но хоть бы знал, что жива, заноза. А так мучайся совестью - вроде и не убивал, а кажется, что руки от крови липнут.
Колумбэ поднялся с земли одним сильным движением. Годы ещё не успели на нём сказаться. Он неспешно выколотил трубку о каблук тяжёлых своих ботинок и принялся обрубать сучья. В его деле ничего не пропадало - дрова пойдут тем, кто способен за них отвалить приличную деньгу - тот же бургомистр - а хворост, потом скупит народишко победнее, которому тоже зимой греться нужно и страшно стало нос в глубину леса совать.
Чу! Что это? Вроде как послышалось что-то... Голоса?.. Точно, голоса, да громкие возбуждённые. И тут бабахнуло раз и второй. Звук ружейного выстрела ни с чем не спутаешь. С промедлением секундным зачастили пистолеты. Что ж это такое, война, что ли началась? Колумбэ пригнулся; палили, где-то совсем рядом. Не зацепила бы шальная пуля.  Стрельба смолкла, зато послышались другие звуки - кто-то бежал через подлесок не разбирая дороги. Колумбэ насмелился выглянуть из-за поваленного дерева. О, как - баба! Даже и не баба - благородная дама, если по одежде судить. И не одна; за руку мальца тянет, мальчишку лет десяти не старше. А за ними с матюгами вприскочку целая свора загонщиков, человек шесть, как не больше. Все с оружием. Очень похожие на солдат, только без мундиров, но идут цепью, умело. Тут уж не ошибёшься, либо служивый народ, либо бывшие военные. Таких субчиков, дровосек с первого взгляда определял. Сам шесть лет кряду солдатскую лямку тянул в Его Величества Гренадёрском фальбургском гвардейском полку. Хм, а это ещё кто с ними, такой горластый? Похоже, у них за главного, только облачён во что-то странное, вроде как в сутану. Господь пресветлый, это же ревнитель! Что он-то тут делает, да ещё и командует?
Ревнитель, круглобокий толстячок, сильно похожий на подрумяненный пончик, сильно приотстал от поджарых "гончих", но, сипя горлом, продолжал выкрикивать команды:
- Не упустите их. Бабу можно не жалеть... х-фу-у... Пацана тем паче. В расход их, в расход.
- Чего? - не поверил Клумбэ, тому, что услышал. - Дитё - в расход?..
В такие вот, наверное, именно в такие моменты судьба и проверяет, кто ты есть на самом деле мужчина или так себе - коптитель неба. Колумбэ вдруг почувствовал непреодолимую тягу к арифметике и принялся с жаром пересчитывать нагоняющих беглянку мужичков. Обухом топора приложил в висок ближайшего. Тут в папоротнике и упокоился орёл. Один есть. Такое невежливое обращение не осталось не замеченным со стороны обозлённых загонщиков. Кто-то даже и пальнул в неожиданно возникшую проблему. Пальнул наспех, не целясь, потому и промахнулся. А дровосек продолжил свой счёт... Второй ротозей получил топором в лоб. Горячо и густо плеснуло во все стороны, забрызгав лицо Колумбэ и делая его похожим на лютого выходца с нижнего круга ада.
Двое кинулись на него разом, а остальные, даже не остановились. Во как были нужны им убегавшие женщина и ребёнок! Одинокий, страшный в своей ярости Колумбэ не устрашился. Он только улыбнулся врагам, нагоняя на них страху и сделал шаг навстречу судьбе.
Возможно, будь беглянка одна, она и сумела бы уйти от погони, схоронившись в лесной непролазной чащобе, но боги судили иначе. Мальчишка, перебираясь через валежину, поскользнулся на мокром мху, и подвернул ногу. Женщина обернулась, подхватила его на руки и тут же замерла, прямо ей в лицо смотрело ружейное дуло. Их догнали.
- Отбегалась, исчадие адово, - из-за широких спин наёмников, выкатился рыхлым шариком его преосвященство. - А ну стрели их ребята. Глянем, какого цвета кровушка у этой ведьмы и её выплодка.
Колумбэ не успевал. И вроде вот они - руку протяни, дотянешься, - а никак. И ведь трое их ещё. К тому же, та лихая парочка его задержать сумела. И топор верный в грудине верещащего деятеля накрепко засел, а топорище, кровью спрыснутое из рук вырвалось. Плюнул на него дровосек и с голыми руками пустился вдогон. Одного проворного малого, уже ружьё для выстрела поднявшего, он стоптал, словно и не было его на пути, а со вторым сцепился плотно. Не уступал он Колумбэ ни ростом, ни силою, ни бойцовским умением. Дровосек уж и по морде получил хорошо поставленной двоечкой. Однако боец ему достался, наверное цирковой поединщик. Это у них таковые-то ухватки. Вишь, зараза, как ловко от левого хука ушёл. Краем глаза Колумбэ старался ещё и пацаном следить. Толковый оказался мальчишка: ножку подволакивает и в подлесок норовит. Правильно. Утекай малец, пока взрослые дядьки друга дружку на крепость проверяют. И тут...
- Стоять, лешак!!! Стоять, не то порешу её без жалости.
Подзабытый в сутолоке толстяк-инквизитор напомнил о себе визгливо и требовательно. Колумбэ, на всякий непредвиденный случай ещё раз отмахнулся от напиравшего противника, удачно попав ему в переносицу, и уставился на ревнителя взглядом полным неукротимой ярости.
Чтоб тебя, пузырь на ножках!..
Воспользовавшись общей сумятицей и неразберихой причащённый божественных добродетелей человеколюбец, извлёк из складок сутаны длинный стилет и, подбив ноги несчастной женщины, вдавил острейшее его жало в её нежную шею.
- Эй, ты там, - взвизгнул толстяк, глядя мимо замершего Колумбэ на еле копошащуюся тушку наёмника, - отрывай от земли свой зад. Скорее! А ты стой, ублюдок, стой и, даже моргать не смей. Ох, и нажил ты себе горя, недоносок.
- Возможно ли священнику этак-то сквернословить? - дровосек начал тянуть время, взглядом не отпуская гляделки ревнителя. - Не разгневается ли на тебя Отец наш общий? - малюсенький, крохотный шажок в сторону взопревшего боровка.
- Мой отец со всякими шалавами не таскался, урод. Так что ты ко мне в родню не набивайся, - стилет проткнул кожу на шее жертвы. -  А с Отцом небесным я уж как-нибудь столкуюсь; постом, плотским воздержанием и горячей молитвой прощение себе выправлю.
"Выправлю" - слово-то какое, канцелярское. Колумбэ сдвинулся ещё на шаг. Эх, всё ещё далеко, а этот, от земли воспрявший, уже в затылок дышит. Сейчас от крови отсморкается и... И тогда поздно будет. Если что-то делать, то сейчас, ни секунды более не медля.
- Зря ты, свинтус, хряком огулянный, мою маму в нечестии заподозрил, - гипнотизировал ревнителя дровосек. - Совсем зря... - и без перехода, слов оскорбительных не договаривая, метнул он своё большое сильное тело с одной только мыслью, с одним желанием, схватить ревнителя за глотку и душить, душить, пока у того глаза из глазниц не повылазят.
Но не случилось... Не суждено было инквизитору понести наказание от рук впавшего в боевое безумие дровосека. Колумбэ умом понять не успел, что же такое помешало ему, только ощутил телом, что не летит к вражине ухмыляющейся, а под тяжким грузом рушится на землю, мордой в опрелый лист.
Да как же это?..
Очухавшийся наёмник навалился всем весом на плечи двужильного дровосека в самый момент его рывка и тем погасил, казалось, неотвратимую его атаку. Колумбэ, уже себя не помня, извернулся ужом, двумя руками ухватил верещащую помеху за нижнюю челюсть и затылок и провернул. Убить не убил - помимо силы много на то умения надо, но с себя скинул. На ноги вскочил и успел увидеть, как инквизитор всё с той же плотоядной улыбкой, вонзает стилет в женское, беззащитное горло по самую рукоять. И глаза её увидеть успел... Господь милосердный, какие это были глаза!..
Колумбэ распрямился. Что ему за соперник толстый этот ревнитель? Что ему, бывалому солдату, тонкая зубочистка в его пухлой лапке? Дровосек шагнул широко - ещё один раз этак-то длинными ногами отмерить и потный этот мерзавец обречён... Но не было страха во взоре невеликого ростом ревнителя, а движения его противника, вдруг сделались вялыми. И хоть пытался он добраться до цели, немощь нежданную превозмогая, только тщета всё это. Инквизитор был магом, пусть и не сильным, пусть пигмеем среди колдунов, но наложить чары слабости он оказался вполне способен. Сильные ноги дровосека подвели. Подогнулись колени. И он в бешенстве от собственного бессилия взвыл раненым вервольфом.
- Что, падаль, подрубил я тебе ходули? Сейчас, погодь чуток, я тебя резать стану. Увидим тогда кто из нас двоих свин. Как ты там меня словесами поносил? Огулянный хр-р-р... - и забулькал вскрывшимся горлом.
Из места, где у любого мужчины должен находиться кадык, у обомлевшего ревнителя, вдруг вылезло перепачканное кровью острие стрелы. А из подлеска, до того неразличимый, вышел сухощавый человек, одетый во всё зелёное, что твой гороховый стручок. На его луке уже лежала вторая стрела с тусклым серебряным наконечником.