Пушечное мясо

     От сидим мы с мужичками на нашем любом месте, что около ходынской свалки и водочку кушаем. Уже вот как давно ее родимую едим и с закуской и без закусок. Хорошо падлюка идет!
     Но что-то как-то грустновато нам пятерым сидящим иногда становится. Скучно. Оно горилочка то конечно и вкусна, но вот как-то целюшки уже давно как-то нетути ни у кого из нас. От  сколько так сидеть можно? Так и прирасти задним местом к земле матушке недолго.
     Вот то сидим и обсуждаем с мужичочками как бы нам, что полезного для родины нашей сробить, вот послужить бы как, постараться. Чтобы похвалили, хорошими словами вспоминали, да доброградусной бы не забывали подливать.
- А вот что мы мужики яйца наши просиживаем-то! – подхватился один из нас по имени Пахомч, - враг то наш не спит, все с нами воюйт, а мы все тут горюшку запиваем, да у уса не дуем! Что все молодняк наш на службе погибает, когда мы, старые хрены могли бы подсобить как-то.
- А вот, что мы можем  с нашими-то горбами? – попытался сперечить Пахомчу Иваныч, - ото куда нас такими сморщенными возьмут?
- А это как куда? – воскликнул наш новый вождяка – а вот пушечным мясом когда-то пробовали побатрачить?
- А это где на такую должностяку то беруть? – спросил я, доселе молчавший.
- А как это где? Вон в нашей части и можно напроситься? Племяша у меня там служит, давно зовет, а я все никак не соберуся, вот все время с вами теряю.
Крякнув, что есть мочи Пахомч подскочил и снова молвит:
- Ну шо, други мои закадычные, идемте служить отечеству нашему, пока еще передвигаться можем. А погибнем, то погибнем героями, с честью и хвалой.
Тут мы все повставали, даже горбатый Иваныч. И даже без одной ноги Николаич вскочил держась за свой костыль - рог из крепкой дубовой ветки.
- Вперед, за родину, за мать! – закричала наша старая гвардия и двинулась в сторону воинской части.
     Племяша Пахомча нас встретил по-людски. Сказал, мол, уважаю старички, на бравое дело идете. Налил каждому по стопочке спирта и после подвел к пушкам.
- Вот, - говорит, - стратегия наша воинская такая: поджигаем сейчас ваши седые кудри, и из пушек вас пуляем во вражеский поселок, где вражины наши расположились. Вы уж там, когда в воздухе лететь будете, задницей своей подруливайте чтобы прямиком на вражеские штабы приземлиться. Вот если все удачно получится и если всполымятся вражьи крыши, то будет это вашим победным огнем. Тогда каждый день за вас вспоминать будем и праздники в вашу честь делать каждый год.
     Ой, да как вдохновились то мы от этой затеи племяши, да как загорелись патриотичным огнем наши сердечки, да и падлюка спиртяга, что нам малой налил, так нашу душу взбеленило. Говорим, почти хором: «Показывай малой нам свои пушки, да запускай нас скорей во вражеское стойло. Ото как долетим, ни одной щепки не оставим, усе в угольках будет».
     Ну племяш тянуть не стал, позвал своих сослуживцев, бравых хлопцев и те принялись нас в дула пушек запихивать. Мы все костлявые, да худые были, влезали легко, правда культяпка Николаича неправильно как то залезла, да прям в дуле хрустнула.
- Да ну и хрен с ней! – залихватски завопил Николаич, - хоть бы вообще отвалилась! Задолбала!
Иваныча пришлось только наполовину засовывать, с горбом своим он ну никак не влезал.
- Ну ладно, - подбадривали солдатики, - кружочком тогда полетишь, куда-нибудь да попадешь!
     Вот, наконец, нас всех всунули, только головушки остались торчать. А Миха самый низкий из всех нас был, да еще почти лысый, только глаза торчали. Пришлось мужычкам его за единственные пару волосинок потянуть, да подровнять.
- Ох, тесновато как-то – сказал я, - не рукой те пошевелить ни ногой…
- Да вы не переживайте, - подбодрил нас племяш, - сейчас вас запульнем, в небе-то просторно будет. Аки птицы полетите!
А после обратился к сослуживым своим:
- Ну, хлопцы, поехали, зажигаем черепушки!
О, как наши седые лохматушки подожгли, да зажглись они огнем бардовым. Ох, красота!
Но Племяша красоты не интересовали. Торопиться надобно было. Нам нужно было еще успеть да вражков долететь.
- Ну давайте, отцы. Век вас не забудем, - прослезился племяша, - ну хлопцы, пуляйте во вражину.
      И вот как подожгли ядра под нашими задами, да как запулили!
И вот летим мы пятером, над нашими землями, в сторону вражин и друг на друга поглядываем, да подбадриваем. Иваныч с горбом своим закрутился, да вперед нас ускакал. А вот Николаич затормозил, полумертвая культяпка его, остаток прошлой ноги, вся расползлась да нормальному полету мешала.
Вот летим мы троем на одной линии: я, Пахомч, да Миха, да над Михой смеемся:
- Что Миха, прогорели волоски! О то с чем ты врагов палить собрался – смеюсь я.
- А вы бы, братухи, не очень-то радовались, - тоже засмеялся Миха, - вон тучи какие над нами, сейчас зальет ваши черепушки, и вам не с чем лететь будет.
Оно и правда, как накаркал подлец лысый, начало потихоньку с тучек подкапывать.
- Ой-ё-ёй! – завопил Пахомч – ой не хорошо-то как, разлетаемся в разные стороны, дабы тучке сложнее нас залить было.
      Я вильнул задом, да на юго-запад полетел, Пахомч – на северо-запад, а Миха так и летел прямо.
      И тут как туча громыхнула, да как ливень ливанет и всю бошку мне разом залило. Накрылся мой подвиг отечеству медным тазом.
Ну, думаю, что уже там лететь, все равно уже на вражеской земле, думаю падать надо. Ноги к морде прижал, да камнем как упал в какую-то помойную кучу.
Долго ли мало там лежал, может день, мож два, да просыпаюсь я от голосов. Какие-то местные ханорики свое пойло кушали, да рассуждали.
- А слыхивал ли ты, Педрося, что шпийонов нам на нашу землю запульнули?
- О как! И че робить в связи с этим будуть?
- Дай вот не знаю, - ответил Педрося, - да только думаю, найти нам их надо. Сразу героями сделают, награду дадуть.
- Да ты шо! И скольки обещают дать?
- А я почем знать, но думаю в наших мерах не меньше десяти литров точно!
«Десять литров! – подумал я, - так это ж целый ящик! Ой как трудновато мне придется!»
      Опосля эти забулдыги пошли куда-то, наверное новым пойлом поживиться, а я издалека следом за ними. Один из них, тот, что не Педрося, горбатый был, а тот ничего так, высокий и смуглый. Но оба видимо большой вино-водочный стаж имели, сморщенная кожа, опухшие щеки, да заплывшие веки придавали такой видок, что даже родные бы не узнали. Впрочем, меня на родине уже тоже никто не узнает.
Но впрочем, ковыляю я в метрах десяти за ними следом, думаю, что вот они где-нибудь что-нибудь достанут, обопьются, все не выпьют, а там и мне достанется. И с такой надеждой я пару часов за ними бродил.
      А они гады, свое прозрачное пойло быстро достали, да долго пили и  заканчивать как-то не думали, я уже близко к ним подошел и увидел, что водяра их местная уже на исходе, а они все никак не вырубятся, мычат что-то и мычат друг другу.
      Нашел я поблизости мотыгу, да подкрался сзади, да как хрястнул по черепушке Педросе, что она у него на двое раскололась. Тут его товарищ попытался сопротивляться, да как громко замычит на весь квартал, ну я мотыгу ему прям в кадык и воткнул.
      Пока я последние капли водяры пытался себе в глотку накапать, как местный народ сбежался, да на меня уставился.
      А я злой как собака, от того что трезвый как индюк и говорю, тем кто на меня уставился:
- Что смотрите кровопийцы, не видели как шпийонов убивают?
Люди тогда обомлели и уставились на новоиспеченных покойников, а потом снова на меня:
- А ты, герой, кто таков будешь? – спросил один из людей, видимо староста.
- Я?..- озадачился я, - дайте вспомнить…, а! Так этот же, Педрося я!
- Педрося! – возопили местные жители, - ай да Педрося! Ай да молодец! Двоих шпийонов убил! Герой наш!
      Подхватили меня на руки и понесли куда-то. Я вот несусь на руках и надеюсь, что раз я терь герой, то скоро наливка будет, а можь и закусь.
Принесли меня в деревню и поставили в центре площади. Обступила меня толпа и начала цветами обсыпать, говоря: «Слава герою, слава герою». Я терплю, и думаю: «Да когда ж нальют то, когда ж нальют».
      Тут вдруг толпа расступилась, и сквозь нее прошла семья из трех человек: женщина с седыми волосами, девушка, да мужичок молодой.
- Семья героя, семья героя – зашушукалась толпа
Парень первый подошел, носом чуть брезгливо прошмыгнул и сказал:
- Ну, здорово, батя! Коль герой ты, добро пожаловать домой.
Потом подошла седая женщина и по-доброму и громко произнесла:
- Ой, исхудал-то как, почернел, постарел, уж не узнать. Ну что ж, пошли домой.
А дочка своенравная оказалась, подошла, вгляделась и говорит:
- Никакой это не наш отец Педрося, это самозванец какой-то! 
Тут люди зашумели, запричитали:
- Ооо! Какова девка-стерва! Родного отца признавать не хочет! Ой, проститутка!
       Тут мать ее за косу схватила, меня за руку и повела всех к своему дому.
- Хватит тут меня и отца позорить! Ну-ка все живо домой!
Как пришли домой, меня как накормили местным борщецом, напоили серебряным пойлом местным, а как я уже на лавке похорошевший притомился, сразу в баньку повели.
Долго отмывали, да так что я белый стал, каким уже сто лет не был. Ну, благо харя до сих пор опухшая, да глаза заплывшие, пока не узнают. Но ночью, лежа не печке я в тяжелые думы подался.
Вот думаю, как морда восстановится, да как приглядятся, как увидят, что я никакой не Педрося, как поймут, что я и есть шпийон, вот тогда достанется мне по самые орехи!... Испугавшись, я с печки тихонечку шмыгнул, пробрался во внутренний двор, затем через забор сиганул, и помчался наутек от дома семьи Педроси, а затем вообще подальше от деревни.
      … Долго ли мало я бежал, мож час, мож два, мож неделю, да так бы и бежал, если бы об какую-то, лежащую на пути корягу бы ногой не зацепился да не упал б плашмя. Да так, что когда падал головой об пенек задел, что аж шея хрустнула. Встаю я еле еле, а голова то так и лежит боком на плече, левое ухо левого плеча касается. Никак голову на шею обратно поставить не получается. Долго я мучался, да злился. Опосля решил корягу об которую спотыкнулся благим русским матом покрыть, больше то некого. Подобрался я к коряге, пригляделся, а это-то и не коряга то вовсе, а не что до боли знакомое!? Эй, то ж, нога-культяпка  Николайча, такая же и осталась, только малость усохла от старости.
Ну, думаю, коли культяпка здеся, то и Николайч где-то неподалеку.
- Николайч! – надрываю я глотку, - где ж, ты братец родной? Николайч!
      Ору я ору, да вот голос слышу откуда-то снизу.
- Хвать орать, голова болит от ора твоего. Не слышит тя, Николайч, вчерась каништру сивухи где-то нашел, выпил и шпит щас крепко.
Я огляделся, насколько мог с поломанной шеей, не вижу откуда голос, ктой мне говорит так шипяще.
- Ты откуда голос, не вижу тя?
- Да вниш шмотри, вот я, да только не пугайша и не пинай, я не мяшик.
      Смотрю я вниз, в внизу голова человеческая на шее держится, а окромя шеи и головы и нет больше ничего. За счет шеи приноровился тот по земле семенить, да так шустро похлеще ежа.
      А голова так ничего, лохматая, волосистая, с ртом, носом, да двумя глазами. Глаза вот только косят немного, а так ничего, красавец.
- Ну все, не зашматривайся, - снова зашипела голова, - бери вот меня на руки, а той шея устала, и я буду тебе покажывать куда идтить, направо, налево, к нашему мешту тебя и приведу, где мы все шобираемся.
Взял я голову на руки, и та, так меня и направляла, то направо, то прямо, то налево, пока не привела к какой-то свалке. А свалка та знатная, со строениями метало-картонными, ходами, зажили люди то. Вот только люди все какие-то были не совсем правильные, аж в жуть брало. То без обеих рук, то без ног, то все было, но голова была настолько в тело вбита, что только глаза из грудной клетки торчали. В общем, разного люду, тут сновало, и на своих шеях еще две головушки без тел. Они тут самые шустрые были, из-за того  что в любую дыру влезть могли, из-за того и всем заправляли.
       Когда я пришел, для меня тут же стали Николайча звать. Наконец разбудили и вышел он ко мне на двух руках, а внизу как у русалки ног нет, только какие-то лохмотья болтаются.
       Я его сразу обнимать полез, родной жеж, да вот только с болтающейся на шее головой уже как-то невдобно. Но все равно мы рады были друг друга видеть, да и головыш мой, что меня сюда привел тоже подпрыгивал на своей шейке от радости, что нам обоим доброе дело сделал.
       У  земляка моего еще полканистры сивухи было, что он где-то надыбал, так он решил пир закатить по случаю моего прибытия. Уединились мы втроем, я, Николайч, да Головыш. Головыш нам недырявые консервные банки нашел и принес прям в зубах, да несколько дохлых мышей для закуси. Я конечно дохлых мышей раньше брезговал, да сивуха оказалась толь ацетоном, толи роялем, толь еще каким растворителем, что без закуси вообще никак нельзя было. Вообщем мышки на ура пошли.
       Выпиваем мы да радуемся, да рассказываем друг другу, что с нами произошло до сего времени. Головыш только про себя ничего не помнил. Говорил только,  что когда с ним нечто происходило, вся память в сердце ушло, а душа в задницу, а задница в пятки. Вот и помнит уже себя таким сплющенным, а так даже имени своего не знает. Но имя Головыш ему понравилось, сказал, что так с ним жить и будет.
Николайч рассказал, как он не долетел до вражин, как дождь пошел, как он в лесок какой-то приземлился и остатком ноги своей за сук зацепился. Долго бы так висел, пока поблизости Головыш не проскакивал, он то ему и подсказал, чтобы он свою бесполезную ногу на суку оставил, и без нее на землю падал. Так он и сделал, и после его бестелесный друг сюда и пристроил, на эту картонную свалку.
- А я не хочу здеся оставаться, - завопил я, - я на родину хочу! Плачу не могу.
- А кто й, тя на родине то ждет, - усмехнулся мой земляк.
- Да мож никто и не ждет, да на родине как-то попривычнее, морд больше знакомых. А тут только твоя, да и то скоро приестся. На родине то и травка зеленее, и солнышко ярче, и водочка крепче. Сам понимаешь.
- Понимать-то понимаю, - согласился Николайч, - да только тут я те не сподвижник. Я тут уже как вишь обустроился.
Николайч развел руками, показывая свои картонные сооружения, шалаш, стол, шкаф.
- Да и Головыш, ужо как родной стал, - закончил Николайч тираду, взяв своего нового косого дружка на руки, - так что без меня как-нить возвращайся.
- А яй, те помочь могу, Димыш, - зашепелявила голова в руках Николайча, назвав меня по имени, - тут мештные тоже не прочь пушечным мясом в вашу шторону порашбрасываться. Приди, представься мештным героем Педрошей, они тебя и примут. А там, глядишь на вашей штороне дождь пойдет, так и долетишь затухшим, за то на родине окажешься.
- А что? Идея! – воспрял я духом, - ну-ка, Головыш, показывай, где тут у вас местная военчасть.
Напоследок мы выпили еще по стопочке местной сивухи, тепло и нежно попрощался я с Николайчем, да мы с Головышем пошли к военчасти.
Долго ли шли, да, наконец, пришли, прям к воротам военчасти.
Ну, - говорю, - бывай, мой короткий друг. Дальше я сам.
- Удашы, - произнесла голова
       Напоследок, я потрепал шевелюру у головы, да дал сильного пинка в сторону обратного пути для скорости.
Захожу я затем в военчасть и говорю вражьим солдатам:
- Так мол и так, я Педрося, местный герой, шпийона недавно убил, что из-за бугра прилетел. Но решил на этом подвиге не останавливаться, хочу еще пушечным мясом послужить.
- Как же, знамо, знамо, - отвечают мне вражины на своем вражьем языке, - кто же не знает местного героя Педросю. И стремление твое похвально, как же можем мы отказать. Голова у тебя только болтается, как бы направление бы не сбилось во время полета на вражеский штаб.
- А это не беспокойтесь, опыт подобных полетов имеется, - отрезал я.
- Ну, имеется, так имеется, - поверил местный командир и повел меня к их пушкам.
        По знакомой процедуре затолкали меня в пушку, правда пока заталкивали, чуть голову от туловища не оторвали, все болталась и мешалась. Затем подожгли остатки моей шевелюры, благословили на своем вражьем языке и запулили.
        И вот лечу я в сторону своей родины, в направления штаба, откуда меня в первый раз пуляли, только в сторону врага. Радуюсь, да только гляжу как могу по сторонам, в небе не тучки. Вот думаю, так и упаду на родной штаб, огненной бомбежкой, да исполнится вражий замысел. Ну уж нет, и стал я головой крутить туда сюда, пытаясь с направлении сбиться. Да так накрутил, что голова на соплях держащаяся совсем от тела оторвалась. Тело мое вниз полетело, а голова горящая так вперед и направлялась. «Ну что ж, буду местным Головышем», - подумал я.
        Так я горящей головой и упал на свой штаб. Да так подло упал, что загорелось все вокруг багровым пламенем. Суета вокруг поднялась, крики, тушить стали, да только все никак до меня добраться не могут, как до источника пожара. А я все горю и наблюдаю. Вот и волосы сгорели, уши гореть стали. Вот не слышу уже крику никакого, вижу только, что вода подбирается. Вот не вижу уже ничего, но на помощь звать продолжаю.