Философские странствия

1

        Привязав крепко к столу ремнями, люди в белом смеялись надо мной:
        – Ну что, небожитель, выбирай, кем хочешь стать. Можем отсечь всё лишнее, всё подровнять – станешь гладок, как идеал. А можем скрестить – хоть со свиньёй, хоть с обезьяной.
        Я же им, возвысившимся надо мной, отвечал с презрением, без страха:
        – Черви вы, пресмыкающиеся черви. Сами выползли  из нечистот – а  возомнили себя бесспорными богами. Но боги не любят пересмешников, боги сами когда-то посмеются, отомстят.
        Но они, безумные, святотатствовали перед небесами:
         – Боги отныне это мы. По крайней мере, для тебя. Смотри, в какую блистательную форму мы облечены, как она облагораживает нас.
         Но я увидел иное: из под белых халатов у них выглядывает истинное обличье – зелёное, в пятнах, как у жаб.
         Внезапно я вспомнил и засмеялся откровенно:  обратный отсчёт мой подходил к концу. Но эти глупцы не понимали ничего, не ведали ни  источника, ни смысла смеха моего.
        – Слова твои крамола, а смех твой яд, – они продолжали разыгрывать богов. – Пожалуй, ты заслуживаешь высшей меры: мы тебя сделаем никем.
        С металлическим лязгом они раскладывали набор препарирующих инструментов. Я видел их холёные руки и лица развратных интеллектуалов. Затем один из них взял шприц, наполненный каким-то мутным зельем. С пафосом, этот врач-палач провозгласил:
         – Система проявляет наивысшую гуманность: она очищает твои безумные мозги.
        Душа моя возопила и успела опередить эстета-лицедея. Обратный отсчёт окончился, но чень непросто было оторваться от Земли. Я воззвал к «Востоку» и «Сатурну» – моим товарищам-друзьям. Тотчас они превратили меня в долгий и беззвучный взрыв. Я оттолкнулся мощно – и взлетел. Планета начала проваливаться от меня. 
         Душа моя отчаянно взвилась – удержаться, не провалиться в чёрную реальность. Только к звёздам она могла теперь воззвать. Мне, вознесённому, открылось: эта планета – хладный шар. В багровые краски был разрисован хладный шар.
         Оглянувшись назад, я увидел прелюбопытную картину: тело моё исчезло и палачам стало страшно за себя. В ужасе они бегали вокруг опустевшего стола, и заглядывали под него. Я же смехом прогрохотал над ледяной планетой. Теперь я обладал иным, проговорённым телом.
         Однако мало было сил у души моей, я мог ещё упасть. Мог иссякнуть огонь у «Сатурна», не достать мощи у «Востока». Я позвал свою чародейку:
          – О Муза чудная, о дева звёздная – приди на помощь мне!
         Тотчас, где-то вдали взметнулись вихри. Из за невидимой стороны мира ко мне спешило воинство. Вот зазвенели трубы из алмаза, ударил звуков гром. Во главе звёздной рати, на крылатом коне, летела девушка с блистающим мечом. И зазвучали звуки необыкновенной чистоты, открыв всё сокровенное во мне. И вторили им из-за звёзд ангельские голоса. Душе моей открылась тайна: Музыка эта летит, как к крику крик.
        – Мы начинаем всё сначала, милый, – она выдыхала мне слова. – Вот воинство моё, пришедшее на зов. Отныне мир твой будет без теней.
        Последняя ступень отсеклась – моё тело парило вне Земли.  Я оглянулся: Мир рассекала беспрекословная Стена.

     2

         Я предстал перед  забвением, и бросил в него свои слова:
         – Где ты, мой тёплый, безупречный друг? Где рыщешь, в какие глубины в этот раз ушёл?
         Я увидел, как маленькая звёздочка вспыхнула и мигнула мне вдали. Можно сказать, что он подкрался – настолько безмолвно произошла наша встреча в темноте. Из звезды он превратился  в корабль с крыльями, с ритмично мигавшими огнями.  Было что-то в нём от пернатого змея.  На какое-то время он завис метрах в ста и вдруг решительно пошёл ко мне. Контакт, захват – и я превратился в космический корабль. Тотчас тело моё слилось с машинным телом – теперь я был симбиозом металла и крови. Теперь я мог мягко красться и металлически любить. Теперь я мог быть не маленьким,  и не робким, уйти свободно от Земли. Ибо я стал «Союз» – корабль для звёздного полёта.
        «Я есть человек, – рождались мои мысли, – а значит, по сути, ирреален. Но вот пришёл в мир реальный, бытия – оставив  сзади эффект небытия».
        Душа моя возликовала, а мысли всё дальше пробирались между звёзд: «Есть зримое и незримое для человека, есть вышедшее для обозрения и есть запретное ему. Есть вещи, чётко поставленные на свои места. Есть мир безусловных, незыблемых констант. Есть мир божественный, проясняющий людей. Но есть и иное: абсурд и хаос, противоречащих логике ума. Есть парадоксы чуждых и ненужных человеку игр. Есть мир извратный, навязанный извне. 
         Но знаешь ли ты, как человек, из чего вышел и куда в конце придёшь? Чья это идея? Что для тебя разум и что плоть? Ты отрекаешься от вопросов неразрешимых для тебя. Ты все их складываешь про запас. Все свои философские «Почему?» ты оставляешь дремать на какой-то девственной планете. Но есть безусловное, твоё: звёзды, среди которых есть и ты».
         Всё земное уже не касалось меня, было историей, происходящей вне меня. Однако прошлое не желало отпускать. Оно называло себя «Память» и предъявляло претензии ко мне. Я знал, не спрятаться от памяти ни за какими звёздами, не затеряться среди них. Только время могло кого-то скрыть и изменить. Время особая субстанция: рождаются и гибнут звёзды, а время нас превращает в мыслящих, в людей.
         Память мне снова предъявляла счёт: «Помнишь, как ты откровенно  говорил:
         – Если жить не во лжи, если быть честным до конца, то я хочу пребывать в самом в себе. Моя вселенная – неприступный островок.
         Однако люди в белом имели иное мнение на этот счёт:
         – Ты – всего лишь продукт сообщества. Твой язык, твоё поведение, твоя философия, наконец – всё это исходит от людей.
         Я отвечал им логикой звёздной, а потому для них абсурдной:
        – Но я презираю вас, людей. Все, что во мне есть – от Вселенной, от её звёзд, её богов.
        – Люди – вот от кого ты произошёл, – заметили они. – А страна эта вырастила тебя. Знаешь, в каком ты долгу перед страной?
        – Люди лживы по телу и по духу, – моя мысль вырвалась наконец из тела – и зазвучала музыкой. – Как лжива и любая страна, претендующая на явившегося в свет. Ибо не волен он ни в появлении своём, ни в выборе своём. Ибо не волен он кого-то по приказанию любить. Кто, как не люди – существа  смерть приносящие всему живому на Земле. Но никто  из людей не приходит в смятения от своего смертоносного уродства. Кто, как не люди, смогли узаконить убийства таких же смертных, как они. Вот их грозные армии, вот их беспристрастные суды, вот форма их ряженных: шинели, кители и сапоги. Как всё это потрясает воображение и причиняет взору поистине эстетический восторг! Кто, как не люди, блудодействуют  словами. «Ложь» и «Истина», как слова, давно уж низвергнуты, переговорены. Слова истинные, первозданные, давно покинули эту планету дураков. Кто, как не люди, придумали множество слов красивых и блёстких о любви. Но всё напыщенно, всё имитировано и всё опущено перед людьми. Любовь давно уже ползает, а не парит. Слово это извратное, прагматичное, имеющее животную, либо денежную суть.
         Вся призывная комиссия, на удивление, выслушала меня внимательно и до конца. Я видел, как председатель  кому-то кивнул едва заметно. Кто-то подошёл ко мне и вежливо попросил пройти. Меня ввели в пустую комнату, и оставили в ней одного. Всё это было  грустно и смешно: тысячи лет ничего не менялось у людей. Я слишком хорошо знал, чем кончаются подобные философские споры. Вскоре вошли два жлоба, одетые в белые халаты. Молча, без предисловий, они подошли и стали заламывать мне руки…»
         Теперь, вне Земли, всё было возможно для меня: видеть сквозь плотные тела, слышать необъяснимые слова, заглядывать за любые горизонты.
         Я обернулся на удаляющуюся Землю. Живое, страстно любящее тело. Тело, родственное мне. Тогда почему я так стремительно убегаю от него?  Всё дело в том, что человек презирает человека. Всё дело в том, что в этой цивилизации принято человека человеком награждать. Всё дело в том, что рассмеялся над человеком человек – и так прозрел.
         Кто-то услышал мои возмутительные мысли. Кто-то пришёл, словно подкрался в темноте. Кто-то едва коснулся души моей словами:
         – После свершившейся Истории и после долгих лет пути, Земля устала и онемела от бесконечных драм и катастроф. Ей захотелось тихо уснуть… надолго, возможно навсегда. Она подумала: «Вот человек, моё дитя. Он объемлет Вселенную и позовёт туда всех смертных за собой». Но слишком искусным оказался человек. Безнадзорный, беспутный, он утвердился в безумии своём.
         Я узнал её: вечно Блуждающая Мысль. И сказал ей, пришедшей в темноте:
         – Давно научился  я прыгать высоко, давно научился  убегать. От взгляда химер, от лжи иных, от слов, не приемлющих меня, я ухожу отныне навсегда. В иную стать, в иную идею, в иные времена.
         Блуждающая Мысль мне прорекла в ответ:
         – Утекут миллиарды лет – и уже ничего не будет на Земле. Свершится История, произойдёт невиданное количество рождений и смертей. Но  планета будет помнить обо всех. И это будет очень тяжело: всё не забыть и сохранить.

3

        Я уходил по спирали  от Земли. Отныне я был словесный образ: звуки произнесённых слов слагались в ритмы – и я летел волной. С людьми я себя  более не соотносил. Мне казалось, я их покинул навсегда.
        Для выхода во внешнее пространство я хотел быть сокрыт и недоступен. В полутьме орбитального отсека  покоился мой  друг Орлан. Подплыв, я  открыл задний люк, и легко вошёл в скафандр. Тотчас тело Орлана слилось с моим –  все тайны меж нами  разрешились. Я был облачён и вновь преображён. Замедлялись движения рук и ног моих, в позе стало что-то от птиц и от зверей.
        Я открывался сокровенному другу, не таясь:
        – Тело моё уязвимо от многих превратностей извне, а ты защитишь, и проведёшь его лёгкой походкой между звёзд.
        – Я – изначала пустотелый, – отвечал Орлан-скафандр. – А ты – игрок. Только ты сможешь выбрать приемлемую роль. Только ты всё сыграешь за двоих.
        Наконец я был истинно звёздный человек. Обладая безусловной свободой, мог бросить вызов тьме, мог полюбить навечно, мог быть или не быть. Я сделал шаг – Вселенная раскрылась. Из единой Точки изошли два Конуса света. Возможно, я видел источник Света и Антисвета, фактически, я не ведал об этом ничего. Затем оба Конуса исчезли, а Точка сама пошла ко мне. Мгновенно я провалился в Точку – но всё оставалось реальным: Вселенная и Я.  Стало легко и невесомо, я был свободен от условностей излишних, а помыслы мои стали невинны и чисты.
        Я сделал шаг назад – исходная Точка образовалась вне меня. Вдруг она начала со мной игру. То вспыхнула, раздуваясь в Сферу, то сжалась в Суперточку – и снова я оказался вне её. Вот начала убегать, вот не давалась в руки – и превратилась вдруг в ноль, бессмыслие, ничто.
        Что за игра мне предлагалась? Что демонстрировалось мне? Куда меня влекло?
        Снова Точка раздулась в Сферу и начались преображения: Цилиндр, Пирамида, Шар. Шар сплюснулся в Круг, а Круг разросся в Плоскость, делящий Пространство от края и до края. Мир предлагал мне не мудрствовать и не лукавить, а просто порезвиться, поиграть.
        Снова Пространство очистилось от всех фантазий, и снова выявилась Точка – начало всех фигур. Я пригляделся: Точка была нематериальной – просто математический объект. Моя рука, поймав её, не ощутила ничего.
        Я выпустил Точку – она поплыла прочь. Ещё один раз произошла метаморфоза: Точка вытянулась в Прямую, и я не знал, куда идёт Прямая и откуда, где было начало её и будет ли конец. Время, однако, вокруг меня, не изменяло ход.
        Я видел то, что есть. А как размышлявший, считал, что Прямая проходит из бездны в бездну совершенно, а Бесконечность вышла из иллюзий, материализовалась в явь.
        Но вот Прямая свернулась в Окружность, замкнув меня в себе. С восхищением я отметил, что явление это совершенство совершенств.  Окружность опять преобразилась в Сферу. Фигура эта была материальна: в ней было пространство, была твердь. Я готов был соприкоснуться с этой твердью. Сфера преобразилась в Храм с овалом стен и куполов. Храм был закрыт, а я изначала оказался в нём, был заключён в него, не мог выйти из него.
        С изумлением я рассматривал свой Храм. Стены его блистали, и что-то происходило в глубине. Восходили какие-то потоки, и что-то перемещалось в ближайших плоскостях.
        По-прежнему я осознавал себя Выходящим, облачённым в непроницаемый скафандр.
        Вдруг я увидел перевёрнутого человека. Человек этот, для меня нереальный, следовал мимо своей тропой. Я обошёл его (человек как бы меня не замечал), я осмотрел его со всех сторон, но чтобы ни делал я, человек этот оказывался перевёрнутым относительно меня. Так и пошёл далее этот Античеловек – со своей истиной, своей тропой.
        И только исчез за спиной моей Античеловек, как вышел второй из глубины. И снова был он человек-наоборот. Вывернутая наизнанку оболочка, выставленное напоказ нутро. Я видел все низости его, все уродства, что когда-то человек этот прятал от стыда. Но и он прошёл, не видя меня, не зная про меня.
        Я устремился в манящие глубины Храма. Я хотел испытать, есть ли сила искусств наоборот. Здесь, во тьме, меня встретило множество человечьих тел. Люди были немы, обездвижены – вплоть до образа, состояния камней.  Руки, ноги и головы людей преобразились в камни. И я не знал, как далеко зайдут все эти преображения, касающиеся и меня. 
        Я оглянулся – не было стен вокруг – они исчезли. Я оказался вне Храма, вне времени его.  Так Храм возрос и умер – а я был свидетелем истории его.  Мне показалось, кто-то неведомый прошёл, оставив след. Я видел реалии, которые могли быть может. Они прошли и я прошёл. Мы встретились, и мы разминулись навсегда.
        Вдруг камни-люди восстали на глазах и превратились в роскошные дворцы. И только я сделал шаг к дворцам, как одни ушли, завидя меня издалека, другие истаяли в пустоте – никто не хотел меня здесь знать. И сколько бы я ни ходил вокруг, сколько бы я ни взывал, ни один из дворцов не пожелал раскрыться для иного.
        Я был в стране, освобождённой от живых. Никто из пребывавших в ней созданий не признавал меня за подобного себе. И я пошёл прочь – непризнанный, незваный. Я уходил от града немых, от града слепых обратно в небеса.
       Я был отсечён от бытия непробиваемым скафандром, и находился в свободном плавании над  этим бытиём.  Я видел, что реально дома подо мной наклонной формы, их истинная вертикальность – иллюзия, обман. Мне открывались тайны, видные только с высоты: белое здесь стыдливо таилось, а чёрное выставлялось напоказ. Ко мне наконец пришло долгожданное слово: Антиград.
         Я объял с высоты ирреальность – от края и до края. В центре её вилась гигантская  змея. Что-то шептала, что-то мне обещала это существо. Заворожённый, прельщённый её гласом, я снова пошёл назад – змее навстречу.
         Мне показалось, я слышу чей-то смех – истина восставала первым планом. Я вдруг прозрел: голова змеи была гильотина, а тело её – длинная очередь на эшафот. Я выхватил несколько крупных планов лиц – там смеялись, плясали люди. Они шли на закланье, в смерть.       
         Картина открылась, а Идея напала на меня. И только скафандр спасал от этой всесокрушающей Идеи. Смех Антиграда раздавался тише – он завлекал меня, прельщал: «Смерть – это райские кущи, человек».
         И снова примчалась спасительница Муза. Раздались чистые звуки, я повернулся к звёздам. Меня подхватил волшебный ритм. Казалось, пара шагов – и я уйду от дьявольского смеха.
         В третий раз изменилась картина Антиграда –  я оказался приземлённым. Вокруг меня были серые улицы-будни, в них бродили пропащие люди-тупики. Казалось, я никуда не улетал.
         Смех прекратился, умолкли звуки музыки и в тишине Антиград  заговорил:
         – Уйти  от идеи, не значит ли это уйти от естества?  Вскрой этот мир – к тебе выйдет истина твоя.
         Истинно, я приходил сюда потрогать антитайны – мы совместимы, или нет?   
         – Кто эти люди, чья это идея, что за жизнь? – мысленно я спросил  у Антиграда.
         – В мире живущих, высшее счастье – умереть, – отвечал Антиград мне также мысленно.  – Но умереть, играя с блеском.
         – Но если я перешагнул, если вокруг Небытие, я должен увидеть мрак и пустоту.
         – Ты проговариваешь слова, но ты их придумал для себя.
         – Тогда насколько реальны эти люди? – как живой, я хотел знать истину – до конца и без прикрас.
         – Настолько реальны, насколько хочешь ты.
         – Я пришёл  всё узнать про них, их расспросить.
         – Их пребывание смертно, но смерть неведома для них.
         – Однако, воистину, они мертвы! – я изумлялся мыслям Антиграда. –  Кто же затеял ту игру?
         – Всё в наслаждении для уходящих, всё в избавлении от бытия. Попробуй-ка сам так отыграть.
         – Вот я провожу свою черту – незримую, рассекающую мир. Вот я её перехожу (я стараюсь сыграть истинно, без фальши), вот беззвучно обрушилось Сущее передо мной, и незыблемо Сущее за мной, – я предлагал Антиграду свою мысль.
         – Всего лишь хлопок выстрела, всего лишь взмах топора – и любое ничтожество легко и мгновенно снесёт  вселенную твою, –  раскрывал Антиград свои глубины. – А между тем, ничего не изменится вокруг: всё также будет шуметь ветер, плыть облака и ликовать сияющее солнце. Ах, ты не знаешь? Твоей вселенной уже нет! Ну разве не самый великий парадокс? А вот теперь-то ты входишь в жизнь вечную, иную. Ибо Истина победила – навсегда.
         – Но умер ли по Истине сам человек? – всё далее я уходил в антиградов лабиринт. – Возможно ли ему прийти и умереть? Если идти по Вселенной вечно, если отречься от людей, если очиститься от суеты и от страстей. Если от человека во мне в конце пути не будет ничего, не стану ли я беззапретным существом? Не стану ли я бессмертным, наконец? Не будет ли во мне что-то от богов?
        – Ты, человек, определил своих богов. Но что ты знаешь про истинных богов?
        – Я – порождение людей, – признался я, – и не выйти мне, не отречься от их придумок и затей.
        – А это значит, – сделал свой вывод Антиград, – что тело твоё под стать витающей душе. Вот ты перешагнул Черту – теперь возможно всё.
        – Но возможно ли мне быть за Чертой и перед ней, – я выдохнул сокровенное своё. – Возможно ли мне вечно быть, возможно ли перешагнуть назад?
        – Ты – человек, – ответил Антиград, – а это значит нет для тебя ни запретов, ни границ.
        – Но я убегал – и падал. Много раз я пытался улететь, но моя плоть так и осталась приземлённой.
        – К абсурду идей явись с гармонией мыслей, без тайной лжи, с улыбкой на лице,  – сказал мне Антиград.
        Вновь прилетели божественные ритмы, под звуки Музыки, по её ступеням, я зашагал в пустые небеса. Град не удерживал меня.
        Я прощался с этой Идеей наконец. Снова я пребывал в свободном плавании – меня защищал и вёл мой друг Орлан. Уходя всё далее, я видел множество обрывавшихся дорог. Я был в себе и вне себя. Я всё играл – для самого себя. Мне вспомнилось, как верил я в прошлой жизни в Смерть, но все слова были теперь во власти у меня. Я знал уже, что извечных истин нет. Я мог их придумать и мог их отвергать. Я был исходящим, преходящим. Порой я видел вечность впереди и вспоминал про вечность позади. Порой, казалось, меня уже не было нигде.
        Меня догнали последние слова от Антиграда:
        – Любопытно видеть Вселенную, по ней ходить. Но не сам ли ты эту Вселенную творил?
        – Нет, я не придумал ничего, – ответил я вызывающим  словам. – Я только вышел под свет и огляделся удивлённо.

4

         Как человек, я был наделён искусством создавать. Словами я создавал свои звёздные образы – и становился ими. Я бросил ещё одно слово: «Лунный Модуль» – и  тотчас ко мне пришла ещё одна звезда. 
        Тело моё преобразилось для дерзкого десанта: три длинных щупальца, четыре стойки шасси, желавшие войти в контакт. Я готов был играть в свой новый образ. Взметнулась пыль – щупальца бросились вперёд, вцепившись в таинственную плоть. Вздрогнули наши безумные тела – моё, корабля и ждущей нас планеты. В этот миг Луна меня разгадала до конца, а мне открылись все тайны про неё.
        Я был сам-вселенная, сам-человек. Меня ждала планета, а я шёл самой дерзкой идеей от людей. Прийдя  в гордом образе «Аполло», я утвердился на Луне. Вокруг было пусто, безмолвно и мертво. Кто-то прошёл, неведомый, оставив здесь следы. Я увидел реалии, которые могли быть может. Иные прошли – пройду вослед и я.
        Образ мой был фантомный, но я выходил из кабины реального «Аполло». И попадал в мир иррреальный, не ведавший людей. Так я сделал первые робкие шаги среди камней.
        Настали новые времена, я не заметил, как в них перешагнул. Свет звёзд померк и вспыхнул новый. Вместо камней я оказался в центре рассевшихся вокруг меня детей. Дети, как и всегда, как и везде, были невинны, чисты и любопытны. Они рассматривали меня, что называется в упор.
        Странные это были дети, не людей. Они не смеялись, не двигались и не играли – и это весьма озадачило меня.
        – Кто вы и от кого ко мне пришли? – спросил я смотревших молча на меня.
        – Мы – из Небывших из Небытия, – послышались мне бесстрастные слова. – Поведай нам, человек, что за явление  это – жизнь?
        – Жизнь? – моя мысль метнулась к покинутой Земле. – Это есть беспрерывный, из сцены в сцену, переход. Есть на планете живых источник света. И свет этот льётся только на людей. Есть приходящие и уходящие дожди. Небо на этой планете разных оттенков синева. Бывают там и магические ночи: уходит свет, выходят сонмы звёзд и начинаются мистерии и чудеса. А для себя, живых, люди придумали слова. И всё волшебство от этих слов.
       – Но как попасть на эту планету, как быть на ней живым? – спросил меня кто-то из детей.
       – Это есть абсолютная тайна для живых, – ответил честно я.
       – Погляди на нас, разве обликом мы не похожи на тебя?
       – Уверяю вас, я не знаю ни о причинах своего появления меж звёзд, ни о сходстве меж мной и вами, соприкоснувшихся со мной.
       – Но кто-то же есть Хозяин мира твоего?
       – Как будто я. Ибо взглядом объемлю этот мир от края и до края. Ибо мыслью его пронзаю в любую глубину.
        Я стоял и смотрел на этих детей со стороны. Они уже были за Стеной. Густел, твердел туман Стены, и всё более расширялась меж нами пустота. Всё потаённое предлагалось и предполагалось. Всё это было где-то на Краю. Последний раз раздался детский крик – и всё, замолк. Я зубы сжал и вновь пошёл играть.
        Стартовав с планеты Небывших из Небытия, я легко вернулся в реальность, вновь начал свой отсчёт. Я увидел бесчисленные тропы, идущие за горизонт.  Мне хотелось быть вечным бродягой, идти в бесконечность, в никуда.
        Я сделал шаг своим далеко ушедшим кораблём. Горизонт стал искривляться на глазах. Я сделал шаг второй. Горизонт превратился в кипящий хаос. Всё тяжелее давались мне шаги. Горизонт вдруг свернулся в чёрный круг. Мне стало восторженно, легко. Подумалось: «Вот и конец, вот истинная красота!»
        Пропели чьи-то голоса: «И жизнь и смерть – забудь!»
        Я подумал: «Но можно ли нам, воображённым, пройти, умереть и возвратиться вновь?»
        Вдруг свет исчез, мир схлопнулся, я очутился в беспрецедентной темноте. Начинались преображения тела моего, а для разума наступил логический абсурд. Из Лунного Корабля я вылился в Луч Света, а из Луча превратился в Никого.
        Я никак не мог опровергнуть кого-то вне себя. «Возможно ли это? – удивлялся я, – Возможно ли быть вне времени, возможно ли небытию не быть?»
         Я шёл по вектору времени назад. Я ждал, что увижу сейчас начало всех начал. Примчались и закружили вокруг чьи-то переливающиеся голоса: «Вот и пришло Небытие – как понимаешь ты его. Ты видишь то, что видишь, не более того. Возможно, выйдет вселенная иная, возможно, не будет ничего. Ведь Время покоится в Нуле. Ведь ты зашёл за Смерть».
         И стоило сделать мне жест отвергающий рукой, как вновь отхлынула тьма небытия, а я очутился в существенном объёме. Вновь оказался человеком – без всяких искусств, метаморфоз.
         И снова Время по амплитуде пошло вспять: я сделал жест дарственный рукой. Всё изменилось, расцвело. Я увидел второй вариант начала всех начал. Появились новые звёзды, и их свет, гул и ритм заполняли свободное пространство. Хаос ещё пребывал в самом себе, метались бессмысленные облака межзвёздной пыли, зажигались и гасли звёзды-светлячки. Всё начало делиться: свет на тьму, твердь на пустоту. Время Великого Исхода началось: вышли на сцену явления смерти и любви, рождений и потерь. «И это всё от движения моей руки?! – воскликнул я. – Мне бы до вечности дойти, её перешагнуть».
        Но я был так обыкновенен, человек. У меня была плоть смертная, а поступь моя не сотрясала звёзды.
        И вышел некто в образе белом, нарисовал чёрный круг передо мной и отошёл. Круг мгновенно возрос и я как бы сам в него вошёл. Время стало идти туже, изменились параметры среды: панорама вокруг меня искривилась в огромную воронку, в которую я безнадёжно исходил.
        Это было сакраментальное мгновенье. Я хотел знать доподлинно: тьма – это действительно бездна без предела, чёрное – это действительно полное отсутствие света, явное – это действительно свет и жизнь? Мне казалось, теперь всё прояснится до конца.
         Я подошёл к Безусловному Нулю. Ничего ни внутри, ни вокруг меня не происходило. Я узнал, что это только слово брошенное – Нуль. И тогда кто-то позвал меня сзади. Я обернулся – это был я сам. Я побежал к себе – я убегал от самого себя.
         Снова кто-то позвал меня сзади. Я увидал человека мне незнакомого, проделывавшего ряд чётких, целенаправленных движений. Сначала он раскинул вширь руки, потом приложил к губам палец, потом поманил меня к себе.
         – Кто ты? – спросил я незнакомца. – И почему ты думаешь, что я последую вслед за тобой?
         – Не тебя ли тревожит отсутствие мыслей и идей у так называемых «разумных»? – сказал незнакомый человек. – И вот тебе мыслей блеск и монументы из идей. Я открываю их тебе. Я есть Математическая Смерть, – он отчеканил звонко.
         – Но если всё во владении богов, – я размышлял над словами, пришедшими из-за Черты, – над искусствами тоже нет власти у людей.
         – Искусство мыслить, искусство создавать – вот что разумным отдано богами. Есть Человек и есть Вселенная – но это несовместимые идеи. Человек, конечно, Вселенной порождён, но он не следствие её. Он неразумен в разуме своём. Многие гении из людей проникали в глубины естества, а фактически их слегка коснулась благодать.
         – Так это боги так математически точны? – я изумлялся всеутверждающим словам.
         – Есть категории беспрекословные: смертью владеют только боги.
         – Так это в конце Вселенной все истинные боги? – мысль моя проникала всё далее за бытие – Где-то там, владычество Смерти – и они?
         – Вокруг оглянись – и углубись затем в себя. Что ты такое, и что такое свет? Кто это придумал, отчего? Но ведь всё это может и не быть. Ни Тебя, ни Вселенной, ни Нуля. Вот что такое Смерть перед тобой.
         И с этим он исчез из пространства моего.

                5

           Так я вышел в свободу, о которой не ведал ничего. Свет и тени поменялись в этом мире местами, выходило иное, непревзойдённое, и предлагало свой союз. Однако боги меня отсекли от этих тайн.
           И пошёл я, как прежде: изгой, одиночник,  островок, неприступный для иных.
           Я произнёс «Салют» – ещё одно тайное слово про себя, и на зов ко мне поспешила ещё одна звезда. Подойдя вплотную, звезда раскрылась – и я вошёл в давно опустевшие отсеки. Мне почудился запах магии: 43 года безмолвия скопилось в пустоте. Тогда я озвучил ещё одно тайное слово:  «Экипаж». Тотчас образ троих космопроходцев появился передо мной за пеленой тумана. Они сидели в креслах возле центрального поста.
           Дыхание моё перехватило  – от развернувшихся времён, от возвращения моих героев. Я произнёс в благоговении:
           – Моя душа уходит всё дальше в глубину. А вы мне шлёте свой глас из пустоты.
           Но космонавты не слышали меня, они были вне жизни, за Чертой. А их «Салют» уже готовился к исходу:
           – Я поведу тебя дальше, за Черту. И буду домом твоим и утешением твоим. И буду спасать тебя от тьмы.
           Я видел призрачные мысли Экипажа, летящие от одной звезды к другой – до самой дальней. Я видел возвышенные взоры тех людей: объять Планету и привести её к себе. Я видел, как звёзды всё узнавали про людей, а люди  преображались в звёзды – мыслями, плотью и душой Пребывая всё в том же тонком теле, я продолжал играть в свои пленительные игры.
           А моя душа – мои слова, взрывающие всё вокруг. Снова моя душа летела в бездну, пока не увидела чью-то твердь. Либо планету долгожданную, либо условность, неведомую мне. «Вот предопределённость, вот приход»,– подумал я, проваливаясь до предела. Как и положено, в стране без веса, очень лёгким, бесшумным был контакт.
          Только теперь, пройдя до самого конца, я разглядел все подробности произошедшей сцены: светили прожектора, стояли вышки. Новую явь отсекала колючая стена. Я вышел к чьей-то картине, представ лицом к лицу, я был вне её, история ещё происходила без меня.
         Вот появился поток людей из тел безгласных и смиренных. Этот поток целенаправленно шёл из ниоткуда в никуда. Никто не взывал в этом потоке ни к кому и ни к чему. И это казалось странным  для живых.
         Вдруг кто-то невидимый толкнул меня вперёд. Очень легко я пересёк границу яви – и очутился среди подобных мне людей.  Сцена эта озвучилась специально для меня.  Тотчас послышались выстрелы, лай собак, завыла от безысходности сирена. Руки невидимые предали меня страху – я был обездвижен, омертвлён. Головы моей коснулись чьи-то ладони, а к разуму потянулись губы: они ядовито улыбнулись мне, они затягивали меня в свои абсолютные глубины. Что-то шептали эти губы, чем-то прельщали, бесстыдно лицедействовали передо мной.
         Я бросил своё ответное: «Цивилизация»  – тотчас  увидев Тело, сплетённое из множества человечьих тел.
         И вышло Первое Слово – и тут же напало на меня:
         – Давно брожу я по Вселенной, давно охочусь за тобой. Бездна – вот истина истин, вот обиталище моё.
         И я  услышал безгласие полное, немое: Тело сплетённое опять распалось – и  растворилось в пустоте. Какая-то безумная тоска лилась из мириада губ! Мир где-то терялся, пропадал.
        Я, защищаясь, снова выставил слово от себя:
         – Смотри, мой образ есть порождение искусств, а значит он неуязвим. А разум мой может играть, измышлять и убивать.
         И я увидел  Второе Слово – рождение его.  Снова пошла толпа из ниоткуда в никуда. По зову душ своих, на одной волне, в едином ритме, люди начали скандировать одно-единственное слово. Люди жаждали это слово, люди лелеяли его – и породили.  Вышла к людям  дева взывавшей  красоты. Ярко-красные крашенные губы, влекущий взгляд, искуссные одежды.  Мне подумалось: «Уж не кукла ли это заводная пришла смущать народ?»
        Вдруг всё раскрылось предо мной – ибо я пришёл познавать, а не взывать. Словно пали искуссные покровы. Истинный образ её был камуфляж. Кожа в зелёных пятнах, большой безгубый рот. Передо мной покоилась гигантская  смердящая жаба.   
        – Вы позвали меня – и я перед вами! – провозгласила, вставая в монументальную позу, дева. – Вот вам – «Война» – вами вызванное слово!
        Тотчас дева запела песню – были в ней и любовь и вознесение и стать.  Я увидел, как эти люди восставали: кто-то возрос в несокрушимого гиганта, кто-то преобразился в смертельный ураган, а кто-то действительно вознёсся в небеса.
        Только я видел истинное обличье монстра, только я ощущал убийственную смердь.
        Кончилась песня – и всё обрушилось на землю. Стали все, как и были – прибитыми к земле. И я увидел невероятное, то, что с разумными не могло  произойти: как по команде, люди упали на колени. Все обожали Войну, молились на неё! Эти безумные лезли обнять её и целовали землю перед ней. Оглянувшись, я был поражён вторично, ибо один остался непреклонным,  вровень стоял перед  Войной.
        И возвестила торжественно Война: «Кто на соитие со мной?!». Тотчас пришла в движение масса тел по одному лишь пошлому, ничтожному слову. Под барабанную дробь и победный марш двинулись ликовавшие ряды. Я услышал гордые и великие слова, услышал лилейные слова о материнской доброте, услышал слова плотоядные, полные похоти и крови – я находился в центре безумия людей.
        Всех принимала любвеобильная Война – тасовала, рвала, и убивала. И ни единая мать, и ни какая любовь  не вставали в защиту тел ими любимых и невинных! Ибо всё продано было в этом ликующем аду: любовь, откровения и тайны. Всё за бесценок куплено Войной.
        Села эта ненасытная жаба в поле, и стала людей, как пищу истреблять. Она поедала их в грациозной позе, а рыкала жабьим смехом. И люди, ликуя, шли к ней, лились, как естественный поток. Люди не знали, что может быть иначе. 
        Видел я и безумие природы: шли вереницей тела без рук, без ног и без голов. Сами собой шли руки, ноги и головы людей. И всё это  сплеталось и расплеталось в похоти и плясках. И все прославляли Её и пели гимны в честь Неё.
        Так и сходило безумие в пасть бездную. Так и истаивали слова людей, о людях. Так и проваливалась их память в забытье.
        В ужасе я стоял в центре этой картины ирреальной. Слышал не музыку я, а диссонанс,  видел не истину, а изворот. Я хотел знать, истинно я  ещё человек, доподлинно ли  это люди? Я решительно бросил слово от себя:
        – Ты – чья-то безумствующая мысль. Кто-то придумал тебя. Но ты не имеешь право быть.
       Я увидел, как слово моё пошло и вскрыло ирреальный мир. Война  с удивлением воззрилась на меня.
        – Эта вселенная – моя, – пророкотала ненасытная дева, – в ней я придумала людей. 
        – Но я вижу лишь мерзость, а не плоть. Слово твоё превращает всё в ничто. – Я хотел вызвать Истину. Вот сейчас, придёт эта мудрейшая богиня, и всё расставит по местам.
        – Ты не придумок – и не человек, – восстала Война во весь свой рост. – Ты просто иной, вошедший в придуманное мной. – Она дыхнула на меня мерзко, тяжело.
        Что-то произошло вдруг с моим телом. Я превратился в чёрный мазок на белом фоне. Я знал, передо мной богиня, но я был «Салют» –  Великий Форпост, стоящий на Краю. Я бросил в атаку свои богохульные слова:
        – Ты просто блудница, а принесла людям самую мерзкую похоть – убивать.
       И я увидел, что может сделать истинное слово. Вмиг толпы тел обнажённых, похотливых набросились на Войну. Тело её превратилось в один  ревущий в страсти ком.
       Но восстала Война в своём ответном слове – став монументом, в камне, на века. Суровый, справедливый образ. Она возвысилась надо мной, отбросив проговорённую мной плоть.
       – Ты – самый презренный из червей! – преобразила меня Война одним лишь словом.
       И я увидел, кем стал, кем можно человеку стать. Извиваясь, я пал на землю. Я оказался без рук, без ног, без головы. Таково мне было сражаться с богиней из богинь! Душа моя  возопила, а разум искал в лихорадке выход. И снова я воззвал. Тотчас примчалась спасительница Муза – я прозрел. Я должен был не рыдать и не кричать. Мне надо было как-то выйти из образа червяка, из пресмыкающегося тела. Ударили всеразрешавшие аккорды. В ярости, в ненависти, и шипя, я выползал из падшего образа, из нечистот. Вечные звуки, как столпы, меня утверждали над землёй.
         Война уже подняла ногу надо мной. Напоследок она произнесла свои заветные слова:
        – Видишь, как эти люди счастливы со мной. Ибо я – Мать, изначала Любви абсолютной, для детей.
        В последний момент, в извиве тела, я ускользнул от карающей стопы. Я был уже полноценной змеёй. Вставая, поднявши голову, я плюнул  в её похотливое лицо:
        – Нет, ты не Мать! – понеслись мои ядовитые слова, – ибо ты  не рожала никого! Ты – просто Ад, последнее слово у людей!
        И тотчас, от слов моих, рассыпалась Война, на множество тел ею убитых, совращённых. И разверзлась в пределе бездны чёрная дыра. И туда, в ненасытный Ад, понёсся безгласный, из тел людей, поток.

                6

         Я произнёс слово заветное «Салют», и снова  восстал мой человеческий образ. Уподобляясь литературному герою,  хотелось сойти мне в Ад смертным, и живым. Но я не знал, есть ли предел у человеческого Ада.
          Мои слова, как и шаги, сплелись с мелодией и ритмом. Я  по спирали спускался в чёрную дыру. Всё более возрастало давление вокруг, всё более вязкой становилась мгла. Снова я призывал – и снова ко мне спешили мои необузданные звёзды. Они окружили меня, они предлагали меня защитить и проводить. Как самых стойких к превратностям Ада, я выбрал первых из «Венер». Тотчас одна из звёзд превратилась в сферу – меня описала, облекла. Теперь я мог уходить  в любую глубину. Немедля, как зверь грохочущий, я ворвался в багровый туман. Пробившись сквозь первый из барьеров, я чёрным шаром поплыл на парашюте, стремительно погружаясь в нечто. Там не было ещё ни одного из слов. Вскоре из нечто родилась твердь. Я коснулся, упруго подскочил  и вновь коснулся тверди. Где-то невдалеке опал отстрелянный мной парашют.  Включились камеры – и я прозрел. Мир этот просто был – вот что открылось мне в ошеломляющем ландшафте. Мир этот пришёл издалека – и я пришёл издалека. Мы оба признавали друг друга, мы знали весомость наших слов,
         Так я ещё в один образ был преображён. Раскрылась логично последовавшая сцена – тропа привела меня к неоспоримому дворцу. Стены его вознеслись, как неприступные бастионы, а на фасаде стояли мощные столпы. «Храм Истины» – гордо сияла надпись на фронтоне. Я вошёл – и меня поглотил огромный зал. В нём, вслед бегущим ступенькам ввысь, я увидел высокую кафедру, за которой сидел какой-то невзрачный человек.
         Как человек, сходящий в глубины Ада, я был защищён условной чёрной сферой, но человек, пребывавший в Аде, облачился в сплошь белые покровы. На голове его был отпечатан красный крест.
         – Итак, ты сам вызвал это слово – Ад. И призван теперь на суд божественный и правый, – провозгласил сей невзрачный видом человек. – И я, беспрекословный Судия, уполномочен вскрыть истину в тебе.
        Затем Судия поднял руку, словно пытаясь меня благословить, но произнёс совсем иное:
        – Как ты посмел, о неразумный, бросить вызов Богине из богинь?!
        Фальшива, скверна была его игра. Не вязалась она с его невзрачным лицом и заурядным голоском.
        – В таких богов я не верю, не чувствую таких богов, – ответил я совершенно откровенно.
        – Но Война всегда возвышала вас, людей!
        – Нет, это богиня пришлая. Земля не могла породить такой абсурд.
        – А разве не знаешь, ничтожный человек, что эту Богиню ты должен полюбить?
        – Полюбить? – я удивился чрезвычайно. – Но разве мой долг кого-то полюбить? Любой из богов посмеётся надо мной.
        Тогда спросил  Судия меня иное:
        – Веруешь ли ты, человек, в богиню Смерть?
        – Смерть я, как смертный, не буду отрицать.
        – Тогда сойди, неразумный, в слово открывшееся – Смерть
        Тотчас, по мановению судейской руки, взошла на кафедру откуда-то появившаяся Смерть, её заурядный образ: фигура, облачённая в чёрное, с бледным бестрепетным лицом. Передо  мной был разыгран пафосный спектакль: поединок Врача  с Неоспоримой Смертью. Я понимал, фигуры в этой сцене есть аллегории, вышедшие что-то преподнести и показать. Про то, что есть, про то, что правдивее, чем есть.
        Встали Врач и Смерть друг против друга, но не сразились друг с другом, а позвали на сцену ещё одно лицо. Тогда появилась маска-Боль и молча напала на меня.
        В этой драме было всё истинно: Боль была тоже аллегорической фигурой – женщина хладнокровная, бескомпромиссная, с очень правдивым,  до откровенности лицом. Она коснулась моей чёрной сферы – и та испарилась от безусловной правдивости её. Всё также без слов Боль взяла меня за руку и повела на казнь.
        В той сцене казни она раскрыла всю истину про меня и про себя. Ибо нас невозможно  было отныне разделить. Раскрылось мне (и я сыграл невольно), как появился я, человек, не по вине своей и в нежелании своём. Как боль резанула в первый раз моё ничего не ведающее тело. В той же сцене было раскрыто моё детство (и это я играл) со взрослыми, откровенно топтавшими меня. Юность моя тоже была извращена: меня вгоняли то в одно ложе, то в другое. А старость предполагалась с болезнями и в смраде и заканчивалась чёрной пустотой (Смерть тут же сплясала торжественное па). Везде я был ничтожен, везде надо мной владычествовала Боль. Она постоянно казнила моё тело. Она отрицала во мне человека совершенно. Это была ловушка, замкнутый объём. Как человек, я был пойман, судим и обречён. У меня был единственный выход из ловушки: зловоние и пустота (Смерть совершила свой заключительный прыжок).  Вся сущность моего богами изваянного тела, всё, что явилось в прекрасных выдохов богов, всё низвергалось просто в яму, всё перечёркивалось навсегда!
        В этой же сцене мне открывалась перспектива: Ад – слово древнее, одно из первых, что придумал человек. А разум его измерялся безумием адской глубины. Вот так человек осквернял дары, преподнесённые богами.
        Вновь  вышел Судья, посланником вечных, безупречных, объявил:
        –  Как Человек, ты виновен, что есть Вселенная. Ибо пришёл и произнёс слова про неё и про себя.
        Сделав магический жест, Судия превратил меня, в тело бездыханное, но продолжавшее играть. А на лице  присутствующей Смерти, появилась улыбка светлая, от доброты. Смерть ублажала меня, она пресекала мою Боль, давала вечный сон.
        И снова вышел  Судия, уже, как Врач, со скальпелем, виртуозно пляшущем в руке. Всё видел я, всё понимал, во всё по-прежнему играл. Как Врач расчленял моё поверженное тело, как проникал всё далее в него, как что-то тайное искал в его глубинах. Врач долго копался в моей крови и нечистотах. Невыносимый смрад пошёл от моих вскрытых тайников.
        Воистину, это была вдохновенная игра! Я был персонажем в этой сцене, а душа моя созерцала игру со стороны.
        И начал Судия собирать меня иного. Голову поместил внизу, чтобы не вздумала гордо на что-то воззирать, глаза оставил без век, чтобы не прятались от невыносимого стыда, руки с ногами поменял  местами, чтобы не мог ходить, а только ползать человек, да и на человека был вовсе не похож. Мысли вынул из головы, чтобы порхали рядом, любуясь обезображенным, собой.
        И взвыл я от ужаса, взмолился Смерти: «Возьми меня, спаси!» Однако и Смерть не выдержала казни – бежала от этой извращённой идеи прочь.
        Снова воззвал я к своей спасительнице Музе. Тотчас примчались её всепобеждающие ритмы. Увы, они не нашли подобного себе. Убитый, осмеянный и осквернённый, кричал я Музе, царице из цариц – а изливался  бездарным смехом в пустоту. Ничего не заметили, ни от чего не всколыхнулись магические звуки – и пошли во Вселенную далее, искать созвучие себе.
        А я, человек, взревел зверем гибнущим – и вспомнил, как надо умирать. Давным-давно люди-звери сошли в пропащие глубины. Я желал ни жизни, но Ада и поклялся пройти его до самого конца.
        Тотчас Игра прекратилась и вышли на сцену игроки. Я, человек, оказался в прежнем тонком теле, передо мной разверзывался Ад, а Судия вслед мне смеялся от души.

                7

          Я снова бросил свой звёздный клич –  кто поведёт меня далее в глубины? И появился тогда мой марсианский друг. Давно я мечтал стать марсианином, уйти,  в пустыню  с другом Марсоходом – и вот он ко мне пришёл на зов. Я с удовольствием осматривал его металлическую плоть: шесть ажурных колёс, теле глаза, плутониевый энергоблок. 
          Мой Марсоход поведал о предстоящем походе в глубину:
         – Мы будем искать настоящих марсиан.  Любопытство – вот  главное, что  возвышает нас, посланцев.  Камни, что выйдут к нам – это тела, существенные в марсианском мире. Они не мертвы, они живут по миллиарду лет. Они поведут нас в свою забытую страну. Было много чего на этой планете: шли дожди, текли реки, плескался океан. Камни видели всё это. И где-то в глубинах, под вознесёнными  горами – их марсианский град. Должно быть кто-то царствует в этом граде до сих пор.
           Войдя в роль штурмующего марсохода, я кругами спускался в воронку Ада. На пути моём были расставлены герои, а цель бессмертными определена. На спирали, идущей в Ад, открывались мне живописные картины: города, в них люди, изначала омертвелые, немые. Видел я, что одних из них не бывало, не будет никогда. Но другие изображались безупречно. Третьи лишь намекались беглыми мазками, четвёртые были в грубых объёмах запечатлены. Кто-то пытался бежать, но так и застыл в гротескной форме. Что-то вытёсывалось из гранита, что-то выписывалось на холсте, но ни единая из фигур не родилась, не ожила.
       Человек когда-то придумал человека – все повадки его и всю игру. Искусство похоти, искусство убивать – только в этом был наиболее плодотворен человек.
        Уходя всё глубже, по дороге для меня определённой, я попал в мир белого света и чёрной пустоты. Человек сам себя обманул, обожая божественно-белое, уходя от дьявольской черноты. Ибо смотрел не на звёзды – на себя.
        И увидел я, чем заканчивается Ад: место это тоже имело дно, предельные глубины. Я спустился – и некуда было мне идти.
        И явилось ко мне слово «Вечность» – только  Вечность посмел переступить. Где-то открылись врата во мгле, а за вратами сиял на солнце чудо-град.  Войдя во врата, я осознал, что попал в град безмолвный и пустой. Странный это был дар: ни домов в нём, ни башен, ни дворцов. Я ступил на бесконечную улицу, с тенями, бредущими по ней.
         Я почувствовал, как восстали обитатели Вечного Града, любопытствуя, смотрят на меня.
         Вот приблизились первые, чем-то мерцая, о чём-то шелестя. Мы соприкоснулись – вмиг они обрели свою истинную плоть. Я обнаружил себя среди бронзовых людей. Но не напали бронзовые на живого, словно не суть я оказался для них, не существо.
         Они проходили мимо молча, не видя живого пред собой. Я до сих пор не знал, в какой нахожусь игре, что Вселенная предложила для меня.
         А я шёл  далее – из бездны в бездну. Вот из пустот появилась Пирамида и выставилась, как совершенство совершенств. Повернулась, красуясь блистающими плоскостями, отсекавшими замкнутый объём. Подошла ко мне и внимательно посмотрела. Изучив меня – мой образ, мои мысли – Пирамида проговорила математически точным языком: «Отныне ты будешь у меня в плену»».
         Тотчас от слова проговорённого сковалось моё тело, и мимо помчались времена. Воочию увидел я неоспоримость математического слова. Увидел, как рассыпался вечный камень, видел приход плюсов, минусов, нулей. Видел, как вошли в Пирамиду святотатцы. Видел, как в свете факелов безумцы отплясывали пляс. Видел, как взывал к богам, Пребывавший в Вечности – Пирамиду от вакханалии спасти. Видел я, что свершилось в Вечном Граде, что Вселенная признаёт, как немыслимый абсурд: люди смеялись над богами и оскверняли их безусловность, чистоту. И то ли бессильны были эти боги, то ли ушли, покинув своих любимцев на Земле.
         Мир раскрывался без тайн и без прикрас: вот так, пошлые, абсолютные нули низвергали своих божественных кумиров.
         А я снова шёл долго, за сотни лет вперёд. Мироздание не забыло про меня. Кто-то пленял меня, и кто-то возвышал, кто-то раскрылся и кто-то полюбил. А я отвергал преподнесённые дары. Ни единого слова не издал, ни единого жеста не послал.
         И тогда всё ушло, унесли всё потоки- времена. И я снова был один. Не было Пирамиды и опять шла Прямая неведомо откуда и куда. «Что же случилось вдруг со мной? – подумалось мне грустно. – Я ли иду и смотрю по сторонам, или ко мне выходят и играют для меня?»
         Но снова возникло бытие: стела с выбитой на ней композицией: люди двух видов, двух сортов. Одни были пленные, ведомые на казнь, другие ведшие на казнь.
         И я пошёл вперёд, я хотел знать доподлинно людей. Мне, фантомному, достаточно было только захотеть – и я очутился в сцене казни. Крик,  плач, и вой ударили по мне – а ненависть  излилась из гордых уст. И не знал я, человек, то ли убийцей мне прослыть – то ли идти и быть среди убитых. И потянулись руки ко мне – одни с мольбой, другие, протягивая меч. Одни умоляли вывести  из картины, оставить их людьми, другие приказывали идти к богам безупречным, неподсудным. Но я закрывал глаза: мне неприемлемы были роли кровавые, от нелюдей. И страшно было быть пленным, ведомым ужасом и смертью.
         Едва я закрыл глаза, как отсеклось видение – никто не касался меня и не взывал. Но я открыл глаза – и  вакханалия возобновилась – от меня. Брызнула первая человеческая кровь. Снова я в ужасе закрыл глаза – и пошёл далее, слепой, неузнанный, сквозь кровь и смертный пляс. И только когда наступила тишь, я вновь открыл глаза. Ушло беснующееся племя, а куда, так и осталось тайной для меня.
         И снова чья-то тень, обретшая плоть несомненную, ко мне выходила на тропу. Но не напала, не пленила, а стала меня очаровывать, вокруг меня витать. Видел я, как на улице, проходящей из бездны в бездну, нарисовался  Божий Храм, а в нём Алтарь, а в Алтаре нечто сокрытое от взора.
         Снова в безмолвии раздалось дыхание моё, от звука этого раскрылся Храм, за ним Алтарь. И я проходил всё далее, всё глубже – и всё поведывалось мне. Раскрылись некие Створки, за ними Вечный Источник, за ним восстало Воинство Христово, за ним воспарили Ангелы, а где-то вдали открылся Вечный Рай. Реальны были движения, пение и чистота. Истинно Ангелы пели мне, ради меня сюда пришли. А я позабыл отныне слова не любить и ненавидеть.
         Они не звали человека – но вот сошли с небес и обязались быть ему верны. Они были бессмертны в своём телесном естестве, но признавали смертного равного себе. Ангелы были готовы меня коснуться, полюбить. Летая, они всё ниже спускались предо мной.
        Я сделал последний шаг к Картине. Тотчас передо мной закрылись створки Алтаря. Я заметил, как на заднем плане прошла фигурка Гения, творца. Едва различимая в тени, она увела всю Картину за собой.

                8

        И я воззвал:
        – Эгей, люди-звери, звёзды-корабли! Кто поведёт меня в непроглядные глубины? Кто сможет пройти вслед немыслимым словам? Кто не боится предстать перед богами?
        Тогда ко мне вышел Первый Звездолёт. Имя его – «Вояджер» – щит, брошенный вперёд. Лицо его – чаша, открытая для звёзд.  Тело  – двенадцатигранник из титана. Сердце  – блок изотопных батарей. Символ  – Ковчег, навечно ушедший от Земли. Люди, звери, образы и языки – вот население Ковчега.
        «Вояджер» медленно вращался вокруг оси огромной чаши – и это слово было его, отныне, навсегда.
        И я послал своё слово вместе с ним:
       «Я хочу знать: есть ли предел у плоти. «Вояджер» – это зверь, а Вселенная – это плоть, добыча для него. Вот исполнились все желания, страсти плоти, и тело берёт законную добычу.
       Я обретаю плод. Срываю и съедаю звёзды. А сам я плод порождённый, возрождённый. Ибо кто-то придумал жизнь и смерть.
       И уходим мы безвозвратно в бесконечность. И во Вселенную мы погружены. А время пустынно, беспричинно. А пространство – безмолвие и тьма. И всё это делится на нас двоих.
       Думаю я, Первый Звездолёт: «Эта Вселенная лишена своих богов? Или вокруг меня царство мертвецов?»

       Я был живым и посылал сигнал живым. Чувствовалась несовместимость Вселенной и меня. Её пространство имело нравственный аспект: оно не лгало, было бесстрастно, беспристрастно. Оно могло убить, могло и полюбить – божественно, как на Земле не суждено ни для кого.
       Я был фантом, воображённый, а звёзды были реальные тела. Я понимал их язык, и слышал дальний звон. Я раскрывал их встречным словом. Мне хотелось стать истинно звездой.
        И услышал я: «Вот ты смертен, но будь бессмертен, и снова смертен будь».
        Так и пошёл я в пустыню, в никуда. Ибо на всю Вселенную я был один. Ибо мне было далее играть. Ибо был на прямой, с которой мне не уйти, не повернуть. И долго я пребывал в безгласии и пустоте, пока не вошёл в полосу непроницаемого тумана, пленившего и ослепившего меня. Слышал я чей-то смех, музыку, шаги, а видеть не дозволено было ничего. Но я эту загадку разгадал: там Вечные наслаждались бытием.
        Из первобытных времён пришёл туман – клокочущий, животворящий. Задрожала земля, раздался лязг металла, и из тумана медленно вышло чьё-то тело. Зверь-человек – в едином облике – чёрный, тяжёлый, огневой. Монстр остановился, добродушно выдыхая паром. Он словно ждал чего-то от меня.  И я тогда произнёс давно желанное слово – «Паровоз».
        Я обходил металлического монстра, и любовался на него. Он был носителем силы для людей. И  не ждал от них ничего, ни для чего. Он просто любил тех существ – безответно, беспричинно.
       – Я – Первый из металлического рода, – гордо произнёс Паровоз. – Много огня горит внутри меня, но не это главное, чем я наделён. Любая магия, любая нечисть бессильна против моей железной плоти. Садись, человек, мы далеко с тобой уйдём.
        Я отвечал доброму железному монстру:
       – Всю жизнь я был одиночник – маленький, неприступный островок. И только вы, чистые люди из металла, шли ко мне на зов. Но твоё бытие – ходить от океана к океану. А я – человек, идущий  в бездну, в пустоту.
        Долго, печально о чём-то в ответ протрубил железный монстр. Слово последнее выдохнул, а я оказался не в силах разгадать. И обратно ушёл паровоз, и растворился в Тумане, вернулся в чьи-то кипящие мечты. С ним ушёл в свою ипостась и сам Туман, не интересуясь более забредшим в Вечный Град. 
        Вслед за ушедшим Туманом явилось из ниоткуда чьё-то полотно. Много людей мелькало в глубине картины. Все их движения, вся их экспрессия были выписаны на белом полотне. Я сделал шаг вперёд и беспрепятственно  плоскость перешёл. Однако, вокруг меня оказалась мгла и пустота. Не было ни объёма, ни жизни, ни людей.
        Я обернулся и вышел из картины. Но это был уже не я – преображённый совершенно. На мне были ветхие одежды, а на теле следы тяжёлых долгих лет. Много горечи было в этом теле, много на нём осталось таинственных следов. «Но ведь была пустота! – я воскликнул изумлённо. – Был я реально лишь один. Всё остальное – иллюзия, внежизнь». 
         Задав свой вопрос, картина исчезла, открыла пустоту. Но вышла иная картина, напала на меня. Вмиг я был объят и растворён. Я увидал себя в гигантском круговороте, вокруг замкнулось много странных тел. Сражались люди, звери, боги. Меня понесло по спирали, я находился в вечном колесе. Терялась последняя моя идея: как себя вспомнить, не забыть.
          Хотел я выйти – и не смог. И  долго метался среди ревущих тел, пока не понял, что в круге нет конца. Несокрушимые чудища вставали на пути, сирены и сфинксы мне лицедействовали и лгали, неподкупные боги молчали, как изваяния из камня – не видя, не слыша нечего. А я не знал никого, не признавал. Я отошёл назад – и вышел в реальное, в себя. Опять  полотно простёрлось предо мной. На нём было выписано Колесо, а в нём фигуры, увлекаемые им.
         Слово своё сказав, ушла вторая картина и выставилось третье полотно. Было оно абсолютно чистым – ни единой помарки не оказалось в этой чистоте. Только Голос чей-то витал над Полем, но и он не был ничем отображён.
         Я прислушался. Голос летел ко мне: «Это была знакомая мне страсть. Я представлял себе её во снах. Должно быть, пришёл неведомый посланник, ибо руки мои по воле извне создали эту плоть. Взял я краски, мольберт и кисть и создал этот образ на холсте. И только запечатлелся неведомый мне образ – как ожил и заговорил. Пальцы мои почувствовали встрепенувшееся тело, теперь я мог властвовать над ним. Я сказал ей, открывшей только что глаза:
        – Не ты ли услада для меня, не ты ли заманивающая меня страсть?
       Она задвигалась, и с удовольствием оглядела себя, изящный торс, но отвечала беспристрастно:
        – Нет, не живая я, не человек. Всё, что внутри меня – мертво. Я либо придумок, либо любовь, заведённая ключом – ты сам облечёшь меня в удобные тебе слова.
        И она улыбнулась мне. Улыбкой этой она обещала что-то мне. Прижав палец к губам, она намекнула на какую-то тайну и, повернувшись, пошла, заманивая моё тело за своим.
        Я подумал: «Должно быть, она и есть посланница  богов?» Вслед за ней я вошёл в настоящее обиталище призраков и духов. Всё было запутано здесь на первый взгляд. Я не ведал, кто я, где я есть. То ли всё движется вокруг – предметы, люди, голоса – то ли сам я не знал, куда иду, чего хочу. Но любовь моя, не отпуская руку, пробиралась через волшебную страну».
        Голос поведал – и исчез. А на чистом холсте возник образ пляшущий сам с собой. Нечто абстрактное из ветра, звёзд, дождя. Один этот образ и был на весь великий Град. Душа заблудшая, во тьме. Вошла во Врата давным-давно, забыв про всех, про всё – откуда и куда идёт.
        Мне казалось, я вышел из Вселенной, из логики её. Я видел все знамения её. Но я никак не мог найти своё дитя.
        И услышал я чей-то плач – он нёсся из бездны, из пустот. И помчался на плач и увидел её, свою богиню. Да как же она была беззащитна и слаба! Я подбежал, подхватив своё беззащитное дитя. Как она была лучезарна и легка!
        – Я заблудилась в темноте, – плакала мне она. – Свет пропал, я думала, и ты заблудился и пропал.
        Я видел, она девчонка, почти ребёнок, которого надо взять и защитить. Тело её – как нечаянная встреча. Я проходил огромные пустоты, было одно лишь безмолвие, бесстрастие вокруг. И вдруг что-то со мной соприкоснулось. Взгляд мой увидел облик и объём. Рука, коснувшись, почувствовала движение и теплоту.
        Тело это имело историю свою, предназначение своё. Однако, доподлинно ли я всё это знал? Оно облекалось в слова невинность, недоговорённость – но мог ли я пройти за те слова? И мог ли я иметь право силы? И мог ли я облечь её, притянуть, преобразить?
        Я видел, как чисто, недосягаемо лицо её. Я видел очертания тела – изящные, но в тайне. Обыкновенное платье было божественным покровом. Но что я должен был сделать сам, как поступить? Какие движения произвести, какие слова проговорить, какую игру ей предложить?
        Она хранила своё лицо, боялась тайну потерять. И когда шла, когда говорила, когда совершала просто жест – ничего лишнего, всё идеально, отточено, красиво. Из неё низвергалась красота. Взгляд её был, как с пьедестала, с некой высоты. А лицо её… только с таким лицом можно было выйти к смертным от богов.
        Что её тело, что моё, кто нас послал, какую тайну нам узнать?
        Из чего же было создано это существо? Я предлагал свои слова: лунный луч, зовущая звезда, росинка на траве. Однако, насколько угадывали суть мои слова?
        Она была из иных – вот главная в ней разгадка. Она была тёплой, влажной, играющей словами и пребывающая в них – вот общее меж нашими мирами. И шла извне ко мне по чьей-то воле. Кто-то замыслил эту идею и запустил её меж звёзд.
       – Вот я пришла, – пропела мне она, – ибо и ты навстречу шёл. Через всю Вселенную прошла. Ни слова лживого, ни слова убийственного ты не услышишь от меня.
       Я же ответил:
       – Ты – мне последнее слово от богов. Всё сокровенное открылось и больше тайны нет. Теперь  только звёзды впереди. Будут вечность, безмолвие и пустота – и всё это будет делиться на двоих.
        Вот её тело предо мной. Как человек, я говорю себе честно, не таясь: я хочу это тело поглотить. Это тело вызывающе беззащитно и открыто. Ни силы, ни яда, ни языка – и я этим телом повелел. Я повелел им магией, я нечто божественное вообразил. А когда упорхнула магия, опять всмотрелся в это тело. Оно было спящим, распластанным, немым. Это тело уже не выражало ничего. А моё тело сумело просто взять. Разве было это похоже на вознесение к богам?
        Но мы нырнули в заветные глубины. Мы оказались во власти у Вселенной. Мы нашли, наконец, своих богов.
        Величайшие чудеса были нам раскрыты, и все тайны были показаны, объяснены.
        Померкла четвёртая картина и на смену ей пришла панорама – от края Вселенной и до края. Словно «Вояджер»,  мы вознеслись и объяли Вселенную свою. Как на ладони под нами был выставлен Вечный Град.
        Мы увидели, что Град это остров, а вокруг него чёрный океан. А на острове том пребывало два царствующих существа. Мальчик и девочка, брат и сестра, похожие друг на друга лицами, манерами, словами, случайно занесённые в Вечный Град звёздными ветрами. И так заигрались они, что давно потеряли свой дом, давно забыли про себя. Бродили они среди призраков, теней, и из живых не встречали никого. Город их завлекал, засасывал в себя.
        Детям было по шесть лет. Чистое изумление было выписано на их не лицедействующих лицах. Сколько сокровищ было разбросано вокруг, сколько вещей, оставлено богами. Только вещи эти божественные никак не давались в руки им.
        Выставившись, панорама начала по-настоящему играть. Дети увидели нас, парящих в небесах.
        – Смотри, какие странные порхают бабочки! – воскликнула девочка, рукой показывая вверх. – Не видела я ещё подобной красоты.
        – Да нет же, это две капельки, они то разольются, то сольются, – заверил её брат.
        – Да нет, ты видишь всё не так, – верховодила девчонка. – Это как два цветка преобразуются в один, или как две паутинки сплетаются в косу.
        Мальчик посмеялся и не стал спорить более. А Вечный Град между тем продолжал уводить их в лабиринт.
        Знал я, городу этому надо найти открывающее слово. Слово, бывшее последним в череде.
        – Вы, дети звёзд, – я начал торжественный речитатив. Но дети играли, не слыша ничего. Тогда я бросил слова свои в город, в лабиринт:
        – Ты произнёс своё слово, давшее миру глупцов и мудрецов. Так не губи это слово, ничем не осквернённое, и отпусти эти звёздочки в полёт.
        Молчал покойно и без ответа Вечный Град. Безмолвствовал его проспект из бездны в бездну, Град ничего не хотел иметь общего с людьми.  Богам, возвысившим этот град, жить не возможно было без людей, а люди, творя, всё подсмотрели у богов. Но там, где падал человек, он рушил и втаптывал в грязь своих богов.
       Дабы никто не смог играть за нас, нам остаётся одно: стать истинно людьми.
       А в Граде Вечном происходило невиданное торжество. Град чувствовал детей: от них изливались невинность и тепло. Он нашёл в этом нечто схожее с собой и решил дать прощальный бал. На нас налетел нежданный вихрь – понёс и поставил на светлую тропу. Перед гулявшими детьми вдруг вспыхнул свет с небес. По светлому лучу сходили двое. Они увидели нас, мы были невиданной для детского взора, красотой. Сойдя с небес, мы очутились пред детьми.
       Мальчик, будучи смелее, произнёс:
       – Вы – чародеи? Но мы не знаем вас.
       Я, как Прекрасный Незнакомец, отвечал:
       – Мы прилетели с далёких звезд, и мы пришли за вами. Ведь звёзды – это сплошное волшебство.
       А Прекрасная Незнакомка им сказала:
        – Мы унесём вас на планету, где царствует  Любовь. Планета эта будет называться Дом. А мы назовём себя  Семьёй.
        Первочистейшей страстью вспыхнули детские сердца. Последние слова я сказал не детям, но себе: «Вы уже в преддверии вечного. Оно коснулось вас, поцеловало нежно вас. Какая же это благодать и чистота! А о грязном, о подлом, вы не узнаете ни от кого».