Мои женщины Июнь 1963 Какое счастье

Мои женщины. Июнь 1963. Какое счастье...

Александр Сергеевич Суворов (Александр Суворый)

Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.

Иллюстрация из домашнего фотоальбома.

Моя мама, Нина Васильевна Суворова (Максимова). Сентябрь. 1957.


Продолжение главы «Мои женщины. Июнь 1963. Фея-комиссар».



21 июня 1963 года в доме отдыха «Сосновый бор» с раннего утра началась подготовка к отъезду «старых» и приезду «новых» отдыхающих.

В 8 часов 20 минут громкоговоритель прекратил транслировать радиопередачи и бодрую музыку. Он громко кашлянул и сообщил всем нам густым мужским голосом, что нам «пора сматывать удочки и с вещами готовиться к выходу на свободу».

Так поведал нам «черноволосый» о сообщении «громкоговорителя». Как всегда – все ждали этого момента, но он возник вдруг и неожиданно. Пора…

Мы, мужики и обитатели отдельного домика-палаты с открытой террасой и скрипучим крылечком, сроднились друг с другом, привыкли друг к другу и даже уже не могли засыпать без удивительно уютного и добродушного храпа нашего «толстяка».

Даже неизбежные ночные «выдохи кишечника» от неудовлетворительного пищеварения продукции столовой нашего дома отдыха не портили приятную дружескую атмосферу нашей мужской компании.

Ревнивые соперники в поисках приключений с женским полом - «лысый» и «черноволосый» - стали настоящими друзьями, которые удачно и смешно дополняли друг друга, нуждались друг в друге и в последние дни даже совместно успешно «водили хороводы» с двумя дамами им под стать.

Мой папа и «очкарик» нашли друг друга в разговорах о технике и изобретательстве, подружились по-настоящему, по-деловому и даже совместно что-то там изобрели или усовершенствовали на работе «очкарика».

Они теперь частенько вместе ездили на мотоцикле «Урал» с коляской в разные места: в организацию «очкарика», в город на базар, в близлежащие деревни за чем-нибудь «вкусненьким» или просто так – покататься по пыльным просёлочным дорогам.

Наш «толстяк» откровенно ленился и отдыхал «по-полной», то есть много спал, изредка играл в городки, много и с аппетитом кушал, гулял между сосен по лесным тропинкам.

Мой брат больше всех активно отдыхал в этом доме отдыха: катался на велосипеде, играл с ребятами в футбол, волейбол и баскетбол, знакомился с девушками и ребятами, пробовал играть на шестиструнной гитаре и постоянно, всё время хотел есть…

Обо мне вообще говорить было нечего, потому что я в это лето и в этом доме отдыха испытал столько приключений, что мне, несомненно, хватило на всю оставшуюся жизнь. Таких ярких впечатлений и переживаний, как в это раннее лето 1963 года, я в своей жизни не переживал и не переживу…

Так я думал, вспоминал и мысленно начал перечислять…

Во-первых, я впервые выехал из дома от мамы в компании моего папы и старшего брата далеко и относительно надолго.

Во-вторых, я впервые почти самостоятельно участвовал в переезде из одного города в другой и почти сам таскал свои дорожные вещи.

В-третьих, я почти сам обустроил своё спальное и жилое место в палате-спальне нашего дома отдыха, сам разложил в тумбочке свои майки, трусики, носочки, рубашки, шаровары, карандаши, альбом для рисования, ручку, ученическую тетрадь и конверты для писем маме.

В-четвёртых, это я первым увидел нашу «Фею турбазы на Оке» – Валентину.

В-пятых, я почти сам подружился с взрослыми мужиками, которые были вместе с нами в нашей палате-спальне дома отдыха.

В-шестых, я со всеми вместе каждый вечер смотрел «взрослые» кинофильмы, несмотря на папины сомнения, и всё-всё в них понимал «правильно».

В-седьмых, это я добросовестно начал в первые дни отдыха в нашем доме отдыха писать обещанные письма маме.

В-восьмых, я очень культурно вёл себя за столом во время еды, как учила нас мама, и наша Фея-Валентина нас похвалила.

В-девятых, это я, как лазутчик, нашёл тайное убежище нашей Феи-Валентины, в котором она жила и отдыхала.

В-десятых, это я сам, без подсказки и понукания, без просьб и нытья, нарисовал цветной портрет нашей Феи-Валентины. Причём так нарисовал, что были потрясены не только она, но и все наши мужики.

В-одиннадцатых, это мне Фея Валентина принесла ночью и положила мне в изголовье записку с одним только словом «Приходи». Не «лысому», не «черноволосому», не «очкарику» и не «толстяку», не нашему папе и даже не моему молодому старшему брату, а мне – мальчику…

В-двенадцатых, это я выпутывал пушистые вымытые волосы Феи-Валентины из колючих веток акации, а она при этом передо мной была почти полностью обнажённая.

В-тринадцатых, - это меня Фея-Валентина вознаградила за портрет и мой рисунок своей корзинкой с вкусной едой, вином и конфетами.

В-четырнадцатых, я своими «подвигами» и поведением так вошёл в наш мужской коллектив, что почти на равных без устали участвовал во всех наших приключениях и играх, в походах и развлечениях.

В-пятнадцатых, это я придумал читать вечерами в нашей спальне-палате вслух свежие газеты, задавать «невинные» вопросы и возбуждать интересные беседы мужиков и их обмен мнениями о разных событиях, в том числе «о бабах».

В-шестнадцатых, это я сам научился, читая статьи о космонавтах в газетах, летать во сне в невесомости, в космосе, в космических кораблях, видеть Землю, Луну и звёзды.

В-семнадцатых, я впервые после просмотра кинофильма «Двенадцать девушек и один мужчина» вдруг жадно захотел целоваться с девочкой «по-настоящему», то есть по-взрослому…

В-восемнадцатых, я впервые самостоятельно поймал на удочку свою первую рыбу, и именно на мой крючок с конфетным фантиком клюнула знаменитая и легендарная щука-сука реки Оки.

В-девятнадцатых, я впервые почти на равных вместе с взрослыми мужиками участвовал в настоящем мужском приключении – в рыбалке, ел потрясающе вкусную уху и рыбу.

В-двадцатых, это я решил судьбу пойманной легендарной Феи-щуки и отпустил её обратно в реку.

В-двадцатьпервых (мне нравилось мысленно перечислять эти «в-двадцатых»…) я столько узнал о рыбалке и разных рыбах, что чувствовал себя знатоком.

В-двадцатьвторых, я вместе с папой, братом и мужиками-друзьями смотрел «взрослые» фильмы и они мне начали нравиться, особенно те, в которых я как будто видел образ моей мамы.

В-двадцатьтретьих, я почти научился самостоятельно нырять и плавать в речной воде, несмотря на то, что от холода моя писька чуть ли не насовсем спряталась внутри меня.

В-двадцатьчетвёртых, я услышал в это лето столько интересных и волнующих «взрослых» или «воровских» песен Высоцкого, что сам захотел их сочинять и играть на гитаре, как тот хрипатый певец у костра в сосновом бору.

В-двадцатьпятых, я сам, своими руками сделал маме и нашим друзьям-мужикам прекрасные подарки – объёмные картинки на картонках из шишек, веточек, стеблей  трав и соцветий цветов.

В-двадцатьшестых, я непосредственно участвовал в полёте наших замечательных космонавтов Быковского и Терешковой, потому что это происходило как раз в дни нашего пребывания в доме отдыха «Сосновый бор» и я вслух читал новости из газет всем мужикам в нашей палате-спальне.

В-двадцатьседьмых, мне тоже понравилась и меня потрясла «Аппассионата» Бетховена, которая, по мнению Владимира Ильича Ленина, была «лучшим произведением Бетховена» и которое, «несмотря на всё зло, творящееся в жизни, заставляет его, Ленина, быть добрым к людям».

В-двадцатьвосьмых, я в это лето видел столько всякого разного, что просто захлёбывался от увиденного и никак не мог всё это «переварить», «разложить по полочкам» как книжки в библиотеке, а только сумбурно вспоминал то картинами в снах, то звуками в ушах, то запахами, то иными странными ощущениями.

В-двадцатьдевятых, я в это лето даже видел или почти что видел, как мужчина и женщина делали «это»…, правда при этом я позорно бежал, потому что мне было страшно, неловко и стыдно подглядывать…

В-тридцатых, напоследок пребывания в доме отдыха я в библиотеке встретился с чудесной женщиной – Феей-Клио, которая оказалась почти такой же, как мой друг «Дед Календарь», подарила мне книжку «Пословицы и поговорки народов востока» и сказала мне вещие слова: «Знай и умей».

Наконец, я вдруг живо вспомнил лицо и облик Вали Антиповой, моей школьной подружки, которая явилась мне в облике женщины-комиссара в фильме «Оптимистическая трагедия».

Мне так понравился этот фильм, я был так потрясён увиденным, что почувствовал себя совсем-совсем взрослым, горячим, сильным, необузданным, как моряк Алексей, который страстно полюбил эту женщину-комиссара.

Но больше всего меня потрясло то, что я почти совсем осознанно, спокойно и без паники, но счастливо и безудержно по-настоящему, по-мужски любил мою «фею красоты и страсти», выплёскивал из себя мой «мужской сок», зная, что он предназначен для неё и она принимала мою любовь…

Теперь, в данное мгновение я твёрдо знал-понимал, что это лето 1963 года было «летом прикосновения» к чему-то очень серьёзному, мощному, обширному, глубокому, разному…

Я так разволновался перечислениями своих приключений, что у меня заболела голова, руки, ноги и живот…

В 09:00 утра 21 июня 1963 года мы в последний раз всей нашей мужской компанией пошли в столовую на завтрак.

На завтрак нам дали: суп молочный вермишелевый, жареную колбасу с яйцом под майонезом, белый хлеб с листочками твёрдого сыра и маленькими кусочками масла и горячий чай, который пахнул какой-то травой, опилками или сосновыми иголками.

«Толстяк» попытался пошутить, сказал, что «такая еда годится только для космонавтов в невесомости», но на его «шутку» никто из присутствующих не рассмеялся, люди только настороженно посмотрели на него и молча уткнулись в свои тарелки и стаканы.

Наш папа тоже сурово промолчал и мы с боратом остро захотели уехать из этого дома отдыха, который мгновенно почему-то стал неприветливым.

Сборы и прощание затянулись до обеда. Автобус с первой партией уезжающих вернулся только к обеду и привёз новую партию «новеньких». Администрация дома отдыха приняла «новеньких» и разрешила нам – «стареньким» - пообедать «чем бог послал».

Мы уже все были «на ногах», «на вещах» и «на сносях», оплатили все расходы, освободили свои койки, палату-спальню, сдали книжки и инвентарь, получили все полагающиеся документы, сидели на лавках у здания администрации и ждали приезда автобуса. Поэтому решение администрации восприняли, как радостное и справедливое поощрение нашему послушанию…

В обед нам повезло, потому что «новеньким», а вместе с ними и нам – «стареньким» - подали: вкусную и горячую солянку «Сборная», картофельное пюре с жареной рыбой под красным соусом, салат овощной из огурцов, помидоров и майонеза, много хлеба и очень вкусный компот из свежих фруктов.

Да, - приезжать в дом отдыха лучше, чем из него уезжать…

Папа заботливо проследил, чтобы мы с моим старшим братом всё съели до капельки и до крошки, потому что «впереди дальняя дорога, а мы должны прибыть к нашей маме весёлыми, довольными и сытыми».

Папа и мы, втроём, сходили к окну раздачи и поблагодарили женщин-поварих, подавальщиц и посудомоек. Они были довольны, а наша врач-диетолог украдкой сунула папе в руки пакет, в котором оказались горячие круглые плюшки с маком. Эти плюшки должны были подаваться на ужин…

Наконец, загудел автобус и мы гурьбой, бестолково тычась в распахнутую дверь, спеша и мешая друг другу, втиснулись в салон, расселись по местам, успокоились и молча поехали по пыльной дороге от ворот дома-отдыха «Сосновый бор», от величавых и стройных сосен-великанов, от солнечно-зеркальной ряби реки Оки, от всего того, что с нами было…

       
Потом был тесный и шумный город Алексин, пересадка в другой автобус, езда по разбитой асфальтовой дороге до Тулы, беспокойное ожидание на тульском автовокзале, который ошарашил нас свой безразличной и опасной кутерьмой, потом долгая езда на автобусе в наш город, который имел название нашей фамилии, потом утомительное и напряжённое в своём нетерпении шествие с вещами по улицам города к нашему дому, и наконец, трепетное прикосновение к нашей калитке, открывающей путь к нашему дому, к маме…


Мама…

Всё предыдущее, всё бывшее, всё случившееся ранее, всё-всё вдруг стало далёким и давним, нереальным и неважным, потому что и меня, и моего старшего брата и нашего сдержанного папу вдруг охватило одно общее чувство-желание – прижаться к маме, обнять её, увидеть её, услышать её, ощутить и почувствовать…

Я шёл по дорожке к нашему крыльцу, тащил свой страшно потяжелевший маленький чемодан и чувствовал, что вот, сейчас, в следующий миг я упаду от бессилия, от отчаянного желания втиснуться в мамины объятия, от желания приникнуть к маме.

Никакие феи, никакие внутренние голоса, никакие воспоминания и иные желания меня совершенно не трогали и не возникали, кроме одного желания – побыстрее встретить мою маму.


Мама сама нас встретила, потому что вдруг входная дверь в наш дом открылась и на пороге появилась наша самая красивая, самая добрая, самая близкая и самая желанная мама.

Мама улыбалась нам такой улыбкой, что было видно – она неожиданно встретила давно ожидаемое, то есть нас…

Некоторое время спустя мама рассказала нам, что вдруг сердечным волнением почувствовала наш приход и вышла нам навстречу, потому что кто-то её как-бы подтолкнул к дверям.


Первым выронил чемодан я и рванулся к маме. Почти одновременно со мной «влетел» в маму мой старший брат и грубо «накрыл» меня, пытаясь оттеснить от маминого тела. Потом нас всех обнял наш папа, который как-то не грубо, но сильно прижал нас вместе с мамой к себе и мы на мгновение почувствовали, что наш папа настоящий защитник, силач и богатырь.

Я вжался в мамино тело, обняв её за талию, прижался лицом к её мягкому животу и чувствовал грудью, как что-то горячее, упругое и выпуклое внизу её живота волнуется у меня на груди.

В перерыве между судорожными и сдавленными рыданиями-вдохами-выдохами у меня промелькнула мысль-ощущение того, что я сейчас прижимаюсь грудью к «сокровенному тайному месту» моей мамы.

От этого ощущения я не только почти плакал, но почему-то становился всё сильнее и сильнее. Я не просто прижимался лицом и грудью к маме, я втискивался в неё, проникал в неё, вливался в неё…


Не знаю, сколько прошло времени, но вскоре я почувствовал, что мама потихоньку пытается освободиться от тесных и жарких объятий, которыми мы все сейчас её окружили. Я почувствовал, как ласковые мамины руки погладили меня по голове, по плечам и по спине, как они что-то делают с моим братом, как шевелится её тело и она пытается куда-то шагнуть.

Ни я, ни мой старший брат, не хотели первыми отрываться от мамы, поэтому первым опомнился наш папа. Сначала он помог моему старшему брату отцепиться от мамы, а потом помог маме отцепить от неё меня…

Я ничего не мог с собой поделать…

Умом я понимал, что мне нельзя так тесно прижиматься к маме, но что-то более сильное, неподвластное моему разуму, влекло меня к ней.

Мама ласково взяла меня обеими ладонями за щёки, подняла моё лицо вверх и внимательно взглянула прямо мне в глаза.

- Я тоже тебя очень люблю, - шёпотом сказала мне в мои глаза моя мама. – Успокойся. Ты дома, мы вместе и всё будет хорошо…


Странно, но все мои «внутренние голоса» в этот момент почему-то молчали, «бросили» меня, поэтому я вынужден был с усилием сам «взять себя в руки», молча кивнуть маме головой и совершенно слепо, не разбирая дороги, натыкаясь на стулья, дверные косяки и углы, побрести внутрь нашего дома, через прихожую, кухню и зал к моему дивану.

Путь до дивана показался мне трудной горной дорогой. Я молча рухнул на диван, уткнулся лицом в щель между валиком и подушками, вдохнул мгновенно вспомненный домашний запах и «провалился» в темноту нахлынувшего забытья.

Дома…

Я дома…

Наконец-то, я дома.

Какое счастье!..