Плен текст целиком

Внимание! Возрастное ограничение (установленное автором): 18+


Из-за спины
«О! Каким будет завтрашний день
В этом мире большом и враждебном?»
Маргарита Пушкина

— Нет, это ты заблуждаешься! Мог бы уже и повзрослеть к сорока годам! – крикнул в сердцах голос из прихожей.

Перед Г. с силой захлопнулась дверь, и он остался один в парадной. Здесь было тихо, холодно и сыро. Кто-то выставил пакет с мусором на лестничную клетку. Похоже, что это кладбище бытовых отходов, старательно утрамбованное в полиэтилен, стояло тут уже не первый день, так как источало сильный мерзкий запах, не радующий даже самое неискушённое человеческое обоняние.

В руках у только что выставленного за дверь Г. была ещё не успевшая высохнуть от утреннего дождя, наспех схваченная куртка. За последние пять недель он трижды умудрился поругаться со своим старшим братом. На этот раз скандал дошёл то такой степени, что К. выгнал его из своей квартиры, унизительно и брезгливо, как отгоняют от себя на улице жалкую грязную бродячую собачонку, навязчиво путающуюся под ногами.

Выдворенный из квартиры брата, Г. стоял в одиночестве посреди лестничной клетки, ощущая всю гамму запахов, доносящихся из мусорного пакета, упёршись растерянным бесцельным взглядом в пол. Заклятие тишины в парадной было нерушимо. И в голову снова пришли мысли об абсолютном одиночестве ничтожно маленького человека в огромной и пустой Вселенной. В особенности человека, которого за сорок лет жизни так и не смогли понять ни любимые, ни даже самые-самые родные и близкие люди. В его голове роились больно жалящие сердце мысли: «Я один посреди огромного Космоса. Ничтожная, бесконечно ничтожная, никому не нужная, никем не замечаемая песчинка в бесконечной и враждебной Великой Пустоте. Но эта Пустота до сих пор так и не раздавила меня своим безжалостным величием. Интересно, почему же?.. Быть может, я всё-таки зачем-то нужен этому миру? Может…»

Вереница тяжёлых мыслей была прервана падением куртки из рук на мокрый от натоптанной с улицы грязи пол парадной. Тишина вздрогнула, и разбилась, как хрустальный бокал, как только язычок молнии звонко ударился о кафель. Г. передёрнуло от громкого звука – слишком глубоко его разум погрузился в раздумья. И кто знает, сколько бы он ещё там простоял, оцепеневший от откровения о собственном вселенском одиночестве, если бы не упустил из рук верхнюю одежду? Так, пожалуй, могла пройти и сама Вечность...

Г. опустил глаза и, только взглянув на куртку, беспомощно лежащую на грязном полу, понял, насколько сильно он озяб, стоя без движения. Он медленно и аккуратно наклонился, но всё же его немного качнуло, так что едва удалось удержаться на ногах. «Последние три рюмки коньяка были лишними», – подумалось ему. Потом сам про себя добавил: «Впрочем, коньяк, в отличие от людей, никогда лишним не бывает…».

Подняв куртку, Г. неловко отряхнул её от грязи, надел и наспех застегнул. Затем стремительно спустился по ступеням. Ему не хотелось больше ни секунды задерживаться в этой мерзкой грязной сырой парадной.

Открыв входную дверь, он в тот же момент встретился с жестоким колючим ветром и тут же ощутил на своей шее необычайный холод. Ощупав ворот рукой, он удостоверился, что шарф забыл в квартире у брата. Но мысль о том, чтобы снова подняться на пятый этаж без лифта, и уж тем более, позвонить в дверь и заговорить, пусть даже о забытой вещи, показалась ему невероятным безумством.

Над городом властвовал третий день ноября. О, этот проклятый тёмно-серый месяц! Гибель природы. Г. поднял, насколько это было возможно, ворот куртки, втянул голову в плечи и, пытаясь согреться движением, энергично зашагал в направлении своего дома. Можно было, конечно, и проехать пару остановок на маршрутке, избежав общества ноябрьской стужи и мороси. Но всё же эта компания, была ему сейчас намного милее, чем серые люди на остановке, обезумевшие от сырого колючего холода, безнадёжно пытающиеся спрятаться в широких тёплых вязаных шарфах. Нет. Человеческого взгляда Г. на данный момент вынести никак не мог.

Он рефлекторно ощупал карманы. «Слава Небесам!» – торжественно пронеслось в его голове. В правом кармане куртки победным трофеем лежала почти полная пачка сигарет, там же ждала своего часа и зажигалка. Никогда раньше подобные находки не приносили ему столько радости.

Прикурить удалось далеко не с первой попытки. Но увидев тлеющий огонёк на конце сигареты, Г. с согревающей душу гордостью подумал: «Да уж. Курящий петербуржец способен развести огонь в любых погодных условиях». Жадно затянувшись табачным дымом, он улыбнулся себе кривой невесёлой улыбкой и пошёл дальше.

Было около четырёх часов после полудня. Ещё вполне светло, но тревожные сумерки уже начали спускаться на город. Когда в Петербурге заканчиваются волшебные белые ночи, наступают мрачные чёрные дни. На улице не виднелось ни души. Оно и понятно. Кто же в здравом уме без какой-либо острой на то необходимости решится выйти из тёплого сухого дома в такую отвратительную погоду? Лишь тот, у кого либо нет дома, либо убитый наповал осенней депрессией флегматик.

Г. шёл, глубоко задумавшись, с низко опущенной головой, не замечая ничего вокруг. Смотреть было не на что, да и маршрут этот он знал настолько хорошо, что мог пройти его, хоть с завязанными глазами. Лишь изредка поглядывал себе под ноги, чтобы не споткнутся или не забрести в глубокую холодную лужу. Ведь случись подобное в такую погоду, с мечтами избежать простуды можно сразу же попрощаться.

— Г.! – громом среди неясного дня прогремело его имя. От неожиданности он вздрогнул и на несколько секунд впал в оцепенение, выронив при этом докуренный почти до фильтра окурок. Затем, взяв себя в руки, собрался было повернуться посмотреть, кто мог звать его посреди пустынной улицы, но прежде, чем осуществить задуманное, услышал слова за спиной.

— Не оборачивайся! – голос говорил так властно, что каждое произнесённое слово звучало словно приказ.

Г. едва приоткрыл рот, чтобы задать вопрос, но и этого сделать не успел.

— Жить хочешь? – пугающим холодно-равнодушным тоном спросил голос.

Раздался щелчок затвора пистолета, и в ту же секунду под рёбра упёрлось что-то твёрдое. Г. оторвал глаза от земли и устремил свой рассеянный взгляд в серую ноябрьскую морось. Он не понимал, что происходит. Ясно было только одно: заданный ему вопрос риторическим не был.

— Хочу, – немного подумав, ответил Г. Его слова прозвучали как-то неуверенно и обречённо. Возможно, оттого, что напитанный неимоверным количеством влаги воздух поглощал в это время года любые проблески человеческой надежды, как холодная вода отнимает жизни у слепых, не умеющих плавать, отчаянно барахтающихся в ней котят. А может быть и потому, что происходящее в данный момент разум едва ли мог связать с реальностью.

— Шагай вперёд. Медленно. Не оборачивайся. Молча. Дёрнешься, побежишь, закричишь или повернёшься – прострелю колено. Руки держи так, чтобы я их видела. – приказал голос.

«Видела? – пронеслось в голове Г. – Видела? Что? Женщина? У меня за спиной сейчас женщина с пистолетом, у которого снят предохранитель?!» Недоумение овладело его рассудком.«Ладно. Ладно, – подумал он, – Нужно успокоиться. Всё будет хорошо. Сделаю, как она говорит. С женщинами лучше не спорить, особенно с теми, у которых в руках заряженное оружие. В конце концов, не застрелит же она меня посреди дня на улице, хотя, конечно, на такой безлюдной улице... Что ей от меня нужно?»

— Послушай... – начал было он.

— Я не буду тебя слушать, – перебил голос: – Или ты идёшь, или я застрелю тебя на этом самом месте, – заявление прозвучало как ультиматум.

Г. посмотрел на грязную лужу рядом с собой. Он отчётливо представил своё тело остывающим в этой ледяной мутной воде. И решил, что лучше пойти под прицелом пистолета в неизвестном направлении, чем умереть здесь...

Они прошли метров двести. Вдруг он заметил, насколько тяжело и громко дышит. А ведь раньше воздух так легко и непринуждённо входил и выходил из лёгких. Незаметно. Бесшумно. Без усилий. Сам по себе. Как будто только для этого и был предназначен. Но сейчас стал невыносимо капризным, густым, словно кисель, с большой неохотой позволял себя вдыхать.

— Здесь налево, – приказал голос из-за спины Г.

Они сворачивали в невзрачную тёмную глухую подворотню, в которой даже днём было так мрачно, что, казалось, там царили нескончаемые глубокие бархатные сумерки.

— Медленно. Обернуться не пытайся. Руки опусти, – добавила к приказу преступница, заметив, что ведомый ею резко поднял руку к лицу, шмыгнув замёрзшим носом.

Словам человека с пистолетом в руках тяжело возражать, и Г. послушно исполнил полученные указания. Но ощущая, что ситуация принимает всерьёз угрожающий жизни оборот, решил сделать хоть что-то, чтобы перевесить чашу весов в свою пользу, и заговорил с ведущей его женщиной.

— Куда мы идём?

— Вперёд, – невозмутимо отрезала она.

В глубине двора, в который они зашли, стоял фургон: заляпанный грязью до самой крыши тёмно-синий Фольксваген Транспортер. Кузов окон не имел, а в салоне они были тонированы тёмной плёнкой, не дающей возможности увидеть, что происходит внутри. Нетрудно было догадаться, что Г. вели именно к этому автомобилю.

Метрах в десяти от машины ведомый замедлился, а вскоре и вовсе остановился. За что получил неслабый толчок в спину, не сопровождаемый какими-либо комментариями. Чтобы не упасть, ему пришлось сделать ещё несколько шагов вперёд. Развитие событий явно не сулило улучшения положения Г., и он решился, во что бы то ни стало, выяснить причину такого обращения с собой.

— Подожди, – обратился он к обладательнице наставленного на него пистолета, – Мы ведь взрослые люди. Давай поговорим?.. Может...

Не успел он закончить фразу, как её локоть обвился вокруг его шеи. «Неужели она хочет меня задушить?» – проскользнуло в его голове В тот же момент в воздухе мелькнул шприц, игла незамедлительно вошла в шею жертвы и поршень быстро вытолкнул через неё содержимое пластмассового цилиндра в кровь жертвы.

Г. пытался собрать все свои силы, чтобы противостоять действию укола. Первые несколько секунд ему это удавалось, но с каждым мгновением становилось всё труднее. Веки тяжелели и настойчиво пытались сомкнуться, ноги предательски подкашивались. Пару раз ему удавалось открыть глаза и устоять, но транквилизатор всё-таки сильнее человеческой воли. И, наконец, после неимоверных, оказавшихся, к сожалению жертвы, тщетными, усилий, лишённое сознания тело беспомощно повисло в крепко держащих его руках.

«Сорок секунд, – подумала она, – Надо же, как сильно тебе хочется жить!»

Несмотря на рост ниже среднего и худощавое телосложение, Г. оказался довольно тяжёлым. Будучи на голову выше жертвы и имея хорошую физическую подготовку, преступница с большим трудом удерживала его тело. Да и стоять так посреди, хотя и безлюдного, но всё же двора, было очень рискованно. Никто в наше время не может гарантировать отсутствие любопытных посторонних глаз даже в самом глухом и пустынном месте.

«Надо поскорее с этим заканчивать,» – сказала она себе и поволокла только что добытый трофей к фургону. Чтобы открыть дверь, ей пришлось усадить неподатливое тело на землю рядом с машиной вопреки своему желанию доставить его чистым.

«Нужно было взять какого-нибудь олуха в помощники», – поймала себя на мысли похитительница, но тут же выразила себе немой укор, так как вопрос этот, так же, как и все другие нюансы операции, был тщательно и многократно обдуман, и решение принято однозначно. Любой сообщник мог легко всё испортить, либо сдать её при первом же выгодном для него раскладе. Своя рубаха каждому ближе к телу. А этого она никак не могла допустить, ведь этот «проект» стал делом всей её жизни.

Преступница подняла свою жертву с земли и закинула беспомощное тело в кузов автомобиля, как мешок с картошкой. «Ой! Кажется, он головой ударился,» – заметила она, когда затылок Г. звонко встретился с корпусом фургона. «Ничего. Переживёт!» – злорадно ухмыльнулась похитительница.

Вся эта возня происходила немного дольше намеченного времени. Поэтому дальше пришлось действовать в ускоренном темпе. Перевернув Г. лицом вниз, она заломила его руки за спину и защёлкнула на запястьях наручники, заткнула рот кляпом, закрепив поверх повязкой, и связала ноги пластмассовыми самозатягивающимися хомутами. По её расчётам жертва не должна была очнуться раньше времени, но всё же, подстраховаться стоило. В дороге могло случиться всё что угодно.

Она вышла, заперев за собой дверь кузова. Затем, обойдя машину спереди, и оглядевшись по сторонам, села за руль и, облечённо выдохнув, завела свой верный Фольксваген. Аккуратно, можно даже сказать, нежно, нажав на педаль газа, начала движение по заранее продуманному и хорошо известному ей маршруту, ведущему на заброшенный склад в паре десятков километров за городом.

Вести автомобиль старалась так, чтобы не выбиваться поведением из общего транспортного потока. Встреча с доблестными блюстителями дорожного порядка была сейчас недопустима.

Отъехав от города на несколько километров, похитительница услышала шум, доносящийся из кузова. «Так и знала! Нужно было больше колоть! Дура!» – корила себя за неверно рассчитанную дозу транквилизатора она. И, как только появилась возможность, съехала на обочину проверить, что делает её связанный пассажир.

Несколько минут назад к Г. начало возвращаться сознание. Сквозь сильно затуманенное мироощущение проявлялась сильная головная боль – последствия грубого перемещения его тела в автомобиль. Ещё не отомкнув тяжёлые непослушные веки, он понял, что находится в едущей машине, что руки и ноги скованы, рот заткнут кляпом, а об удобстве позы вообще не стоит говорить. Пленник лежал на боку, тем самым приток крови к руке, оказавшейся снизу, был ограничен. И к моменту пробуждения своего обладателя она сильно занемела. Он попытался сменить позу, но будучи связанным, совершил неудачную попытку, задев ногами что-то железное, наделав тем самым много шума, который и потревожил слух водителя.

С большим трудом, но ему всё же удалось открыть глаза. Однако это практически ничего не дало, так как окон в кузове не было. Вокруг Г. царила кромешная темнота. К счастью, человеческое зрение способно адаптироваться, и уже через минуту пленник сумел различить слабую полоску света из-под двери, которая с каждой секундой становилась всё ярче. Через минуту освещение стало достаточным для того, чтобы рассмотреть некоторые силуэты вокруг. И чем светлее становилось, чем отчётливее можно было разглядеть обстановку в кузове, тем сильнее становилась надежда Г. на спасение. Но как только нога водителя опустилась на педаль тормоза, это светлое чувство в душе пленника испарилось, не оставив и следа своего бытия. Его место заняли тревога и страх.

Машина резко остановилась и Г., не встретив на своём пути преград, пролетел весь кузов до передней стенки, больно ударившись о неё плечом и затылком. После столкновения к нему закралось подозрение, которое он никак не мог объяснить, что его голова приняла на себя не первый за сегодняшний день удар.

Г. старательно прислушивался ко всем звукам, окружающим его. Судя по всему, фургон стоял на обочине оживлённой трассы. Он решил, что будет хорошей идеей подать сигнал проезжающим мимо людям, и стал бить по ближайшей к нему поверхности. Когда снаружи послышались шаги, всем естеством пленника овладел непередаваемый ужас, отчего тот начал неистово барабанить по кузову связанными ногами, не замечая ни усталости, ни боли.

Но вот распахнулась дверь и свет резко хлестнул по привыкшим к темноте глазам. Похитительница вошла, внимательно оглядевшись вокруг, затем включила лампочку в кузове и закрыла за собой дверь. Теперь её пристальный сверлящий взгляд был направлен исключительно на Г., пытающегося отползти подальше, в глубину салона. Если бы в его рту не было кляпа, то звуки, которые он воспроизводил, можно было бы назвать криком, но сейчас они больше походили на невнятное мычание.

Когда пленник загнал себя в угол в попытке уползти от явно недовольной его действиями преступницы, она подошла к нему и, сев рядом на корточки, задала вопрос.

— Обязательно было так по стене барабанить?

Г. испуганно смотрел на неё и пытался что-то ответить сквозь кляп. Через несколько секунд он получил сильный удар ногой в грудь, от которого свернулся, как гусеница, ужаленная острой иглой. Похитительница  надела на пальцы кастет, взяла пленника за волосы, запрокинув его голову назад, и несколько раз ударила по лицу, разбив губы и нос до крови. Чтобы тот не задохнулся, вынула кляп изо рта, но повязку вернула, чтобы лишить возможности кричать. Её опасения были напрасны. От неожиданной и сильной боли он изо всех сил пытался дышать. Не то, что кричать, похищенный сейчас едва ли мог вымолвить даже слово.

Закончив экзекуцию, она достала из кармана стеклянный пузырёк с прозрачной жидкостью и одноразовый тонкий шприц в упаковке, ловкими движениями распаковала его, надела иглу, воткнула в пузырёк сквозь резиновую крышку и набрала препарата в шприц примерно на половину. Затем склонилась над пленником, закатила ему рукав, протёрла руку спиртовой салфеткой и, крепко держа  за предплечье, сделала укол.

Г. обиженно посмотрел на неё снизу вверх, как смотрит на человека собака, которой нечаянно сломали лапу, с безмолвным «За что?» во взгляде. На этот раз он не пытался сопротивляться действию транквилизатора, решив поберечь силы.

Удостоверившись, что сознание покинуло пленника, похитительница вернулась за руль, не забыв выключить свет и запереть за собой дверь кузова. Через полчаса они достигли пункта назначения.

Ей предстояла скучная, тяжёлая, но необходимая работа: доставить увесистое непослушное тело Г. туда, где он должен был очнуться, привязать его к столбу, поставив на колени, подготовить освещение, припарковать машину в незаметном месте, и всё ещё раз перепроверить. Ведь скоро, с пробуждением жертвы, должен был начаться главный спектакль в жизни похитительницы, к которому она так долго готовилась.

Вся эта возня заняла чуть больше сорока минут. Как ни странно, но всё шло по плану: никаких непредвиденных обстоятельств или неприятных сюрпризов. Операция шла успешно. Попыток Г. заявить о своём присутствии, барабаня ногами по стене фургона, никто не заметил. Не было ни случайных свидетелей, ни чрезмерно любопытных водителей, её грязный Фольксваген, каких сотни колесят по дорогам города, не заинтересовал и дорожную полицию. Даже странно, когда задуманное проходит настолько гладко. Невольно начинаешь ждать подвоха отовсюду.

Оставалось около четверти часа (по её расчётам) до пробуждения пленника. Сейчас нельзя было позволять себе думать ни о лисьем характере Госпожи Удачи, ни, тем более, предполагать, что план, вынашиваемый более трёх лет и продуманный за это время до всех мыслимых и немыслимых мелочей, мог иметь хоть какие-то несовершенства. И преступница, отбросив все свои сомнения, удобно устроилась на раскладном кресле, заняв идеальную позицию для наблюдения за долгожданным трофеем, который ей удалось сегодня заполучить.

Созерцание обездвиженного, беспомощно свисающего со столба тела Г. было для неё приятным времяпрепровождением. Однако, даже это начинало ей наскучивать. Через несколько минут по телу жертвы пробежала едва заметная глазу дрожь. Он слегка пошевелил головой. Послышался слабый стон. То, к чему похитительница так долго и старательно готовилась, наконец, начиналось.



Золото
«Возьмите моё золото.
И улетайте обратно.
Нам не нужно твоё золото.
Заржавело твоё золото,
И повсюду на нём пятна...»
Илья Кормильцев

Сознание медленно, но неотвратимо возвращалось к Г. Оно накатывалось подобно огромному тяжёлому валуну, неспешно давящему всё на своём пути. С каждой секундой чувства всё отчётливее возвращались к нему, застревая острыми занозами в мозге. Ощущались тупая боль в затылке и небольшая тошнота (похоже, два удара головой не прошли без последствий). Ставшая мокрой повязка, плотно закрывающая рот, мешала дышать. Г. изо всех сил дёрнул руками: ему ужасно хотелось избавить себя от этой тошнотворно мерзкой тряпки. Но, как только он совершил рывок, острая резкая боль прошила запястья. С момента похищения наручники успели их сильно покалечить. А пока похищенный висел на столбе, руки, принявшие на себя бо;льшую часть веса тела, ужасно занемели, и сейчас кровь, вернувшаяся в вены, впивалась в мышцы сотнями острых иголок.

Чем больше прояснялась голова Г., тем больше боли тот испытывал. Постепенно к нему пришло осознание того, что его тело находится в неудобной позе, изменить которую возможности не имелось. Стоя на коленях, спиной он опирался на столб, опоясывая его руками и ногами, скованными сзади. Наконец, пленнику хватило сил для того, чтобы открыть глаза. Но яркий свет трёх прожекторов лезвием полоснул по сетчатке, заставив крепко зажмуриться.

В эту минуту всё его существо заполнил страх, выстукивания, будто на огромном барабане, ритмичную мелодию в груди. Казалось, что сердце вот-вот проломит рёбра и, вырвавшись на волю, убежит прочь. От такого запредельного пульса дышать становилось всё тяжелее, тем более, разбитым носом.

Страх усиливался с каждой секундой. И голос в голове пленника, по началу еле слышно шептавший, уже кричал на пределе громкости, заполняя, всё ещё не совсем ясное, сознание, одним единственным вопросом: «Где я?!»

Казалось, что голова вот-вот лопнет от такого невыносимо громкого голоса. И Г. понимал, что избежать этого можно было только одним способом: выяснить ответ на вопрос. И он, собрав всю свою волю, решил открыть глаза, которым эта идея явно не нравилась.

Попытка просто взять и разжать веки не увенчалась успехом. Чтобы уменьшить количество света, попадающего на уже и без того обожжённую сетчатку, Г. решил опустить голову настолько низко, насколько мог, и смотреть в пол. Со второго раза ему это сделать удалось: сквозь чересполосицу ресниц он видел грязную серую бетонную поверхность под своими коленями.

Немного привыкнув к необыкновенно яркому освещению, пленник осмелился приподнять глаза. Ему удалось рассмотреть непосредственно напротив себя, примерно на уровне головы, прожектор, бьющий светом прямо в лицо. Слева и справа, где-то в полутора метрах от центрального, стояли ещё два. Они располагались на полметра выше, но направлены были так же, как и первый, в упор на Г. Кроме непомерно яркого света этих трёх ламп, бьющего по глазам из, казалось, кромешной темноты, разглядеть что-либо не представлялось возможным.

Пленник отчаянно пытался понять, есть ли здесь кто-то, кроме него. Было тихо. До Г. доносился лишь один звук: мерное жужжание осветительных приборов. Щурясь, он силился что-нибудь рассмотреть. Задерживая дыхание, прислушивался к звукам. Но все его усилия были тщетны: войну со слепящим светом его глаза явно проигрывали, а уши слышали лишь тяжёлое дыхание своего хозяина и дотошное непрерывное электрическое жужжание ламп.

Наконец, исчерпав все свои возможности исследования окружающей местности, пленник решился на рискованный (судя по опыту, полученному в фургоне) шаг: он закричал, на сколько это позволяла сделать повязка. Его громкое мычание вернулось к нему из темноты раскатистый эхом. Это дало понять, что помещение имеет внушительные размеры, и, похоже, пустует.

Крик отнял у Г. много сил. Около минуты ему потребовалось на то, чтобы отдышаться. Упрямый воздух неохотно протискивался сквозь разбитый отёкший нос, как и через завязанный тряпкой рот.

Едва оправившись от первой попытки, почти отчаявшийся пленник предпринял вторую. Дёрнувшись вперёд, он ощутил адскую боль в запястьях, от которой изо всех сил завыл, едва не лишившись чувств.

— Так и руки вывихнуть недолго, – послышался голос из-за прожекторов.

В это время Г. рьяно пытался отдышаться, жадно втягивая воздух в лёгкие. В его глазах потемнело, на теле выступил холодный пот. Пленник держался, как мог, чтобы не потерять сознание. Голос, неожиданно возникший, казалось, из ниоткуда, он сразу же узнал: без сомнений, это была всё та же дама с пистолетом, напавшая на него сегодня.

— Будешь себя тихо вести – сниму повязку, – сказала она, затем добавила, – Кивни, если хочешь этого.

Перспектива избавиться от осточертевшей тряпки во рту была крайне соблазнительна, и Г. кивнул.

Похитительница неспешно вышла из-за своего светового укрытия и направилась в сторону пленника. Чем больше сокращалось расстояние между ними, тем более усиливалась тревога, и без того, крайне напуганного Г. Как показал сегодняшний опыт, обходительного обращения с собой ждать не стоило, но какие ещё «сюрпризы» могла преподнести ему эта женщина? Можно только гадать. По крайней мере, он был до сих пор жив, хотя это его сейчас не сильно утешало.

Она подошла очень близко. Он на мгновение поднял на неё глаза, и тут же опустил. Наклонив его голову, похитительница развязала повязку и бросила на пол, к ногам.

Наконец-то можно было нормально отдышаться. Пленник ненасытно глотал воздух раскрытым ртом, украдкой поглядывая на преступницу, стоящую рядом и пристально наблюдающую за ним. Лишённый всяческих свобод, он только что вернул себе хотя бы одну, что немного его приободрило. С каждым вдохом Г. ощущал прилив сил и некий внутренний подъём. Через пару минут он настолько осмелел, что решился задать вопрос:

— Где я? – в его тихом голосе читались неуверенность и страх.

Похитительница отвернулась и ушла за световой занавес, дав понять, что отвечать на заданный вопрос не собирается. О дальнейших её действиях Г. мог догадываться только по звукам. Похоже было на то, что она села, и, по-видимому, удобно там устроилась. Затем чиркнула зажигалка, и прожекторы окутало кружевное облако сигаретного дыма, который тут же учуял, хотя и не совсем целый, но ещё способный функционировать, нос пленника.

— Не помню, чтобы я позволяла тебе говорить, – раздалось из-за светового барьера.

Несмотря на явный намёк, Г. всё же продолжил задавать вопросы.

— Чего ты хочешь? Денег? Я найду, сколько захочешь найду. И в полицию не стану сообщать. Отпусти меня, пожалуйста!

— Мне не нужны твои деньги! И, если не хочешь умереть инвалидом, то советую больше не говорить со мной на эту тему.

Пленник, до сих пор смотревший в направлении предполагаемого нахождения похитительницы, после этих слов опустил голову и устремил свой растерянный взгляд в пол. Он не знал, как себя вести, что делать, что говорить и стоит ли говорить вообще... Поэтому сейчас молчал и старался не шевелиться.

Она также не нарушала тишины, лишь изредка выпускала клубы дыма в направлении ламп. Отчего вскоре стало возможным разглядеть отдельные лучи света в густом табачном мареве.

Г. решил воспользоваться отсутствием событий для того, чтобы оценить своё положение. По крайней мере, это должно было хотя бы немного отвлечь от тех страшных мыслей, которые заставляли бешено колотиться его сердце.

Итак. На него напали посреди улицы. Днём. В городе. Угрожая пистолетом, отвели к машине, отвезли в неизвестное, явно заброшенное, место. По пути успели избить. И вот он здесь, стоит на коленях, прикованный к столбу, в свете трёх прожекторов, прицельно бьющих по глазам. Да. Картина, явно не внушающая оптимизма. Теперь Г. понимал, что его жизни ещё никогда не доводилось находиться в такой опасности, как сейчас.

Но мозг, согласно программе самосохранения, заложенной природой в саму суть любого живого организма, упорно искал хоть какое-нибудь основание надеяться на выживание. Едва теплящийся, гасимый холодными доводами разума, огонёк надежды в душе – единственное, что хоть как-то согревало пленника сейчас в этом мёрзлом пустынном помещении. И он отчаянно пытался раздуть сей горячий уголёк в пламя, приводя контраргументы самому себе.

Возможно, кто-то видел нападение. Да, на улице было безлюдно, но, быть может, кто-то смотрел в окно, или даже записывал происходящее на телефон. В наши дни ведь люди всегда держат камеру мобильного наготове. Выкладывают же на YouToube и драки, и убийства, и изнасилования... Удивительно, что с такой привычкой, прочно закрепившейся в современном обществе: в любой нестандартной ситуации нажимать кнопку записи на своём телефоне, раскрываемость преступлений ещё не достигла ста процентов. Поразителен и сам факт существования нарушений закона в городах, в которых, где бы человек ни находился, он обречён попасть в поле зрения вездесущих камер наблюдения или мобильных устройств.

Должны быть хоть какие-то свидетели, заявившие в полицию. Наверняка, на его поиски уже брошена внушительная часть правоохранительных сил Петербурга. Ведь не может же быть так, чтобы посреди города днём человека похитил вооружённый преступник, и этого никто не заметил? Или могло?.. Или людям в нашем мире настолько нет дела друг до друга, что ради своего спокойствия человек способен стать свидетелем преступления и не сообщить об этом в полицию?

Такие тяжёлые тревожные мысли переплетались в голове Г., рождая причудливый узор из надежды и отчаяния, столкнувшихся в одно время в одном месте в душе одного человека.

От рассуждений пленника оторвал звук шагов, направляющихся явно в его сторону. В руках у приближающейся преступницы была бейсбольная бита. Следуя зову инстинкта, Г. дёрнулся в сторону, чем снова наградил свои запястья сильной болью. Как бы ему того ни хотелось, но смена местоположения являлась неосуществимой задачей.

Похитительница остановилась в метре перед пленником. Он резко поднял на неё глаза, но через пару секунд его взгляд сполз на биту, на которой немного задержался, перед тем как снова уставиться в пол.

В воздухе, как заряд электричества, словно потрескивая искрами, накапливалось тревожное напряжение, рождаемое тяжёлой тишиной. Не шевелясь, преступница молча смотрела на Г. сверху вниз. Тот, стараясь не двигаться и дышать, как можно тише, украдкой поглядывал на биту и на пол вокруг себя, изредка, на доли секунды поднимая глаза исподлобья на человека, стоявшего перед ним.

Каменная тишина окутывала их, запрещая шевелиться, не позволяя даже громко дышать. Казалось, что звуки боялись рождаться в этом заклятом тьмой и светом месте. Возможно, пройди так ещё пара минут, и оба этих человека превратились бы в бездыханные статуи. Но вдруг похитительница взяла биту двумя руками и замахнулась.

Г. видел происходящее, будто в замедленной съёмке. Время застыв, стало вязким и липким, как патока. Оно не текло, не неслось стремительным потоком, а лениво размеренно превращало прошедшее мгновение в последующее. На доли секунды показалось, что оно остановилось вовсе. Однако, бита, набрав в замахе приличную энергию, нанесла сильный удар по лицу пленника, вернув тем самым время к привычной скорости течения.

На этот раз не приходилось сомневаться в том, что нос был сломан. Густыми тёплыми струями из разбитых ноздрей потекла кровь. Г. наклонил голову и увидел, как на пыльный пол упало несколько крупных красных капель. Не успел он опомниться от этого удара, как получил следующий, который пришёлся чуть выше подбородка. Губы треснули в нескольких местах, сразу же распухнув, и залили подбородок тонкими потоками крови. Во рту крайне ярко ощущался солоноватый, немного металлический, привкус. Голова закружилась, ладони похолодели, лицо пульсировало сильной болью.

— Не надо! – выдавил из себя сквозь стон пленник.

Однако, не успел он договорить, как получил сильный удар в живот. Дыхание перехватило. Широко открыв рот, Г. отчаянно пытался заглотнуть воздух, громко хрипя при этом. Вдохнуть удалось, но с большим трудом. В глазах начало темнеть, но, собрав всю волю в кулак, ему всё же удалось не лишиться чувств. Пленник низко наклонился вперёд, насколько это позволяло его положение. Измученные руки снова приняли на себя бо;льшую часть веса тела. Силы были на исходе. Ещё одного подобного удара он бы не смог выдержать, не потеряв при этом сознание.

Его мучитель стояла рядом, и, по-видимому, бить больше не собиралась, по крайней мере, пока. Г. часто дышал, непроизвольно издавая при этом хрипы и стоны. Кровь, стекающая по лицу, смешивалась с потом, выступившим на коже. Через несколько минут ему стало чуть легче, и даже удалось отчасти выровнять спину, чтобы хоть немного облегчить участь своих многострадальных запястий.

Заметив, что пленник слегка отправился от ударов, она одним ловким быстрым движением прижала его шею битой к столбу.

— Пожалуйста!.. – едва слышно прохрипел Г., подняв на неё полные ужаса глаза. Больше всего его страшило даже не то, что его жестоко избивали, не объясняя причин, а то, что он был не в силах с этим что-либо поделать.

— Слушай меня внимательно! – начала преступница, – Я расскажу тебе, что будет происходить дальше. Я включу видеокамеру. Ты будешь говорить. Сначала представишься. Затем сообщишь, что тебя похитили и намереваются убить. После этого у тебя будет две минуты на то, чтобы попрощаться с близкими тебе людьми, может быть, сказать им то, что давно хотел, но откладывал на потом. В общем, это время на твоё последнее слово. Тебе всё ясно?

Она немного ослабила хватку, чтобы дать Г. возможность ответить.

— А если я не стану говорить?

— Хм! – ухмыльнулась похитительница и окончательно освободила шею пленника от биты. – Не станешь? – с издёвкой переспросила она, не сводя испытующего взгляда с жертвы.

Сменив интонацию на более серьёзную, она дала заключение:

— Я найду способ тебя заставить. Но это будет больно. Очень больно. Твоё сердце может не выдержать такого. Если оно остановится, я заведу его и продолжу. Ты выдержишь раз пять. Не больше.

Г. зажмурился. В этот момент он с ужасающей ясностью осознал, что попал в руки настоящего маньяка, который, по-видимому, получал огромное удовольствие, доставляя боль своим жертвам. Впереди можно было ожидать лишь издевательства, побои, возможно даже - пытки. После чего, наигравшись с ним вдоволь, его, скорее всего, убьют. Он хотел открыть глаза, но не мог себе этого позволить, потому что знал, что она сейчас смотрит на него в упор, а ему совершенно не хотелось показывать тот животный страх, который царил на данный момент в душе.

— Ну а если и это не поможет, – решила она окончательно добить надежду пленника, — Будем надеяться, что твой брат окажется более сговорчивым, чем ты.

— Не трогай его, – практически закричал Г., с ненавистью и отчаянием во взгляде посмотрев на неё. И, попытавшись взять себя в руки, добавил: – Не трогай, пожалуйста! Мой брат – хороший человек. Он не заслужил... такого... Я сделаю то, что ты хочешь, только не трогай его, прошу! Пожалуйста...

В конце концов, пленник не выдержал, и заплакал от осознания собственного горя, всё тише и тише повторяя беспомощное «пожалуйста».

Несмотря на вечные споры и разногласия во мнениях, Г. очень сильно любил брата. Можно было даже сказать, что роднее К., у него никого на свете не было. Так что своими угрозами преступнице удалось задеть жертву за живое. Морально он был уже почти готов вытерпеть всё, что с ним собирались сделать, но допустить подобные пытки над любимым человеком – никак не мог.

Когда стало понятно, что пленник попался на крючок и уже в ряд ли сорвётся, преступница вернулась в своё логово за прожекторами.

Через пару минут Г. почти успокоился. Он бесцельно смотрел в одну точку где-то на полу, понимая, что только что подписал себе смертный приговор. Яркий электрический свет беспощадно бил по глазам, не подозревая ничего о своей жестокости. Страх в душе пленника постепенно сменился чувством бесконечной пустоты. Будто сам Космос всей неизмеримой глыбой немыслимо огромного чёрного холодно-бездушного пространства ворвался внутрь, в саму суть естества, вытеснив собой и разорвав, расщепив до атомов всё, что там до него жило, страдало, наслаждалось, ненавидело и любило. Теперь в душе Г. не оставалось ничего, кроме этой едкой всеобъемлющей Вселенской пустоты. Им можно было управлять, как безвольной куклой, дёргая за ниточки.

— Я включаю камеру, – начала инструктаж похитительница, – Подними глаза. Ты должен смотреть сюда. Правее. Чуть выше. Да. Вот так. И ещё. Обо мне говорить исключительно во множественном числе. Если из твоей речи можно будет понять, что я – единственный похититель, да ещё и женского пола, ты будешь жестоко наказан, после чего мы сделаем ещё один дубль. И не забудь, после того, как скажешь что должен, у тебя будет только две минуты. За десять секунд до конца времени, ты услышишь удар битой о пол. Всё понятно?

Пленник молча кивнул, не поднимая глаз. Она закончила последние приготовления и дала команду начинать. Г. поднял взгляд туда, где, судя по наводкам похитительницы, находилась видеокамера. Заставить себя говорить было неимоверно сложно. Ведь сказанное сейчас, вполне могло оказаться последними словами в его жизни. Но деваться было некуда, перешагнув через свой страх, он начал.

— Меня зовут Г., сегодня я был похищен, – его речь была сбивчивой, с частыми паузами между фразами, голос плохо слушался, взгляд лихорадочно блуждал, периодически задерживаясь на месте, где должна быть камера: – Меня... скоро убьют... – Он осёкся, опустил голову и на несколько секунд замолчал, чтобы сдержать подступавшие к глазам слёзы. Затем, громко выдохнув, продолжил: – Мне дали возможность попрощаться... Не знаю, что сказать. Никогда не думал, что умру вот так,... в наручниках... К.! – обратился к своему брату пленник, – если ты смотришь эту запись... Я хочу, чтобы ты знал, у меня никого в жизни не было,  ближе тебя. Мы так часто ссорились. И сегодня... – эмоции снова оказались сильнее Г., лишив его возможности говорить. Он низко опустил голову в попытке скрыть мокрый блеск в своих глазах и, переведя дыхание, продолжил, глядя в пол: – Прости меня, пожалуйста. И у мамы попроси за меня прощения, за то, что жил не так, как она того хотела бы. За то, что так редко звонил. Передай ей, что... я её очень сильно люблю.

В этот момент Г. услышал сигнал, возвещающий о том, что до конца записи осталось десять секунд. Им овладела тревога.

— У меня заканчивается время. К.! Я люблю тебя! Очень люблю!

Пленник резко поднял голову, так как услышал быстро приближающиеся к нему шаги похитительницы. Его воспалённые, оттенённые кровоподтеками из-за разбитого носа глаза, судорожно искали объектив камеры, но вместо этого наткнулись на человека в комбинезоне цвета хаки с натянутым на голову капюшоном, с балаклавой на лице, у которого в руках был садовый секатор внушительного размера. От её страшного взгляда по телу Г. прошла волна леденящего ужаса.

— Не надо! – умоляюще прошептал он. В голове проскользнула мысль о том, что казнь собираются записать на видео. И возможность того, что это смогут смогут увидеть близкие ему люди, помутила рассудок Г. Его голос становился всё громче и громче, превратившись в истошный истерический крик: – Пожалуйста! Нет! Не на... – Не успел он договорить, как во рту оказался кляп, и крик превратился в мычание. Снова стал ощущаться острый недостаток воздуха. Понимание происходящего размывалось, и  реальность, словно растворяясь в холодном воздухе, неудержимо уплывала от сознания пленника.

Тем временем, похитительница обошла Г., оказавшись у него за спиной. Ощущение непосредственной близости угрозы, и при этом невозможность что-то сделать, заставляло его сердце выпрыгивать из груди. Интуиция подсказывала ему, что ничего хорошего ожидать не стоит. И, к сожалению, была права. Из-за спины донёсся щелчок, и в ту же секунду, пробежав змейкой вдоль руки, в голову ударила невыносимо острая боль. Ещё через пару мгновений к ногам Г. упал какой-то небольшой предмет, вскоре стало ясно, что это был его окровавленный мизинец, только что аккуратно отрезанный от правой руки. Голова пленника закружилась, руки и ноги похолодели, и реальность, постепенно померкнув, исчезла за чёрной пеленой. Так сознание покинуло его, как будто кто-то, медленно убавляя яркость, отключил свет.

Похитительница выключила видеокамеру и вытащила кляп изо рта Г., чтобы тот не задохнулся. Самый рискованный этап её предприятия был пройден. Всё прошло, как нельзя лучше. Видео записано с первого же дубля и получилось крайне убедительным: все эмоции были яркими, живыми, неподдельными. Пересмотрев ролик она убедилась в том, что серьёзность её преступных намерений не вызывала у зрителя никаких сомнений.

Кроме удачно записанного ролика, к своим достижениям она причислила ещё и нескрываемый ужас пленника, который ей удалось пробудить. Чем больше человек боится, тем проще добиться от него покорности.

Расчётное время пребывания на складе подходило к концу. Настала пора уничтожить все ненужные улики. К тому же, нужно было проверить жизненные показатели Г., до сих пор не пришедшего в сознание.

Похитительница приступила к работе, начав с подготовки пленника к транспортировке. Его пульс и дыхание были в норме, но вид посиневших губ и мертвецки бледного лица рекомендовал вернуть вернуть это измученное тело в чувства прежде, чем сделать инъекцию транквилизатора. Она набрала препарат в шприц, затем взяла нашатырь, натёрла им область под носом и виски Г.

Придя в себя, он жалобно вскрикнул, увидев перед собой своего мучителя.

— Ч-ч-ч! – похитительница приложила к губам испуганного пленника указательный палец: – Тихо. Тихо.

И Г. послушно замолчал. Лишь смотрел на неё широко открытыми глазами. Он снова почувствовал холодок от спиртовой салфетки на своей руке. Когда игла вошла в вену – издал еле слышный стон, поняв, что едва пробудив, его снова намереваются лишить сознания.

— По-жа-луй-ста,– растянув слово по слогам, прохрипел пленник.

— Ну-ну, – ответила на просьбу преступница,– это ведь не больно.

— За что ты со мной так? – обречённо спросил он, прислонившись затылком ко столбу: – Я ведь сделал всё, что ты хотела.

— Именно поэтому ты до сих пор жив.

Транквилизатор подействовал секунд через двадцать после укола. Всё это время Г. не отрываясь смотрел на похитительницу. В его взгляде был то ли вопрос, то ли мольба, а, возможно, и то, и другое, так или иначе, он больше не произнёс ни слова.

Убедившись, что сознание покинуло пленника, она освободила тело от объятий столба, но руки и ноги снова сковала. Дозы транквилизатора должно было хватить, однако связанным, добытый тяжёлой охотой трофей, перевозить было намного безопаснее. После чего забинтовала рану, оставшуюся на месте правого мизинца.

Затем перетащила пленника в легковую машину, предназначенную для доставки их в конечный пункт. Аккуратно уложила его на заднее сидение и накрыла пледом. Стёкла автомобиля были тонированы плотной, почти непрозрачной чёрной плёнкой, однако застраховаться от случайных любопытных глаз, никогда не бывает лишним, особенно, когда везёшь с собой такой необычный груз. Захлопнув двери машины, отправилась заниматься помещением и фургоном, на котором они сюда приехали.

Вернувшись к столбу, к которому всего несколько минут назад был прикован пленник, она окинула взглядом пространство вокруг. Предметы стояли на своих местах и ждали своего часа – часа большого пожара. Находясь в местах, связанных с похищением и работая с предметами, она никогда не забывала надевать перчатки и убирать волосы. А если и были допущены какие-то мелкие промашки, то их должен был уничтожить жаркий бензиновый огонь. И даже если он оставит после себя следы, они не смогут привести к ней, так как за всю свою жизнь ей ни разу не довелось не только сдавать отпечатки пальцев, но и даже побывать в полицейском участке.

«Да уж. Законопослушный гражданин и примерная девочка, – подумала похитительница, ухмыльнувшись, – Я ведь была когда-то такой... – ностальгия на несколько секунд заставила её загрустить, – Безусловно, про меня это можно было сказать ещё сегодня утром. Если, конечно, не брать в расчёт мои мечты... Но ведь за них не сажают!» – а вот эта мысль уже  рассмешила преступницу, вернув её душу в привычное русло бурной реки азарта, текущей в разрез с Конституцией и Всеобщей декларацией прав человека.

С ещё не успевшей погаснуть улыбкой она подошла к предварительно выкрашенному в оранжевый огнеупорному ящику и сложила в него отрезанный палец пленника и видеокамеру, на которой помимо сегодняшнего видео, был записан графический файл следующего содержания: «Тело жертвы будет уничтожено. Палец можете оставить на память.» Затем надёжно закрыла крышку и отнесла ящик в наиболее удалённый от будущего очага пожара угол. После чего, внимательно обдумав, ничего ли не забыто, она направилась за канистрами с бензином. Щедро полив горючим помещение, преступница вышла на улицу и так же, не жадничая, облила внутри и снаружи свой верный Фольксваген.

Мысленно попрощавшись с этим местом, она взяла полную масла стеклянную бутылку с заткнутым тряпкой горлышком, подожгла её, и, немного подождав, пока ткань хорошо разгорится, бросила коктейль Молотова в залитое бензином помещение, и вторую такую же зажигательную смесь – в салон Фольксвагена. Пожар моментально вспыхнул, разбежавшись высокими языками пламени по бензиновым лужам.

«Гори, прежняя жизнь! Гори несчастье!» – вспомнились ей слова из любимого романа. Немного полюбовавшись разрушительной мощью огня, похитительница вернулась к машине, в котором её послушно ждал лишённый сознания пленник. Они тронусь с места. Когда автомобиль выехал на трассу и оставил позади поворот, ведущий на заброшенный склад, она обернулась и увидела столб чёрного дыма. Его сложно было не заметить с дороги. Так что пожарные явно не останутся без вызова. Наверняка кто-то из проезжающих мимо сообщит о возгорании. Сама же она предпочла не рисковать: не оставлять запись своего голоса в пожарной службе.

Подготовка основного этапа операции на этом была закончена. Теперь они ехали в логово похитительницы, тщательно продуманное и старательно подготовленное для содержания в нём пленника.


Завтра
«Потолок и четыре стены.
Для чего мне знать твоё имя?
Кем бы ни были я или ты,
Завтра мы уже будем другими…»
Глеб Самойлов

Сознание медленно возвращалось к Г. Ему снова предстояло тяжёлое пробуждение. На сей раз приходить в себя было особенно сложно. «Похоже, этой дряни она на меня не пожалела, – ещё в полу бреду подумал он, – Что на этот раз? Где я очнусь? Снова в наручниках? И что со мной сделают? Заставят самого себя убить?»  Глаза категорически не хотели открываться. Попытка двинуть рукой подтвердила догадку о наручниках. Но теперь они хотя бы не были скованы за спиной, что не могло не радовать. Судя по ощущениям, он лежал, и, похоже, что на полу. Поверхность была шершавая и прохладная, вероятно, бетонная. Шевельнув ногой, Г. услышал звон.

«А это ещё что такое? Цепь? Неужели меня посадили на цепь?» – замутнённый разум отчаянно пытался выяснить положение дел. «Нужно по-скорее открыть глаза, – беспорядочно вертелись в голове пленника мысли, – Чёрт побери! Как же всё болит!»

Болезненные ощущения усиливались одновременно с прояснением сознания. Колени и запястья ныли, рёбра отдавали острой болью при каждом вдохе, но больше всего мучений доставлял нос. Похоже, он и правда был сломан. Ещё бы ему не быть сломанным, после встречи с увесистой битой, которой предварительно замахнулись от души.

Собрав всю свою волю в кулак, Г. попытался открыть глаза. Ему удалось на пару секунд получить размытое изображение окружающего мира. На этот раз не было ни фургона, ни слепящего света прожекторов. Пленник облегчённо выдохнул. После небольшой передышки к нему вернулось достаточно сил для того, чтобы поддерживать слипающиеся веки в открытом состоянии. И он, наконец-таки, смог рассмотреть, где находится.

Это была небольшая комната, примерно три на четыре метра, поделённая вдоль короткой стороны на две равные половины стальной решёткой, снабжённой решётчатой дверью в части, находящейся сейчас справа от Г. Картина напоминала камеру в тюрьме. Тёмно-серого цвета бетонный пол, такой же мрачный потолок и четыре глухие стены, в которых не имелось даже крохотного окошка. В комнату вела тяжёлая металлическая дверь, находящаяся на длинной стороне периметра, также правее пленника. Рядом с ней в углу, прислонённая к стене, стояла бита. Перед решёткой, в центре помещения по ту её сторону, было установлено кресло так, чтобы сидящему в нём было удобно наблюдать за происходящим в камере.

Слева от себя Г. заметил кровать, под которой стояло прочное пластмассовое ведро, накрытое крышкой, на которой лежал рулон туалетной бумаги. На потолке с внешней стороны решётки висел светильник, направленный на постель. Его нельзя было назвать ярким. Это был единственный источник света, который пленник успел заметить. Тусклое освещение придавало ещё больше мрачности этому и без того невесёлому месту.

Г. стало совершенно не по себе. Чтобы хоть как-то сменить обстановку, он решил сесть. Сил было не так много, как того хотелось бы, но их вполне хватило на то, чтобы усесться, прислонившись спиной к стене. Пленник поджал колени к груди и тут заметил, что был переодет. На нём была чёрная футболка и чёрные спортивные штаны без карманов. От правой ноги отходила увесистая цепь. Приподняв штанину, он увидел, что щиколотку опоясывает полоска толстого металла, согнутого в форме круга, концы которого были сварены вместе. По внешнему периметру оковы была приварена цепь, причём с основанием схвачено каждое звено. После внимательного осмотра пленник обнаружил, что все, по крайней мере, видимые звенья имели запаянные сваркой стыки. Отсутствие замков в данной конструкции породило в его голове резонный вопрос: «Как же на меня это надели?»  Существовал всего один не противоречащий логике вариант: окову сваривали непосредственно на ноге. Г. представил себе процесс, и обрадовался, что был без сознания на тот момент. Ещё раз осмотрев свою щиколотку, он убедился в отсутствии ожогов на коже. «А она, похоже, хорошо владеет сварочным аппаратом, – подумалось ему, – Что же это за человек? Видимо, она – неплохой инженер. Почему же тогда делает всё это? Что ей от меня нужно?..»

Его размышления прервал громкий звук открывающейся входной двери. Похитительница неспешно вошла, взяла стоящую в углу биту и направилась к пленнику. Ему стало не по себе, по зову инстинкта самосохранения, он как можно ближе прижал колени к груди и осмотрелся по сторонам в поисках возможного укрытия, но не сумев найти оного, переключил всё своё внимание на плавно, но стремительно приближающуюся к нему даму, вооружённую битой, с которой его телу уже довелось тесно познакомиться. С каждым шагом преступницы страх пленника всё усиливался, превратившись, наконец, в самую настоящую панику, которую он тщетно пытался скрыть.

Дойдя до центра камеры, похитительница остановилась, окатив Г. своим холодным, вселяющим ужас взглядом.

— На колени! – хорошо поставленным командным голосом приказала она, указав битой место на полу перед собой.

Но парализованный страхом пленник сидел неподвижно. Он молча смотрел на неё исподлобья, забившись в угол между стеной и кроватью.

— Хах! – усмехнулась она, – А ты смелый! – похитительница испытывала Г. пристальным взглядом, но он по-прежнему оставался в оцепенении.

Немного поразмыслив над дальнейшими действиями, она озвучила своё решение:

— За сегодняшнее хорошее поведение, я дам тебе полминуты. Если за это время не исполнишь приказ… Я думаю, ты догадываешься, что будет… Отсчёт начался.

Запуганный донельзя Г. не знал, как поступить. Ему очень не хотелось снова быть избитым. Не представлялось возможным понять, что с ним хотят сделать, ясно было лишь то, что если ничего не предпринять, то его точно накажут. Поэтому, выбрав из двух зол меньшее, он решил исполнить приказ. Добравшись до означенного похитительницей места, переползая по полу с места на место, пленник поднял вопросительный на неё взгляд, уточнив тем самым, верно ли понял, где должен оказаться. Она кивнула в ответ. Опустив глаза, Г. медленно стал на колени, низко склонившись. Его тело била мелкая, едва заметная дрожь.

Преступница медленно обошла вокруг, с явным, почти диким, удовольствием осматривая свой послушный трофей. Остановившись за спиной, она взяла его за плечо, заставив выпрямить спину. Пленник выставил ладони перед лицом, чтобы защититься – он в любую секунду ждал удара.

— Руки опусти! – настойчиво потребовала она, крепко вцепившись пальцами в плечо.

Г. медленно исполнил приказ. Преступница кончиком биты приподняла его голову за подбородок, заставив посмотреть на себя. Затем она нарушила царившее в камере молчание:

— Сейчас я буду говорить. В твоих интересах внимательно выслушать меня. Потом я предоставлю тебе возможность задать вопросы, если захочешь. Всё ясно?

— Угу, – сквозь зубы промычал Г.

— В первую очередь, я хочу, чтобы у тебя было чёткое понимание своего статуса. Ты – не заложник, ты – пленник. Знаешь чем принципиально отличаются эти два понятия? – её голос был спокоен и ровен.

Г. вопросительно посмотрел на неё. Говорить он сейчас не смел.

— За заложника хотят выкуп: будь то деньги, действия или тому подобное. За пленника не требуют ничего – он ценен сам по себе. У заложника есть гарантии того, что ему сохранят жизнь, по крайней мере, до получения похитителями желаемого. У пленника таких гарантий нет. Он не обладает никакими правами. Практически так же, как и в случае рабства, его в любой момент могут убить, если поведение не понравится владельцам.

Г. не отрываясь смотрел в пол. Перед ним открывались крайне не радужные перспективы.

— Я расскажу тебе о двух правилах, которые смогут немного облегчить твоё существование здесь, – холодным тоном человека, цитирующего информацию из справочника, продолжила она. – Во-первых, не пытайся сбежать. За попытку побега – смертная казнь. Причём, имей ввиду, что это не будет быстро и безболезненно. А если, всё же каким-то чудом, тебе удастся это сделать, я найду и тебя, и К. и убью обоих. Преступница и жертва встретились взглядом на несколько секунд. Когда пленник опустил голову, она продолжила, – Во-вторых, безоговорочно исполняй мои приказы. Чем больше будешь сопротивляться, тем тяжелее тебе придётся. И, поверь, побои – не самое страшное из того, что может с тобой здесь произойти. Я долго изучала различные техники пыток. Только практики не хватает. Так что советую не давать мне повод применить свои знания на деле, если, конечно, не хочешь стать инвалидом.

Она выдержала небольшую паузу, в которую ещё раз обошла вокруг пленника, после чего продолжила свой монолог:

— Ты здесь на долго, – похитительница замолчала на несколько секунд, дав Г. время осознать смысл последней фразы. Затем добавила, – Будешь хорошо вести себя – сможешь выйти живым отсюда. Теперь, если у тебя есть вопросы – можешь задать их мне. Сейчас ты имеешь редкую возможность безнаказанно задать любые вопросы.

— Чего ты хочешь от меня? – голос Г. немного дрожал, но он был не в силах что-либо сделать с этим.

— Ты ещё не понял? – удивилась она вопросу, – Ты попал в рабство. Такая формулировка звучит яснее?

— Я думал, времена рабства давно прошли… – тихо, почти шёпотом ответил пленник.

— Наивный человек! Людям всегда хотелось и будет хотеться безраздельно обладать чужими жизнями. Большинство заводит себе котёнка или щенка, а кто-то похищает других людей. Некоторые даже продают их. Времена рабства никогда не закончатся! Не строй пустых иллюзий!

— Ты меня не станешь продавать? – робко спросил Г.

— Нет, – дала она резкий и однозначный ответ.

Наступила тишина. Никому не хотелось сейчас её нарушать. Воздух постепенно наполнялся необъяснимой невыносимой тяжестью. Когда он уплотнился на столько, что обоим стало трудно дышать, похитительница спросила:

— У тебя ещё вопросы есть?

— Отпусти меня… – тихо, со слезами на глазах взмолился пленник, – Я буду молчать… Я денег…

Не успело пройти и пары секунд, как локоть преступницы крепко обвил его шею. Г. машинально за него схватился.

— Руки опустил! Быстро! – страшным холодным голосом приказала она. Пленник резко одёрнул ладони. В ответ похитительница немного ослабила хватку.

— Подобные слова я слышала от тебя в последний раз. Ты меня хорошо понял?

— Да, – прохрипел он.

Ответ её вполне удовлетворил, и она освободила шею Г. от своих чрезвычайно крепких объятий, позволив тем самым дышать. Его сердце часто стучало, а в душе царил полный хаос. Несмотря на весь свой ужас, пленник всё же отважился задать ещё несколько вопросов.

— Для чего ты это делаешь? – спросил он.

— Как и все остальные люди – чтобы получить удовольствие. Можешь считать меня психопатом, если от этого будет легче.

Г. молча опустил глаза. Чувствовалась, что она снова входила в раж. Чтобы как-то её успокоить, он попробовал сменить тему.

— Как тебя зовут? – пленник подумал, что вопрос личного характера может ему помочь, и, как ни странно, оказался прав.

— У меня нет имени, – тихо ответила она спокойным, даже немного грустным, голосом, на мгновение опустив глаза. И с явным сожалением добавила, – Больше нет.

— Но ведь было когда-то?

— Было.

Пленник разбудил в ней тяжёлые воспоминания о прошлом. Чтобы не показывать ему слёз, настойчиво подкатывавших к её глазам, она отвернулась.

— Каким оно было, твоё имя? – найдя слабость похитительницы, Г. почувствовал за собой право вести допрос с пристрастием.

Она прошлась несколько раз туда-сюда по камере, сделав вид, что рассматривает свои ногти. Затем так приблизилась к пленнику, что тот немного попятился назад. Направив на него полный жестокости и устрашающего азарта взгляд, преступница заявила:

— Ты сильно рискуешь, задавая мне такие вопросы!

Они какое-то время молча смотрели друг на друга, ведя безмолвный диалог о превратности судьбы-злодейки. После чего, сменив тон на не терпящий возражений, она сообщила:

— Пора заканчивать. Ты можешь задать ещё один вопрос, последний.

Г. снова уставился в пол. В его голове шумело, перебивая друг друга, целое полчище вопросов, настойчиво требующих ответа. Сложно было выбрать из них всего один. Наконец, после некоторых размышлений, он выбрал самый важный.

— Ты убьёшь меня?

— Это от тебя зависит. Я уже говорила, ты меня, похоже, плохо слушал. Будешь вести себя хорошо – отпущу, правда, не скоро, но отпущу.

Её слова дарили надежду, но доверия не внушали. Если с ним и дальше планируют так обращаться, то долго он не протянет.

Голова пленника, казалось, сейчас взорвётся от мыслей. Ему никак не удавалось понять, как могло произойти то, что случилось с ним. Только человек шёл по улице, никого не трогал, и вот, как будто быстро меняющиеся слайды какой-то безумной презентации, он обнаруживает себя в фургоне, закованным в наручники, потом пристёгнутым к столбу, его избивают, заставляют говорить невероятно тяжёлые вещи, затем отрезают палец, лишают сознания, после чего он приходит в себя, опять же, в наручниках, на полу бетонной камеры, и вот, стоя на коленях он узнаёт, что отныне является рабом некой душевно нездоровой особы. Ни свободы, ни прав, лишь призрачная надежда выжить, причём, скорее всего, став при этом инвалидом. Как же так? Неужели подобное возможно в современном цивилизованном обществе? Наверное, подавляющее большинство, ответят на такой вопрос отрицательно. Никому не хочется думать, что начав однажды утром свой привычный день, он к вечеру может оказаться чьей-то собственностью. Нет. Этого не может быть. Никак не может… Однако, Г. всё же стоял сейчас на коленях, закованный в цепи и с этой минуты становился бесправным безвольным рабом, здесь, в глухой серой камере, расположенной где-то в пределах среды обитания нашего гуманного справедливого цивилизованного общества.

Мысли пленника прервала пол-литровая бутылка воды, брошенная на пол рядом с ним. Он взглянул вверх и увидел взгляд женщины, только ставшей его хозяйкой, полный власти, безумия и, одновременно с этим, сочувствия и жалости. Она смотрела ему прямо в глаза. Затем молча развернулась и ушла, заперев за собой все двери. Г. не сводил с неё своего растерянного взгляда. Он был опустошён. Ему категорически не верилось в реальность происходящего. Всё это напоминало, скорее, какой-то нелепый сон. Тяжёлый, давящий на грудь кошмар, приснившийся в душной спальне, когда отчаянно, но совершенно безнадёжно пытаешься проснуться, освободившись от влажной простыни.

Глаза пленника хаотично скользили по месту его заточения. На потолке он заметил три видеокамеры. «Она ещё и следит за мной? – думал он, – Что же делать? Как выбраться отсюда? …За попытку побега – смертная казнь… Попытаться договориться с ней?.. Так она ведь каждый раз бросается меня душить, когда слышит об этом… За что мне это? Чего я такого плохого сделал в своей жизни? Почему она со мной так?..» Мысли становились невыносимыми. Однако, его повторно спасла от собственных тяжёлых размышлений всё та же бутылка, про которую он почти успел позабыть. Жажда мгновенно заявила о себе. Пленник отвинтил крышку и вдоволь напился. Лишь посмотрев на оставшиеся пару глотков воды на дне, он подумал о том, что это составляет все его запасы, а когда они пополнятся, сказать было невозможно. Но переживать по данному поводу сил уже не было.

Г. посмотрел на кровать, на которой так заманчиво для него, измученного усталостью, болью и страхом, лежал клетчатый коричневый плед и тёмная, по виду мягкая подушка. Собрав все свои силы, он встал и, пройдя несколько шагов, обессиленно рухнул на постель, как будто кто-то ударил его сзади по коленям. С трудом натянув на себя плед,(как оказалось, будучи закованным в наручники, это становится нетривиальной задачей) он без остатка отдался в цепкие объятия крепкого сна.

Пленник проспал пятнадцать часов. За это время похитительница и сама успела как следует выспаться. На данный момент она уже второй час кряду сидела перед монитором, внимательно рассматривая три сцены, выводимые камерами наблюдения из комнаты, где находился Г. Схема их расположения была до мелочей продумана: слепых зон не существовало, объект наблюдения хорошо просматривался со всех сторон, так, что если бы он захотел что-то спрятать у себя за спиной, то не смог бы этого сделать.

Преступнице всё ещё не верилось, что охота удалась, что дело, так долго вынашиваемое в её голове, превратилось из мыслей в реальность. Теперь пленник, живой человек, безраздельно находился в её власти, и ему уже не вырваться, разве что, если она сама того не захочет.

Наконец, похитительницу утомило созерцание своего спящего трофея, и мысли о хорошо проделанной работе уже не приносили былой сладостной эйфории. Ей хотелось играть со своей столь долгожданной добычей, так же, как кошке хочется развлекаться с только что пойманной мышкой.

Она взяла в руки биту и направилась было к двери в клетку пленника, но на полпути остановилась, подумав, что такими темпами её «игрушка» может очень быстро испортиться. Нет никакого интереса сильно изувечить мышь сразу после поимки. Чем дольше и резвее добыча сможет бегать, тем кошке будет интереснее. Поставив биту на место, похитительница выбрала из своего арсенала орудий пыток более изящную вещь: чёрную кожаную плеть. Нежно погладив кончиками пальцев рукоять, она восхищённо улыбнулась. Вдоволь насладившись видом плети, преступница решила продолжить свой путь, но поняв, что прилично задержалась, она решила для начала вернуться к монитору, чтобы проверить чем занимается пленник. И интуиция её не подвела.

На видео Г., по всей видимости, бодрствующий уже несколько минут, стоял у двери в решётке и внимательно изучал устройство замка. Она решила проверить его реакцию: подошла ко входной двери и сделала щелчок ключом. Пленник в испуге бросился в сторону кровати, быстро улёгся и, немного поколебавшись, притворился спящим.

Выждав несколько минут, похитительница зашла в камеру и, остановившись у постели, принялась пристально разглядывать Г., который искусно вошёл в роль поглощённого крепким сном человека. Он лежал, свернувшись в клубок, накрывшись пледом так, что видно было только его разбитое лицо. Довольно жалкая картина.

«Да тебе нужно было в артисты идти,» – подумала она о пленнике. Затем резко откинула плед в угол между стеной и кроватью, стащила Г. за ноги на пол. От падения он моментально открыл глаза и испуганно взглянул на хозяйку. Ему ещё не пришлось опомниться, как его уже тащили за руки в сторону решётки, не сказав при этом ни слова. Достигнув стены из прочных стальных прутьев, его отпустили и отдали приказ:

— На колени! Лицом к решётке.

«Она всё видела,» – пронеслось у него в голове, заставив холодный пот выступить по телу. Происходящее напоминало страшный сон. Но чем больше проходило времени, тем яснее становилось, что это, к сожалению, не кошмар, а жестокая правда жизни. Г. медленно стал на колени, повернувшись лицом к решётке. Похитительница тут же приковала его руки к стальному пруту над головой.

— Что ты делаешь? – пытаясь вытянуть из неё хоть одно слово, спросил пленник.

Но ответа он так и не получил. Вместо того, чтобы что-то сказать, она разорвала на нём футболку. Практически сразу после этого раздался свистящий первый удар плётки о спину Г. Резкая, неожиданно сильная боль прошила всё его тело, забегала колючими мурашками в темени. Он не успел перевести дух, как град рассекающих кожу ударов обрушился на него.

Пленник ничего не чувствовал, кроме жуткой боли, невыносимо громко звенящей в его голове. Его дыхание было частым и прерывистым, неглубоким. Слишком короткие промежутки времени между ударами не давали ни отдышаться, ни набрать воздуха, чтобы сказать что-либо, тем более, закричать. Из глаз толстыми струями текли слёзы, но Г. этого не замечал. Крепко вцепившись руками в прутья решётки, он мысленно просил все силы этого мира об окончании пытки и изо всех сил пытался дышать.

После пятнадцатого удара наступила пауза, и пленник, наконец-то, смог немного отдышаться. Повернув голову назад, увидел своего палача, молча стоявшего за его спиной с плетью в руках. Она решила взять передышку. Похоже, планировалось продолжение. Набрав сколько получилось воздуха в грудь, Г. хриплым задыхающимся голосом прошептал:

— Не надо…

Хозяйка усмехнулась в ответ, ничего не сказав.

— За что? – отчаявшись вымолить окончание казни, спросил он.

— Ты знаешь, за что. Ещё раз попытаешься меня обмануть – отрежу несколько пальцев, разбив их предварительно молотком. А не откажешься от мыслей по обдумыванию плана побега – искалечу так, что ходить не сможешь.

Г. с ужасом слушал, прижавшись щекой к своей руке. Едва хозяйка закончила говорить, как удары снова посыпались на и без того рассечённую спину. Пленник тихо завыл от новых ран, затем, лишившись сил и воздуха, снова замолчал. Лишь с каждым новым взмахом плети, всё крепче и крепче сжимал в руках прутья решётки. Он сбился со счёта, считая удары. Их было два или три десятка, а, возможно, и больше.

Всё закончилось так же резко, как и началось. Хозяйка молча отстегнула его руки от решётки. Какое-то время он ещё стоял на коленях, крепко зажмурившись, вцепившись мёртвой хваткой в стальные прутья. Когда же разжал пальцы, медленно сполз на пол. Преступница всё ещё не уходила – стояла рядом и наблюдала за происходящим. Когда она занесла ногу над лежащим на полу пленником, чтобы пошевелить его, он закрыл руками голову, так как подумал, что снова будут бить, и тихо жалобно пошептал:

— Не надо! – и жалобно завыл.

Едва дыша от боли, пронизывающей всё его тело, он свернулся калачиком, чтобы хоть как-то защититься от избиения, на каждом выдохе еле слышно постанывал, сам того не замечая.

Немного подумав, хозяйка сочла наказание достаточным и прекратила издевательства. Сейчас её основной задачей было сломить пленника морально, убить его волю, надежду выбраться отсюда самостоятельно, воспитать покорность и смирение. По всей видимости, Г. был сильным человеком: уже второй день подряд он стойко выдерживал издевательства над собой. Врождённые гордость и чувство собственного достоинства пустили крепкие корни в его натуре за сорок лет жизни. Их было тяжело уничтожить, даже побоями, цепями и отрезанным пальцем. Что ж, варианта у похитительницы было всего два: либо добавить к коктейлю из физической боли и страха составляющую времени (ах, время! Не было ещё на свете такого человека, которого ты не смогло бы сломать!), либо ужесточить пытки. Первый вариант менее угрожал жизни пленника, зато требовал от хозяйки больше терпения. Второй же грозил тем, что ненароком можно перестараться и убить добытый тяжёлым трудом трофей. «Жаль, что человек – физически столь хрупкое создание,» – подумала она, сделав очередной круг вокруг беспомощно ледащего на полу, почти не шевелящегося тела Г. Понять, что он всё ещё жив, можно было только по звуку его тяжёлого дыхания, сопровождаемого едва слышными стонами.

Похитительница присела на корточки рядом с пленником и медленно отняла его дрожащие руки от лица. Он вскрикнул и зажмурился.

— Посмотри на меня, – скорее попросила, чем приказала она. И, прочитав в его измученном взгляде немой вопрос, добавила, – Не бойся, сейчас бить не буду.

Г. опустил глаза, но она тут же приподняла его голову за подбородок, заставив смотреть на себя. Хозяйка пристально изучала его. От её пристального, смотрящего, казалось, насквозь взгляда, жутко хотелось убежать, спрятаться, отвернуться или хотя бы зажмуриться. Но за это могли наказать, а снова становиться грушей для битья явно никакого желания не было, поэтому пришлось глядеть туда, куда меньше всего хотелось: в лицо человека только что тебя изувечившего. Она, похоже, над чем-то крепко задумалась, хотя, может быть, ей просто приятно было изучать результаты своей «работы». В любом случае, интуиция подсказывала Г., что сейчас её лучше не отвлекать: так будет безопаснее для него.

Внутренний голос пленника оказался прав: она действительно в этот момент размышляла о его дальнейшей судьбе. Взвесив все «за» и «против», хозяйка решила дать времени поработать над уничтожением воли своей жертвы. Приняв решение, она молча встала и покинула камеру, не забыв запереть за собой двери.

Г. снова остался в полном одиночестве. Его будущее оставалось для него полнейшей загадкой. Внезапно вырванный из потока привычной жизни, искалеченный, жадно глотал воздух,  лёжа на полу, будто рыба, выброшенная из реки на берег. Можно было лишь догадываться о том, какая печальная участь ждёт его впереди. Он не знал, ни что делать, ни о чём думать, ни во что верить. Оставалась лишь какая-то глупая, слабая, едва тлеющая где-то очень глубоко в душе, совершенно иррациональная надежда на то, что кто-нибудь придёт, откроет двери, снимет цепи и скажет, что всё это было ужасной ошибкой, и что теперь можно туда, на свободу, под крышу пусть серого, но всё же, такого бесконечно прекрасного в своём величии, неба. И больше всего ему сейчас мечталось о том, чтобы этим «кем-то» оказался его брат, К. Почему-то именно сейчас так отчётливо вспомнилось, как с самого детства он всегда выручал Г. во дворовых потасовках с мальчишками, защищал и помогал, каждый раз подтверждая тем самым ответственный и почётный статус старшего ребёнка в семье.

От воспоминаний становилось только тяжелее. Пленник закрыл глаза и постарался ни о чём не думать. Но долго ни-о-чём-не-думанием ему заниматься не пришлось: звук открывающейся двери резко напомнил о приближающейся опасности. «Что же ей ещё от меня нужно? – пронеслось в его голове, – Неужели снова…» Всё так же неподвижно лёжа на полу, он внимательно следил за каждым шагом похитительницы, опуская глаза каждый раз, когда они встречались взглядом. Она подошла по-ближе, просунула сквозь решётку двухлитровую бутылку воды и поставила её рядом с Г. Затем бегло осмотрела его, похоже, оценивая физическое состояние, кивнула сама себе в ответ на сделанные выводы, и удалилась из комнаты.

Пополнение запасов питья пленника обрадовало. Он открыл бутылку и вдоволь напился. Свежая прохладная вода немного облегчила боль, а учитывая её количество, вполне можно было ещё и умыться, и даже побрызгать немного на пылающую от ран спину. Мог бы Г. когда-нибудь подумать, сколько радости могут принести ему два литра самой обычной воды? Сейчас же пленника, экономно поливающего свою спину водой, можно было назвать чуть ли ни счастливым человеком. Однако, лёжа мокрый на бетонном полу, он постепенно начал замерзать и вскоре понял, что так и простудиться не долго. Ему следовало перебраться в постель. Так как встать представлялось невыполнимой задачей, Г. решил проползти два метра, отделяющие его от кровати. Двигаясь медленно и осторожно, стараясь лишний раз не напрягать спину, он через пару минут достиг цели и аккуратно, без резких движений, взобрался на постель, уютно укутался с головой в плед, и сам не заметил, как в скором времени заснул.

Пленник видел очень странный сон. Будто он сидит в ставшей отныне его домом тюрьме, забившись в угол. К нему подходит похитительница с битой в руках, с каждым шагом увеличиваясь в размерах вместе со своим оружием. А Г., тем временем, становится всё меньше и меньше. Поравнявшись с ним, преступница уже едва помещается под потолок, а он, свернувшийся в клубок и спрятавший голову между коленями, занимает пространство не больше половины квадратного метра. И вот она размахивается огромной двухметровой битой и разбивает Г. вдребезги, как стеклянную банку с томатным соком. Его тело мелкими брызгами разлетается по камере, стекает по стенам, капает с потолка, разливается лужей по полу…

В этот момент пленник проснулся, обнаружив себя в холодном поту. Сердце бешено колотилось, каждый удар отдавал звоном в ушах. Глаза как будто затянулись мутной пеленой. Голова раскалывалась на острые обломки. Волны холода и жара, идущие одна за другой, заставляли тело дрожать. Г. казалось, что он тонет в постели, словно простынь и плед сговорились, и настойчиво пытаются утянуть его на дно, в самую глубь матраса…

Через несколько минут сознанием пленника полностью овладел тяжёлый, давящий на виски и грудь бред, мучающий людей во время сильного жара. Он полностью закутался в плед, невнятно говорил вслух сам с собой, изредка что-то выкрикивая.

Похитительница внимательно следила за мониторами всё это время. Она была готова к такой реакции организма Г., поэтому заранее запаслась целым арсеналом медикаментов, которые могут понадобиться. Медицинского образования она не имела, но обладала аналитическим складом ума. Изучив в период подготовки к охоте множество информации о лечении травм, ею был изобретён собственный целебный «коктейль» из антибиотиков, противовоспалительных и жаропонижающих средств, смешанных в одной капельнице. Пропорции смеси и дозировка итогового препарата были рассчитаны из её личных выводов и рассуждений и пока что не были опробованы ни на одном живом организме. Сейчас настало время проверить собственные логику и интуицию в деле: пленник остро нуждался в медицинской помощи, самому ему было никак не выбраться из того состояния, в котором находился. Игра ва-банк. На кону стояла жизнь человека. Если она ошиблась, Г. умрёт. Немного утешало лишь то, что если ничего не предпринять, то он гарантированно покинет этот жестокий мир. В любом случае, низкая вероятность выше нулевой. И преступница, отбросив сомнения в себе, взяла капельницу и остальные медицинские инструменты, которые могли в данном случае пригодиться, и направилась в камеру.

Она подошла к постели пленника, одёрнула плед, чтобы измерить температуру. Он дрожал, молча направив бесцельный взгляд в простыню, когда почувствовал, что к нему прикоснулись, тихо сказал:

— Так холодно…

Из его глаз медленно стекали слёзы. Г. понимал, что находится на пороге смерти. Пока похитительница вводила катетер в его вену, ему очень хотелось хотя бы как-то отвлечься, поговорить с кем-нибудь, пусть даже с ней.

— Я хочу, чтобы меня похоронили…– начал пленник.

— Что? – плохо расслышав, переспросила хозяйка.

— Я скоро умру. Что ты сделаешь тогда с моим телом? В лесу закопаешь? Утопишь в озере? Сожжёшь? – речь давалась ему с трудом, – Я хочу, чтобы у меня была могила. Чтобы те, кто меня любили, приносили туда цветы…

— Ты не умрёшь! – строго посмотрела она в его глаза.

Больше они не произнесли ни слова. Через несколько минут после того, как капельница была установлена, Г. крепко уснул.



Не бывает атеистов
«Светило солнышко и ночью, и днём.
Не бывает атеистов в окопах под огнём.»
Егор Летов

Пленник медленно открыл глаза. Он лежал на спине в постели. Было тяжело, но уже не так мучительно больно, как раньше. При попытке пошевелить рукой раздался, ставший уже почти привычным, звон. Направив взгляд на запястье, Г. увидел, что его правая рука пристёгнута наручниками ко кровати. Посмотрев в другую сторону, он убедился, что общества стальных браслетов не избежала и левая. Оглядевшись вокруг, заметил над собой капельницу, трубка от которой спускалась к правому предплечью и завершалась катетером, введённым в вену. Немного подташнивало и ужасно хотелось в туалет. Казалось, что мочевой пузырь вот-вот лопнет.

Не прошло и пары минут, как открылась дверь, и похитительница вошла в комнату. «Неужели она постоянно наблюдает за мной? – стало любопытно пленнику, – А как же сон, еда, другие элементарные физические потребности человека? Нельзя ведь целыми сутками сидеть и не отрываясь смотреть на то, что показывают эти видеокамеры?»

Его вопросы так и остались без ответов. Через несколько секунд хозяйка уже стояла у кровати. С явно довольной улыбкой она сказала:

— Я уже начала думать, что ты не очнёшься…

Г. отвёл взгляд, сделав вид, что внимательно рассматривает стену. Он попытался открыть рот, но губы ссохлись между собой. Пришлось потратить какое-то время на то, чтобы разлепить их, нанеся себе при этом минимум увечий. Когда же стало возможным говорить, пленник вымолвил хриплым непослушным ломающимся голосом:

— Мне очень нужно в туалет… – глядя умоляющим взглядом натужно выговорил он.

Она окинула его взглядом с головы до ног, затем ответила:

— У тебя два варианта. Если пообещаешь мне, что будешь вести себя тихо, я освобожу твои руки. Ведро стоит под кроватью. Если ты такого обещания дать не можешь – принесу утку.

— Обещаю. Я сейчас, даже если сильно захочу, ничего сделать не смогу…

Немного подумав, хозяйка достала ключ от наручников.

— Попытаешься выдернуть капельницу – накажу, – предупредила она.

Освободив руки пленника, преступница вышла за решётку и разместилась на стоящем там кресле, явно дав понять, что уходить не собирается. Мочиться под пристальным наблюдением, к тому же женщины, ему ещё не приходилось. Аккуратно сев на край кровати, он спросил:

— Может, ты хотя бы отвернёшься? – в голосе чувствовалась некая обречённость получить отрицательный ответ.

— Нет, – категорически заявила она.

Г. опустил глаза. Терпеть было не возможно, и вариантов скрыться от посторонних глаз, решивших наблюдать за такой интимной процедурой, не представлялось возможным. Держась за кровать, он предпринял попытку встать, однако едва перенеся вес на ноги, рухнул на пол, будто никогда не умел стоять.

Тело совершенно перестало его слушаться, подтвердив свои бунтарские настроения непроизвольным опорожнением мочевого пузыря. Так неудачно упасть нужно было ещё сильно постараться: катетер от резкого рывка вырвался из вены. По руке тонкой струйкой стекала тёмная кровь.

Похитительница подошла к нему вплотную и спросила:

— Что это было?

Г., сам не успев понять ответ на этот вопрос, был дезориентирован: он никак не ожидал такого исхода таких привычных для него действий.

— Я… Мне…– не зная, что сказать, он мямлил что-то слабо разборчивое, – мне не… не хватило сил, – собрав все свои силы, на едином выдохе выпалил пленник.

— Ты всё-таки умудрился вырвать катетер! – заметив кровь, констатировала она.

Её слова прозвучали ровно и спокойно, но их вполне хватило, чтобы посеять панику в душе Г. В ужасе он начал скрести руками и ногами по полу, продвигаясь, несмотря на явно колоссальные прикладываемые усилия, всего на считанные сантименты. Причём, даже определить направление его «движения» было затруднительно.

— Куда это ты ползёшь? – удивлённо поинтересовалась хозяйка.

— Не надо! – умоляюще завыл пленник.

— Чего «не надо»? Я разве что-то делаю? – возмутилась она.

— Не бей меня! Пожалуйста! Я не специально… Так вышло… Мне сил не хватило. Пожалуйста! Не надо… – от страха, вызванного пониманием того, ему грозит очередная пытка, он обезумел и уже почти не отдавал себе отчёт ни в том, что говорит, ни в том, что делает.

Обессиливший и изувеченный, Г. лежал в луже собственной мочи и только что умолял не избивать его за то, что ему не хватило сил сделать два шага до туалетного ведра. От невыносимого чувства обречённости живого существа, попавшего в беспощадную мясорубку немыслимых в своей жестокости событий, он громко заплакал, закрыв лицо руками.

Судя по всему, похитительница добилась своего: пленник был морально сломлен, если даже не сказать, полностью раздавлен. И на это потребовалось не так уж много времени: всего около пяти суток, трое из которых он провёл практически в бессознательном состоянии, под капельницей, прикованный наручниками к кровати. Пытки не смогли сломать его так, как с это сделала тяжёлая болезнь и одиночество – это злое чувство, заставляющее человека ощущать забытым всем миром и брошенным посреди бесконечного необитаемого пустыря где-то на краю Вселенной. Даже ей тяжело было наблюдать за тем, что сейчас происходило с Г. Она решила проявить немного человечности и позволить ему принять душ.

Пол камеры был устроен с небольшим уклоном в сторону угла, противоположного двери в решётке. В самой низкой части находилось сливное отверстие, на потолке над ним висел душевой разбрызгиватель. Вентиль, открывающий подачу воды, находился с внешней стороны решётки. Регулировать температуру воды возможности не имелось: она заранее была настроена на тёплую: около сорока градусов. Для того, чтобы устроить купание оставалось лишь снять с пленника одежду. Самой ей этого делать не хотелось, поэтому она решила поручить эту работу ему самому.

— Раздевайся, – её просьба прозвучала, как приказ.

Г., к этому времени прекративший истерику, был окончательно сбит с толку такой командой, категорически не понимая, что же с ним хотят сделать. Не зная, как поступить, он решил затихнуть и не шевелиться. Прижавшись щекой к полу, он сквозь пальцы краем глаза смотрел на свою мучительницу, ставшую отныне полновластной хозяйкой его жизни, в самом, что ни на есть, прямом смысле этих слов. Спрятавший лицо за собственными ладонями, пленник испытывал некоторое чувство защищённости, которое давало ему повод надеяться, что всё может закончиться хорошо.

Заметив, что Г., услышав приказ, окаменел, хозяйка решила показать ему отсутствие злобных намерений в её планах на ближайшее будущее. Она обработала ранку от резко выдернутого катетера и заклеила её пластырем. Затем сказала:

— Я сейчас выйду. Вернусь через пять минут. К этому времени на тебе не должно быть одежды. Ясно?

Пленник ничего не ответил и находился всё в том же ледяном оцепенении, в котором пробыл до самого ухода похитительницы. Оставшись один, он позволил себе несколько движений и полноценное, не сдерживаемое дыхание. Ему предстояло выбрать из двух зол меньшее. Оказаться нагишом на цепи в клетке представлялось ужасным. Но быть в очередной раз жестоко избитым за невыполненный приказ – недопустимо. Поэтому Г., тяжело вздохнув, приступил к стягиванию с себя одежды. Футболки нём не было. Это немного упрощало задачу. Однако, его мучил один вопрос: как избавиться от штанов, когда правая нога приварена к цепи, уходящей далеко за пределы камеры? Обдумав все варианты, пришедшие в голову, он решил оставить штанину болтаться.

Найдя в себе немного сил, Г. отполз в угол между стеной и кроватью и устроился там. Он сел, поджал ноги к груди, обхватил их руками и положил голову на колени. Наступило время ожидания. Хотя что именно ждать, было неизвестно. Странно, но страха почему-то он не испытывал. Лишь небольшая тревога и прохлада, хорошо ощущаемая нагим телом, слегка приподнимали волоски на его коже.

Через пару минут вернулась хозяйка. Она принесла с собой флакон жидкого мыла, жёлтую синтетическую мочалку, шампунь и зубную пасту со щёткой. Войдя в камеру, сложила всё это в угол, неподалёку от сливного отверстия. Затем подошла к пленнику, достала из кармана большие ножницы и разрезала штаны, чтобы снять их с цепи. После чего вышла за решётчатую дверь, оказавшись снаружи камеры, и объявила:

— У тебя полчаса на всё.

Наконец, она открыла вентиль, и в углу камеры с потолка, искрящимися в желтоватом электрическом свете струйками, потекла вода. Г. очень обрадовался этому звонкому жизнеутверждающему звуку и тут же начал перебираться ближе к душу. Поймав кожей первые капли, он незаметно для самого себя улыбнулся. Впервые за последние пять дней. Удобно устроившись посреди потоков воды пленник какое-то время сидел застыв, наслаждаясь тем, как играючи и нежно стекали по его телу живительные прозрачные струйки. Затем он начал выставлять вперёд свои ладони, сложенные в форме чаши, наполнял их чистой тёплой водой и с пристрастием несколько раз умыл лицо. С каждой минутой ему становилось всё легче и легче. Свежие силы наполняли разбитое тело, смывая страдание вместе с засохшей на коже кровью. Постепенно он нашёл в себе энергии достаточно для того, чтобы помыться полностью, вымыть волосы и почистить зубы.

Когда процедура была закончена, Г. снова сел, обхватив ноги руками и ещё пару минут наслаждался ловлей тёплых капель, пока похитительница не закрыла вентиль. Она повесила на решётку большое махровое светло-оранжевое полотенце. После чего удалилась, дав пленнику хотя бы вытереться не под пристальным наблюдением.

Г. был приятно удивлён улучшением самочувствия. Голова почти перестала болеть, стало легче дышать и даже хватило сил на то, чтобы встать на ноги и, пусть держась за стену, но дойти до решётки. Он вытерся, отряхнул волосы руками, закутался в полотенце и медленно, хватаясь за прутья, побрёл в направлении кровати. Затем, достигнув пункта назначения, улёгся в постель и уютно укрылся пледом.

Его сейчас волновали два вопроса. Когда он сможет вновь оказаться одетым? И с чего это вдруг с ним стали так обращаться: принялись лечить, сняли наручники и дали возможность искупаться? Теперь, когда похитительница сменила гнев на милость, Г. окончательно перестал понимать причино-следственную связь событий. Предугадать, что творится в голове хозяйки, было не в его силах. Как, впрочем, и не в силах любого другого мужчины понять ход мыслей женщины. Едва пленник успел подумать о своей мучительнице, как щёлкнул замок входной двери. И меньше, чем через минуту она оказалась стоящей у постели. Ничего не сказав, взяла его правую руку и защёлкнула один браслет наручников на запястьи, а другой пристегнута к трубе, около двух с половиной сантиметров в диаметре, которая была приварена на пятисантиметровых металлических выносах вдоль всего периметра кровати.

Вдруг Г., неожиданно для самого себя, схватил хозяйку чуть выше ладони свободной рукой и замер, смотря широко открытыми глазами на свою на удивление крепкую, для его состояния, хватку. Через несколько секунд он поднял глаза. Похитительница не пыталась освободиться, она молча смотрела на пленника, но с такой жестокостью во взгляде, что тот резко одёрнул руку, как будто ненароком схватился за что-то чрезвычайно горячее.

Тихий ужас снова наполнил его сознание, лишив возможности здраво мыслить. Он смутно понимал, что только что сделал то, чего делать явно не стоило, но не мог оценить всей серьёзности происходящего.

За считанные секунды левая рука Г. оказалась прикованной ко второй стороне кровати. В следующее же мгновение ладони хозяйки плотно обхватили шею пленника, перекрыв ему доступ кислорода. Он судорожно пытался привлечь на помощь прикованные руки, но лишь заработал себе ещё несколько синяков на и без того уже фиолетовых запястьях. Отчаянно пытался вдохнуть. В голову пришла мысль о том, что это его последние секунды на этом свете. Но хозяйка прервала тишину, и в воздухе проскользнула тень надежды выжить.

— Ещё раз, – медленно, старательно разделяя слова, говорила она, – осмелишься сделать что-то подобное… Я тебя в порошок сотру. Ты меня хорошо понял?

Он сделал попытку кивнуть. Видя, что пленник пытается ответить, она ослабила хватку.

— Не слышу ответа!

— Да! – громко прохрипел Г., сделав долгожданный, очень глубокий вдох.

Выдох вызвал долгий тяжёлый кашель. Сознание же никак не хотело мириться с тем фактом, что руки были прикованы, и пленник, не понимая, что калечит себя, отчаянно пытался вырвать запястья из плена наручников. Постепенно он успокоился, обессиленно разжал кулаки и перестал двигаться. Его наполняло странное необъяснимое чувство: будто только что потерпел ошеломительное разгромное поражение в какой-то чрезвычайно важной битве.

Тем временем, похитительница, дождавшись когда пленник угомонится, ввела катетер в другую, пока ещё невредимую, вену, установила капельницу и сухо объявила:

— Захочешь в туалет – кричи. Здесь микрофон. Если я услышу – приду.

После чего она стянула с него полотенце, поправила плед, и ушла.

Г. в очередной раз остался совсем один, наедине с серыми потолком, стенами и стальной решёткой. Нежданная милость похитительницы оказалась мимолётной, это было только редкое исключение из правил. Несколько минут назад она едва не задушила его, лишив какой-либо возможности защитить себя, за то, что он всего лишь схватился за её руку.

Пленник лежал не шевелясь. Он не знал, что делать, о чём думать, куда смотреть. По всем четырём сторонам вокруг него возвышались глухие тёмно-серые стены, наводящие смертную тоску при одном только взгляде на них, а сверху нависал, тяжёлый потолок, ежесекундно грозящий медленно опуститься и раздавить комнату, подобно колоссальному многотонному промышленному прессу. Опустив глаза, можно было созерцать лишь свои прикованные к кровати руки, да стальную решётку. Если поднять взгляд, открывался вид на капельницу с неизвестным содержимым, неспешно стекающим по гибкой прозрачной трубке через катетер в вену. Судя по тому, что он был жив и не в бреду, лекарство помогало, но как-то не по себе становилось оттого, что лечение оказывалось насильно. Тяжёлые мысли снова водили унылые хороводы в голове Г., сея тревогу и отчаяние, гася последние искры, и без них, едва тлеющей надежды. Он закрыл глаза. Спать сейчас не хотелось, но сон был единственным способом сбежать из этого тошнотворного места. И пленник решил не раскрывать век, чтобы таким образом постепенно уснуть.

Час от часа, день ото дня нити времени, цепляясь друг за друга, спутывались в несуразный корявый клубок, медленно превращаясь в единое целое, части которого невозможно отличить друг от друга. Становилось невероятно сложно понять, сколько времени прошло между событиями: несколько минут, часов, дней… В душе у Г. сложилось чувство, что в этой камере обитала сама Бесконечность. И он ненароком оказался пленником в царстве этой величавой непостижимой госпожи, о существовании которой знают все, но которую никто не может ни увидеть, ни даже представить.

Он не знал день сейчас или ночь, утро или вечер. Какая погода за стенами: дождь ли, снег ли, туман или ветер, светит ли солнце, видны ли звёзды… Само понятие «время» расплылось в его сознании, потеряв свои формы и утратив всякий смысл.

Так пленник провёл ещё пять дней, в полной оторванности от реальности, прикованный наручниками к кровати. Без еды, без одежды, без надежды выжить. Похитительница приходила несколько раз в день: поставить или снять капельницу, подложить или унести утку, дать воды, измерить пульс, давление и температуру. И всё это молча, без единого, ни доброго, ни злого, слова.

На шестой день он проснулся, обнаружив себя лежащим на боку и, одетым. К большому, но приятному удивлению, постель оказалась застлана чистым бельём. На запястьях были наручники, но руки уже не прикованы к кровати. Увидев всё это пленник испытал чувство, которое можно назвать и радостью. Теперь он имел возможность почесать себе нос, укрыться, как удобно, да и что говорить, даже лечь, как захочется! Исчезли и капельница и катетер, от которого вена начала болезненно ныть.

При первой же попытке сменить позу, Г. понял на сколько он ослаб, пока находится здесь. Ему казалось, что прошла целая вечность. А когда вспомнил, что всю эту «вечность» его глаза не видели еды, желудок, забурлив, издал жалобный громкий протяжный вой, оповещая всю округу о том, что измученный организм нуждается в пище. От сильного голода немного мутило.

Неожиданно открылась дверь, напугав пленника до такой степени, что того передёрнуло. Подойдя к кровати с внешней стороны решётки, похитительница отдала ему приказ сесть. Он усомнился в своих физических возможностях, однако постарался исполнить указания, к тому же, самому уже крайне надоело находиться в горизонтальном положении. После нескольких минут грандиозных усилий Г., наконец-таки, сидел на кровати, опираясь спиной о стену.

— Подвинься к решётке, – продолжала отдавать распоряжения она.

Пленник медленно, но верно, достиг и этой цели. Он посмотрел на хозяйку взглядом, в котором явно читалась просьба не отдавать больше подобных приказов. Его немного пошатывало из стороны в сторону, несмотря на то, что спина имела надёжную опору. Чтобы придать своему телу более устойчивое положение, Г. решил дополнительно опереться плечом на решётку. Его силы были на исходе.

— Пей! – хозяйка протянула ему пластиковый стаканчик с какой-то серовато-белой жидкостью.

Он взял стакан, едва удерживая его в руках, и, не задавая вопросов, сделал глоток. Вкус показался знакомым, но это не могло компенсировать того, что порошковая взвесь оказалась крайне противной. Пленник поморщился и поднял на похитительницу вопросительный взгляд.

— Знаю, что гадость, но ты должен это выпить, – ответила она на так и не озвученный вопрос.

Г. зажмурился, выдохнул и залпом выпил всё содержимое стаканчика. Не успел он опомниться, как рядом с ним оказалась открытая бутылка с водой. И очень кстати! Потому что ужасно хотелось запить чем-нибудь эту несусветную дрянь.

Похитительница ушла, но через пару минут вернулась с большим куском хлеба и бутылкой какой-то мутной жидкости. Она протянула пленнику сквозь решётку еду, тот, не раздумывая, обеими руками схватил ломоть и жадно откусил, сколько смог. Его желудок издал громкий звук, радостно предвкушая получение пищи. Хлеб был необычайно ароматным и вкусным, свежим и мягким. Г. подумал, что никогда ещё такого не ел.

— Это куриный бульон, – сказала хозяйка, дав ему бутылку.

Он ловко отвинтил крышку и принялся пить, заедая хлебом. Бульон был наваристым и ещё тёплым. Первый раз в жизни Г. так сильно радовался еде, причём настолько неискушённой.

Похитительница стояла рядом и не с меньшей страстью, чем пленник ел, наблюдала за ним. Наконец, когда от трапезы уже ничего не осталось, она ушла, оставив после себя пару бутылок питьевой воды. Так начались первые недели Г. в плену. Тянулись серые однообразные дни. Будни. Проклятье современности. От них не скрыться никому. Никогда. Они настигнут всегда, везде, и каждого. Чем бы человек ни занимался: бурным бесшабашным весельем или спокойным отдыхом, увлекательной работой или изматывающим осточертевшим заработком на жизнь. Его неизбежно настигнет стая серых жестоких волков, похожих друг на друга, как две капли воды. Настигнет. И разорвёт на части живое трепетное начало человеческой души, заставит стераться границы между вчера и сегодня, уничтожит влекущее сияние непознанного, отравит жизнь ощущением, что уже всё было увидено, всё испытано, что в мире нет и не будет ничего нового, ничего завораживающего, прекрасного, неизвестного. Кем бы человек ни был, его всегда настигнут бессердечные беспощадные хищные будни, превращающие цветное в серое.

И в плену Г. не избежал этого проклятия. Он привык. К наручникам, к решётке, к глухим стенам, к приказам встать на колени, к унижениям и побоям. Его кормили раз в день. Этого было мало для полноценной жизнедеятельности, но достаточно для того, чтобы хватало сил как-то передвигаться по камере и не сойти с ума от голода. Радовало только то, что водой всегда снабжали в избытке.

Похитительница приходила довольно часто. Как правило, все её посещения начинались с приказа «На колени!». Далее мог следовать из следующих сценариев развития событий. Либо она усаживалась на кресле перед решёткой и молча наблюдала за Г. Либо входила в камеру и затевала беседу, зачастую больше подходящую то на допрос, то на моральную пытку, чем на диалог. Либо избивала, правда, обычно не до полусознательного состояния. Иногда ей удавалось найти какой-нибудь повод для рукоприкладства, а порой и предлога искать не хотела: била просто так, не пытаясь скрыть получаемого удовольствия от процесса. Нанося удары, она ощущала прилив трепета и восторга. Волнами всё её естество окатывало то до боли колючим холодом, то пульсирующим жаром. Волны разливались по телу, затем, стремительно набирая мощь, объединяли усилия и ударяли направленно в голову, заставляя весёлые мурашки бегать под кожей от темени к затылку.

Порой бывало и так, что эти три сценария могли смешаться в любом соотношении. Например, хозяйка могла избить Г. после относительно мирной беседы, после чего выйти за решётку,  сесть на кресло и молча наблюдать за ним. Ему было запрещено вставать с колен, пока она не покинет комнату. Приходилось стоять, как экспонату в музее, пока ей это не надоест.

И вот наступил очередной день, такой же, без конца и начала, как и все остальные. Г. сидел на кровати, забившись в дальний от решётки угол, укутавшись в плед в попытке согреться. Он много думал, но мысли не были о чём-то конкретном. Как обычно – всего лишь обрывки вечно заходящих в тупик рассуждений о том, как отсюда выбраться, потрёпанные временем и пережитыми ужасами проблески воспоминаний о родных, о друзьях, о той, прошлой, жизни которой его лишили. О том, сколько бы он мог сделать, не попади в сюда.

Но всё же один вопрос беспокоил пленника на данный момент больше всех остальных. Это был вопрос веры. Он не давал покоя всю жизнь, ещё со времён отрочества. А теперь, когда Г. всё предоставленное ему время проводил наедине с самим собой, этот вопрос особенно мучил его. Когда-то он принял православное крещение, причём по своей воле и уже во вполне осознанном возрасте. Было время – на его груди всегда висел крестик, и не существовало сомнений в том, что делать утром по воскресеньям. Несколько недель Г. исправно ходил на воскресные службы. Потом походы стали всё реже и реже, пока, в конце концов, не прекратились вовсе. Но веры как таковой, того всемогущественного светлого чувства, от которого растворяется любая тьма, завидев ещё издали его величественные, сверкающие чистым золотом, отблески, у него никогда не было. Он никогда не понимал ни набожности, ни религиозности. Но здесь… Сейчас… Так хотелось верить! Пусть в какую-нибудь немыслимую силу, но всё же верить. Слепо. Иррационально. Не пытаясь найти ни объяснений, ни доказательств. Отдаться этому чувству полностью, без остатка, всем естеством.

«Светило солнышко и ночью и днём.
Не бывает атеистов в окопах под огнём.
Добежит слепой, победит ничтожный.
Такое вам и не снилось…»

Пленник тихо, почти не слышно, скорее чисто символически шевеля губами, напевал слова одной из своих любимых песен, которые на сей момент оказались как нельзя лучше описывали его нынешнее душевное состояние. Он ухмыльнулся и подумал: «Да уж. Точно. Не бывает…» Г. ощущал сейчас себя тем самым дурачком. Всю жизнь что-то искал, чем-то занимался, но так и не смог понять, чего же ему всё это время так не хватало. Никогда толком ни во что ни верил, ни в Бога, ни даже в собственное ремесло. У него не имелось того, что называют таким громким словом «мечта». А у кого она есть? Все хотят много денег, собственное жильё, дорогущую машину, съедающую тоннами бензин, жену-супер-модель или мужа-победителя олимпийских игр или олигарха. Некоторые ещё несколько раз в жизни задумываются о том, что было бы хорошо, если бы в мире не было войны, и то обычно на экзаменах по литературе и философии. Кто-то хочет «Туда-где-нас-нет» и думает о том, что где-то там будет лучше, потому что «живут же люди». И всё это, подхваченное из книг, кино и общепризнанных идеалов, мы жадно присваиваем, нарекая своей «мечтой». Хотя это всего-лишь низкосортные полуфабрикаты. Без мечты жить нельзя. Вот и выбирай себе что-то из оглашённого списка. Не нужно думать. Остаётся только подогреть на синем пламени эгоистичных амбиций, и вот она – готовая, сверкающая лоском, но в большинстве случаев, трагически недостижимая пустая цель жизни. Одобренная родителями, друзьями и коллегами. Цель, которая топит и душит почти все семь миллиардов людей на планете. Которая не принесёт счастья, даже если её достигнуть. И Г. был как раз из числа этих семи миллиардов. Прожив бо;льшую половину жизни, он так и не понял, чего же от неё хочет.

Ему не удалось сделать даже того малого, на что уж точно способен каждый: сделать счастливым хотя бы одного человека на свете. Он был женат дважды, имел сына от первого брака. Но так и не смог сохранить ни любовь, ни семью. Не получилось стать ни заботливым мужем, ни уважаемым отцом семейства. По сути говоря, вышло так, что родителем он являлся скорее формально, чем фактически. Первый брак распался, когда ребёнку ещё не исполнилось четырёх лет. С тех пор Г. видел сына сначала по выходным раз в месяц, а затем, ввиду неотъемлемой нервотрёпки и кучи упрёков, лавиной сыпавшихся на него от бывшей жены, свидания становились всё реже. Пока не превратились в рутинные счета на выплату алиментов и незатейливые открытки ко дню рождения и на Новый год. О втором – и говорить не стоит. Это можно было назвать, скорее, ошибкой, чем семьёй.

А каким сыном-то он сам был для своих родителей? Вечно откладывающим «на потом» звонок матери. Которая стала вдовой примерно в том же возрасте, в каком он был сейчас. Она осталась одна с двумя сыновьями-подростками, которые через несколько лет выросли и разошлись каждый своей дорогой, уведшей их далеко из родного городка в полный возможностей мегаполис. После этого она осталась совершенно одна на закате лет. Страшно; одиночество в старости. Два-три телефонных звонка в месяц от сыновей, преимущественно от старшего, да могилка любимого мужчины – вот и всё, чем она жила. Ей удалось договориться, чтобы для неё оставили место на кладбище рядом с мужем. Чтобы после смерти снова быть с ним вместе, но в этот раз уже навсегда, точнее, пока какой-нибудь предприимчивый делец не решит продать территорию старого кладбища под строительство очередного торгово-развлекательного комплекса.

Г. знал, что не оправдал материнских надежд. Поэтому старался звонить ей как можно реже. Ему не довелось закончить университет, в который мать огромными усилиями убедила его поступить. Не удалось построить какой-то выдающейся карьеры. Делал, что получалось. Зарабатывал, сколько платили. В общем, был самым что ни на есть «обычным» человеком, со своими маленькими победами и поражениями, радостями и горестями. Но не смотря на всё это он знал, что мать его всё равно очень сильно любила, той самой безусловной безграничной любовью, какой способна любить женщина своего ребёнка. Г. подумал, что она сейчас наверняка безутешно горевала по пропавшему сыну. «Только бы ей не показывали того видео со склада, – переживая за материнское сердце, то ли молился, то ли просто говорил сам с собой он, – надеюсь, этого не произойдёт…»

Его размышления прервал звук открывающегося замка входной двери. «Что теперь? – насторожился пленник, – Снова бить? Ведь это больно… Господи, сделай так, чтобы всё закончилось! Знаю, что не умею молиться, но услышь меня, пожалуйста! Я не могу так больше. Прошу, забери меня отсюда!»

Г. заметил в руках хозяйки небольшой пластиковый контейнер. И прежде, чем он успел подумать о том, что там, возможно была еда, его желудок озвучил аналогичное предположение громким урчанием, слышным даже в самых удалённых уголках комнаты.

Она подошла, просунула контейнер через решётку и дала команду:

— Ешь!

Г. спешно подвинулся по-ближе. В контейнере он с большим удивлением обнаружил варёную картошку, приправленную растаявшим сливочным маслом и аппетитную жаренную небольшими кусочками свинину. Как только крышка была открыта, невероятно вкусный запах моментально распространился по всей комнате. Учитывая то, что его меню в последнее время состояло преимущественно из хлеба и воды, иногда с куриным бульоном, иногда с кусочком какой-нибудь колбасы, такую трапезу можно было назвать пиром. Сейчас в распоряжении пленника была даже ложка, что случалось крайне редко, ввиду того, что, как правило, необходимость в столовых приборах отсутствовала.

Получив еду, он хотел отодвинуться в глубь камеры, на психологически более комфортное расстояние от похитительницы, но получил приказ остаться у решётки. Озираясь по сторонам с небольшой опаской, пленник начал есть.

Хозяйка удобно устроилась на своём кресле, и, понаблюдав пару минут за тем, как Г. с треском уплетает обед, который одновременно является для него и завтраком, и ужином, спросила:

— Вкусно?

— Да, – он на несколько секунд поднял глаза, удивившись вопросу, но быстро продолжил есть, побоявшись, что его могут лишить пищи.

— Если у тебя есть какие-нибудь вопросы, я могу на них сейчас ответить, – объявила она, прикурив сигарету.

По всей видимости, настроение у неё сейчас было хорошее, можно даже сказать, в какой-то степени, добродушное. Г. знал, что в такие моменты ему бояться нечего. Видимо, иногда ей хотелось побыть «хорошей». От зла люди быстро устают. Даже самый последний подлец и тиран испытывает потребность творить добро, хотя бы изредка. Доброта – есть суть человеческого естества. Без неё человек лишается жизненных сил и самого смысла существования, и как следствие, погибает. Не только морально, но и физически. Только то, что является добром, может дать силы жить дальше. Будь то любовь, надежда, вера, сострадание или то самое чувство, суть которого никто не может объяснить, но которое в простонародье называют словом «счастье».

Воспользовавшись моментом, пленник, дожевав очередную порцию лакомства, спросил:

— Сколько я уже здесь?

— Сегодня – тридцать шестой день, – ответила хозяйка.

Он задумался на какое-то время, затем бегло окинул взглядом комнату, после чего продолжил есть.

— А по твоим расчетам сколько выходило? – похитительнице сейчас явно хотелось поболтать.

— Не знаю. Я каждый раз сбивался со счёта, – сказал Г., не отрываясь от еды и не поднимая глаз.

— Ну, хотя бы примерно, – настояла она.

— Я думал, месяца три, – пленник сделал вид, что внимательно рассматривает еду. Было заметно, что ему тяжело говорить на эту тему.

Выдержав короткую паузу, она задала другой вопрос.

— Чего тебе больше всего не хватает?

Он перестал жевать и поднял на неё широко открытые блестящие от переизбытка влаги глаза.

— Я имею ввиду, каких предметов, – уточнила хозяйка.

Г. немного передёрнуло, и он отвернулся.

— Сложно ответить, – слегка надорванным голосом сказал он и отправил очередную ложку в рот.

— А ты подумай. Время есть. Я никуда не спешу.

— Зачем ты это спрашиваешь?

— Хочу знать. Это единственная причина, по которой люди задают вопросы: они хотят получить ответы.

С таким высказыванием не поспоришь. Пленник молча продолжал жевать, размышляя о том, что ему говорить. Ситуация была странная, даже немного нелепая. И он знал, что отмолчаться не выйдет.

Конечно, больше всего на свете ему не хватало свободы. Но это не предмет, хоть её и можно и подарить, и отнять. Г. подумал, что, судя по её необычному поведению, есть вероятность, что она действительно намеревается дать ему то, что он попросит. В таком случае, нужно просить то, в чём скорее всего, не откажут. Он всегда любил рисовать, к тому же, если будет где и чем писать, можно было бы вести что-то в роде дневника. Хоть какая-то замена нормальному человеческому общению. В итоге, доев, пленник озвучил свой выбор.

— Ключи от дверей и цепи ты мне в ряд ли дашь… – попытался пошутить он, издав звуки, отдалённо проходящие на смех, затем замолчал и, сменив выражение лица на серьёзное, сказал, – Я хотел бы ручку и тетрадь.

— Я поняла, – сухо заключила она.

Тон этой фразы не давал никаких шансов оценить перспективы просьбы. Через несколько секунд хозяйка встала, молча забрала у Г. контейнер и ложку и ушла. Каждый раз, когда она покидала комнату, он испытывал странное чувство, которое не мог объяснить. Ему было совершенно понятно, почему по его телу пробегал колючий холодок каждый раз, когда раздавался щелчок замка входной двери. Но когда похитительница уходила… Становилось… грустно? Сложно сказать, как назвать это ощущение. И с каждым разом это непонятное чувство набирало силу, приобретая всё более чёткие формы и более яркие краски. Сейчас пленник поймал себя на мысли, что хотел бы, чтобы похитительница осталась.

Одиночество становилось до такой степени невыносимым, что он испытывал острую потребность быть рядом хоть с кем-нибудь, пусть даже с самым жестоким и непредсказуемым человеком, которого ему довелось встретить на своём жизненном пути. Г. доводилось слышать о том, что заложники иногда начинают сочувствовать своим похитителям, и, больше того, начинают помогать им и даже влюбляться в них. Этому явлению психологи дали какое-то хитроумное научное название. Раньше подобные феномены он считал попросту бредом, пустыми байками из Интернета. Сейчас же его мнение по данному вопросу начинало меняться.



Она
«Я пытался быть справедливым и добрым.
И мне не казалось ни страшным ни странным,
Что внизу на земле собираются толпы
Пришедших смотреть, как падает ангел…»
Илья Кормильцев

Ещё пару недель после этого разговора ничего особенного не происходило. Поведение похитительницы осталось прежним. Но вот настал день, сильно выбившийся из привычного обитания Г. в неволе. Входная дверь открылась с пинка ногой и нараспашку. Хозяйка медленно, пошатываясь, вошла в комнату. Ещё ни разу пленник не видел её в таком состоянии: она была до такой степени пьяна, что едва держалась на ногах. В руке у неё была наполовину пустая бутылка коньяка. Подойдя к решётке, похитительница скомандовала:

— Сюда иди!

Несмотря на то, что её язык сильно заплетался, а ноги еле удерживали тело в вертикальном положении, было похоже на то, что она вполне осознаёт, что делает. И от этого становилось ещё более жутко.

Г. с опаской, но приблизился. Как и следовало ожидать, следующим приказом было стать на колени. Как только он это сделал, его руки оказались прикованными наручниками к решётке. Хозяйка взяла пленника за волосы, прислонила его голову к прутьям, приставила к губам горлышко бутылки и тоном, не терпящем возражений, сказала:

— Пей!

Возможность выпить спиртного обрадовала Г., пусть даже это пришлось делать далеко не самым удобным способом. За два приёма бутылка почти опустела. От такого количества коньяка, выпитого почти что залпом, пленник ещё какое-то время прокашливался, жадно глотая воздух. Хмель быстро ударил ему в голову, помутив сознание. Начало немного подташнивать, но рвотные позывы удалось сдержать усилием воли.

Хозяйка села на пол рядом с ним, прислонившись к решётке и, выдержав небольшую паузу, начала говорить.

— Ты, наверное, ненавидишь меня, да? – она перевела взгляд на Г., не поворачивая головы.

Пленник молчал, сбитый с толку вопросом.

— Мы оба пьяны, так что давай начистоту, – предложила похитительница, видя его смущение.

— Есть немного, – робко ответил он, опустив глаза.

— Тогда скажи мне, что бы ты со мной сделал, если бы тебе представилась такая возможность? Только не ври, что не хочешь мести! Всё равно не поверю.

Разговор явно не сулил Г. хорошего конца. Он понимал это, даже в состоянии сильного опьянения. Как за ложь, так и за правду, его могли в буквальном смысле растерзать.

— Зачем ты задаёшь мне такие вопросы? – предпринял попытку уйти от ответа пленник, – Ты ведь в любом случае меня пытать будешь…

— Не пытайся сменить тему, – сухо оборвала его хозяйка.

— Я бы тебя сильно избил, потом заковал в цепи и оставил умирать здесь, в полном одиночестве, – набравшись смелости, на одном дыхании выпалил Г., сам от себя не ожидая таких слов. Потом посмотрел на неё широко открытыми, полными ужаса и слёз глазами. Он только что осознал, что за то, как прозвучало сказанное им, его могли замучить до смерти.

— Значит, вот так… – она глубоко задумалась, глядя на пленника, но явно не видя его.

Затем поднялась, стала ходить туда-сюда по комнате. С каждой секундой в ней закипала ярость, несмотря на то, что ответ был получен вполне ожидаемый. Эмоции настолько захватили власть над её сознанием, что даже потеснили влияние алкоголя. Отхлебнув немного коньяка, оставшегося на дне, она подошла к Г., окинула его свирепым взглядом, затем размахнулась и, ударив со всей силы, разбила бутылку о стальные прутья. Осколки звонко разлетелись по всей комнате. В руке хозяйки осталось бутылочное горлышко с острыми краями. Она внимательно изучила только что полученное стеклянное оружие и быстро направилась к двери в решётке.

«Что же я наделал?!» – охваченный леденящий ужасом, подумал пленник, осыпанный осколками стекла. Слова, которые он только что произнёс вслух, вполне могли оказаться его последними словами. Сердце бешено колотилось. Казалось, что оно вот-вот выпрыгнет из груди. Когда подошла хозяйка, Г. замер в ожидании расправы. Она взяла его за волосы и запрокинула голову назад, на что он тихо вскрикнул, но так ничего и не сказал. Пленник ощутил приставленный вплотную к своему горлу острый край горлышка разбитой бутылки. Он крепко зажмурился. Время застыло на несколько секунд, затем стеклянное лезвие полоснуло, но не по шее Г., а по его щеке.

— Мразь! – в сердцах во весь голос закричала хозяйка, выпуская на волю остатки своей ярости. После чего развернулась и быстро ушла, старательно пытаясь скрыть мокрое от слёз лицо.

Все те мучения, которые она доставляла своему пленнику, её сознание воспринимало как свои. Собственной кожей похитительница ощущала каждый удар, каждый порез, испытывая при этом невероятное наслаждение от этих страданий. Её душу так же, как и душу Г. разрывала неизлечимая боль потерь. Судьба жестоко и беспощадно отобрала прошлую жизнь у них обоих.

Хозяйка однажды упомянула в разговоре, что когда-то у неё было имя… Всего три года назад ей принадлежало не только это. В те, кажущиеся сейчас такими далёкими, времена, уходящие с каждым днём всё дальше и дальше в бездонные туманные просторы памяти, у неё была тихая жизнь обычного человека. Любящая жена. Заботливая мать. Ответственный инженер. Но однажды она разом лишилась всего, без чего никогда не мыслила своего существования. В тот роковой день в душе этой женщины поселилась тьма, боль стала неизменно верной спутницей и единственной составляющей её жалкой, ставшей никому не нужной, жизни. Через какое-то время она научилась получать наслаждение от невыносимых страданий. Тогда же, в её голове и зародился план похищения. Ей подумалось, что если проведёт кого-то дорогой таких же лишений, которой пришлось пройти ей, то это принесёт облегчение. Но сейчас… Г., сам того не зная, заставил душу своей хозяйки обезуметь от адской агонии: именно сейчас она осознала, что легче ей никогда не станет. Что вместо того, чтобы спасти свою жизнь, ей удалось всего лишь разрушить чужую.

Оказавшись в своей комнате, преступница стала, упёршись обеими руками в стену, и вдоволь, по-женски, наплакалась. После чего начала обдумывать, что же делать дальше. Убивать пленника желания не имелось. К тому же, только что она поняла, что не способна убить человека. Во всяком случае, пока. Да и в таком состоянии явно не имело смысла принимать какие-то серьёзные решения. Самым разумным выходом было оставить всё как есть, а когда наступит предел…. Об этом думать невыносимо. Она прекрасно знала, какая участь ждёт её, когда наступит то самое время. Но даже самой себе не хотелось озвучивать этого страшного, давно принятого тяжёлого решения.

Бросив взгляд на мониторы, она увидела пленника в той же позе, в какой оставила его. Он стоял на коленях, прислонившись раненой щекой к руке, иногда отклоня голову, чтобы внимательно рассмотреть собственную кровь, оставшуюся на коже. Преступнице нужно было найти в себе силы вернуться и навести в камере хоть какое-то подобие порядка. Немного постояв перед мониторами, она взяла себя в руки и, вооружившись веником и совком, направилась обратно, в соседнюю комнату.

Услышав шаги Г. вздрогнул, но глаз так и не поднял. Хозяйка подошла, отстегнула от прутьев наручники и приказала вернуться на кровать, предварительно отряхнувшись от осколков стекла. Несмотря на опьянение, он быстро исполнил полученные указания и ловко забился под плед. Всего через несколько секунд его руки снова оказались прикованными, на этот раз к кровати.

Управившись с пленником, хозяйка приступила к уборке. Внимательно, на сколько это было возможно в её состоянии, подмела осколки и вынесла их из комнаты. Она понимала, что Г. вполне мог незаметно для неё прикарманить один из острых обломков бутылки. Чтобы исключить вероятность самоубийства и вернуть себе утраченный контроль над происходящим, решила накачать его транквилизатором. Сделав укол онемевшему от страха пленнику, хозяйка дождалась, пока сознание его покинет, затем вернулась к себе в комнату, заперев за собой все двери, дошла до кровати и обессиленно рухнула в полные неги и сулящие крепкий сон объятия постели.

Похитительница и пленник долго и крепко спали, не видя снов. Она встала первой. Приведя себя в относительный порядок, направилась в камеру, отстегнула Г. от кровати и принялась будить его. Это оказалось чрезвычайно сложной задачей. Хозяйка стащила неподатливое тело на пол. После многочисленных, но безуспешных попыток вернуть его сознание в этот мир, она решила окатить пленника ледяной водой. Подействовало. Он медленно и тяжело, со стонами, начал разлеплять непослушные веки. Голова раскалывалась от дикой боли. Разглядев перед собой свою мучительницу, он попытался отползти, но тут же был остановлен.

— На колени! – раздался громкий приказ, усиливший и без того пульсирующую в затылке тупую боль.

Конечно же. Чего ещё можно было ожидать. Почти каждый их диалог начинался этой фразой. Г., едва понимая суть происходящего, попытался встать, схватившись за прутья решётки, но руки, как обычно закованные в наручники, соскользнули, и тело беспомощно повалилось па пол, как будто бетонная поверхность примагнитила его. После нескольких неудачных попыток ему всё же удалось оказаться стоящим на коленях. Пленник едва удерживал себя в, как ему казалось, вертикальном положении. Его била дрожь и сильно шатало из стороны в сторону. Взгляд неотрывно прилип к полу, а веки то и дело норовили слипнуться.

— У меня есть к тебе один вопрос, – начала хозяйка.

«О, да! А когда у тебя не было ко мне вопросов-то? – мысленно спорил с ней Г., – Только ты, услышав мои ответы, то избиваешь меня, то калечишь, а то и вовсе кидаешься зарезать… И что же на этот раз ждать прикажешь?» – он быстро поднял глаза, но тут же их опустил.

— Я вчера бутылку разбила. Было много осколков. Скажи, ты, случайно, никакой из них не прикарманил?

Пленник вновь посмотрел на неё и отвернулся. Он понимал, что ничего хорошего ему этот разговор не сулит. Хотелось потянуть время, прежде, чем отвечать.

— Если признаешься сейчас, наказывать не буду, – заявила хозяйка, – Если же будешь молчать или, вовсе, обманешь… Ты сам прекрасно понимаешь, что будет. Я даю тебе две минуты на размышление.

Она запустила таймер на телефоне, села на кровать напротив Г., и направила на него свой пристальный жалящий взгляд. Он молча понуро стоял на коленях, немного покачиваясь. Через минуту поднял воспалённые от слёз глаза и хрипло выдавил из себя:

— Под матрасом. Там, где руки прикованы были…

Хозяйка проверила указанное место, вытащила осколок, положила на свою ладонь и спросила:

— Этот?

Г. посмотрел на кусок острого стекла в её руках. По его щекам резко стекли крупные слёзы. Онемевший от ужаса, он безмолвно ждал жестокой расправы. С каждой секундой звуки вокруг становились всё тише, а свет всё тусклее. Вскоре стало совсем тихо и темно.  Пленник беспомощно упал на прохладную поверхность пола, покинутый собственным сознанием. Хозяйка подошла к нему, пошевелила ногой, проверив не притворяется ли тот, громко вздохнула и отправилась за нашатырём.

Сквозь густую тьму Г. ощутил едкий запах нашатырного спирта. Окружающий мир постепенно возвращался к нему. Он медленно открыл глаза и с глубокой горечью во взгляде посмотрел на хозяйку, сидящую рядом на корточках. Даже отползти не попытался, только спрятал лицо под трясущимися скованными руками.

— Ты убьёшь меня? – бесцельно глядя в одну точку, тихо спросил он.

— Нет, – ответила хозяйка, отняв его руки от лица.

Пленник попытался вернуть ладони на роль своего щита, но похитительница их не отпустила. Его взгляд был направлен в никуда. Пересилив себя, он дрожащим голосом выговорил:

— Я не выдержу… пыток… – и громко заплакал, искривив лицо горестной гримасой.

Подождав, пока он немного успокоится, хозяйка спросила:

— Скажи мне, для чего ты украл осколок?

— Я хотел… чтобы всё это закончилось…– его дыхание было громким и тяжёлым, сопровождаемым стонами, мешающими говорить, – Я думал… думал…

— Ты хочешь умереть?

— Не-е-е-ет! Нет… Не хочу. Я очень устал. Я… я… хочу, чтобы всё это закончилось. Просто закончилось, и всё…

На какое-то время в камере воцарилась тишина. Пленник постепенно утих, перестал плакать, стонать и пытаться вырвать свои ладони из рук хозяйки. Через некоторое время он обречённо спросил:

— Что ты со мной сделаешь?

— Ничего. Я ведь обещала не наказывать, если признаешься.

Пленник посмотрел на неё с недоверием. В доказательство того, что бояться ему нечего, она сняла с него наручники, с которыми тот не расставался последние несколько недель. Оказавшись впервые за долгое время без стальных браслетов, Г. попытался размять искалеченные запястья. Движения причиняли боль, тем не менее, были приятны. Глаз своих он больше не поднимал, только опустошённо смотрел в какую-то отдалённую точку, существующую только в его воображении. Лишь изредка взгляд скользил по рукам, каждый раз снова и снова удостоверяясь в том, что на них нет наручников. На этот раз пленник даже не заметил, как остался один в камере.




Странные праздники
«Странные праздники.
Что-то меня знобит от этого веселья.»
Александр Митта
(Орландо, «Сказка странствий»)

И снова потянулась из бесконечности в бесконечность череда серых, неразличимый между собой дней. Г. было так тяжело, как ещё никогда в жизни. Он почти всегда молчал, на вопросы отвечал односложно, старался не поднимать глаз.

Полная апатия пленника наводила смертную тоску на похитительницу. Она лишилась того сверкающего, переполняющего душу азарта, который приобрела вместе с безграничной властью над жизнью Г. Чтобы вернуть себе интерес, нужно было подарить ему хотя бы маленькую искорку надежды. Иначе он так и останется запуганным безвольным ходячим мертвецом.

Время шло так быстро, будто сорвалось с цепи. На календаре дата сменилась на 31 декабря. Наступал любимый праздник человечества: Новый год. Торжество веры в чудо. Хотя это призрачное, противоречащее здравому смыслу, сказочное «чудо» никогда не происходит, люди всё равно, не зависимо от возрастов, полов и убеждений из года в год верят и ждут. И это ожидание чего-то нового доброго светлого обычно заканчивается утром первого января, когда каждый проснувшийся неизменно обнаруживает себя в том же месте и той же обстановке, в какой уснул ночью. И всё остаётся прежним. Те же лица, те же стены, те же проблемы и даже радости точно такие же, что и вчера. Ничего нового. Лишь сменившаяся в календаре дата. И самое забавное то, что всего через 365 дней каждый из них будет снова верить, снова ждать светлого чуда… Да. Человеческая вера сильна, но непостижима и необъяснима. Без неё не может прожить даже самый ярый атеист. Он, как минимум, будет верить в то, что ни во что не верит.

Сегодня, в последний день года, настало как нельзя больше подходящее время для того, чтобы подарить пленнику пусть крохотную, но всё же надежду на спасение. За час до полуночи хозяйка вошла в к нему в комнату, остановившись у кровати.

— Сядь сюда, – она указала место на полу рядом с решёткой, – Устраивайся поудобнее. Можешь взять подушку, плед. Эта ночь будет долгой.

Г. растерялся. Привыкший за всё это время только получать приказы, он вдруг услышал тон, напоминающий что-то похожее на обычную человеческую просьбу. К тому же «устроиться поудобнее» ему было предложено впервые. Слегка поколебавшись, он сполз на пол, вобнимку с пледом, в который укутался, пытаясь согреться, и устроился в указанном углу между кроватью и решёткой.

Хозяйка вышла, оставив входную дверь открытой. И меньше, чем через минуту, вернулась с несколькими пластиковыми контейнерами еды в руках. Сгрузив всё принесённое на пол перед удивлённым пленником, она объявила:

— Меньше, чем через час наступит Новый год. Ты ведь не против это отметить?

Г. был озадачен. Как это понимать? Неужто она спросила его мнения о чём-то? Праздник? Он успел забыть, что значило это слово. К тому же, так внезапно… Новый год… Который всегда был его любимым торжеством. Не зная, что ответить, просто кивнул. Этого оказалось достаточно. И она отправилась за следующей порцией составляющих праздничного стола.

Пленник молча сидел на полу, завернувшись в истрёпанный грязный коричневый плед. Он обнял колени руками и внимательно следил за каждым движением хозяйки. В происходящее никак не верилось. Неужели она не шутила? Его сомнения начали постепенно развеиваться, когда похитительница принесла небольшую живую ёлку, установленную в горшке с песком, и поставила её на полу рядом с контейнерами с едой. Бодрящий хвойный запах моментально заполнил всю комнату. Новогодняя атмосфера усилилась, когда к еде добавились несколько бутылок с соками и алкоголем, но апогея своего она достигла, когда хозяйка внесла огромную миску мандаринов, очистила один от кожуры, разломила пополам и протянула одну из половинок Г. Он робко принял угощение.

Участок пола рядом с ним превратится в почти настоящий праздничный стол: оливье, сельдь под шубой, картофель-пюре, свинина обжаренная в красном вине с розмарином, маринованные огурцы и помидоры, свежие фрукты. Из напитков имелись апельсиновый и яблочный соки и водка. От настоящего праздничного стола всё это отличало лишь отсутствие, собственно, стола и исключительно пластмассовая посуда.

Хозяйка разлила грамм по тридцать водки в два прозрачных маленьких пластиковых стаканчика. Один взяла себе, второй предложила Г. Тот с опаской, оставшейся у него с прошлого раза, когда они пили вместе, но взял выпивку, тихо спросив:

— Сегодня ты не будешь пытаться меня зарезать, когда напьёшься?

— Хм, – усмехнулась она, – Не буду, – и чуть позже добавила, – Предлагаю на эту ночь представить нас нормальными людьми, забыть где мы и кем приходимся друг другу, – хозяйка вопросительно посмотрела на пленника. Тот кивнул в ответ.

— Тогда с наступающим! – предложила она тост.

Они чокнулись и выпили по первой рюмке.

— Закусывай, – сказала хозяйка, придвинув Г. тарелку, на которую успела положить почти весь ассортимент еды, имевшейся в их распоряжении.

Он с радостью начал поглощать предложенные лакомства, так как был безумно голоден. Да и рацион его в последнее время составляли преимущественно каши, хлеб, куриный бульон и вода.

В комнате стояла напряжённая тишина. Рюмка водки не могла притупить страха пленника перед этой непредсказуемой жестокой женщиной, сидящей рядом с ним на полу. Их разделяла решётка. Это немного успокаивало, хотя они оба прекрасно знали, что стальные прутья на роль преграды между ними претендовать никак не могли. Чтобы как-то разрядить обстановку, хозяйка решила не откладывать вручение давно заготовленного подарка. Она вышла на несколько секунд в соседнюю комнату и вернулась с красиво упакованным конвертом.

— Это тебе, – протянула пленнику презент и, как только тот взял его в руки, села на прежнее место, внимательно наблюдая за реакцией.

Г. с недоверием взглянул на полученный от хозяйки конверт, затем на неё саму, и снова принялся изучать взглядом только полученную вещь, которая своей цветастой яркой шершавой упаковкой так сильно выбивалась из ставшей привычной мрачной и тихой обстановки камеры.

— Не хочешь посмотреть, что внутри? – мягким голосом спросила она.

Он аккуратно распечатал упаковку. Внутри лежало два недлинных карандаша из Икеи и сорокавосьмилистовая тетрадь, в которой скрепки были заменены на строчку толстыми белыми нитками. Г. долго ощупывал карандаши и разглядывал, нежно поглаживая, тетрадь. Будто никак не мог поверить в существование этих незатейливых предметов. Ему казалось, что всё это сон, и, стоит лишь моргнуть, как всё исчезнет.

— Открой, – попросила похитительница.

Едва перелистнув обложку, пленник застыл от того, что увидел: на первой странице лежала фотография его брата. Не понимая, как это трактовать, он проглотил слюну и поднял требующий объяснений взгляд на хозяйку.

— Ты, наверно, сильно по нему скучаешь. Я подумала, что так тебе должно стать немного легче.

Г., не отрываясь, смотрел на фотографию дорогого ему человека и, едва сдерживая слёзы, он спросил:

— Ты следишь за ним?

Было невыносимо думать о том, что К. находится в опасности.

— Нет. Сейчас – нет. Раньше следила. За вами обоими. Теперь у меня есть ты.

— Пожалуйста, не трогай его. Он… хороший человек. Не такой, как я. Не… не надо… – он прижал фотографию к груди, – Я… буду тебе хорошей… игрушкой. Только пообещай мне, что К. никогда… никогда не окажется на моём месте. Даже когда я умру, – Г. плакал, крепко обнимая тетрадь и фото.

— Никто никогда не окажется на твоём месте. Это я могу тебе гарантировать.  И брату твоему я ничего не сделаю. Не бойся за него.

Пленник исподлобья взглянул на хозяйку. По тому, как она смотрела на него, было видно, что её слова были правдой.

— Оставь пока тетрадь и фотографию, – сказала она, различая водку по стаканчикам, –Они теперь твои. У тебя на них ещё будет время. А сегодня у нас праздник. Давай его отмечать.

Г. отложил в сторону свои вещи, и тут же получил рюмку водки. Они выпили, и пленник принялся есть. Сначала без аппетита, положил ложку салата в рот, просто потому что надо было закусить. Но сразу же после этого организм вспомнил, насколько голоден. К нему вернулся зверский аппетит. Уже через минуту, набив полный рот едой, он энергично жевал.

— Вкусно? – спросила хозяйка заискивающе-ласковым тоном, каким обычно задают этот вопрос женщины. Иногда в ней просыпалось что-то из прошлой жизни. В женской душе можно убить многое, но желание заботиться о ком-то в ней – бессмертно.

— Угу, – сквозь полный рот промычал Г.

Она довольно улыбнулась в ответ. Вкусно готовить ей удавалось всегда. Сегодня как раз представился случай, вспомнить свои кулинарные навыки и выверенные, когда-то в прошлой жизни, рецепты.

Праздничный ужин, на удивление, проходил достаточно мирно, временами, даже весело. Они ели, пили, говорили об интересных книгах и о музыке, которую, как выяснилось, оба любили, причём, оказалось, что бо;льшая часть предпочтений жанров и исполнителей у них совпадает. Когда водки было выпито около половины литра на двоих, музыка в душе каждого стала настойчиво проситься наружу. Хозяйка спросила:

— Ты на гитаре играть умеешь?

— Умею, – усмехнувшись, ответил Г.

Ещё бы он не умел играть. Гитара всегда была для него чуть ли ни смыслом жизни, а порой и вовсе единственным утешением и оплотом надежды. Никто не мог понять его так, как это делали шесть туго натянутых струн. Когда рушилась семья, трещала по швам работа, а друзья поворачивались спиной,  его спасала только неизменно преданная ему шестиструнная подруга.

Хозяйка сходила за инструментом в соседнюю комнату и отдала его пленнику. Он сел на край кровати, внимательно осмотрел гитару, провёл рукой по деревянному лакированному корпусу, положил её на свои колени и, нежно обняв, дотронулся до струн. Мрачную камеру наполнили волшебные звуки музыки. После небольшой настройки Г. начал играть, а окончательно освоившись, и петь. Так уж вышло, что список его с похитительницей любимых песен большей частью совпадал.

Хозяйка удобно устроилась на своём кресле напротив решётки, жадно ловя хорошо знакомые ей, всей душой любимые, аккорды, не раз помогавшие выжить даже тогда, когда жизнь казалась пустой и бессмысленной. В исполнении Г. эти песни превращались из простого «бальзама для души» в огромную бурную реку живой воды, способной, казалось, не только залечить любые раны, но и даже оживить давно усопших, таких дорогих сердцу и любимых людей, которых смерть не имеет право забирать, но всё же иногда совершает эту вопиющую своей несправедливостью жестокую подлость.

Пленник, тем временем, играя, с каждой нотой, с каждым прикосновением к струнам ощущал сложенные вместе в одно сильное, но непонятное чувство, страсть, злость, радость и боль. Как будто все силы тьмы и света, накрепко и неразличимо сплелись между собой и дарили ему нескончаемый, ничем не ограниченный восторг. То самое ощущение, испытывая которое человек может с непоколебимой уверенностью утверждать, что он жив. По-настоящему жив! Впервые за долго времени Г. чувствовал это. Все последние годы он, как и большинство из нас, людей, не ощущая течения крови в венах,  всего лишь существовал, исполняя закодированную природой программу, которую в биологии принято называть словом «жизнь».

Спросите же себя, когда вы в последний раз чувствовали себя живыми в пределах такой привычной, неизменно замкнутой, траектории движения между домом и работой с редкими вылазками за её пределы по выходным Когда кровь вскипала и громко и весело, как полноводная бурная река, стремительно неслась по венам, будоража всё естество? Когда по коже пробегали шаловливые мурашки, а сердце билось так громко, что не было больше ничего слышно, кроме этого волшебного ритмичного стука? Когда в последний раз не ощущалось земли под ногами, потому что душу переполняло чувство свободного захватывающего безумно высокого полёта, без препятствий, без ограничений, без страха упасть?

Сейчас, играя на гитаре любимую музыку, Г. был жив. И хотя он сидел под замком, прикованный толстой цепью, окружённый прочной стальной решёткой с одной стороны и толстыми глухими давящими серыми стенами – с другой, он чувствовал себя свободным. Безусловно, абсолютно свободным.


Но жестокое злое время, способное положить конец даже самой Бесконечности, неизменно шло своим чередом. И этот праздник жизни и надежды для пленника и хозяйки, запертых каждый в своей темнице, подходил к концу. Г. допел последнюю песню. Похитительница забрала гитару, унесла остатки ужина. Дверь вновь закрылась.

Услышав знакомый скрежет ключей в замочной скважине, и традиционно устанавливающуюся после этого звука тяжёлую тишину, пленник, опьянённый надеждой на спасение, только что вновь почувствовавший себя свободным, очень быстро вспомнил где находится и на каких правах. Через пару минут ему уже совершенно не верилось в то, что происходило здесь совсем недавно. И лишь алкоголь в крови и тетрадь с вложенной в неё фотографией К. убеждали, что всё это было не сладкой выдумкой, а действительно происходило когда-то.

И пленник, и хозяйка в скором времени уснули каждый в своей постелях. Их разделяла бетонная стена и тяжёлая металлическая дверь, но время текло сейчас для обоих одинаково. Оно тихо и осторожно, на цыпочках прокрадывалось мимо этих двух несчастных людей, оставляя за собой лишь лёгкие, едва заметные следы в загадочном мире крепких цветных снов, способных поспорить в живости красок с самой Госпожой Серой Реальностью.



Безысходность
«Унеси меня, ветер, на другую, планету.
Где чёрное небо. Где меня не найдут.»
Сергей Бабунец

Следующая неделя прошла непривычно спокойно. Хозяйка приходила редко, да и то в основном за тем, чтобы принести воду, еду и вынести туалетное ведро. Она делала вид, будто бы ничего не произошло, и, если бы не её каменное молчание, то можно было бы подумать, что ничего не изменилось. Кроме несвойственного ей нежелания говорить, Г. заметил ещё одну странность: почти каждый раз, когда видел хозяйку, она находилась в состоянии алкогольного опьянения. Это сильно настораживало. Преступница явно что-то обдумывала, и, похоже, мысли её добрыми назвать нельзя было. Нетрезвая дама, не говорящая долгое время ни слова – атомная бомба с замедленным действием. Бойтесь молчащих женщин! Ни одно оружие во Вселенной не может сравниться по своей разрушительной силе с их безмолвием.

Пленник понимал это и старался не привлекать к себе лишнего внимания. Но осторожность его не спасла. На исходе седьмого дня начавшегося года хозяйка необычайно громко вошла в комнату, держа бейсбольную биту в руках. Судя по тому, как она держалась на ногах, трезвой её назвать было невозможно.

Г. получил приказ стать на колени. Когда исполнил указание, хозяйка бросила ему наручники через решётку.

— Надевай! – с неимоверной злостью в голосе крикнула она.

Пленник поднял глаза исподлобья. Его душой овладело тревожное предчувствие. Пытаться отговорить преступницу от задуманного или сопротивляться, смысла не имело. Наоборот, этим можно было сделать только хуже. И Г., понимая безвыходность своего положения послушно поднял наручники с пола и застегнул их на запястьях. Он стоял на коленях, обречённо глядя на скованные руки и ждал начала пытки, молясь про себя о том, чтобы пережить предстоящее.

Хозяйка отомкнула дверь в решётке и быстро подошла к нему. Пленник едва успел прикрыть голову руками, увидев, как она замахивается на него битой. Первый удар пришёлся в живот, чуть ниже рёбер. Дыхание вмиг перехватило. Тут же градом посыпались и новые удары, приходившиеся по самым незащищённым местам. Одним из таких мест оказалась и голова. Г. в этот же момент упал, не успев понять, как это случилось. Обнаружив себя лежащим на полу, он думал только о том, как защититься от побоев и как найти в себе силы, чтобы не перестать дышать.

Он лежал, беспомощно свернувшись калачиком, крепко обхватив голову руками, насколько это позволяли сделать наручники. Ему было известно, что если упал, то дальше стоит ждать ударов ногами: тяжёлыми на толстой платформе ботинками со стальными вставками в носах. Было тихо. Лишь слабые стоны, редкое прерывистое хрипящее дыхание Г. и шаги хозяйки, вычисляющей лучшую позицию для удара, нарушали эту жуткую холодную липкую тишину.

Она ударила битой о решётку. Громкий звенящий звук заставил пленника вздрогнуть. Затем начала бить ногами. Ощутив первый удар, он то ли застонал, то ли тихо вскрикнул обессилевшим от боли и страха голосом. У него появилась странная привычка: считать удары. Он насчитал семь, прежде, чем услышал приказ:

— Руки убери!

Весь дрожа, как осиновый лист, Г. подчинился. Хозяйка наклонилась и, крепко взяв его за волосы, запрокинула голову.

— Не надо! – задыхаясь, практически заскулил он. Лицо было мокро от пота, смешавшегося со слезами. Глаза плотно зажмурены.

— Смотри на меня! – яростно приказала хозяйка.

Пленник медленно приоткрыл веки. В тот же момент тяжёлый ботинок с размаха ударил по его лицу, разбив губы в кровь. После этого она отпустила волосы Г., который сразу  же укрылся за собственными руками. Сквозь ритмичный стук сердца, едва ли выдерживающего сверхчастый пульс, послышались удаляющиеся шаги хозяйки. Хлопнула входная дверь. Он провёл по опухшим от удара губам дрожащими пальцами, обильно запачкав их кровью. От такого зрелища стало дурно. Ему показалось, что станет чуть легче, если закрыть глаза и не двигаться. Так и сделал. Какое-то время неподвижно лежал, слушая своё тяжёлое дыхание.

Немного придя в себя, пленник медленно пополз к кровати. Кое-как вскарабкавшись на неё, найдя убежище под хорошо знакомым пледом, он горько и беззвучно заплакал. Жестоко дарить человеку надежду на спасение, чтобы потом так бесцеремонно отнять её, как это только что сделала похитительница.

Со временем Г. удалось прийти в себя. Способность мыслить постепенно возвращалась к нему. Он вспомнил о фотографии брата, спрятанной в укромном уголке под матрасом. Осторожно вытащил её и начал рассматривать, поглаживая кончиками больших пальцев.

— К.! – он еле слышно прошептал имя брата, – Ты слышишь меня? Я здесь… найди меня, пожалуйста! – по его щекам невольно скатывались крупные слёзы, капали на простынь, – Я жив! Пока ещё… жив… Забери меня отсюда, умоляю, забери! Ты ведь слышишь… слышишь… умоляю…

Г. крепко прижал фотографию к груди. И долго молча так лежал. Затем продолжил свой монолог.

— Ты же всегда догадывался, когда я попадал в беду. Не оставляй меня теперь, брат, пожалуйста! Здесь так одиноко… Это сводит с ума. Постоянная боль… унижения. Не знаю, что она ещё выдумает. Сегодня избила. А завтра, и вовсе, может прийти убивать. Наверное, это больно, когда убивают…. Я ведь всегда жизнь любил, ты знаешь… А теперь, К., не знаю, хочу ли жить. Услышь меня, прошу тебя…

Пленник закрыл глаза и очень быстро заснул, так и не выпустив фото из крепких объятий. Через какое-то время ему начал сниться сон. Будто он в пассажирском кресле автомобиля – шикарного красного кабриолета с кипельно белым кожаным салоном. Крыша откинута. Тёплый летний день. Приятный ветер ласково обдувает лицо и треплет волосы. Яркое солнце нежно ласкает кожу золотым светом. Пышные ярко-зелёные деревья по обеим сторонам дороги играют с ветром своими большими сочными листьями. Идеально ровный асфальт. За рулем кабриолета сидит К. Они переглядываются с Г., говорят что-то друг другу и весело смеются. На душе у обоих легко и свободно. Нет ни боли. Ни страха. Ни тревоги. Ни проблем. Никуда не нужно спешить. Машина мчится вперёд на огромной скорости по прямому свободному от другого транспорта и людей шоссе. И это может длиться бесконечно долго. Они никогда не остановятся, не сбавят скорость. И никогда не станет грустно. И никогда не станет больно. И никогда не станет страшно. И ветер всегда будет напевать всю ту же могучую мелодию свободы. И солнце никогда не покинет свой светлый трон над их головами.

И вдруг…  случилось самое ужасное, что только могло произойти: Г. проснулся. С недоумением посмотрел на стену перед собой. Только что здесь была бесконечная дорога с зелёными обочинами, ветер, любимая звезда человечества над головой и самый дорогой для него на свете человек. А сейчас – глухая серая стена, стальная решётка и лампочка на потолке. И злая жестокая тишина, разъедающая душу и разум. В руках у себя он обнаружил фотографию брата. И снова принялся её пристально рассматривать, поглаживая дрожащими пальцами, но, на этот раз, не издавая ни единого звука. Хотелось запомнить все, даже мельчайшие детали изображения, безраздельно занять ими память, чтобы больше ни о чём не думать. Чтобы получить возможность выжить в этом аду. Однако, он пока ещё не знал, что всё, что с ним до этого происходило, было всего лишь преддверием ада.

Недолго пленнику довелось размышлять над разницей между своим прекрасным сном и ужасающей реальностью. Зашевелившийся в замочной скважине входной двери ключ заставил его сердце биться чаще. Он быстро спрятал фотографию на прежнее место и сел в угол кровати, прижавшись спиной к стыку двух стен, плотно прижав колени ко груди.

Хозяйка быстро вошла и в считанные секунды оказалась стоящей рядом с ним.

— Руку! – строго скомандовала она.

Г. медленно протянул ей свои скованные стальными браслетами руки. По коже прошёл волнующий холодок от спиртовой салфетки. Пленник всё это время молча смотрел на неё широко открытыми глазами, но как только увидел шприц, похожий на тот, с помощью которого его не раз уже лишали чувств, тихо и жалобно произнёс:

— Не надо…

Но, как обычно, его слова остались без внимания. С каждым мгновением к нему всё яснее приходило осознание того, что будет дальше. Кровь отхлынула от лица и конечностей, наделив щёки мертвецкой бледнотой, а ноги и руки колючим холодом.

— Постой! Пожалуйста! – почти кричал он.

Она уже держала его руку и прицеливалась иглой в вену, но после этих слов остановилась и направила пристальный взгляд на пленника, тем самым дав ему разрешение продолжать говорить. Немного отдышавшись, он спросил:

— Это ведь транквилизатор, да?

— Да.

— Когда я очнусь, будет пытка?..

— Да.

— Можешь дать мне немного времени? До того, как… – голос Г. сорвался, и он опустил голову, спрятавшись за собственным коленом.

— Две минуты, – сухо ответила хозяйка, надела колпачок на иглу, положила шприц в карман и ушла.

Пленник не ожидал, что его просьбу удовлетворят. Оставшись один, он укрыл голову руками, затем провёл ладонями по лицу сверху вниз, не надолго задержав руки на уровне глаз, посмотрел на мир сквозь пальцы, затем вытащил тетрадь, карандаш и фотографию. Быстро, не особо задумываясь написал несколько слов на первой странице. После чего взял фото и начал говорить:

— К., возможно, я тебя в последний раз вижу. У меня сил почти не осталось. Могу не пережить то, что со мной скоро сделают… Я оставил ей записку. Попросил отдать тебе моё тело, когда убьёт. Похорони меня, пожалуйста… Похорони, как человека…

Едва Г. успел договорить, как хозяйка вернулась. Подойдя, она сделала жест, требующий дать ей руку. Он попятиться назад, но тут же упёрся спиной в стены. Словно загнанный зверь, начал озираться по сторонам, тщетно надеясь найти выход. Но и слева, и справа возвышалась упрямо прочное серое сплошное бетонное полотно. Пленник опустил глаза и медленно протянул вперёд дрожащие руки. Снова почувствовав на коже холодок от спиртовой салфетки, он зажмурился. Когда игла вошла в вену – громко заскулил, даже попытался одёрнуть руку, но из этого ничего не вышло, так как хозяйка крепко держала за предплечье. Очень скоро чувства покинули его, безропотно подчиняясь действию транквилизатора.

Он очнулся в своей постели. Совершенно нагим. Лежал лицом вниз. Руки и ноги пристёгнуты ремнями к углам кровати. Рот завязан. Текущее положение оптимизма не внушало. В прошлый раз, когда он очнулся подобным образом связанным, его жестоко избили и отрезали палец. Чего же ждать сейчас? Что бы ни случилось, сопротивляться Г. не имел ни малейшей возможности. Ремни на запястьях и щиколотках были затянуты так туго, что чуть ли ни до крови врезались в кожу. Небольшое утешение приносило лишь то, что нос на этот раз разбит не был, это позволяло нормально дышать.

Громко хлопнула входная дверь. Пленник услышал шаги своей мучительницы. «И как ей каждый раз удаётся приходить ровно в тот момент, когда я едва успел очнуться?» – мысленно задал вопрос он. Но получить ответ суждено не было. Хозяйка уже стояла у его кровати.

Её рука легла на его плечо, затем медленно проскользнула вниз и, достигнув гениталий, остановилась. Г. попытался выказать несогласие с подобными действиями, дёрнувшись изо всех сил. Но сильнейшая жгучая боль в запястьях и щиколотках настойчиво порекомендовала ему больше так не делать.

Хозяйка медленно разделась, забралась на кровать, начала тереться всем телом о пленника, который упорно не хотел верить в то, что его насилуют, тем более, что это делает женщина. Он почувствовал прикосновение немного прохладного продолговатого предмета, на ощупь показавшегося резиновым, и неожиданно для себя понял, что это дидло страпона. Мысль повергла его в ужас, заставила кричать и предпринимать отчаянные попытки вырваться. Но от крика становилось тяжелее дышать, а любое резкое движение отдавало ужасной болью в пристёгнутых к кровати конечностях.

— Ч-ч-ч! Тихо. Тихо, – наиграно мягким голосом произнесла хозяйка, – Расслабься. Не пытайся сопротивляться. Иначе боль будет невыносимой.

Пленник крепко сжал кулаки и, несмотря на совет, продолжал извиваться, на сколько мог. На что насильница легла на на него сверху. Её губы оказались в непосредственной близости от его левого уха. И она прошептала.

— Зря стараешься. Я всё равно получу то, что хочу. А ты, если и дальше будешь так же себя вести, только покалечишься.

После этого он ощутил неожиданно острую едва стерпимую анальную боль, от которой закричал так, что собрал себе голос. Следующие пара минут стали для него настоящей каторгой. Такого напрочь уничтожающего чувство достоинства унижения ему ещё испытывать не приходилось. Он изо всех сил пытался противостоять происходящему. Но силы быстро закончились и, несмотря на жуткую боль и отвращение, Г. перестал сопротивляться, а ещё через несколько минут, и издавать какие-либо звуки. Лежал молча, неподвижно, лишь изредка, когда боль становилась совершенно невыносимой, крепче сжимал кулаки, до крови впиваясь ногтями в ладони, издавая при этом слабые стоны.

Эта унизительная пытка продолжалась около пятнадцати минут. Затем насильница встала на четвереньки над Г., сняла повязку с его рта повязку, и, обхватив рукой за лоб, запрокинула ему голову до упора назад, издевательски спросила:

— Тебе понравилось?

Пленник, пытаясь сохранить затоптанные в грязь остатки собственного достоинства, молчал.

— Я задала тебе вопрос, – своим тоном хозяйка дала понять, что дальнейшее безмолвие будет жестоко наказано.

— Нет, – тихо прохрипел пленник.

— Ответ неверный!

Она слезла с кровати, отстегнула его левую руку, вывернула её до хруста за спину и закрепила ремнём у стены. Тем самым придав телу чрезвычайно неудобное положение. Затем взяла Г. за голову и прислонила дидло к его накрепко стиснутым губам.

— Рот открой!

— У-у, – промычал он, отрицательно кивая головой.

На что насильница руками разжала челюсти своей измученной жертвы и вставила в его рот резиновый фаллос, приказав:

— Соси!

Он пытался что-то ответить, но слова сразу же превращались в неразборчивое жалкое мычание. Наконец, рвотный рефлекс, вызванный большим посторонним предметом, вставленным глубоко в рот, подкрепляемый запахом фекалий, источаемым этим самым предметом, одержал победу над Г. Его жестоко вырвало прямо на постель. Испачкалась правая рука, на которой он лежал. Лицо также не избежало участи вымазаться в пенную коричневато-жёлтую массу с отвратительным горьким запахом.

Ещё не успев толком отдышаться, пленник заметил, как рука хозяйки снова тянется к его голове. Он, задыхаясь, изо всех сил закричал:

— Не надо! Умоляю! Не надо! – и, уже плача навзрыд, выговаривая по слогам, добавил, – По-жа-луй-ста…

— Для первого раза, думаю, достаточно, – ответила она.

Затем расстегнула ремень, медленно сняла с себя страпон, освободила ноги и руки жертвы, подняла свою одежду с пола и удалилась.

Г. отполз на относительно чистый участок кровати, отыскал свой истрёпанный плед и укутался в него с головой, чтобы не видеть ни осточертевших стен камеры, ни неизменно безразличной к его страданиям решётки, ни своих истёртых в кровь запястий. Он беззвучно плакал и сильно дрожал, то ли от того, что замёрз, лёжа нагишом, то ли от тошнотворной мерзости пережитых только что событий, а, пожалуй и от того, и от другого.

Пленник был полностью уничтожен и раздавлен. Последние остатки его достоинства и надежды только что втоптали в несмываемую с души грязь. Отвращение, боль и страх завладели сознанием на столько, что он не мог сейчас чувствовать ничего, кроме высшей степени отчаяния: безразличия. Лишь оно делает возможным существование человека, пережившего то, что пережить кажется невозможным.

Через пару минут хозяйка вернулась. Она вошла в камеру и кинула что-то на постель рядом с Г. со словами: «Это должно немного помочь.» И ушла, оставив за собой лишь глухую жестокую тишину.

Какое-то время пленник пролежал неподвижно. Наконец, любопытство заставило его выглянуть из-под бронированного бункера-пледа. Рядом с ним лежала пластиковая  бутылка миллилитров на триста, полная прозрачной жидкости. Отвинтив дрожащими искалеченными руками крышку, он сразу же почувствовал резкий запах водки. И, не раздумывая, сделал большой глоток. Стало немного легче. Г. посмотрел на обезображенные ремнями запястья и, чтобы немного облегчить их участь, решил полить раны водкой. От реакции со спитом кожу сильно защипало, но жгучая боль очень быстро прошла. Недолго думая, он решил залпом допить содержимое бутылки. Мир вокруг мгновенно размылся в огромное серое бесформенное пятно. Поверхность, на которой лежал пленник медленно уплыла из-под него, и он погрузился в нездоровый тяжёлый крепкий сон.

Ему снилось, что он подошёл к стене камеры, дотронулся до неё, но не ощутил в этой поверхности никакой преграды. Его рука прошла сквозь бетон, будто через облако дыма. Осмотрев руку, только что побывавшую внутри стены, Г. обнаружил её целой и невредимой. Немного поколебавшись, он шагнул целиком в густой серый, кажущийся твёрдым, дым.  Сделав ещё один шаг, оказался по ту сторону. Перед ним раскинулся огромный, без конца и края, яркий зелёный луг с частыми солнечно-жёлтыми островками цветущих одуванчиков. Свежий воздух, смешанный с ароматами целебного разнотравья наполнил лёгкие, вытеснив из них пыльную духоту темницы.

Прямо у его ног струится кристально чистый прохладный ручеёк, в каждой капле которого искрятся огоньки само;й сущности жизненной силы. Птицы, полёвки, ящерки, муравьи, мухи, и, разумеется, неизменные спутники лета – комары, летают, ползают, жужжат, шуршат, пищат вокруг. И над всей этой тихой, но невероятно торжественной музыкой возвышается, дополняя аккорды шелестящими нотками приветливого ветра, огромное, бездонное, безграничное, как сама свобода, синее небо. И в нём тёплое, величественно сияющее жизнетворящим золотом, солнце. Его лучи нежно падают на кожу, оставляя на ней едва заметные следы, которые в скором времени превратятся в равномерный бронзовый загар. И Г. купается в мягком солнечном свете.

Он бежит босиком по лугу, не останавливаясь, поднимает глаза к небу и в этот самый миг понимает: вот она, истинная свобода. По-детски весело смеётся, кружится, глядя ввысь. Затем, утомившись, мягко падает в приятную немного прохладную траву, упиваясь волшебными ароматами полевых цветов и и бесконечным, не наблюдающим времени, неисчерпаемым счастьем. Г. вновь обнаруживает рядом с собой ручей. Он опускает свои руки в холодную прозрачную, звенящую хрустальной чистотой воду, зачерпывает полную пригоршню и с неземным наслаждением пьёт эту квинтэссенцию жизненной силы. С каждым глотком эта сила растекается по всему его существу, исцеляя недуги, залечивая даже самые глубокие раны тела и души. Становится так радостно, так легко. Никакой неволи, никаких пыток, лишений и страданий.

Но вдруг солнце начало медленно тускнеть. Г. посмотрел вверх. Над собой он увидел огромный тяжёлый ботинок, с каждой секундой становившийся всё больше и больше. Массивная подошва с глубокими протекторами постепенно затмила собой светило, затем заняла почти всё пространство, на которое раскидывалось прежде небо. Ботинок неотвратимо опускался на прекрасный мир, ещё совсем недавно являвшийся истинным воплощением величия и безупречной красоты жизни в одном из лучших её проявлений. Всё меньше воздуха. Всё темнее. И вот беспощадная кожано-резиновая глыба, источающая тошнотворный гуталиновый запах, всей своей колоссальной массой опускается на мир, раздавливая Г. и всё, что трепетало и жило вокруг. Он слышит, как хрустят его кости, ощущает, как тёплая вязкая алая кровь растекается по свежей зелёной траве…

В этот момент пленник с громким криком проснулся, обнаружив себя в липком холодном поту. Ему понадобилось несколько минут на осознание того, что он всё ещё жив. Придя в себя, он медленно встал с постели, так как находил своё присутствие в ней невыносимым. Подошёл к решётке, взялся за неё двумя руками, прислонил голову к крепко обхватывающим прутья кулакам и долго смотрел вверх, в объектив камеры, неизменно наблюдающей за ним. Затем, набравшись отваги, просунул правую руку по плечо наружу. И продолжительно с большим любопытством рассматривал оказавшуюся по ту сторону решётки часть своего тела. Ему так хотелось всему, целиком, просочиться сквозь сталь и оказаться хотя бы на один шаг ближе к свободе! На его лице возникло жалкое кривое подобие улыбки.

Но вот зашевелился ключ в замочной скважине входной двери. И пленник, будто ошпаренный кипятком, отскочил от решётки. Стоя посреди комнаты, он ошарашенно смотрел на хозяйку, не сводя с неё глаз.

— Подойди, – скомандовала она.

Ноги, словно ватные, понесли его к стальной ограде.

— На колени.

Он., едва дыша, медленно опустился в ставшую привычной позу.

— Ешь, – хозяйка просунула сквозь прутья пластиковый контейнер.

Г. молча неподвижно стоял, опустив голову. После всего пережитого за последнее время, аппетита у него ни на грош не было. Больше всего на свете он сейчас хотел, чтобы его оставили в покое. Хозяйку такое поведение пленника никак не устраивало. Выждав пару минут, она поинтересовалась.

— Ты что, решил голодовку объявить?

Ответа получено не было. Г. даже не шелохнулся.

— Ещё и не разговариваешь со мной. Шикарно!

И снова ни слова, ни звука, ни шороха.

— Как я понимаю, это акция протеста?

Тишина…
Хозяйка громко рассмеялась и направилась ко двери в решётке со словами:

— Ну-ну! – её голос резко стал сердитым, полным ненависти, – Я покажу тебе «марш несогласных», мразь!

Её слова прозвучали почти басом, так громко и злобно, что Г., впавший в состояние полной отрешённости от внешнего мира, моментально вернулся в реальность. Его передёрнуло. В один миг он осознал, что натворил что-то ужасное, за что его собираются жестоко наказать.

— Не надо, – подняв глаза, попросил пленник.

— Не надо?! Не надо?!! – задыхаясь от ярости, кричала хозяйка, схватившись за толстые стальные прутья. Она вернулась от двери к положению напротив своей жертвы.

— Прости меня, пожалуйста, – единственные слова, которые пришли в его голову, в попытке избежать жестокой кары.

— Да что с тобой сегодня такое? – поняв, что что-то не так, поинтересовалась она.

Г. смотрел на неё сквозь толстую пелену слёз, не зная, что сказать.

— Объясни мне своё поведение. Тогда, возможно, я тебя не трону, – женское любопытство пересилило ярость.

Обняв себя правой рукой за левое плечо, пленник начал говорить.

— Мне приснился сон…

— Сон? – с удивлением переспросила она.

— Да. Меня… раздавило… – от этих слов его снова передёрнуло. Похоже, грёзы сильно ранили сознание Г. Выдержав небольшую паузу, он продолжил, – Мне страшно. В последнее время часто не могу отличить сон от реальности. И то и другое – всего лишь какие-то картинки, слабо со мной связанные. Я не живу, я просто вижу фильм. Мой разум сходит с ума… И иногда просто отключается, – затем, немного подумав, спросил. – Ты ведь не выпустишь меня отсюда живым, верно?

— Не знаю, – раздражённо ответила хозяйка, расхаживая взад-вперёд вдоль решётки. Наконец, остановившись, заключила, – Останешься без еды на три дня. Будет время поразмышлять о том, чем сны от реальности отличаются. Ещё раз такое повториться, и можешь забыть о том, как выглядело твоё лицо. Разобью его вдребезги!

С этими словами она забрала контейнер и ушла. Г. так и остался стоять на коленях, совершенно потерянный. Не отрывая взгляд от пола, он думал о том, что с ним сейчас могли сделать. Можно сказать, что сегодня ему повезло. Трёхдневный голод – далеко не самое страшное из того, чем мог закончиться их диалог.



Рисовать
«Я помню: было небо, я не помню где…»
Борис Гребенщиков


Жизнь пленника превратилась в едва ли выносимую череду неразличимо смешавшихся между собой событий. Наручники, приказы, унижения, побои, пытки, извращённое сексуальное насилие. Он терпел, как мог. А когда терпеть становилось не возможно – брал в руки карандаш и тетрадь и рисовал. Скрупулёзно выводя линии и аккуратно нанося штрихи, ему часто удавалось добиться почти фотореалистичного сходства. На рисунках были преимущественно пейзажи: реки, скалы, деревья и небо, конечно же, небо, бесконечно огромное и неизменно прекрасное в своей недосягаемой безупречной чистоте. Иногда он пытался рисовать близких людей: мать, брата, друзей. Но портреты у него никогда не получались хорошо. Даже после нескончаемых часов, проведённых над тетрадью, автор понимал, что его творения имеют лишь отдалённое сходство с теми, кто на них изображён. Но радость приносили и такие результаты: хоть какая-то возможность увидеть тех, кто его сильно любил.

Белые листы в тонкую голубую клетку заменили собой для Г. целую Вселенную. Стали окном в безнадёжно потерянный им мир, в котором хоть как-то, но пытаются уважать свободу и соблюдать основополагающие права человека. Бумага дарила призрачную, едва ощутимую, но, всё же, надежду на то, что когда-нибудь настанут лучшие времена.

Хозяйке было крайне любопытно увидеть, что её пленник так старательно часами напролёт рисовал. Но открыто попросить или насильно забрать тетрадь она не решалась. Вместо этого предпочитала подмешать транквилизатор в воду Г., и когда тот лишится чувств, обыскать все его незатейливые тайники, попутно вдоволь насмотревшись на рисунки и заточив карандаши.

Ей очень нравилось то, что выходило из-под грифеля пленника. Похитительница всегда хотела докопаться до самой сути его искалеченной души. А как известно, этой цели лучше всего способствует ознакомление с плодами творчества изучаемого человека.

В каком то смысле, он сам являлся её картиной. Своеобразно, грубо, жестоко и извращённо, но она рисовала его. Г. был холстом, а в роли кистей и красок в этой жуткой мастерской страха и боли выступали пытки и унижения, изредка смешиваемые с проявлениями жалости и разговорами на тему философии бытия. Завершающий, чрезвычайно важный, штрих вносили очень редкие, но всегда запоминающиеся, акустические концерты, которые исполнял пленник.

Эти сеансы музыкальной терапии каждый раз напоминали им обоим, что где-то там, в недосягаемой дали, за толстыми стенами, есть мир, полный жизни. В нём растут цветы, шумят деревья, бурлят прозрачные реки, тихо шелестят прибрежными камешками пенные волны морей. Там люди неудержимо гонятся за счастьем, верят в чудеса, надеются на светлое будущее, строят планы, мечтают дожить до старости. Где-то там…

Музыка… Царица душ человеческих. Неиссякаемое вместилище мыслей, желаний, эмоций. Независящая от верований, убеждений, языка, политики, нравов, даже от самого Времени. Музыка… Истинная и чистая. Вооруженная семью волшебными нотами, она представляла вниманию пленника и его похитительницы прекрасные картины, грустные и весёлые, устрашающие и милые, полные серого смертного отчаяния и сверкающие хрустально чистыми лучами надежды.

Так шло время в бетонной тюрьме для двоих человек, то застывая, то неудержимо ускоряя ход. Канули в мутные воды Леты три с половиной месяца, бесконечно длинных для пленника, неумолимо коротких для похитительницы. Её моральные силы были на исходе. Чем больше проходило времени, тем отчётливее в Г. она начинала различать черты тех, кого любила когда-то. Это уничтожало последние крупицы разума и души хозяйки. Ярость, смешанная с отчаянием овладели ею безраздельно, привнося нездоровую долю жестокости в каждое совершаемое ей действие.

Положение пленника стремительно ухудшалось. Не проходило и дня, чтобы он не получил удара. Пища оскудела, превратившись, преимущественно, в воду и не всегда свежий хлеб, да и этого с каждым разом приносили всё меньше. От постоянного недоедания и нескончаемых побоев Г. настолько обессилел, что едва ходил. Приходилось постоянно держаться за что-нибудь, чтобы не упасть. Ко всему прочему, он был на столько запуган, что боялся произнести лишнее слово, сделать неверный жест, не так посмотреть. Приказы исполнял беспрекословно. На столько быстро, насколько мог. Но даже всем этим далеко не всегда угождал хозяйке, что оборачивалось для него плачевно.

Похитительницу всё реже и реже можно было застать в трезвом виде. Напиваясь почти до беспамятства, она теряла самообладание и редко отдавала себе отчёт в том, что делает. Зачастую, проспавшись, ей доводилось обнаруживать Г. в таком состоянии, что самой трудно было поверить в то, что это её собственных рук дело.

Наконец, время подвело происходящее к особенному этапу. Сегодня настал тот самый день, в который хозяйка проснулась с непреодолимым желанием покончить со всем этим затянувшемся безумием. Она заняла её привычное место перед мониторами и просидела там, не вставая, несколько часов, внимательно наблюдая за пленником.

Он лежал на кровати на боку спиной к стене, смотря в никуда, о чём-то глубоко задумавшись. О чём именно, затруднительно было ответить даже ему самому. Его сознание парило очень далеко отсюда, где-то в бескрайних просторах Вселенной. Похоже, Г. на столько ушёл в себя, что заблудился. Перестав понимать где находится, начал тихо, но вполне различимо, петь, перебирая в воздухе пальцами воображаемые струны.

Улетела сказка вместе с детством.
Спрятавшись за чопорной ширмой,
Фея поспешила одеться.
Я стряхиваю пепел в это небо.

Нет, теперь не то время,
Нет, теперь не то небо,
Когда можно было
Просто улыбаться.
Серым оно будет потом…

Если сделать всё, что надо
И не вспоминать…
Если спрятаться в подушку
И не вспоминать…
Если видеть небо серым
И не вспоминать,
Что небо… небо было голубым.
Небо… небо было голубым…

Только это не поможет
Тем, кто любит рисовать.
Любит. Любит. Любит рисовать…
Любит…

Хозяйка хорошо слышала пение, и это стало последней каплей, переполнившей чашу её терпения. Она всегда очень любила эту песню, но никогда не могла слушать текст без щемящей боли в сердце, даже в самые светлые времена своей жизни. Сейчас же, услышав много лет знакомые наизусть слова из уст пленника, рассудок похитительницы не выдержал наплыва эмоций и воспоминаний. Её душу заполнила невероятная ярость, вызванная осознанием того, что ей так и не удалось убить в себе неизменно жившую в ней человечность и доброту, даже после всех ужасных бесчеловечных поступков, совершённых ею. Она зарядила пистолет, схватила кусок каната, мыло и со всем этим арсеналом направилась в камеру.

Услышав щелчок замка входной двери, Г. мгновенно перестал петь, оборвав строку посередине, окинул растерянным взглядом пространство вокруг себя, будто только что проснулся и ещё не понял, где находится. Хозяйка подошла к решётке, с необычайной злобой в голосе приказала:

— Сядь!

Пленник молча сел на край кровати. Похитительница бросила в него верёвку и мыло. Он поднял на неё свой всё ещё растерянный удивлённо-вопросительный взгляд и тихо тревожно произнёс:

— Зачем это?

— Вяжи петлю.

Г. какое-то время не мог понять, что всё это значит, но когда догадался – оцепенел. Затем, невероятным усилием воли выдавил из себя слова, глядя на хозяйку щенячьими глазами:

— Ты ведь обещала…

— Что я тебе обещала? – яростно спросила она.

— Не убивать…, – робко, преодолевая застрявший в горле ком, вымолвил пленник.

— Я тебе ничего не обещала! – похитительница металась по комнате, как попавший в клетку зверь.

Видя, что пленник не спешит исполнять приказ, она подошла вплотную к решётке и, достав пистолет, сказала:

— Или ты сейчас же делаешь то, что тебе велено, или я медленно превращаю твоё тело в кровавый сыр. Если повезёт – умрёшь за несколько часов, если нет – будешь несколько дней мучиться, – в подтверждение своих слов она передёрнула затвор и начала целиться в Г.

Он прикрыл голову руками и пригнулся, произнеся дрожащим голосом:

— Не стреляй! Пожалуйста!

Не услышав выстрела, пленник медленно опустил руки, затем осторожно потянулся за верёвкой, с опаской, словно спящую ядовитую змею, взял в руки и, внимательно оглядев её, произнёс, глядя на хозяйку широко открытыми глазами, наполненными нескрываемым ужасом седва уловимым оттенком надежды:

— Я не умею…

— Разберёшься.

— Может, хотя бы наручники с меня снимешь?

— Нет.

Он опустил голову и приступил к самой страшной работе, которую только может выполнять человек: изготовлению орудия собственного убийства. Руки дрожали и плохо слушались, к тому же наручники сильно мешали. Приходилось зачастую зажимать канат зубами. Первые две попытки связать петлю провалились: узел был завязан неверно. Третья – дала нужный результат. Г. обнаружив, что верёвка в его руках превратилась в удавку, замер, уставившись умоляющими глазами на хозяйку.

— Готово? – холодно поинтересовалась она, устав от длительного ожидания результата.

Но пленник в ответ лишь молча не шевелясь смотрел на неё.

— Подойди ко мне.

Г., исполнил приказ. Но двигался при этом, как робот, собранный неумелыми руками: заторможено и неловко. Каждую секунду он ждал, что ему вот-вот объявят, что происходящее – всего лишь жестокая злая шутка. Что казни не будет. Стоило ему дойти до решётки, как тут же был отдан новый приказ:

— Встань на край кровати.

Затем хозяйка начала руководить действиями пленника, озвучивая серию односложных команд, которые тот беспрекословно исполнял. Всё это действительно напоминало процесс голосового управления роботом.

— Повернись ко мне спиной. Надень петлю на шею. Немного затяни. Теперь перекинь конец верёвки через самый верхний поперечный прут. Левее. Вот так.

Получив канат в свои руки, она привязала край к решётке. И отдала заключительное распоряжение:

— Теперь шагай вниз.

Г. стоял на самом краю кровати. И полметра до пола казались ему бесконечной пропастью. Эти десятки сантиметров стали сейчас той самой гранью, отделяющей жизнь от смерти. Ноги, следуя инстинкту самосохранения стояли, как вкопанные. Тело, получив команду сделать шаг, очевидно приведший бы его к гибели, отказывалось подчиняться. Больше всего на свете в данный момент хотелось жить. За эту возможность можно было отдать всё, что угодно, даже такие дорогие тетрадь с карандашом, даже бесценное фото. Только бы дышать. Пусть спёртым душным воздухом темницы, но дышать. Только бы кровь бежала по венам. Пусть больно, пусть страшно, но чтобы сердце всё-таки разгоняло по жилам горячую красную жижу около восьми десятков раз в минуту.

— Пожалуйста! – сорвалось с разбитых в процессе множества пережитых экзекуций губ пленника.

— Молчать! – громко выкрикнула хозяйка.

— Это ведь казнь, да?

— Да, – брезгливо ответила она. Никому не доставляет удовольствия ощущать себя палачом.

— А как же… последнее желание… Это даже у преступников спрашивают…

— Что ты хочешь? – немного поразмыслив, спросила хозяйка.

— Я хочу увидеть небо. В последний раз. Я уже почти забыл, какое оно. Помню только, что красивое очень… голубое такое…

— Нет, – грубо прервала его палач.

— Но как же… – он заплакал. Мысль о том, что придётся умереть, так и не увидев небес, была невыносима.

— Шагай уже, – нетерпеливо потребовала она.

Пленник зажмурился, поднял лицо вверх, пытаясь представить, что над ним медленно, никуда не торопясь, проплывают ослепительно белые пышные облака, затем перекрестился, крепко зажмурился и шагнул в пропасть. Удавка тут же туго обвилась вокруг шеи. Г. безуспешно пытался схватиться за неё двумя руками. Ноги до пола не доставали. Его тело беспомощно извивалось, подвешенное на канате, издавая громкие страшные хрипы. Через пару секунд всё закончилось: хозяйка отвязала верёвку прежде, чем та успела переломить жертве шейные позвонки.

Пленник повалился на пол, всё так же жутко хрипя. Он окончательно перестал понимать смысл происходящего. Правая рука пульсировала сильной колющей болью. Похоже, падение для неё не прошло без последствий. Похитительница подошла к нему, села рядом на корточки и сняла удавку со словами:

— Привыкла я к тебе. Сильно. Поживи ещё.

После чего она забрала мыло, верёвку и быстро вышла из камеры. Пленник же в это время пополз в единственное своё убежище: под кровать. Там он чувствовал себя хоть немного, но в безопасности. В его голове роились мысли, перебивая друг друга, но громче всех была одна: под грустную мелодию, отбиваемую молоточками по струнам рояля звучали слова песни:

«Раньше можно было
Просто улыбаться…
Серым оно будет потом…»

«Сколько я ещё протяну здесь? – думал Г. – Месяц? Неделю? Пару дней? Сегодня она передумала, но ведь когда-нибудь всё равно убьёт. И с этим ничего не сделать… Ничего… Меня сломали. Как обычную игрушку. Никогда не думал, что меня будут казнить, а я даже сопротивляться не решусь. Да и как? Сил ведь почти нет. Вот. Ещё, похоже, руку сломал. Так болит…» Он беззвучно заплакал, искривив лицо горестной гримасой со словами: «Я не хочу умирать! – продолжился его мысленный диалог с самим собой, – Не хочу! Но живым отсюда не выйти. А ведь я верил… Надеялся… Тупой наивный кретин! Кому ты верил? Человеку, сделавшему с тобой всё это… Идиот! Вот интересно, а она сейчас, что думает, что чувствует? Если она вообще, способна что-то чувствовать, кроме наслаждения моей болью…»

Похитительница тем временем изливала ему свою душу, находясь в соседней комнате. Их разделяла прочная стена и массивная дверь, сквозь которые звук некоим образом проникнуть не мог. Однако, это её не смущало, наоборот, разговаривать с Г. в отсутствии оного, было гораздо легче, чем в его присутствии.

— Ты же видишь, как мне трудно убить тебя. Надо было давно это сделать. А я… не могу… Ужасно сложно лишить жизни живое существо, когда не в драке, не случайно, а вот так… пойти и казнить беспомощного, искалеченного тобой же, зависящего от тебя, по сути, такого же, как и ты, человека. Сегодня хотела всё закончить. Но… сам видишь. Мы оба здесь пленники. Только на мне цепей нет, и ключ в кармане лежит. А уйти не могу. У тебя есть величайшая роскошь, которую я никак не могу себе позволить: надежда. Если ты ступишь за порог – отправишься к своему брату, маме, кого там ещё любишь, кто тобой дорожит… Но моя тюрьма всегда со мной. Меня никто не отпустит. Разве что… смерть. А там? Кто знает, что там? Может быть, новая тюрьма, а может и вечная свобода. Пустая холодная свобода. Без боли, но и без радости. Кому она такая нужна? Никто не захочет быть избавленным от горя и страдания, если ценой за это назначено отсутствие наслаждения и состояния, которое люди называют таким дурацким словом «счастье», чёрт его дери!

Наконец, хозяйка успокоилась. Не зная, что делать дальше, она по привычке подошла к мониторам. Судя по видео, пленник спал. «Наверно, он меня всей душой ненавидит, – проскользнуло в её голове, – Заслужено. А теперь ещё и презирать будет, за то, что не смогла убить. Нет, всё это невыносимо. Нужно напиться и уснуть…»

Так она и сделала, отложив решение мучающих её вопросов на вечное «потом».



Звонок
«Мне страшно никогда так не будет уже.
Я – раненное сердце на рваной душе.»
Алексей Горшенёв

Летело время. Из пустоты, да в бездонную пропасть. Будто его никогда не было, и никогда уже не будет. Календарь медленно перебирал числа, приближая даты к началу мая. Оба, и пленник, и похитительница понимали, что долго так продолжаться не может.

Хозяйка будто сорвалась с цепи. Избивала по несколько раз в день, оставляла Г. по долгу прикованным к решётке, часто забывала принести не только еду, но даже воду. Измученный пленник каждую минуту ждал казни, вздрагивая при каждом шорохе, доносящимся из-за двери. Говорят, что надежда умирает последней. Но она была мертва. Уже полторы недели среди мрачных серых стен витал смрадный запах разлагающего трупа надежды на спасение двух потерянных в этом большом и безразличном мире людей.

Каждый раз, просыпаясь, Г. с удивлением обнаруживал себя всё ещё живым. Его поражало, сколько может выдержать хрупкое человеческое тело, прежде чем сдаться во власть всепожирающего небытия. Больше всего мучений доставляло правое запястье, распухшее и покрасневшее, при каждой попытке пошевелить кистью, отдающее острой колющей болью.

На вот наступил день, которого они оба так долго ждали, всем естеством опасаясь при этом его наступления. Настало третье мая.

Хозяйка вошла в камеру, как обычно, приказав встать на колени. Заломила руки пленника за спину и защёлкнула на них наручники. Это сразу его насторожило. Она почти никогда не связывала руки за спиной, оставляя тем самым хоть немного свободы. Опасения оказались не напрасными. На вопросительный взгляд Г. похитительница ответила фразой:

— Скоро всё закончится.

«Как? Сегодня?! Уже?» – подумал он про себя. Смерть для человека всегда внезапна, даже для того, кто ждёт её. Стоит узнать, что это случится, сегодня, сейчас, как тут же захочется выпросить отсрочки. Может завтра? Дайте ещё пару часов. Хоть несколько минут. Всего одно мгновение… Лишь бы жизнь осталась ещё на какое-то время погостить в обессилевшем теле.

Хозяйка ушла, ничего не разъясняя, оставив так и не успевшего ничего сказать в ответ пленника наедине с его страшными мыслями и обречёнными молитвами.

Она сохранила у себя номер телефона К., перед тем, как уничтожила вещи своей жертвы. Теперь настало время сделать звонок. Услышав в трубке первый гудок, ей едва хватило сил унять бешено колотящееся от волнение сердце.

— Алло, – в телефоне раздался весёлый, с большим трудом пытающийся сдержать смех, голос.

— К.? – во избежание нелепой ошибки уточнила она.

— Да.

— Ты ещё помнишь своего брата?

— Кто это? – весёлость в голосе на том конце трубки мгновенно испарилась.

— Это не важно. Важно то, что я тебе скажу. Г. находится у меня. Если тебе нужно подтверждение – проверь свою электронную почту. А пока слушай внимательно. Я перезвоню через несколько минут. Если не возьмёшь трубку, не важно занято будет или вне зоны доступа, я вышлю тебе запись его казни. Ответишь – сможешь услышать его живого.

На этих словах она оборвала звонок, избавив себя от глупых вопросов шокированного человека. Сердце в её груди ритмично вытанцовывало буги-вуги. Дав себе пару минут отдышаться и немного успокоиться, преступница в последний раз проверила список дел, которые необходимо было выполнить для осуществления задуманного ею финала всего предприятия. Все пункты были выполнены, кроме последнего. Она взяла пистолет, проверила заряжен ли он. Единственная пуля находилась на своём месте. После чего направилась к пленнику.

Г. сидел у стены неподалёку от кровати. Увидев оружие в руках у своего палача, он переполз в угол, плотно прижав колени к груди. Когда она подошла, его нервы не выдержали: горько заплакав, он начал молить о пощаде.

— Ч-ч-ч… – положив руку на плечо пленника, хозяйка попыталась унять его истерику, – Тихо, тихо. Не бойся. Уже совсем чуть-чуть осталось.

Он поднял воспалённые усталые глаза и спросил:

— Больно будет?

— Нет, – ответила она. Сразу же отдав приказ, звучащий по тону, скорее, как просьба, – Встань на колени. Лицом к кровати. Вот сюда.

Почти не чувствуя своего тела, Г. молча исполнил указания. Хозяйка следила за тем, чтобы он не упал, даже помогла удержаться, когда его сильно шатнуло влево.

— Нужно сделать один звонок, – заявила она.

После чего взяла телефон и набрала номер К. Прошёл всего один гудок, прежде чем тот схватил трубку, отозвавшись тревожным «Алло».

— Значит, ты всё-таки ждал моего звонка? – наслаждаясь последними минутами своей безграничной власти над этими двумя мужчинами, с явной издёвкой спросила хозяйка.

— Да.

— Судя по голосу, ты и почту проверил… Понравилось фото?

— Если хоть один волос упадёт с его головы…

— Успокойся. И не смей мне угрожать или ставить условия. Ты не в том положении, чтобы говорить мне такое.

— Что тебе нужно?

— Я ничего не хочу, не кипятись. У вас будет две минуты. Включаю громкую связь.

Она положила телефон на кровать, перевела звук на внешний динамик и объявила о том, что время пошло.

— Г.? Г., ты меня слышишь? – донеслось из трубки.

— К.! – изо всех сил прокричал рванувшийся к телефону пленник. Хозяйка тут же его остановила, крепко схватив за плечо. Он поднял на неё обиженный взгляд и, тихо заплакав, жалобно протянул имя брата ещё раз, – К…

— Ты жив? Где ты? Что происходит? Я ничего не понимаю.

— К.! – ему столько всего хотелось сказать, но получалось лишь тихо повторять имя брата, сквозь горькие слёзы бессилия.

— Как ты?

— Мне… очень больно, К. – пленник, наконец, нашёл в себе силы говорить, громко всхлипывая, и не пытаясь унять катящиеся по щекам непрерывными потоками слёзы, – Я… похоже… руку сломал. Она так болит…

— Я вытащу тебя от туда, Г.

— Как бы я хотел снова тебя увидеть… Но меня убьют скоро: когда мы закончим говорить.

— Нет! Что ты?!

— К., я на коленях стою. Она рядом. У неё пистолет в руках. Это казнь. Нам… дали попрощаться.

В камере воцарилась тяжёлая тревожная тишина. Никто из братьев не знал, что говорить. Как бы сильно им ни хотелось не верить в реальность происходящего, но верить приходилось. Наконец К., не придумав ничего лучше, начал с напускной фальшивой уверенностью в голосе, твердить:

— Брат! Я никому не позволю тебя убить! Я тебя вытащу оттуда, слышишь, обязательно вытащу! Слышишь меня?

— Да, – обречённо ответил Г., низко склонив голову. После короткой паузы добавил, – К., у нас так мало времени… Поговори со мной, пожалуйста! Я так хочу послушать твой голос!

— Хорошо, – К. всё ещё находился в состоянии довольно тяжелого шока. Ему трудно было говорить, особенно думать: мозг разрывало в клочья от тысячи неясных неспокойных мыслей, предположений и новостей, категорически противоречащих логике в самой её основе. Ведь только что его младший брат, которого почти полгода как считают погибшим, попросил поговорить с ним, да ещё и перед казнью. Всё это совершенно не хотело укладываться в голове. Вдруг он резко осознал, что глубоко задумался и уже какое-то время молчит и, пытаясь исправить положение, спросил, – О чём ты хочешь послушать?

Г. очень ждал этого вопроса.

— Можешь сейчас подойти к окну?

— Могу.

— Расскажи мне, что ты видишь.

— Дерево под окном растёт. На ольху похоже. Во дворе уже всё зелёное стоит, а у него ни листика на ветках. Только серёжки висят.

— Сейчас весна?

— Да.

— Прости, я тебя перебил.

— Ничего.

— День сегодня тёплый, очень светлый. Солнце светит. На небе есть облака, но их совсем немного. И они маленькие белые, весёлые такие. Медленно плывут…

Г. слушал очень внимательно, затаив дыхание. Пытаясь не пропустить ни звука. Воображение рисовало перед ним довольно чёткую картину, согласно повествованию К. Пленник не знал, но на его лице сейчас было некое подобие улыбки. За последние месяцы ему пришлось совершенно забыть, каково это: улыбаться. Вдруг, словно гром среди ясного неба, раздался громкий холодный голос хозяйки:

— Время закончилось!

Г. посмотрел на неё так, как будто она только что убила последнего на планете синего кита. Однако, перешагнув через таким образом выраженный жест вселенской ненависти, хозяйка подтвердила своё намерение завершить казнь, глядя при этом жертве прямо в глаза:

— Пора, – сказала она.

— Что происходит? – раздался из трубки встревоженный голос К.

Похитительница встала за спиной пленника, наклонила его голову вперёд, придерживая руками. Затем передёрнула затвор. От громкого звука Г. вздрогнул. Крепко зажмурил глаза. Через пару секунд почувствовал, как дуло пистолета упёрлось ему прямо в затылок.

— К., – собрав все свои силы воедино, с трудом выговорил он, – прощай!

Телефон разрывался от вопросов, требований и угроз… Раздался выстрел. Наступила гробовая тишина.



Они
«Свобода! Свобода! Так много, так мало…
Ты нам рассказала, какого мы рода.
Ни жизни. Ни смерти. Ни лжи. Не сдаёшься.
Как небо под сердцем в тоске моей бьёшься.»
Юрий Шевчук

Г. лежал на полу. Его глаза были плотно закрыты. Он попытался набрать воздуха в грудь. И к великому своему удивлению обнаружил, что дышит. Совсем рядом с ним рухнуло на пол что-то большое и тяжёлое. Нечеловеческим усилием воли, ему удалось открыть глаза. Неподалёку от него лежало тело хозяйки с аккуратной миниатюрной дырой в голове, из которой медленно стекала яркая алая кровь.

Увидев это, пленник завыл во весь голос. От леденящего душу ужаса, он не находил себе места. Не понимая жив или нет, начал судорожно перекатывался по полу, издавая жуткий вой. Затихая лишь на время вдоха. Его уши ничего не слышали, даже не пытались что-либо расслышать.

К., услышав в трубке страшные животные звуки, издаваемые, судя по всему, всё же человеком, пытался выяснить, что случилось, выкрикивая вопросы в трубку. Однако, так и не дождавшись ответа, понял, что спрашивать нужно, когда звуки утихнут. После невыносимо долгого ожидания, длившегося несколько, казалось, бесконечно долгих, минут, вой утих. И К. смог задать вопрос.

— Что случилось?

— К.! – отозвался из трубки жалобный голос.

— Г.! – обрадовался он, услышав брата, – Ты не ранен?

— Я? Кажется, не ранен.

— Что произошло?

— Она… – потерянно отвечал Г., с большим трудом выговаривая слова, – застрелилась…

Снова наступило молчание. На этот раз его прервал пленник.

— К.! – тихо позвал он брата.

— Да, – ответил тот.

— Мне страшно…

— Не бойся. Я ведь пообещал, что вытащу тебя от туда.

— Как?

— Это моё дело. Не переживай. Самое главное, что ты жив.

— Как же ты меня найдёшь?

— Найду.

— Как?

— У меня есть номер телефона, по которому мы сейчас говорим. Я позвоню в полицию, они отследят.

— А если он отключится?

— Они и по выключенным искать умеют. Мне говорили, что умеют.

— Хорошо.

Слова брата немного успокоили Г. Он замолчал, обдумывая свои перспективы. Радужными они не казались, но впереди тускло поблёскивал лучик надежды. Ему захотелось оказаться как можно ближе к телефону. Для этого пришлось подняться с пола на колени и сделать несколько шагов в направлении кровати, громко гремя цепями. Наконец, оказавшись на месте, пленник положил свою голову на постель в нескольких сантиметрах от телефона.

— Что там у тебя так звенело? – спросил голос из трубки.

— А… Это, наверное, цепь.

— Какая ещё цепь?

— Которой моя нога к стене прикована.

— Тебя всё это время на цепи держат?

— Да…

К. не знал, что сказать. В голове не укладывалось, как это: его родного брата вот уже полгода держат где-то взаперти, да ещё и, как собаку, на цепь посадили. Всё это слабо походило на реальность, скорее, похоже на одну из очередных немыслимых историй о человеческой жестокости со страниц какой-нибудь бесплатной газеты из раздела ежедневной чернухи. Да и статьи такие – скорее повод перекинуться со знакомыми грязными слухами, нежели верить в них.

— К, – жалобно позвал брата пленник.

— Да, – отозвался тот.

— Мне страшно. Пожалуйста, не молчи.

— Прости. Как ты там?

— Я… я очень слаб, К. И мне так больно… В последнее время… со мной… так… так… жестоко… Часто думал, что не выживу… Но выживал… А-а-а. Всё ещё не могу поверить, что слышу твой голос. Я так соскучился, брат! Здесь… так одиноко…

Г. горько заплакал, уткнувшись носом в грязный матрас. Тихо всхлипывая, сквозь пелену слёз он украдкой поглядывал на телефон и мысленно благодарил всех тех, кто создал современные технологии и средства связи.

— Не плачь, Г., всё закончилось. Больше тебе никто не причинит зла. Я очень скоро заберу тебя оттуда! Слышишь?

— Слышу, – с надеждой в голосе ответил пленник, затем замолчал на несколько секунд, после чего задал вопрос, – Знаешь, чего я сейчас боюсь больше всего?

— Чего?

— Что телефон отключится. Я ведь тогда здесь совсем один останусь. И никто не придёт. Придётся медленно умирать от жажды и голода. В наручниках за спиной. В полном одиночестве. Я не хочу… так. Даже не взглянув на небо перед смертью… В последний раз…

— Брат, не бо…

Телефон замолчал, оборвав слово К. на середине. Братья ещё долго кричали в трубку, отчаянно ожидая ответа с того конца. Старший безбожно ругался на ни в чём не повинный аппарат, перезванивал десятки раз подряд, снова и снова слыша одну и ту же равнодушную фразу о том, что абонент временно не доступен или находится вне зоны действия сети. Младший – долго просил пустоту ответить, поговорить с ним, молился, угрожал, умолял все известные ему на свете силы, чтобы экран телефон снова вспыхнул голубоватый холодным светом. Но умершую батарейку уже ничто не могло воскресить.

Наконец, выбившись из, и без того немногочисленных, сил Г. замолчал. В изнеможении сел на пол, облокотившись спиной о кровать. Только он сейчас заметил, что его штаны перепачканы кровью хозяйки, чей остывающий труп лежал совсем рядом в огромной красной вязкой луже. Вокруг царила холодная тошнотворная тишина. Казалось, что она, подобно концентрированной серной кислоте, медленно, но неотвратимо разъедала всё, что было в неё погружено. Пленник думал о своём горьком и уже недалёком конце. Из головы никак не выходил всего один короткий вопрос: «За что?»

Вдруг сквозь это, заколдованное каким-то очень злым волшебником беззвучие, послышался шорох. Он раздался из-за двери, словно из параллельной вселенной. Г. подумал, что сходит с ума. Но звук повторился.

«Что это? – сверлил голову пленника назойливый вопрос, – У меня уже галлюцинации начались? Или… Там ведь не может кто-то находиться. Она всегда была одна. Или… нет? Что же происходит? За что мне это? Неужели мне не суждено даже умереть спокойно?Господи, милостивый Отец мой, забери меня отсюда скорее. Ты ведь видишь, как сильно я устал. Пожалуйста, пусть всё скорее закончится!»

Дальше произошло невероятное. Дверь открылась. Вошли несколько человек в камуфляжных костюмах с автоматами в руках и балаклавами на лицах. Сердце в груди Г. замерло, оборвалось и скатилось к пяткам. Он в считанные секунды лёг на пол и в небывалом ужасе молниеносно забился под кровать. Люди приближались, внимательно осматривая комнату.

«Вижу заложника,» – передал один из них по рации. Они прошли сквозь дверь в решётке. Кто-то подошёл к телу хозяйки, приложил руку к её шее и отрицательно кивнул, подтвердив таким образом смерть. Трое остановились у кровати, под которой лежал, пристально наблюдая за ними, испуганный до смерти Г. Его взгляд был прикован к этой троице, но больше всего внимания привлекал тот, кто стоял на шаг впереди остальных.

«Что они хотят со мной сделать? – мучил пленника вопрос, – Их так много. С оружием. Я даже сопротивляться не смогу. Ещё эти проклятые наручники. Трое совсем близко подошли. А тот, что впереди, наверно, у них за главного…»

Наконец, стоящий в авангарде человек присел на корточки и заглянул под кровать. Удивив прямо перед собой лицо в чёрной маске, Г. закричал, что было сил:

— Не убивайте! Пожалуйста! Не убивайте меня!

И громко, задыхаясь, заплакал от осознания собственного бессилия.

Человек отвернулся и приказал стоящим позади него отойти и опустить оружие, затем снова обернулся к пленнику, отчего тот буквально вдавился спиной в стену.

— Не бойся нас, – обратился он к Г., – Мы не причиним тебе зла. Мы пришли, чтобы забрать тебя отсюда.

Встретив недоумевающий полный ужаса и слёз пристальный взгляд пленника, человек решил поинтересоваться:

— Ты меня слышишь?

Тот кивнул, не сводя с него глаз.

— Ты понимаешь, что я тебе говорю?

В ответ от получил всё тот же неизменный взгляд. Затем обернулся к стоящим позади и разъяснил им:

— Заложник слишком запуган. Похоже, у него руки за спиной зафиксированы. Нужно освободить.

Затем человек опустился на колени перед кроватью, и наклонился низко набок, чтобы иметь возможность смотреть пленнику в глаза и дать ему возможность видеть себя. К этому моменту Г. затих. Он молча и внимательно следил за происходящим.

— Ты держишь руки за спиной. Они связаны? – спросил человек.

Пленник положительно кивнул.

— Затекли, наверное?

Снова кивок.

— Я могу освободить их. Хочешь?

Г. недоверчиво посмотрел на человека перед собой. Он явно испытывал непреодолимое желание согласиться, но страх останавливал его.

— Не бойся, я не причиню тебе боли.

Услышав эти слова, пленник снова заплакал, уткнувшись носом в пол.

— Ну же, вылезай. Если захочешь, сможешь потом вернуться под кровать.

Было невероятно страшно покидать укрытие, но правая рука болела так, что казалось, мозг может взорваться при следующем малейшем движении запястьем. И Г. медленно пополз навстречу неизвестности. Оказавшись под привычным светом лампочки, он исподлобья поднял глаза на человека, говорившего с ним, показывая тем самым, что поверил данным ему обещаниям. После чего медленно лёг на живот.

Ключ от наручников нашёлся очень быстро. Раздались два щелчка, выпустивших искалеченные руки на свободу. Оказавшись без наручников, Г. моментально забился обратно в свой импровизированный бункер. Аккуратно поглаживая левой рукой опухшую правую, он на несколько мгновений забыл об окружающем мире. Обратно его вернул вопрос:

— Сильно болит?

— Угу, – не раскрывая рта ответил пленник, жалобно посмотрев вникуда перед собой.

— Дашь мне посмотреть?

Взгляд заложника сконцентрировался на человеке. Он очень медленно начал вытягивать правую руку перед собой, затем аккуратно уложил её на пол, бережно придерживая левой. Его загадочный собеседник осторожно, едва дотрагиваясь кончиками пальцев, провёл по распухшему запястью.

— Что случилось?

— Я упал.

— На руку?

— Угу.

— Давно?

— Угу.

— Хочешь, мы отвезём тебя в больницу?

— Хочу, – обречённо ответил Г., решивший с головой броситься в странное непонятное течение происходящих сейчас событий.

— К твоей ноге приварена цепь. Нам нужно отпилить её, чтобы забрать тебя отсюда.

— Это будет очень больно?

— Нет, не будет. О чём ты?

— Когда мне палец отрезали, я потерял сознание. А тут… нога. Я не выдержу такой боли.

— Я не понимаю…

— Вы ведь ногу хотите мне отпилить?

— Что ты! Нет. Нет, конечно! Как же такое вообще могло в голову прийти? Мы оковы распилим, чтобы снять их. На коже и царапинки не останется.

— Спасибо, – Г. опустил глаза и расплакался в очередной раз.

— Да что же здесь с тобой такое делали?

— Со… мной… делали… – вымолвил он и ещё больше расплакался, свернувшись в клубок, как будто уворачиваясь таким образом от бьющих по нему, словно десятки тяжёлых ботинок, воспоминаний о перенесённых им пытках и издевательствах. Г. безудержно выл, пытаясь прикрыть голову относительно здоровой рукой.

Человек, поняв, что его заданный им(?) в сердцах вопрос, оказался слишком жестоким, попытался как-то успокоить заложника, едва державшегося в сознании от морального и физического истощения. Дотронувшись до его плеча, он ласково произнёс:

— Ну-ну. Не плачь. Всё будет хорошо. Тебе помогут. Ты будешь жить, увидишь своих родных, близких. Уже очень скоро увидишь. Тебе ведь хочется этого?

— Да!

— Ну вот. Тихо. Тихо. Не плачь. Всё страшное закончилось.

— Мне часто так больно делали… Вы ведь не будете со мной… так?.. – тяжело дыша, сквозь плач говорил пленник.

— Нет. С тобой больше никто так обращаться не будет, – ответил человек.

Пленник громко вздохнул. Ему безумно хотелось поверить в сказанное собеседником, но жизнь научила его тому, что слова – это всего лишь набор звуков, ничего не обещающий и не дающий никаких гарантий. В это время принесли болгарку.

— Сейчас мы разрежем оковы. Будет громко, но не бойся, боли мы тебе не причиним. Ты мне веришь?

Г. в ответ молча закрыл глаза. Доверять кому-то он сейчас был не способен.

— Возьми меня за руку, – предложил человек добрым голосом.

Пленник нерешительно вытянул из-под кровати левую руку, и как только коснулся протянутой ему раскрытой ладони, крепко сжал её пальцами. Собеседник накрыл сверху кисть Г. своей и сообщил людям с болгаркой, что можно начинать.

Кто-то вытащил ногу заложника из-под кровати и крепко прижал её к полу. Другой включил пилу, наполнив комнату громким скрежещущим звуком. Г. крепче впился в руку человека своими пальцами. Как только болгарка приблизилась к его ноге, он резко дёрнулся в попытке отдалиться от страшного, вращающегося с огромной скоростью, механизма, но сделать этого не смог. Его надёжно держали чьи-то сильные руки. Когда пила коснулась оковы, и между острым лезвием и кожей остались считанные доли сантиметра, сознание пленника не выдержало и покинуло своего хозяина.

Пленник очнулся от резкого запаха нашатырного спирта, обнаружив себя вне своего укрытия. Первым же делом ощупал ногу. Она оказалась целой и невредимой, и впервые за эти бесконечные полгода к ней не была прикована цепь.

Человек, который вёл с ним беседу, сидел на корточках рядом. Улыбнувшись пленнику, удивлённо и растерянно смотрящему ему прямо в глаза, сказал:

— Ну вот и всё. Теперь ты свободен. Сейчас я отнесу тебя к машине скорой помощи. Берись за моё плечо.

Он взял Г. на руки и понёс к выходу. Тот молча смотрел на решётку с обратной стороны камеры, затем на комнату, которая всё время находилась через стену от его тюрьмы, на светло-жёлтый грязный с облупившейся краской потолок в этой комнате…

Когда они вышли наружу, яркое майское солнце на какое-то время ослепило привыкшие к полумраку глаза пленника, так что он был вынужден крепко зажмуриться, но кожей всё равно чувствовал этот приятный ласково согревающий свет.

— Мы можем на минуту остановиться? – робко спросил он.

— Думаю, да, – ответил несущий его человек.

Г., превозмогая боль, приоткрыл глаза. Сквозь частые ряды ресниц он видел чистое ярко-синее полное необъяснимой неиссякаемой силы небо над собой, каждой клеткой своего тела жадно впитывая эту силу.

Через минуту его положили в машину скорой помощи. Единственное, что впилось в память из происходящего далее, так это голубой костюм доктора, немного напоминающий бескрайние небесные просторы, да прохладный след от спиртовой салфетки на руке.

Когда Г. пришёл в себя, мерзкий больничный запах резко ударил ему в нос. Справа от себя он обнаружил большое окно, в котором белые облака беззаботно, не торопясь, плыли вдаль по яркому весеннему небу, оставляя за собой едва заметный след надежды, видимый лишь тем, кто её окончательно потерял.

Чуть позже он понял, что кто-то держит его за левую руку. Повернувшись, он увидел К., сидящего рядом с ним на стуле.

— Привет! – тихо сказал тот, улыбнувшись.

Г. издал в ответ слабый стон, затем крепко сжал пальцами ладонь брата и долго, не отрываясь, смотрел на него, как смотрят измученные тьмой и холодом люди на восходящее после долгой полярной ночи солнце. По разбитому лицу бывшего пленника медленно скатывались крупные прозрачные слезы, оставляя за собой на поросших поседевшей щетиной щеках мокрые следы.