ПЫЛЬ

                Посвящается пророческой книге «Роза Мира»
                и ее автору Даниилу Андрееву.


                "Пыль - скопление мельчайших твердых тел, сухих частиц,
              вследствие своего легкого веса способных подниматься в воздух"
                Толковый словарь Д.Н. Ушакова»
                "Пыль — мелкие твердые частицы органического  или минерального происхождения. К пыли относят частицы среднего диаметра от долей микрона и до максимального — 0,1 мм. Более крупные частицы переводят материал в разряд песка, который имеет размеры от 0,1 до 5 мм. Под действием влаги пыль обычно превращается в грязь"
Википедия
                "Античная культура осмыслила то обстоятельство, что зло не является какою-то особой способностью человека, внеположенной по отношению к нормальным, конструктивным способностям. Зло – это как бы распавшееся добро, потерявшее цельность и меру. Если логически развить такой подход, то добродетель, т.е. мораль, взятая в ее личностном аспекте, предстанет как уникальный способ интеграции человеческой души с ее элементарными потребностями, стремлениями, способностями и качествами в микрокосм, гармонично связанный с полисом и макрокосмосом…. Борец со злом облекается здесь в образ не хирурга или палача, а зодчего или агронома"
А.П. Скрыпник «Моральное зло». Москва. 1992 г.

Глава первая. Парикмахерская с медведем
Неповторимый запах старого дома, непотревоженная месяцами и годами пыль по углам и полочкам и прочим мелким складкам домашнего уюта рождали у меня вереницу воспоминаний, мечтаний, страхов и надежд. Оказавшись опять здесь, я совершал своеобразный «хадж», целью которого был возврат к себе после очередного пережитого стресса. Я – всего лишь несостоявшийся Джироламо Савонорола, Гай Юлий Цезарь и Уильям Шекспир в одном лице.
Как сказала мне моя милая жена после очередной серии обличений: ничтожество несостоявшегося величия становится особенно очевидным только на фоне абсолютного смирения. И я смирился, пройдя этот путь до конца, мучительно пытаясь понять причины этого смирения перед обстоятельствами, пока не осознал законы фатума. Это чтобы не разочаровывать свою благоверную половину. Я принял свое ничтожество, как мудрец принимает возраст. С достоинством, легкой самоиронией и почти комичной надеждой, что свел таким образом это ничтожество к некоей форме недомогания, типа инфлюэнции.
Нельзя сказать, что я испытывал значительное облегчение, но некоторое успокоение обреталось. Я еще не мог сутками сидеть у экрана телевизора, перемалывая чипсы со вкусом бекона под пиво Балтика, но определенные успехи у меня уже наблюдались. Я вдруг стал тяготиться временем и людьми. Они стали моими врагами. Но я мог теперь часами поддерживать разговор с дураками (уверяя себя, что это не люди!), смотреть глянцевые журналы и играть в компьютерные флэш-игры. Короче, я подчинился правилам, я принял законы большинства. Я стал обычным офисным планктоном с мелкими радостями и бытовыми печалями, мухами облепляющими мою израненную душу и вывернутое наизнанку сознание.
Но иногда, не чаще одного раза в три года, я приезжал в этот маленький городок на двухнедельный отпуск. Эти своеобразные каникулы были необъяснимы для большинства моих близких, но именно здесь я чувствовал, что готов пережить некий духовный ренессанс. Я не мог ответить себе на вопрос о причинах иррациональной тяги именно сюда, в этот забытый Б-гом городишко, испещренный узенькими улочками с покосившимися от времени деревянными домами. Здесь все было вроде бы понарошку. Огромный полицейский, стоящий на перекрестке, был чист, ухожен и органичен с окружающим пространством. Он вселял даже умиление своими пухлыми щечками и ухоженными пальчиками стареющего аристократа. Форма на нем была подозрительно по размеру и новая, несмотря на его сержантские погоны. И если бы он пространно и литературно стал бы изъясняться на вопрос «Как пройти в библиотеку?», я бы сошел с ума. Но мое сознание и так был на грани сумасшествия, поэтому я боялся и мечтал одновременно заговорить с ним. Мне часто попадался этот полицейский с нежно розовощеким лицом, дежурившим рядом с аптекой. Моя фантазия тут же предложила сюжет этой интриги, где у него там работает дама сердца, маленькая пигалица, этакая травести с носом-кнопочкой, копной рыжих волос, заплетенных в маленькие косички по бокам, и естественным запахом фиалок, который она подавляет смрадом дешевых китайских духов. А он, как фантазировал я, во время своего дежурства приходит к месту работы своей зазнобы, где, тайно наблюдая за ней, тяжко вздыхает и тащит свое грузное тело вдоль улицы, имитируя несение службы. Прислонившись к выщербленной стене и отдышавшись, он пускается в эротические фантазии… Мне показалось, что такие лица, как у этого полицейского, случаются только у состоявшихся успешных негодяев или коллекционеров аквариумных рыбок. Каждый раз, приезжая сюда, я обязательно встречал его здесь у старой аптеки, расположенной в старинном купеческом домике. Однажды, не выдержав, я задал ему вопрос, чтобы убедиться, что он всамделишный, а не плод моих фантазий:
- Я через вас хочу установить связь с инопланетным разумом! Вы мне поможете?
Мой собеседник долго молча изучал меня. Я даже подумал, что он меня не расслышал, и хотел было повторить свой вопрос. Но постовой опередил меня, сообщив, что ему до сих пор не удается установить связь с земным разумом, не говоря уж об инопланетном. Произнеся эту тонкую остроту, он демонстративно зевнул и отвернулся от меня. Я понял, что провокация провалилась, а этот полицейский весьма остроумен. Удивительный город.
Дома этого города, сделанные как бы по одному чертежу, отличались все же друг от друга яркими наличниками, так контрастирующими с покосившимися телами домов, что провоцировали амбивалентность, как говаривал мой учитель литературы.
Прелесть нахождения здесь была основана на полном выпадении из времени и пространства. Город модулировал свою среду обитания, отказываясь от общемировых перемен и веяний времени. Неустроенность быта компенсировалась тут невообразимым покоем, отчасти даже схожим с кладбищенским. Здесь везде можно было обнаружить пыль – в витринах незамысловатых универсамов, на подоконниках присутственных мест, на спинках казенных стульев, даже, если постараться, ее можно было заметить на рукавах ярких пиджаков местных чиновников. Здесь боятся сквозняков и пестуют мнимый покой, который никак не могут обрести.
Я брел по городу, название которого я забывал на второй день проживания здесь. Жара и безлюдье владели этим местечком на правах хозяев. Дождь здесь и не помнят когда был. Но было много разных речек и прудиков, питавшихся, как я подозреваю, из подземных источников.
Я зашел в парикмахерскую, потому что мне очень понравился плюшевый мишка, сидящий на пыльном стуле за огромным окном-витриной. Было очевидно, что посадили его туда не для привлечения клиентов, а по душевному порыву. У мишки был очень грустный вид. На него никто не обращал внимания и, видимо, никто не хотел стричь. Зал был пуст, если не считать этого плюшевого медведя. Здесь все дышало казенным покоем и равнодушием. Но что-то привлекало мое внимание и располагало к задушевному разговору. Я понял, в чем дело. Из включенного приемника была слышна моя любимая блюзовая композиция Яна Аккермана Shame On You. Я сел в соседнее с плюшевым медведем кресло и уставился на себя в зеркало. Мне было совершенно не стыдно. В зале по-прежнему никого не было, и грустная мелодия наполняла это пыльное помещение каким-то особым смыслом. Кругом все было в пыли – столик под зеркалом, сидения для клиентов. Не поворачиваясь, я произнес, обращаясь к медвежонку за соседним креслом:
- Не расстраивайся, со временем все покрывается пылью. Пыль без влаги – это всего лишь следы ускользающего времени и покоя, а пыль с влагой – это грязь, основа различных форм жизни. Если когда-нибудь здесь пойдет дождь, здесь тоже зародиться жизнь.
Вдруг в отражении зеркала, за своей спиной я заметил, что, прислонившись к шкафу, стояла дама лет сорока. Она была одета в длинную майку с легкомысленным рисунком, иллюстрирующим веселую и беззаботную жизнь Микки Мауса, которая явно контрастировала с настроением хозяйки этой майки. Она внимательно наблюдала за нашим с медвежонком разговором. Весь ее облик демонстрировал печаль и тоску. Похоже, что она не столько наблюдает за нами с медвежонком, сколько задумалась о чем-то грустном из своего далекого прошлого.
- А подслушивать нехорошо вообще-то, – улыбаясь, отметил я. – Не стесняйтесь, проходите.
Не меняя выражения лица, «Микки Маус» подошел к нам и произнес:
- Как стричься будем?
- Аккуратно. Не повреждая конечностей и элементов декора, – тихо ответил я, не отрывая взгляда от зеркала, в котором наблюдал за происходящими в этой парикмахерской событиями.
- Постараюсь, – так же тихо произнесла парикмахер, почему-то вздохнув. У нее были ухоженные и красивые руки, которые жили своей обособленной артистичной жизнью. Они порхали вокруг меня, щелкали ножницами, игриво, как мне показалось, мелькали у самого носа. Движения ее рук напоминали даже замысловатый танец, соответствующий доносившейся из приемника музыке блюза Яна Аккермана.
Я настолько увлекся артистических действом рук парикмахера, что совершенно не обращал внимания на перемены в моей прическе.
- Что еще подстригать будем? – опять равнодушно, почти механически спросила дама-парикмахер.
Я внимательно рассмотрел отражение моих волос на голове и не обнаружил каких-либо изменений в прическе.
- Что-то я не заметил никаких позитивных перемен в моей внешности, – с улыбкой проговорил я.
- Вам так лучше. Любые перемены к худшему, – наконец многозначительно улыбнувшись, ответила дама.
- Это ваша любимая идиома? – не унимался я. – А может, это ваш жизненный лозунг? Так вы консерватор-традиционалист, на таких держится этот мир. За что вам отдельное спасибо.
Я наконец заметил, что парикмахер старательно подстригла мне брови.
- Не знаю, почему мысль про пыль меня посетила, но мне захотелось поделиться ей с кем-нибудь. А тут я заметил через витрину, сидит милый пыльный «Медвед». Я и зашел к вам.
Дама строго посмотрела на меня, давая понять, что стригла и не таких чудаков.
- Что-нибудь помимо бровей укорачивать будем? – деловито спросила она. Дама-парикмахер сосредоточенно беседовала с моим отражением в зеркале. Мне показалось это смешным. Вероятно, я сегодня был единственным клиентом и поэтому она скучает – подумалось мне.
- Укоротите мне язык, пожалуйста, – сорвалось у меня по постоянной привычке острить не к месту.
Не улыбаясь, я смотрел чуть исподлобья на свое отражение с подстриженными бровями в зеркале. Оно мне нравилось. В глазах парикмахера я вдруг увидел такую тоску и усталость, что мне стало стыдно за свои остроты и паясничанье. Я подумал, что живет она в доме барачного типа с удобствами на улице и дочерью-старшеклассницей, которая совершенно стала неуправляемой и дерзкой. Нелюбимый муж наверняка склонен к примитивным формам коллективного гедонизма, в которые впадает регулярно, не реже раза в месяц.
- Меня зовут Валентина Петровна, – не меняя выражения лица, произнесла дама таким тоном, как произносят пароль перед входом в явочную квартиру. После этого она быстрым движением приоткрыла своей левой ладонь мне рот, а правой, в которой держала ножницы, отхватила мне кончик языка. Я заорал изо всех сил. Хотя я кричал не столько от боли, сколько от страха. Кровь изо рта стала капать на мою майку. Хорошо, что майка была красного цвета, можно было не опасаться тяжело отстирываемых кровавых пятен. Было больно и страшно.
Дама спокойно развернулась и ушла. Я сидел в кресле и сжимал язык кончиками своих пальцев. Крови все равно было много. Я не знал, что мне делать. Кричать я больше не мог, так как тогда кровь опять стала бы струиться изо рта. Я тихо страдал.
Валентина Петровна вернулась с аптечкой в руках. Не спеша она открыла ее и достала оттуда всяческие снадобья, вату и лейкопластырь. Я не сопротивлялся.
- Хотите, я вызову милицию, врачей, священника, ваших родных и просто народных мстителей? Вся проблема в том, что я тоже захотела пошутить, понимаете? Меня извиняет лишь то, что я точно выполнила ваше пожелание. Извините, если можете. Пойдемте, я вам окажу полноценную помощь и попытаюсь компенсировать ваши физические и моральные потери, – сказала совершенно спокойно Валентина Петровна, после чего встала и пошла к выходу.
Я безропотно поплелся за ней. Почему я пошел за ней, не знаю. Я вспоминал этот эпизод позже довольно часто, но понять причину собственного безволия я не мог. По здравому размышлению, надо было уносить оттуда ноги. Но я поплелся следом за парикмахером, может, из-за склонности ко всякого рода авантюрам, а может, интуиция подсказывала мне, что ожидается нечто интересное и важное для меня. Странно, что приехав сюда за покоем, я подсознательно искал приключений.
Валентина Петровна шла чуть впереди меня грациозной походкой балерины. Фигура ее была изящна, и чувствовалось, что она активно занималась хореографией в молодости, что позволило эту молодость сохранить. Я вдруг остро осознал, что она весьма привлекательна. И дело здесь было не только во внешности. Какое-то скрытое обаяние притягивало меня к этой даме с Микки Маусом на животе.
Мы пересекли улицу и направились в бревенчатый сруб с белыми наличниками. Дверь дома была сделана из толстой дубовой доски с удивительным и наполовину стертым от времени рельефным рисунком, смысл которого я не смог разобрать, так как обнаружил множество мелких деталей, да еще и потому, что меня пока не отпускал шок и боль от пережитого стресса.
Мы вошли в темный пыльный коридор, на стенах которого висели, как в краеведческом музее, старые санки, старинный велосипед, два алюминиевых тазика и прочие старые предметы быта ушедших времен.
- А где пояшнительные таблишки? – с трудом, шепелявя, и коверкая свистящие звуки, решил пошутить я. Боль моя поутихла, и вернулось мое обычное умение увидеть везде смешное.
- Завтра повесим, – не оборачиваясь, устало ответила Валентина Петровна.
Я безропотно зашел в распахнутую дверь. Обстановка комнаты напоминала интерьер ухоженного гостиничного номера эконом-класса. Все было чисто и чрезмерно функционально. Не было книг, украшений, вообще всего, что отражало бы характер хозяев. У окна стоял стол с лампой и три стула. У стола стояла перегородка с матовым стеклом, загораживающая угол комнаты. За перегородкой явно проглядывало что-то темное.
- Присаживайтесь за стол, – деловито скомандовала Валентина Петровна, выдвигая стул из-за стола. – Я сейчас принесу медикаменты.
Я остался один в комнате, доме, городе, а может быть, и в мире. Стало ясно, что хозяйка комнаты живет здесь с дочерью или с матерью, так как были очевидны приметы порядка, который по силам лишь женщинам.
Несколько освоившись в комнате, я подошел к перегородке и заглянул за нее. Поначалу я даже не понял, что стояло передо мной. Приглядевшись, я разобрал, что это удивительное кресло, точнее сказать – трон. Он явно контрастировал с фоном остального убранства комнаты. Витиеватая высокая спинка с резными анималистическими узорами завершала подголовник в виде головы дракона с разинутой пастью. В глазницах дракона виднелись каменья красного цвета, напоминающие рубины. Садясь в это кресло и откинув голову, человек погружался в пасть чудища. Голова сказочного монстра, несмотря на устрашающие детали – белые клыки, выпученные красные глаза, пугающе раздутые ноздри – в целом, если присмотреться внимательней, производила впечатление благоговейного величия, а не ужаса. Присутствовала в облике этого монстра некая благородная игривость.
Я был потрясен. Забыв о своей проблеме, я наклонился к креслу, чтобы изучить внимательней детали этой гениальной работы. Подлокотники представляли собой две змееобразные, извивающиеся в виде спиралей фигуры. На месте глаз змей были видны камни ляпис лазурита. Стало очевидным, что обивка кресла была из относительно новой кожи, а все деревянные элементы явно были старыми, но мастерски отреставрированными. Увлекшись рассматриванием деталей кресла, я не заметил, как из моего окровавленного рта упала капля крови на обивку кресла. И тут случилось нечто невероятное! Я почувствовал, как по креслу пробежала дрожь. Обивка стала морщиться, а само кресло вибрировать. И вдруг сверкнули рубиновые глазища дракона. Я заметил, как вокруг капли, упавшей в самый центр сидения, стали проявляться вначале едва заметные, а потом и вовсе более явные круги, будто вокруг камня, брошенного в воду. Я уловил едва слышимую незнакомую ритмичную музыку, совпадавшую с ритмом появлявшихся и исчезающих кругов вокруг моей капли крови. Я отпрянул от кресла, наткнувшись на Валентину Петровну, появившуюся незаметно за моей спиной.
Она молча стояла с выражением лица учительницы младших классов, заметившей проделки своих подопечных. Глаза ее источали осуждение, ложный гнев, снисходительность и усталость. Я попытался было что-то сказать в свое оправдание, но поперхнулся и закашлял, отчего испытал очередной приступ боли на кончике языка. Опять пошла кровь. Валентина Петровна взяла меня за плечи и усадила в это самое кресло с драконьей головой. Я сразу почувствовал невероятное облегчение, которое плавно стало перерастать в эйфорию. Мне вдруг показалось, что я ощущаю себя участником какого-то веселого розыгрыша, где собрались люди близкие по духу и давно знакомые друг с другом.
Валентина Петровна положила свою ладонь мне на лоб, будто проверяя мою температуру. Тут все мои необычные ощущения и эйфория улетучились. В руках парикмахера я заметил блюдце, в котором лежало несколько высушенных крупных плодов дикого абрикоса. Они напоминали внутренние органы старых людей или головы черепах, которые чудом удалось отсоединить от хозяев, сохранив их жизненные функции. Казалось, что они немного шевелились под морщинистой теплой кожицей. Внутри чувствовалось вялое тепло и жизнь. Я никогда не видел такой урюк. И мне очень захотелось его потрогать, подержать в руках, а после съесть. С трудом сдерживая совершенно необъяснимое возбуждение, я мял и обнюхивал эти высохшие, но теплые плоды, а после, физически ощущая не проходящую снисходительно усталую улыбку Валентины Петровны, я съел все лежавшие на блюдце ягоды. Странно, но я совершенно не чувствовал боли, пока ел урюк, несмотря на мой израненный язык. Более того, язык перестал кровоточить. Сегодня воистину был странный день, наполнивший мою жизнь удивительными переживаниями.
Раздался стук в дверь. Появилась чья-то голова, которая с порога стала гнусавить и плаксиво жаловаться.
- Валенти-и-инаа-а Петроо-оовна-аа, ну скажите же этой Софочке, чтобы перестала меня мучить! Я больше не могу этого переносить.
Дверь раскрылась, и вошел довольно крупного телосложения молодой брюнет с обликом вышедшего на покой боксера-тяжеловеса. Произнесенные им слова совершенно не вязались с внешностью этого человека. Правда, несмотря на разбитый нос, тяжелые надбровные дуги и выдающуюся нижнюю челюсть, угадывалась в этом человеке какая-то беззащитность и неуклюжесть. Одет он был по последней моде в обтягивающие джинсы бежевого цвета и яркую майку с многозначительной надписью «THINK AGAIN».
Валентина Петровна отмахнулась от него, как от налетевшей мухи. Удивительно, но он тут же исчез, без лишних слов, аккуратно затворив за собою дверь.
Достав ярко-оранжевый колпачок из пластика, Валентина Петровна попросила меня открыть рот. Я безропотно повиновался. Она сразу же надела на мой язык этот колпак. На меня опять нахлынули странные ощущения. Я почувствовал невыразимую тяжесть в теле и сильную усталость. Глаза мои поневоле опять закрылись.
Валентина Петровна стояла рядом со мной, а в руках у нее была металлическая цепь, на которой был привязан Микки Маус, копия того, что был изображен на ее майке. Но оживший Микки был откровенно ужасным. Его шерсть стояла дыбом, глаза были злыми и налитыми кровью. Он рычал по-собачьи, скаля пасть и показывая огромные белоснежные загнутые внутрь клыки. Он смотрел на меня, демонстрируя явную враждебность. Я же оказался в кресле, в неизвестно откуда появившихся доспехах средневекового рыцаря. Я чувствовал, что хотя и выгляжу устрашающе, но доспехи носят явно декоративный характер, так как сделаны из картона, покрашенного под сталь. Я помнил, что диким животным нельзя показывать страх, и старался выглядеть молодцом. Отчего-то я решил сделать несколько приседаний, демонстрируя собственную удаль и отменную физическую подготовку. Пока я приседал, мои картонные латы стали постепенно опадать. Мне казалось, что прерывать приседания ни в коем случае нельзя и поэтому с кряхтением продолжал делать упражнения, демонстративно пренебрегая хрустом отпадающих лат. Странно, но Микки Маус вдруг успокоился и просто внимательно наблюдал за моими приседаниями. Сделав последнее приседание, я понял, что остался в одних трусах и майке. А в ответ стал приседать уже Микки Маус на всех четырех лапах. Валентина Петровна, внимательно и молча наблюдавшая за нами, вдруг встрепенулась и, обращаясь к Микки Маусу, недовольным тоном произнесла:
- Идиот, ты что, рехнулся?
Микки остановился и жалобно посмотрел снизу вверх на Валентину Петровну.
- Все нормально. Не волнуйтесь. Садитесь в кресло. Вы вполне успешно справились со всеми испытаниями. Но вас ждут новые.
Сев опять в кресло, я понял, что глаза мои слипаются.
Глава вторая. Начало пути
Вдруг стало ясно, что кресло мое ожило, превратившись в мощного то ли кентавра с огромными крыльями, то ли древнего летающего ящера. Сидя на нем и еле удерживаясь за его жесткую, как проволока, пластинчатую кожу, я пытался управлять им. Не знаю, понимало ли это чудище движения моих рук, но послушно следовало моим указаниям. Было не ясно, то ли я был прекрасный ездок и поэтому столь уверенно управлял им, то ли чудище просто понимало мои мысли и следовало им по причинам мне совершенно не понятным. Мы неслись, как мне казалось, со скоростью, близкой к скорости света. Мириады каких-то искр, светящейся пыли прорезали мы, не сбавляя скорости. Я почему-то вспомнил картину Ван Гога Звездная ночь. Мы неслись по этой вангоговской ночи подобно колеснице Гелиоса, пытаясь воцариться на небе, разогнав этот роскошный сумрак. Вихри и водовороты звездной пыли порождали у меня в груди восторг и сладость фаворита античных гонок на парных колесницах – синорисах.
Вдруг мы резко остановились недалеко от горной гряды, утопающей в складках ночного бархата, усыпанного звездными жемчужинами и мелким бисером звездной пыли. Все это походило на роскошный сон.
Оглянувшись, я понял, что за моей спиной, в двух шагах, разверзлась жуткая бездонная пропасть, а рядом раскинуло кроны странное дерево, ствол которого составлял не менее пяти метров в ширину и уходил далеко ввысь. Рядом со стволом находился огромный трон, который был грубо скроен из проржавевших железных листов. Чудище, которое привезло меня сюда, напоминало древнего ящера тираннозавра, но с огромными крыльями гигантского птеродактиля, улеглось на землю так, что мне было легко соскользнуть вниз. Я потянулся и размял затекшие ноги. Вдруг из-за ствола появилась фигура в темном плаще, которая быстро подошла к трону и присела с краю на его неудобное сидение, явно поджидая меня.
Я с нескрываемым любопытством побрел к трону. Подойдя ближе, я, к своему удивлению, узнал Валентину Петровну в черной кожаной накидке, из-под которой проглядывала все та же знакомая мордочка Микки Мауса.
- Вы как в униформе со своим Микки Маусом, – стараясь не показать потрясения от всего увиденного и пережитого за это путешествие, заметил я.
- А что, собственно вас не устраивает? Очень милый персонаж. Веселый вредитель. Грустный вредитель – это всегда аутсайдер, или выдуманный сказочный персонаж вроде Кощея и т.п. Бытовое зло должно быть веселым и обаятельным, иначе оно перестанет быть привлекательным – все дьявольски просто, – серьезно ответила Валентина Петровна, постоянно поправляя съезжающий тяжелый кожаный плащ с огромной золотой фибулой в виде головы быка и крупным алмазом по центру.
- Ну что вы, меня пока все устраивает. Язык уже не болит. Катаюсь, как на аттракционах. Вот только вопросик терзает: а вы что же, и есть этот носитель бытового зла? – спросил я с ухмылкой, так как совершенно освоился в этом странном месте.
- Нет, берите повыше. Впрочем, это не так важно. Зло есть зло. Оно абсолютно и лишь проявляется в этом мире в зависимости от обстоятельств – то в виде промокших ботинок, а то и в виде цунами над целыми городами. Это подобно котлу воды, который несет водонос. Пока струйка воды попадает ему за шиворот – это мелкое неудобство, а если он перевернет котел, то это уже проблема. Но в котле просто вода и в том, и в другом случае. Уяснили? А Микки… – Валентина Петровна вдруг замолчала на несколько секунд. – А Микки, считайте, что это мой тотем, оберег.
Вокруг было все покрыто пылью. Я сделал несколько шагов к трону, на котором сидела Валентина Петровна, так как решил присесть на свободное пространство на сидение трона, но она вдруг вскочила, подняв клубы пыли, и, жестко оттолкнув меня, изменившимся недоброжелательным тоном запретила мне приближаться к трону ближе, чем на шесть шагов.
Я ухмыльнулся:
- А говорите, что в сказки не верите. Это ж сюжет для детского утренника. Полагаю, что вас не удивит признание, что меня одолевает множество вопросов: почему именно на шесть шагов нельзя подходить к этому трону? Зачем этот маскарад с переодеванием? Что означает это путешествие? Кто вы, наконец? Впрочем, у меня есть свои версии, но интереснее все же послушать вас.
- Ну, что же, слушайте! Если вы подойдете ко мне ближе чем на шесть шагов, то почувствуете резкую боль в груди. Если продолжите движение ко мне, то умрете от боли. Далее, это не маскарад, а иной мир, где свои законы и правила, которые нельзя и даже глупо нарушать. Вы, к примеру, не будете в разгар сезона на морском курорте носить на пляж горные лыжи? И здесь, как и в любом мире все должно быть целесообразно. Это правило действует до тех пор, пока какой-нибудь герой или сумасшедший не перевернет этот мир своими новыми законами. Но это под силу только героям и редко удается сумасшедшим. Ваш вопрос о причинах этого путешествия тоже имеет ответ. Мне стало скучно в том мире, так как я слишком долго там работала. Был нужен отдых, смена впечатлений. А одна я сюда не имею права появляться. Со мной должен быть попутчик с определенными психофизическими качествами. Вы полностью подошли по всем параметрам. Скажу вам больше: быть может, со временем вы вспомните, что были знакомы со мной. Не в этой жизни, в другой! Но судьбы наши переплетались. Короче, нас связывает очень многое.
Я заметил у себя за спиной небольшую, но весьма уютную лавочку.
- А на эту лавку-то я могу сесть? – спросил я.
- Садитесь, конечно. Вам предстоит многое узнать. И я уверена, что вам лучше сидеть в этом случае, чем стоять.
Начнем по порядку, – как-то тяжело вздохнув, продолжила свое повествование Валентина Петровна. – Вот вы понимаете, конечно, что означает командировка? Это осознанное и добровольное перемещение в пространстве для выполнения работ, связанных с вашей специальностью. А чем командировка отличается от исправительных работ пенетрационной системы? Подавление вашей воли и ограничение вашей свободы, наказание, воздаяние за ваши действия, нарушающие нормы бытия, принятые кем-то более сильными, работа, не связанная с вашими предпочтениями или специальностью и, наконец, предполагаемое возможное исправление… Но, единственное, что объединяет эти действия – перемещение в места, не связанные с вашим обычным пребыванием.
- Я пока не вижу прямой связи между вашим рассказом и последними событиями в моей жизни. А именно они, их необычность меня интересуют прежде всего! – резонно заметил я.
- Не торопитесь, дорогой вы мой! Всему свое время. Научитесь быть внимательным и терпеливым. В вашем положении эти качества вам будут очень полезны! Итак, вопрос о том, почему и зачем вы здесь? И кому это нужно?
Все очень просто – это нужно мне. Вы здесь, потому что мне нужна именно ваша помощь! Мне придется начать издалека. Наберитесь терпения. Вы, конечно, задумывались о таких понятиях, как абсолютное Зло и Добро? Впрочем, я знаю, что задумывались! Более того, я знаю, что вы, как и многие, подобно вам, не пришли к какому-то определенному выводу. Все очень размыто в этом мире и неочевидно. Ясность царит только в умах фанатиков и идиотов. Помните, как ваша учительница рисования ругала вас за то, что вы используете только яркие однородные краски, стремясь передать окружающий вас мир? А она, старая Зинаида Васильевна, преподавательница рисования, требовала писать «все бледным тоном»! Это бесило вас, потому что ваш мир был ярким, веселым и буйным и никаких «бледных тонов». Так вот, мой любезный гость, абсолютное зло – это яркая краска, которая крайне редко встречается в этом мире. Я готова вам доказать, что любое существующее или существовавшее зло лишь стремилось улучшить мир или наказать грешников. Зло и Добро – это противоположные полюсы одного источника питания, одной батарейки. И только имея «плюс» и «минус» на противоположных концах, эта батарейка способна вырабатывать ток, жизненную энергию «чи», создавая полую и иллюзорную структуру окружающего нас мира. Вывод отсюда прост – Зла не существует в том демонически-карикатурном виде, как представляют его моралисты и церковники. Это также очевидно, как и то, что Всевышний – это не белобородый старик с огромной лысиной. Есть лишь противоположные полюса Добра и Зла, это инструменты в руках Всевышнего. И этими инструментами Всевышний заставляет человека сообразно его духовным и интеллектуальным данным преобразовывать окружающий его мир. И мы творим зло и добро согласно воли Творца. Ведь читали же Евангелие? Помните: «у вас же и волосы на голове все сочтены»? Из этого следует, что должны существовать некие носители силы зла, его проводники, способствующие и координирующие усилия нашего Отца в преобразовании этого мира.
Валентина Петровна замолчала. Она о чем-то задумалась, а в ее руках я заметил четки, которые она методично перебирала своими красивыми тонкими пальцами.
С трудом выдержав минутную паузу, я осмелился спросить:
- Позвольте, Валентина Петровна, если я правильно понял, то вы претендуете ни много ни мало на роль самого Люцифера? Прилетев сюда на этом монстре по вашей воле, мне легко в это поверить. Пережив, но еще не осмыслив события сегодняшнего дня, мне уже тяжело будет удивляться. Мне не ясно лишь, чем я могу быть вам полезен? И почему именно я? Ваша теория Зла не нова, конечно, здесь попахивает серой и теософией, и если вы даже обернетесь мадам Блаватской, то меня это не удивит. Мир уравновешен и все этические споры бессмысленны. Да, вообще все бессмысленно. Тогда можно оправдать все. Это для меня непреодолимый барьер. Что остановит человека от зла? Вера? Вспомните булгаковского Воланда! Вот истинный носитель вашей философии, отравивший своим инфернальным очарованием сознание многих миллионов читателей. Зло способно бороться со злом во имя благородных целей Добра? Иезуитство. Все это стройно изложено. И убедительно. Но есть одно «но»: а как же жизнь Иисуса Христа? Там нет никакого зла! Там любовь в абсолюте. Его судьба опровергает всю вашу схоластику. В этом баре предлагают не только коктейли. Здесь есть чистая родниковая вода без примесей. Самопожертвование и его любовь опровергают вашу теорию. Он обходился без зла!
Валентина Петровна рассмеялась задорным смехом школьницы младших классов. Она даже привстала со своего странного трона.
- Ну, рассмешили вы меня. Вы загнали сами себя в собственные сети. Вы хорошо помните Евангелие? Вспомните, как Учитель собирал учеников. Он вырывал их с мясом из лона семей, которые теряли кормильцев и любимых сыновей! Чем же это не зло?
- Ну, знаете, вы бы еще сказали, что странствуя вдоль Генисарета, они растоптали сотни кузнечиков и помяли множество кустарника! Это уже профанация. Их семьи, включая и великую Богородицу, оценили его миссию и приняли должным образом их уход! Да, не сразу, но приняли.
- Но тогда же это воспринималось как Зло! Согласитесь, с точки зрения современников, это была обычная секта, которая уводит родных, разбивая семьи, направляя их жизнь совершенно по другому и малопонятному руслу. Ведь так же? И на первых порах, даже с учетом обретения массовости, это прекрасное учение рассматривалось большинством иудеев именно как ересь. Это не оригинально для большинства религий, но это факт. Значит, стадия зла как оценочная категория была? Лишь время и обстоятельства расставили все по своим местам. И тут напрашивается простой вывод – Зло это не абсолютная категория, а Зло и Добро присутствует лишь в головах примитивных схоластов и неискушенных смертных. Все относительно в этом мире и зависит от массы обстоятельств и времени. А сейчас, вспоминая об отрезанном кончике языка, вы должны благодарить судьбу, что она дала вам шанс изменить вашу серую жизнь, хотя часа три назад вы и проклинали то мгновение, когда зашли в парикмахерскую с плюшевым медведем в витрине.
Но вернемся к нашим делам. Вы здесь понадобились мне для того, чтобы облегчить мою работу. Воспринимайте мою деятельность как работу хирурга. Я совершаю болезненные процедуры, уничтожая зловредные опухоли и нагноения. Это моя карма. Я знаю это и стоически выполняю свою работу. Скажу честно, не без удовольствия. Но моя задача – довести качество своей работы до совершенства, привлекая к себе наиболее талантливых и одаренных персонажей.
- Скажите, – не удержался я, а вторая мировая война – это Зло? А насилие над личностью – это Зло? А предательство – это Зло? Я уверен, что лишись человечество таких абсолютных категорий, оно рассыплется, озвереет. Это фундамент морали, которая создала такое уникальное явление, как Человек Мыслящий. Разрушив этот фундамент, мы превратимся в зверей.
- Послушайте, но Мыслящий не тождественно Моральный – это, во-первых, а во-вторых, дорогой мой, масштаб зверств человека в 20 веке достиг таких астрономических значений, что ваш аргумент об эффективности вашей моральной шкалы не столь убедителен. Отвечая на ваш вопрос о второй мировой войне и иных абсолютных, с вашей точки зрения, воплощениях зла, вынуждена с вами не согласиться. Вы же не знаете, что именно ожидало бы человечество, не произойди эта война. Вероятно, что человечество поджидало бы более страшное испытание. Быть может, это была жуткая и болезненная прививка от чумы фашизма. Тут можно выстроить сотни умозрительных конструкций, но вы же не хуже моего знаете, что история не терпит сослагательного наклонения. Есть факты: Европа объединилась под лозунгами гуманизма и фундаментальных моральных ценностей, которые удачно и своевременно выдуманы, чтобы вы не перегрызли друг друга. Вам же я предлагаю знания и роль в этом мире, которая позволит править им, преобразуя его согласно существующему плану эволюции человека.
Я, не перебивая, слушал Валентину Петровну. Мне, конечно, льстило, что именно меня выбрали для этой роли, но я не понимал – почему? Сквозь собственную гордыню и явный интерес я ощущал противоречивые чувства сомнения и неконкретного протеста. И было не совсем ясно, что же представляет собой это загадочная Валентина Петровна?
Все, что говорила Валентина Петровна, казалось очень привлекательным, но я понимал, что здесь есть какая-то червоточина, искушение. Смущало во всем этом то, что вопрос о причинах выбора моей персоны покрыт туманом и не имеет для меня очевидной ясности при понимании собственной ничтожности. На роль Мессии и даже рядового лжепророка я точно не подходил по причине отсутствия харизмы, самоуверенности и здорового цинизма, тех слагаемых, которые обеспечивают успех героям и масштабным негодяям. Так зачем, спрашивается, ради такого червячка проводить столь сложные мероприятия? Мои разгоряченные мозги тешило лишь четкое осознание, что «пути господни неисповедимы» и то, что логика Высшего порядка непосильна моему уму. Может, там есть план спасения человечества с помощью простого такого вот парня… ну, и так далее… Короче, я был смущен и не мог занять четкую позицию.
Валентина Петровна понимала мои терзания и, наблюдая за мной, вдруг достала вязание и стала вязать что-то ядовито-зеленое и бесформенное. Она молча сверкала блестящми спицами, которые стали действовать на меня гипнотически. Я понемногу успокоился.
- Ваше смущение и амбивалентность достигла апогея. Я прекрасно понимаю вас. Столько событий мистического порядка за один день. Вы ведь приехали в NN отдохнуть, а тут такие приключения. Знаете, я могу рассказать, что вас ожидает, если вы откажетесь от моего предложения и вернетесь в свое привычное болото, заняв знакомую и нагретую вашим задом кочку. Но я ничего не знаю о вашем будущем, если вы станете сотрудничать со мной. Здесь возможны варианты. Могу только заверить, что вас ждут интересные и опасные приключения, где вы сможете доказать себе, что не зря коптите небо.
- Я понимаю вашу тактику. Она довольно проста и даже примитивна для воплощения зла на Земле, но…
Я взял паузу и исподлобья посмотрел в глаза Валентины Петровны, решив поинтриговать и попытаться смутить ее.
Вдруг я с ужасом заметил, что глаза Валентины Петровны стали гореть изнутри каким-то зловещим мерцающим пламенем, как в плохом фильме ужасов. Вокруг нас стали сгущаться сумерки. А эффект горящих глаз стал просто устрашающим. Спицы ее вязания монотонно крутились, как вечный двигатель.
Я взял себя в руки и продолжил:
- Мой ответ очевиден. Я сам, без вашей помощи, могу предсказать свое будущее, вернись я, как вы изволили заметить, на свою теплую кочку. Тут все понятно. Проблема в том, что Зло никогда не будет менять мир по законам Добра. Зло всегда ведет к еще большему Злу. Короче, я готов сотрудничать с вами, но оставляю за собой право на сомнения и свободу выбора в каждой конкретной ситуации.
- Хотите на двух стульях усидеть? Многие до вас пытались. Вы уже встали под мои знамена. Все. И потом, у вас нет выбора. Рядом со мной нет крылатого создания, предлагающего вам в качестве альтернативы переводить старушек через дорогу и выносить какашки из сиротского приюта. Откажись вы от моего предложения и тут же замаячит перспектива стать такой же пылью, как и все ваши знакомые, которые в случае дождя или влажной уборки превращаются в обычную грязь. Есть внутренняя логика поведения. Палач, рефлектирующий перед своей жертвой, особенно ничтожен, как и публично струсивший популярный герой. А вообще «Фауста» перечитайте. Прошу отметить – я с вами предельно откровенна. Так будьте и вы откровенны хотя бы перед собой. Хватит болтать. У меня куча дел.
Только Валентина Петровна произнесла это, как из-за дерева появился уже знакомый крупный темноволосый детина и плаксивым голосом опять стал жаловаться на Софочку, которая отравляет ему жизнь. Теперь же этот атлетического вида проситель был одет в серую тунику из грубой ткани, из-под которой виднелись его мощные волосатые ноги.
- Вы меня уже достали! Вы хотите, чтобы я вмешалась?! – резко заметила Валентина Петровна.
И опять, как и в первый раз, понурив голову, исчез этот жалобщик.
- Итак, ваш выбор? Слава героя, лавры первооткрывателя или жалкое прозябание и морализаторство на вашей малометражной кухне с такими же лузерами, как и вы? Я же доподлинно знаю, как вы эффектно произносите тосты в небольших компаниях, высмеиваете власть и тайно мечтаете о ней.
- Располагайте мной. Надеюсь, мне не придется обращаться к вам с просьбами. Я понял, что вы этого не любите, – обреченно проговорил я.
- Все зависит от жалобы и самого источника просьб. Впрочем, я не люблю, когда меня беспокоят по всяким пустякам. Помните замечательного писателя В. Шаламова? «Не верь, не бойся, не проси». Впрочем, у вас безвыходная ситуация. Вам придется верить мне, иногда просить меня и всегда меня бояться. Просто делайте все это изящно и тогда вам будет сопутствовать успех.
Ну, давайте, в конце концов, приступим к делу. Вам предстоит большое путешествие. Итак, детали: как вы уже подозревали, наш физический мир не является единственным. Нас окружает множество ноуменальных пространств с параллельным временем и средами обитания. Часть этих миров обитаема, часть нет. Некоторые миры могут представлять интерес для меня и, соответственно, для вас. Мы должны установить с ними некую связь. Проблема в том, что связь эту можете обеспечить только вы. Это по силам только простому человеку, но с некоторым набором качеств, необходимых для успешного выполнения этого задания. Добившись положительного результата, вы получите такие земные радости, которые основательно изменят вашу жизнь. Вы станете родоначальником новой религии, которая изменит ход развития истории человечества, погрязшего в путах древних и затхлых условностей. Мы перевернем вместе эту страницу истории Земли. Вероятно, что вас, довольно посредственного эпигона духовных эзотерических практик и отживших свое религий, объявят еще при жизни божеством. Думаю, что игра стоит свеч? – Валентина Петровна победоносно посмотрела на меня.
- Уж слишком очевидно вы меня вербуете. Даже как-то грубо. Обидно, право… Вы что же, полагаете, что я, совершенно не сопротивляясь, продам свою душу? Земная слава, несметные богатства, власть – гарантируют ли они счастье, ощущение гармонии человеку в долгосрочной перспективе? Вряд ли… А душа-то уже заложена в вашем ломбарде, – я решил дать последний бой, хотя и принял уже для себя решение о сотрудничестве с Валентиной Петровной.
- Послушайте, ну это уже скучно становится слушать, – устало и разочарованно отреагировала на мои слова Валентина Петровна. Вам что, ритуальные танцы и сложная драматургия требуется, чтобы льстило вашему неудовлетворенному самолюбию, чтобы люциферы убивались, чтобы соблазнить вас? Так этого не будет. Не вы первый, да и не вы последним будете в этом бесконечном списке. Более достойные сразу соглашались. Я вас тут же могу обратно отправить в болотце ваше родное. Да я же вижу, что вы согласны, просто самолюбие тешите.
- Все. Сдаюсь. Что нужно от меня?
- Вот это разговор.
Валентина Петровна, встала со своего странного трона и отправилась к краю нашей площадки. Там оказался довольно пологий спуск в долину, где находился роскошный замок в стиле барокко.
Мы спускались в долину, где резко изменились краски окружающего нас мира. Мир преобразился: от безжизненной охры и пыльных серых полутонов мертвечины к ярким цветам жизни – зеленая растительность с буйным многоцветием экзотических растений обрамляла плодоносящие деревья с красивыми крупными плодами, переливающимися на солнце разными красками детских фантазий. Извилистая тропка проходила то через заросли кустарников с крупными розами, то через рощицы с неизвестными мне деревьями.
- Скажите, Валентина Петровна, а почему вы меня не приняли сразу здесь? Зачем были нужны те мрачные декорации, среди которых начали наш разговор? – спросил я.
- Мне надо было создать поистине нейтральные условия для принятия вашего решения. Даже у темных сил есть свои понятия о чести, – усмехнулась и продолжила Валентина Петровна: – Если говорить серьезно, то любое давление внешнего характера невозможно по сути, если мы хотим обрести в чьем-либо лице союзника. Вначале было Слово! Помните? Только словесное описание перспектив сотрудничества с предстоящими бонусами и удовольствиями могут привести к успеху.
- Это правило действует лишь для простых людей? А как же Иисус? Его соблазняли весьма обстоятельно с изощренными мультимедийными эффектами!
- А почему вас это удивляет?! Все должно быть рационально! Но ваша реплика справедлива лишь отчасти. Да, действительно, для VIP мы должны использовать весь имеющийся арсенал, а он, поверьте, достаточно велик, с точки зрения обывателя. Но вы заблуждаетесь, считая, что наш подход к простым людям, подобным вам, одинаков. Все персоны, интересные нам, лишь с виду одинаковы, но имеют сложную, неповторимую психосистему, которая и является самым главным нашим интересом. И, конечно, такой распространенный типаж в России XXI века, как рефлектирующий интеллигент, тоже совершенно неповторим. Это как пляжная галька – вроде бы с виду одинакова, а начнешь присматриваться, так двух одинаковых камушков не найдешь! Я не буду вам рассказывать, почему мы выбрали именно вас – вы все равно не поймете, так как это информация базируется на знаниях совершенного метафизического порядка.
- Вот странно, слушая вас, понимаю, что вы рационалист до мозга костей, лишенный каких-либо эмоций, а поступки совершаете, основываясь на иррациональных знаниях… – я пытался разговорить Валентину Петровну.
- Нет здесь ничего странного. Просто физический мир, в котором вы живете, более сложен на самом деле. И с вашей помощью мы как раз и начнем устанавливать взаимоотношения между этими параллельными мирами.
- Это что, должно привести к гибели нашего мира? – спросил я, по-детски широко раскрыв глаза.
- Хватит тупить! Вы начинаете раздражать своей бестолковостью. Я же объяснила, что не в наших целях уничтожение мира. Темные, белые… Мы все пехотинцы одного маршала. Но генералы подчас конкурируют друг с другом, чего уж тут скрывать. Если бы в наши цели входило уничтожение мира, это была бы самая простая задача. Один пшик и… все. Ну, хватит лирики. Мы на работе.
Незаметно мы дошли до малинового цвета ворот этого замка. Собственно, это были только створки ворот, так как самого забора не было. Через каждые пять метров стояли скульптуры, изображающие различных литературных или мифических персонажей. Эти фигуры были сделаны поистине гениальным скульптором. Странное сочетание героев Мастера и Маргариты с дантовскими персонажами, а иногда и шекспировскими. Все они утопали в роскошной парковой зелени. Оказавшись во внутреннем дворике, где нас встретила удивительной красоты девушка в полупрозрачном хитоне, я испытал восхитительное облегчение, будто вернулся домой после долгого отсутствия. Девушка тоже явно обрадовалась, когда увидела нас. Когда мы поравнялись с ней, она неожиданно положила мне ладонь на лоб. Я почувствовал вначале мгновенную резкую боль, подобную удару молнии, которая сменилась нежным теплом, растекающимся по всему телу. Мне очень захотелось спать. Ноги еле слушались меня и я, шаркая, поплелся за Валентиной Петровной. Пройдя через анфиладу дворов, отличающихся друг от друга стилистически, но образующих нечто единое, мы подошли к башне приятного цвета слоновой кости. Глаза мои просто закрывались, но даже в полусонном состоянии я восхищался величественной красотой замка и этой башни. Замок, как принято, находился на горе, возвышающейся над огромной долиной. Был вечер, и солнце томно укутывалось покрывалом горной гряды, чтобы укрыться на ночной покой, щедро окрашивая на прощание весь мир алым цветом. Казалось, что этот цвет материален и вещественен, как вода. Я восторгался представшей мне картине.
Вдруг я почувствовал прикосновение рук к своей спине. Ощущения, которые овладели мной, напоминали переживания от контакта высохшей до цыпок кожи рук с детским кремом. Я ощущал, как душа моя получает какую-то таинственную целительную энергию, которая может позволить мне творить великие и чудесные дела. Легкий приятный озноб охватил все мое тело, всю мою душу. Я не знал того, кто прикоснулся ко мне, но испытывал к нему почти обожание и трепет.
Вспоминая после об этом эпизоде, я долго пытался понять, как может простое прикосновение передать подобные переживания?
Веки мои отяжелели, и уже во сне я стал медленно спускаться на санях с заснеженной горки. По мере спуска пейзаж стал меняться с заснеженного на каменистый с редкими зарослями мелкого кустарника. Когда снег под санями кончился, я услышал неприятный и резкий скрип полозьев, пробудивший меня и настроивший весь мой организм на особое восприятие этого мира. Я будто смотрел кино, но и ощущал себя действующим персонажем, способным менять сюжет картины. Вдруг я заметил, что подо мной уже и не сани вовсе, а опять живой монстр-ящер, подобный тому, с которым мы летели к Валентине Петровне. Только в этом случае он оказался гораздо меньше. Весь его облик выражал страдание и даже беспомощность. Он тащил меня из последних сил, спотыкаясь, принюхиваясь и облизывая фиолетовым языком свои высохшие губы. По краям его большого рта появилась пена. Я подумал было сойти с него из сострадания, но только почуяв мое намерение, он тут же издал трубный крик, встал на дыбы, чуть не уронив меня со своей жесткой спины, и перешел на бег. Мне стало ясно, что слезать с него нельзя. Я почему-то подумал, что являюсь его наказанием. Все стало осмысленно и понятно.
Пейзаж преобразился. Вокруг была выжженная истрескавшаяся коричневая земля с редкой порослью мелких кустарников, на которых виднелись даже какие-то ягодки такого же фиолетового цвета, как язык моего Росинанта. Мой ящер с удовольствием пожирал их, если они попадались ему по пути. Он шел, низко опустив морду, обнюхивая все попадающиеся ему предметы органического происхождения.
Горы остались далеко позади, а впереди уже виднелось море. Оно не было приветливым и радостным. Это было хмурое море Севера – холодное и неуютное. Чувствовалось напряжение во всем окружающем меня мире. Казалось, что погода готовит шторм.
Мы медленно плелись вдоль берега, пока вдали не показался котлован, периметр которого окружала поросль того же кустарника. Внизу виднелось мрачное здание барачного типа. Здание было неухоженным, с облупившейся грязно-зеленой краской на стенах. Барак был длинный с бесконечно чередой окон. Окна в большинстве были заколочены или разбиты и склеены темной лентой, а некоторые оконные проемы были заткнуты каким-то рваным и грязным тряпьем. По краям котлована виднелась масса сероватой плесени, окаймляющей весь периметр оврага. Сильный ветер периодически приносил бесформенные груды хлама, из которых выстреливали отдельные предметы, траектория падения некоторых вела прямиком внутрь оврага к бараку. Предметы плавно парили под порывами ветра, а затем падали вниз. Вокруг барака бродили кучки нищенски одетых людей.
Ветер стал уже сильным и дул нам в лицо, пытаясь смести меня со спины ящера. Его спина была жесткой и неровной, покрытой костяными наростами, но пластины образовали довольно удобное сидение, будто специально предусмотренное для такого рода поездок. Держаться мне можно было за два боковых костяных выступа на голове, напоминающих ручки мотоцикла. Сидя у него на спине, я чувствовал себя довольно уверенно и удобно. И более того, по неведомым мне причинам ящер беспрекословно подчинялся всем моим командам, подобно дрессированному цирковому пуделю. Я не понимал причин этого, но сознавал, что Валентина Петровна имеет к этому непосредственное отношение.
Медленно спускаясь вниз, я заметил, что к нам стал приближаться смерч, увеличивающийся в своих размерах до габаритов пятиэтажного дома. Я стал торопить своего ящера, чтобы избежать столкновения со стихией. Ящер, к моему удивлению, не проявлял каких-либо признаков беспокойства, хотя я еще раньше заметил, что у него было поистине звериное чутье, как к опасностям, так и к пище. Он спокойно плелся, громко нюхая по сторонам буро-желтую растрескавшуюся землю у себя под ногами. Я было хотел соскочить с огромной спины моего раптора, но тот, почуяв, что я хочу слинять, угрожающе зарычал, повернув ко мне свою жутковатую морду. Взгляд его красных глаз не предвещал ничего хорошего. Продемонстрировав мне свои огромные клыки, сантиметров по двадцать длиной, он повторно зарычал утробным басом. Я понял, что лучше остаться на прежнем месте.
После этого инцидента я уже засомневался в том, что он послушный транспорт, а я лихой наездник. Было не очевидно, кто из нас кем управляет. Хотя, подозреваю, что всеми управляла Валентина Петровна. А мы лишь играли отведенные нам роли. Я, может, и был героем, но только на час, это была лишь отведенная мне режиссером роль.
Я немного успокоился. Один из смерчей, приблизившись почти вплотную к нам, приобрел очертания какого-то человекоподобного монстра, окруженного быстро вращающимся вокруг него хламом, состоящим из тряпья, пустых коробок, ржавых сломанных бытовых приборов и прочего мусора. Все это также кружилось вокруг других монстров, издалека казавшихся простыми смерчами. Затем неожиданно несколько предметов выстреливали, и оторвавшись от орбиты вращения вокруг чудища, улетали с неимоверной скоростью в сторону здания, стоявшего внизу. После этого смерчи меняли свое месторасположение, сделав несколько хаотичных перемещений, опять останавливались, чтобы выстрелить вниз банками, железками и иным барахлом в сторону барака. Эта стрельба сопровождалась запахом гнили из старой помойки. Усеяв пространство вокруг заброшенного здания всяким хламом, смерчи быстро исчезли, оставив после себя следы раскуроченной земли. По оставшимся от их пребывания следам казалось, что монстры-смерчи передвигались на тяжелых танках. Земля была взрыта. Но сильный ветер на глазах высушивал ее, превращая бугры и холмики в пыль.
Мы не спеша двигались к бараку. После исчезновения монстров двери барака со скрипом раскрылись и оттуда стали медленно появляться обитатели этого сарая. Это были люди, одетые в лохмотья, которые, устало перебирая конечностями, стали неторопливо разбредаться вокруг барака. Движения их были замедленны, и создавалось такое впечатление, что производились с большим напряжением сил. Они неторопливо стали собирать разбросанный хлам, сортируя его и раскладывая в небольшие кучки напротив сарая. Мы приблизились ко входу в барак, после чего мой ящер остановился как вкопанный и даже перестал по-собачьи нюхать землю.
Я бодро соскочил с его спины и, разминая затекшие ноги, поплелся к дверям барака. Повинуясь лишь собственным инстинктам, я совершенно не понимал, что мне здесь нужно было сделать. Попадавшиеся люди выглядели ожившими манекенами, которые произвела фабрика-бракодел. Вроде все пропорции были соблюдены, но разные органы манекенов были плохо приделаны к туловищу, лица были с искаженными чертами и лишены какой-либо мимики, а все движения были угловатыми, замедленными и робкими. Создавалось впечатление, что все местные обитатели чем-то напуганы и лишены какой-либо воли.
Подойдя к одному из проходивших мимо меня манекенов, я обратился к нему с вопросом:
- Где здесь старший?
Он тут же отпрянул от меня, как от сумасшедшего, и поплелся прочь.
Следующего встречного я ухватил уже за руку, чтобы он не вырвался, но он состроил такую гримасу боли и ужаса, будто бы я ударил его ножом в пах. Я тут же отпустил его. Этот тип как ни в чем не бывало с прежним унылым выражением лица побрел дальше. Но, удивительно, он не издал ни одного звука. Все эти мрачные и печальные фигуры равномерно рассредоточились по окружавшей барак территории. Вообще, как я заметил, это был мир унылой тишины, коричневой пыли и тоски. Вся эта публика рассредоточилась вокруг валявшегося мусора, выброшенного налетевшим смерчем. Каждый из участников этого странного и загадочного действа, присев на корточки или встав на колени, подбирал валявшуюся рухлядь и начинал ее сортировать, очищая от налипшей грязи, а после чинить по мере своих сил и возможностей. Все это происходило в замедленном режиме и в абсолютной тишине – уныло и почти автоматически. Издали нагнувшиеся фигурки людей-манекенов напоминали холмики, покрытые толстым слоем пыли.
Я заворожено наблюдал за этим удивительным спектаклем. Очнувшись, я увидел стоящего перед собой человека с бесцветными глазами и серым нездоровым цветом лица. Он внимательно наблюдал за мной, видимо, с таким же удивлением, как и я минуту назад наблюдал за окружавшим меня представлением.
- Кто вы и откуда? – спросил меня слабеющим голосом бледный человек.
- Я наблюдатель, – так неожиданно для себя я четко сформулировал свое появление здесь.
Почему-то мой ответ сильно испугал собеседника.
- Ага, понимаю… Пожалуйста, проходите, – промямлил он, сделав широкий жест дрожащей рукой, указывая на единственную дверь в этом невзрачном здании.
Я зашел в здание и увидел убранство типичного барака. Двухъярусные кровати тянулись по бокам прохода. На некоторых лежанках находились люди. Все они были одеты в заношенную одежду. Большинство из присутствующих выглядели болезненно. В помещении ощущался устойчивый запах старой пыли. Странно, что при наличии такого запаха внутренности этой казармы были достаточно опрятными и даже чистыми. Одеяла кроватей заправлены по армейскому образцу. Кровати стояли между окнами, под которыми располагались одинаковые тумбочки. Вдруг справа я увидел сидящую на кровати молодую женщину. Она с такой печалью смотрела в мутное стекло окна, что чувство жалости и отчаяния мгновенно передалось мне. Увидев ее, я почему-то вспомнил свои армейские времена. Вот также неожиданно ночью я увидел тоскливый пейзаж бескрайних забайкальских степей. Одинокий фонарный столб освещал грустный ночной потрескавшийся пустынный плац. Я физически почувствовал тогда тяжесть нескольких тысяч километров, разделяющих меня с моим родным городом, родителями и друзьями. В глазах этой женщины читалась та же скорбь и тяжесть разлуки. Поддавшись естественному сочувствию, я тут же подошел к ней с желанием утешить ее. Приблизившись, я вдруг растерялся, никак не находя нужных слов. Все казалось глупым и фальшивым.
- У вас красивая родинка на щеке, – чужим надтреснутым голосом произнес я.
Поначалу дама даже не повернулась ко мне, лишь поежилась как от озноба.
- А, комиссия… – разочаровано и протяжно заметила она, не переставая разглядывать унылый заоконный пейзаж этого Б-гом забытого места. Взглянув в окно, я с ужасом обнаружил точно такой же столб и плац, какие я видел когда-то в армии. И хотя я точно знал, что снаружи этот барак окружен пустырем без каких-либо строений и признаков человеческой жизни, я отчетливо видел тот самый армейский столб и плац. Мы стали молча разглядывать эту картину. Мне совершенно расхотелось что-либо говорить даме в утешение. Я сам стал переживать острое чувство одиночества и обреченности.
- Знаете, это самое странное окно. У нас его называют окно печали. Оно показывает вовсе не реальный мир вокруг нашей казармы. Оно заглядывает внутрь смотрящего. У нас здесь все его боятся, но я иногда прихожу сюда. Так мне легче разобраться в своих ошибках, разочарованиях…
- Как вас зовут? – прошептал я.
- Здесь это совсем не важно. Тут никто никого не зовет и редко с кем общается. Здесь все понятно без слов. И это ужасно. В этом есть какая-то обреченность. Мир, лишенный тайны, похож на преддверие ада. Ужас, одиночество и безысходность, помноженное на ожидания кары. Я с вами стала разговаривать только потому, что почувствовала, что вы чужак и попали сюда по каким-то неведомым мне делам. Все остальные мне понятны и неинтересны, впрочем, так же, как и я им.
И тут я узнал ее. Это была моя давняя подруга. Мы пережили с ней яркий и довольно долгий роман много лет тому назад. Мое привычное чувство вины перед женщинами, с которыми я был когда-то близок, заставляло всегда при встречах говорить пошлости и сентиментальные глупости. Сейчас же мне просто было ее очень жаль. Я не понимал, почему она попала сюда и зачем мы встретились здесь. Только чувства сострадания и бессилия захлестнули меня.
- Маша, ты узнала меня? – спросил я.
- Да, – по-прежнему не поворачивая головы, спокойно ответила она.
- Я могу чем-то помочь тебе? – без какой-либо надежды спросил я.
- Помнишь, ты говорил, что в прошлых жизнях наши судьбы постоянно пересекались, создавая странные узоры кармы. Мы вязали узлы в надежде когда-нибудь их распутать. Но узлы множились, а мы путались в них, плодя новые проблемы. Из этих узлов получился ковер. Я вижу его. Там страшный и красивый рисунок получился, понять и прочесть который нам до конца вряд ли удастся. Последний раз, когда мы случайно встретились, ты мне сказал, что мы напоминаем две ржавые баржи, которые раскачиваются и трутся на полуразрушенном и обезлюдевшем причале в каком-то северном городе, жители которого давно ушли в поисках новых смыслов. Яркий образ. Меня это мысль пронзила тогда. Ты всегда умел красиво болтать.
Я протянул руку к ее плечу и дотронулся до нее. Даже через ветхое тряпье я почувствовал холод. Она была холодна и безжизненна.
- Я сам не понимаю, где я нахожусь сейчас и главное – зачем? Но осознание крайней важности всего происходящего не покидает меня. Это как жить, – произнес я.
- Не вздумай меня трогать. Иначе ты останешься здесь и станешь таким же, как я. Все станет ясно и неинтересно. Только бессмысленная отупляющая работа по сборке и сортировке этого мусора. Некоторые еще могут чинить отдельный хлам. Самое ужасное заключается в том, что все отчетливо понимают совершенную бессмысленность происходящего, но вынуждены совершать этот навязанный нам образ жизни. Наверное, мы все здесь платим по счетам. Иногда из-за линии горизонта появляется огромная баржа, которая со стремительной почти крейсерской скоростью приближается к нашему берегу, взрезая серую волну этого бесконечного и холодного океана, океана печали и безысходности. Потом часть обитателей нашего барака по неведомым нам причинам грузится в мрачные трюмы баржи, которая и уходит обратно за линию горизонта. Здесь самое ужасное – это ожидание баржи. Все понимают на уровне подсознания, что дальнейшее путешествие – вниз, в преисподнюю.
Она замолчала, опять устремив свой взор за окно. Выражение ее лица было неизменно, но вдруг я увидел, как слеза побежала по безжизненной серой коже. Вдруг мое зрение, как по волшебству, перешло в режим zoom, и я тут же увеличил изображение этой слезинки. При ближайшем рассмотрении стало очевидно, что это вовсе не слеза даже, а та самая баржа, несущаяся по безжизненному серому океану. Я увидел в этой барже сотни грешных душ, дожидающихся своей участи в сырых и темных трюмах этой посудины.
Я ужаснулся. Зрение снова вернулось к норме, и я опять увидел безжизненный классический профиль мой собеседницы.
Она резко повернулась ко мне. Я увидел ее красивые и тонкие черты лица. Там не было морщинок и иных следов увядания, но это была безжизненная красота. Меня всегда гипнотизировала и манила такая красота.
В этот момент к нам подошел странный человечек в выцветшем потертом халате синего цвета. В таких халатах обычно приходили на занятия преподаватели труда в средней школе 70-х годов XX века. Этот небольшого роста человечек, к моему удивлению, был единственным, кто здесь использовал мимику лица при разговоре с собеседником. Казалось, что он пытался компенсировать всеобщий анабиоз собственной мимикой и реактивностью. Глядя на меня, он заговорил:
- Если это воды Стикса, то прошу вспомнить, что Фетида дала неуязвимость своему Ахиллу, искупав его там, держа за пятки. Не желаете омочить чресла свои?
Задав вопрос, он тут же засмеялся. А затем, помрачнев, стал декламировать с выражением, медленно разводя руки в стороны:
Я в лодке Харона, с гребцом безучастным.
Как олово, густы тяжёлые воды.
Туманная сырость над Стиксом безгласным.
Из тёмного камня небесные своды.
Вот Лета. Не слышу я лепета Леты.
Беззвучны удары раскидистых вёсел.
На камень небесный багровые светы.
Я сделал вид, что не заметил его. Маша тоже не обращала на него внимания.
- Зачем ты здесь, Маша? – тихо спросил я.
Маша молчала. Слезы катились по ее безмятежному лицу, собираясь в прозрачные капельки на подбородке. Она безотрывно, как под гипнозом, смотрела в окно.
- Извольте сконцентрировать ваше внимание на мне. Я отвечу на любые вопросы, окажу помощь, дам совет, – приторно улыбаясь, угодливо проговорил небольшой круглый человечек, поблескивая непонятно откуда взявшимся моноклем. Из-под его почти выцветшего рваного синего халата виднелась идеально накрахмаленная белоснежная сорочка с безукоризненной бабочкой фиолетового цвета.
- Послушайте, я, конечно, совсем не знаю вас, и мне не хочется показаться невоспитанным, но мое желание ударить вас становиться навязчивым.
- Понимаю-понимаю, драгоценнейший вы мой! Отчего же так мучить и насиловать себя? Лупцаните, шмякните, ежели от этого легче станет. Я ведь не каменный, все понимаю… Дела амурные, да с временной выдержкой – это я вам скажу, факт болезненный и наиважнейший! – участливо продолжал щебетать человечек.
Он угодливо подставил свою полную, с нездорово-сероватой кожей щеку.
Я, едва сдерживая себя, сжал кулаки и напряженно засопел.
- Уйди же! – стиснув зубы, прошипел я.
Но человечек стоял, обреченно наклонившись и подставив щеку.
Я не выдержал и ударил его прямо в челюсть, рассчитывая отправить в глубокий нокаут.
Мой кулак рассек воздух, а я, не удержавшись на ногах, влекомый силой инерции, рухнул к ногам маленького человечка.
Мой оппонент схватился за живот и, согнувшись пополам, хохотал, повизгивая так, что зазвенели стекла в окне. А я вскочил и хотел было ринуться на него вновь, как он резко выпрямившись, совершенно серьезным и строгим голосом заговорил:
- Не советую. Поранитесь, любезный, да и только. Битва с фантомами обречена на поражение. Да, я фантом. Но могу быть полезным фантомом. Я, знаете ли, располагаю огромным количеством информации. Иногда ложной, но чаще правдивой. Эта жизненно важная для вас информация разбросана в неприметных сплетнях, бородатых анекдотах, абсурдных слухах, неуместных цитатах. Меня зовут Акакос. Смешное имя, не правда ли? Но вам придется принимать меня всерьез, так как вы скоро поймете, какая польза может от меня исходить! Впрочем, может и вред проистекать страшный. Короче говоря, дружите со мной, любезнейший, дружите...
Человечек опять заулыбался. Маши уже не было рядом. Мы стояли у окна вдвоем с этим Акакосом.
- Что вам от меня нужно? – как можно строже спросил я.
- Да это вам, скорее всего, нужда во мне есть. Впрочем, готов пояснить, так как особой сообразительностью вы не отличаетесь. Присылают кого ни попадя, а мне расхлебывай, – ворчливо продолжил Акакос. – Вам предстоит совершить серьезное путешествие. Здесь всего лишь первая остановка. Я послан к вам лишь для того, чтобы уберечь вас от ошибок и глупостей, которые могут поставить под угрозу реализацию всей миссии.
- А в чем миссия-то? Мне так ничего толком и не объяснили. Я не люблю, когда меня используют втемную.
- Знаете, Валентина Петровна, конечно, большой и мудрый человек, но, между нами говоря, она иногда меня удивляет! – Акакос заговорил интонацией «пикейного жилета» из города Черноморска, персонажа романа «Золотой теленок». Мягко грассируя и растягивая гласные до невообразимо длинных фонетических рулад.
- Вот что я вам, скажу, любезнейший Роман Григорьевич, – Акакос нежно и робко взял меня за коленку, подобно молодому любовнику на первом свидании. Рука его была абсолютно материальна, в чем я уже засомневался, когда промахнулся, пытаясь ударить его по лицу, но при этом безжизненно холодна. Я просто почувствовал этот леденящий, даже обжигающий холод и инстинктивно отодвинул ногу. Акакос сделал вид, что ничего не заметил и продолжил, – вам нужен хороший проводник, шерпа, который не даст вам пропасть за так. Вам нужен наконец просто товарищ в этом трудном и опасном путешествии. У меня есть как раз сейчас время и возможности для помощи вам. Уж я-то всю эту мишпуху хорошо знаю. Согласны, расчудесный вы наш Роман Григорьевич?
- Знаете, господин Акакос, в вашем недвусмысленном предложении меня настораживает, если не сказать, что пугает, ваша оговорка о том, что «мне нужен шерпа, который не даст мне пропасть за так», как вы изволили выразиться. Я уж не знаю, что вы имели в виду, но прозвучало это так, что за мою гибель, или пропадание вы возьмете сполна…
Акакос опять заразительно расхохотался, слегка присев, подперев колени руками.
- Ох, шутник вы, Роман Григорьевич, ох, балагур… – отсмеявшись, заключил с абсолютно серьезным выражением лица Акакос, – а меня можно звать просто Акакос, без ложного титула господин. Так будет естественнее среди своих, не правда ли? Мы ведь, как мне пояснила Валентина Петровна, теперь свои? Да, вот что хочу вам заметить, Роман Григорьевич: избавьтесь вы от компрометирующих связей. А то возникнут ненужные вопросы, сплетни… суета, одним словом и томление духа, как утверждали наши учителя, – хмыкнув, проговорил Акакос.
- Не понял. Что вы имеете в виду? – холодно спросил я.
- Да вот девица эта ваша, с кем вы сейчас беседовали. Не советую я с ней общаться.
- Так это, как я понял, призрак и не более того, – удивленно заметил я.
- Ну, уж не более призрак, чем мы с вами здесь и сейчас, – ответил Акакос, улыбаясь. – Переход в мир иной сопряжен с большим количеством обстоятельств. Она ведь в первом круге чистилища не просто так оказалась. Здесь, знаете ли, не за добродетели проживают. Мария ваша сделала несколько абортов и ее ждет определенная порция испытаний. Искреннее раскаяние, добродетельное поведение и искупление. Если она достойно пройдет все эти уровни, то милости просим – райские «кушчи» и все такое… – хохотнув, заключил Акакос.
Я вытаращил на него глаза и просто онемел.
- Откуда вам все это известно?! И почему несколько?! Один ведь только аборт был! – почти прокричал я.
- Спокойно, спокойно, Роман Григорьевич. Возьмите себя в руки. Вы прям как дитя малое, право… Поймите, вы уже не на земле-матушке, а в канцеляриях иного рода! Здесь все про вас известно и вам придется многое пережить за деяния земные. Но, скажу вам по секрету, вы здесь на льготных условиях, благодаря сотрудничеству с нами. Я имею в виду Валентину Петровну, прежде всего. Она вам, батенька, ох, какую протекцию составляет. Но и вы должны себя показать с лучшей стороны, сохраняя присутствие духа, послушание и усердие чрезмерное. А то ведь замучили, свет мой, своими вопросами и рефлексиями, спасу нет.
Я вдруг успокоился, решив, что все это снится мне.
- А почему у вас, Акакос, лексика литературных героев XIX века, а имя почти библейское, ведь, если не ошибаюсь, Акакос – это древняя ливийская пустыня – родина берберов?
- Все точно, милый друг, XIX век страсть как люблю, там у меня такие приключения случились, что впору сериалы снимать. А Акакос и впрямь пустыня. Надо отдать должное вашему образованию. Это место моего появления на свет, где я и братья мои материализуются волей Гагтунгра, отца нашего. Впрочем, я заболтался, а дел у нас много. Итак, завтра, примерно в это же время, сюда прибудет баржа за свежей партией грешников, которым предстоит перейти на ступень вниз. Это, как правило, те греховодники, кто не проявили усердия и должного раскаяния. Им предстоит пройти новые испытания. Замечу, что ваша Мария в этой партии числится. С администрацией не сотрудничает, раскаивается вяло и без души, на контакт не идет. Конченый тип, короче говоря.
Теперь несколько слов о вас: от вас требуется всего лишь внимательность и вежливость. Все контакты с представителями иных миров, я имею в виду «темных миров», исключены или должны происходить в моем присутствии и при полнейшем моем одобрении. Вам необходимо продекларировать, как лицу уполномоченному, заинтересованность в сотрудничестве. И заявить, что мы готовы будем обеспечить новые партии душ в обмен на порции гаввах. Предвосхищая ваш вопрос, поясню, что под гаввахом тут понимается некий вид валюты, основа здешней жизненной энергии, вроде как евро или доллары у вас, – Акакос улыбнулся, демонстрируя свое желтые клыки.
Слушая его, я вдруг обратил внимание на то, что в процессе разговора его рот едва открывался, образуя узкую щелку. А речь его совершенно не совпадала с ритмом мимики лица. Все это было похоже на результат дурного дубляжа иностранного фильма. Зато мимика лица богата невероятно. Подергивание щек, как при нервном тике, закатывание глаз, раздувание ноздрей, утонченная игра бровей, и даже уши вели какую-то игру, постоянно меняя свое положение.
- Все мы работаем ради одного общего дела – торжества идей и замыслов Всевышнего. Просто работа у каждого своя – у кого-то черная, как у нас с вами, а у кого чистенькая в высоких кабинетах. Мы же боремся со злом, которое производят грешники, тем, что наставляем их на путь истинный через муки адовы на разных его уровнях и изводим это зло. Но отношение к нам, замечу я, просто безобразное. Из высоких кабинетов так даже не только не здороваются, так постоянно угрожают и относятся как к париям. Но это варновая (она же кастовая) система, а не антагонистическая, как вам вбивают в мозги в вашем мире. Согласитесь, истинный брахман (уста Б-га) не станет просто так уничтожать шудру, так как шудра – работник, слуга. Да, вместе ужинать за один стол они не сядут, но их сосуществование неизбежно. А вам втолковывают, что темных надо всех извести под корень. Мифы…
Я внимательно слушал Акакоса и понимал, что не смогу бросить Машу в беде. Я знал, что мне предстоит тяжелый разговор, но оставить здесь Машу я не мог.
- Все замечательно, Акакос, но есть одна проблема. Я не смогу начинать свою миссию без Маши. Да, я понимаю, что она несет ответственность за свои грехи. Но ведь именно я убедил ее сделать тот аборт. А ответственность несет она одна.
- Да-да, понимаю, Роман Григорьевич. Я все понимаю. Но, видите ли, ваша совесть сейчас похожа на красивую и устрашающую плетку под водой в руках у водолаза, на которого возложена огромная ответственность, не справившись с которой, он навредит не только себе, но и многим близким и дорогим ему людям, включая и Машу. Выполните все указания Валентины Петровны и ваш авторитет в определенных кругах станет весьма значимым. В таком случае, ваши просьбы станут почти указаниями для таких, да простите меня за столь сомнительный трюизм, «пехотинцев», как я. А согласитесь, мои возможности достаточно велики, чтобы решать судьбы таких людей, как Маша.
Акакос снисходительно посмотрел на меня с видом Цицерона после блистательного выступления в сенате. Я пригорюнился, но чувствовал, что зачем-то я им был очень нужен. А раз так, то могу даже в самом начале своей миссии выдвигать условия почти на равных с ними.
- Естественно, я все свои обязательства перед вами выполню, но только вместе с Машей. Она мне необходима просто для чувства душевного равновесия, не обретя которого, я не смогу достойно справиться с поставленными передо мной задачами! Короче, я знаю, что мне не поздоровится, и осознаю те горести, которые на меня обрушаться, но я настаиваю на том, чтобы Маша помогала мне в моей миссии.
Я был крайне эмоционален, размахивал руками и всем своим видом, как мне казалось, демонстрировал несокрушимую решимость идти до конца в своих требованиях. Произнеся все это, я вдруг заметил, что Акакос исчез, просто растворился. Мне стало страшно. Я не понимал, что это значило, и тут же сник. Подошла вдруг появившаяся Маша и опустила свою голову мне на грудь. Чувства сострадания, любви и безысходности овладели мной. Интуитивно я понимал, что мне нельзя было касаться ее. Не осознавая истинных причин этого запрета, я молча ожидал развязки.
К нам подошел невзрачный обитатель этой казармы, одетый в серую пыльную робу, и тихим механическим голосом, лишенным каких-либо эмоций, произнес, обращаясь ко мне:
- Вас просят выйти. Там вас ждут. Пять минут на сборы.
Я удивленно посмотрел на говорившего человека.
- Мне не надо пяти минут! Все свое ношу с собой!
- Это я не вам сказано, а спутнице вашей.
Произнеся все это, человек в робе отвернулся и пошел к выходу походкой сломанного робота, приволакивая левую ногу. Пыль кружилась за ним, оставляя своеобразный серый шлейф.
Я был ошарашен. Значит, они приняли мои условия, и я настолько им необходим, что могу выдвигать особые требования. Очевидно, что злоупотреблять этими привилегиями было нельзя, но в исключительных случаях можно было настаивать на своем.
Я услышал шепот Маши:
- Рома, я все слышала. Конечно, тебе спасибо за заботу, но ты сам погибнешь, если будешь спасать меня. У тебя свой путь, а у меня своя тропинка. Пойми, я здесь ненадолго. Они разберутся и отпустят меня. Я ведь не настолько грешна, верно? – Маша пристально посмотрела мне в глаза, – а ты пропадешь зазря, связавшись со мной. Как я поняла – ты здесь не грехи искупать приехал, а по делам? Хотя я не совсем понимаю, как душа, еще имеющая живое тело на земле, может оказаться здесь, и какие тут у тебя могут быть дела?
Я понял, что задав эти вопросы, Маша не рассчитывает получить на них ответы, а только хочет оградить меня от опасности. Моя любовь к ней вспыхнула с новой силой.
- Знаешь, меня сегодня во второй раз пугают бессмысленной гибелью. Глупая, я, может быть, жив еще только потому, что осознаю большую часть своих грехов и хочу искупить их. Ты ведь здесь и по моей вине. Короче, не спорь! Ты будешь вместе со мной дальше путешествовать, – я говорил это, сильно жестикулируя, а Маша была совершенно бесстрастна. Более того, я был уверен, что она даже не раскрывала рта, произнося свои речи.
- Ты здесь почти случайно, а я уже многое поняла, – сказав это, Маша заплакала, уткнувшись лицом мне в грудь. – Ты даже не представляешь, какие тут слухи ходят о тех, кто пережил аборты. Говорят, им предстоит пережить страшную встречу со своими нерожденными детьми, души которых вынуждены безвинно страдать за грехи их родителей. Я не знаю точно, в чем это проявляется, но их страдания ужасны. А для того, чтобы положить конец моим и его мучениям, я должна встретиться с ним там. Ведь души нерожденных детей там, в более низких мирах, находятся в более страшном положении по сравнению с моим, который более легок здесь, в самом первом круге искупления. Там, как я слышала, при встрече с душой убитого ребенка нас ждет тяжкое испытание, но в случае успешного его завершения, мы получаем шанс подняться в высшие, светлые миры. Многие соглашаются прозябать здесь вечно, опасаясь испытаний там, внизу. Но я же решила покончить с этой монотонной серятиной. Бессмысленная работа с перерывами только на сон. Нет никакого эмоционального фона – только чувства раскаяния и страдания, но и они весьма поверхностны. Меня ведь должны были за этот грех ниже опустить, но я чем-то угодила, и они решили дать мне шанс, отправив сюда, в Скривнус. Может, это мой шанс искупить свой грех.
- Во-первых, это наш общий грех, – перебил я Машу, после чего взял ее за руку и повел к выходу.
- Ну, сколько вас можно ждать, – воскликнул Акакос. Вы не на прогулке! Садитесь на этого раругга, – Акакос указал на моего огромного серого ящера, стоявшего недалеко от входа в здание и сладострастно лизавшего охристый мох, – там места как раз для двоих хватит, – продолжил Акакос. – Но предупреждаю, если ваша спутница заговорит с кем-нибудь, кроме вас, или отойдет более чем на метр от вас, то она там останется навсегда. Мы и так пошли вам на уступки, разрешив быть вместе. Это усложняет вашу миссию, но, может быть, добавит новые возможности для будущих путешествий.
- Благодарю вас, Акакос. Но у меня есть вопросы. Что такое раругг? И мне важно получить точные инструкции от вас по поводу Маши и ее проблемы, – начал подобострастно говорить я, демонстрируя тем самым благодарность за разрешение путешествовать с Машей.
Было очевидно, что Акакосу нравился мой подобострастный тон, и он снисходительно заговорил:
- Запомните: ваша благодарность это ваше усердие. Раругги же – это обитатели иных миров, которые служат там одной древней расе, с которой мы должны установить связь. По сути – это темные души вымерших хищных динозавров. Собственно именно туда, на родину раруггов, вы и отправляетесь для проведения переговоров с их хозяевами.
Скажите, – прервал я его, – а зачем я сначала сюда попал, а потом уже отправлюсь на родину раруггов? Почему сразу нельзя было двинуться туда?
- А как же Маша? – хмыкнул Акакос. – Вы же понимаете, что ваша встреча с ней здесь не случайна. Мы планировали, что вы должны были пережить острое чувство сострадания и раскаяния, встретив Машу. Ваша миссия включала ваш свободный выбор по спасению ее и вашей души. Хотя, как вы понимаете, не это было для нас главным, а именно ваши с ней страдания и ее последующая роль при встрече с правителями мира, в который вы направляетесь. Чтобы понять смысл миссии, вам надо пройти через разные миры, пережить разнообразные события, совершая при этом поступки на основе свободного выбора, которые привели бы вас к нужным нам результатам.
- Так в чем же смысл этих результатов, расскажите мне, любезный Акакос? – не удержался я от вопроса.
- В этом то и состоит вся суть вашей миссии. Нам важно понять, на вашем личном примере, модель поведения обычного человека с определенными психофизическими характеристиками в ситуации контакта с представителями иного мира, – чрезвычайно увлекшись нашей беседой, ответил Акакос.
- Это значит, вроде подопытного кролика? Полагаю, что если бы кролик мог на равных общаться с «добрыми людьми в белых халатах», то ему именно так и объясняли бы суть опытов над ним, используя красивые термины вроде «ваша миссия, великая задача». А дело значительно проще – кролик есть кролик, а Великие экспериментаторы – это всегда великие исследователи! Так ведь, Акакос? И не надо мне по ушам ездить! – злость опять охватила мой разум. В этот момент Маша больно ущипнула меня.
- Пойми, Рома, у каждого из нас свои важные задачи, которые мы принялись решать ДО-БРО-ВОЛЬ-НО! И не надо усложнять! – прокричала Маша.
- Умница! – улыбаясь, промурлыкал Акакос, обратившись к Маше, – А ведь она совершенно точно сформулировала положение дел. Свобода выбора – вот основа наших взаимоотношений, что принципиально отличает вас от кроликов! Вы вправе были отказаться, но гордыня, тщеславие и, пардон, банальная скука, заставили вас сделать свой выбор. Да, вы скажете, что вас подловили на этих милых и забавных грешках, но все в этой жизни чего-то стоит. Вы платите по счетам, получая взамен удовлетворение ваших вышеперечисленных надобностей. Мы же получаем маленькую порцию гавахха, эмоциональной платы за ваши переживания, и результат эксперимента, который станет важнейшим для будущих контактов между нашими мирами.
Да, что касается вашего так и не рожденного сына, то сразу предупрежу, чтобы избежать будущих истерик, вам предстоит с ним встреча, которая будет вам хорошим уроком. И готовьтесь, что вы увидите жуткого монстра в другом мире, несколькими уровнями ниже, где он пожирает души других грешников, как прочие подобные ему, имя которым легион. И лишь тогда у него появляется возможность очиститься, поднявшись выше и сбросив с себя это проклятие, когда он научится испытывать жалость и сострадание, что обычно может проявиться только в процессе жизни, которой вы его с Машей и лишили. Впрочем, попытка обучить его состраданию столь же продуктивна, как и стремление приручить кашалота. Им нужно пройти длинный путь. Возможно, ваша встреча поможет вам всем. Впрочем, особо не обольщайтесь. Он просто может, пардон, съесть вас, в прямом, а не переносном смысле. У нас пропадет мощный источник гавваха и появится надпись на экране «миссия провалена». Это я шучу.
Я был потрясен. Перспектива встретить моего не рожденного сына, который может меня проглотить, приводила меня в ужас. Но я понимал, что избежать этого испытания уже не смогу.
Вдруг я понял, что мы с Машей едем одни. Акакос исчез. Маша не выражала абсолютно никаких эмоций, молча уткнувшись носом в загривок раругга. Я вдруг заметил, как появилась похожая на огромный комод огромная баржа, стремительно приближаясь по серым водам этого безжизненного океана прямо к берегу. Окружавшие казарму люди в ужасе сбились в кучу, видимо, ожидая неумолимого приговора: кому суждено погрузиться в эту мрачного вида баржу.
- Хорошо, что мы вырвались оттуда! – решил я прервать затянувшуюся паузу.
- Это еще не известно. Может, нас ждет нечто более ужасное, чем тамошнее бытие, – резонно заметила Маша.
Раругг вдруг, разбежавшись, расправил появившиеся как по волшебству откуда-то из нательных кожаных складок огромные крылья и, резко взмахнув ими, взлетел. Вокруг нас поднялось облако серой с красными вкраплениями пыли. Мы оторвались от земли и опять понеслись по бесконечному космическому океану.
Глава третья. Ступени вниз
Этот полет был быстрым и проходил в абсолютной темноте. Маша, явно испугавшись, впилась мне в бока так, что я вскрикнул от боли. Даже наш живой транспорт нервно оглянулся на меня, удивленно уставившись на мгновение своим огромным налитым кровью глазом. Я, глупо улыбнувшись, лишь промямлил:
- Извините, – и сделал максимально серьезное выражение лица.
На нашем пути больше не было звездной пыли и удивительных по красоте космических пейзажей. Лишь мрак и абсолютная тишина, сопровождаемая редкими завываниями, природу которых я так и не смог уяснить.
Наконец, раругг стал слишком часто махать своими огромными крыльями и пошел на снижение.
Мы оказались в абсолютном мраке на пустыре, где слабо фосфоресцировали небольшие кустики удивительных растений, едва коснувшись которых, сразу становишься свидетелем их гибели. Они, пережив любое соприкосновение, сворачивались в трубку и исчезали. Вокруг царил странный едва различимый гомон на фоне гнетущей тишины. Этот гомон был подобием шума зрительного зала перед спектаклем, слышимого за многие десятки метров закулисья. Через несколько минут пребывания нас с Машей охватило чувство невыразимой тоски и безысходности, превосходящей то, что мы переживали в Скривнусе.
Вдруг показался Акакос. Я впервые увидел его лицо без постоянной кривой улыбочки.
- Вот сколько раз здесь бывал, а никак не могу привыкнуть к этому Ладрефу. Вроде бы не самое ужасное место, проходная комната, только второй уровень, но этот гул, эта тишина действуют на меня ужасно, – сказав все это, Акакос будто сбросил с себя какой-то груз. И опять его лицо исказила привычная уже ухмылочка. – Поверьте, вам предстоит увидеть места и пострашнее чем Ладреф. Привыкайте. Так, теперь вам надо пройти в определенное место и оставить там свои отпечатки ладоней. Ради этого, собственно, мы и прибыли сюда.
Только сейчас я заметил, что вид Акакоса несколько изменился. Безжизненный сероватый оттенок кожи лица сменил едва заметный румянец, мятый бесформенный халат сменил весьма приличный пиджак с брюками, правда, слегка мятыми. Но, в целом, его облик претерпел серьезные перемены к лучшему.
- А кого сюда отправляют? – спросил я.
- Запомните, здесь вообще, в человеческом понимании, правил нет. В любом месте может оказаться на любой срок любая душа. Вот на «верхних этажах» райских кущ – там еще присутствуют некие представления о логике и причинно-следственных связей, да и то не всегда. А здесь есть только факты, – сказал, как отрезал, Акакос. Помолчав, он продолжил:
- Ну, как правило, здесь, в Ладрефе оказываются миллионы душ, которые при жизни не интересовались вопросами духовного порядка и морали, то есть всю жизнь посвящали решению только бытовых вопросов, хотя и не грешили особо. Проходной двор, проще говоря, один из видов чистилища, где душам предоставляется возможность понять ошибочность и бездарность такого существования в материальном мире. Те, кто сумел это прочувствовать нутром, пережить раскаяние, получают возможность двигать наверх. Но для этого требуется прожить здесь жизнь, как впрочем, и на любой площадке чистилища, независимо от уровня падения. Только Всевышний определяет сроки и время конца существования здесь и везде – оно может быть коротким, а может и длиться очень долго – это так же, как и на Земле, где тоже, собственно, можно расценить человеческую жизнь как возможность очищения и улучшения кармы. Разница в том, что на Земле человек способен оказывать влияние на окружающий его мир, прежде всего, на людей, делая их лучше или хуже, в отличие от нижних этажей здесь, где каждый решает только свои личные проблемы. Земля – это важный переходный узел, своеобразный хаб в этой Большой Игре. Не все это понимают на Земле, к счастью, иначе мы остались бы без работы, – Акакос захохотал своим визгливым и неприятным смехом.
- Я не могу присутствовать при выполнении ваших заданий – таковы правила, но готов подробно инструктировать, – продолжал Акакос. На любом уровне, кроме Земли и Скривнуса, вам категорически запрещено вступать в контакты с местными обитателями, если это заранее не было оговорено или не является частью вашей миссии. В случае нарушения вы остаетесь там как полноценный абориген и тащите эту телегу искупления наравне со всеми. Имейте это в виду. У вас есть возможность общения с вашим неродившимся из-за аборта сыном в Агре, но это будет позже. И это будет серьезным испытанием для вас, вашей спутницы и сына. Ваши судьбы могут серьезно измениться. И только там у вас появится возможность свободы выбора, которую вы пока не имеете. Итак, у вас есть 21 минута, чтобы оставить здесь отпечатки ваших ступней и ладоней. Это должно произойти на возвышенном месте. Вы почувствуете это. Через 21 минуту вы должны уже сидеть на спине раругга, который всегда будет рядом с вами. Мое время кончилось.
Произнеся все это, Акакос исчез. И воцарилось тишина с постоянным гулом. Мимо нас с Машей пронеслось еле заметное облачко, оно, конечно, было бы не заметно вовсе, если бы не источало внутренний мутный свет. Остановившись напротив нас, оно стало нас изучать, а я стал читать мысли этого облака. Не сразу, но я понял, что это чья-то душа, обитающая здесь. Я не услышал от него ничего оригинального или сокровенного, на что втайне надеялся – лишь нечленораздельные жалобы, ворчание… Здесь мириады душ проходят сеанс духовного исцеления. Облако, остановившись перед нами на несколько мгновений, понеслось дальше по своему скорбному пути.
Когда мы остались наедине, Маша тут же прильнула к моему уху и быстро заговорила:
- Я сейчас сообщу тебе нечто важное. Возможно, это покажется тебе смешным и бессмысленным, но незадолго перед смертью мне постоянно снился сон, в котором мой ангел-хранитель требовал набрать семян с цветов, которые растут у ближайшей к нам церкви и рассадить во всех местах, где окажется моя душа. Я знала, что мы встретимся, потому что все это до мельчайших деталей мне снилось. Я, правда, не уверена, что и сейчас это не сон. Но мне кажется, сны не могут повторяться так дословно. Странно, но я так никаких семян и не набрала у церкви, меня погнал оттуда местный сторож, когда пришла туда вечером, но умерев, я почувствовала, что у меня, только прошу, не смейся, в волосах, на голове, прячется маленький флакончик с семенами. И я точно всегда знала, что это именно те семена и есть, о которых говорил мне во сне мой даймон. Путешествуя и выполняя твою миссию, мы обязаны всегда сажать одно семя рядом с местом выполнения твоего задания.
- Ты только не волнуйся. Успокойся, – я видел, как разволновалась Маша. Впервые за все время нашей встречи еще в Скривнусе она просто эмоционально ожила. Мне передалось ее возбуждение. И я готов был поверить в ее видения и галлюцинации, скорее, из боязни перед ее эмоциональным шоком, связанным с моим скепсисом. – Хорошо, возьмем твои семена и посадим их там, рядом с моими отпечатками, – бодро заключил я.
- Умоляю тебя, только не говори об этом Акакосу. Он будет вредить нам. Это против его интересов, – Машу просто трясло мелкой дрожью, мне казалось, что просыпается в ней мощная энергия, сила, способная сокрушить все наши препятствия. Стал очевиден разительный контраст с тем образом бесплотной и равнодушной тени, обитавшей в Скривнусе. Я был рад, что Маша так преобразилась.
Подойдя к череде небольших холмиков с мутно сверкающими кустарниками незнакомого мне вида, кое-как даже освещавшими нам путь, я вдруг почувствовал резь в груди. Боль стала нарастать до такой степени, что я не выдержал и упал вперед, выставив перед собой руки. Как только мои руки соприкоснулись с поверхностью одного из холмов, так сразу же боль исчезла. Встав, я заметил отчетливые отпечатки своих ладоней и ног. Удивительно, но следов Маши я не заметил. Маша молча протянула мне одно семя, вытащенное ею из маленького флакона, как только я поднялся.
- Ты даже не обратила внимания на мой приступ. Я думал, что ты кинешься на помощь мне, а ты свои семечки достала… – досадовал я.
- Глупый, ты не представляешь насколько это важно! Из-за отсутствия времени я не могу тебе подробно передать всю важность этого дела. И я знала, что это лишь знак об эпизоде, который ты должен пережить, – успокоила меня Маша.
И тут до меня наконец дошло, что Акакос как раз предупреждал меня об этом.
- Хорошо, я же не отказываюсь это делать. Давай сюда это семя. Где его сажать, покажи? – спросил я.
- Ты должен посадить его ровно по центру между отпечатками своих рук и ног.
Я наклонился и стал взрыхлять скользкую почву.
- Вообще-то, они выбрали довольно экстравагантный способ указать мне место для своих отпечатков, – ворчал я, интенсивно работая руками. – Могли выбрать более щадящий способ. Я же не подопытная мышь!
Маша не обратила никакого внимания на мои слова и лишь пристально следила за моими руками.
- Ыыии, – сказал кто-то хриплым басом прямо мне в ухо сзади. От неожиданности я чуть не рухнул повторно в эту темную слизь, где уже побывал за несколько мгновений до этого. Резко выпрямившись, я отпрыгнул и, обернувшись, увидел морду нашего раругга. Тут стало ясно, что время пребывания здесь истекло.
Я строго, как мне показалось, погрозил пальцем у огромной коричневой морды раругга и тихо, чтобы не разозлить его, произнес:
- Впредь так не поступай! Я чуть от испуга сознание не потерял.
Маша погладила меня по щеке и быстро взгромоздилась на спину нашему транспортеру.
Мне показалось, что я заснул или потерял сознание. Очнувшись, , я отметил, что мы находимся в совершенно иной обстановке.
- Это Мород, детка! – почти пропел появившийся из ниоткуда Акакос с традиционной ухмылкой на лице. – Не скажу, что это Елисейские поля, но и здесь обитают человеческие души. В основном, тяжесть искупления грехов связана здесь с острым чувством одиночества и страхом перед более тяжелыми формами возмездия. Тут наиболее благоприятная атмосфера для тех обитателей, кто способен еще осмысливать тяжесть своих земных прегрешений, кто готов вести борьбу за будущий путь наверх, в более светлые миры. Закоренелые злодеи, конечно, восприняли бы эту обитель, как пристанционный буфет в глухой провинции: тоскливо, но жить можно, поскольку им несвойственно раскаяние и прочие рефлексии.
А вы молодцом, любезный! Все сделали четко. Теперь вам предстоит проделать все это и здесь уже. Время пребывания будет с каждой новой остановкой увеличиваться, как, впрочем, и сложность реализации вашей миссии. Не волнуйтесь, ничего героического не предполагается с вашей стороны. Просто для нас очень важна та гамма эмоций, которые вы будете излучать, созерцая происходящее, и переживая различные чувства от встреч с местными обитателями в среде их существования. Итак, вперед, мой друг, к новым свершениям, – произнеся все это, Акакос утробно гоготнул и вновь растворился в полумраке звенящей тишины Морода.
Глава четвертая. Мород
Ландшафт явно изменился. Стали проявляться контуры городского пейзажа. Мрачноватого вида постройки очень редко, но попадались на нашем пути. Чуть заметнее стала дорога, по которой брели в абсолютной тишине человеческие фигуры, одетые в оборванные и грязные обноски. Присмотревшись к обитателям, я увидел всю их незамысловатую одежду. Это было подобием голограммы, которую излучают тела жителей Морода. Все они похожи и представляют собой оборванное тряпье. Попадавшиеся изредка обитатели не замечали друг друга, не обменивались приветствиями, или иными знаками внимания, словно являлись слепыми, но передвигались они по этой местности, что удивительно, очень уверенно. Я подошел вплотную к одному из прохожих и встал на его пути, ожидая его реакции на наше возможное столкновение. Невзрачного вида путник обошел меня как фонарный столб, не выявив вообще никаких признаков заинтересованности или опасения. Я понял, что меня просто не замечают как живое существо.
Стали очевидны некоторые перемены и в облике и поведении Маши. Маша была теперь сосредоточенна и старалась отвечать на мои вопросы односложно, выражая свои эмоции и мысли чаще жестами и появившейся у нее мимикой. Она стала чаще касаться меня, нежно поглаживая по руке или по лицу, улыбаясь при этом открытой и нежной улыбкой влюбленной женщины. Она явно оживала и очеловечивалась. Удивительные перемены стали происходить и с ее одеждой. Вместо серого обветшавшего и мятого халата Маши вдруг обнаружилось скромное, но опрятное платьице с маленьким анималистическим рисунком по рукаву и подолу. Присмотревшись к этому рисунку, я обнаружил повторяющиеся стилизованные рожицы из мультфильмов то ли Чебурашки, то ли Микки Мауса, которые создавали странный и по-своему милый орнамент. Изменились и черты лица Маши, оно приобрело прежние земные краски и живость, избавившись от мертвенной заостренности и одновременно размытости, делавшей похожими в чем-то неуловимом всех покойников.
Мы шли в тишине, обращая внимание на мрачные выражения лиц встречающихся нам прохожих с отрешенными, ничего не видящими глазами. Вдруг один из них остановился и, обхватив голову руками, упал на колени и стал рыдать. Мы остановились рядом с ним, не понимая причин его горя. Я было хотел предложить ему свою помощь, но Маша резко схватила меня за руку, а другой рукой прикрыла мне рот. Я тут же вспомнил, что нам категорически запрещено вступать в какие-либо отношения с аборигенами. Отойдя немного от стенающего незнакомца-горемыки, я с благодарностью обнял Машу.
- Какая же ты молодец! Опять спасла нас! Я помню эту твою особенность еще при земной жизни, – тихо прошептал я Маше на ухо свои признания.
Мы опять случайно наткнулись на холм, к которому я и направился, чтобы оставить свои отпечатки и посадить предложенное Машей семя неизвестного мне растения. В этот раз я проделал все достаточно быстро и успешно. Собравшись уходить, я заметил приближающуюся до боли знакомую фигуру обитателя Морода. Я повернулся к Маше и довольно громко крикнул:
- Ба, это же моя бывшая соседка по дому в Москве! Она же и бывшая моя учительница в школе. Ты только взгляни! Вот так встреча.
Маша молча наблюдала за моей соседкой. Я же обратил внимание на то, что, несмотря на молчаливость аборигенов Морода и их неспособность кого-либо замечать здесь, кроме собственного одиночества, я оказался единственным, кто был наделен качеством чтения их мыслей, или, точнее, матрицы их душ. Подойдя вплотную к холму, на котором, как на аллее славы, уже красовались мои отпечатки, я отметил, что соседка представляла собой для меня раскрытую книгу. При жизни это была малозаметная женщина со скверным характером. Большинство наших общих знакомых так не и смогли четко сформулировать причину своих выводов о ее дурном нраве, так как она была одинока и необщительна. Некоторые ее даже жалели, впрочем, тоже не ясно почему.
Встретив ее здесь, я смог увидеть суть ее натуры и понять причины, по которым она оказалась здесь, мгновенно восприняв на подсознательном уровне ее ментальную суть. Елена Андреевна, так звали мою соседку и учительницу, ненавидела и презирала почти всех людей, кто окружал ее, она также не испытывала радости от своей работы. Ненависть ко всему окружению особенно концентрировалось на ее подопечных – учениках школы, которым она равнодушно рассказывала об основах права. Эта ненависть никак не проявлялась внешне в поступках Елены Андреевны, но ее жгучая концентрация стала своеобразным горючим, на котором работал мотор ее судьбы, который, одновременно с энергией жизни, разъедал ее душу и судьбу, как ржа. В силу замкнутости, закомплексованности и патологического страха перед окружающим ее миром она с самого детства не могла эту неприязнь выложить наружу. Серьезных прегрешений не было на ее жизненном пути, лишь скрытая злоба. И эта нереализованная негативная энергия бродила в закоулках ее души, создавая жуткий перегной, разъедавший ее суть. Эти эмоции привлекали к ней повышенное внимание темных сил, которые питались ее гаввахом, то есть страданием и унынием, вызванным ощущением несчастья.
Елена Андреевна подошла вплотную к моему заветному холмику и, вдруг растопырив свои руки, стала кружить вокруг него, то поднимая ладони, то опуская их вниз. Затем присев на корточки, она поднесла руки к самой вершине и стала вертеть ладонями так, будто грела их над костром. Меня очень удивило ее поведение. Мы с Машей внимательно наблюдали за ней. Я вдруг отчетливо осознал, для кого создан этот уровень очищения.
Неожиданно подобие почвы, на которой мы стояли, стала очень быстро размягчаться, уподобившись трясине. Я даже не успел вырваться. Лишь схватившись за руки, мы с Машей безуспешно пытались выскочить из этого болота. Но оно цепко и неумолимо затягивало нас вниз.
Ужас, который я испытал, выключил мое сознание. Очнувшись, я понял, что нахожусь уже на другом уровне нашего темного квеста.
Глава пятая. Встреча
Я уже привык к внешним изменениям Маши и лишь отметил про себя, что она опять похорошела. Чем ниже мы опускались, чем мрачнее становился окружающий нас мир и его обитатели, тем привлекательней и живее выглядела Маша.
- Ты просто секси, Маша! – решил я взбодрить ее и себя заодно. Маша довольно равнодушно выслушала мой тяжеловатый комплимент. – Слушай, а почему так странно вела себя Елена Андреевна у облюбованного нами холмика? Помнишь ее ритуальный танец? – я решил сменить тему нашего общения, действительно заинтересовавшись странным поведением встреченной нами соседки.
- Тут дело в том семени. Мне сложно пока тебе это объяснить. Ты сам все поймешь через какое-то время. Просто выполняй все то, что тебе предписано, – спокойно пояснила мне Маша.
Вдруг опять объявился Акакос. Свежий, улыбающийся и самодовольный. Удивительно, но он тоже преображался в лучшую сторону, также как и Маша.
- Скажите, – обратился я к Маше и Акакосу, – а вы замечаете во мне какие-либо перемены с момента нашей первой встречи?
- Лично я нет! – лаконично ответила Маша, повернув голову к Акакосу и, видимо, ожидая от него развернутого ответа.
Акакос просто воссиял. Создавалось даже такое впечатление, что он ждал этого вопроса уже давно! Широко улыбаясь, подошел ко мне поближе, и начал было говорить, пока его взор не упал на Машу. Он тут же сник, опустил глаза, и уже спокойно и кратко ответил, посмотрев на меня:
- Что вы вздумали? Никаких перемен я не заметил!
- А вы вот, мои спутники, очевидно, претерпеваете внешние метаморфозы. Можно даже сказать, расцветаете, как розы в мае! – ехидно улыбаясь, произнес я, интуитивно чувствуя, что этим наблюдением поставлю своих товарищей в неловкое положение.
- Брось, Рома, думать о всякой ерунде. Нам предстоит сейчас встреча с нашим сыном, а ты чепуху какую-то несешь! – я впервые зафиксировал повышенный эмоциональный фон Маши. Она явно была взволнована.
- Да, знаете ли, Роман Григорьевич, эта встреча может стать фатальной. По тому, как она пройдет, вы сможете серьезно изменить участь души вашего отпрыска, которая расплачивается за чужие грехи. Это я о вашем сыночке говорю, Роман Григорьевич. А можете и сами пострадать вместе с Марией Львовной. Так что сконцентрируйтесь и будьте внимательны, – Акакос говорил все это серьезно, и его лицо было без улыбки.
Подсознательно я уловил, что тема внешних перемен была не очень приятна именно Маше, как, впрочем, и самому Акакосу. С опаской я отметил, что их что-то объединяет. Было не ясно, что именно.
- Хорошо, я это понял. Только что конкретно мне нужно делать? – приняв новую тему обсуждения, спросил я, – и подробнее расскажите, как может негативно измениться наша участь после неудачной встречи, как вы изволили выразиться, с нашим сыночком.
Акакос опять осклабился.
- Просто вы продолжите ваше путешествие уже не как участник великой миссии, а как простой грешник и обитатель этих краев, – Акакос был откровенно весел.
- Да, но это будет нарушением договора с Валентиной Петровной. Она не предупреждала меня о таких переменах сюжета! – возмущался я.
- Так ведь и ты, Рома, не должен был меня брать из Скривнуса, но взял! Так что изменив уже вначале оговоренный с тобою сюжет, не пеняй на последствия. Слышал ведь, что подчас капля влаги в саду, выпавшая на мгновение раньше, может привести к фатальным последствиям для целых цивилизаций! – неожиданно бурно вступилась Маша за Акакоса, – конечно, ты вправе сейчас отказаться от меня и навесить на мою душу грех, освободив свою от этой тяжести!
Я откровенно приуныл. Мне совершенно не нравилось, что Маша в нашем споре неожиданно встала на сторону Акакоса, в котором интуитивно я чувствовал враждебное начало.
- Хорошо, я понимаю всю ответственность и готов к развитию ситуации в любом направлении. И, естественно, я не откажусь от взятых на себя обязательств по отношению к тебе, Маша, – я произнес это спокойно, но решительно, как мне показалось.
Маша, услышав эту мою реплику, улыбнулась и ничего не сказала в ответ. Акакос же скакал мелким бесом.
- Да вы уж так не переживайте, Роман Григорьевич! Я-то здесь для того и приставлен, чтобы помогать вам в самых пикантных ситуациях! – гоготнув, затараторил Акакос, – все понимаем мы: грешки молодости, ошибки неискушенных сердец, это вполне простительно! Не отчаивайтесь! Единственное напутствие: не отключайте рациональную сторону вашего сознания в любых ситуациях! Доверяя интуиции в этом испытании, не забывайте о здравом смысле. Не только порыв вашей искренней и благородной души способен вывести вас из этого темного лабиринта опасных приключений! Отменная реакция и инстинкт самосохранения спасут вас. Вот вам оружие, – Акакос протянул мне небольшой сверток, развернув который, я увидел красивейший кинжал из дамасской стали с великолепной гардой, инкрустированной драгоценными камнями и стилизованным рисунком на анималистическую тему, и головкой на рукояти в виде головы овна. – Я знаю, что вам всегда нравилось холодное оружие. Теперь же вы сможете не только по достоинству оценить красоту это кинжала, но и защитить себя и вашу спутницу, если ваши приключения здесь будут развиваться по дурному сценарию! – казалось, что Акакос искренне желал мне успеха и был в нем заинтересован.
Я был восхищен этим подарком и понимал, что он может помочь мне в самых критических ситуациях, потому как, случись что-то плохое со мной, и вся миссия может провалиться. Очевидно, что сюжет с Машей внес некоторые коррективы в развитие событий. Акакос же, как мне показалось, может пострадать в первую очередь, если наша миссия сорвется, поэтому будет мне союзником, приносящим такие дары, пока наши испытания не завершатся успехом.
- А когда же начнется само испытание, то есть историческая встреча с сыном? – обреченно спросил я.
Маша подбежала ко мне и прикрыла ладонью мне рот.
- Ваша Мария просто умница! – взглянув с удивлением на Машу, проговорил тихо Акакос.
Маша взяла меня под руку и повела в сторону. Только теперь стали заметны особенности здешнего мира. Стали очевидны урбанистические приметы, то есть появилось больше сходства с городским пейзажем. Огромные дома, хоть и грубой и примитивной работы, стали чаще появляться вокруг. Многочисленные обитатели уже стали общаться друг с другом, но чувства жалости и страха пропитали здешнюю атмосферу. Подслушав обрывки негромких разговоров прохожих, я уловил еще ощущение постоянного библейского стыда, связанного с собственной наготой. Все обитатели Агра (а именно так называлась наша очередная ступень вниз) были наги. И не просто наги, а уродливо наги. Все они поголовно были карликами с деформированными конечностями и уродливыми лицами. Наблюдая за этим, я поймал себя на мысли, что вместо полупрезрительной брезгливости и страха, которыми часто удостаивают земных калек, я вдруг тоже испытал чувство жалости и стыда за них. Я не понимал лишь, отчего такой ужас разлит в каждом жесте, слове местных обитателей.
Маша нежно обняла меня за плечи, чего не позволяла здесь с самого первого мгновения после нашей встречи в этом мире. Она пристально посмотрела мне в глаза, приблизившись к моему лицу на расстояние ладони. Затем тихо, но отчетливо проговорила:
- Сейчас же выброси это оружие. Поверь, я не могу все объяснить, но возможностью решить проблему насилием ты обрекаешь себя на поражение. Точнее, мы обрекаем. Мы должны в принципе исключить такой способ достижения поставленной нами цели. Если я не ошибаюсь, мы должны спасти нашего сына и спастись сами. И вспомни, кто тебе сделал этот прекрасный подарок – Акакос, мелкий бес. Я точно не знаю его целей и целей пославшего его, но уверена, что наше оружие – это любовь и вера. Используя орудия темных, мы обречены!
Я был ошарашен рассуждениями Маши. В целом она была убедительна, но… Уж больно хорош этот стилет, он был само совершенство, от него веяло невероятной мощью и нереализованной энергией, именно это я всегда ценил в холодном оружии! И тут я понял – это же классическое искушение. Маша абсолютно права. Резким движением я решительно отбросил подарок Акакоса в сторону, после чего мы двинулись дальше.
Оставаясь по-прежнему невидимыми для аборигенов, мы с Машей приблизились к самому большому из встреченных нами зданий. Присмотревшись внимательно, я отчетливо осознал, на что оно похоже. Поразившись, я понял, что эта махина отчетливо напоминает Храм Христа Спасителя, но в искаженном, гипертрофированном мире. Сам оригинал не блистал художественным вкусом, но все же являл собою символ духовности и величия. Здесь же все было наоборот. Концентрация ужаса достигала невероятных высот по мере приближения к вратам этого антихрама. Это чувство усугубляло его полная алогичность, ибо никаких признаков угрозы или опасности не было заметно. Подойдя совсем близко к небольшой группе уродливых и нагих карликов, я уловил непривычным еще мне шестым чувством их переживания, мысли, обрывки фраз, обращенных друг другу:
- Надо дождаться ливня, только тогда у нас появиться шанс… они просто ужасны… они появляются из небытия и вначале долго смотрят прямо в глаза… это гипноз!
По наитию я резко поднял голову и тут же остолбенел от ужаса. С самого верха здания, нежно обняв гипертрофированную маковку темно-бурого цвета, на меня глядело чудище. Оно напоминало доисторического ящера, отдаленно схожего с нашим раруггом, но меньших размеров и без ротовой полости.
В два прыжка он оказался прямо передо мной и Машей. Нас разделяло лишь несколько метров. Его глаза излучали животную агрессию. Мне стало ясно, что вот сейчас, именно здесь и решиться наша участь. Поразительно, но в это же мгновение я моментально успокоился. И мной овладели те же чувства, что у прочих аборигенов. Мне стало стыдно и жалко всех, включая этого монстра. Лишь отсутствовал страх. Он улетучился или трансформировался в непреодолимое чувство стыда. Темные сполохи редких молний ознаменовали начало дождя, который усиливался с неимоверной быстротой. Крупные капли малоприятной зловонной жидкости стекали потоками с наших лиц и одежд.
Монстр, безмолвно стоявший напротив нас, вместо молниеносного нападения, которое неминуемо должно было произойти, вдруг присел как можно ниже, прижавшись всем своим продолговатым серым морщинистым и ноздреватым телом к земле. Голова его смотрела не на нас с Машей, а слегка в сторону. Я даже засомневался – видит ли он нас.
Вдруг Маша плавно подалась вперед, а после этого сделала какой-то странный знак ладонями, сложив их в две трубочки. Чудище заинтересованно наблюдало за действиями Маши. Сделав еще несколько шагов, Маша вдруг села на землю и опять произвела странные пасы руками и головой. Дождь лил уже нескончаемыми потоками. Мы стояли друг против друга, как завороженные, не в силах прервать этот сеанс мистической связи. Неожиданно я заметил, как кончик толстого хвоста ящера мелко задрожал, а сам он будто бы сник и даже съежился. Маша подошла вплотную к нему и положила свою ладонь на его морду. Дрожание хвоста чудища стало передаваться всему телу, доведя его почти до судорог. И вдруг он обмяк и обессилено упал к ногам Маши. Маша повернулась ко мне и едва слышно приказала подойти. Я медленно подошел к ним и тоже положил свою ладонь на его морду. Глаза, приводившие меня в ужас, вдруг стали такими печальными, что я поневоле стал испытывать чувство жалости.
Меня вдруг пронзила мысль: это именно это он и есть – наш нерожденный сын. Именно здесь он влачит свое ужасное существование, расплачиваясь за наши грехи. Было совершенно не очевидно, кто страдал больше – я, осознавая все это, или он, неся бремя своей кармы. Уже было неясно – следы ли дождя или слезы отчаяния омывали наши лица.
Дождь резко прекратился. И мысленно я обратился к нему:
- Почему ты не съел нас? Мы были готовы к этому. Возможно, это облегчит твою участь, – я говорил совершенно искренне, трагически переживая бремя своей ответственности перед ним.
- У меня нет никакого понимания, но что-то меня останавливает. Я чувствую вас так, как никого, – мысленные рассуждения сына были обрывочны и непоследовательны, как речь нетрезвого человека. Я воспринимал его хаотичные мысли и мгновенно преобразовывал их в удобоваримые для нашего мозга формы. Маша просила меня вслух воспроизводить то, что мне удавалось выудить из сознания нашего сына.
Стоило нам прикоснуться к туловищу этого чудища, как судорога пробегала по всему его огромному телу.
- Скажи… – я разволновался и позабыл все свои вопросы, которые заранее готовил во время нашего путешествия, – как ты живешь здесь? Как представляешь свое будущее? Чем мы можем тебе помочь? Расскажи о мире, который тебя окружает? – пальцы мои тряслись, а голова была словно ватная. Я понимал, что говорю полную чепуху.
Ящер надолго притих. Я заподозрил, что он просто не понял смысла моих вопросов. Видимо, между нашими понятийными аппаратами лежала пропасть не только в языковом плане, но и в смысловом. Интуитивно я осознавал, что для меня очень важно получить его ответы. Я попытался упростить формулировки своих вопросов, сведя их к очень простым мыслеформам. Это все делалось по наитию. Но монстр все равно безмолвствовал, лишь редкая судорога пробегала по его серому морщинистому телу. Изменился лишь взгляд нашего подопечного – из свирепого он стал кротким. Сердце мое разрывалось от жалости. И вдруг его как прорвало. Из него потоком полились мысли, будто все это время он копил их, с огромным трудом пытаясь сформулировать свои переживания. Из несвязанных реплик, слов, междометий мой мозг конструировал понятные формулировки, а я переводил их Маше:
- Нас называют волгры. Я не помню, как я появился здесь. Я был здесь всегда. Чтобы утолить свое чувство голода, мне необходимо есть этих тварей. Они мелкие и изворотливые. Но я хитер и терпелив. Я могу часами ждать удачного момента. Мой бросок точен, как плевок ларгена. Но поймав добычу, я не могу сразу ее съесть, – последовала длительная пауза. – Мне жалко их есть, но я не понимаю причин этой жалости. И именно встретив вас, я осознал, что не смогу напасть на вас. Видимо, мои дни сочтены, – передав эту мысль, волгр вдруг резко прервал поток своего сознания и застыл. Мы увидели, что недалеко от нас передвигался еще один волгр. Он был меньше размером и, заметив нас, также застыл. Лишь кончики хвостов обоих существ завибрировали, а шея нашего волгра стала раздуваться, наливаясь малиновым цветом. Мы с Машей испугались.
Наш волгр вдруг сделал стремительный прыжок ко второму ящеру, который, присев на задние лапы, издал протяжный звук, напоминающий работу сверла. Они сцепились и стали валяться по земле, поднимая тучи пыли. Мы как зачарованные наблюдали за этой схваткой, не понимая причин ее и возможных последствий.
Так же неожиданно, как и в начале, наш ящер отскочил от своего оппонента и моментально вернулся к нам. Я тут же спросил его:
– Что все это значит?
Маша быстрым движением достала из складок своего сарафана (уже почти нового, с ярким и совсем детским орнаментом из роз и медвежат) маленькое зернышко, видимо, то, которое мы должны были посадить здесь. И после некоторого раздумья протянула его нашему волгру. Он вначале отпрянул и стал пристально изучать руку Маши.
- Маша, он не видит его. Зерно слишком маленькое для его зрения. И потом, если ты заметила, у него отсутствует рот. Как я понял из его бессвязных мыслей, волгры пожирают свои жертвы через крупные поры собственной шкуры. Надо бы просто положить это семя ему на кожу, тогда есть вероятность, что он поглотит его.
Стоило только мне произнести все это, как волгр сам прикоснулся подобием своей жутковатой морды к Машиной ладони. Маша вздрогнула от испуга, но ладонь не убрала. Семя исчезло в порах серой шкуры волгра.
После продолжительной паузы волгр опять мысленно обратился к нам:
- Енга нравится. Радость сильнее еды. Она поможет делать маленьких волгров. Она передаст окире, а та выносит новых волгров. Но мы не узнаем тех, новых волгров. Я буду заботиться о вас, и оберегать от опасностей и других волгров. Они могут сожрать вас.
Волгр помолчал, будто раздумывая о чем-то, а после продолжил:
- Я не знаю почему, но буду так делать всегда, пока жив. Я буду служить вам и выполнять все ваши приказы.
Вдруг мне послышалась уже знакомая ухмылка и резковатый запах дешевого одеколона. Из-за Машиной спины показался улыбающийся Акакос. Теперь он был одет в прекрасную рубашку, усыпанную стразами, и ярко малиновые джинсы по последней моде. Его осанка выпрямилась, а тело стало более пропорциональным и, даже можно сказать, спортивным.
- Вы молодцы! Я даже не ожидал, что все так быстро и успешно пройдет. Вероятность, что вас он проглотит, была 50 на 50. Теперь очевидно, что есть зависимость между душами земных обитателей и волграми Агра. Полагаю, что эта зависимость связана с эмоциями, которые вы испытывали, увидев его. Любовь, раскаяние, стыд. Рецепт этого снадобья оказался эффективен, к моему удивлению. Я видел, что вы ему что-то скормили. Что это было?
Маша улыбнулась:
- Это семя любви. Хотите, я и вам могу подарить?
Реплика Маши, не понятно почему, развеселила Акакоса до такой степени, что он присел от визгливого смеха. Отсмеявшись, он продолжил говорить:
- Шутники! Юмор поощряется в наших палестинах. Кстати, с вашим чадом произошли удивительные метаморфозы – у него появилась абсолютно новая и несвойственная волграм палитра эмоций позитивного характера. Эмпатия, преданность и поразительное стремление к изменениям, которые он так и не сумел выразить в своей бессвязной болтовне, и мне это уже очевидно. Это уже не хищник, но и не травоядное. Такие вымирают быстро. Природа жестко обходиться к любым переходным эволюционным видам, а особенно строга к альбиносам. Полагаю, что его сожрут свои же сородичи. Но уверен, что это прекрасный задел в его будущих кармических переменах. Вы провели очень важный и значимый эксперимент в этих мирах.
Произнеся все это, Акакос стал явно более взволнован и почти серьезен, после чего опять исчез.
- Общеизвестно, – вдруг заговорила Маша, – что Христос своей земной миссией прервал бесконечную череду страданий здесь, в темных мирах, вручив факел надежды грешным душам. С появлением Христа каждый обитатель этих миров может измениться и попасть в светлые миры Синклитов. Для этого необходима воля и что-то светлое, что присутствует в каждой человеческой душе. Касаемо перспектив нашего сына: угроза быть уничтоженным своими же собратьями, высказанная Акакосом, была бы справедливой, если бы не сила уже нашей веры. Конечно, такая вера ему пока не доступна, но мы находимся здесь и с ним. Я уверена, он будет меняться.
- Маша, откуда ты все это знаешь? – удивился я.
- Все не так просто, дорогой Ромочка. Я пока не могу рассказать тебе все детали, но скоро ты сам все поймешь.
- Скажи, а как отъявленный негодяй и закоренелый мерзавец, творящий зло осознанно, сможет отправиться в светлые миры Синклита? – прервал я речь Маши.
- Даже у самого законченного злодея есть в душе зародыши, нераскрывшиеся семена Добра и Зла. Таким создает Всевышний каждую душу. А человек, по мере путешествия по разным мирам, уже создает условия для роста этих семян. Чаще всего растут сразу два семени, но в силу того, что пространство ограниченно, то в конце концов возобладает какое-то одно, и именно оно станет доминировать и подавлять другое.
Все очень просто – осознанное зло способствует росту семени Зла, а творимые благодеяния раскрывают семя Добра. И тут же прорисовывается кармическая дорожная карта не только на эту жизнь, но и на будущее каждой души. Человек ступает на путь, ведущий или в темные миры, или к светлым мирам. Но это возможно лишь в том случае, если душа пройдет через этап отчаяния, осознания греха, к раскаянию, а после вере и любви. Да именно в такой последовательности.
- А как же знаменитое библейское утверждение, что «уныние есть грех»? – поинтересовался я, сраженный речью Маши.
- Не путай уныние – результат паралича воли и пассивности неудачника, или отчаяние – следствие безысходности от собственных ошибок и осознание причин и следствий, – вразумляла меня Маша, активно жестикулируя.
Вдруг опять появился Акакос. На этот раз он был зол. Я не видел его в таком состоянии. Лицо его постарело, несмотря на появившийся в последнее время внешний лоск.
- Доведет тебя это девчонка до беды! Ох, доведет… – злобно осматривая Машу с ног до головы, мрачно заметил Акакос, – а ты, девочка, если еще раз растворишь меня, то пожалеешь. Я ведь добрым не всегда бываю, – совсем зловеще прошипел Акакос, придвинувшись вплотную к Маше. Вдруг он резко схватил Машу за косу и дернул изо всех сил вниз. Машина голова резко наклонилась, будто лишенная какой-либо прочной связи с телом, и мне показалось даже, что закачалась, как у игрушки со сломанной головой.
Я кинулся к Акакосу, но в момент, когда я собрался напасть на Машиного обидчика, Маша вдруг вскинула голову и с улыбкой светской львицы встала на колено, а затем, схватив ладонь Акакоса, почти страстно поцеловала ее в самую середину.
Акакос вскрикнул, как раненный зверь, и плюхнулся на землю. В глазах его читались растерянность и страх. В это мгновение выскочил наш волгр, который обвил ноги Акакоса своим длиннющим хвостом и подтащил к себе. Он страстно прижал его к себе, как только что обретенную дорогую вещь.
Акакос визжал как резаный, не в силах выпутаться из крепких объятий волгра:
- Он же сожрет меня! Остановите его! Я же вам еще пригожусь!
Маша мгновенно подскочила к волгру и стала странными пассами гладить его по спине в определенном месте. Вначале волгр ослабил хватку, а после и вовсе выпустил посиневшую тушку Акакоса.
Акакос осторожно, едва шевеля конечностями, выпутался из крепких объятий волгра и отполз метра на три от нас. Встав, он широко улыбнулся, и будто все это было заранее спланированным розыгрышем, шутливо погрозил нам пальцем, покряхтывая и отряхиваясь.
- Уйди я в другие миры, как рядовая грешная душонка, кто бы вас опекал и заботился о вас, шалуны противные! – он произнес это жеманно с клоунской мимикой.
Я окончательно растерялся и был на грани помешательства. Может быть, это розыгрыш Валентины Петровны? А, может, это мой затянувшийся сон? Нормальный человек, пережив все то, что пережил я, давно бы сошел с ума. Моя же психика хоть и претерпевала жесточайшую ломку, но умело интегрировалась в эти приключения. Кто Маша, я уже не понимал. И я не был уверен в том, что это именно та, моя не очень умная, экзальтированная, склонная к истерикам и сентиментальности Маша, с которой я прожил на земле несколько лет.
- Учти Рома, Акакоса и подобных ему можно победить только верой, любовью и непредсказуемостью, – произнеся это, Маша залилась веселым, юношеским смехом.
Акакос тихо стоял в сторонке и опять игриво и осторожно погрозил нам пальчиком:
- Ведь эта скотинка, – указывая на волгра, заговорил Акакос, – не может видеть меня, а уж тем более напасть! Я недосягаем для его зрения!! Как вам, прелестница вы этакая, удалось нас одурачить? – Акакос говорил это, жеманясь, с подобострастной улыбкой набедокурившего неопасного школьного шалуна в кабинете директора школы.
- Дорогой Акакос, во-первых, запомните, что этого волгра зовут Данила, и если вы пренебрежительно назовете его еще раз… – Маша демонстративно замолчала на несколько секунд. Выдержав эффектную паузу, Маша продолжила, – во-вторых, я прекрасно понимаю вашу значимость и важность в нашей миссии и поэтому заинтересована в вашей успешной деятельности, если вы будете помнить о том, что важно соблюдать законы приличия. И учтите, я смогу и впредь удалять вас из места нашего пребывания ровно настолько, насколько сочту это целесообразным. Свыкнитесь с этой мыслью и не злитесь попусту.
Наше внимание привлек шум, доносившейся из-за спины нашего волгра, которому Маша дала имя Данила. На перекрестке этого сумеречного псевдогорода стало заметно какое-то оживление. Вдруг стали собираться в толпу местные гномы. Место, где они скучились, засветилось удивительным мерцающим светом, и стала заметна фигура, поднимающаяся под ритмичный шум. Мы с удивлением увидели, как несколько светящихся стройных в серебристых одеяниях фигур окружили одного маленького уродца и стали его поднимать ввысь. Все это напоминало какой-то древний ритуал, в основе которого лежит мистический танец. Остальные гномы восторженно наблюдали за происходящим, молча взмахивая руками. В глазах многих читался или восторг, или недоумение.
- Что это? – удивленно спросил я.
- Изредка, пройдя ритуал очищения в той последовательности, о которой я уже говорила, некоторые из аборигенов получают возможность подняться в верхние миры. И это возможно, как видишь, – негромко пояснила Маша. – Пережив вначале отчаяние, после осознание собственного греха, единицы приходят к раскаянию, и только потом к вере и любви. Именно эти единицы получают свой шанс. За ними спускаются посланцы высших миров, с радостью принимая их к себе.
- Позвольте заметить, что это под силу далеко не всем и требует времени и изнурительной душевной работы. То есть опять страдания, оно же гаввах и, соответственно, пища всех темных. Все работают на темных, – с ухмылкой, но вежливо заключил Акакос.
- Конечно, оказавшись по своей же вине здесь, они вынуждены расплачиваться за собственные ошибки и жить по правилам темных миров, внося плату за эту школу. Но им открыт путь наверх, так как всегда есть место для светлых чувств. И то же страдание можно переживать по-разному. Вашей пищей, Акакос, является бессмысленное отчаяние, когда душа претерпевающего его не понимает причин страдания или питается бессильной злобой. А есть страдание, как очищение, то есть истинный катарсис, когда раскаяние придает этому скорбному чувству облик высокого искупления. Так вот именно оно не может служить пищей темных сил. Это я говорю, прежде всего, для тебя, Рома, поскольку Акакос все прекрасно понимает и пытается сбить тебя с толку. Теперь вы поняли, любезный Акакос, почему неожиданно исчезли в прошлый раз? – наставляла Маша.
- О, да, сладчайшая миледи! Но позвольте мне, грешному бедолаге, черному кобелю, так сказать, все же оставить надежду на перспективу стать белым. Знаете мудрость – ночью все кажется черным. Сознание любого человека чаще всего это ночь. Истина всегда приходит в рубище или маске. Иначе ее ценность нивелируется. Человек не ценит то, что легко дается. Истину надо заслужить, пройдя через горнило заблуждений, грехов, покаяний. И как это сделать без нас, темных, скажите, о, многомудрая Мария. Кстати, а вы знаете Роман Григорьевич, что на арамейском, языке Библии, Мария означает «госпожа»? – почти пропел Акакос.
- Искусник вы, Акакос. Великолепно владеете методом затуманить голову собеседнику и тут же перевести разговор на другую тему. Я не буду сейчас спорить с вами, а лишь скажу, что есть толика правды и в ваших словах, ибо все сущее осмысленно в глазах Всевышнего. И зло играет свою роль в этой красивой пьесе, ибо автор предусмотрел и этого персонажа. Но не надо так все усложнять. Правила просты – следуй заповедям, а все остальное от лукавого, – заключила Маша.
Я с восторгом и нескрываемой гордостью наблюдал за Машей.
Опять появился знакомый нам раругг. Создавалось впечатление, что он прибавил в размерах и свирепости. Он уже не просто подставлял свою спину, а угрожал, злобно склабился и рычал, размахивая своей огромной мордой из стороны в сторону, разбрасывая ошметки белоснежной пены, срывавшейся с его пасти. У него также изменился окрас, став ярче. Исчезли зачатки оперения, которые были ранее заметны. Теперь его жесткая шкура была красно-коричневой с переходами в лиловый цвет. Мне откровенно стало страшно не то чтобы взбираться к нему на спину, а просто находиться с ним рядом. Пока Акакос уже привычно ерничал и хихикал, подтрунивая над моей нерешительностью, Маша спокойно подошла и, чуть склонившись над нашим транспортером, что-то пошептала раруггу на ухо. Этот монстр тут же притих, и, подогнув, словно верблюд, свои мощные лапы, плюхнулся всем телом на землю, любезно предлагая нам взгромоздиться к нему на спину.
Акакос любезно помог Маше забраться на наше транспортное средство, а после и мне. Вообще, стоит заметить, что стиль общения Акакоса с нами в корне изменился – исчезла некоторая снисходительность и покровительственный тон этакого «старшего брата». Очевидно, что виной всему стала именно Маша, обретшая вдруг несокрушимую харизму настоящего вожака.
- А как же наш Даниил? – встрепенувшись, спросил я. – Что будет с ним?
- Он будет с нами до конца нашей миссии. У него появился шанс подняться выше, и мы поможем ему воспользоваться им.
Волгр безучастно наблюдал за нами со стороны. Затем вдруг его тело задрожало мелкой дрожью и слегка выгнулось дугой от напряжения.
Характерные звуки, исходившие от волгра, сопровождаемые резким зловонным запахом, заставили нас отвернуться, прикрыв носы, а Машу даже зажмуриться.
- Дитятко ваше, откушав, а после благополучно завершив процесс дефекации, таки умудрилось меня забрызгать, – с едва скрываемым негодованием доложил нам подбежавший к раруггу Акакос, – может, съел чего, сердешный? Вам бы, мамаша, обеспокоиться надо! – продолжал ерничать Акакос.
- Не испытывайте моего терпения, Акакос, и приберегите свои остроты для более уместных ситуаций, – строго заметила Маша.
Едва она это произнесла, как голова моя закружилась то ли от ужасного смрада, то ли от перенапряжения, и сознание мое опять отключилось.
Глава шестая. Буствич
Очнувшись, я с ужасом понял, что этот смрад никуда не делся, а стал еще сильнее. Создавалось такое впечатление, что прорвало канализацию, и фекалии стекаются сюда со всего мира. Я поделился своими наблюдениями с Машей, прикрыв свой нос платком.
- Милости просим, это Буствич! – прокричал, строя разные рожи, неунывающий Акакос. Казалось, что ему все нипочем. Он был полон деятельной энергии. – Этот очередной слой можно сравнить с дном сортира волгров. Именно здесь заправские грешники, исключавшие даже намек на раскаяние и духовную жизнь на земле, начинают испытывать страдания не только душевные, но и физические. Эти души стали фекалиями волгров, которые их поглотили в Агре, в более высоком слое. И, разлагаясь, они испытывают нечеловеческие страдания. Их моторика резко ограничена. По сути, они представляют собой инвалидов с гниющими телами, способных в этом мире лишь на замедленное и мучительное передвижение. Съеденные волграми в Агре, они и тут подвергаются опасности стать жертвой местных хищников. Вон, взгляните, – Акакос указал вправо от нас, стоящих недалеко от огромного темного здания с высокими створками огромной входной двери. Там виднелось некое уродливое, гниющее заживо тело, с трудом ползущее в нашу сторону. Наперерез к нему из-за черного булыжника выполз огромный червяк, на переднем конце которого угадывались искаженные человеческие черты. Едва ли можно было бы назвать их человеческими, если бы не глаза, источавшие невероятную свирепость, но при этом в них читалась осмысленность. Человек-червяк был значительно проворней своей потенциальной жертвы-инвалида.
- Данила, – истошно крикнула Маша в сторону червяка. – Негодяй, ты поплатишься за это! – уже обратившись к Акакосу, прорычала Маша.
- А почему сразу негодяй? Мне поручено отвечать за ваши перемещения, транспортный цех, так сказать. Вы потребовали, чтобы ваше чадо путешествовало с вами! Так что вы хотите от старого и больного беса?! Места вашему сыночку, сто двадцать лет ему жизни, на нашем раругге явно не предназначено. Помилуйте, как мне надо было поступить? Превратить его в бабочку? Но бабочки здесь не водятся. Все обитатели здесь перед вами представлены, – Акакос явно торжествовал, не скрывая своей радости.
- Мерзавец, ты мог бы предупредить нас о своих подлых намерениях! – горячилась Маша, – в конце концов, мы что-нибудь придумали бы.
- Простите, достопочтенная Мария Львовна, но это не в вашей компетенции уже. Каждый должен заниматься своим делом! Я должен обеспечить путешествие Роману Львовичу и с некоторых пор вам с Данилушкой. Извольте, все в наличии и все путешествуют. Я не смогу, да и не хочу менять облик Романа Григорьевича, драгоценного нашего, и ваш прелестный облик мне не по силам изменить, так как для пользы дела вы здесь вместе, но всех прочих участников нашей экспедиции я могу трансформировать как угодно. Могу продемонстрировать инструкцию за номером 325/16, там все это написано. Мне почти каждые три часа новые инструкции присылают! Всем, знаете ли, не угодишь, а спросят с Акакоса, ежели что…, – уже снисходительно резонерствовал Акакос.
Маша успокоилась и безучастно наблюдала, как уже родной нам червяк, смачно чавкая, доедал свою несчастную жертву, которая жутко стонала и дергала в паралитических конвульсиях своими конечностями. Зловоние и некий ядовитый пар размывали окружающую нас действительность, придавая этому миру черты иллюзии, морока.
- А можно уже уходить отсюда? – спросил я из последних сил, прикрывая носовым платком рот и нос. У меня не было сил спорить с Акакосом.
- А как же заданьице ваше, распрекрасный вы наш Роман Григорьевич? Как выполните, так и двинемся дальше к новым высотам! – опять с ухмылочкой проблеял Акакос. Он явно наслаждался этой ситуацией, осознавая нашу зависимость от него. Маша явно недооценила его возможностей и мстительности.
Мы стояли посреди подобия улицы, вдоль которой, издавая жуткие вопли страдания и боли, еле передвигались другие человекоподобные твари.
Я соскочил с раругга и помог слезть Маше. Мы шли сквозь туман по зловонной жиже. К счастью, на нас были высокие сапоги. Откуда они взялись, я не понимал, так как изначально ни на мне, ни на Маше их не было.
Пройдя метров сто пятьдесят, я повернулся к Маше и спросил:
- А как же мне отпечатки здесь оставлять? Здесь же места сухого не найдешь. Любой отпечаток бессмысленный.
Маша молча достала из своего флакона очередное семя и бросила его прямо перед нами. И – о чудо! – прямо перед нашими глазами жидкая субстанция сизо-коричневого цвета вдруг стала отвердевать, образовав своеобразный овал с заострением в одном из концов, напоминавшее по своим очертанием контур яйца.
- Ого! – только и сказал я.
Наклонившись, превозмогая отвращение и брезгливость, я сделал отпечатки в самом центре яйца.
- Дать влажную салфетку? – участливо спросила Маша.
- Рулон! – сострил в ответ я, жадно схватив протянутую тряпицу с искусственным запахом клубники.
Вернувшись, мы молча забрались на раругга, рядом с которым мирно дремал огромный, мерзкого вида червяк. Акакос ехидно заметил:
- Мальчик ваш плотно пообедал, пусть растет до небес, а вам это без надобности, так что можно и в путь! Хочу предупредить досточтимых миссионеров, что со следующего слоя мы вступаем в царство ангелов мрака, куда добраться могут лишь обитатели синклита. Вам будет тяжело дышать, так как атмосфера там принципиально иная. Конечно, вы и сейчас в общечеловеческом смысле не дышите, но там вам будет тяжело физически. Это не смертельно, но связано с некоторыми неудобствами. Пребывание там будет более скоротечным и не подразумевает тех действий, которые вы, Роман Григорьевич, осуществляли в прежних слоях. Мы просто пронесемся ветерком весенним, опускаясь на самое дно, конечную цель нашего маршрута, – Акакос опять осклабился и элегантно цокнул лакированной туфлей с серебряной пряжкой.
Глава седьмая. Шим Биг
Не успел он договорить, как я ощутил, что скатываюсь будто бы в пропасть. Нас крутило и вертело, как на американских горках, переворачивая вокруг своей оси и вверх ногами так, что наш безропотный раругг зарычал трубным рыком во всю свою мощь.
И вот мы уже в большой лодке, плывущей в закрытом канале, напоминающем канализационную трубу. Вокруг нас осатанело кружатся бесформенные куски одухотворенной бурой материи, отдаленно напоминающей вату, которые, судя по их движениям и характерным скрипучим звукам отчаяния, изо всех сил пытаются удержаться в воздухе или зацепиться за округлые стены закрытого канала, лишь бы не попасть в мутную буро-лиловую воду.
- Поздравляю, мы в Шим Биг. Здесь уже души грешников лишены плоти, а их чувства стыда и ужаса достигают небывалой интенсивности.
Как опадающая листва, кружатся они над мрачным потоком, неумолимо приближаясь к его поверхности. Ничто не может остановить падения бесплотных душ. Они не понимают, что это, но интуитивный страх заставляет их кружиться над поверхностью из последних сил. Ужас и обреченность – вот их удел.
Рядом стоит невозмутимый Акакос, внешность которого опять изменилась в лучшую сторону. Теперь же, сбросив лет двадцать, он производил впечатление щеголя-бонвивана. Но выглядел он здесь в своем наряде более чем странно. В огромной лодке, отдаленно напоминающей драккар викингов, разместились все члены нашей компании. У борта бревном лежал человек-червь, он же Данила, рядом с ним стоял опять увеличившийся в размерах наш раругг, окончательно облысевший и прибавивший осмысленности и одновременно свирепости во взгляде. Он подозрительно часто плотоядно поглядывал в сторону Данилы, что очень нервировало Машу. К своему стыду, Данилу я так и не приучился воспринимать как своего сына. Я испытывал к нему жалость и сострадание как к постороннему живому существу. Но в Маше, видимо, проснулся настоящий материнский инстинкт. Она постоянно подкладывала какое-то тряпье под мерзкую тушу гигантского червя, поглаживая его при этом по голове, не забывая сказать несколько ласковых слов раруггу, считая, что тем самым задобрит и отвлечет его внимание от Данилы.
Скорость нашего плавания постоянно возрастала, достигнув такого уровня, когда уже невозможно было различать все то, что происходит вокруг нашей лодки. Подойдя к корме, Маша странно всплеснула руками, будто вспомнив что-то важное и, достав свой заветный флакончик, выбросила семя в поток. Раздалось странное шипение, и вздыбилась настоящая волна. Сразу же появились несколько воронок, к одной из которых нас стало неумолимо нести. В этот момент Акакос совсем по-обезьяньи мгновенно подскочил к Маше и попытался вырвать ее флакон, издавая, судя по интонации, проклятья на незнакомом мне языке. Завязалась возня.
Я все это наблюдал, как кино, причем в замедленном темпе. Я просто не мог двигаться. Каждое движение причиняло мне острую боль и вызывало одышку, сопровождаемую диким головокружением. Я попытался было встать, чтобы помочь Маше, но тут же рухнул на палубу.
К удивлению, очнулся червяк-Данила и внимательно стал наблюдать за происходящей борьбой между Машей и Акакосом. Затем, издав звук, напоминающий клекот, свился в спираль и метнулся к Акакосу. Данила вначале ударил его хвостом по ногам, а после обвил его тело, подбираясь к горлу. Тот зашипел и опять выкрикнул на непонятном языке гортанный клич, обращенный к раруггу. Тот, словно только и ждал этого момента, сразу же метнулся к Даниле. Ударив мощной лапой точно по голове Данилы, он заставил его ослабить хватку, а после и вовсе выпустить свою добычу. В это мгновение я увидел, как наш корабль приблизился к краю потока, за которым виднелась бесконечная пропасть. Каким-то образом наша лодка остановилась на самом краю, несмотря на постоянное движение этой загадочной реки. Со стороны это, скорее всего, напоминало Ниагарский водопад в преисподней. Воды потока здесь бурлили и пенились, но наш корабль замер. Также замерли, как по команде, все члены нашей «дружной экспедиции».
- Одумайтесь, мы все погибнем и не сможем выполнить предначертанной нам миссии, – из последних сил просипел я, – все распри сейчас бессмысленны.
Только я произнес все это, как корабль рухнул вниз. Мой мозг опять отключился, спасая меня от эмоционального перегрева.
Глава восьмая. Дно
Вот мы уже в огромной пещере, освещенной странным светом, как мне казалось, напоминающим инфракрасный. Наш корабль исчез. Рядом со мной и Машей стоит Акакос, ставший уже просто великаном с развитой мускулатурой и покрытый шерстью вместо какой-либо одежды. Его шею украшает огромная пентаграмма, висящая на цепочке из странного металла, напоминающего ртуть. Она текучая и постоянно меняет форму, сохраняя общие первоначальные контуры. Лицо Акакоса изменилось до неузнаваемости, став зловещим и брутальным. Собственно, я не знаю, почему я решил, что это именно он, так как никаких внешних черт, схожих с обликом прежнего Акакоса, не сохранилось, но все участники экспедиции понимали, что перед нами Акакос. Зловещая атмосфера этого слоя усугубляется страшной жарой и жуткими звуками, схожими со скрежетом пенопласта по стеклу. Источник звука не ясен. Жара иссушает и делает меня пассивным созерцателем. Кажется, еще немного времени, и я стану сухим и легким, как осенний лист, упавший с осыпающегося дерева. Стоит подуть ветру и, я уверен, что меня унесет. Причем мои рецепторы восприятия мира и сознание притупились настолько, что страха, боли, неприязни я уже почти не чувствую. Лишь желание забиться куда-либо в нору или исчезнуть навсегда.
Вдруг сзади я услышал скрипучий изможденный голос:
- Я же тела ради душу погубил еси и славы ради мимотекущая нелепотную славу приобрел еси, и не на человека возъярився, но на бога востал еси. Разумей же я, бедник, от каковы высоты и в какову пропасть душею и телом сгнел еси я! Збысться на мне реченное: «И еже имея мнится, взято будет от него». Се свое благочестие, еже самолюбия ради погубил еси, а не бога ради. Помози, грешному, княже! Освободи от страданий, княже!
Я поначалу ничего не понял из услышанного, лишь осознав отчаяние и призыв к помощи говорившего. Оглянувшись, в полумраке ниши я увидел в темноте едва различимую клеть, в которой сидел изможденный человек, покрытый многочисленными ссадинами, ранами и струпьями.
- Ааа, вот и знакомый вам, полагаю, персонаж. Весьма показательно! Это ж Иоанн Васильевич! Да-да, именно он, Грозный, герой исторических монографий, фильмов, романов и т.п. Молит о помощи, надеясь в вашем лице защитника найти. И не понимает, сердешный, что впору уже и вам защитников искать! – ехидничал Акакос, обращаясь ко мне.
- Ты думаешь, я не понял, что за семена ты раскидывала везде, где бы мы ни останавливались? – Акакос говорил строго, но спокойно, без всякого надрыва, обращаясь уже к Маше. – Ты надеешься изменить этот мир зернами Добра в расчете, что они взойдут, изменив атмосферу и основы нашего царства? – Акакос рассмеялся трубным гласом, как в плохом голливудском хорроре. Я это понял не сразу, к сожалению, но вовремя. – Я вас уничтожу, – спокойно проговорил Акакос. – Но перед этим прошу взглянуть сюда, – Акакос указал рукой вниз. Там в бурой с синими вкраплениями пыли валялся наш Данила. Он был перекушен пополам. Рядом с ним сидел огромный раругг, вся морда которого была в крови.
- Знаете, а он еще жив. Червяки, ведь если их разрубить пополам, выживут. Если их не измельчить, то будет две особи. И будет у вас двойня. Хе-хе… У вас есть шанс, – сменив тон своей речи с ернического на свирепый, продолжал Акакос, – покажите мне, где лежат зерна, посаженные вами в верхних слоях нашего мира, и я оставлю вашему сыну жизнь, дав возможность отправиться вместе с вами наверх, в сторону Синклита. Иначе раругг его съест у вас на глазах, и остатки его шельта покинет монада, навсегда оставив во мраке Суфетха. Да, а вашу участь уже будет решать наш владыка, пославший меня к вам. Поверьте, он не столь болтлив, как я, и вам не советую испытывать его терпение.
Вдруг жуткий грохот, доходящий до ультразвука, оглушил меня. Весь мир попал как бы внутрь кривого зеркала. Все окружающее меня искривилось, стало тягучим, как цепь на шее Акакоса. Удушающий запах тухлых яиц довел меня до рвоты. Меня тошнило странной зеленой светящейся жидкостью, непонятно откуда взявшейся в моем желудке. Я поливал ею весь окружающий меня мир с таким наслаждением, как дети раскрашивают лист бумаги на уроке рисования в яркие цвета. Я интуитивно ощущал, что если смогу покрыть своей рвотой все, что подвластно моему зрению, то мы победим. Но вдруг весь шум затих, а из потолка пещеры появилась трещина, из которой на нас упала веревочная лестница. Оттуда резво, слегка раскачивая лестницу, стал спускаться маленький серенький человечек. К моему удивлению я стал отменно себя чувствовать, все боли и недомогания прошли. Я лишь заметил, что Маша очень постарела, но это не лишило ее привлекательности. Она стала величественно красива. От ее головы стало исходить сияние. Она была совершенно спокойна и по-царски наблюдала за всем происходящим.
Серый человечек с тщедушным телосложением был абсолютно гол и покрыт жидкой порослью шерсти, напоминавшей пух. Шел он неуверенно, слегка покачиваясь, будто переживая апогей похмельного синдрома.
- Это же настоящий дьявол, – прошептал я, разглядев на его голове рога, как в старинных иллюстрациях к нравоучительным произведениям на религиозные темы. Лицо его было невзрачно, как у чиновника среднего звена, лишь нос очень карикатурно походил на пятачок. При его появлении огромный Акакос и раругг упали лицом вниз, не издав ни единого звука. Лишь коричневая пыль поднялась столбом.
- Как пыльно здесь, – прошепелявил человечек, напоминая своим тембром и манерой говорить легендарного вождя мирового пролетариата, – давно не убирались, должно быть, – лукаво улыбнувшись, рогатый посмотрел в сторону обездвиженных тел Акакоса и раругга. – впрочем, здесь изредка убираются. Иначе пыль станет почвой, восприимчивой к разной флоре, а это смерть для нас, – ухмыльнувшись, проговорило странное существо, разглядывая Машу и меня. Я вдруг понял, что он немного напоминает Микки Мауса, изображенного на майке Валентины Петровны.
- Меня зовут Гаг. Так проще. Я знаю, что у вас было задание встретиться со мной, чтобы попытаться преобразовать земной мир. Для этого вы, Рома, и должны были оставлять свои отпечатки во всех наших слоях. Они становились своеобразной путевой звездой для последующих преобразователей, имя которым… – Гаг сделал паузу, – легион. И все бы хорошо, да вот Мария Львовна тут вмешалась.
Гаг замолчал. И по его лицу потекли слезы. Он молча наблюдал за нами и плакал.
- Что же вам еще надо? Пославший вас, Мария Львовна, всесилен, так ведь? Все, что здесь существует, не будь Его воли, исчезло бы вмиг, неправда ли, не оставив по себе и памяти, захоти Он? – всхлипывая продолжал Гаг, – так ответьте мне, почему мы Его враги? Он же создал нас, наделив волей и свободой. Значит, мы вправе пользоваться ей. Если мы нарушаем Его волю, то почему Он нас не уничтожает? – уже опять спокойно заключил Гаг. – Эти идиоты много напортачили, – указав на Акакоса и раругга, произнес Гаг, – и я, конечно, извиняюсь за них. Но у меня есть две новости – плохая и хорошая. Вы, Роман Григорьевич, останетесь здесь до того момента, пока Мария Львовна не соберет обратно все свои оброненные семена и не принесет их сюда, ко мне. А помощником ей будет сынок ваш, Данила – это же хорошая новость. Я знаю, что ваши, так сказать, коллеги, по наглости своей беспримерной, частенько наведываются в наши пенаты и творят здесь свои делишки. До сих пор это было безнаказанно, так как мы следовали предвечным законам, написанным Им, но отныне, я понял, что все законы нарушены, и вы вторглись со своими намерениями в мои чертоги. А здесь я хозяин, – последнюю часть своей речи Гаг произносил таким голосом и с таким выражением лица, что меня охватил трепет и ужас.
- Встань на колени, – властно приказал Гаг, обращаясь ко мне. Я чувствовал, что воля моя парализована, и был готов выполнить любое его указание. «Молись, молись» – пульсировала угасающая во мне чья-то мысль.
Я встал на колени и неистово взмолился, прочитав все знакомые мне молитвы. Я говорил, а бурая пыль подо мной вначале поднялась, затмив все вокруг, а после стала опадать и сцепляться, образуя твердую, как бетон, площадку, и когда я произнес последние слова молитвы, бетон треснул и оттуда стал виден шпиль с крестом, который стал прорастать, подобно молодому побегу саженца. Картинка окружающего мира опять расфокусировалась у меня в глазах, дыхание стало тяжелым. На фоне этих трансформаций я увидел фигуру серого Гага. Только теперь он стал походить на Валентину Петровну в майке с Микки Маусом. Сквозь треск и скрежет начавшегося процесса был слышен плач. Это плакала Валентина Петровна. Я было рванулся ее успокоить, но от дикого перенапряжения опять отключился.
Глава девятая. Возвращение
Открыв глаза, я с трудом узнал, сидевшую перед собой женщину в белом халате. Это была Валентина Петровна. Она держала свою ладонь на моем горячем лбу.
- Все хорошо, Рома! Не волнуйтесь. Просто вы потеряли у меня дома сознание, и я вынуждена была вызвать скорую помощь. Вас долго не могли привести в чувство. Потом начался жар и вы стали бредить.
Я тяжело приходил в себя. Мысли путались. Слова прятались в складках сознания. Я облизнул пересохшие губы. Язык, казалось, сшили из рулонов наждачной бумаги. Хотелось пить.
Чуткая Валентина Петровна поднесла мне стакан с водой. Я еле оторвал от подушки свою голову, чтобы сделать глоток живительной влаги. И только сейчас заметил все того же Микки Мауса, подмигивающего мне из-под белого халата с застиранной майки Валентины Петровны. Я устало уронил голову обратно в мякоть серой наволочки.
Валентина Петровна, занеся над моей головой стакан, вдруг застыла, будто задумавшись о чем-то, а затем тоненькой струйкой направила содержимое стакана мне на губы. Я отстраненно наблюдал, как прозрачная жидкость устремилась ко мне, играя на свету, и разбрызгивая миниатюрные солнечные зайчики. Но живительная влага не доходила до меня. В затуманенном мозгу я успел подумать, что кто-то ее перехватывает по пути. Тонкая струйка лишь услаждая мой взор, доставляя эстетическое наслаждение.
- Запомни, как почувствуешь вкус воды, кайф поломается, – почти пропела Валентина Петровна, – начнется пыльная жизнь со скучными условностями. У тебя есть единственный шанс выбраться – найди Машу!
Я  снова провалился в небытие.
Через три дня меня выписали из местной больницы. С удивлением я выяснил, что провел там всего пять дней, которые показались мне годами. Я столько пережил за время своих путешествий. Неужели все это было всего лишь бредом затуманенного сознания? Меня мучила эта мысль. Я хотел найти ту самую парикмахерскую с плюшевым медведем и Валентину Петровну.
Через два часа блуждания по тихим и пустынным улочкам я смирился с тем, что парикмахерская с Валентиной Петровной тоже часть моих галлюцинаций, вызванных болезненным бредом.
Но Валентина Петровна все же была в больнице, – подумалось мне, – значит, она часть реального мира!
Я устал бороться с бредом. Где заканчивается реальность и начинается мир фантазий и галлюцинаций? Я уже не мог ответить и тупо брел по городу, превозмогая охватившую меня слабость.
Пройдя один из перекрестков, я завернул в узкую и извилистую улочку, в конце которой передо мной появилось здание старой церкви с ободранной маковкой и блестящим крестом. Бессознательно я тут же устремился туда. Вокруг церкви была ухоженная площадка, контрастировавшая с общим разором вокруг. Вокруг церкви пестрели яркими цветами разные растения, кустарники и стояло одинокое искусственное дерево из крашенного в бурый цвет железа, к ветвям которого были грубо приделаны столь же уродливые яблоки, покрашенные уже в ярко-желтый цвет. Я с удивлением смотрел на дерево, которое так контрастировало с окружающим его цветником.
Из церкви вышла женщина с довольно крупным ребенком на руках. Я еще подумал, что в таком возрасте мог бы и сам ходить. Когда женщина, двигаясь к выходу, поравнялась со мной, я чуть не потерял сознание. Это была Маша. Да, та самая Маша, с которой мы расстались лет восемь назад, и которая сопровождала меня в моем ирреальном путешествии!
- Маша! Ты ли это?! – вскрикнул я.
Женщина вздрогнула и повернулась ко мне лицом.
- Рома, неужели это ты? Как ты оказался здесь? – спокойно проговорила Маша.
Я увидел лицо мальчика, и мне стало сразу все ясно. Он был болен. ДЦП.
Маша поднесла его к инвалидной коляске, поджидавшей ее у скамьи, и аккуратно усадила молчаливого ребенка, не выражавшего никаких эмоций.
- Я здесь проездом. А ты что делаешь в этой глуши? У тебя же была серьезная должность в крупном московском издательстве.
- Проводи меня, я здесь недалеко живу. Ты сам знаешь, что неисповедимы пути Всевышнего. Это долго, да и, скорее всего, скучно слушать.
- Ты замужем? У ребенка есть отец? – участливо, как мне показалось, спросил я.
- Я не замужем, но у ребенка, конечно, есть отец. Я не настолько талантлива, чтобы воспроизводить на свет хоть и инвалидов, но без участия мужчин, – сострила Маша с грустной улыбкой.
- Узнаю тебя, поклонницу черного юмора. Ты всегда была сильной, что, впрочем, уверен, и является твоей главной проблемой. Он вас бросил? – мрачно заметил я.
- Ты здорово разбираешься в моих проблемах, – с ноткой плохо скрываемого раздражения заметила Маша. Зная ее, я уже готовился к порции сарказма и обидных острот.
- Это твой сын, Рома. Его зовут Даниил. Ты был уверен, что я сделала тогда аборт, но я обманула тебя, прежде чем расстаться с тобой. Помнишь, ты был категорически против детей, когда мы были вместе. «Рациональный эгоизм» – это твоя прекрасная крепость-формулировка, за которой ты успешно прятался от жизненных проблем. Помнишь мандельштамовское «А мог бы жизнь просвистать скворцом, Заесть ореховым пирогом...» Да видно нельзя никак, да, Рома? А ведь точно про тебя писано. Помнишь все это стихотворение? Его можно было бы использовать в качестве эпиграфа к нашей любовной истории.
Маша остановилась посреди пустынной улицы и стала громко декламировать, разбрасывая эхом строфы гения, казалось, по всему городу, а, может, и по всей России:
Куда как страшно нам с тобой,
Товарищ большеротый мой!
Ох, как крошится наш табак,
Щелкунчик, дружок, дурак!
А мог бы жизнь просвистать скворцом,
Заесть ореховым пирогом...
Да, видно, нельзя никак.
Я молча смотрел на Машу и ее, точнее нашего, сына. Дрожащими пальцами я прижал его голову к себе.
Вдруг начался сильный ветер, который увеличивался с неимоверной скоростью.
- Сейчас, должно быть, будет ливень! – прокричала Маша. – Здесь никогда не было дождей за все время, что я здесь живу! Бежим!
И мы побежали. Ветер быстро превратился в ураган, который оторвал нас от земли вместе с накопившейся за долгие годы без дождя пылью и понес нас к небесам. Мы дружно схватились за руки, образовав круг. Мне было совсем не страшно. Нас крутило и болтало, словно пыль на ветру, но я точно знал, что пока не разомкну своих ладоней, с нами все будет в порядке.
Москва. 04.08.2014 – 13ч.13м. 05.08.2015