Пощади меня, Жрец!

Юджин Дайгон     Пощади меня, Жрец!
Сегодня ко мне приходил один из младших палачей. Он удивленно смотрел на меня и трогал короткую, почти прозрачную щетину на моей голове. Я и сам не мог поверить в то, что она у меня есть – как у дикого шнарса, только не такая жесткая.. Кроме того, она растет. Она легонько и упруго вкалывалась в кожу, когда он провел ладонью по моему еще недавно голому черепу. Это было приятно.
А ведь недавно я гордился своим черепом – гладким, лоснящимся, без единой впадины или шишки. Редко, у кого бывает такой. Что меня больше всего поражает в лесных, так это то, как легко возникают шишки на их черепах после ударов – я убедился в этом, когда однажды набросился на своего Стража. Перед тем, как другие Стражи скрутили меня, и я провалился за Твердь от укуса сонной змеи, я увидел на его лбу шишку – большую и красную. На следующий день она стала меньше, а сейчас ее уже нет.
На наших черепах новых шишек поставить нельзя. Мы, пустынные, рождаемся с шишками и с ними же умираем. Или без них – как я. Хоть это осталось мне от благородной крови отца, которого я никогда не видел. Моя мать умерла, когда выпускала меня на свет, и в воинском монастыре я был изгоем, одиноким, как подземный волк. Надо мной издевались, пока я не научился убивать. Тогда меня полюбили офицеры, и вскоре я стал одним из них. Разумеется, для этого мне пришлось научиться еще большему – убивать не руками, а приказами, а также изрыгать эти приказы. Может быть, обо мне позаботился отец. Наверное, я похож на него.
И я вспоминаю Пустыню, потому что она непохожа на то, что я вижу здесь, через проемы в стенах. Они не для того, чтобы в них пролезать – слишком узкие. За ними Лес. В Пустыне через них нанесло бы песка, как через плохо закутанный вход. А здесь ветер приносит только прохладу. Через решетку, отделяющую меня от Стража, видно, как ветер шевелит его длинные волосы, вьющиеся как наши песчаные водоросли. Почему они называются так? Они растут вез воды, сухие, жесткие, волокнистые. Из них плетут и ткут. Они одевают народ и солдат. Высших одевают черви.
Много есть непонятных вещей – даже в моей родной Пустыне. Только Древние могли бы объяснить их. Говорят, что от них пошли и мы, и лесные, и морские, и горные. Теперь я начинаю соглашаться с этим.
Я вспоминаю Монастырь. Меня принесли туда младенцем, и я тянул свои слабые ручки к обитым металлом ремням, переплетающимся рядами на груди у Братьев. Все тогда было огромным, а я – жалким и немощным карликом в мире великанов. Меня поили молоком носорогих верблюдов, а потом – их кровью. Нет более терпеливых и более унижаемых тварей, чем они. Без них мы, пустынные, не выжили бы.
В Монастыре меня сделали мечом, способным бегать. Мечом, которому не нужен клинок. А лесные не могут сражаться без оружия. Его у них очень много и оно разное. Есть и непостижимое – такое, например, которое метает наконечник без стрелы и без копья. Или Огненный Тигр, стремительный, как язык мышиного дракона.
Из всех тварей лесные, морские и горные равны нам по силе. Они похожи на нас, как кошмар – на то, что по эту сторону Тверди. Настоятель объяснял это так.
-Давным-давно жил Великий Бог. Он был мудр, свиреп, хитер и горд. Но однажды он обезумел от солнца, которое он пил, как вино, и без меры. Он возненавидел себя – и разлетелся на Части, а те – на множество осколков, попавших в тварей. Пустынным досталась мудрость, лесным – свирепость, морским – хитрость, горным – гордость. Те твари, которым не досталось осколков бога, остались дикими. Но они не ненавидят друг друга так, как мы, несущие в себе разные Части Великого Бога. И мы чужды друг другу больше, чем они, ибо то, что не ужилось в Великом Боге, тем более не уживется в его мире и во многих его созданиях. Он создал нас своей смертью. Да славится его безумие и ненависть к самому себе. Да славится солнце, которое можно пить, как вино.
Только мы, мудрые, владеем Языком. Все остальные – свирепые, хитрые и гордые – кричат и шипят, подобно диким тварям. Великий Бог наделил нас Языком, потому что главное в нем было – мудрость. Он избрал нас для воли своей. Мы должны уничтожить то, что он ненавидел в себе. Мы должны истребить свирепость, хитрость и гордость. Они – пороки Великого Бога. Он хотел стать лучше и мы должны идти за ним.
Но лучше всего исполнять его волю на Алтаре Священной Пирамиды, ночью. Когда везде темно, как в наших жилищах, пещерах, вырытых в песке, укрепленных камнем и покрытых крышами, изгибающимися так, что песок, откуда бы он ни летел, не может удержаться на них. Мы полируем их, и они сверкают. Алтарь Священной Пирамиды, кровь с которой скатывается, не смачивая ее камней, прямо в песок, так что  на Алтаре не остается ни капли крови тварей, одержимых Пороками Великого Бога. Сама Священная Пирамида тоже не во власти песка – она скользкая, холодная и каменная, но камень ее не простой, он вечен.
Но не в каждом из нас тверда мудрость Великого Бога – некоторые, слабые в ней, слушая крики одержимых тварей, сами впадают в безумие, впуская в себя остальные Части, и разрывается их Твердь. Они начинают бормотать, подражая врагам, а потом становятся Оборотнями – одновременно мудрыми и свирепыми, или мудрыми и хитрыми. Они становятся извращенными подобиями Великого Бога и этим оскорбляют его.
Нельзя допускать, чтобы оскорбляли Великого Бога.
И мы караем их лишением Тверди. Если они подражают пленным, то их карают Высшие, если они подражают врагам в плену, то их карают те, кто тверд в мудрости.
Нельзя допускать Оборотней на Твердь. Нельзя допускать безумие – поиск смысла в бессмысленном.
Я попал в плен один. И некому покарать меня. Я стал Оборотнем. Я вдруг постиг, что бормотание и хрип лесных – Язык, обозначающий то, что есть в их жизни. Оказалось, он есть не только у мудрости, но и у свирепости. Это началось против моей воли. Мне показалось, что в бессвязных звуках, издаваемых лесными, есть ритм. Я нашел смысл в бессмысленном – на меня снизошло безумие Великого Бога, и оно нравится мне больше, чем одна только мудрость. Я разучился умирать.
Теперь я много знаю о лесных.
У них тоже есть Священная Пирамида. И на ее вершине они приносят в жертву тварей, но только тех, что одержимы Великим Богом – тем же, что и наш, но иначе.
У них похожая легенда.
Они живут в корзинах из лиан, подвешенных под ветвями баньянов, и так же делятся на всех и Высших.
Их кормит Лес.
Из окон (так они называют проемы для глаз) он прекрасно виден – зеленый, яркий, полный разных красок и движений, медленных и быстрых, и тел – летающих, бегущих и ползущих.
Вот Стражи и Жрецы пришли за мной. Они приносят жертвы в полдень. Даже ночью в их Лесу многие твари и цветы светятся. Их Часть связана с Яростью Света – так они называют ее. А нашу Часть они называют Безмолвием Тьмы.
Я слышу их. Теперь я даже думаю на их Языке все чаще и чаще. А на пустынном почти совсем не думаю. Пустынная речь сейчас показалась бы мне более непонятной, чем лесная. Долго я уже в Лесу.
-У него растут волосы.
-Это еще не волосы.
-Но у других тварей его рода они не росли.
-Мы никогда не держали их так долго.
-Смотрите на него, он слушает нас.
-Тебе кажется.
-Нет, точно, он понимает, что мы говорим.
-Собака тоже понимает, когда мы говорим о ней. У этих варваров нет слов, свои желания они выражают, как звери.
-А как же они организуются?
-Они все колдуны. По крайней мере эти, темные. Ты что-то сильно им интересуешься. Смотри, если ты забормочешь что-нибудь нечленораздельное, мы схватим тебя, хоть ты нам и друг. А там уже жрецы-инквизиторы вытравят в тебе Оборотня. Вместе с жизнью.
Бесконечные ступени – такие же, как на нашей Священной Пирамиде, только они не завиваются спиралью, а поднимаются прямо. Ступени такие же высокие. Но не скользкие, а шершавые. Но тоже серые. Наша пирамида блестела, как мой череп, и вся была скручена, вогнута, вершина заканчивалась шпилем. А эта не блестит, у нее прямые грани.
Мы поднялись. Последнюю часть подъема Стражи тащили меня, как тушу с охоты. Все мои силы ушли на то, чтобы стать Оборотнем.
Громкие голоса. Гулкие барабаны. Развевающиеся одежды и волосы – черные у Стражей и белые у Жрецов.
Много незнакомых слов. Я чувствую себя чужим – везде чужим. Наверное, так чувствовал себя Великий Бог, когда им овладело безумие.
Все смолкло. Жрец приближается ко мне – белая грива волос на белом плаще. Узкий зазубренный серп жертвенного ножа. Красное солнце и розовые облака за его спиной. У нас всегда красное солнце.
Я стою на коленях. Меня не держат. Я дрожу. Отсюда не видно Леса – только розовые облака, затянувшие небо бельмом, красное солнце в проеме этих облаков, белые и черные силуэты смерти на серых плитах. Мне кажется, что эти плиты – моя Твердь, и сейчас меня сбросят с нее навсегда.
Безумие Великого Бога, дай мне силу!
-Пощади меня, Жрец!
Хриплый голос, будто не из моего горла. Язык еле ворочается. Сердце не бьется. Кажется, я снова научился умирать.
Нож выпал из руки Жреца и покатился по желобу, отсвечивая красным, словно солнце дало ему свою кровь вместо моей. Потом он миновал край площадки и полетел вниз, кувыркаясь, по крутому склону Священной Пирамиды.