Рисунки А. С. Пушкина. Описание 1

Сие - в дополнение к 1-му Эскизу моей поэтической Фантазии: - http://www.stihi.ru/2015/11/22/1465
               
 /Все авторские права на открытие, мною производимое в этой особенной работе, защищены и, в вопросах переиздания или ре-публикации, есть в ряду  неотъемлимого наследия автора. © Copyright: Максимилиан Гюбрис./
 ___________________________________



                ОТДЕЛЬНОЕ ОПИСАНИЕ ПУШКИНСКОГО РИСУНКА №1,
                Сделанного автором Эскиза I
                Из Поэмы «…Acte de Foi».


             Здесь, следом, Я наскоро набросаю некое, чуть более раскрытое, чем то в поэме, объяснение тех образов, которые были использованы (именно использованы, в сим контексте, а не произведены или придуманы, как некто мог бы заметить) мною в строках выше; каковое всё, в принципе, может вполне сойти за основной скетчевый материал к раскрытой литературно-критической статье, инициацию коей темы Я отношу, первоочередно, к чести своих собственных исследований. – Справедливо замечено, что понимать мир поэта путём чистой логики, или даже психоанализа, невозможно; таки, думается, сам поэт, всё же способен, в большей степени, соотносить себя чувствам и грёзам другого поэта, нежели б только историк иль критик; этак, сколько бы, в истории Пушкинистики, не упрекали критики того же, к примеру, символиста Ходасевича, якобы, в излишнем его мистицизме, кой его, Ходасевича, тёмно-мистический ум, дескать, приписывал там сюжетам Пушкинских тем в заведомом и наиболее эфемерном их единении, сколько бы не подмечали сие, в корректной разборчивости, уважаемые В. Писная, Т.Г. Цявловская или кто-либо иной, Я всё же предпочту, в том, мнение «тропою гения идущего» Поэта мнению Ума хлопотливого Очерка, ибо, повторюсь, ничто не сравнится в этих вопросах с феноменом поэтической интуиции. Когда же Опыт прочитанных и исследованных писем и биографий представляется, с тем, воистину, быть Искупителем по ошибке, - Парадокс Произведшийся есть венец Гениального, в том, Воскресения поэтического Слова и Духа. Да простится мне здесь этакая интерполяция/интерпретация известнейшего Пушкинского четверостишия. («…И Опыт – Сын ошибок трудных, И Гений – Парадоксов друг.») - Отсель, мне не терпится перейти к самому Описанию.

             Итак, пред нами: «…большая композиция, занимающая весь лист тетради: в задумчивой позе у жаровни сидит бес, над ним реет видение женщины (ПД 834, л. 18). "Интерьер" композиции и образ мечтателя настолько выразительны и очевидны, что едва ли найдется скептик, который будет сомневаться в том, что перед нами автоиллюстрация Пушкина к его замыслу на тему о влюбленном бесе.» (Цявловская Т.Г., "Влюблённый Бес» (Неосуществленный замысел Пушкина)). – В нижеследующем изъяснении, Я буду пошагово следовать отмеченнным, в этом Рисунке, деталям.

            1 - Именно сию, этак названную, «Жаровню» изначально усмотрел мой, смущённый подобной силлогизацией, взгляд. Я, однако, приняв сей смысл, так и начал свою поэму; иже, образ Жаровни, кажется, у нас издавна известен и популярен. Но почему, именно, «жаровня»? – Жаровни, на то время (Рис. дат. ~ 1821), скорее, у Вольтера; у Данте, безусловно, влиявшего на мир Пушкина (на мир ли Пушкинского Героя? вопрос,… впрочем, он тогда ещё весьма молод, чтобы думать так, в разности категорий), у Данте, в его «Аду», также, не больно-то много жаровен, в сравнении всему гнилостно-мерзостному, шумно-рыдальному и хлысто-свистящему; - «гореть в Аду», «гори в Аду», в принципе, привычнейшее выражение, и всё же: «жаровня», как таковая, должна бы заведомо иметь какой-то специфический смысл: - если здесь мы припоминаем те ляповатые строки из ненаписанной Пушкинской поэмы («Адской Поэмы», как то называлось ранними из критиков-пушкинистов), то весь тот «пра-акцент отстранения, отдаления» от самого по себе Велико-Сатанинского (в `Дантовой со-образности, конечно же) Ада, должен бы уводить, посему, этак, и нас от мысли о чём-то, что, заведомо, есть как инструмент зла; - тогда, если это не только лишь заблаговременный намёк на некий садо-демонический аспект (неужели, всё-таки стэйк-жаровня инквизиции?), то что же, тогда, сия «жаровня»?... Но если это образ очага, одинокого очага, а не то костра: натурального, в открытом пространстве, костра, - то не может ли быть во всём этом какого-то стремления к границе вида, как если бы некоего смещения перспективы, опять-таки, по принципу «акцентированного удаления» (подмеченного в Пушкинских, здесь, поэтизмах)? – таки, у подножия ль это какого массива, на открытом ли лугу, аль у берега извечного хладного моря? («…Где море адское клокочет…»)
                Признаюсь, за сочинением своей поэтической Фантазии, Я пытался выразить представляющийся мне процесс реализации художественного сюжета Рисунка: то, как появляются образы, то, как складываются черты и мотивы. Иногда Я тоже берусь за рисование, и за себя скажу, что почти никогда композиция не приходит ко мне, т.ск., из фона, из общего смысла, даже, если у меня и есть какой-либо предуготовленный смысл; обычно же, появляется основной какой-то фрагмент, какая-то фигура, и отчего-то хочется изобразить таковое в наиболее выразительных чертах, - после же, пространство обретает свою интеллектуальную качественность: фигура обретает свою идею, находит свои смысловые связи и продолжения. – Предполагать, однако, такое, чтобы различать какую-либо последовательность в возникновении образов на листе, едва ли возможно, - это, скорее, удел химиков-экспертов; - потому, вряд ли подходит говорить заранее о планировании внутреннего композиционного сюжета темы, нежели как, разве, о пра-существовании некоей Истории, коя, вполне вероятно, могла бы находить здесь своё отражение, являясь, в своём роде, впечатлительным фактором ко всему последующему сюжетированию.
                Так, что же – Луг, предгорний Дол, иль Брег морской, ещё до петухов?... Самим Пушкиным отмеченное «море», оно само - точно штурман моей, вершащейся здесь, поэтификации…

           2  - Сказать однозначно, судя по этакому нетипичному, страшному мазку рядом, что это – тонущий Корабль, а не пустое зачёркивание, конечно же нельзя; и, дескать, у пушкиниста-исследователя, в контексте архивно-историзированного материала, нет никаких поводов для подобных домыслов; это, также, демонстрировало бы какое-то определённое движение: движение не только тонущего корабля, - движение Сюжета, Фабулы, движение новое в канве издавна-связанного с Рис. замысла «Влюблённого Беса»... Приглядевшись, можно, однако, различить под, если так сказать, «днищем» носом вниз уходящего (большого и трагичного) судна некий любопытный схематизм: это – как то, что (ещё не в перевёрнутом, в сторону подрисовок, положении) несколько напоминает парусник: - это могло бы быть сходно с одним из образов ведьм, но это – другое; к тому же, мне думается, ведьмы могли появиться тут уже позднее - минутой иль получасом, но позднее первых жирных штрихов. – Маленький Парусник и бездна, и не очерченная грань, за коей море зыбко… Было бы, таки, слишком странно, если б рядом с гибнущим, тонущим судном, являлся бы некий ещё и парусник, нет? – Несомненно, тогда История; разве, что История, в голове у рисовальщика, этак, со-образно проявляет себя: оная есть обращение ко Времени, ибо сей портретист, иже, сам обращён во Время.
                Время – это интервал, время – это дистанция; время – это то, что не здесь, а сейчас, что и не сейчас, а близ и рядом.  И, как сам автор рисунка оказывается, к моменту, в этаких поэтических блужданиях, также точно, и его бес – между грёзами и воспоминаниями, …или же представлениями: нечто оставленное, нечто недостигнутое или же утерянное, …нечто даже не своё/не о себе, - как если б то была иного рода, иного исхода/бытия некая (судьба иль/сравнительная) характерность.  - И, вот, так: и море, и корабль, - под парусами, иль вдруг тонущий после; - и всё оное будто бы здесь, во времени видов, рядом…
                Критики ищут след сей Истории; с ними вместе, и Я, также. В сим экстракте, однако, Я не выписываю то, что, в ряду только моих соображений и открытий, как это в книге «The Secrets of Mdm Breuss» - все те заново-раскрываемые тайные связи между сюжетами и живыми сферами пра-Пушкинского «Вампира» Байрона и, непосредственно, сим уже «Влюблённым Бесом» (что, в большей степени, потом, есть тот самый изустный рассказ в «…Домике…», по Космократову, чему со-свидетели - те же Е.В.Кардаш, 2009, в компании всех ум. и именитых): всё то, что в биографиях и романах вокруг виллы Диодати, всё то, что о Романтиках и их демонах, о со-контактах, о светских Русско-Европейских вампириадах, о плаваньях Франкенштейна, &c. – Здесь, обходясь одной лишь наглядностью, впрочем, Я не могу не припомнить, пусть и для себя только, о том, что «колдун» Я.В.Брюс (см. Сн.2, из Сносок в тексте Поэмы) есть потомок того, как раз, Брюса, кто раз переплыл Море, оказавшись в России.

            3 - Таки, при всех оных штрихах и мыслях, взгляд вновь обращается к Жаровне. Т.е., сказать вернее, вновь, непосредственно, к приватно-окружающему Беса «интерьеру», как это, следует заметить, весьма метко подчеркнула Т.Г. Цявловская, в ею данном определении. Интерьер сей - того, кто, ещё или уже, в стороне от дистанцией-временем мотивированного движения, и кто находится в более интимном, более уединённом своём положении. Он мог бы, ведь, оказаться и в более выгодном, комфортном качестве себя; - и, вот, ведь: этот жаровенный огонь мог бы быть огнём иного свойства, иного характера, символом и смыслом некоей другой жизни, так, даже и не жаровни, вовсе. – Об этом ведает, однако, лишь Дым…
                Сам же Пушкин, вполне возможно, изображая сие, сидел, также, пред огнём, из своего Бессарабского мирка, представляя себе нечто мистичное, под впечатлением иных новостей, занимательных слухов или узнанных когда-то частных историй…

           4- На чём, конкретно, сидит Бес? Эта изображённая решётка – весьма неоднотипична; это, уж точно, - не железная кровать. - Да, в Тёмные и Средние Века, людей, действительно, поджаривали на огне: оным, как раз, способом, на подобных решетчатых железных прутьях, в особенности, мучили тысячи тамплиеров, предтечей всего Шотландского, после, масонства, кои потом бежали кто-куда-мог; среди тех спасавшихся, кстати, был и предок волшебника Брюса… Таки, сия решётка - символ инквизиции? - С трудом, всё же, можно думать, что воображение Пушкина здесь столь спонтанно и бегло… (В России, кстати, поджаривать на огне было не особенно-то принято.) - В целом, однако, это ли только символ того места, куда попадают за наказанием? Что же, - в принципе, выходит Тюрьма? …Вполне вероятно, что отъезд-высылка Пушкина в Бессарабию способен был весьма впечатляющим образом влиять на воображение молодого поэта, - так могли приходить к нему самые гипертрофированные из сцен бытия; правда, думается, что каких-то наисущественных поводов к такого рода аллегоризации жизненных обстоятельств, в примерах всей той светской атмосферы, ещё не было: - до Декабрьского Бунта оставалось порядка 5 лет.
                Пушкин очарован «Фаустом»; - Пушкин не впечатлён ли, пусть сколько-то, видами алхимизма? - Доктор Фауст, как, впрочем, и «Русский Фауст», барон Я.В. Брюс, в занятиях своими экспериментами, не практиковали огонь на природе. Вновь, этак, возвращаясь мыслью, к наречённому быть «интерьеру», а, также, вглядевшись в детали (здесь, к прим., № 12), способно слегка предположить некий сопутствующий симиляризм: нечто, как то, что Бесу могло бы соответствовать, также, и некое положение пред камином (с этакой плиткой) или же – по крайней мере, в какой-то особой комнате-лаборатории, специально-предуготовленной для тайных научных экспериментов, и, к сему, в непременном использовании огня. – Писавшие о Брюсе романтики, часто, изображали его пред алхимическим котлом: таков его образ, к прим., у Одоевского в «Саламандре»; к чему можно лишь добавить, что оные идеи Джона Ди о существах различных элементальных сфер, также, не были чужды ни Русскому Фаусту, ни его мистической Библиотеке.

            5 – Могла или не могла бы фигура Беса быть нарисована несколько иначе, могла ли она предстать здесь другой? В контурах абриса, в более лёгких чертах? - Видимо, нет; ибо его состояние, ко всей неразрешённости его ситуации иль положения, явно удручающее; - есть ли в том задаток, истинно, светлых чувств? – С тем, как бесы, известно, не расположены к добру, и раскаянье им, в принципе, чуждо, оние Тёмные чувства, опять-таки, есть не иначе, как перспектива пространства и времени.

            6 – Рисунок, иже, дополнен теми неопределёнными ляпсусами, кои, мне кажется, не есть простые зачёркивания; это, опять-таки, ведёт меня к мысли о Море, и, вот, так в моей Поэме, миражу ли подобно, аль проблеску какой грезы, проступают те самые Острова. 

            7 – Сам же характер окружных видов здесь, по мне, этак, очень даже понурый – как некая белесовато-туманная атмосфера, в эмоциональных оттенках незримого безразличия. Что, в таком разе, могли бы означать те внезапные точки, в одиноком возвышении, поставленные над общим планом? - О том, естественно, совершенно корректный вывод может сделать лишь некто, непосредственно склоняющийся над оригиналом сего Рисунка; мне ж это, на данный момент, видится в фантазии единичных, на небе, меланхолических Звёзд. (Не таких ещё, что преисполняют взор и душу сребряно-лучистым, сказочным светом…)         

            8 – Сим образом, не так-то легко сказать, мнится иль вспоминается Бесу утро, или же то - в приближении ночи. Также, верно, нельзя сказать о том, отдавал ли поэт всецелый отчёт размещению дополнительных своих сюжетных подрисовок, нарочито, под главным изображением; этакое, однако, даже в подсознательном взгляде на диспозицию фрагментов Рисунка, более естественно, как то, что соответствует вниз-опущенному взгляду задумавшегося Беса, окунувшегося в бездну собственных чувств. Также, ведь, более логичным выходит предположить, всё же, о близящемся ночном времени, иже бесы и прочая нечисть, и, с тем вместе, многие запретные чувства и превращения делаются, очевидно, вольнее за наступлением темноты; – этакое логично, по меньшей мере, в контексте одной, отдельно взятой грезы: - «…где Бес и Муза свой справляют бал…» Конечно же, Муза – не случайная только лишь бестия. Впрочем, как Я уже сказал, о временной структуре сюжетной композиции здесь судить трудно: воспоминание то, иль бесово мечтание – для нас остаётся загадкой.
                Кстати, внучка Я.В. Брюса (дочь всем известной графини Румянцевой, преисполненной всех светских тайн, не меньше самой Пушкинской «Пиковой Дамы-старухи»), жившая в Женеве, на той самой вилле Диодатти, регулярно устраивала у себя балы и мистериозные вечера, один из которых и стал, как раз, поводом к сочинению, можно так сказать, «(Влюблённого) Вампира» Байрона. …Нет, вовсе не к тому, чтобы совместить её образ с образом дамы сердца самого Пушкина, на то время, Я, этак, подметил сие… 

            9 - …Но, оттоль, мой собственный поэтический экспромт о Горе, - то верно; - о Горе, какая названа мной столь вызывающе Белой. Оная ж таки, взаправду, бела на Рисунке. – О том, что это – гора, а не просто означенный срез рисунка, не было спора в критиках; Цявловская, в своей статье, весьма определённо связывает фрагменты демонизма с явлением фольклорной Лысой Горы, или Ведьминой Горы, как оную иначе ещё называли, и, в том, её, Цявловской, вполне логичное и неабстрактное соображение. Я же, в строках своего поэтического Эскиза предпочёл заведомо не именовать сию гору в той или иной мере этимологической принадлежности; сделал ли Я этакое в силу очарования своими собственными образами, подвластными той Истории, что вершится на страницах моей Книги - коль и так, это, однако, не влияет здесь на общий ход рассуждений; - верно, таки, что, как Я указал это в Сносках к тексту Поэмы, Белая Гора, в Женевском наречии, действительно, именуется как Монт-Бланк.
            
            10 – Про Ведьм, про Байрона, про «Фауста» Гёте и «Манфреда», особенно примечательно писал премного-уважаемый Мережковский. К сему, и, естественно, к этому фрагменту Рисунка, мне можно бы было добавить нечто из соображений по поводу т.н. «ведьминых превращений», опять-таки из своей Книги; того, однако, делать не собираюсь, ибо на данном этапе, ко всем вышеотмеченным тут нюансам, фрагмент представляется быть очевидным.

            11 - Ведьмы ж сии летят в том же направлении, куда, крадучись, устремляется и некая фигура загадочного человеческого существа. Опять-таки, если мы ориентируемся на мнение критика Цявловской, то пред сим крадущимся должно изображаться, вероятно, некое орудие пыток; кое мне видится, в большей степени, абстракцией, нежели реально-символизированной сутью. Искушение Цявловской, чтоб видеть все-объединённую картину всяких возможно-помыслимых гротесков и эффектов, мне кажется, несколько обманчиво. Почва бы к сим домыслам, в ракурсе некоторой Истории, пусть и надуманной, была бы, единственно, та тема инквизиции, коя никак не могла бы избежать касательства тамплиерических мученичеств; что, впрочем, сколько-то, как Я уже говорил, пусть и подспудно, относится истории Фауста-Брюса. (Правда, ведь, и сам Я.В. Брюс был также пытаем, одно короткое время, будучи в заточении на допросах по делу царевича Алексея…) Конечно, это могла бы быть и гильотина – т.е. скорее Эшафот, на который если подняться, то уж никак тогда не избежать того, чтоб либо головы лишиться, либо фонтаном кровей причаститься… 
                Со своей стороны, сей любопытнейший схематизм Я склонен рассматривать, как нечто напоминающее, скорее, Ступени – ступени лестницы. И то, чтоб было брызгами с эшафота, вполне возможно, могло бы быть, этак, и неким символом какого-то быстрого, летучего движения, движения и исчезновения, где-то там, на высоте ведущих ввысь ступеней. Сказать вполне, стопроцентно определённо, таковое нельзя, и всё же, выбирая, в свою очередь, между «эшафотом» и «ступенями», Я останавливаюсь на последнем, ибо, также, было бы весьма нелепо предполагать некую осмысленную композицию сего фрагмента в идее совмещения «ведьминого слёта», как либертинаж-разгула, как Роковой Ночи, иль бала, и, вместе, с тем, эшафота. Т.е., именно, эшафота, якобинского эшафота – не виселицы, откуда, в принципе, попасть на какой бы то ни было шабаш гораздо легче. Не думаю, чтобы Пушкин, - уже не юнец экзальтированный Пушкин, - в разграничении сиих, надо сказать, весьма масонских смыслов, превелико бы много о том заблуждался.
                Ступени, да… Ступени, способные вести к заветной некоей Двери… как если бы то - и внутрь некоей Башни… Куда, также, влетает и нечисть, и Тайна где скрывает редчайшие колдовские сокровища, а не то сокровища всех магических экспериментов и преображений, и сил… Думаю ли Я здесь об «алхимически-фаустовской» Брюсовой башне – Сухаревой, - той самой, скрывающей удивительные разгадки непредположимо-соплетённых судеб? и истина вероятностных откровений и секретов о чём, быть может, хранима ещё той самой внучкой Московского колдуна, единственной наследницей редчайших сокровищ тёмного Барона, живущей у Белой Горы? – Думаю ли так? …Даже, если и так, это не нарушает общего хода исследования данных нам схематизмов.

            12 – И, ведь, какое колдовство иль бесовство обходится, когда, без зелья? Та самая, вышепомышленная деталь интерьера – это…нет, всё же, не колба – Бутыль: оной горлышко и плечики. Иначе, что? Контурный соглядатай? …Представить, однако, то, что Бес, - подобно бы самому, когда, рисовальщику, - по-просту, пьян, было бы сущим огрехом. - Самому же по себе, Бесу, опять-таки заметим здесь, вовсе не нужен никакой Эликсир Молодости и никакая Живая Вода, ибо оные существа обречены на вечные терзания в мире Бес`овом. Что же тогда? - ! Пред нами – человек! Именно, человек, превратившийся в беса. Здесь, в проэкциях симметрики схематично-ипостасийных образов его путей – апофеоз вывода, в заключении о характере и мерах деяния (или же «ныне-делания»).  В том – может статься, и виды обо всех помыслимых алхимизмах.
                К сему, также, см. Сноску 4, из Сносок к тексту Поэмы.

            13 –  Об образе Музы Беса критики говорят больше всего. Говорит сравнительный пример «Фауста», говорит сам поздне-изученный сюжет «Влюблённого Беса». В сим месте, Я вряд ли нахожу необходимым, этак, аналитически-спекулировать, касательно сути влечения и степени нравственного перерождения Характера в свете дальнейшего исследования других рисунков и произведений Пушкина; забавно отмечать, как не принимая точку зрения того же Ходасевича по поводу общей связанности Пушкинских роковых тем одним этим бесовским светом, критики, тем не менее, нисколько не пренебрегают искать связь, и общую связь, в образах уже Ангельских мотиваций; - к сему, однако, Я не собираюсь докучливо что-то соизмышлять или оспаривать. В сим фрагменте, Я, разве что, подчеркну такое, что образ Музы, безусловно прекрасный и возвышенный образ, в особой характерности, нарисован, именно, на фоне Горы. Астральный, оный опять-таки, способен пробуждать мысль о со-движении плоскостей пространств, об изменении дистанций, и о дальних, где-то там, воплощённых реалиях…

           14 – Тут, уже напоследок: Шпоры (на пятках, вы различаете?) – когда не взывают к движению? Или сей Бес только лишь сушит свои промокшие сапоги? Великую Вечную Ночь?? Отбросить, отставить, отшвырнуть ногой от себя этакую «жаровенную» вечность, - как говорится, «Ко всем чёртям её!» …Нет? Не так?...