1. Князь и графиня

Крым, Ялта, сентябрь 1898 года.

На верхней, открытой палубе, только в этом году спущенного на воду, французсского пассажирского парохода «Princesse Annette», сидел изысканно одетый молодой человек с печальными затуманенными глазами. Новый корабль поражал своими размерами, изящными линиями форм, белизной бортов и роскошной отделкой салонов и кают.
Рядом у причала готовился к отплытию из нового ялтинского порта его собрат, тоже пассажирский корабль «Император Николай II». Последний отличался от французсской «Принцессы» топорными формами, грязно-чёрными бортами и значительно уступал в размерах.

Но достоинства судна не радовали молодого человека, а уж тем более его название – «Анна».  Не радовал  и открывающийся вид с отплывающего корабля на обновлённую Ялту: новые порт, мол и каботажную набережную. Эти объекты построены по проекту и под руководством  друга его отца - Александра Львовича Бертье-Делагарда. Кстати на французсском, фамилия инженера и генерала выглядела достойней – Bertier de la Garde, - подумал юноша. Он же и посоветовал, а практически заставил Юрия отправиться в Константинополь на корабле, дабы заглушить  и притупить сердечную рану и исполнить волю Великого князя, генерал-губернатора Москвы, крёстного его Анечки.

Правее порта, на фоне величественных гор, проглядывался своими куполами и игрушечным изяществом, собор святого Иоанна Златоуста. Скоро левее, за деревьями, на внушительном возвышении, покажется Большой Ливадийский дворец.
Лёгкий сентябрьский ветерок шевелил пышные светло-русые волосы юноши, одетого в серебристо-голубой сюртук с буфами из верблюжьего камлота и жёлто-коричневые штиблеты, с входящими в моду резинками вместо шнурков. Дополнял респектабельный облик, лежащий рядом котелок в тон сюртуку и трость красного дерева с серебряным набалдашником в виде головы разъярённого тигра.

Всю верхнюю палубу, радуясь нежному солнцу и лёгкому ветерку,  заполняла, расположившись в шезлонгах и плетёных креслах, благообразная публика исключительно первого класса. Кое где стояли мраморные столики на ажурных литых чугунных основаниях, к которым услужливые официанты по первому требованию подносили лимонад, квас и пирожное. Юрий почти не замечал творящегося вокруг действа, он весь был в думах о недавнем малоприятном прошлом.

                *      *      *
Юрий Александрович Тонков, по настоянию папеньки – Александра Михайловича, вятского помещика, поступил слушателем, или как сейчас модно называть «студентом» в Императорский Московский университет на факультет словесных наук.
В роду Тонковых, уже несколько поколений было не принято определять мальчиков по военной линии. Тому причиной послужили события следующие за декабрьским восстанием 1825 года, в результате которых их предок, офицер лейб-гвардии,  Алексей Максимович, был выслан из Петербурга на поселение в Вятскую губернию(см. повесть «Ссылка»).

В учёбе Юра преуспевал и был лучшим на курсе по истории и филологии, что отмечал даже сам декан факультета, академик Василий Осипович Ключевский. 
Его близких друзей-студентов определил случай – пришлось разнимать двух драчунов. Дебоширами оказались князь Андрей Вяземский и князь Вардан Гуриели. Оба пытались доказать друг-другу, кто из них «княжистей».

-  Твоему княжению*(1) без году неделя! – кричал Вардан, пытаясь отвесить противнику оплеуху, - княжите только три года! И неизвестно за что возведены в достоинство!
-  А твоё «природное»*(2) означает только одно, - пыхтел Андрей, норовя пнуть обидчика, - что половина твоих родственников ещё сидят на деревьях, держась за ветки хвостами!

Инцидент обязательно закончился дуэлью, если бы не применённые Юрой на практике познания в английском боксе. Один князь сидел на полу вертя головой и очухиваясь от нокдауна, второй  с вытаращенными глазами держался за под дых, жадно хватая воздух ртом.
После этого случая, меж тремя юношами возникла сердечная дружба изредка омрачаемая спорами князей о знатности их родов. Юру, отпрыски вельможных семей, воспринимали как хорошего парня, но захудалого дворянчика. Длилось это отношение до первой студенческой пирушки, происходившей в съёмной Юриной квартире.

Скромную трёхкомнатную квартирку Юра снимал  на Моховой,  аккурат напротив главного здания университета. Будучи несколько задетым заносчивостью молодых князей, хозяин пригласил их в кабинет-библиотеку, усадил в кожаные кресла и извлёк из секретера копию старинного документа.
Манускрипт назывался: «Грамота Великого князя Московского и всея Руси Ивана III Васильевича», где указывалось о возведении в потомственное дворянство Михаила и Марии Тонковых, дарованием им земельного угодья под Ржевом с деревенькой Тонковской и всеми её людишками. Датирована бумага была аж 1505 годом от Р.Х., десятым месяцем, дня 27-га.

Юные князья, ознакомившись с документом, сидели с вытаращенными глазами и открытыми ртами.
-  Так что, выходит твоему дворянскому роду скоро четыреста лет? – растерянно произнёс Вяземский, - так мой род на сто лет моложе!

После этого случая авторитет Юрия в дружеской троице вырос неимоверно. Титулованные друзья  постепенно начали и к нему обращаться словом «князь». Юра к этому быстро привык, настолько, что представляясь незнакомым людям, говорил: «князь Тонков». Но это было по-настоящему скорее прозвище.
Окружающие, и студенты и друзья, к третьему году обучения в университете уже были свято уверены в княжеском достоинстве Тонкова. Дошло до того, что Юра заказал себе визитные карточки с указанием титула. И всё это было как само собой разумеющееся.

Как-то будучи на костюмированном балу, в особняке  графов Игнатьевых, что на Патриарших прудах, Юрий случайно, не будучи представленным, познакомился с девушкой.
Дело в том, что он был в маске, и костюме Гамлета,  а она оказалась в костюме Офелии. Поэтому первый бальный танец полонез они танцевали в паре. После окончания танца, «Гамлет» проводил «Офелию» до её кресла и представился:

-  Князь Тонков, Юрий Александрович.
-  Анна ... Анна Петровна Басманова. – девушка сняла маску и цветочный венок с головы. Рыжие длинные волосы рассыпались по оголённым плечам.

У Юры от восторга перехватило дыхание. Перед ним была девушка с картины Джона Вильямса Вотерхауса «Офелия». Она не поражала своей изысканной красотой, скорее это было само дыхание юности, свежести и открытости, от которого невозможно оторвать взора. Белоснежная кожа, какая может быть только у рыженьких, вздёрнутый курносый носик и изумрудного оттенка зелёные глаза, смотрящие на Юрия с интересом, вниманием и благожелательностью.
А разглядывать было что. Перед девушкой стоял в средневековых одеяниях высокий молодой человек с лицом, как бы скопированным с античных скульптур,  врождённой гордой осанкой и крепким телом.

-  Как же ему подходит титул князь, - подумала девушка, - а если написать это слово по-французски, получиться «prince». Остаётся добавить только – датский. А она Офелия ...

Поборов лёгкое замешательство Тонков поинтересовался:
-  А не ваш ли батюшка приходится военным комендантом Москвы?
-  Да, вы правы, это мой отец. Да вот и они с маменькой у второй колонны от входа, кстати наблюдают за нами. Позвольте я вас представлю?
Чета Басмановых была облачена в костюмы шекспировских Клавдия и Гертруды.

- Юрий, князь Тонков, сын вятского помещика, ныне слушатель Императорского университета. – представился Юра.
- Генерал-майор Басманов, Пётр Игнатьевич. А это моя супруга, Варвара Фёдоровна.
После обмена любезностями Варвара Фёдоровна, улыбаясь заметила:
-  А вы не находите, князь, некоторую двойственность нашего нынешнего положения? Офелия представляет Гамлету его же родителей!
-  Вы  абсолютно правы, сударыня. А если учесть то, что Гамлет убил отца Офелии Полония ... хотя лучше не продолжать, слишком печален конец у пьесы Вильяма.

Роман молодой пары развивался стремительно. Влюблённые и дня не могли прожить друг без друга. Если не виделись, то обязательно обменивались записками полными нежного воркования. Строили планы на совместное будущее, с нетерпением ожидали полугода знакомства, после чего современные дворянские приличия позволяли молодому человеку просить руки и сердца у родителей возлюбленной.

По традиции, в генеральский дом на Страстной площади, Юрий явился в сопровождении своих друзей – Андрея Вяземского и Вардана Гуриели. Вся троица, учитывая важность и торжество момента, была облачена в чёрные фраки, белоснежные сорочки с туго накрахмаленными манишками и нежно-голубые пикейные жилеты, что подчёркивало их титулованные достоинства.

Хозяин встречал гостей в парадном генеральском мундире, украшенном алой лентой с жёлтой каймой ордена «Св. Анны». Вечер прошёл в благостной обстановке понимания и единодушия. Пили изысканные вина, молодые люди упражнялись в пафосном красноречии. Варвара Фёдоровна и Анечка в основном помалкивали, но  у обеих восторженно блестели глаза. Назначили дату объявления помолвки. Юрий подтвердил благословение своего батюшки на брак и обещание прибыть на свадьбу.

Но ... через неделю, средь ясного неба грянул гром! Отец невесты, уже видя во сне и наяву свою дочь княгиней, решил полюбопытствовать в «Русской родословной книге» о роде Тонковых. В первых трёх томах титулованного дворянства их не оказалось! Они нашлись только в последней, четвёртой части - столбового дворянства! Какой позор, какая мерзость! О помолвке уже знает половина города, а главное, Анечкин крестник, генерал-губернатор Москвы Великий князь Сергей Александрович.

Генерал, опустошенным взглядом уставившись в книгу, два раза встряхнул колокольчик и приказал дворецкому пригласить жену и дочь в его домашний кабинет.
Результат разговора сказался же нынче. У постели Варвары Фёдоровны дежурил врач. А Анечку обнаружили поздно вечером в ванной с перерезанными венами на запястье. Но Бог миловал, нашли вовремя, удалось спасти.

Узнав о состоянии дочери, Пётр Игнатьевич написал записку и отправил её виновнику бед. Содержание записки представляло из себя перчатку брошенную в лицо. Извинения не принимались.
Дуэли помешал Великий князь, обещавший сам разобраться с непорядочным дворянчиком. В результате чего Тонков тут же, под благовидным предлогом,  был исключён из университета, а устно ещё было сообщено, что его пребывание в Москве нежелательно Его Императорскому высочеству.

Юрий Тонков с опущенными плечами и поникшей головой сидел на краешке стула в кабинете-библиотеке генерала и инженера Бертье-Делагарда, старинного друга его отца. Александр Львович приглядывал в Москве за юным отпрыском своего приятеля.

-  Да, Юра, некрасиво получилось, очень некрасиво, я бы сказал даже ... но не буду.
-  Поймите, дядя Саша, я за три года настолько проникся своим  княжеским титулом ... хотя ... впрочем не своим. В общем запутался я. Но не это самое страшное. Хуже всего то, что потерял Анечку, и похоже навсегда.
-  Хуже всего то, что ты запятнал честь рода Тонковых, пусть даже неосознанно и не преднамеренно. – генерал нахмурился, - поэтому делаем так.
Завтра же ты направляешься в Крым, в Ялту, а оттуда пароходом в Константинополь, где имеется наше инженерно-строительное представительство. Будешь при нём чиновником-порученцем до тех пор, пока тут всё не уляжется и не забудется. А точнее, до тех пор пока Великий князь - губернатор, а Басманов - комендант Москвы.

                *      *       *
Белоснежное судно стремительно рассекая волны отдалялось от берега, солнце достигло зенита, публики на верхней палубе заметно прибавилось. Все наслаждались солнечными лучами и лёгким морским ветерком. Скамейка напротив Юры оказалась занята какой-то женщиной в широкополой соломенной шляпке, склонившейся над книгой. Юра пригляделся, книжка называлась «Гордость и предубеждение».

-  Сентиментальный женский роман с хорошим концом, - подумал Тонков, - пера Джейн Остин. Сам бы он предпочёл Уилки Коллинза, скажем «Лунный камень».

Юра с интересом присмотрелся к попутчице. Длинное, до пят, светло-серое платье с глубоким вырезом, закрытым полупрозрачной манишкой под горлышко с ленточкой. Туфли – изящные лоферы на низком каблучке с кожаными кисточками. Осиная талия перетянута нешироким ремешком в тон туфлям. Общий вид строгий и вместе с тем изысканный.

Девушка, видимо заметив внимание, подняла голову и взглянула на юношу. Тут же опустила глаза, залилась румянцем, длинные пушистые ресницы её затрепетали. Юру поразила внешность незнакомки – яркая красота в аристократическом исполнении. Огромные иссиня-чёрные глаза, того же цвета чуть волнистые волосы; матово-оливковый цвет кожи; гордый прямой, небольшой нос с трепетным вырезом ноздрей; идеальный овал лица; чуть припухлые, но чётко очерченные губы; ухоженные изящные ручки ...

-  Прямо сквозит порода, не скроешь, - горько усмехнулся про себя Юра, - наверняка ещё и титулована.
Он взял со столика газету и пересел поближе к девушке. Зачем это сделал, он и сам не знал. Знакомиться в его планы не входило, а уж в её, так и подавно.
Через несколько минут, с другой стороны, к девушке подсела прилично одетая дама средних лет и негромко произнесла:

-  Ваше сиятельство, вас ожидают, в каюте ...
-  Ничего, потерпят. – грубо ответила красавица и уткнулась в книгу. Дама аж позеленела.
-  Ты, б**дь, кошка драная, не строй из себя графиню, - зашипела она, - клиент уже оплатил и штаны поди снял, а ну пошла, сучка долбаная.

Женщины неспешно удалились, а Тонков остался на скамейке в замороженном виде и с открытым ртом. До вечера он не мог придти в себя – что-то в его голове перевернулось, мир устроен как-то не так. Не так, как он себе это представлял.
Пора  разобраться и взрослеть, девятнадцать годков уже минуло. Он спустился в ресторан и выпил, не закусывая, пять рюмок водки кряду. После, до вечера просидел  на верхней палубе, вглядываясь в горизонт и размышляя о превратностях судьбы. Перед наступлением темноты отыскал прилично одетую даму и, сразу рассчитавшись, заказал «графиню» к себе в каюту на всю ночь.

В полумраке просторной, отделанной с роскошью, каюты престиж-класса «Le Prince», разделённые журнальным столиком  сидели двое молодых людей, и не стесняясь разглядывали друг-друга. Её взгляд выражал настороженность и недоверие, его – восхищение, интерес и грусть. Восхищаться было чем. «Графиня» не просто была хороша, она была ослепительно красива. Великолепие форм и черт дополнял неуловимый аристократизм - благородство осанки, поворота головы, жеста, мимики, взгляда. Ну никак она не могла быть простолюдинкой, тем более такой профессии.

Молчание затягивалось и уже становилось не приличным.
-  Может мне раздеться? - прошептала она ангельским голосом.
-  Отнюдь, вовсе не обязательно, лучше расскажите о себе, но только правду. Кстати, как вас зовут?
-  Зовут Глафира, или просто Глаша, подружки же кличут Графа, а вот правду о себе говорить не буду, слишком уж она неприглядна, а врать не хочу потому что ... потому, что вижу – вы сударь, человек приличный.

В речи и исключительно правильном произношении слов, Юрий почувствовал высокую образованность собеседницы. Недаром он три года изучал словесность. Молодой человек задумался.
-  А знаете что, Глаша, давайте я о себе расскажу всю правду. Как-то вечер тому содействует, да и вы у меня вызываете доверие. Тем более, что вряд ли мы ещё когда либо свидимся.

Начал Юра издалека: о своём древнем роде, об опальном прадеде, выселенном из Петербурга на Вятку, о своём безоблачном детстве, о рано умершей маменьке, о начале полового влечения и первом опыте грехопадения, об успехах в учёбе в Вятской гимназии и Московском университете, о своих друзьях-князьях, о чудесной Анечке и своём позоре ... то есть обо всём и от души.
Глафира, подавшись вперёд, очень внимательно слушала, иногда на её глазах наворачивались слёзы. Когда Тонков замолчал, она опустила голову, часто задышала и наконец произнесла:

-  Будь по вашему, Юрий Александрович, исповедуюсь и я, как-то обстановка располагает, да и  оказалось, мы ровесники, оба 1879 года рождения, обоим по девятнадцать.

В грудничковом возрасте нашли меня странствующие бессарабские цыгане выброшенной на помойку и завёрнутой в мешковину, недалече  от дворца Долмабахче в Константинополе. Тогда, как и сейчас, во дворце проживал Османский султан Абдул-Хамид II. Судя по портретам, я очень на него похожа, только нос не такой большой.
Три года спустя, уже в Крыму, под Симеизом, цыгане продали меня проезжавшим мимо табора знатным господам, которые оказались графами Милютиными.
Приобрели меня они в качестве живой игрушки для своей трёхлетней дочки Анастасии. Уж больно хороша была я в детстве.

Десять лет я прожила у них, почти как член семьи. Воспитывалась и обучалась  совместно с Настей, причём способностей у меня было поболе. Она была ленива, строптива и ненадёжна. Все свои проделки  сваливала на меня. Родители догадывались о её неискренности, особенно граф, Алексей Дмитриевич, поэтому наказания были не столь строги. Но всё-таки в общем, наши отношения с ней можно было назвать дружбой. Мы всегда и везде были вместе.

В тринадцать лет, когда у девушек отрочество переходит в юность, и они начинают замечать вокруг себя молодых людей – юношей, наши отношения резко испортились. Все молодые люди, в моём присутствии её не замечали вообще. Все комплименты и всё внимание их предназначалось мне, хотя и она не была дурнушкой.

И вот тут она возненавидела меня лютой ненавистью. Её придирки ко мне перерастали в истерики переходящие в рукоприкладство. Граф уже было вознамерился передать меня на воспитание в Смольный институт, но Настька его опередила.
Она, за существенную мзду, подговорила конюха с кучером заманить меня в конюшню и там изнасиловать. Так и было сделано, и это был АД!

А потом она утверждала родителям, что видела, как я сама их напоила и соблазнила. Поэтому вместо института я попала в «Дом милосердия для несовершеннолетних». Знаете, что это такое?

Юрий отрицательно помотал головой.

-  Это исправительное учреждение, где малолетних проституток, младше шестнадцати, направляют на путь целомудрия и высокой нравственности. Вот там-то я, за два года и познала  все круги ада, Данте Алигьери и не снилось такое.
А уж способы и приёмы порочной любви освоила в совершенстве. Познала и всю глубину человеческой подлости. После такого «перевоспитания» оставался только один путь – так сказать по приобретённой специальности.

Яркая внешность и полученное светское образование у  Милютиных не дали мне опуститься до уличных и вокзальных девок. Да и прозвище  получила приличное –«Графиня», хотя фамилия не особо аристократичная – Найдёнышева, граф записал так. 

Работаю по высшему разряду, с дворянами, купцами, да заводчиками. Но ощущение, что купаюсь в грязи, меня не оставляет, – голос Глафиры задрожал, - надо же как-то вырываться из этого порочного круга! Я ещё молода, ещё хороша собой, прекрасно образована: фортепьяно, приличный вокал, полный курс гимназии, четыре языка ...

Ангельский голосок красавицы сорвался на всхлипывание переходящее в стенания.  Юра вскочил, не зная что делать. Тут же опомнился, за руки поднял Глафиру и прижал к груди. Слова сами полились собой - нежные, успокаивающие, проникновенные ... всхлипы начали угасать, прекрасные руки гостьи обвили его шею, головка Глаши легла на его плечо. Им обоим казалось, что этот мерзопакостный мир от них отдалился, угас, растаял. Остались только они, непорочные, нежные и счастливые.

Первый лучик солнца проник мимо неплотно прикрытой шторы каюты  и уперся в Юрину переносицу. Тот, не открывая глаз, попытался отогнать его, как надоедливую муху. Внезапно его осенили ночные воспоминания, он резко вскочил на кровати и огляделся.
Глафиры не было, не было и её одежды, даже запаха её не осталось. Только на столе лежала ассигнация того же достоинства, что он  вручил прилично одетой даме средних лет ...

*(1) - Ветвь Вяземских-Левашовых, возведены в княжеское достоинство лишь в 1895 году.
*(2) – Имевший право на титул, как потомок удельных или великих князей, в данном случае удельных.





Вильнюс,  20 октября 2015 года
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2015/10/23/567