Хаенька

Посвящаю моей незабвенной бабушке Фриде и моей любимой маме Хае

    
     Жизнь в эвакуации и сама по себе очень тяжёлая, но пережить зиму стоило просто героических усилий и сплочённости семей, соседей и даже сослуживцев.
К вечному недоеданию накатывал холод, который впивался в тело и в сознание и пропитывал всё существование не только одной темой и одной мыслью о еде, но ещё и о тепле.
     Для семьи Фриды зима с сорок третьего на сорок четвёртый оказалась самой страшной из трёх, пережитых в эвакуации. После похоронки на мужа, которую Фрида получила в марте сорок третьего, где сообщалось, что её муж геройски погиб 26 февраля под Ленинградом, молодая женщина утратила жизненный стержень, дававший ей силы для преодоления тягостей на чужбине, где они оказались практически выброшенными на свалку истории, и где рядом с ними ежедневно умирали десятки и сотни людей от голода, холода и болезней.

     Страшное горе подкосило тридцатишестилетнюю вдову, оставшуюся с четырьмя детьми в далёкой от Родины Каракалпакии. Выплакавшись вволю, через неделю Фрида вышла на работу в гостиницу, где она работала сменной дежурной, часто подменяя других, чтобы побольше заработать, и где от постояльцев иногда что-то перепадало...
     Теперь она ходила на работу по инерции. По инерции спала, кушала и готовила еду для детей, и довольно вкусную, из жалкого набора продуктов, появлявшихся в их доме. Все четверо детей, Миша, Изя, Хая и Гена, не сознавая в полной мере собственного горя, прониклись жалостью и любовью к матери и всячески старались отвлечь её от мрачных мыслей и заставить улыбнуться, но это было бесполезно.

     Весна, лето и осень сорок третьего выдались на диво хорошими для тех мест. Обильные дожди щедро напоили прожжённую землю, наполнили водой реки и арыки... Босоногие ватаги эвакуированных детей совершали набеги на бахчу, колхозный сад, а иногда и на огород местного богача... Большинство из них давно забыли вкус мяса, но дыни, арбузы и тыквы стали часто водиться дома, и хоть на короткое время, но чувство голода удавалось утолить.
     К тому же подростки постарше приспособились рыбачить на реке, и Изе иногда удавалось что-то наловить на уху, а иногда и на жарёнку. Миша к тому времени стал работать в бригаде электриков, где кроме хорошего пайка бывали ещё и частные заказы, и он часто баловал своих младших угощениями с барского стола местного "бая".

     Но к ноябрю воцарилась нестерпимая стужа, ночью температура доходила до нуля градусов, и тогда к вечному желанию кушать добавился страшный холод, а с ним и новые испытания – тиф и малярия.
     Не обошла напасть и семью Фриды. С приходом холодов тиф свалил Хаю, и она заметалась в бреду... Гену срочно отдали жить к соседям, благо они легко согласились за сходную плату продуктами. Мать и старшие братья по очереди и без очереди ухаживали за любимой Хаечкой, а она не успевала очухаться от одного вида тифа, как к ней уже цеплялся другой...
     Болезнь дочери вывела Фриду из ступора, и переживания за её жизнь несколько отвлекли от постоянной мысли о любимом муже. В конце февраля Хае стало совсем плохо, лихорадка буквально сжигала её, но лекарств не было, и сослуживцы посоветовали Фриде поместить её в больницу, где будет какой-то уход, лечение и наблюдение врачей...

     Вечером Фрида определила Хаю в больницу и вышла на ночную смену в гостиницу. Всю ночь она чувствовала беспокойство и утром, едва сменившись, побежала к дочери... Она бегала по палатам, где на койках лежало порой по три человека, и не могла найти девочку.
     Фрида стала хватать за полы халатов встречающийся медперсонал и спрашивать со слезами, где её доченька, но те только отмахивались и ссылались на страшную занятость. Наконец один фельдшер, узбек, указал пальцем на ступеньки, ведущие в подвал, и посоветовал поискать там... Фрида бросилась вниз и, открыв железную дверь, увидела множество трупов, лежавших прямо на полу, и среди них свою чуть дышащую Хаечку.
     Обезумевшая женщина, едва не потерявшая сознание от этой картины, перелезла через два трупа и, упав на колени, прижала к своей груди горячее тельце дочери, в котором едва-едва теплилась жизнь... Кровь застучала набатом у неё в висках, боль буквально разрывала сердце, но она быстро оправилась и подняла Хаю на руки… Перемежая русские и узбекские ругательства с идишем, она ринулась в кабинет к главному врачу, где сквозь рыдания стала выговаривать старому лекарю о том, что её живую дочь положили в морг. Доктор, печально глядя на Фриду, признался, что девочка к своему тифу подхватила ещё малярию и что жить ей осталось, может быть, сутки, не больше...
     Растерзанная горем мать умоляла сказать, что ещё можно сделать, чтоб спасти её девочку... Уставший врач сочувственно посмотрел на женщину и ответил, что нужна в первую очередь хина, а также кроме этого тепло, чистота и, конечно, витаминное питание, и очень желательно поить куриным бульоном... При этом он развёл руками и с сожалением подытожил:
     – Увы, всего этого мы Вам обеспечить не можем. И, более того, – и самое малое из этого дать не можем, у нас умирают в день десятки людей, а Вы только продлите агонию девочке, и зря Вы не вовремя прибежали.

     Фрида с Хаей на руках поспешила домой... Вся запыхавшаяся, она переступила порог комнаты и тут же крикнула Изе, чтоб он ставил ведро с водой на керогаз и быстренько бежал ещё за водой... Обезумевшая от горя, она положила дочь на кровать и, всматриваясь в бледненькое личико девочки, стала гладить её по безволосой головке… По щекам Фриды текли слёзы, орошая обильно глаза, нос и губы Хаеньке... Девочка вдруг открыла глаза и тихо позвала:
     – Мама, мама...
     Фрида подхватила ведро с горячей водой, намочила полотенце и стала тщательно растирать тельце дочери, после чего плотно укрыла её всеми одеялами, которые были в доме. Затем достала из-под кровати чемодан, а оттуда последнее нарядное довоенное платье и, завернув в газету, вручила Изе и сказала, чтоб он пошёл к узбечке-знахарке и выменял его на целебные травы...
     Когда сын вышел, она достала со дна чемодана скрученный носовой платок, в котором хранились последние их драгоценности – два обручальных кольца...
     – Ишикелэ, таерэр майнэ, прости, я тебя и так не забуду до конца моей жизни, нужно спасать нашу доченьку, а это всего лишь железяка.
     Изик вернулся с пакетиками крепко пахнущих трав, и Фрида быстро заварила в кружке отвар, предварительно расспросив сына, что порекомендовала знахарка. Наказав Изе и Мише, который вернулся к тому времени с работы, поить постоянно отваром Хаю из ложечки, она зажала в руке кольцо и побежала в город...

     Базар уже был закрыт, и Фрида, не зная, к кому обратиться, решила зайти на работу и там спросить у сослуживцев... На подходе к гостинице её встретил сторож Махмуд и поинтересовался:
     – Что это на тебе лица нет, скажи старому, может он тебе поможет...
     С отчаяньем Фрида поведала старому сторожу про свою беду и про свою проблему... Махмуд взял за локоть молодую женщину и предложил:
     – Пойдём в чайхану к Саиду, он всё сделает за золото.
     Они вошли в грязную чайхану, в которой несмотря на совсем непоздний час сидели постояльцы, пили чай и что-то кушали... Саид в замусоленном халате тут же вышел навстречу и с заискивающей улыбкой спросил, чем он обязан таким гостям… Махмуд что-то шепнул ему на ухо, и Саид, сразу посерьёзнев, кивнул Фриде на боковую занавеску...
     Это была кухня и склад, здесь было жарко и воняло всякими пряностями и горелым жиром. Саид ласковым голосом попросил показать ему кольцо и, увидев, и пощупав, и взяв на зуб...  с жадно горящими глазами спросил, что она хочет за него взамен... Глядя прямо в глаза чайханщику, Фрида заявила:
     – Хины, парочку курей, риса и хлеба, и, если можно, тёплой европейской одежды для меня и детей...
     Саид посмотрел на Фриду, потом на кольцо, потом опять на Фриду и сказал:
     – Якши.
               
     Уже через час Фрида вбежала в дом с большим мешком и, узнав, что Хае не стало хуже и что она выпила уже две кружки отвара, быстро достала порошок хины и насильно заставила выпить девочку горькое лекарство...
     Впервые за три года в их доме запахло куриным бульоном... Фрида налила по полкружечки и сыновьям, но старшие, отвернувшись от стола, сказали:
     – Дай нашу порцию Генке, он маленький, ему расти надо...

     Фрида поняла, что если она хочет сохранить жизнь Хае, организму которой явно не подходил среднеазиатский климат, то нужно поскорее уезжать отсюда, и поэтому уже в мае – вслед за наступающими советскими войсками – она с детьми тронулась в путь в сторону Белоруссии…

     Нет, мытарства этой семьи на этом не закончились, впереди  ждала её тяжёлая дорога в разбитых вагонах по разорённым советским землям и приезд в разрушенный город, где их чудом уцелевшая квартира оказалась занятой. О  возвращении жилья не могло быть и речи, добиться справедливости и сострадания было невозможно. В прошлом добрые соседи, у кого они оставили вещи на хранение перед отбытием в эвакуацию, просто не пустили их на порог и посоветовали обходить их стороной...

     Печальной страницей истории было и то, как семья поселилась на краю города около аэродрома в хатёнке, по которой текли вешние воды, как по сточной канаве...

     Дальше – больше. Было всё: и голод, и холод, и тюрьма...

     На днях, 18 октября 2012 года, Хае, моей маме, исполнится восемьдесят лет, и я посвящаю ей этот рассказ и, конечно, моей несравненной бабушке Фриде, ушедшей к своему любимому мужу, которого она оплакивала и которому хранила верность до конца своих дней. До сих помню, как в день его гибели, а также девятого мая она зажигала памятную свечу и погружалась в пост, проводя сутки без воды и пищи.
 
     В моём несовершенном рассказе только маленькая толика страданий, выпавших на долю дорогих мне людей, прошу не судить строго, а просто почитать и, возможно, что-то и кого-то вспомнить, и прикоснуться душой к своим корням...