5 марта 1953 года

        Вскоре что-то произошло. Ни радио, ни газет в зоне не было, но новости все же как-то просачивались.
       Умер Сталин. Казалось, что внезапно погасло солнце, день стал серым и воздух пропитался тревогой. Стояла странная тишина. Некоторые, не скрывая, злорадствовали, остальные угрюмо молчали, боясь обрести надежду. Но многие и плакали навзрыд, как будто прощались не только с вождем, но и вообще с белым светом.
        Я, тогда еще не все понимавшая, но как звереныш в стае, остро чувствовала людское настроение и нависшую угрозу. Отец с матерью шептались по ночам, гадая, что будет? Но высокие власти, такая мелочь, как наши судьбы волновала меньше всего, о нас и не вспомнили, так все постепенно и стихло. А позже и вообще люди махнули рукой, успокаивая друг друга, а хуже не будет, куда уж хуже то?
        Однажды с вышки вдруг исчез часовой, просто сполз в большом тулупе с винтовкой на спине, переставляя по скрипучей лестнице свои огромные валенки, и никто не влез взамен. Землянка для охраны и проходная разом опустели. И каким-то ранним утром трактором свалили вышку. Шлагбаум еще долго болтался без дела, а потом тоже пошел на дрова. В землянку на жительство перебралась семья Поповых. От охраны там остались остатки угля, охрана топилась углем не жалеючи, теперь повезло Поповым. В глинобитной стене по периметру зоны появились два больших пролома.
       Но один надзиратель все же остался, приглядывать. Проломам обрадовались все, как дети, только идти было особо некуда. По одну сторону голая степь до самого Урала, по другую вольные бараки, магазинчик и почта. Для магазина надо было иметь деньги, а многие уже забыли, как они выглядят, почта тоже была не для всех- многие были лишены права переписки. Я помню, как мать переживала, не зная жива ли еще бабка, и на что существует, хотя и помочь ей ничем не могла.
        И только теперь она, наконец, получила первую весточку и с ней случилась истерика. Она рыдала, глотала воду, перечитывала исписанный химическим карандашом листочек, прятала его на груди и вновь рыдала, все не могла поверить.
         Зато теперь можно было пойти на Урал и посмотреть на скованную льдом реку, а весной - на ледоход. Этого события все ждали и ходили смотреть как на аттракцион. Река набухала,  натужно дыбилась, трещала, и все куда-то плыло, вызывая людской восторг. Льдины кружились, а люди спорили, как далеко они могут уплыть. И каждый в душе тайно лелеял невероятную мечту попасть на одну из них и уплыть как можно дальше, забыв это место как кошмарный сон. Видимо, искра тех желаний попала тогда и ко мне, потому что, помню, как через несколько лет на неожиданный вопрос моего брата, что бы я хотела в своей жизни больше всего, я не задумываясь, ответила: ’’Убраться отсюда подальше и не возвращаться никогда…’’
       Весной, когда вылезала первая трава, ее на корню съедали дети. Чуть позже шел паслен, конский щавель, сладкий корень-лакрица от которого потом стучало в висках и мучительно рвало, но всем этим можно было хоть как-то на время забить голод. Я по своему малолетству думала, что голод это маленький зверек, который сидит у меня в животе и раздирает все вокруг острыми коготками, и если крепко-крепко прижать живот руками, то он просто не сможет пошевелиться. Осенью – подоспевший терн и шиповник были уже роскошью, его собирали, сушили на зиму и это давало надежду выжить...