Кильдим

               
   У моего деда Егора, к которому я приезжал отдыхать на летние каникулы, был большой яблоневый сад.  Деревья в нем росли самые разные: только ранних  «Грушовок» плодоносило  4 сорта.  Потом - нежнейший «Белый налив», ароматное «Коричное», рубиновый «Пепин Орловский», божественная  «Антоновка», «Бельфлер», «Аркад», «Скрыжапель»,  так называемая «Репка» и много еще разных названий.  Как бы внуки не ели яблоки, их осенью собиралось очень много. Часть из них мочилась, другая – сушилась, третья превращалась в варенье, а основной урожай сдавался в заготконтору  или отвозился на спиртзавод.  Неподражаемый дух липецких яблок царил везде, в самом саду, в амбаре, в доме -  будто на дворе был вечный  Яблочный Спас. Если  дедова станция Лутошкино имела бы свой исторических герб, то на нем  обязательно красовалось бы наливное яблочко, как символ тучности местных садов. Весной они превращали село в маленький черноземный раек, благоухающий и цветущий. Нежно-розовые лепестки покрывали землю изящным ковром, немало их плавало и в прудах, обсаженных фруктовыми деревьями. Подобное великолепие, наверное, и вдохновило Ивана Бунина написать великий рассказ про антоновские яблоки, а ведь  родился он и рос всего в 50 километрах от Лутошкино, где садов не меньше.

- О, помощники прибыли, добро пожаловать в наш дом, - целовала каждого бабушка  и вручала по красивому и сладкому яблоку. А дед Егор видя эту пеструю толпу внуков, прибывших из разных российских весей, заговорщицки подмигивал именно мне. Он-то знал, что двоюродные  маленькие братья и сестры вряд ли чем ему помогут, а вот я, другое дело. Во-первых, старше, во-вторых, с детства прорезался во мне талант плотника и столяра, а сам Егор Кузьмич с топором и рубанком дружил не очень. Вот и приходилось иногда, как одному из старших внуков, ремонтировать заборы, известный домик, сараи и прочие хозяйственные постройки. Также мы с дедом заготавливать сено, пасли по очереди стадо личных коров, ухаживали за лошадью.

  Малышня разбредалась по крестьянскому подворью кто куда. Я же первый делом шел в сад: приветствовал  все деревья, иногда разговаривал с ними – так это было интересно встретить их год спустя. Охотно собирал падалицу, вкуснее которой ничего не было на свете, набивал ею карманы и долго с наслаждением жевал. Закончив обход фруктового хозяйства, уже имел представление о том, какие сорта дадут хороший урожай, будут ли нынче груши и сливы. Остановившись около раскидистой «репки», сплошь покрытой белыми яблочками, до меня вдруг дошло: «А неплохо бы тут соорудить шалаш, и спать в нем, а не в жарком и душном доме». Внук я был уже подросткового возраста, регулярно ходил на танцы, а  с наступлением темноты со сверстниками совершали набеги на сады. Возвращался в дедов дом за полночь, и приходилось будить бабушку, чтобы открыть засов. А вставала она  рано, ни свет, ни заря. Старики  затею одобрили, и дед показал на груду старых досок. Дружки мои соседские Женька, Колька да Серега не только пришли в восторг от проекта, но и выразили желание помочь.

- Случись чего, у тебя переночуем в новом  кильдиме, -  употребил непонятное слово Колька Рубль. Проблема с засовами была у всех.

    «Стройка века» вершилась по наитию, как думалось и представлялось, так и строилось. В саду не раз появлялся с дюжиной советов  дядька, заслуженный местный строитель Михал Андрев. Мы его не перебивали, но особенно и не слушали. Закопали в землю четыре бревна, обшили их старыми досками, сварганили плоскую крышу и покрыли ее толью.  Ну а бэушную дверь лихо навесили на новые петли, принесли и установили видавшие виды древние кровати. Все! Было первое в жизни жилище, построенное своими руками!  А как в нем спалось в яблочном духмане,   как романтично барабанил летний теплый дождик по крыше, как хорошо  думалось и мечталось… Да-а-а, так и прокатилось это сладкое чувство очарования   первого  личного «угла» по всей дальнейшей жизни. И сочное слово «кильдим» навсегда осталось в памяти как символ  независимости от обстоятельств  взрослой жизни.  Это уже позже удалось выяснить, что имеет оно казацкие корни и означает беспорядок. А в словаре Ожегова «кильдима» - церковная хижина. В российских маленьких городках кильдимами до сих пор называют разбитные пивнушки.

  -Ну, молодец, внучек, хороший  шалаш сделал, - не скрывал радости Егор Кузьмич, когда ему пришлось в середине дня отдохнуть в нем после косьбы. Да и бабушка  иногда заглядывала сюда прикорнуть после обеда. Воздух тут был свежий, а толь от солнца не нагревалась под кроной яблони.

   Приходилось слегка пунцоветь от похвал, но нравилось совсем другое: засыпать под шелест листьев яблони и просыпаться от яркого луча солнца, которое нашло дырку в нашей несовершенной хижине. И сны почему-то возникали под легкой крышей яркие, необычные. Будто я живу в яблочном доме, ем только ранетки, а учусь и работаю в яблочном саду. Даже девчонки в тех снах имели на щечках цвет неподражаемого сорта «Апорт», а их одежды очень напоминали весенние цветущие лепестки.

- Вставай, дорогой унучек, завтракать пора, - деликатно будит баба Паша и останавливает этот многосерийный яблочный фильм. Да уж всем понятно, что разоспался внук сверх  меры. Однако  это был не отчий дом, где  к тебе относились  жестче.

   А за столом большой горницы лучшие места давно заняты.  Брат Слава, налазившись по деревьям, мечет одну ложку окрошки за другой, причем, глотает не прожевывая. Просипелся парень! Сестры Таня и Оля тоже за столом не дремлют.  Приехали они из большого города Минска, поэтому культурно облизывают деревянные ложки и поспешают не торопясь. Глядя на них, у кого угодно потекут слюньки. Беру и я печеную картофелину и сдабриваю ложкой окрошки.  Вкуснотень!  Особливо белый русский квас, в который намешено много чего: огурцы, укроп, лук, хрен, редиска, вареные яйца и даже соленая треска. Хороша деревенская жизнь, но оченно  - харч. С русской печи, как говориться, все в рот мечи, а ведь разносолов особенно нет – каша, щи, картошка, солености. Ну, десерт, знамо какой, печеные яблочки, которые поздним вечером называют пацаны тыблочками. К концу каникул после здорового крестьянского меню глаз не оторвать от внуков – щекастые, румяные, веселые.  Родители в восторге, только Егор да Паша не смеются. Скучно им входить в ненастье без детских голосов и зимовать вдвоем. Одна радость – новый заезд подросших за год ребят. А я грустил при расставании еще и потому, что жаль было оставлять ставший родным кильдим, мой несравненный яблочный домик с маленьким окошком, скрипучей дверью и пахнущими сухими травами подушками. Но жизнь не поменяешь – город заманил в свои каменные палаты большую часть российского люда, и у моих дедов из рода «кувшинов» 4 дочери и сын осели в городах… Тысячи лутошкинцев нынче живут в столице, Питере, Минске.

… Но вот в очередной раз захлопнулись школьные двери на летний антракт, отец покупает билеты до Ельца, мама варит в дорогу курицу, а я никак не могу унять радостный холодок в груди. Трясемся по знакомой пыльной дороге из Ливен через Чернаву, Афанасьево,  Казаки. Рядом петляет и несет свои воды в Дон река детства Сосна. Второй этап пути – железнодорожный  - на поезде Елец – Лев Толстой. Тут уже движемся без тряски и пыли, и вот она родимая отметина – старинная  водонапорная  башня.  Лутошкино! Клацкаем зубами на дедушкиной телеге от станции до села. Все, здравствуй сад! Прямиком через проем между домом и амбаром бегу к раскидистой «репке», вижу чернеющий толью кильдим, кручу самодельную щеколду и замираю удивленный у двери. Прямо посередине моего шалаша стоит  невесть откуда появившаяся печка, на ней замер огромный чугунок, дальше змеевик и сам самогонный аппарат. Ну и дела! За зиму кильдим превратился в маленький самогонный заводик!

 … Дома  все уже сидят за праздничным столом, а старший зять дядя Миша  говорит первый тост. Лица дедов, внуков, всей родни светятся  радостью встречи. Посередине стола стоит большая бутыль с прозрачной жидкостью.

- Вот он продукт из моего  кильдима, - догадываюсь  я.

    Так, помимо моего желания,  пришлось близко познакомиться с производством    алкоголя домашнего производства. Мужчины напиток хвалили за вкус и крепость, да и обходился он авторам значительно дешевле. Мои деды с их мизерными пенсиями и зарплатами вряд ли могли себе позволить покупку водки и вина, а ведь надо было встречать гостей. Для этой же цели также выращивали поросят и прочую живность. Натуральное хозяйство в чистом виде. В магазин ходили лишь за солью, сахаром, селедкой. Зато работали от зари до зари.

   Дед, видя перемену моего настроения, сам объяснил причину «модернизации»  кильдима. В селе по домам часто ходили различные комиссии, которые  боролись с самогоноварением: изымали аппараты, штрафовали. В сады контролеры нос не совали, искали змеевики в домах, на чердаках, в подсобных помещениях. Вот и пошел Егор Кузьмич на хитрость, устроил все оборудование в незаметном под яблоней шалаше. Перед праздниками он разжигал печку, обмазывал чугунок какой-то тестообразной смесью и пробовал  большой ложкой первач. Через час работы нос у него после частых дегустаций превращался в фиолетовую фигу. Четверти с теплым напитком относились в дом. Большая часть этого горячего запаса запиралась под замок бабушкой, так как сам производитель меры не знал и мог наломать дров. Внуки всегда удивлялись, как большой и сильный дедушка иногда слезно выпрашивал у нее стаканчик самогона для «лечения головы». А если Прасковья уходила к соседям по делам, Егор Кузьмич все переворачивал вверх дном в поисках «лекарства», иногда при этом просил подсобить и нас, несмышленышей. Оторвавшись от неотложных дел по ловле голубей с помощью ящика, палки и веревки, мы залезали под кровати, обшаривали все на русской печке, поднимались по шатающей лестнице в паутину чердака. Бесполезно! Дедушку было очень жаль, так как он чуть не плакал. Зато за праздничным столом веселее его и счастливее  человека не найдешь. Один стаканчик граненый опрокинет, второй, ухо к гармошке приставит, и как врежет «Когда б имел златые горы и реки полные вина…»  Родня любила петь и плясать под звуки «Елецкой» гармошки и душевные переборы Егора Кузьмича. Все он умел, до седьмого пота работать в колхозе и личном подворье, и быть заводилой в застольях. А мы, внуки, любили его за доброту и простоту. И я быстро забыл неожиданную метаморфозу с переоборудованием  шалаша: напиток хвалила вся родня, в том числе и отец, балтийский моряк, понимавший толк в  напитках, а ведь произведен он был и разлит на заводе под названием «Кильдим».
  Причастность в «великим» взрослым делам в некотором роде окрыляла. И что для меня самого было удивительным, я не поддался «очарованию» крепкого напитка в дальнейшей взрослой жизни, хотя перепробовал много чего. Строя шалаш, я невольно стал свидетелем жизненности истины – как назовут корабль, так он и поплывет. И кильдим, так названный друзьями, стал по дедушкиной воле отвечать своему имени. Но для меня он остался в памяти как яблочный домик.