Не сорока на хвосте

                (сказ Лампадовны) 

               И трещотка-то она, и воровка-то она, и плутовка, и завистница коварная – это всё о ней, о сороке. И только наш народно-поэтический мир к ней благожелатнльно-нейтрален – сорока-белобока.
               Лампадовна бы к ней – так же, да «нейтральность» её на исходе (вестимо, лояльность переходит в зуд когда-никогда). Поймал её этот самый зуд, изводит.

 – Ты, ко всем и всея дипломатичная, видала вчера, как во весь жидко-
   кристаллический – Сорока рекламная. Ох, и зазудило меня, ох, зазудило, –
   с порога начала Лонгина.
 
 – Лампадовна, охолонись. К любой маломальски значащей речи должна быть
   преамбула, так или иначе приглашающая к диалогу, у тебя же – топором с
   плеча, – возникла я, пытаясь угомонить гостью.

 – Вот-вот, давно следует «топором с плеча»  разогнать эту сорочьеворонью
   стаю, гадящую на то место, где живёт да тутошний хлеб жуёт, к тому же –
   крадёт, что плохо лежит на земле, да и под ней… 
               Так я про вчерашнюю Сороку.  Откуда ни возьмись возникла в
   толпе серочёрного воронья и давай во весь сорочий треск нести: «Потеряли
   мы нашего красавца, чёрна ворона, любвеобильного, но верно служившего
   статуе Свободы. Вечерний мост забрал… А та, что была рядом с ним, галка- 
   леди, как все б…ди, спряталась в стольном граде Киеве, будто бы
   и не ведает, кто устроил на птичнике переполох. Всё знает, да не колется.
               Братья, сорочьё-вороньё, теперь по списку – очередь моя.
   Ужель ваше крыло меня не прикроет… РасплачУсь всем, что имею с холма
   капитолия, да и сорока-мать пожертвут, она ведь из здешнего ротозейского
   капитолия ого (!) сколь в своё гнездо уволокла…»

 – Ты про плутовку-развратницу, что из стеклянного номерного дома-ящика
   народ разлагала, себе жениха ловила? – нечаянно плеснула я масла в огонь.

 – Дак и словила. А то! Немужних небо не жалует – обратно на острые скалы
   с такой силушкой грохнет, что – ни пера, ни пушинки уж, вестимо…
               Вот она и порешила слетать замуж. Приметила на вороньей сцене
   не кого-нибудь, а самого – Драмтургана. Отняла у вороны, вырвала из
   вороньего гнезда – и что? Да на то она и сорока-воровка. Драмтурган –
   красавЕц: клюв ещё кверху, перья не столь уж мятые, правда, с сединкой…
   Сойдёт: ей же не крестить с ним сорочат-ворончат. Не терпит она сию
   мелочь – и баста. Знает Сорока: потомство её, мать свою, переплю…
   переклюнет, не пощадит, хоть и родительница.
              Ведомо, в мире воронов и сорок – схватка насмерть, если дело
   доходит до делёжки добычи. А сорочьё-вороньё метят ого (!) на какую
   добычу – на целое  гордое царство.
              Слыхать, что эта нечисть опять грозит слететься на болотную
   площадь, чтобы крыдьями пощекотать-пощупать, не ослабла ли гордость
   царства-государства, потом отклёкотаться перед Статуей, сколько её
   бумажек спустили на очередное сборище…

              Через паузу Лонгина продолжила: «Одна мысль изводит, зачем
жидко-кристаллический с таким вниманием к Сороке и её окружению – подаёт её как безобидную белобоку.
              На днях вся Интпаутина глядела кабацкий ночной разгул, где эту Сороку, как грязную тряпку, бросало, топтало вороньё – полуголая пьянь (клюв синий, крылья болтаются… тьфу!) по-конски ржала…
              Дивно: следующим утром – опять она в стеклянном ящике. Кто допускает? Впрочем, всё продаётся-покупается и ящик – тоже… –  заключила Лонгина Лампадовна свой сказ на одном дыхании, враз. И не скажешь – сорока на хвосте…  Правда всё, зудящая.

                21.09.2015 г.