Осколки памяти. Байбак...

                «БАЙБАК».

      Детство было не слишком сытым и весёлым – жили на грани нищеты, не имели, подчас, самого необходимого, но тогда так жили большинство. Просто нашей семье жилось чуть труднее – многодетная. Но, как ни было сложно, родители старались хоть крупинкой радости разнообразить скудный рацион и мир развлечений.

      Такими развлечениями оборачивались поездки за продуктами «на низа».


      Село было высокогорное, и любая поездка на равнину превращалась в праздник, в повод разнообразить впечатления и встряхнуть застоявшиеся эмоции. И пусть там, куда ехали, текла такая же жизнь, само новое место и люди вносили новизну и обновление.

      Самым дальним пунктом назначения в таких коммерческих вояжах были село Почтовое и городок Кара-Балта в Киргизии. Граница тогда существовала номинально, зачастую обозначаемая лишь вывеской да вечно поднятым шлагбаумом.

      Накануне нас, детей, загоняли спать пораньше, пригрозив, что не возьмут в поездку – срабатывало мигом, куда там снотворному браться!

      Будили затемно, чтобы успеть к первому автобусу, что отправлялся в шесть утра. Частенько один вид темноты отбивал охоту ехать у кого-нибудь из нас.

      Чаще самыми отважными были я и сестра. Потом, когда сестра выпорхнула из семейного гнезда, ко мне присоединился младший брат. Но самое интересное и запоминающееся случилось именно при сестре.


      …В тот день выдалось довольно прохладное хмурое утро, что не остудило нашего желания проехаться «на низа».

      Пока доехали до села Калининского, погода улучшилась и небо развеялось.


      Первое, что всегда делали родители – кормили нас в местном кафе, что было на территории базара.

      Обычная пирожковая, но там был свой устоявшийся веками мирок – неспешные рабочие, за закопченными и грязными стёклами выполняющие свою каторжную и непростую работу: месить, катать, лепить и жарить. Кафе торговало беляшами, но здесь же пекли и лепёшки, которые начинали выпекать в тандыре ближе к обеду, когда основная масса приезжих уже затоваривалась нехитрыми покупками и уезжала по домам.

      С раннего утра в уголке базарной площади стоял чад и гарь, аромат и неистребимый запах пережаренного прогорклого растительного масла. Это не отпугивало клиентов, потому что ни разу никто не отравился здесь или страдал после трапезы изжогой – честные дунгане работали в кафе.

      Это была большая трудолюбивая семья скромных и тихих людей, ремесло потомственное, идущее из веков. Такого понятия, «подмешать», «разбавить», «второй свежести» для них просто не существовало! Вот и пользовалась их нехитрая стряпня постоянным и неизменным спросом.

      Мы бегом мчались с остановки автобуса и вставали в конец уже большой очереди покупателей.

      Пока стояли, разглядывали мелькающие руки работников за окнами: натруженные, в жилах, масленые, со следами порезов и ожогов – настоящие, трудовые. Когда созерцание рук утомляло, оборачивались и таращились на жизнь базара за спинами.

      Огромная открытая площадь была уже заполонена торговцами: деревянные ряды-прилавки ломились от овощей и фруктов, горы красного молотого перца возвышались выше голов продавцов. За прилавками были ряды крытых ангаров для мяса, молочных продуктов и мёда. На самых задворках размещались торговки яйцами.


      Между базаром и кафе был пятачок открытого пространства со столиками на одной ножке – грибками, вот вокруг них порой разворачивались самые интересные сценки жизни. Многое тогда насмотрелись, посмеялись, постыдились.

      В память особенно врезался один персонаж: средних лет мужчина-славянин, неопрятный, располневший, обрюзгший, линялый какой-то, явно не пьяница или бомж, как сейчас бы сказали.

      Он был… побирушкой, но не нищим, клянчащим у людей деньги или еду, а подбиралой: как только столик освобождался – тут же подходил и доедал то, что там оставалось: объедки беляшей, недоеденные яйца, сваренные вкрутую, допивал воду или лимонад из бутылок, если таковые оставались…

      Неприятное зрелище, унизительное, конечно.

      Торговцы, стоящие невдалеке в рядах, окрикивали его, гоняли, матерились, но на мужчину это мало оказывало влияние: продолжал своё дело. Уходил ненадолго, чтобы появиться вновь, едва проголодается.

      В спину его неслось презрительное:

      – Щощка, орыс каырсы, кир ит*.

      Едва я попыталась спросить у бабаев-узбеков, что это значит, они делали невинные лица и тихо отвечали:

      – Байбак. Как суслик, только толстый.

      Верила по детской наивности. Чувствовала, конечно, что ругательное что-то, нелицеприятное, но впитанное с кровью матери и с правилами окружающей среды безоговорочное уважение и доверие к старшим сказывалось. Даже в мыслях не было, чтобы не поверить и подвергнуть сомнению сказанное!

      Папа обычно тихим окриком прекращал мои изыскания, возвращая в очередь – вожделенный завтрак был на столике.

      Для детей предусмотрительно держали несколько деревянных ящиков, и мы с удовольствием становились на них, становясь вровень с родителями.

      Наевшись до отвала, могли спокойно ходить по базару, не засматриваясь голодными глазами на изобилие и богатство на прилавках.


      Закупившись, неспешно направлялись в парикмахерскую – обязательную процедуру для всех приезжих.

      Это было длинное одноэтажное здание сталинской постройки с множеством секций бытового назначения: парикмахерская на полтора десятка рабочих мест в каждом зале: и мужском и женском; всякие мастерские: от часовых до шорных; там же имелось ателье пошива и ремонта одежды, рядом вечно открытая дверь сапожника – местного умельца и достопримечательности, знаменитый часовщик-блокадник – легенда края, закуток для рыболовов и охотников – папа закупал дробь и прочие принадлежности… Целый мир всевозможного предназначения!

      Выходили не скоро, подстриженные и ароматные: женщин сбрызгивали «Красной Москвой» или «Кармен», от мужчин разило «Шипром», «Лесным» или «Тройным», даже для детей придумали одеколон: «Шалунишка» – смесь ванили и дюшеса, видимо.

      Так и благоухали, пока шли к селу Почтовое – там было лучше снабжение товарами и продуктами.

      Если чего-то не находили, ехали несколько остановок автобусом в городок Кара-Балта, где имелись большие универсамы и промтоварные магазины.

      Накупив обновок, уставшие, проходили через тенистый городской парк, отдыхали на скамейках, перекусывали, радовались прохладе и неге.

      Пока следовали к остановке возле военкомата, много чего интересного и забавного случалось и наблюдалось.


      Сколько раз проделывали этот путь, а запомнился лишь один случай.

      Папа, заметив, какие красивые цветы (гацания, пёстрая рудбекия, гайлярдия?) цветут на клумбе возле военкомата, хитро зыркнув на меня строгими глазами, вышел из автобуса и вскоре вернулся… с букетом!

      Мама пришла чуть позже, задержавшись в магазине, и накинулась на отца с руганью, говоря о дурном примере, неприемлемом поведении и прочее.

      Отец, видя, как среагировала мама на его маленький подвиг, вручил цветы… мне.

      Приняв подарок, чувствовала себя счастливее всех на свете!

      Водитель, только что вернувшийся из диспетчерской, увидев в моих руках букет, расхохотался:

      – У военкомата надрала? Тогда, бежим скорее, пока не арестовали! Посадят…

      Хохоча, сорвал автобус на пару минут раньше срока, пронзительным сигналом собирая копуш-пассажиров с площади, открыв для них обе двери.

      Мама «пилила» отца ещё долго, а мы с ним нежно переглядывались и признавались в любви безмолвно и искренне.

      По сей день помню тот терпковатый аромат ворованных цветов-ромашек!

      Конечно, такие моменты жизни просто не забываются.


      Столько лет прошло, столько пережито, столько забыто, а те поездки прочно засели в памяти, оттеняя их с годами в новых красках, показывая под разными ракурсами.


      Байбака вскоре убили.

      Ходили смутные слухи, что подвыпившая мусульманская молодёжь расправилась с умственно отсталым человеком, но наказать никого не смогли – свидетелей не нашлось. Кто ж на своего соседа-единоверца покажет? Азия.


      Много лет спустя, я вновь оказалась в тех местах.

      Прошла по знакомым дорожкам и площадям, но никакого удовольствия не получила: словно с тем побирушкой ушла эпоха, будто чужим стал и город, и базар, хотя там по-прежнему сидели за горами красного перца старики и неспешно переговаривались, отмахиваясь от надоедливых вездесущих мух.

      Заговорила с мужчинами, вспомнила ненароком Байбака – отмахнулись: «Не помним». Слукавили, конечно.

      Купила беляш в обновлённом, заново отстроенном кафе – гадость. Похоже, в новом здании уже не было той мастеровитой и талантливой семьи дунганцев.

      «Испортили окончательно рецептуру, утеряли её безвозвратно», – тяжело вздохнув, ушла, больше не пытаясь вернуться в реку памяти – кончилась эпоха Союза.


      Ехала на новеньком «Икарусе»-транзите домой и никак не могла отряхнуться от ощущения, что нужное и важное в детстве не сделала: то ли не помогла, то ли не поблагодарила, то ли просто не сдержала укор во взгляде.

      Эти чувства недосказанности, невыполненного обещания, долга до сего дня не покинули душу. И уже не покинут, видимо.

                * – …щощка, орыс каырсы, кир ит (кирг.) – …свинья, русский нищенка, грязная собака.

                Сентябрь 2015 г.

                Фото из Интернета: Кара-Балта. Ничего не изменилось…

                http://www.proza.ru/2016/02/29/2410