Августовские туманы

 
                До рассвета было далеко, когда Андрей отложил книгу и взглянул на часы; стрелки показывали полвторого ночи. Он вышел на крыльцо своей сторожки и с радостью отметил: туман снова не спеша выползал из неглубокого оврага, за которым спала невидимая в летних густых сумерках деревня; склады, которые он охранял уже полгода, находились в полукилометре от неё, и часто туманы приносили с собой самые разнообразные запахи, которые будоражили и без того беспокойную память Андрея. Он не мог себе чётко ответить, почему год назад он опрометчиво бросил свой успешный бизнес – торговлю лесом – не просто передал его в дружеские руки во временное пользование, продал хорошо работавшее дело, - а именно бросил и устроился охранником на плебейскую должность. Но совесть подсказывала ему, что он всё сделал правильно: ему требовалось время и одиночество, чтобы рутина отпустила, наконец-то, его, и он смог обдумать то, к чему подвела его судьба, и сделать сейчас шаг, который не сможет искалечить его будущее. Он просто побоялся выродиться с морального урода; а первые звоночки появились уже давно, несколько лет назад, сразу после встречи с Ирой…
                Сегодня туман был сырее, чем обычно – крупные прозрачные шарики его занавеси, не выдерживая своей тяжести, спешно сливались в тонкие струйки и сбегали по твёрдым листьям осин; земля подхватывала обильную влагу, насыщая невидимую под землёй грибницу, и от этого нестерпимо пахло грибами – хрустящими груздями, нежными подберёзовиками, упругими маслятами… Андрей размял сигарету и неторопливо закурил. С Ирой они десять лет проработали вместе, не замечая друг друга, отделываясь приличным: «Здравствуйте-до свиданья». Десять лет они жили каждый сам по себе. До него доходили мужские разговоры о неприступности Ирины – многие ходили кругами вокруг свободной зеленоглазой красавицы и свой страх перед незаурядной женской натурой в столь привлекательной оболочке старались компенсировать полуслухами-полувыдумками о причине её одиночества. Кто-то предполагал, что её обидел в юности недостойный возлюбленный, другие всё сваливали на её непростой характер, третьи пребывали в молчаливом ожидании благосклонного взгляда, намёка на сближение… Она была равно дружелюбна со всеми; особо настырных по-мужски решительно, даже безжалостно, отшивала. Женская часть коллектива больше жалела её: оставаться одной столько лет, нисколько не страдая от этого, было непонятно, вселяло мистический ужас и недоумение.
                Свёл их, сам того не желая, коллега по работе – забулдыга и неисправимый хохмач: когда смена ехала домой в дежурном автобусе, он подсел к Андрею и, полуобернувшись к Ирине (благо она сидела позади них), хитро улыбаясь, проговорил: «А ты знаешь, Ирка, что Андрюха спит и видит, чтобы жениться на тебе».  Она, думая о чём-то своём, почти не расслышала его шутку, а Андрей возмущённо обернулся и стал оправдываться, одновременно сгоняя с места шутника и отталкивая от себя… Но неуместная шутка сделала своё дело: Андрей стал думать об Ирине, и чем дальше, - тем чаще. Сначала – обдумывал, как бы мимоходом оправдаться, затем – стал заглядываться на предмет всеобщих пересудов и зависти, позднее решился – просто поговорить с ней, до конца не понимая, зачем и о чём, но чувствуя неотступную потребность в разговоре. И она, казалось, наконец-то, заметила его. И – чудо: однажды сама остановила его на улице. Он ходил по магазинам, отыскивая новогодние подарки для многочисленной родни, а она гуляла с собакой… Слово за слово. Он совершенно не помнил, о чём рассказывал ей тогда, но помнил, что был непривычно оживлён и болтлив – чисто школьник. Они обменялись телефонами. Он в горячке засыпАл её эсэмэсками – будто очнулся от спячки, вспомнил, что он – мужчина молодой и вполне свободный, отошёл мысленно от постоянных забот о своём лесном бизнесе, частых и утомительных деловых переговоров, рутинной и нелюбимой работы. Что двигало ею – можно только догадываться, но, видимо, нечто, схожее с его оживлением. Они стали встречаться. Просто гуляли по улицам, забредали в немногочисленные кафе, катались на его машине. Он до дрожи в коленях боялся её красоты, её непохожести на обычных его знакомых женщин во всём, её грамотной речи… И одновременно – не хотел уже отпускать от себя. Несмотря на всю успешность в делах и ровный успех у дам, он понимал, что некрасив, неухожен и неловок. Именно это, как никогда остро, он ощущал при встрече с нею. Но возможность сделать эту женщину своею сводила его с ума. Голова кружилась, дела шли лучше и лучше, появились хорошие деньги, - Андрей сумел купить квартиру, и даже появилась однажды мысль – жениться и осесть, как все нормальные его сверстники. Но страх упустить деловую удачу и не добиться Ирины подтачивал его изнутри, не спеша, но вполне ощутимо.
                … Андрей пригляделся к очертаниям ближайших деревенских домишек; в одном из них явственно скрипнула дверь, вспыхнул прямоугольник дверного проёма, и он скорее угадал, чем разглядел женский силуэт. Женщина с новой силой напомнила ему об Ирине, и он почти побежал прочь, в дальний угол двора, не оглядываясь и не разбирая в темноте дороги. Остановился, когда наткнулся на кирпичную кладку забора. Отдышался, присел на невидимый камень, откинулся назад, уткнувшись затылком в прохладную сухую кладку и снова задумался. Позывов к прежней жизни он не ощущал, но и как быть дальше – совершенно не понимал. Удалённость от людей и от неё давало ему незамутнённость мыслей, роздых от суеты, которая прежде заслоняла от него то, что он не мог разглядеть, но чувствовал в себе после сближения с этой женщиной. А разглядеть и понять это было необходимо! Иначе – мрак…
                Через два года взаимного «порхания» Ирина вдруг заявила ему, что им нужно расстаться. Он сначала испугался – надежда на новую, лучшую жизнь никогда до конца не оставляет человека, даже самого пропащего, но вскоре страх рассеялся, и Андрей обрадовался возможности вернуться в прежнюю колею. Да и в самом деле: кто ему сказал, что он достоин Ирины, – столько лет одна, это ведь не случайно, ждёт, видимо, парня по себе… Он звонил; она молчала. При встрече на работе они одновременно отводили глаза.
                Он, казалось, смирился с её отчуждением. Пытался долгое время звонить, чтобы узнать причину разрыва; мужская гордость толкала его на истеричные, совершенно не в его духе, выяснения отношений. Везде, где только взгляд его заставал Ирину: на улице, на работе, почти не стесняясь чужих глаз. Она уходила от разговоров, избегала его столь виртуозно, что он разглядел в этом явное намерение Ирины окончательно сжечь все мосты. Ему было больно, он почти ненавидел её, смирился с мыслью об окончательной потере, но так хотелось узнать: что не так между ними, в чём причина? Быть может, седьмым-восьмым каким-то чувством она поняла, что была у него всё это время не единственной. Трудно было выйти из роли местечкового ловеласа, лёгкие деньги жгли руки и бередили самолюбие: всё ли продаётся, всё ли покупается и, если «да», то почём.
                «Добила» его фраза Ирины, брошенная на ходу, когда он пытался догнать её по пути на остановку: «Не устраивай мне сцен. Всё кончено». Впервые он ощутил, где находится у него сердце – оно ответило ей таким приступом холода и тоски, что Андрей окончательно понял: это всё. Вскоре она исчезла; из разговоров он узнал, что она уволилась… Он замкнулся в себе, разругался с близкими, перестал являться на деловые переговоры. Так он промаялся больше года. И как-то, притормозив на перекрёстке и раздражённо разглядывая не спеша переходящих дорогу пешеходов, неожиданно увидел Ирину: она, напротив, торопилась, бережно прижимая к себе голубой кулёк с качающимся помпоном на шапочке. И тут он всё понял. Он притормозил возле ближайшей обочины, но не выскочил, как надо было бы, а – остался в машине, жадно провожая взглядом двух родных ему людей. Вот оно как получилось – скрытная и свободолюбивая по природе, как кошка, Ирина, оттолкнув его, просто старалась защитить зревшую в ней новую жизнь, и считала, что поступает правильно, избегая мужчину, а не навязываясь ему, как часто бывает… Андрей оглушённо просидел так добрых полчаса. Потом – потом случилось то, что привело его на отшиб полузабытой деревни, на старые склады, к разрыву всех прошлых связей. Но он ощутил небывалое чувство свободы, которое, как он понимал, спасёт его от подлости, за которую ему не хватит времени расплатиться никогда. Он не надеялся вернуть Ирину – силы были не равны изначально, но ребёнка, его ребёнка, его сына, он должен привязать к себе, самому повернуться к нему лицом и никогда, ни при каких условиях, не отпускать от себя. Он даже не принимал мысли, что у маленького есть другой отец, что это, возможно, - не его дитя. Взрослый, трезвый мужик, наконец, заговорил в нём, и за считанные минуты расставил всё по местам.
                Андрея отвлёк неожиданный аромат – со стороны крайнего домика тянуло едва различимым в предутренней сырости запахом домашнего хлеба, горячего, пшеничного. Он чуть не заплакал: это мог быть запах его дома, его семьи. Этот хлеб могла испечь его жена... Он поднялся с камня, привстал на него одной ногой и посмотрел через забор: одинокое окно светилось в белёсых августовских сумерках; туманный шлейф, как огромный лисий хвост, огибал ближние ёлочки и медленно, молекула за молекулой, доносил до разбуженной новой надеждой мужской души древний, как весь окружающий Андрея мир, зов человеческого очага, с живым огнём, простыми, и оттого неистребимыми чувствами, с запахами хлеба, женщины и детей… Андрей достал из кармана телефон, чуть не плача, набрал короткий текст сообщения и, не колеблясь, на пике решимости, которая, казалось, давно покинула его, нажал клавишу «Отправить сообщение». Она должна была его услышать…