Жара в сентябре

- Да... Годы не красят... Но назад не открутишь  -     мужчина, закончив бриться,      с легким отвращением  глянул   на себя    в зеркало.
- Кать,   где рубашка?
- Одевай с коротким рукавом. С утра палит.  Надо же, сентябрь, а такая жара!
Открывая шкаф,  проворчала;
- И я из-за тебя  в городе  мучаюсь.  Когда  уже   наработаешься? Машину поменяли, ремонт сделали.  Пора и о здоровье подумать.

Жена вышла  на пенсию сразу.  Теперь вот дорастила  внука до садика и   уговаривает  переехать из города  в деревенский  дом.   Но Петр Петрович  тянет и тянет.  Будто ждет чего-то...   
Прохладный  хлопок  послушно лег на плечи,  ремень  упруго обхватил плотное тело.   Зеркало  тут же отразило  помолодевшее от улыбки  лицо, и он  уже довольно  хмыкнул:
- Однако потрудимся пока.

Отойдя от кухонного окна, когда муж  скрылся за поворотом,  Катя  покачала головой: 
- Петруша - Петруша. Не оглянулся даже.

По случаю вселенской  жары на работе царило сонное затишье,   и он вспомнил, что давно собирался  вылечить   ноющий от холодного зуб.
В длинном коридоре долго разглядывал таблички на дверях. Наконец толкнул, как показалось, нужную.  И остолбенел...
В   пустом кабинете     раздевалась   женщина.  Не спеша стягивала  через голову что-то бесконечное и яркое.  В цветных складках спрятались лицо и шея.  Остальная,  обычно скрытая для посторонних    откровенная нагота   беззащитно открылась мужскому взору.
Он обалдело уставился  на стройные   ноги,   заканчивающиеся   голубыми трусиками, через  нежное кружево которых   резко  чернел пушистый треугольник. На  вертикальный, белесо-розовый шов, бегущий  по  слегка округлому животу.
- От кесарева, наверное, или от аппендицита? - тупо подумал,  не двигаясь с места. Успел рассмотреть  спелые овальные груди с чуть расплывшимися  вишнями сосков,   мягко устремившиеся  вверх за  руками.
И тут тишину нарушил  вскрик   освободившейся от платья женщины:
- Вы зачем здесь?
Он молчал, истуканом  застыв у двери.
Безуспешно пытаясь прикрыть  тело   и  занавесив  щеки   прядями волос,  она как-то жалобно попросила:
- Выйдите, пожалуйста.
Опомнившись, Петр Петрович опрометью выскочил  в коридор,  превозмогая вдруг возникшую резкую  боль в паху.

Женщина, улыбаясь, надевала халат:
- Надо же, как резво умчался.  Не мальчик ведь. Хотя... ещё вполне.  Глаза, испуганные, конечно, но  добрые.   Да, и то, как не испугаться! Пришел зуб лечить,  а  вместо врача - почти  голая тетка...

Двадцать седьмой кабинет оказался  следующим. В ожидании  доктора  Л. А. Синельниковой он почти  успокоился.    Но когда  фигурка   в белом   склонилась над креслом,  сразу узнал  серые глаза,  полыхающие из узкой щели между маской и шапочкой  стыдно праведным  огнем.
При всей пикантности ситуации   работала она четко. Даже красиво. Только пальцы в прозрачных перчатках чуть подрагивали. Он сидел с нелепо разинутым ртом,  вдыхал её  свежий запах, подчинялся кратким указаниям глуховато тягучего голоса.   И уже знал, что  эта женщина послана  ему за что-то в награду. 
Следующий прием  был назначен на пятницу.

Выйдя на улицу,  Петр Петрович   огляделся  и направился к открытой веранде  кафе.  Заказал пиво.
- Интересно, Л. - это Людмила? Любовь? Лариса?
Она прошла мимо  часа через полтора.  Уже очень близкая и одновременно  недосягаемая.   В том самом ярком  платье  до пят. Со светлыми волосами,  убранными  в пучок на затылке.
- Крашеные, конечно, - улыбнулся мужчина лукаво и радостно, - Уж я-то точно знаю... И  лет ей, пожалуй,   никак не меньше сорока.
 
Вернувшись домой,  неожиданно  заметил, как  жалко выглядит  давно увядшая жена  в  халате с оттянутыми карманами,  в растоптанных домашних  шлепанцах.   
- Что делает время... А какой  была красавицей. И модницей.

Едва дождавшись пятницы,   пришел на прием на час раньше, но зуб ему долечивал молодой здоровый мужик, пахнущий табаком. А врач  Синельникова    на следующее утро сидела напротив него  и бережно катала по столу огромный   персик. Он купил  этот пушистый,  источающий невероятный аромат солнечный шар, когда увидел её  возле прилавка на центральном рынке.  Вот так просто подошел и, купив,   протянул ей со словами:
- Примите, пожалуйста, скромный знак  благодарности от  пациента.
Она сперва улыбнулась, потом смутилась,  узнав его и вспомнив то, уже соединившее их. Наконец вслед за ним засмеялась. Звали её  не Людмилой, Любовью или Ларисой, а  Лидией, Лидой, Лидочкой.
Неся   через торговые ряды их сумки, он  совсем  осмелел:
- Лидочка,  хотите попробовать очень вкусного мяса? Я как раз собрался жарить  к приходу друзей.
Она молча взглянула   на него.  Как-то изучающе или  прикидывая что-то. Он повел её к машине, не дождавшись ответа.
- Значит,  не против? - радуясь, что  маму  на лето забрала сестра, и квартира, где он родился и вырос, свободна.
Посадив Лиду на переднее сиденье, отошел  позвонить.  Зятю, чтобы  отвез жену с внуком в деревню.  Жене, чтобы  соврать о  срочном звонке начальства.  Катя  удивилась, что вызвали прямо с рынка. Но не очень. Да, ему было всё равно.
Наваждение последней недели продолжалось. Их с Лидой  новая нечаянная встреча, конечно,  не была случайной. От её близости у него кружилась голова. Ноги сделались ватными. Во рту пересохло. Он желал эту женщину, как,  кажется,  никогда  никакую другую.
Привычно поворачивая руль,  искоса поглядывал   на матовый овал щеки, узкий нос, краешек припухших губ,  уже не веря, что она рядом. Помогая  выйти из машины, обхватил ладонью её всамделишные  прохладные пальцы и ненадолго успокоился. Но вскоре, маринуя  мясо, наливая  в бокалы вино,  говоря что-то и даже улыбаясь,    опять паниковал,  боясь, что у него ничего не получится.
Когда было позволено  расстегнуть пуговицы на   сарафане,   изо всех сил  сдерживаясь, медленно   гладил,  потом    целовал    рубчики   шва на животе,   выпуклую кнопочку  пупка,   соски,  покрытые твердой чуть солоноватой корочкой.   Бережно и нежно стягивал  скользкое,  надо же,  опять голубое кружево.
А зарыв пальцы  в чуть   влажный  пушистый  треугольник  и, услышав   тихий  стон,  впал в неистовство. Почти бросил  её прямо на ковер посреди комнаты и... Всё получилось.
Он, кажется,  впервые в жизни не закрывал глаз. Всё смотрел и смотрел на бившуюся под ним  бледную  женскую маску в облаке светлых волос,  стараясь  держать вес на локтях, чтобы ей не было тяжело.  И  подкладывал ладони под её лопатки -  так, наверное,    мягче лежать на старом  ковре. 
Как только привычная за эти дни боль в паху растворилась в теплой  истоме, устроил её голову на своем плече и почти сразу спросил почему-то:
- Зачем ты высветлила волосы?  Натуральные лучше.
Она промолчала, по - кошачьи изогнувшись рядом. 
И мяса  не дождалась. Быстро ушла, оставив    номер телефона и не  разрешив проводить. Он со вздохом  отошел от окна,  когда  Лида, не оглянувшись,    скрылась за поворотом.

Дома засунул мясо в холодильник и весь вечер пил. Только легче не стало. Ни  назавтра,  ни в понедельник, ни в следующие дни.
Лида будто  растворилась. В нем. Став  нераздельным целым. Он постоянно  чувствовал её невидимое  сладостно болезненное присутствие. И  блаженно вслушивался в себя, не замечая ничего и никого вокруг.
Катя, конечно, перемену  почувствовала сразу. А после встречи с маминой соседкой  покорно застыла в тревоге и молчаливом осуждении:
- Опять всё сначала. И как  это выдержать?  Стыд какой!    Господи, за что же мне это?
 
Во вторник Лида ответила, кажется, радостно, но встретиться отказалась из-за нехватки времени. Пообещала позвонить сама. Он подождал пару дней, позвонил снова и предложил сходить в ресторан. Она сказала, что пока не может. И  Петр Петрович затосковал, заметался, не понимая, почему   после близости, на которую пошла сама, женщина вдруг   ускользает от него? 
В те   два раза, когда он чуть не ушел  из семьи,  было одинаково просто и понятно. Сперва врал жене.  Потом одновременно  жене и, как казалось,  любимой женщине. Когда же всё открывалось и достигало критического предела, спохватывался и старался   с наименьшими для всех нервными потерями вернуться к привычной  семейной жизни,  зарекаясь, что уж больше ничего подобного не повторится никогда. Долго чувствовал себя кругом виноватым, но не ощущал поражения или проигрыша. Был уверен, что его продолжают любить и здесь,  и там.
 
А Лида?  Переспала с ним со скуки и хочет прекратить отношения? Сама?  Но разве такое может  быть? Или это стало возможным при его теперешнем возрасте? А если  так, то почему не скажет прямо?   
В свои шестьдесят он давно понимал, что главное в жизни — терпение.   И внушал себе:
- Не   звонить. Не докучать.  Выигрывает  только тот, кто умеет ждать.
Но  еще через день в каком-то обреченном угаре подъехал к поликлинике к концу её вечернего приема.
Она спокойно села в машину,   сказав только:
- Мне надо забежать к себе.
Выйдя у подъезда длинной многоэтажки   со словами: - Я быстро, - вернулась вскоре  с пластиковым пакетом   на длинных ручках. Он даже не успел испугаться, что она не придет.

Утром Катя, глотая слезы,   смотрела, как муж  запихивает в сумку одежду. Отводя глаза,  буркнул:
- Поживу пока у мамы. Не плачь, пожалуйста.
С    облегчением  от  освобождения выбежал вон. 

Несусветная жара никак не хотела покидать  город. И ощущение радости  не покидало Петра Петровича.
Лидочка  работала много.  Он  встречал  её вечерами.  Кормил  в  маленькой кухоньке приготовленным им ужином. Иногда они гуляли в парке. Или оставались дома.
Усталая, она   часто  засыпала на диване под ровное гуденье кондиционера, положив   голову на колени Петра Петровича.  Он, замерев  от счастья,  старался не шевелиться, пока совсем не  затекали ноги. 
В выходные  повез  её на дальние озера, где они с женой часто отдыхали   в компании давних    друзей.  Лида   словно не замечала  осуждающих   женских взглядов.  Мужчины же выбор друга явно одобряли,  старательно,  впрочем,  скрывая    это  своих половин. 
Иногда  Петр Петрович  перед сном  купал её, будто  маленькую девочку. 
Женщина лениво    полулежала   в душисто  пенящейся  воде.  Мужчина, склонившись,  растирал мочалкой каждый кусочек её послушного  тела. Особенно умиляли  маленькие пальчики на  ногах Лидочки, и он по очереди целовал каждый из них.
- А теперь поднимайся, голубушка, - ставил её, розово горячую,   под прохладные струи душа.  И уже чистую до блеска и скрипучести, закутывал в мягкую махровую простыню. Пока она расчесывала волосы и втирала в себя пахучие кремы и бальзамы, быстро скачивался сам.
На смену безумному сексу первых дней пришла  приятная    неспешная близость живущих рядом мужчины и женщины.
Он, конечно,   рассказал о Кате и о дочери. Лида   — о своем разводе. Сыну - студенту, который жил с отцом, она часто звонила и разговаривала с ним по скайпу.      

               
Лида ушла через месяц. Даже не ушла.  Просто не вернулась. Прождав её больше часа у поликлиники, обезумев от ежеминутного  металлического   голоса: - Абонент не может ответить на Ваш звонок, -  бросился в квартиру    и увидел, что исчезли все её вещи.
Ничего не объяснила, не отвечала на звонки. А когда он ворвался в её врачебный  кабинет, просто и спокойно сказала:
- Неужели ты не понимаешь без сцен? Не нужно больше ничего.   Не хочу. Прости.

Вскоре  из города ушла жара. Но он этого не заметил. Без Лиды вокруг была просто серая гулкая пустота.  Без неё  стало невыносимо скучно. И всегда  безрадостно. 

Он резко постарел. Ссутулился.  Пока не вернулась мама,   жил один.   А весной  Катя забрала его домой. Он был не против. Вернее, ему было все равно.

Вскоре Петр Петрович вышел на пенсию.  И они с женой  поселились    в тихом  деревенском доме.