Воля вольная

               
  Леденцы были страшно вкусные…  Облизываясь, Юрка вытер с грязных щек слезы, сплюнул махорку, облепившую леденцы.

  - Ну, слава богу,  живой и невредимый,- облегченно выдохнул дед Кузьма и протянул четырехлетнему внуку остатки сладкой роскоши, обсыпанные махрой.

  А струхнуть старому было отчего:  забыл дед про Юрку в суете поросячьих дел.  …Хряку Борьке наступило время делиться с людьми салом и мясом.  Связанный, лежал он на снегу и нервно шевелил красным пятачком. Скотина ведь тоже чувствует свой конец.  Кузьма и сосед дядя Леня долго вошкались с тучным поросенком погружая его на сани. Мерин тревожно поглядывал на эту возню и тоже нервничал – стучал копытом по насту, похрипывал влажными ноздрями. Внуку смотреть на это было страшно интересно – подобные события случаются, чай, не каждый день. Бывает, зиму напролет домочадцы не кажут нос за порог, разве что в погреб сбегают, да в сельмаг сходят. Корова «Цыганка» задумчиво жует в своем сухом и пахучем стойле, шевелятся на насесте куры, хрюкают в хлеву поросята. И даже пес не расстается с будкой. Одна бабушка Паша мечется между ними: кому сенца и соломки, кому вареной картошки…

  -Ба, а ба-а, когда доить «Цыганку» пойдем,- кричит с теплой печи внук и нашаривает руками алюминиевую кружку.

 Держит он ее при себе. Так спокойнее. Как только бабушка загремит в сенцах ведром или зайдет в светлицу за марлей,  пацан пулей несется на скотный двор. Пока Параскева приладится под выменем, пока сцедит молоко, Юрка  истопчет себе все ноги, дожидаясь финала дойки. Любит малец запах парного молока больше всего и  эту расчудесную процедуру, когда из крутобокой «Цыганки» под умелыми пальцами бабушки прыскает в подойник белая струйка. Одна за другой… под музыкальный звук потревоженного ведра. Даже дедушкина работа в амбаре не так интересна как таинство дойки. Кузьма, сухой и жилистый дед, зимой валяет для всей родни валенки. Весь в пару и жару, с диковинными приспособлениями и деревянными колодками, Кузьма Егоров со стороны  похож на укротителя адской паровой машины. Справлял он валенки и внуку – самые маленькие. Две недели тот будет растаптывать, натрет мозолей, но так и не полюбит эту самодельную обужку.  Другое дело дойка и кружка парного пенистого молока, бабушкин ласковый голос, запах лета в сенной охапке…

  Отправка Борьки на убой это особь статья – по деревенским меркам почти ритуал с подводами, застланными соломой, резвыми рысаками и скрипом серебристых от трения о снег полозьями. Щекастый Юрка важно посидел в санях, потрогал вожжи – все ему интересно: от сыромятного хомута до уздечки. Еще больше занимал его воображение  мерин, в яблоках, с красивой гривой и могучим хвостом. Осмотрев его с боков, карапуз с восторгом уставился в огромные лошадиные глаза. Было ощущение, что он нырнул в мутный и зеленый Костомаровский пруд, заброшенный и страшноватый. У «Цыганки» глаза тоже были немаленькие, но они не вселяли тревогу и не будили фантазию. Конь – другое дело. Он как бы излучал потаенную силу, непредсказуемость и готовность взбрыкнуться. Но взбрыкнулся, к несчастью для мальчишки,  обреченный «Борька».

  Когда мужики его затаскивали в сани, хряк так рявкнул, что закачались низко свисающие провода. У Юрки же закачалось небо, и из-под ног ушла земля. Конь испугался, рванул вперед и сбил по пути маленького человечка. Подвода с «Борькой» проехала по инерции 30 метров и остановилась. К распластанному на снегу внуку подскочил испуганный дед с потерянным лицом. Он был готов от отчаяния взвыть на всю Октябрьскую округу, но взвыл вперед Юрка. Сначала пострадавший пошевелил руками, потом ногами, открыл глаза и завопил от страха и боли. Кузьма от радости аж перекрестился. Мерин хоть и сбил Юрку, но наступить по лошадиным законам не смог, санки да, зацепили малость.  Но что такое деревенские розвальни, легкие и быстро-скользящие? Они не причинили никаких увечий маленькому зеваке, вот только нос раскровянило  при падении да страха набралось полные штаны. Однако кузьмовские леденцы сработали лучше всяких успокоительных средств.

  Тотчас на пороге избы появилась переполошившаяся Параскева. Всплеснув руками, запричитала и поспешила на звук юркиного ора.

  - Антихристы, анчутки, мой внучек…., - кого-то незримого ругала она и заключила уже оклемавшегося мальчугана в свои теплые и ласковые руки. Юрка знал, что старики его очень любят. Правда, словами, как простые крестьянские люди, они это выразить не могли, а тут некоторые необычные слова откуда-то появились. Внук быстро забыл пережитый страх и как в тепле купался в волне повышенного внимания.
 
  - До  свадьбы заживет,- поддержал общий настрой немногословный и бровастый дядя Леня и похлопал по плечику главного героя дня. Эта фраза на всю жизнь врезалась в память мальчишки. Особенно дразнило неясностью слово «свадьба». Он только чуть-чуть догадывался: речь шла о двоих с разной одеждой. Вот, например, соседская Лариска Шляхова, могла бы  поучаствовать в подобной свадьбе? Друг она хороший, даже не побоялась раскурить с ним самокрутку на печке. Однажды они отправились «в дальние страны», то бишь  ушли далеко в поле к одиноко стоящей риге, где обосновались  грозные ястребы. Стервятников парочка не обнаружила, но страху натерпелась…. Ну и пусть у нее все лицо в конопушках, сильно вздернутый носик, пусть она часто падала, так как наступала на длинный подол длинного пальто. Все равно это был надежный товарищ, который вряд ли имел отношение к «свадьбе». И потом, почему до нее еще надо дожить? Непонятно.

  Подчиняясь общему строю немногословной деревенской жизни, внук редко обращался к взрослым с вопросами. Самыми лучшими людьми на земле для него были молчаливый Кузьма, мудрая  Паша. Мама при рождении четырехкилограммового первенца болела, а спустя 4 года у нее отнялись ноги. Малыша отправили в соседнюю Липецкую область в деревню с красивым названием «Красное», что под Ельцом. Тут и произошла вся его человеческая закваска – на добрых бабушкиных дрожжах. Это было последнее поколение настоящих русских крестьян, про которых еще писал А.С.Пушкин: им квас как воздух был потребен… Люди  чаще безграмотные, они, как ни странно, обладали почти аристократическим тактом, терпимостью и прочими добродетелями, коих не наблюдалось у «грамотеев». А доброта прямо-таки струилась из  живых глаз, беды окружающих становились их бедами. Повзрослев, Юрка всегда помнил тепло этих рук, но тогда, в случае с «Борькой», он получил полный спектр любви дедов.

  …Параскева метнулась в погреб за любимой внуковой сметаной. Случалось, карапуз самостийно забирался в недра совершенного крестьянского сооружения, где орудовал ложкой почти в кромешной мгле. Тут же по волшебству сама сметана притекла из-под земли.

 - Роскошествуешь, мяу, смотри, не облопайся, - завидовал ему другой любитель  внимания кот Васька, ходивший вокруг стола кругами. К сметане тот также неровно дышал. Но, видимо, кто не рискует – сметану не ест. А дополнили именины Юркиного желудка соседи и родня. Они завсегда приходили к Клыковым, хлебосольным и открытым людям. Обязательно крестились на образа. Так как  под ними сидел внук с  крынкой сметаны, то со стороны получалось, что гости молятся на ребенка, как бы на крестьянского божка. Малец и этот ритуал воспринимал как должное.  Обедню ему испортила немая Поля, которая радостно мычала и сыпала междометиями.  Младшая дедова сестра пугала не только Юрку, но и взрослых, хотя это был добрейшей души человек. Когда же ты мал, поди разберись в поведении немого, мычащего человека.

  - Где же твои родители? - частенько задавала вопрос пытливая тетка Зина, которая заглядывала к родителям похлебать отчих щей.

  -Там! – махал в неопределенном направлении племянник. Почесав затылок, добавлял: «На станции».

  Тема разговора ему не очень нравилось. В родительском доме жизнь текла скучновато, по казенному, а тут – совсем другие пироги. Около бабушкиного бочка было теплее и вкуснее. А главное – свобода, ее ни за какие леденцы не променяешь. Разгуляться на клыковском подворье есть где, чай, целое государство. Большой сад плавно переходил в лесок. Заросли представлялись в детском воображении страшным лесом, где свирепствовала грозная овчарка тетки Дуси. Собака была большая как теленок, когда пес гавкал, у Юрки и его сопливого друга  Рубля тряслись поджилки. Но «сахарный аркад»  являлся редким сортом яблок в Красном. Хочешь отведать медового яблочка, пожалуйста,  рискуй. Успех предприятия решали смелость и длина цепи овчарки. С первым у «налетчиков» образовался явный дефицит. Рубль грозился порешить грозного сторожа отцовским «шмайсером», принесенным с войны, но кто ему, молокососу, этот наган даст.

   Надоест бродить по лесу и соседским садам, Юрка шел на скотный двор. Там мир также был расколот на друзей и врагов. Особенно боялся он козла Тимофея. Однажды тот так лихо боднул пацана, что из глаз посыпались натуральные искры. Как малец после удара перемахнул плетень, никто потом объяснить не мог. А другие обитатели этого царства запахов, навоза и звуков радостно приветствовали частого посетителя веселым гомоном и вилянием хвостов. Не всегда, но кусочек хлеба мог обломиться счастливчику.

  Или вот уголочек по имени «каменка»… Нечто мистическое и средневековое. Дверь в нее держалась на одной петле, темноту помещения из камней известняка распарывали лишь маленькие лучики солнца, проникавшие через дырявую крышу. Старинная прадедовская кровать с высокими спинками в темноте напоминала готический храм. Наверху висели пучки разных пахучих трав, коими бабушка лечила хвори. В углу притаилась вся в паутине  с резным колесом прялка. Сюда, в мир теней и забытых вещей, внук иногда приходил ночевать, сначала с дедом Егором, а когда подрос и один. И редкая ночевка обходилась без приключений. Как-то под сводами каменки поселилась летучая мышь. В полночь старушка расшалилась и очень испугала проснувшегося искателя острых ощущений шумом своих крыл. Долго, очень долго он не заходил сюда.

  За эти многочисленные тайны и испуги Юрка любил клыковский крестьянский мир, через него делал открытие за открытием. Что есть жизнь, смерть, почему людей после нее уносят на погост, а до этого плачут и едят сладкую кутью на поминках. Смесь страха,  дразнящей неизвестности прямо-таки распирали клыковского внука. Этот ядреный коктейль чувств привел пацана на кладбище. Формальный повод для него и друга Женьки Сапрыкина был прост – вкусные, спелые ягоды погостовской клубники. Вся деревенская мелюзга ими здесь лакомилась, хотя каждого мучили неясные беспокойства типа: ягоды потому такие крупные, потому что земля вокруг удобрена. Чем или кем? Об этом думать не хотелось. Страшно! Ягоды же есть было не страшно. В том числе и Юрке.  Увлекшись, он двигался от одного травяного холмика к другому.  Клубника попадалась отборная, поэтому  не разглядеть было ямы, густо заросшей бурьяном.  Видимо, тут когда-то давно вырыли могилу, но потом почему-то о ней забыли. А может быть нашли место получше.  В эту страшную бездну и свалился наш герой «тихой охоты», причем, с набитым ртом и широко раскрытыми глазами от страха. Падение заняло доли секунды, но мальчишке они показались вечностью. Ему даже померещились покойники, вылезшие из могил. Они вроде как бы уцепились за кресты и принялись их раскачивать из стороны в сторону. В глубине еще неокрепших детских легких родился мощный животный крик, который пронесся над памятниками и спугнул все местное воронье. Женьку от нечеловеческого вопля как ветром сдуло, да и сам автор его мигом выскочил из ямы, быстро пересек погост и бросился наутек. Остановился лишь у знакомого дома с резными наличниками. Сердце бешено колотилось, никак не проходила икота от застрявших в горле ягод, тряслись руки. С тех пор он разлюбил клубнику навек: домашнюю, лесную, не говоря о погостовской.  Вся она имела кладбищенский привкус и отдавала страхом и кошмаром. Еще позже парень извлек еще более мудрую соль из происшествия – не соблазняйся бездумно яркими  плодами, не зная поля, на котором они поспели.
 
  Окрепнув Юрка весь «пророс» клыковскими истинами. Лучшим меню для него стали: бабушкина окрошка с белым квасом, пшенная каша, томленая в русской печке, щи. В одежде полюбил простоту и натуральность ткани, в отношениях – такт и уважение вне званий и доходов. Главное же приобретение краснинского  детства – ощущение внутренней свободы. Его внук нес через трудные испытания, которые готовили каждому партия и социализм. «Крестьянского выкормыша» не соблазняли прелести быстрых карьер, материального благоденствия. Он уже твердо знал, что ничто не заменит человеку свободы. Поэтому со стороны его поведение воспринималось неоднозначно, люди просто не понимали, почему  будучи « в шоколаде» молодой человек вдруг резко менял жизнь, работу, место жительства. Скрытая от внешнего внимания   логика работала не переставая, подчиняясь ей клыковский внук оказывался то на юге, то на крайнем севере, то в Сибири. Везде, где только на грамм было больше свободы.
 Позже узаконенная на государственном уровне свобода была встречена спокойно, даже без эйфории. Да и она мало напоминала ту, выстраданную детством и всей дальнейшей жизнью.