Вампир Ван Ден Пир. Глава Третья

Два дня она чувствовала себя просто великолепно: казавшийся безграничным прилив сил и бодрости, неутомимость и блистательная изобретательность в мыслях и решениях помогли ей значительно продвинуться в делах, которые она вела по долгу своей профессиональной деятельности.

За двое суток она смогла сделать столько, сколько обычно выполняла за неделю, а запас невероятного драйва и вдохновения, казалось, не иссякнет никогда. 
 
Однако, уже на третий день, она внезапно почувствовала слабость и резонно решила, что это расплата за две бессонные ночи, проведённые ею за чертежами и разработками нового дизайна для квартир и загородных домов своих заказчиков.

Она попробовала заснуть, но, невзирая на неожиданно навалившуюся на неё чудовищную усталость, только ворочалась, беспомощно перекатываясь с одной стороны кровати на другую, теряя последние силы в борьбе с бессоницей.
 
Зря она сжимала в объятиях мягкие в шёлковых наволочках подушки, напрасно пила дорогое французское снотворное и мысленно считала до ста - сон не приходил, а мучительное состояние становилось всё тяжелее и тяжелее, мышцы ломило, начали ныть коленные суставы и даже появилась тошнота.

Внезапно она вспомнила события почти трёхдневной давности и ужаснулась прокравшейся к ней сквозь толщу пустых мыслей неожиданной догадке:

- Чёрт! Этот жуткий тип с плотно обмотанной серым шарфом головой! Он что-то сделал со мной! Что-то необратимое и страшное! Причина моего состояния именно в этом! А я эти два дня даже ни разу не вспомнила ни о нём, ни об этой жуткой аварии! И это тоже - не просто так! - воскликнула она вслух, вскакивая с постели и включая свет, как будто это могло приблизить к решению проблемы.

Она подошла к зеркалу и тут её ожидал настоящий шок.

В зеркале отражалась со вкусом обставленная комната, импозантная буковая мебель, изысканный стеклянный столик с четырьмя стоящими на хвостах бронзовыми дельфинами вместо ножек, резной тайский торшер из чёрного дерева, итальянский диван с очаровательно покатыми боками, но саму себя женщина так и не увидела.

Застыв на несколько секунд в оцепенении, она затем опрометью бросилась в коридор, дрожащими руками схватив косметичку, раскрыла её, чтобы взглянуть в крохотное зеркальце, и, снова замерла, глядя в пустоту с широко раскрытыми глазами.

В этот миг ей отчего-то вспомнился взгляд мёртвого водителя, вылетевшего через лобовое стекло из разбитой машины и лежавшего на асфальте с точно таким же выражением лица, какое сейчас, вероятно, было и у неё.

- Ещё час тому назад я видела себя в зеркале. А теперь...я словно не существую вовсе, - проговорила она вслух.

Тяжесть в голове усиливалась всё более, а раздражение ситуацией нарастало, и ей подумалось, что бессмысленно сидеть вот так и ждать неизвестно чего, надеясь, что  станет лучше или кто-то объяснит как теперь жить дальше.

Она начала лихорадочно одеваться, и, надев обувь, совершенно машинально ещё раз посмотрела в зеркало. 

Это оказалось последней каплей переполнившей хрупкую чашу её терпения, и внезапно нахлынувшая ярость захлестнула её целиком: не помня себя, она рывком бросилась на кухню, схватив тяжёлый дубовый табурет, с неженской силой метнула его в висящее на стене в резной деревянной оправе зеркало, однако, даже тогда, когда лучеобразные трещины разошлись по всей его поверхности, на этом не остановилась, а подбежав и схватив за ножки вышеупомянутую деталь интерьера, принялась сокрушать ею стоящий рядом, ни в чём неповинный, трельяж.
 
Раздался звонок и хозяйка квартиры брезгливо отбросив в сторону обломок деревяшки в который превратился некогда прочный табурет, пошла открывать.
 
- Я ваш сосед снизу, - представился стоящий на пороге и пытающийся выглядеть хладнокровным пожилой мужчина в домашнем халате: - Скажите, что у вас происходит?! Лошадиные бега или вы решили открыть боулинг?! Сейчас - начало третьего ночи!

Первым желанием, показавшимся хозяйке квартиры вполне естественным, было намерение сбить седого господина с ног с тем, чтобы незамедлительно превратить его одутловатое, покрытое короткой седой щетиной лицо в подобие того, что представляла собою теперь разлетевшаяся в щепы рама разбитого антикварного зеркала, однако, неожиданно увидев за его спиной знакомую фигуру с плотно перевязанной серым шарфом головой, вздрогнула и как-то обмякла:

- Ой...Извините, пожалуйста. Я больше вас не побеспокою. Это эмоции...

- Эмоции?! - повысив голос, ночной визитёр выпучил бесцветные рыбьи глаза и даже сделал шаг вперёд, но тут же осёкся, и, ссутулившись, двинулся прочь шаркающей походкой: - Эмоции! В третьем часу ночи - у дамы эмоции! Эмоции, от которых вибрирует фундамент дома и дрожит посуда в серванте!
 
Женщина захлопнула дверь и вернулась в разгромленную комнату.

На диване сидел её недавний знакомый и рассматривал поднятый с пола осколок зеркала:

- Не спится, Нина?

- Откуда ты узнал моё имя? Я же тебе его не говорила..., - ей самой казалось странным, что в его присутствии она вдруг заметно успокоилась и было ещё что-то, чего она не могла объяснить, но что изменилось в ней по отношению к этому загадочному субъекту.

- Говорить совсем не обязательно. Важно знать. Не правда ли? - он говорил не растягивая рот в улыбке, но с такой интонацией, которая вполне оправдывала её возможное появление.

- Что со мной происходит? Ты можешь ответить на этот вопрос?

- Я тебе уже отвечал на него. 

- Я до последнего не верила в сказанное тобою...

- Пока не нашла в зеркале собственного отражения?

- Откуда тебе это известно?! - она едва присела рядом с ним на диван, как снова подскочила.

- Сядь, пожалуйста. И успокойся.

Он говорил так спокойно и уверенно, что новоиспечённая вампиресса, без раздумий последовала его увещеваниям и села рядом.
 
- Со временем ты сможешь контролировать это. Захочешь - будешь видна в зеркало. Не захочешь - не будешь в нём отражаться. А твой срыв обусловлен тем, что тебе необходима доза.

- Доза?! - женщина пренебрежительно искривила рот.

- Доза крови. Вампиризм - это зависимость. К сожалению, мы зависимы от этой тли - людей. Но должны доить её, подобно муравьям, по правилам. Не допуская убийств и анархии. Вот что бы ты сделала с тем обрюзгшим господином, если бы не увидела меня? Наверняка бы убила. Ни в коем случае мы не должны опускаться до этого!

Сама того не замечая, Нина придвинулась к гостю поближе и слушала его, затаив дыхание. В считанные минуты отношение к нему с её стороны изменилось совершенно. Мысли женщины путались и она не могла мыслить рационально, но отмечала, что её собеседник вдруг начал вызывать жгучий интерес. Ей представлялся замечательным бархатный тембр его баритона, и, чем больше она слушала вампира, внимала будто какой-то далёкой, уводящей прочь из реальности удивительной музыке, тем более проникалась нежданно зародившейся необъяснимой к нему симпатией.

- Скажи, а ты специально меня...инфицировал? - тихо спросила она.

- Нет. Я до сих пор не понял, как это произошло. Скорее всего, ты была ещё жива, когда я... пригубил тебя. Чтобы превратить тебя в вампирессу, я должен был испить тебя до дна, а затем, отдать тебе немного собственной крови, однако, по неведомым причинам, этого не понадобилось. Твоё обращение произошло независимо от моих желаний. 

- Я как нежеланный ребёнок, - улыбнулась женщина.

- Точное сравнение. Но как ни пафосно это прозвучит, то, что нас теперь связывает, значительнее, нежели кровное родство между простыми смертными. 

Нина задумалась о сказанном им, размышляя о дальнейших перспективах своего существования, претерпевшего столь разительную метаморфозу, что между событиями двухдневной давности и настоящим, казалось, пролегла глубокая временная и пространственная трещина.

"Если мне не изменяет память, то у смертных это зовётся влюблённостью, - чутко улавливая эмоциональное состояние молодой женщины, вампир зорко отслеживал каждую её реакцию, умудряясь мыслить параллельно диалогу с прекрасной собеседницей, - Так они именуют формирование нестойкой зависимости от другого существа. Да-а-а....Забавно вновь переживать подобное, особенно, учитывая моё несомненное бессердечие. Моя небьющаяся, во всех смыслах, сердечная мышца, давно придерживается антарктической синусоиды по отношении ко всему живому. Но дьявол меня побери! Её кровь! Этот ни с чем не сравнимый вкус! Этот неповторимый букет!Редкая разновидность резус отрицательной четвёртой группы! Не желаю пить ничего иного! Как я ждал, когда настанет время для моего появления! Два ужасных, выброшенных на муки ожидания, бесплодных дня! Расположить её к себе не так уж и трудно, - в конце концов, она всего лишь женщина, - но привязать к себе и пленить по-настоящему возможно только одним способом. Отведав мою кровь, она будет плеваться от содержимого вен всего этого жалкого биоматериала, бродящего по улицам. Влить свою влагу в этот алчный, зовущий рот...Что может быть эротичнее, чувственнее и символичнее?! Это одновременно и крещение и причастие!"

- Как ты сумел меня найти?

- Со временем ты научишься находить всё нужное тебе точно так же, как это сделал я.

- И как много должно пройти времени для того, чтобы я научилась этому? - она улыбалась одними глазами, ощущая, что они говорят сейчас чуть больше, чем позволяет внешняя простота сказанного, передавая едва уловимыми интонациями сложную вязь зарождающейся близости.

- Как знать, Нина...Как знать....На протяжении этих чёртовых пятидесяти часов я ожидал новой возможности увидеть тебя и почувствовать вновь волшебный аромат, исходящий от твоих чресел. Жизненная эссенция, скрыто блуждающая по венам и артериям в глубине твоего тела, одурманивает меня своим ароматом, пробивающимся сквозь тонкий атласный покров твоей кожи. От одной мысли о возможном поцелуе, о глотке твоей благословенной влаги, у меня голова идёт кругом.

- Это похоже на довольно необычное объяснение в любви, - женщина тихо засмеялась от удовольствия, полуложась на диван и забрасывая ногу за ногу.

- Вампиры не любят. Они испытывают страсть. Это люди склонны, как путать между собой эти два понятия, так и болтать о них без умолку. 

- Как ты думаешь, чем обусловлено стремление людей выпячивать свои чувства?

- Большинство из них совершенно не способно переносить собственное общество. Им попросту нечем его наполнить и потому они не умеют находить в нём своё счастье. Будучи не в состоянии испытывать глубокие чувства, они стремятся окружить себя теми, кто, как им кажется, хотя бы любит их. Естественно, подобные лица заинтересованы, чтобы "любви" придавалось повышенное значение, чтобы она, так сказать, была в цене. 
 
- Слушая тебя, я начинаю понимать насколько ты презираешь смертных.
 
- Человечество, в целом, заслуживает всяческого уважения. Но все творения культуры, перед которыми я готов преклонить колено, созданы, по сути, изгоями - людьми, имеющими нетипичный образ мышления. Талант - нечто исключительное и часто идущее бок о бок с несчастьем, проклятием и безумием. Я не уважаю так называемого "среднего человека", человека толпы, который, как это не прискорбно, диктует вкус в современной культуре, а это как раз является причиной обнищания искусства и загаживания его низкопробными поделками. Лицемерие и трусость маленького серого человека пропитало всё вокруг.

- Трусость?
 
- Люди слишком трусливы, чтобы быть правдивыми, прежде всего, с самими собою. Наиболее искусно и изощрённо они научились лгать именно самим себе. 

- Порою, правда бывает слишком разрушительной.

- Согласен. Но мне нет нужды лгать ни себе, ни тебе. И я скажу, глядя в твои прекрасные карие глаза, что отныне - тебе не по пути с остальными. Ты обречена жить вечно. В вечном одиночестве.

- В вечном одиночестве? - почти прошептала она, с надеждой глядя на собеседника, словно только он мог сейчас же изменить любое положение вещей одним своим словом.

- Не существует того, что так страшит всех людей. Не существует ни смерти, ни одиночества. Ведь фактически, всё только из них и состоит. Жизнь переполнена смертью, а самые близкие души безнадёжно оторваны друг от друга самим способом мыслить. Но в этом нет ничего печального, так как только осознав всю глубину пролегающей между "я" и "ты" пропасти, можно насладиться блаженством единения с другим существом. Я, как минимум, шесть веков, не знал близости ни с кем. Хотя, из этого срока можно смело вычесть сотни, эдак, три лет, проведённых мною в глубочайшем торпоре.

- Торпоре?

- Это пограничное состояние между сном и смертью, родственное изредка встречающейся у людей летаргии. Вампиры иногда умышленно впадают в торпор, надеясь возродиться в более благоприятные времена, но, порою, как, например, в моём случае, им помогают против их воли.

- Против воли?

- Меня пытались убить. Да, пожалуй, и убили, - он говорил таким спокойным и естественным тоном, словно повествовал о банальных и простых житейских вещах, совершенно его не трогающих, - Только случайность позволила мне возродиться. Надо мной так лихо и основательно потрудились, что в самом факте того, что ты меня видишь и слышишь, есть значительная доля чуда. Я бы привёл аналогию с известным господином из Назарета, но возможно это прозвучит как идиотская шутка. Взывать было не к кому, так как мне было хорошо известно, что на помощь никто не придёт. Более того, потребовалось некоторое время чтобы вспомнить кто я, в конце концов, такой. И осознать новые, внезапно открывшиеся передо мной возможности, приобретённые, не в последнюю очередь, благодаря той сверхжёсткой закалке, которую прошли моя душа и плоть.

- Ты помнишь своих убийц?

- Да. Вспомнил недавно. Когда на меня навалилась эта банда, то я и глазом не успел моргнуть, как был весь утыкан осиновыми кольями, будто святой Себастьян стрелами. Многие я тут же сломал, как впрочем и нескольких нападавших, лишив их жизни, но вот эта самая деревяшка, которую ты видишь перед собой и которая торчит из моего лица, вошла глубоко в мой череп и пронзила мозг, вызвав мою обездвиженность. Меня отволокли на глухую окраину города, и там, облив маслом, подожгли. Три века мой обгоревший труп валялся в лесной чаще, но ни мухи, ни крысы, ни дикие звери не рисковали отрывать от костей даже мою основательно прожарившуюся плоть.

- Что же вернуло тебя...к жизни?

- Нечто прямо противоположное поцелую принцессы. Некто убил женщину, однако этим решил не ограничиваться. Он принялся сцеживать её кровь в какую-то ёмкость. Благодаря его неловкости, тара опрокинулась, а часть содержимого пролилась на застарелый шашлык. То есть, на меня.

- Как же получилось, что осиновый кол не сгорел?

- Он только слегка обгорел. Я обстругал его, придав чуть более респектабельный вид, и поместил в дыру в своём черепе.

- Зачем?!

- Трудно сказать...Но я чувствую, что это дерево теперь работает, как своеобразный оберег. Осиновые колья отныне мне не страшны. Тебе, наверное, интересно знать, почему я прячу свою кожу?

Нина, чуть подавшись вперёд, кивнула.

- Хотя ткани относительно восстановились, но регенерация никогда не была моим коньком. Всё тело покрывают уродливые рубцы. Глаз, в обычном понимании этого определения, нет. Но я вижу ни чуть не хуже тех, у кого они есть.
 
- Я это давно поняла, - проговорила она и тут же вспомнила, как ещё совсем недавно думала о нём с едкой смесью отвращения и ужаса, стараясь, насколько это только представлялось возможным, скрыть свой страх в его присутствии, но вот теперь, словно зачарованная, она сидела и внимательно слушала необычного собеседника, преисполнившись самых тёплых к нему чувств, и это казалось ей настоящей дикостью, каким-то нравственным падением, однако, как только он начинал говорить и Нина вновь увязала в магии его голоса, все эти мысли моментально теряли всякое значение и оставалась только вкрадчивое женское любопытство, да обволакивающий шлейф симпатии.

- Ты знаешь моё имя. Но я, до сих пор, так и не узнала твоего.

- В именах сокрыты ключи к пониманию главного во всех вещах и субстанциях. Обычно, я уклоняюсь от ответа на подобные вопросы. Тем более, что на протяжении моего, достаточно долгого пребывания в этом мире, я менял их неоднократно.

- Хорошо. Тогда скажи как мне тебя называть.

- Зови меня Зозимос.

- Зозимос?

- Оставшийся в живых. По-гречески.

- Ты знаешь греческий язык?

- Когда-то я родился именно там. В Греции.

- Ты сказал, что мне не по пути с остальными людьми. Но что же мне делать с теми, кто мне дорог?

- Ты имеешь в виду свою мать и дочь? Или ещё кого-то?

- Мать, дочка и...ещё один человек, - Нина понизила голос и опустила голову.

- Мы непременно что-нибудь придумаем в отношении твоей дочери. А вот мать....Ей просто нужно предоставить возможность спокойно дожить свой век. Думаю, что она, женщина пожилая и не часто тебя видящая, не заметит особенных изменений в своей Нине, чего не скажешь о том, другом человеке, с которым, пожалуй, лучше всего расстаться. 

- Ты уже всё решил за меня?

- Я рекомендовал бы тебе это сделать. Во избежание проблем, прежде всего.

- Думаешь, это так легко? Взять и оторвать какую-то часть себя! - глаза Нины вспыхнули и она нервно повела головой в сторону так, что затянутые чуть выше затылка в "конский хвост" волосы, разметались по плечам золотистыми брызгами.
 
Глядя на новоиспечённую вампирессу, Зозимос с улыбкой подумал, что она сейчас так похожа с этим её фырканьем и повышенной эмоциональностью, на норовистую вороную кобылу, которую некогда он приобрёл у езидов близ Алеппо и которую, несмотря на её взбрыки, так любил.

- Отчего ты выкрашиваешь свои замечательные волосы в этот убогий соломенный цвет?

- Претендуешь на роль моего стилиста?

- Нет. Пытаюсь понять, зачем яркой, выделяющейся из толпы женщине, опошлять свой природный шарм, потакая местной моде на вульгарный эталон женской красоты?

- Не любишь блондинок?

Зозимос пристально посмотрел на неё, и хотя Нина не видела его глаз, возникло такое впечатление, словно сама бездна взглянула ей в лицо.

Однако, она не испытала страх, скорее напротив, некая безличная сила притягивала её к нему.

- Как же мы будем целоваться? - неожиданно для самой себя проговорила она, - У тебя же рот закрыт повязкой.

- Иди ко мне, - тихо молвил вампир, - Я покажу.

Не успела она сделать движение навстречу, как уже была в его объятиях. Пытаясь осмыслить происходящее, Нина сказала себе, что это ей просто кажется и на самом деле, она успела миновать расстояние в полметра их разделявшее, но упрямый разум упирался, но только до тех пор, пока ему снова не подкинули неразрешимую задачу в виде мгновенно распространившегося запаха какого-то изысканного парфюма.

- Откуда этот запах? Это ты так пахнешь?

- Тебе нравится? - ответил Зозимос, поглаживая её затылок, и, Нина готова была поклясться, что ощутила нежное прикосновение пальцев к своей шее, хотя, внешне это было невозможно, так как вампир был в перчатках.

- Пахнет смесью табака, древесины и чего-то крайне неопределённого...Ты снял перчатку? - она почувствовала лёгкое головокружение, но было не ясно что её пьянило больше, этот чувственный, тёплый и глубокий аромат, от него исходивший, или загадка, которую являл таинственный гость сам по себе.
 
- Агаровое масло, амбра, цибетт, плюс ещё около пятнадцати компонентов. Точно не помню.
 
Его мрачное обаяние обволакивало Нину, затемняло сознание и увлекало в сторону от реальности так, что в какой-то момент у неё появилось почти физическое чувство, выразившееся в совершенно явственных ощущениях, будто она не лежит на диване и её грудь не целуют чуткие, знающие губы опытного любовника, а скорее, она вытянулась в полный рост русалкой на берегу прозрачной реки, и, лёжа на спине, любуется алмазной крошкой звёзд на синем бархате вечернего неба, а приветливые волны, фривольно ласкающие обнажённое тело, всё усиливают и усиливают свой нежный натиск, норовя захватить её с собой, в тёплый и тёмный омут.

- Я не снимал перчаток. В этом нет никакой нужды.

- Я верю тебе, - Нина хотела сказать совсем иное, но эти слова шли откуда-то из глубины, а она не могла контролировать свои действия, как не могла контролировать свой сон или управлять на расстоянии автомобилем.

- Поцелуй меня, Принцесса, - прошептал Зозимос.

Нина собиралась было ему заметить, что все её нелепые фразы связаны с вышедшем из-под контроля подсознанием, что в действительности, она хочет высказать ему аболютно другое, например, что ведёт себя так, словно напилась вдрызг, а разум её капитулировал, но, вопреки своему желанию, она опять произнесла то, что меньше всего рассчитывала вымолвить:

- Всё, что угодно...для тебя, Зозимос.

Она закрыла глаза и прикоснулась губами к деревянному колу, но к её удивлению, она не ощутила ни шероховатости коры, ни холодной тверди древесины: это была тело, нежная, тёплая кожа которого была свежа на вкус и подрагивала при малейшем к ней прикосновении.

Нина попыталась было открыть глаза, но ей это не удалось, и тут же, она увидела, - как видят или наблюдают за собой со стороны в сновидении, - как её, ещё мгновенье тому назад лежавшую на спине на песчаном берегу, уносит прочь сильная горячая волна, и накрывает с головой, погружая в сладкий и глухой водоворот.

Губы Нины скользили вдоль плоти, мягкой, упругой и отзывчивой, испещрёной мелкими венами, а внутри неё будто медленно таял горячий шар, тепло от которого струилось к самому низу живота, и там, восково разливаясь, затопляло всё её существо, наполняя ликованием и заставляя задыхаться от блаженства.

Так продолжалось до тех пор, пока из ствола не брызнул пьяный сок, наполнивший рот вампирессы чуть солоноватой, призывно пахнущей влагой.

- Пей...Пей, моя девочка, - услышала она как будто сквозь сон.
 
Спустя некоторое время Нина нашла в себе достаточно сил, чтобы приоткрыть потяжелевшие веки: комната плыла в каком-то багровом мареве, а полулежавший вампир, тяжело дыша, смотрел на неё и по его щеке, медленно ползли две малиновые капли. 
 
Нина облизала губы, и характерный, слегка металлический привкус, который она почувствовала, побудил её отереть рот, а когда она поднесла кисть к лицу, то увидела, что все её пальцы перепачканы алой жидкостью:

- Я ничего не понимаю...Это что?! Кровь?! - воскликнула она.

- А ты рассчитывала на монтепульчано или на саперави? - улыбнулся Зозимос, -Ладно, милая, это только начало. Я ведь ещё даже толком к тебе не прикасался. Но, поздравляю тебя с почином! Теперь ты - настоящая вампиресса!

- Вампиресса...., - эхом отозвалась Нина, глядя перед собой невидящим взором.

- Ну что, расскажешь мне о своём любовнике?

Женщина ответила не сразу, она сходила на кухню, затем минут десять возилась в ванной комнате, и, лишь только потом, отпив из удерживаемой в руке чашки с парующей жидкостью, проговорила:

- С какой стати я должна тебе о нём рассказывать?
 
- Обычно, барышни любят поболтать о своих бывших.

- Мне нет дела до того, что любят другие женщины. К тому же ты - всевидящее око. Захочешь - сам всё узнаешь. 

- Это прозвучит странно, но он закрыт. Я не могу ничего увидеть. 
 
- Не уж-то?

- Представь себе.

- Может быть, это знак. Знак того, что не зачем тебе знать о нём.

- Ты так дорожишь этой связью?

Нина задумалась, а затем, глядя в куда-то в сторону, произнесла:

- Я не могу сказать, что я его люблю, потому что, кажется, никогда никого, по-настоящему, не любила. Но я не хочу его терять. Почему? Он слишком неординарный любовник.

- В чём это выражается?

- Во всём. Буквально в каждом его движении. Это не объяснить.

- И как ты объяснишь ему, что стала другим существом?

- Я не стану ничего ему объяснять. 

- Запомни: ни единая душа, ни родные, ни близкие, никто не должен знать кем ты теперь являешься! Понимаешь?!

- Опасения напрасны. У меня нет друзей, нет подруг. Мать с детства привыкла к тому, что её дочь отличается от окружающих своим поведением. 

- Это обусловлено группой твоей крови. Людей, подобных тебе, лишь восемь процентов среди населения этой планеты.

- Разве группа крови и резус-фактор влияют на характер?

- Даже чай, который ты только что выпила, может влиять на характер.
 
 
 
Эдвард лежал на кровати, завернувшись в простыни, словно в погребальный саван, но никак не мог уснуть, не взирая на то, что утро давно наступило и любознательное сентябрьское солнце настойчиво пыталось заглянуть в окна его квартиры, неизменно натыкаясь на непреодолимую преграду в виде тяжёлых чёрных штор из теснёного ворса.
 
- Эта девочка....Почему у меня такое ощущение, будто я знаю её? Привидение давно умершей маленькой девочки....Так странно одета....В вещи, которые давно не носят в эти времена, и, никогда не носили в этой местности. Как давно она умерла? И почему меня не оставляет чувство, что она мне некогда была близка? 

Вампир посмотрел на росший на подоконнике кактус, лишённый иголок:

- Что скажешь, господин Пейотль? Молчишь? А мне говорили, что в тебе живёт дух Мескалито...Дух, способный живых соединять с мёртвыми. Дух, знающий многие тайны.

Взамен постепенно состарившегося и в конце концов умершего во время одной из унылых и ненастных зим Цереуса, Эдвард, пятнадцать лет назад на тегеранском рынке, купил другой кактус, росший чрезвычайно медленно, прибавлявший в год не более сантиметра, однако радовавший своего хозяина плодовитостью: вокруг него, будто грибы подле грибницы, один за другим появлялись многочисленные "дети".

Пожилая персидская цыганка, вручая горшок, шёпотом предупредила покупателя, что нрав у кактуса капризный и что отсутствие игл, он компенсирует наличием сокрытой в нём тайной силы, которую даёт ей Мескалито - демон, живущий в теле растения:
 
- Глупцы, ищущие спасения от скуки, употребляют мякоть пейотля ради забавы, но часто, не расчитав свои силы, находят смерть. Индейцы Центральной Америки считают его священным и он служит им в шаманических церемониях, связывая с миром духов. Будь осторожен с Мескалито! Общайся с ним, относись уважительно, как к равному! И постарайся стать ему другом.

Эдварду нравился необычный вид нового приятеля, его шарообразное, слегка уплощённое, со сглаженными рёбрами, тёмно-зелёное тело, и он заботливо затенял питомца весною, оберегая от яркого солнечного освещения, шутя называл вампиром, а на зиму помещал на нижнюю полку холодильника, устраивая искусственную спячку.

Случалось, они разговаривали друг с другом, два непохожих ни на людей, ни на растений создания, толком не принадлежавшие ни к человеческому миру, ни к миру духов, чьё существование было двойственно, сложно и атипично.
 
- А ты знаешь, Мескалито, что ты, в сущности, такое же асоциальное существо, как и я? При обнаружении тебя в моей квартире, дело кончится штрафом или административным арестом - в моём случае, и уничтожением - в твоём. Узнай же люди, что я вампир, то уничтожению уже буду подлежать я, а ты, полагаю, отделаешься административным арестом. Шучу? Лишь отчасти, мой друг. 

Вампир встал с кровати и подошёл к окну, обхватив ладонями коричневый керамический горшок:

- Никогда ни о чём не просил тебя. Но, кажется, этот час настал. Меня снедает мысль о том, что я видел сегодня. Ребёнок, призрак ребёнка, который говорил со мной в старом городе....Кто она? Кто она, Мескалито? Помоги мне найти ответ!
 
Эдвард замер, прислушиваясь.

- Кровь? Моя кровь? Хорошо. Я понял тебя.
 
Он пошел на кухню и через минуту, вернувшись с небольшим ножом, выкорчевал небольшой отросток. Тщательно вымыв его в проточной воде и срезав тоненькие, похожие на нитки, корешки, положил в рот, а другой рукой сделал надрез у основания кисти.
 
Тоненькая струйка крови стекала в цветочный горшок, моментально и почти бесследно впитывалась перемешанным с песком и гранитной крошкой земляным грунтом.
 
- Достаточно? - дожевав растение, Эдвард провёл языком по запястью и - на месте пореза не осталось даже царапины.

Спустя некоторое время, хозяин квартиры, вновь улёгшийся в постель, заметил:
 
- Что-то не действует на меня твоя магия, дружище. А уже прошло полчаса. Что? Еще столько же? Ладно, подожду.
 
Минут через пятнадцать Эдвард увидел, как с потолка начали срываться крупные капли воды, подул холодный ветер и коричневые листья платанов закружились над его головой в осеннем вальсе.
 
Бойко барабаня по ламинату, дождь отбивал перкуссию, неправдоподобно быстро темнело, и ночь, словно тушь из опрокинутой чернильницы, стремительно заливала светлую скатерть задрапированного шторами утра.
 
- Спасибо. Теперь я вполне осязаемо прочувствовал понятие "протёкшая крыша", - обратился к стоявшему на подоконнике растению вампир.
 
В качестве ответа, порывом ветра швырнуло в его лицо охапку влажных листьев, однако, когда Эдвард попытался поймать их, то зажал между пальцев лишь пустоту.
 
- Ага. Согласен с тобой. Это всё, что остаётся от прожитых лет и зим, Мескалито.
 
Темнота рассеялась и Эдвард увидел перед собой белокаменные шпили собора Святого Бавона и перед его удивлённым взором заскользили не оливковые обои комнаты, а стены храма с закопченными от времени баллюстрадами и эркерами.

- Гент! - воскликнул вампир, - Гент! Я там родился когда-то! 
 
Что-то дрогнуло внутри него, когда он узнал проплывающую мимо набережную Граслей, с её пряничными, увитыми плющом домиками, мост святого Михаила, на котором он впервые встретил каштановолосую девушку с тёмно-ореховыми глазами и на котором первый раз поцеловал эту длинноногую красавицу, чуть позднее ставшую его женой.

Пахнуло тиной, и плесень, на старых домах, выстроившихся в серые шеренги вдоль реки Лис, показалась избыточно зелёной, навязчиво яркой и такой близкой, будто вниз по течению прошлого плыла не лодка воспоминаний, а отрубленная голова Эдварда, обрётшая странную автономию и продолжавшая жить диковинной жизнью.
 
Ван Ден Пир вспомнил, как желал и одновременно боялся встречи с Хильдой и с маленькой дочерью, когда с полными карманами золота возвращался из Крестового похода, пробираясь домой поздним вечером, словно вор, дрожащими руками отпирая входную дверь, внутренне страшась возможного проникновения любимой в свою новую тайну, так или иначе угрожавшую разделить их в дальнейшем.

Он вновь испытал смешанное с отчаянием изумление, найдя дом совершенно пустым, снова бегал по глухим комнатам, выкрикивая имена любимых, а затем, прийдя в исступление и подняв шум, перебудил всех соседей в округе, узнав от них в итоге страшную правду о своей семье.

Люди рыцаря Герарда Вилиана похитили Хильду среди бела дня на улице Коренлей, неподалёку от здания городского зернохранилища, а поднявшую крик и отчаянно цеплявшуюся за платье матери, семилетнюю малышку Анику, один из слуг столкнул в реку.

Простой люд, пуще сатаны боявшийся полубезумного потомка рыцарей из династии Зегер, прозванного Дьяволом, в панике разбежался, а когда кинулись спасать девочку, то было уже поздно - она утонула.

Герард силой овладел Хильдой и удерживая у себя в замке, намеревался с ней обвенчаться, утверждая, что у него есть достоверные сведения, будто её муж, то есть он, Эдвард, пал в бою неподалеку от сирийского Алеппо.

Хильда отвечала отказом, но тот продолжал держать её взаперти в одном из покоев замка, приставив к ней круглосуточную охрану.
 
До помешательства на Хильде у Герарда, имевшего странную для фламандца смуглую кожу и смоляные волосы, было пять жён и все они загадочным образом бесследно исчезали по истечению нескольких лет супружества, но никто из представителей городских властей не желал связываться с богатым и имевшим многочисленные связи вне стен города знатным человеком.

Узнав о смерти дочери, Хильда была безутешна, и, в конце концов, не взирая на неусыпный надзор, повесилась у себя в спальне.

Герард пришёл в неописуемую ярость: собственноручно отрубив недосмотревшим за пленницей ратникам головы, приказал выставить их на всеобщее обозрение у входа в замок, а тела скормил псам, с которыми выезжал на кабанью охоту.

Эдвард постоял у свежих могил похороненных рядом на городском кладбище жены и дочери, которую навсегда запомнил четырёхлетней, и отправился в замок из серо-белого известняка, где проживал Герард Дьявол.

На следующий день над городом пронеслась весть о таинственном исчезновении рыцаря Вилиана, а так же двух верных ему оруженосцев.

Были обысканы даже подвалы и подземные ходы, но поиски не дали никаких результатов, а родня Герарда, после некоторых колебаний, объявила о передаче быстро растущему и бывшему по численности населения вторым в Европе после Парижа городу своего фамильного замка, в каковом местные власти сейчас же организовали тюрьму.

Об Эдварде не вспоминали и никто его с этих пор больше не видел.

Сознание не удержало картины убийства врагов - испытываемую боль не могла заглушить никакая жестокость, а ярость, которой он дал волю, была так насыщенна и концентрированна, что затмевала память, но, тем не менее, хотя и изливалась бесконтрольно и уничтожающе полно, не приносила никакого удовлетворения, как не приносят облегчения траурная церемония и поминки.
 
От тел поверженных рыцарей не осталось ничего, но и этот факт его не утешил, поэтому чтобы занять как-то свою освежёванную душу и не позволить себе вновь думать, экс-крестоносец кропотливо работал над тем, чтобы исчезновение убийц стало как можно более тотальным: даже их гнутые, изуродованные доспехи, под покровом глубокой ночи, он методично топил в реке, с маниакальной педантичностью привязывая груз к каждой детали.
 
Шпили собора святого Николая медленно затягивало туманом, а башни замка Гравенстеен, в котором он некогда появился на свет, неторопливо уплывали прочь, и у Эдварда возникло чувство, будто не город прощается с ним, вновь погружаясь на дно прошлого, а это он, успев удивиться одиноко ползшей по щеке слезе, наконец-таки умирает.
 
Ощутив тяжесть в правом подреберье, он попытался было высказать претензии по этому поводу стоявшему на подоконнике питомцу, но не смог увидеть того из-за сделавшегося вдруг зеленоватым густого тумана:
 
- Мескалито...., - еле слышно прошептал он и хотел ещё что-то добавить, но только беззвучно пошевелил губами, ощущая как сухой язык приклеивается к нёбу, а саднящая боль в печени становится всё сильнее. 
 
Неожиданно для себя вампир подумал, что ему надоел этот угрожавший длиться вечно спектакль, до чёртиков надоела эта треклятая жизнь с неизбежным уходом всего светлого и дорогого в никуда:
 
- Я словно капитан заколдованной шхуны, принуждаемый заклятьем оставаться всё время у штурвала, наблюдая, как одним за другим гибнут все члены команды, как шторм рвёт паруса, ломает снасти и гнёт мачты, сметая всё живое с палубы. Я остался один. Пустой, как дырявое корыто. А буря продолжает гнать мой переполненный призраками летучий голландец, всё дальше вперёд, вперёд по водяной пустыне этого мира, без всякой надежды на причал. Может быть, если я сейчас умру, мне удастся найти Хильду? Догнать, схватив её за край платья, как ночь догоняет утро?
 
Однако в следующую минуту в нём произошёл какой-то безмолвный внутренний взрыв и стало значительно легче, как душевно, так и физически. 
 
- Мескалито...Какой же ты злодей..., - Ван Ден Пир вновь обрёл дал речи и даже улыбнулся молча взирающему на него кактусу.
 
Туман рассеялся, печень больше не болела. Вампир лежал на спине и вперив остекленевший взор в потолок, заново просматривал картины давно минувших лет, вспоминая свои последующие странствия, подвиги, приключения и сердечные привязанности.
 
С улыбкой вспоминался странный роман с загадочным и прекрасным привидением, тайну которого он всё же раскрыл, вспоминался замечательно талантливый музыкант и, по совместительству, подпольный кровопийца Эдмунд, развратные фрейлины безобразной герцогини Лихтенштейнской, летучая протухшая баранья нога, ненароком убившая крестьянина близ Вадуца...

Много было в его жизни ярких встреч и бурных переживаний, но Хильда, такая внутренне чистая и нежная Хильда...Нет! Он не должен был её оставлять! Ни во имя Господа, ни во имя благоденствия! В её смерти виноват именно он и никто больше! 

- Вот оно! Вот это дьявольское чувство вины, отравившее всё моё проклятое существование! Вот то, что меня всё время ест изнутри! А я даже перестал понимать откуда эта зубная боль в моей душе! 
 
Он вспомнил её взгляд, совершенно особенное его выражение, появлявшееся, когда она смотрела в его глаза...

- Чёрт меня подери! - вскричал, вскакивая с простыней Эдвард, - У девочки глаза Хильды! У ребёнка, которого я встретил ночью на улице - глаза моей жены! Что же это получается....?! Она - привидение моей дочери?! Аника?! Моя Аника?!