Больное сердце моей Родины

И опять снег! Снег, снег, снег – медленный, тихий, невесомый. Падает, не торопясь на автомобили под окном гостиницы, на грязный асфальт, оставляя мокрый след. Холодно? Да, да! Зябнут  ноги, руки. Кутаюсь в тёплую кофту. Цены  сейчас ей нет.  Долго стою у окна, интересно? Просто скучно, зябко, одиноко! Машины, бесконечной лентой, одна за другой.
  Это – Москва, но странно тихая, не шумная, как моя Кубань. Всё спокойно, слаженно. Люди спешат, но без толчеи, не задевая друг друга. И машины никого не обгоняют, не ёрничают, не выказывают своего превосходства. Нет ни сирен, ни скрипа рессор, ни громкой музыки. Чудно как то, без южного азарта живут.
         Запищал под мышкой электронный градусник. Снижается, слава тебе Господи! Это самая неприятная температура, которая дышать не даёт. Значит, на празднике поэзии буду! А я и не могла спокойно болеть. Работа в школе за столько долгих лет научила не жалеть себя.
- Как вы не хорошо кашляете,- вошла незнакомая женщина,- проколоть бы вас надо. Бабулька, приехавшая сюда с вами, пошла в аптеку.
   Мне так нужна была помощь гостьи моей.  И я согласилась, узнав, что она не врач, а такой же учитель, как и я. Благо - Советский Союз половине населения помог получить бесплатное образование. И мы теперь: врачи и учителя, агрономы, инженеры. Умеем делать всё: учить, лечить, заниматься селекцией, ремонтировать, планировать, создавать. Время такое, коли на себя не понадеешься, да не поможешь себе, худо будет. К врачам пойти? Боже, упаси! Ну,  ежели  только как прикрутит, что без дипломированного нынешнего «специалиста» никуда? Тогда, помолясь  Богу, идём в надежде увидеть толкового, надеемся, что поможет он по совести, а не ради денег.
Интересно стало жить в нашей великой образованной, вездесущей России!
    Рука у Людочки, так звали молодую женщину, маленькая, лёгкая. Долго я восхищалась её умением.
-Повезло мне сегодня, - искренне говорю,- умница, хорошо укололи, не почувствовала даже.
- Научилась,- смеётся учительница, - я здесь давно живу. Приехала издалека, работаю, вернее, работала.  А сейчас опять ищу, где бы…,- и замолчала как – то невзначай.
- Вот они русские бабы и плакать, и смеяться одновременно! И всё спорится, и всё могут, да притом хороши собой, -  будто пружинка развернулась мысль, помаячила в голове и так же быстро исчезла.
Недаром мы женщины с Людмилой.  Вот уже и о другом, о своём, о наболевшем болтаем.  Естественно о них, о мужиках «разного калибра», плохих и хороших, полезных и не очень.
- А что же у себя не учительствуете? – некстати перебиваю её. Любопытство женское моё не выдерживает.
- Платят мало, не хватает, - вздыхает женщина, гувернанткой надо бы…. Нынешняя элита отдаёт приличные деньги за своих избалованных чад. Прежний отпрыск мне руку поломал, толкнул, упала неудачно. Здесь в гостинице помогли самые обычные люди. Помогли и на ноги, как говорится, поставили.  А у меня два студента. Муж в доме культуры работает.
Нет не в Москве,- торопливо проговорила она, увидев мой вопросительный взгляд.
- А номер, который  снимаете, хороший? – опять моё любопытство, почувствовала я, не особенно понравилось моей собеседнице.
- В двенадцати местном,- отвечает Людмила, несколько смутившись, а одноместный, даже двух, не по моим зубам.
-А вы, простите, не переносите наш климат? – отводит в иную сторону разговор,  женщина. Видимо,  достала я её своими вопросами?
- Да я уже приехала с начинающимся бронхитом,- спешу оправдаться. А собственно зачем? Чтобы пролежать здесь?
- А действительно, зачем?- улыбаясь, поднимает она зелёные глаза. У неё глаза особенные яркие весёлые, со светлыми незабываемыми лучиками. И на сердце у меня потеплело от этой доброй мягкой улыбки незнакомки.
- Думала я,- начинаю свой рассказ, - что сердце моей Родины здоровое, не подвергнутое этому страшному вирусу -  человеческой нечистоплотности, бесчестия, безвластия, беззакония.
Приехал к нам вполне приличный человек, высокопоставленный чиновник, провёл семинар. Хороший был семинар, поверили в него.  Оформили документы, волновались, переделывали их несколько раз. И бумаги, и взносы за целый год, выслали.  Думали – осуществится наша многолетняя мечта. Переписку с Москвой вели, обещали нам чиновники удостоверения выслать. Говорили, что приняли нас в свои ряды. Профессиональными литераторами, дескать, мы стали.
Игрок он, этот негодяй, игрок и хапуга.  Уговаривают  теперь пожалеть его.
Самое  странное и интересное во всём этом,  что пытаются одурачить нас. Дяди в роскошных кабинетах разводят руками.  На жалость женскую нажимают.  В один  голос соболезнуют его «слабости». Дескать, он – горемычный сейчас в нужде, в горести, молодой женой отвергнутый.  Стольники на чай, каждый день, «стреляет».
- Да ну их, эти его грехи!- говорят нам, - простите их ему, горемычному.
- Встретиться бы с ним, да в глаза заглянуть его бесстыжие,- выдохнула я. Поговорить с ним очень охота о безнравственности.
- Ну и как?- усмехается Людочка,- получается?
-Пока нет!-
- И не получится. Они эти негодяи, у нас особенные, одним словом, доморощенные трусы. Спрячется, притихнет, не найдёте. Нигде таких нет. Выползла эта погонь из двадцатого века и орудует теперь безнаказанно. Не боятся они никого.  Не сможем пожаловаться на них в другие инстанции по той простой причине, что денег на жалобы у нас нет.
Сейчас отдыхайте,- ласково проговорила Людмила. Душно у вас, полежите немного. А затем открывайте окно и чай пить на кухню, - шутя, приказала она. Чай у нас особенный, чёрный, байховый.
     За окном всё так же шёл снег. Он опускался на машины, заляпанные грязью, на асфальт, оставляя влажный след. Я распахнула окно, закуталась поплотнее  в кофту и ушла на кухню. Там ждал меня, заботливо налитый Людой чай, чёрный, байховый,   выпитый  мной, с большим удовольствием, согревая не только душу, но и разбушевавшиеся мои мысли.
    -