Чукотский спиноза

               
Когда на Чукотку смотришь с высоты птичьего полета, она вся в сетке морщин. Черные морщины – распадки, голубые – реки. У Сергея Камнечейвуна  лицо тоже в сетке морщин, хотя старым человеком его не назовешь. Глубоко прорезанные, они подчеркивают главное занятие северянина – мыслительный процесс. Пробежав легкой тенью по лбу, морщины всегда предшествуют сначала возникшей мысли, а потом уж рождается  слово. Оно произносится не торопясь, веско,  как  это происходит у обычного тундрового мудреца. Или чудом выжившего в атеистические времена шамана. Глаза его, непроницаемые как  северные озера, а жесты скупы и выверены. Словом, арктический Будда да и только!

- Юр, возьми акварели, ведь почти даром отдаю, - протягивает художник пачку картинок на ватмане.

Этот диалог у нас стал почти ритуальным. Серега – свободный художник, зарабатывает на жизнь кистью и резцом, соответственно перебивается с хлеба на воду. Просто так денег не возьмет,  статус творца не позволяет, ну а торг обставить – святое дело. Посомневавшись малость, принимаю нехитрые правила игры – преамбула – интеллектуальный треп- свежие анекдоты, авторские афоризмы…Я смотрю на лукавство товарища вполне мирно, помочь талантливому мужику хочется всегда. А талантлив сын чукотского народа безнадежно: к чему бы не прикоснулась его узловатая рука, все выходит  на загляденье, оригинально. Когда-то давным-давно, вьюжным полярным днем, заглянул парень в мой обшарпанный редакционный кабинетик в чукотском селе Лаврентия,  Вместо приветствия коренастый крепыш протянул, как визитную карточку, каменную скульптурку оленевода, идущего против ветра в зимней заснеженной тундре. Работа завораживала – столько несгибаемой воли и силы читалось в  фигуре аборигена. Да и узнаваемо это было. В стылом, забытом богом краю, каждый день напоминал вечный бой со стихией. Рожденный в прибрежном селе Инчоун, что примостился на краешке Евразии, мой новый друг знал реалии полярного жития как никто другой. Его распирало от творческих замыслов,  светлыми чукотскими ночами  руки сами находили материал – годился даже пластилин. Как невесту долго и тщательно искал на скалах реки Чегитунь одному ему знакомый камень, потом долго им любовался в своем тесном жилище и даже наделял мистическими свойствами. День за днем шла рутинная работа ради хлеба насущного, которую оживляла охота в тундре и на море. Но однажды,  наступал день «икс», он переворачивал все в его доме и голове вверх дном. Родные знали – в это время художника лучше не трогать, он мог так зыркнуть глазами, что сверкали незримые молнии. Вперившись в каменную заготовку, долго курил и щурился на  солнечный свет в маленьком оконце. Потом без устали, сна и еды долго работал.

-А как же ты пишешь свои статьи без вдохновения, - немного издевался он на предмет моей газетной плодовитости.

-Понимаешь..,- начинал объяснять я суть журналистского труда…

-Понимаю, понимаю, - прерывал Серега,- и в его глазах зажигались огоньки-бесенята. Все-то он знал про соотношение творчества и рутины, сам брался писать на потребу и удивлялся деревянности выходивших фраз.  Это ему явно не нравилось, как и врать, притворятся, разводить дипломатию. Вобщем , «коль любить, так без рассудку». И еще – этому самородку очень не хватала творческого общения, такой же среды. Решения приходили сразу. Труд в косторезной мастерской быстро наскучил парню, там хоть и завуалировано, но действовали законы конвейера, с чем его неуемная натура смириться не могла. Не нравилась и сложившаяся иерархия: художники со званием «заслуженных» требовали к себе повышенного внимание, что начальство и делало. Думал изменить все одним махом – отправился учиться Абрамцевское училище. Материк с его укладом стал как переезд на другую планету.

- Люди вокруг так много говорили, что  оторопь брала, на севере все говоруны давно бы горло простудили, - как-то обмолвился он про тот период жизни. Многое нравилось – красивые девушки,  учеба, движущая техника, обильные магазины, возможности, но сам человек озадачивал северного аборигена. Больше того – разочаровывал.
Набирал еды больше, чем мог съесть, не обращал внимание на природу, виртуозно врал, искал выгоду, много суетился. Посланец далекого прибрежного села Инчоун  здорово стрессовал в ту нелегкую пору  студенчества, иногда прикладывался к стакану, а во хмелю крепко чудачил – носился по общежитию как дикий олень, нес околесицу на родном языке, вспоминал все нанесенные обиды. Когда число «выкрутас» достигло критической отметки, студенческое начальство взялось за воспитание будущего творца. Этой пытки парень выдержать не мог.

-Скажи, для чего люди поступают в училище? – кипятился новоиспеченный анадырец , когда мы устраивались за кружкой «Жигулевского»  в уютном шалмане пивзавода окружного центра..

- Вопрос риторический, что бы учиться, - ждал я дальнейшей реакции экспансивного товарища.

-Вот-вот, учиться у мастеров техники обработки материала!- поднимал  он свой рабочий  палец вверх и аппетитно прихлебывал горьковатое местное пиво.
 Да я его прекрасно понимал, зная сколько теоретической туфты приходится перерабатывать студенту. А для творца это только потеря времени. Скульптура морзверобоя, которую он сделал за ночь, так и осталась стоять на  почетном месте в училище. Тут, как говорится, без комментариев – талант ведь не пропьешь. Плевать, что студент так и не доучился до диплома, но он же был!

  Однажды в летнюю пору, когда тундра принарядилась пахучими цветами, а в воздухе зажужжал гнус, мой боевой товарищ исчез. В городе пошли национальные праздники, отгремели фанфары дня рыбака, но нигде парень не отметился. Без него  Чукотка немного поблекла. Поиски тоже ничего не дали, а знакомые только головами качали: «Такой беспокойный человек, Серега, что угодно отчебучить может.»   И то верно, случалось, в КПЗ попадал за неадекватное поведение,  или взял и побил местного француза за то, что красивых местных девушек соблазнял. А красавицы  по его непоколебимому мнению, являлись национальным достоянием полуострова, и посягать на них, значить посягать на….Пришлось вступиться за честь родины! Некоторые земляки не поняли такой тонкой щепетильности, как и правоохранители. На короткое время свобода была потеряна… Однако на сей раз милиционеры, знавшие про  нашу дружбу, разводили руками, правовое поле напоминало первый снег – пушистый и девственный. Вот по нему-то и ушел Серега непонятно куда. Но ведь любая анадырская собака знает, за городской чертой, сразу попадешь в объятия ледяных ветров, выжить и шерсть не поможет . Словом, загоревал я без друга серьезно, даже к приятелю эмчээснику ходил наводить справки.
-Да пьянствует, небось, у собутыльников ищи, - смеялся  довольный собой полковник Гулин, всегда выглядевший будто он на военном параде.

  Но я-то знал про привычки друга, абы с кем он  пить бы не стал. Тогда что?! Осень ответа не дала. Повалил крутой снег, ушли на юг сухогрузы-снабженцы, взяли паузу авиаторы.  Зато ярче загорелись огни ресторана «Анадырь», кафе «Пицца», тут  своя «навигация» только начиналась. Особенно у прибывших с приисков старателей и богатых чиновников. Первые в поисках спиртного носились по городку словно ошалелые и даже предлагали золотой песок вместо денег.
 
- Да объявится он, -  излучал оптимизм местный ресторанный певец Славик, похожий на грека Д.Руссоса:  и голосом, и фигурой.  У него стартовал сезон заказной музыки, потекли «веселые» денежки,  он излучал несокрушимый мажор. – Такие люди пропасть не могут!

  И ведь артист, а как в воду глядел. Когда город начал звенеть от мороза и дома погрузились в синеватое марево, а мы же в редакции «сели» на телефоны, пришло сообщение с севера, из совхоза « Певек». У них работал пастух, который в свободное от окарауливания стад  время рисовал портреты оленеводов. Эти эскизы  тундровикам очень понравились, о чем они и сообщили в наш «Север Дальний.» Телефонные звонки в Чаун-Чукотку не оставили сомнений, что кочующий художник – Камнечейвун. Работал как зверь, но и характер свой проявлять не стеснялся. Мужичок, как говорится, с ноготок, а внутренней силы – ого-го-го.

- Значит он, других таких до  самой Аляски не найдешь, - стукнуло в сердце. Другая мысль пришла также быстро – надо выпрашивать у начальства командировку в тот северо-западный куст округа, побывать на Билибинской атомной электростанции, а оттуда заскочить к докерам  города Певека. Была надежда, что оленеводы гарцуют со своими оленями где-нибудь неподалеку. Шанс встретится вообще-то был невелик, но тут нам на помощь пришли обстоятельства. Командировку мне на диво дали быстро. Это уже в «российские» времена из-за денег с поездками в медвежьи углы ЧАО стало совсем туго. И другое «чудо» также сработало - действительно,  его оленеводческая бригада для пополнения продовольственных запасов подошла почти к самому городу, пастухи получили возможность расслабиться в благоустроенном Певеке. Незабвенные слова «место встречи изменить нельзя» - это как раз про нас. «Историческая» встреча прошла в жарко натопленном номере гостиницы. Крепкие мужские объятия, расспросы, свежий чай мгновенно разрумянили его смуглое лицо. Это был одновременно он, и не он. Пока я соображал про перемены  друг быстро скинул кухлянку и развернул рулон с листами ватмана.

-Вот, оцени наше кочевую жизнь от первоисточника, -  невозмутимо протянул парень эскизы. На меня как-то сразу пахнуло ветром тундры, арктического простора, быта кочевников. Вот ладный пастух раскручивает спираль чаата…Или женщина в яранге чинит меховую одежду…Все скуповато точно, что и понятно, времени на прорисовки не было, автора  от работы никто освобождать не собирался. Запомнился сюжет борьбы оленевода с волком, и прежде всего выразительностью и динамикой.

-Приходилось сталкиваться с «серым»? – не удержался я от вопроса.

- Было маленько, ружьишко быстро вскинул, пальнул, но промазал,  - честно  признался он. – Главное, что отогнал зверя. Волки ведь ради спортивного интереса могут оленя лишить жизни.

  Сергей, перемещаясь по просторам тундры, как-то внутренне успокоился. Простая мужская работа приподняла над поселковой повседневностью, вернула к каким-то истокам и родникам, известных только ему. Общаться с ним стало еще интереснее. Ни с того, ни с чего вдруг начал писать стихи.  Редакционный поэт Андрей Андреев давал им очень высокую оценку, а мне, чуть позже, пришлось даже писать предисловие к сборнику стихов. Вскоре он увидел свет, а мы уже и не знали чего в этом человеке больше – поэта или художника. Пока общественность размышляла на аналогичную тему, Камнечейвун двинул дальше по тропе универсализма – также самозабвенно окунулся в графику. Сюжеты графических работ каждого заставляли задуматься о многом, о чем не говорили вслух – экологии, несправедливости, формализме общественного строя. Поступая иногда как С.Дали, он пускал летать по небу фрагменты людей, предметы быта. Но сью-реалистические картинки как-то собирались в конце концов в целостный образ замученной новоделами Чукотки.

Хозяевам тогдашней жизни эти низкие намеки очень не нравилось, может быть и поэтому Серега никак не мог обрести стабильности в личной жизни, а быт у него хронически отличался неотлаженностью. Раньше же квартиры не покупались , а выделялись, а наш герой переходил из одного общежития в другое, обшарпаннее предыдущего. Без благосклонности властей всякий пролетал как фанера над северным Парижем. И как ни рос его творческий авторитет, в глазах сильных мира сего этот славный человек упал, как сейчас говорят, ниже плинтуса. Лично меня потрясло добровольно-принудительное заточение Сергея в психиатрическую больницу. Дом мой находился рядом с этим заведением, и я забегал к другу с передачками и книгами. Обколотый, заторможенный художник ни на кого  не жаловался, но глаза его потеряли блеск, пропала улыбка. Глядя на него хотелось выть пургой, но смелости явно не хватало. И не только мне.

 Местная интеллигенция  сторонилась чудаковатого художника, кривила губы от его внешнего вида и одежды. Ей, любящей внешний лоск, собственное благополучие  были неприятны люди из народа, да еще талантливые. Словом, защищать тех, кто украшал весь небольшой северный народ, никто не собирался. А друг мой самостоятельно прошел и этот круг земного ада. Ребята из окружения олигарха Хитраковича, воцарившего  в округе на долгие годы, искали в глазах правдоруба лояльность и приметы соглашательства, но напрасно. Оценка всей этой комарильи с превращением Чукотки в кусочек рае на Севере была убийственно проста – толстосум не может быть богом, губернатором, другом простого человека. Точка…

 Много раз брал на себя часть вины, по которой такие вот редкие люди попадают на самое дно социальной жизни. Слабым утешением служит даже большие потрясения собственной жизни, страны, перемена нравственных координат. За всем этим я и не заметил, как потерял моего душевного друга. Слышал что-то об его экзотической женитьбе, новом попадании в психушку… Вот только про судьбу его картин, скульптур,  ничего не известно. Редкостной самобытности работы! Иногда приходится вздрагивать от возникшего не откуда знакомого голоса:

-Юр, купи акварели, ведь задаром же отдаю!