Пересылка

               
        Ночь, стылая окраина московского перрона. Холодная колючая крупа сыпется с черного неба, пахнет мазутом и гарью.
        У вагона давка, остервеневшие бабы с мешками берут его штурмом. Мать с узлом и со мною на руках мечется вокруг и не может пробиться через эту свору.
        У соседнего вагона под конвоем хмурая толпа мужчин. Среди них отец. Он обращается к конвоиру, что-то говорит, указывая на нас, и бежит к нам. Хватает меня на руки и проталкивает мать к входу. Она прорывается в вагон, приоткрывает окно. Отец втискивает меня в эту щель, а следом и наш узел.
        Паровозный гудок, серый перрон за окном вздрогнул и медленно поплыл. Старый, обшарпанный вагон набит до отказа, суматоха, люди шагают через узлы, стараясь приткнуться кто где сможет. Крики и суета, но все постепенно стихает. Мать снимает с меня тяжелую одежду, развязывает платки и я, обессиленная, засыпаю.
         Просыпаюсь ночью, под стук колес за оконным стеклом бегут заснеженные поля и лишь изредка вдали мелькают редкие огоньки. Мать сидя дремлет, спят в полумраке и остальные. С верхних полок свисают, покачиваясь, ряды валенок. Тишина порой прерывается тихим шепотом. В конце вагона горит тусклая лампочка.
          Разбудил яркий дневной свет. Передохнувшие бабы, жуют хлеб, поглядывая в окно, обсуждают невиданное обилие снега. Мать растирает затекшие колени.
          В дверях вагона на минуту появляется отец, в расстегнутой фуфайке, за спиной конвоир в серой шинели. Близко подойти не может - мешают узлы, торопливо перекидывается с матерью несколькими словами, конвоир тянет за рукав, требуя возвращаться.
          Едем долго, а порою и подолгу стоим. Все перезнакомились, общаются, только одна женщина на верхней полке, вжавшись в угол, молчит. Иногда по ее отрешенному лицу ручейком сбегают слезы, а она, похоже, их даже не замечает. И одета она не как все. На ее плечах пуховая шаль, пальто с большим воротником, а на ногах невидаль – черные резиновые боты. Бабы искоса поглядывают на нее. Одна отломив кусок хлеба, вложила ей в руку, она, словно очнувшись, кивком головы поблагодарила.
           В один из таких дней, по вагону из уст в уста прошелестела весть. Пересылка. Все встревожено засобирались.
           Морозная ночь. Длинная вереница женщин с узлами тянется вдоль насыпи по темной подмерзшей дороге. Мать несет меня. После теплого вагона пробирает озноб, колючая пороша хлещет в лицо и лезет за воротник.
           Пересылкой оказался большой, приземистый барак с нарами, пара тусклых лампочек под потолком, в углу отгороженный отсек с бетонным полом – туалет и две ободранные раковины для умывания. К нему сразу же выстроилась очередь. Плотная, низкорослая бабища в зеленой гимнастерке с трудом вмещавшей ее огромную грудь и тяжелой связкой ключей в руках молча наблюдает за происходящим.
           Вскоре на полу около раковин образовалась лужа. Пришла уборщица с шваброй, собрала с пола воду, но через какое-то время эта лужа появилась вновь. Очередь молчаливой женщины. Она неторопливо умылась, а затем аккуратно обтерла мокрыми руками свои боты. Заметив это, бабища в один прыжок подскочила к ней и наотмашь ударила ключами по лицу. Та только охнула от неожиданности, закрыв его руками. По ее пальцам на мокрый бетонный пол крупными каплями стекала кровь. Вся очередь ошеломленно застыла, чувствовалось, что каждая примерила ее боль на себя.
          Прошла целая жизнь, а детская память до сих пор хранит эти пятна крови на уродливом бетонном полу.