Память

Издательство "Radars"
Рига, 2015 г.

К сожалению, возможности сайта не позволяют разместить уникальные документы из архива моего отца, включённые в бумажную версию книги.    


ОТ АВТОРА

     Семьдесят лет отделяют нас от того дня, когда в Берлине взвилось над куполом Рейхстага Знамя Победы. Последний, 1418-й день самой страшной в истории войны, стал главным праздником, сердцевиной исторической памяти нашего народа. Но время идёт, и уже почти не осталось в живых тех, кто спас мир от фашизма, одарил нас этим великим «праздником со слезами на глазах». Память о них мы обязаны передать своим детям, внукам и правнукам, если не хотим чтобы наши потомки превратились в манкуртов. Они должны знать о неимоверных жертвах, положенных на алтарь Победы, о двадцати семи миллионах наших соотечественников, не доживших до 9 Мая 1945 года.

«Вспомним всех поимённо,
горем
вспомним
своим...
Это нужно –
не мёртвым!
Это надо –
живым!»

Да, это нужно живым. Особенно сегодня, когда в странах, считающих себя авангардом цивилизации, история в очередной раз превращается в служанку идеологии и угодливо перевирает историческую правду.
     Эта книга – о моём отце, гвардии полковнике Илье Михайловиче Подберезине, прошедшем все круги ада той страшной войны. Но можно сказать, что она – и о каждом из миллионов воинов, сражавшихся за общую победу: как писал Владимир Высоцкий,

«Здесь нет ни одной персональной судьбы –
Все судьбы в единую слиты».

     Поклонимся же светлой памяти всех, кому мы обязаны Великой Победой.



ВЫБОР

     В судьбе моего отца многое было необычным и причудливым. Даже родиться он умудрился в Рождество. Год – 1902, место – уездный город Новозыбков. До революции уезд входил в Черниговскую губернию, потом стал Брянской областью.
     Глава семьи, мой дед, Михаил Сергеевич Подберезин, отличался железной волей и целеустремлённостью. Был умён, хорошо образован. Работая не покладая рук, быстро разбогател и без устали преумножал свои богатства: покупал новые леса, расширял лесопильное производство, обустраивал большую усадьбу. Первая жена умерла молодой, оставив ему трёх малышей. Вторая – моя бабушка Ольга – родила ещё двенадцать детей. Михаил Сергеевич уделял им полчаса в неделю: изучал кондуит, делал внушения девочкам и назначал наказания для мальчишек. Изобретательностью не блистал: просто порка или (за особые прегрешения) позорная порка в присутствии сестёр. Этот педагогический процесс происходил по субботам. Экзекутором был назначен конюх Яков. Горестно вздыхая, удручённый,
он заранее нарезал и замачивал розги. Главным героем воспитательного акта почти всегда оказывался Илья – мой отец. Неутомимый выдумщик и проказник (в семье его звали сорвиголовой), он заполнял своими проделками почти весь кондуит.
     На самом деле это была не порка, а борьба двух железных характеров, двух несокрушимых воль. Илья мужественно терпел боль, строя кривую улыбку, издевательски изображая безразличие. Дед сатанел, добавлял штрафные розги. Ольга, очень добрая и сердечная, в слезах взывала к милосердию в ногах у мужа-деспота – не помогало. И так – почти каждую субботу.
     В остальные дни жизнь текла своим чередом. Дед пропадал на своих предприятиях, а в свободное время уединялся в библиотеке, которая занимала в доме большой зал. Читал и художественную литературу, и специальную. Зорко следил за техническими новинками и быстро внедрял их в своих владениях. Чуть добрел и смягчался, замечая, что Илья много читает, но субботних порок не отменял. Кроме книг у деда было ещё одно пристрастие: музыка. По выходным заводил граммофон, и дом наполнялся бас-баритоном Шаляпина, музыкой Бетховена, Шуберта, Чайковского, Рубинштейна. Часто заходил сосед, помещик Оболёшев. За самоваром они с дедом вели умные беседы о политике, последних событиях, обменивались книгами. Маленький Илья прислушивался. Многого не понимал, но любознательность влекла.
     Для семьи были построены два дома – в одном жил дед с бабушкой, в другом – дети с няньками и кормилицами. Неподалёку – жильё многочисленной прислуги: кухарок, повара, садовника, конюха, скотников. Посередине имения – большой фруктовый сад, на отшибе – скотный двор и конюшня.
     Для работы и поездок дед держал лошадей «простого звания», для души – породистого красавца рысака. С малых лет лошади Илью завораживали. Он подружился с конюхом Яковом и зачастил на конюшню. Сначала помогал в уборке и пополнении фуража. Видя увлечённость мальчика, добрый Яков со временем разрешил ему чистить и расчёсывать лошадей, запрягать их. Наконец, втайне от деда научил держаться в седле и управлять. Добродушно наставлял: «Учись, барчук, авось сгодится». Как в воду глядел!
     Однажды их тайный сговор раскрылся, но дед не разгневался, напротив, одобряюще хмыкнул. Вскоре Илья уже лихо носился по окрестностям, бесстрашно переходя с рыси на галоп.
     Однажды у деда возникло какое-то дело к полковнику Кабанову, командиру 143-го Дорогобужского полка, расквартированного в
Брянске. В поездку он взял с собой Илью. Пока взрослые беседовали, мальчик издали наблюдал за строевыми занятиями на полковом плацу. Солдатами командовал статный офицер, красавец-усач с саблей на боку. Он пленил воображение Ильи. Всё в нём восхищало: прекрасная выправка, безупречно подогнанная форма, зычный голос, которым он отдавал команды. «На месте, стой!» – гремело над плацем и весь строй мгновенно замирал не дыша.
     Ах, если бы он ещё был не пешим, а конником, летящим вдоль строя на стремительном гнедом жеребце – подумал Илья! Всю обратную дорогу он рисовал в воображении эту картину, представляя себя таким же бравым офицером, отдающим чёткие команды, уверенно державшимся в седле, с орденами на груди и саблей на боку…
     Дома метнулся в библиотеку – разбирался чем отличаются «уланы с пёстрыми значками» от «драгун с конскими хвостами». Долго не мог уснуть, воображая себя молодцеватым офицером, гарцующим перед строем подчинённых. Со следующего дня Илья стал постоянно следить за своей осанкой. Отныне его видели всегда с прямой спиной и гордо поднятым подбородком.
     Грянула Первая мировая война. Газеты заполонили патриотические призывы, вести с фронта, фотографии героев. Однажды Илья случайно услышал как дед читал Оболёшеву газетную статью. Полковник Кабанов, к которому дед ездил вместе с мальчиком, геройски погиб со всем своим полком в Восточной Пруссии, прикрывая прорыв из окружения войск 13-го армейского корпуса. Внезапно дед продолжил стихами:

«Полковник наш рождён был хватом:
Слуга царю, отец солдатам...
Да жаль его: сражён булатом,
Он спит в земле сырой».

«Бородино» Илья знал наизусть – учили в школе, но теперь эти строчки наполнились для него новым смыслом, зазвучали по-иному…
     Прошло ещё три года. Февральская революция 1917-го. Отречение царя, смута, двоевластие, разложение армии, неудачи на фронте, развал экономики. Следом – Октябрьская революция. В провинции ещё несколько месяцев параллельно с Советами существовала старая власть – работало земство, заседали городские думы. Во многих Советах власть принадлежала меньшевикам и эсерам, в иных – большевикам. Брожение и растерянность масс, чехарда во власти, разруха, начало Гражданской войны – словом, типичные «прелести» любой революции. Тем временем Германия признаёт Центральную раду и вводит на Украину войска. Идеи «самостийности», рост пещерного украинского национализма, бегство в Германию поборника украинизации Гетмана Скоропадского под натиском плодов этой украинизации – петлюровцев – весь тот кошмар ярко и талантливо описал Михаил Булгаков в «Днях Турбиных».
     Украинская держава претендовала на северные уезды Черниговской губернии. В ответ в приграничной провинции стихийно возникали партизанские отряды, взявшие сторону новой российской власти. И тогда мой отец сделал выбор, определивший всю его судьбу. В неполные 16 лет сбежал из дома, добрался до Унечи и пришёл в ближайший отряд записываться добровольцем.
     – Сынок, – закатился в хриплом хохоте бородатый командир в солдатской шинели и потрёпанной папахе, – воротись к мамке. Обсохнет молоко на губах – тогда и придёшь. К мамке Илья не вернулся. Явился в соседний отряд, предусмотрительно добавив себе два года. Он был хорошо физически развит, крепкий, спортивный. Поверили, записали в красноармейцы.
Что толкнуло отца на это? Юношеский революционный порыв? Желание освободиться из-под деспотичной власти деда? Романтическая мечта стать офицером-кавалеристом? Не знаю. Но этот выбор развёл его с дедом по разные стороны. Вскоре новозыбковский Ревком национализировал предприятия Михаила Сергеевича, потом отобрали и имение со всем добром. Дед поселился в домике на отшибе бывшей своей усадьбы, устроился инженером на мукомольном заводе. Братья и сёстры отца разбрелись кто куда. Одни остались в Новозыбкове, другие переехали в Клинцы, остальные перебрались вглубь России. Почти все они вопреки нищете и разрухе отличались трудолюбием, страстным стремлением к учению, желанием добиться жизненного успеха. Они сами и их дети получили высшее образование, среди них – кандидаты и доктора наук, заведующие кафедрами, незаурядные специалисты в промышленности, строительстве, медицине, люди творческих профессий.
     Дед умер в 1933 году от пневмонии. Бабушка, две её дочери и внуки погибли во время Великой Отечественной войны. Отец и его братья воевали на фронте, в мае 45-го вернулись не все. Но это – спустя четверть века, а пока на дворе февраль 1918 года. Германская армия начинает наступление по всему Восточному фронту, оккупирует Украину. Вместе с ней на Брянщину надвигаются гайдамаки, поддерживающие Центральную раду. В Новозыбковский уезд приезжает будущий легендарный командир Красной армии Н. А. Щорс. Из разрозненных и слабо управляемых повстанческих групп он формирует и возглавляет объединённый партизанский отряд Новозыбковского уезда. Позднее на его основе создадут 1-ю Советскую Украинскую дивизию, и отец будет служить в ней под командованием начдива Щорса.
     Бои с немцами и гайдамаками продолжались полтора месяца. Преимущество германской армии над повстанцами было бесспорным. Немцы заняли Новозыбков, Клинцы и остановили наступление только после захвата Стародуба. В этих боях отец отличился храбростью и смекалкой. Его заметили, назначили младшим командиром. В подчинении безусого шестнадцатилетнего мальчишки оказались взрослые, годящиеся ему в отцы, мужики. Они посмеивались, иронично переглядывались, но приказы выполняли.


КАВАЛЕРИСТ

     После подписания Брестского мира бои на Брянщине затихли. Шла организация Рабоче-крестьянской Красной армии. Разрозненные отряды сводились под единое командование, формировались части и соединения. Однажды бойцов собрали на митинг. На трибуну решительно взлетел оратор в щегольской шинели, начищенных до блеска сапогах, с маузером на боку. Ястребиный профиль, сверкающее пенсне. Вонзился колючим взглядом в бойцов. «Троцкий…» – прошелестело в толпе. Нарком по военным и морским делам, председатель Высшего военного совета выдержал долгую паузу и начал выступление. Блестящий оратор, он обрушил на слушателей водопад пламенных призывов. В этом было что-то актёрское, но действовало поразительно. Его страстность словно бурный поток увлекала слушателей, гипнотизировала оцепеневшую толпу. «Вот как надо командовать, – понял отец. – Вот как надо подчинять бойцов своей воле». Он ещё долго размышлял об этом.
     Осенью формирование частей РККА на Брянщине завершилось. Отряд, в котором служил отец, вошёл в Таращанский повстанческий полк и оказался в составе 1-й Украинской советской дивизии. Полком командовал атаман по фамилии Баляс. Улучив подходящий момент, Илья обратился к нему:
     – Товарищ комполка! Разрешите мне служить в кавалерии!
     – Хлопец, ты в седло-то хоть залезешь? – раздражённо взметнул брови атаман.
     – А вы проверьте! – дерзко ответил отец.
Подвели вороную кобылу. Илья ловко запрыгнул в седло. Слегка тронул шенкелями, попробовал поводья – лошадь слушалась так, словно возила его всю жизнь. Поехал шагом, перешёл на медленную рысь, с неё рванул в бешеный галоп. Кобыла чутко улавливала любое движение седака, повиновалась каждой его команде. Атаман изумлённо присвистнул и заломил папаху на затылок. В тот же день был издан приказ: «Младшего командира второй роты первого батальона Подберезина Илью перевести в команду конных разведчиков и назначить её командиром».    
     Шестнадцатилетнему парню теперь подчинялся отряд в сто сабель! «Сбылась мечта!» – ликовал новоявленный кавалерийский командир, любуясь хлыстом, шпорами и ежеминутно поглаживая рукоятку шашки. Вспоминал, с какой завистью мальчишкой восхищался молодцеватым офицером на полковом плацу в Брянске и улыбался сам себе. Но эйфория длилась недолго. Илья понимал: наездник он отличный, но шашкой не владеет. Договорился с казаком из соседнего подразделения, стал брать у него уроки. Расплачивался махоркой, частью пайка. Освоив азы, занимался самостоятельно – каждую свободную минуту скакал через перелесок, направо и налево рубя шашкой кусты. «Бешеный!» – то ли восхищались, то ли порицали бойцы.
     28 ноября в Курске создаётся Временное рабоче-крестьянское правительство Украины. Через два дня образована Украинская советская армия. Дивизия отца входит в её состав. Вскоре начинается поход на Киев. В январе 1919-го взяты Чернигов и Конотоп, в начале февраля советские войска подходят к матери городов русских. Для обороны Киева было стянуто свыше 40 000 войск. Возглавлял их лично Симон Петлюра. Решающий бой произошёл под Броварами. Петлюровцы были разбиты и бежали в Винницу. 5 февраля 1-я Украинская советская дивизия вошла в город, комендантом которого был назначен Щорс. Бедные киевляне! За полтора года это была уже пятая смена власти. За ней последуют ещё семь! И каждый раз – охота на сторонников прежней власти, смена языка на вывесках, мародёрство и погромы…
     Вслед за Киевом дивизия Щорса отбила у петлюровцев Житомир, Винницу, Жмеринку, но под Новоград-Волынским наступление захлебнулось. В один из дней Илья с небольшой группой бойцов отправился на очередную разведку. Подъехали к заброшенному хутору, спешились. Внезапно началась пальба – на хуторе оказалась засада петлюровцев. Отцу пуля попала в голову, но спасли подчинённые: закинули своего командира на лошадь и вывезли из-под огня. Лечился долго, но только вернулся в строй – новое ранение, теперь в ногу. Снова госпиталь. Выписался – опять неожиданность: вызывает начальник штаба.
     – Хороший из тебя выйдет командир, только подучиться надо. Тактику, артиллерию, сапёрное дело, связь. Сдавай должность заместителю – и в Киев, на курсы красных командиров.
     Полгода учёбы в Киеве, в очередной раз занятом большевиками. Илья усердно и с удовольствием ходил на занятия, допоздна штудировал учебники, зубрил уставы. После экзаменов получил должность помощника командира эскадрона 10-й кавалерийской дивизии. Дивизия входила в 3-й кавалерийский корпус, и как раз в это время началось наступление на Польском фронте. Развивалось оно стремительно: за месяц части РККА продвинулись более чем на 600 километров, заняв Белоруссию, Литву и выйдя к Варшаве. Особенно геройствовали кавалеристы 3-го конного корпуса под командованием Г. Д. Гая, вызывавшие у пехотинцев восхищение и зависть. «Это были какие-то сказочные богатыри, – восторженно писал в своих воспоминаниях бывший телефонист полкового штаба А. Д. Алексеев, – их выправка и ухарство были неописуемы, бурки, папахи и у некоторых национальной формы оружие чернявым усачам придавали какую-то особую привлекательность. Их колонны внушали врагу ужас. Вне боя они нередко были добрыми барашками, но в бою становились лютыми зверями».
     В этих сражениях у Ильи была отличная возможность применить на практике полученные на курсах знания. Получалось! В одном из боёв пехота несла большие потери, из последних сил удерживая позиции. Запросили помощь кавалерии. Командир эскадрона был в это время на совещании в штабе дивизии. Отец взял командование на себя. Продумал детали боя, поставил задачи подчинённым и повёл их в атаку. Противник был разгромлен, пехотинцы – спасены. За этот бой отец получил свой первый орден – Красного Знамени. Тогда ему ещё не было двадцати.
     Удачно развивавшийся поход на Варшаву обернулся одним из самых тяжёлых поражений Красной армии. Воспользовавшись просчётами Верховного главнокомандования и ошибками командующего Западным фронтом М. Н. Тухачевского, польская армия прорвала растянутый, оторвавшийся от тылов фронт и нанесла удар по советским войскам с тыла. Части РККА беспорядочно отступали, неся большие потери, а 4-я армия, отрезанная от основных сил, попала в окружение. Прижатые к немецкой границе, оставшиеся без снабжения войска оборонялись, пока были боеприпасы. Когда они закончились, командующий 3-м кавалерийским корпусом Г. Д. Гай предложил бойцам самим выбирать: сдаться в плен полякам или перейти через границу в Восточную Пруссию. Весь корпус двинулся через германскую границу. За ними потянулись пехотные полки.    
     Бойцы были интернированы немецкими властями и размещены в лагерях. Это спасло им жизнь. Из 150 000 красноармейцев, попавших в польский плен, лишь 70 000 выжили. Остальные стали жертвами голода и болезней, многие подверглись издевательствам и пыткам, другие просто были убиты поляками.
     Интернированные войска сначала содержались в Восточной Пруссии. Потом их переместили вглубь Германии. Отец оказался в Зальцведельском лагере. Пройдёт двадцать лет, и на этом месте нацисты создадут женский концлагерь для евреек…

***

     После окончания Советско-польской войны интернированных красноармейцев отправили на родину. Отец рассказывал, как волновался, возвращаясь в Россию, как предвкушал радость свободы. Строил планы. Для начала – подкормиться после лагерного голода, повидать родственников. Не сбылось – его уже ждало предписание: отправиться к новому месту службы в Минск. Должность – командир эскадрона 39-го кавалерийского
полка. На втором году службы сменился непосредственный начальник отца, командиром полка стал Георгий Константинович Жуков, будущий четырежды Герой Советского Союза, маршал, министр обороны СССР.
     Вскоре – новое назначение и причудливые географические зигзаги военной службы: Минск – Дальний Восток – Новосибирск.
     В 1929 году отец оказался «на сопках Маньчжурии»: назревал военный конфликт вокруг Китайско-Восточной железной дороги. Повоевал с китайцами. Потом вспоминал как кавалеристы отмечали победу, распевая частушки:

Чан Кайши всегда воюет,
Но напрасно ждёт побед:
Он воюет как торгует –
С перерывом на обед.
Показала свою прыть
Наша кавалерия.
Чан Кайши ночей не спит –
Мучит дизентерия.
Метко бьют винтовки наши,
Хорошо свистят клинки,
Эх, и всыпали мы каши
Вам, буржуйские сынки!

«Буржуйский сынок» Илья Подберезин вдохновенно вливал свой голос в общий хор!
     Короткая передышка – и вновь пальба, бешеная скачка погонь, засады: отца перевели в Среднюю Азию бороться с басмачами. Теперь это уже почти забытая история, о которой напоминает лишь увлекательный фильм «Белое солнце пустыни» с приключениями красноармейца Фёдора Сухова и с легендарным диалогом:
     –Ты как здесь оказался?
     – Стреляли...
     Но даже тогда жизнь, «в которой всегда есть место подвигу», не сводилась лишь к службе и боям. Отец был молод, недурён собой, умел очень галантно ухаживать за дамами. В ящике письменного стола под замком хранилась внушительная пачка его фотографий в обществе гламурных красавиц. Большинство снимков – отпускные, сделаны в кавказских санаториях Красной армии. Его видели даже со знаменитой танцовщицей и актрисой Лялей Чёрной. Сослуживцы с увлечением судачили, задорно строили догадки о длине его донжуанского списка.
     Всё переменилось в 1935 году. Кавалерийская часть, в которой служил отец, прибыла в летние лагеря под Рыбинск. Здесь он познакомился со скромной провинциальной девушкой Надеждой – моей мамой. Блистательный, лихой красный командир в белоснежной гимнастёрке, с орденом на груди и шашкой на боку произвёл фурор. До него в Рыбинске орденоносцев не видели. Мама приняла его неожиданное предложение, и они поженились.
      Спустя много лет моя старшая сестра Ирина размышляла: «Для меня всегда было загадкой, почему умный, взрослый и весьма опытный человек выбрал в жёны скромную провинциальную девушку, которая была моложе его на 13 лет, не имела никакого жизненного опыта и была совсем непохожа на тех элегантных, красивых женщин, у которых он имел до этого большой успех. А может быть, он хотел жениться на молодой и неопытной девушке, чтобы воспитать её в своём духе и подчинить своей воле? Теперь трудно ответить на этот вопрос, но если и были такие надежды, то они не оправдались. Папа был очень требовательным человеком, он принёс свои армейские правила и привычки в семью, что не могло нравиться ни жене, ни детям».
      Очень скоро мама столкнулась со всеми «прелестями» жизни офицерских жён того времени. Отца перевели в Особую Краснознамённую Дальневосточную армию, и они отправились в Хабаровский край на станцию Бикин. Полк только разворачивался на новом месте прямо в тайге. Пока строились дома и казармы, солдаты жили в землянках, командиры вместе с жёнами и детьми – в наспех сколоченном общем бараке в огромном зале. Семейные территории разделялись табуретками. Позднее разгородились самодельными ширмами. Получилось что-то вроде ильфо-петровского «общежития студентов-химиков имени монаха Бертольда Шварца».
      – А где здесь туалет? – робко спросила мама. Супруг благодушно обвёл рукой бескрайнюю, заваленную снегом тайгу.
      Отец очень хотел сына, но родилась девочка. Назвали Ириной. Красноармейцы заботливо сновали в ближайшую деревню за молоком. Километров пять в один конец – для уссурийской тайги не расстояние. Ужасы быта не пугали. Страшило другое. Шёл 1937 год. В дивизии за 12 месяцев сменилось 8 командиров. Каждый раз офицеров собирали в клубе, и новый комдив швырял в зал тяжёлые, как чугунные гири, слова:
     – Товарищи! Мы проявили преступную политическую близорукость! Мы не раскусили в своих рядах врага народа, бывшего командира дивизии – иностранного шпиона и вредителя! Но отныне я как новый комдив буду калёным железом выжигать...
      Предпоследнего командира сотрудники НКВД увели со сцены на середине его речи. Отец молчал, мрачнел. Что-то изменилось в нём за эти годы. Вызывали в политотдел:
      – Товарищ Подберезин, мы знаем, что вы преданный советской власти человек, с 15 лет добровольцем в красной армии. Отлично зарекомендовали себя в Гражданской войне, в последующих сражениях с мировым империализмом. Вы орденоносец, командир с большой перспективой. Почему же в партию до сих пор не вступаете?
     – Серьёзно к этому отношусь, товарищ комиссар. Боюсь не оправдать высокого звания. Надо ещё над собой поработать – отговаривался каждый раз отец.
     22 февраля 1938 года был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР: «В связи с XX годовщиной Рабоче-крестьянской Красной армии и Военно-морского Флота наградить командиров, политработников,
начальников и красноармейцев за проявленные ими мужество и самоотверженность в боях с врагами советской власти и за выдающиеся успехи и достижения в боевой, политической и технической подготовке частей и подразделений Рабоче-крестьянской Красной армии».
     Среди награждённых были 23 командира из Особой Дальневосточной армии во главе с командующим, маршалом В. К. Блюхером. Среди них – мой отец. Он удостоился ордена Красной Звезды и, теперь уже раритетной, медали ХХ лет РККА. За наградами ехали поездом в Москву. Ордена и медали получали в Кремле из рук председателя Президиума Верховного Совета СССР, «всесоюзного старосты» М. И. Калинина. В полном составе сфотографировались на память. Дальневосточников поселили рядом с Красной площадью в гостинице «Москва» и дали несколько дней отпуска – насладиться столичной цивилизацией после жизни в тайге.
     Между тем напряжённость на границе с Маньчжурией, оккупированной Японией, день ото дня нарастала. Бои у озера Хасан начались в конце июля, длились две недели. За них отца наградили высшей медалью СССР – «За отвагу». Чем заслужил? Не знаю. Отец часто рассказывал о геройствах своих подчинённых, но о своих – никогда. Можно только додумывать, зная Положение о медали: «Медаль „За отвагу“ учреждена для награждения за личное мужество и отвагу, проявленные при защите социалистического Отечества и исполнении воинского долга. Медалью „За отвагу“ награждаются военнослужащие Красной армии, Военно-морского флота, пограничных и внутренних войск и другие граждане СССР».
     После награждения командиры поздравляли друг друга, шутили, горделиво любовались новыми наградами. Отец отошёл в сторонку покурить. Рядом только что награждённый молодой танкист с новеньким орденом Красного Знамени на груди торопливо дописывал письмо. Сложил в армейский треугольник, стал выводить адрес: Брянская обл., г. Новозыбков...
      – Земляк! – метнулся отец – ты из Новозыбкова?
      – Родился в Спаске, а в школе учился в Новозыбкове, в школе имени Калинина, на Коммунистической. Ну, где до революции женская гимназия была. Живо разговорились, кинулись в воспоминания и поиски общих знакомых. Земляк оказался командиром танковой роты Давидом Драгунским, в будущем генерал-полковником, дважды Героем Советского Союза.
     В хасанских боях Красная армия поставленных целей добилась, но действиями войск Сталин был недоволен. Над В. К. Блюхером сгущались тучи. Осенью его арестовали, обвинив в участии в антисоветской организации и военном заговоре. Прочитав об этом в газете, отец спрятал групповую фотографию с Блюхером и Калининым в вентиляционной шахте туалета. Все знали: если репрессирован человек такого ранга, всё, что напоминало о нём, уничтожалось. Из Большой советской энциклопедии удалялись страницы, из кинохроники вырезались кадры, фотографии с руководителями страны изымали, фотонегативы уничтожали.
     Через пару дней отца попросил зайти особист полка. С переслащённым добродушием участливо поинтересовался делами на службе, семьёй. Потом перешёл к делу.
     – Илья Михайлович, вы насчёт Блюхера в курсе?
     – Конечно, товарищ старший лейтенант. Уже и в подразделениях собрания провели. Единогласно осудили. Ещё раз напомнили личному составу о политической бдительности.
     – Правильно. И будьте добры, сдайте фотографию, сделанную при награждении.
     – Не могу. Нет фотографии. Потерялась – отец смущённо отвёл взгляд.
     – Потерялась? Когда? Где? При каких обстоятельствах? – строго расспрашивал старший лейтенант.
     – Не знаю – продолжал изображать смущение отец – мы в Москве после награждения отмечали это событие... В общем...
     – Да, да, уже наслышан – особист снова стал добродушным и улыбчивым         
     – Тогда напишите, пожалуйста, рапорт на моё имя. Подробно: когда, с кем, где... – придвинул чистый лист.
      Крамольный снимок хранится у меня до сих пор. После реабилитации о Блюхере написали книгу. Издатели просили отца помочь – фотографий с награждения 1938 года было не найти. Потом они отыскали другую, лучшего качества, сделанную под иным ракурсом. Возможно, это фото сохранилось, потому что сразу же было забраковано – в кадр попали не все награждённые.
     В конце 1938-го отца отправили в Новочеркасск на учёбу. Курсы усовершенствования командного состава РККА, отделение командиров полков. Учился рьяно. Жадно ловил каждое слово преподавателей. После занятий допоздна сидел в общежитии над учебниками, картами, справочниками. Особенно интересовался тактикой и историей военного искусства.
     Летом 1939 года отец успешно сдал экзамены и был назначен начальником штаба 33-го Терского казачьего полка 10-й Терско-Ставропольской казачьей кавалерийской дивизии. Новое место службы – Северный Кавказ, город Моздок. Лучшего нельзя было и пожелать! – кавалерия всё ещё пользовалась славой особого, привилегированного рода войск, а казаки слыли элитой кавалерии. После революции власть долго считала их «непролетарскими элементами», политически неблагонадёжными. Казаки были лишены избирательных прав, им запрещалось служить в Красной армии. Лишь в 1936 году их уравняли в правах с остальным населением. Тогда же начали создавать казачьи кавалерийские части, одарив их привилегией носить особую казачью форму. Трепетно открывались старые сундуки, из облака нафталина появлялись уже подзабытые черкески, бурки, кубанки...
     Отец обустроил в Моздоке жильё, перевёз к себе маму с Ирой. Казалось, жизнь обещала быть радостной и счастливой.


1941

     22 июня 1941 года в Моздоке был праздник. С раннего утра нарядные семьи с детьми устремились к городскому стадиону – там проводились конно-спортивные состязания. Участвовал в них и отец. Несмотря на свои 39 лет, ни в чём не уступал молодым соперникам. А когда дело дошло до джигитовки и вольтижировки, показал невообразимые чудеса верховой езды. Победителя определить не успели: внезапно состязания прервали и попросили всех покинуть стадион. Отец повёл лошадь в конюшню, мама с Ирой вернулись домой. Там и узнали от соседей: началась война.
     Отец ушёл на фронт, гражданских с детьми отправляли в эвакуацию. Мама с Ирой оказались в Чкалове (теперь Оренбург). Там они жили до весны 1944 года. Им досталась комната без электричества и отопления. Отчаянно мёрзли и голодали. Основная еда – 400 граммов хлеба, положенного по карточкам, которые ещё надо было отоварить, отстояв огромные очереди. Отцу несколько раз удавалось передать с оказией махорку или флягу со спиртом. За эти сокровища на рынке можно было выторговать продукты или керосин.
     Сестра вспоминала: «Когда наступила весна, я вместе с другими детьми устремилась во двор, заросший молодой травой, в которой дети разбирались как настоящие ботаники, знали что можно есть, а что нельзя. Помню, как мы поглощали заячью капусту, красный клевер (у него были сладкие сочные корни, сытную травку под названием «баранчики» и прочие бесплатные витамины. А когда настало жаркое лето, мама повела меня за город, где на бахчах зрели огромные арбузы и дыни. Мама спряталась, а я, держа в руках мешок, пошла к сторожке, в которой сидел старик сторож с ружьём. Я не могла выдавить из себя тех слов, которым научила меня мама – ведь я никогда не просила милостыню. Я просто стояла и смотрела на сторожа, но он, казалось, сразу понял, в чём дело, и сам спросил: «Отец на фронте? Голодаете? А где мать?» Но не стал ждать ответа, махнул рукой и, взяв мой мешок, ушёл, а через несколько минут вернулся с ним, уже наполненным арбузами и дынями, и сурово приказал мне тащить его по земле (для меня, пятилетней, он был неподъёмным). Я тащила, оглядываясь, а он стоял и смотрел мне вслед. Сейчас я понимаю, как рисковал этот старик: по суровым законам военного времени это было тягчайшее преступление».
     Отец отправился на фронт в кубанке с красным верхом, в чёрной бурке, галифе и сапогах с казачьей плёткой за голенищем. Был назначен командиром 122-го кавалерийского полка 4-й кавалерийской дивизии. Начал войну на Брянском фронте, там же, где сражался в Гражданскую. В боях под Трубчевском был ранен, но быстро вернулся в строй.
     Почти все войска Брянского фронта попали в окружение. 4-я кавалерийская дивизия целиком оказалась в «котле», причём полк отца был отрезан от других частей дивизии. Отец сосредоточил полк в дремучем лесу. Сошёл с лошади, медленно побрёл по росистой тропе. Всматривался в осунувшиеся лица бойцов – в большинстве своём молодых, таких же безусых, каким был он, когда воевал здесь в Гражданскую. Они смотрели на него с надеждой, ждали от командира ответа. Отец отдал приказ на прорыв из окружения. Несколько орудий, снаряды, имущество спрятали в глухой
чаще. Двинулись лесами на северо-восток. Как только вышли из леса, напоролись на танковую колонну немцев. «Назад! В лес! Галопом!» –
заорал отец, круто развернув лошадь. Танки открыли бешеную стрельбу. Из трёх эскадронов уцелел только один. Дождались ночи, двинулись дальше. Под утро наткнулись на партизан, те вывели их лесными тропами из окружения.
     Гитлеровцы стремительно продвигались к Москве. Утраты наши были страшными: к ноябрю 1941 года Красная армия потеряла 124 дивизии. Для обороны столицы срочно сколачивали новые части и бросали их на Западный фронт.
     Отца переводят из кавалерии в пехоту и назначают начальником штаба 55-й стрелковой бригады. Только вот самой бригады не было, её надо было ещё сформировать. Комплектовали подразделения партийными и комсомольскими активистами и курсантами военных училищ, поэтому в народе бригаду называли «курсантской» или «коммунистической». Боевого духа и героизма – хоть отбавляй, но военная подготовка слабая.    
     Формированием отец руководил в одиночку: командир бригады полковник Георгий Александрович Латышев прибыл с Дальнего Востока только в конце ноября перед самой отправкой в Москву. Эшелоны с войсками для обороны столицы получали безоговорочный приоритет. Каждый состав на полных парах тащили по два паровоза, останавливаясь только для заправки водой и углем.
     К декабрю бригада была уже в Москве. Тысячи горожан готовили столицу к обороне: рыли рвы, устанавливали противотанковые «ежи». Небо белело стратостатами. Это были, возможно, самые тревожные дни войны. Катастрофические потери в «котлах» под Брянском и Вязьмой. Паника в Москве. Гитлеровские войска в 30 километрах от Кремля, немецкие офицеры в бинокли рассматривают столичные улицы. Войска Рейха получили приказ готовить парадную форму для торжественного вступления в Москву. Казалось, случится самое худшее и непоправимое. Не только враги, но и друзья нашей страны не сомневались: судьба Москвы предрешена, а её падение – дело нескольких дней.
     Отец вспоминал, как скребли на душе кошки, как мутило от чувства безнадёжности. Ещё вспоминал, что многие укрепились в вере, узнав о параде на Красной площади 7 ноября, о том, что, отправив правительство в эвакуацию, Сталин остался в Москве.
     Из столицы бригаду направили на север, в район Дмитрова, включили в состав 1-й ударной армии Западного фронта. Командовал фронтом сослуживец отца по 39-му кавалерийскому полку Г. К. Жуков, теперь уже генерал армии. Враг был совсем рядом – немецкая армия уже захватила Яхрому и мост через канал Москва-Волга.
     На рассвете 6 декабря началось контрнаступление. Отцу, кавалеристу, приходилось в боях осваивать пехотную науку. Про бойцов, ещё недавно сугубо штатских людей, и говорить нечего – многие винтовку толком держать в руках не умели. Что же они могли противопоставить отлично обученной и вооружённой немецкой армии, обладавшей богатым боевым опытом, не знавшей ни одного поражения, сокрушившей всю Европу? Читая фронтовые письма, слушая разговоры ветеранов, я понял: главной силой этих людей была несокрушимость духа, неимоверная любовь к своей земле, патриотизм в самом высоком его значении. Когда стали теснить врага, добавился ещё один фактор: красноармейцы видели, что оставляли за собой фашисты. Видели спалённые дотла деревни, тела замученных, расстрелянных и заживо сожжённых людей. Отец рассказывал: "На улице освобождённого посёлка они увидели казнённых женщину и маленького ребёнка. Кто-то из бойцов притащил лист картона, написал на нём: «Отомсти!». Положил рядом. Все, кто шёл следом, видели эти два тела и надпись. Ещё не была написана статья Ильи Эренбурга «Убей», не родились строчки стихотворения Константина Симонова «Убей его», а кипящая ярость уже раскатывалась в сердцах бойцов. Начальник Генерального штаба сухопутных войск немецкий фельдмаршал Ф. Браухич, поражённый боевым духом красноармейцев, записал тогда в дневнике: «Своеобразие страны и своеобразие характера русских придаёт кампании особую специфику. Первый серьёзный противник».
     Контрнаступление шло успешно. Через неделю освободили Клин, Солнечногорск и Истру. Ещё через неделю – Волоколамск. В эти дни отец впервые увидел пролетающие над головой ракеты легендарных «Катюш». Вспоминал: "Феерическое зрелище!"
     После освобождения Клина в город приехал министр иностранных дел Великобритании А. Иден. Через несколько дней «Правда» напечатала его высказывание: «Я был счастлив увидеть некоторые из подвигов русских армий, подвигов поистине великолепных».
     У нас появился союзник, на которого гитлеровские полководцы пытались переложить вину за свои неудачи. Они его называли «генерал Мороз». В своей лёгкой одежде, не рассчитанной на суровую русскую зиму, немецкие солдаты замерзали, как когда-то войска Наполеона. Моторы не заводились, техника выходила из строя. Гитлер впал в ярость. Он отстранил от должности главнокомандующего сухопутными войсками генерал-фельдмаршала фон Браухича, приняв на себя командование немецкой
армией. В тот же день генерал-фельдмаршал фон Бок был снят с поста командующего группой армий «Центр», его заменил командовавший 4-й армией генерал-фельдмаршал фон Клюге.
     Под Москвой немцы впервые потерпели поражение, наши войска одержали свою первую и очень важную победу. Столица была спасена, врага отбросили на 150-250 километров. А главное, был развеян миф о непобедимости гитлеровской армии, всё меньше страха оставалось в душах красноармейцев, всё больше росла вера в победу.


1942

     В начале января потрёпанная в боях, сильно поредевшая бригада приводила себя в порядок в Волоколамске. Её переподчинили 20-й армии, и 10 января началось новое наступление. Медленно, но продвигались. Освободили Шаховскую, вошли в Смоленскую область, отбили у немцев деревню Титово. Отец описал, что случилось в этой деревне 23 января, озаглавив свою записку словом «Судьба»: «В деревне Титово, Смоленской обл., после освобождения нами деревни я, не спавший много ночей, прилёг в горнице на нары вздремнуть и подостлал бурку, а под голову положил планшет с картой и папаху-кубанку. В передней комнате хаты была связь, адъютант и оперативный дежурный. Не успел я уснуть, как входит дежурный и докладывает, что штаб 20-й армии вызывает меня к телефону. Я поднялся и только успел выйти и закрыть дверь, как за ней произошёл взрыв. Когда после разговора по телефону я вошёл в комнату, то увидел дыру в потолке над местом, где я лежал. Снаряд немцев из деревни Крутицы (2 км западнее) пробил потолок и разорвался на месте, где я лежал. Бурку, кубанку и планшет изрубило осколками. Я отправил в посылке семье планшет и пару осколков. Мать использовала часть планшета для подмёток на обувь Ире. Карту прилагаю. Всё-таки удача мне сопутствовала на войне».
     Эта карта, пробитая осколками, хранится у меня до сих пор. А удача сопутствовала отцу не всегда. За деревню Крутицы (из которой прилетел снаряд) дрались два месяца, но взять не смогли – бригада, ни разу не получавшая пополнение, к этому времени сохранила не больше четверти своих бойцов. В одном из боёв отца в очередной раз ранило. Когда выписался из госпиталя, остатки бригады отправили на расформирование.

* * *

     В Чкалове случилась нечаянная радость эвакуационной жизни – привезли кино. Мама с Ирой засобирались, принарядились. Перед фильмом крутили фронтовую кинохронику. Вдруг моя пятилетняя сестра закричала на весь зал: «Папочка! Это мой папа!» Действительно, на экране был отец. Он стоял со снятой папахой перед строем и держал речь.
     Публика в зале застыла в недоумении. Остановили сеанс, стали разбираться. Всё подтвердилось! Тогда уговорили киномеханика, и он несколько раз прокрутил эпизод с отцом, а после сеанса вырезал из плёнки несколько кадров и подарил Ире.
     А было так. Под Волоколамском проводилась траурная церемония на месте захоронения легендарных героев-панфиловцев. В торжественном церемониале участвовала бригада отца, и он произносил у могилы речь. Этот эпизод и засняли кинодокументалисты для фронтовой хроники.
     Спустя почти сорок лет я нашёл документальное подтверждение тех событий. 18 ноября 1981 года «Литературная газета» поместила очерк
А. Кривицкого «Первый обелиск» – о панфиловцах. Во время войны автор был военным корреспондентом, участвовал в той самой траурной церемонии, сделал несколько фотоснимков. В очерке он вспоминал: «Возле могилы фронтом на запад построен полк. Не шелохнувшись стоят бойцы. Большинство из них ещё не были в деле. Их поведёт в бой полковник Подберезин. Перед неподвижным строем бойцов у могилы героев полковник Подберезин произносит торжественные слова гвардейской клятвы: «Победить или умереть!» Звучит команда к ружейному салюту. Бойцы, образующие каре, по старому воинскому церемониалу держат винтовки «на караул». Начинается торжественный марш войск».

* * *

     Отца назначили командиром 150-й отдельной стрелковой бригады, ею он командовал почти год. Принял бригаду в самом начале первой Ржевско-Сычёвской наступательной операции. Наши войска продвинулись в Тверской и Смоленской областях на 40-45 километров, заняли Карманово и Зубцов, но главных целей не достигли – Ржев остался за немцами, Сычёвку взять не удалось.
     В одном из боёв два атакующих батальона бригады оторвались от основных сил. Немецкая пехота с танками начала обходить их с открытого фланга. Надо было срочно отвести батальоны назад, иначе они были бы окружены и отрезаны от своих. Отец подписал приказ о немедленном отходе. В то время ещё действовало положение, введённое в первые месяцы войны: приказ командира вступал в силу только после подписи замполита. Политрук бригады, человек штатский, обстановку понимал плохо. Увидев слова «немедленно отойти на исходный рубеж», подписывать приказ отказался. Потребовал разъяснений. Времени объяснять уже не было. Отец выхватил из голенища свою казачью плётку и начал что есть силы стегать замполита: «Людей погубим! Подписывай, сукин сын, немедленно!» Тот подписал, тут же бросился к телефону – жаловаться начальнику политотдела 8-го корпуса. Штабные – писарь, телефонист, автоматчики охраны – всё видели. Весть разнеслась по бригаде. Бойцы спасённых батальонов смотрели на комбрига с восхищением.
     Замполита сменили. С новым – подполковником Б. А. Питерским – отец подружился, и дружба эта продолжалась даже после войны.
     Вообще, отношение подчинённых к отцу было двойственным. Зная невероятную строгость, требовательность и крутой нрав своего командира, они его боялись. Но было и другое. Бойцы часто видели отца в окопах, он делил с ними все тяготы и лишения военной поры, вникал в их нужды, драл три шкуры с тыловиков, если солдаты не были чем-то обеспечены. А главное, не обращая внимания на крики начальников и угрозы отдать под трибунал, всегда организовывал бой так, чтобы потери были минимальными. Всеми силами он берёг жизнь своих бойцов. Они это видели.
     После войны отец получал множество писем и от офицеров, и от рядовых солдат, и в каждом письме – уважение и благодарность. Вот одно из них, от рядового Ивана Трофимовича Кутузова: «Дорогой мой боевой командир-полководец Илья Михайлович! Не знаю, как Вас благодарить и какие слова сказать за Ваше письмо и память обо мне. Прочитал я Ваше письмо и заплакал. А старуха моя подошла и говорит: «Что ты, Ваня, плачешь, какое горе приключилось или захворал?». А я отвечаю: «От радости, старуха, я плачу. Как же не плакать: 30 лет прошло после войны, я и сам забыл уже, что воевал. А меня вспомнили в Риге, и сам мой командир полковник не погнушался мне, простому солдату, письмо прислать».
     Село наше небольшое, а вечером у нас в хате битком набилось односельчан, и все просят прочитай да прочитай письмо, и пошло оно по рукам. Я уже боялся, что зачитают до дыр. Расходился народ и говорит: «Вот ведь какой у нас герой Иван Трофимович. А мы думали, что ты по обозам тёрся».
     У меня крыша прохудилась и течёт. Ходил я к председателю колхоза, а он говорит – всё некогда и некогда. Мне уже 77 лет и не в силах сам забраться на крышу. А наутро пришёл сам председатель колхоза, прочитал письмо и ушёл, а через час пришла бригада и к вечеру крышу исправила.
     А дня через два приехали из района секретарь комсомола с корреспондентом из газеты. Меня сфотографировали и напечатали в газете как героя. А какой я герой? Такой, как и все солдаты. А это они по Вашему письму за героя меня признали.
     Спасибо Вам, дорогой, что не забываете нас, ветеранов, которые не щадя жизни защищали Родину. Помолодел я от Вашего письма. А писала письмо по моим словам моя правнучка Катя, ученица 7-го класса».

* * *

     В архиве отца на одной из папок надпись: «Хлепень». Ниже дописано: «Здесь материал о подвиге пятидесяти автоматчиков 150-й отдельной стрелковой бригады. Суть подвига в том, что опорный пункт Хлепень Сычёвского р-на Смоленской обл. по очереди атаковали 2 дивизии и 1 бригада, взять не смогли, а 50 автоматчиков его взяли. Этот эпизод и эти люди будут в моём сердце до моего последнего вздоха».
     Хлепень, деревня на высоком обрывистом берегу Вазузы, с трёх сторон окружена рекой. Наверху старинная кирпичная церковь. Стены такой толщины, что артиллерия их не пробивала. С колокольни местность  просматривается на несколько километров. Здесь немцы организовали опорный пункт своей обороны. Во все стороны от церкви расходились окопы. Перед ними – дзоты, один из которых нависал прямо над берегом, делая его неприступным.
     Части 20-й армии несколько раз штурмовали деревню, но каждый раз несли большие потери и отходили. В конце ноября 1942 года взять Хлепень приказали отцу. Отец поехал к подполковнику М. И. Герусову, командиру соседней 148-й стрелковой бригады, – тот несколько раз пытался овладеть деревней. Поговорили. Оттуда – на наблюдательный пункт. С первого взгляда стало ясно: открытым лобовым штурмом Хлепень не взять.
     Отец решил действовать тремя штурмовыми группами. Вначале в атаку должны были пойти небольшие отряды с северо-востока и северо-запада. Их задача – отвлечь противника и дать возможность другому отряду с востока через реку Вазузу проникнуть в деревню и захватить церковь. А уже после этого в Хлепень должны были ворваться основные силы 150-й стрелковой бригады.
     В батальоне автоматчиков объявили набор добровольцев в штурмовые группы. Отобрали 100 человек: 50 для основной группы и по 25 для отвлекающих. В ночь на 29 ноября первая штурмовая группа под командованием младшего лейтенанта В. С. Никитина выступила со стороны деревни Пруды, северо-западнее Хлепня, атаковала дзот врага и отвлекла огонь противника на себя. Другая группа под командованием лейтенанта
А. М. Заики повела свои действия с запада. Отражая атаки отвлекающих групп, немцы не заметили, как бойцы основной штурмовой группы перебрались через Вазузу, взлетели по крутому берегу и ворвались в церковь. Забросали гранатами находившихся внутри гитлеровцев и через минуту уже вели огонь по вражеским позициям.
     Теперь, под прикрытием огня из церкви, Хлепень должен был захватить
2-й стрелковый батальон под командованием майора С. П. Лямаева. Но комбат промедлил с атакой. А когда повёл бойцов через реку, гитлеровцы опомнились, разобрались в обстановке и встретили их мощным огнём. Атака захлебнулась, батальон отступил, неся большие потери. Отряд, захвативший церковь, оказался блокированным. Нужно было любой ценой установить с ним связь. Вызвался телефонист Н. Я. Белкин:
     – Товарищ полковник, я несколько дней наблюдаю за их позициями. Знаю, где можно проползти незамеченным. Разрешите, я протяну связь пока не рассвело. Только в помощники дайте одного. Помощником послали красноармейца Л. Т. Акулова. Бойцы натянули поверх полушубков белые маскхалаты, взвалили на плечи катушки с проводами и отправились в смертельно опасный путь. На счастье, поднялась метель. Доползли по льду до противоположного берега. Оставалось только подняться по склону. В этот момент Белкин заметил, что катушки пустые, провод кончился. Не хватило каких-то пятидесяти метров. Белкин вручил конец провода Акулову:
     – Не выпускай из рук, а то не найдём потом в этой метели. Я пойду назад.
И он отправился. Полз через реку, вжимаясь в лёд при вспышках осветительных ракет. На переднем крае своей бригады взял новую катушку с проводом, пополз обратно. Но уже рассвело и метель кончилась. Белкина заметили, открыли огонь. Трассирующие пули засвистели у самой головы, одна прошила воротник полушубка. Белкин уткнулся в снег, прикинулся мёртвым. Немцы дали ещё несколько очередей и успокоились. А он так и пролежал весь день не шевелясь, пока не стемнело.
     Всё это время группа, заблокированная в церкви, отбивалась от врага. Организовали круговую оборону, возглавил её старший политрук, замполит 4-го батальона бригады Яков Никитович Габов. Гитлеровцы пытались подобраться к церкви небольшими группами. Автоматчики встречали их дружными очередями. Уничтожили несколько десятков нападавших. Тогда церковь начала обстреливать артиллерия. Один снаряд попал в купол, и его остатки рухнули на оборонявшихся. После артобстрела к церкви опять потянулась немецкая пехота. Группа Габова держалась...
     Когда наконец стемнело, Белкин пополз по льду к Хлепню. У берега отыскал Акулова, тот лежал без движения, засыпанный снегом. Руки отморожены, конец провода держал зубами. Просипел:
     – Иди дальше один, я не смогу, выручай, браток, наших.
     Белкин подсоединил новую катушку, рванул вверх по берегу, влетел в церковь. Ночью Акулова перетащил через реку и принёс в медсанбат санитар красноармеец И. Е. Бондарев. А за несколько часов до этого у отца зазвонил телефон.
     – Товарищ десятый, – неслось из трубки, – докладывает старший политрук Габов.
     – Доложите обстановку.
     – Держим круговую оборону, пять человек убито, восемь ранено. Боеприпасы на исходе.
     – Слушайте внимательно. На рассвете мы атакуем. Вы нас поддержите с тыла. До утра уничтожьте восточный дзот противника. Запомните сигналы и время совместной атаки...
     Ночью осаждённые предприняли атаку против дзота, простреливающего весь берег. Плотным огнём из автоматов по амбразурам огневой точки блокировали её огонь. В это время несколько бойцов смогли подобраться к дзоту и закидали его гранатами.
     На рассвете 1 декабря без артподготовки начался внезапный штурм Хлепня. Батальоны усилили несколькими подразделениями 149-й стрелковой бригады. Атаковали одновременно с двух направлений: с востока через реку и с севера. Группа Габова из церкви вела плотный огонь с тыла. Дошло до рукопашной. Красноармеец И. С. Костников ворвался в блиндаж и руками задушил немецкого унтер-офицера. Командир отделения старший сержант Д. В. Кулаков вместе с командиром взвода младшим лейтенантом В. С. Никитиным захватил противотанковую пушку, уничтожив ее расчёт. Командир отделения младший сержант И. С. Портнов со своим отделением первым ворвался в Хлепень западнее церкви, блокировал дзот, уничтожив с двумя своими бойцами одиннадцать вражеских солдат. Получив ранение в щёку, из боя не вышел и продолжал командовать отделением даже после захвата деревни. Командир отделения младший сержант Ф. И. Поповский со своими бойцами блокировал и подорвал противотанковыми гранатами ещё один дзот. Через полтора часа после начала штурма противник был выбит из деревни.
     Стремясь вернуть Хлепень, немцы организовали несколько контратак, поддержанных танками. Все они были отбиты, Хлепень остался у нас.
Уже на следующий день отец издал приказ о награждении бойцов и командиров бригады, отличившихся при штурме Хлепня. Подписанные отцом представления к наградам должны были утверждаться командованием 8-го стрелкового корпуса, 20-й армии и Западного фронта. Часть представлений отклонил замполит корпуса – возможно, в отместку за порку своего подчинённого. Другие начальники внесли свои правки. Старший политрук Яков Никитович Габов вместо ордена Красного Знамени получил орден Отечественной войны 2-й степени. Сержанта Натана Яковлевича Белкина отец представил к званию Героя Советского Союза и к ордену Красной Звезды. Военный совет фронта отказал в «герое», но повысил орденскую награду – отважный телефонист удостоился ордена Красного Знамени. Всего орденами и медалями наградили 35 бойцов и командиров. Среди них был и отец, получивший второй орден Красного Знамени.
     В архиве отца сохранился приказ, который он издал накануне боёв за Хлепень. Обычно такой приказ – документ бесстрастный. В нём сообщается о принятом командиром решении, ставятся задачи подразделениям, указываются направления, рубежи, даты и время, определяется порядок взаимодействия. В тот раз всё было не по правилам: вместо сухих указаний – стремление «глаголом жечь сердца людей».

ПРИКАЗ
ЧАСТЯМ 150-й ОТДЕЛЬНОЙ СТРЕЛКОВОЙ БРИГАДЫ
№ 356
23.11.42 г. КП ШТАББРИГА

     Бойцы и командиры 150-й бригады!
Вы стоите в готовности перед врагом. Час возмездия пробил! Радуйтесь, боевые друзья, завтра снова в бой. Впереди ждёт вас боевая слава, ждут стонущие под ярмом захватчиков наши братья, позади весь советский народ, наши семьи, наши дети. Они смотрят на вас с надеждой и любовью. Они будут радоваться вашим успехам и победе.
     Настал великий перелом в нашей Священной войне. Враг заметался в смертельной агонии, его бьют союзники в Африке, его блестяще громит наша доблестная Красная армия на Юге. Настанет и на нашей улице праздник. Пусть мужество, доблесть и бесстрашие сопровождают ваше стремительное, безудержное стремление вперёд. Пусть неугасимая любовь к нашей Родине, к истерзанному нашему народу вызовет у вас исполинские силы и жажду священной, беспощадной мести. Пусть не будет среди вас ни одного немощного, малодушного, труса и паникёра. Будьте все стойкими героями, достойными памяти победных августовских боёв нашей бригады. Пусть наша славная бригада будет Гвардейской и вашу грудь украшают ордена!
     Товарищи командиры! Бесстрашно, разумно и организованно ведите бойцов в бой и управляйте ими! Товарищи бойцы! Стремительно гоните и бейте врага! Будьте стойки и бдительны! Полностью используйте всю мощь огня нашего оружия! Точно выполняйте боевые приказы своих командиров! Помогайте друг другу в бою! Я непоколебимо верю, что вы блестяще выполните свою боевую задачу и со славой пронесёте вперёд, на Запад, наши боевые знамёна.
     Да здравствуют бойцы и командиры нашей бригады!
     Да здравствует наш великий, никем не покорённый советский народ!
     Да здравствует наш боевой вождь товарищ Сталин!
     Вперёд и только вперёд без устали и страха!

Командир 150-й отд. стр. бригады
полковник Подберезин
Нач. штаба 150-й отд. стр. бригады
Подполковник Гареев

     В те дни фронтовая газета поместила статью «Как был взят опорный пункт врага» с подзаголовком «Отважные действия бойцов командира Подберезина». Следом вышло ещё пять материалов. А 12 декабря о Хлепне рассказала центральная пресса – «Известия» напечатали большую, в половину полосы, статью своего спецкора Бориса Ямпольского. Называлась она «Люди стальной воли».  Люди стальной воли... Многие ли из «нынешнего племени» поверят, что всё это правда? Что действительно были такие люди, преисполненные мужества, готовые к самопожертвованию? Были. И некоторых из них я знал. После войны отец разыскивал своих однополчан, и через 20 лет после победы нашёл больше десяти участников штурма Хлепня. Был среди них и Яков Никитович Габов. Причуды судьбы: он все эти годы жил в Риге, в 20 минутах езды от нас. Яков Никитович часто бывал в нашем доме, и я хорошо помню этого скромного, тихого человека.   
     Другой герой тех боёв, сержант Белкин, с фронта не вернулся.
В 60-е годы отец с группой ветеранов ездил в Хлепень. Вместе с ними поехала туда и мать погибшего Белкина, а в краеведческом музее на его родине в Клинцах появился стенд, посвящённый подвигу земляка.


1943

     В начале 1943 года было принято решение об очередной наступательной операции на Ржевском направлении. Ржевско-Вяземский выступ, в котором находилось больше половины сил немецкой группы армий «Центр», отстоял от Москвы всего лишь на 200 километров. Ржев был кошмаром маршала Жукова: все предыдущие попытки взять этот город проваливались, потери наших войск были чудовищными. Стихотворная строчка Александра Твардовского «Я убит подо Ржевом» вмещает сотни тысяч человеческих судеб.
     Бригаду, которой командовал отец, переподчинили 31-й армии, поставили задачи. Началась подготовка к наступлению, но противник перехитрил. Командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Гюнтер фон Клюге убедил Гитлера: чтобы не повторить судьбу армии Паулюса под Сталинградом, Ржевско-Вяземский плацдарм необходимо оставить и отвести войска на заранее подготовленные новые оборонительные рубежи. Отход проводили скрытно и очень организованно под прикрытием арьергардных отрядов, которые наше командование долго принимало за основные силы врага. Когда красноармейцы вошли в Ржев, город оказался пустым. Операция по окружению и разгрому группировки вермахта превратилась в операцию по преследованию отходящего противника. А преследовать его было нелегко: отступая, гитлеровцы взрывали мосты, разрушали железные дороги, минировали огромные территории. Тут ещё началась весенняя распутица. Повозки застревали в грязи, лошади выбивались из сил, руками вытягивали застрявшие пушки. Бригада отца наступала на Сычёвку, в которой ещё недавно располагался штаб 9-й армии рейха во главе с генерал-полковником В. Моделем.
     На подступах к Сычёвке, пытаясь задержать продвижение наших войск, немцы взорвали мосты и плотину на Вазузе. Поверх льда хлынул поток воды, но сапёры быстро соорудили настил. Стрелковые полки переправились на другой берег реки и 8 марта очистили Сычёвку от врага. Измотанные наступательными боями, войска Западного фронта в конце месяца остановились и перешли к обороне. Окружить и разгромить группировку врага не удалось, но фронт отодвинулся от Москвы ещё примерно на 150 километров. Кроме Сычёвки и Ржева, Красная армия освободила Гжатск (теперь Гагарин), Белый и Вязьму.
     Война на участке Западного фронта перешла в окопную стадию. Отец воспользовался этим и исхитрился повидаться с мамой и Ирой. Сестра вспоминала: «Бригада отца понесла большие потери и была отправлена на пополнение в тыл в нескольких километрах от передовой. Не знаю, как удалось папе оформить документы на маму, но по легенде она была медсестрой, возвращающейся из госпиталя в часть. За нами приехал «Студебеккер», и мы отправились в путь. Не помню, сколько дней мы пробирались к фронту, помню, как прятали меня маме под ноги при проверках документов, как при приближении к линии фронта всё чаще рвались вокруг нас снаряды. Папина часть стояла в лесу, в пяти километрах от линии фронта, но для бойцов это был глубокий тыл. Солдаты поставили в лесу избушку из брёвен, рядом выкопали щель, в которой мы с мамой прятались во время обстрела. Солдаты отдыхали после тяжёлых боёв, приводили себя в порядок, сновали туда-сюда по лесу в поисках грибов и ягод. Время было летнее, местные жители из окрестных деревень бежали на восток, поэтому в лесу хозяйничали только военные. Помню, как солдаты принесли мне в пилотках землянику, у многих из них дома остались дети, и некоторые с интересом рассматривали и расспрашивали меня. Один молодой солдатик принёс мне птенчика. То ли он выпал из гнезда, то ли гнездо сорвало осколком снаряда, но крохотный птенчик оказался на земле. Мы питались тем, что готовили солдаты в полевой кухне, в основном кашей, ею я и кормила птенчика, а он радостно прыгал вокруг меня, не умея летать. Солдатик как маленький ребёнок радовался этой птице и играл вместе со мной. Заботился о нас и обустроил наш быт незаменимый Федя, папин ординарец, преданный ему и нам бесконечно. Он был сиротой, и папа заменил ему отца, а мы с мамой стали его семьёй. Он писал нам с фронта смешные и трогательные письма, начинавшиеся неизменной фразой: «Здравствуйте, дорогая Надежда Михайловна и наша дочка Ирочка...».
Начиналось очередное наступление наших войск, папе стало не до нас, и вскоре мы с мамой тем же порядком были срочно вывезены на восток и благополучно вернулись в Чкалов».

 * * *

     В июне отцу приказали передать бригаду своему заместителю и прибыть в штаб армии за новым назначением. Замполит Б. А. Питерский обнял отца:
     – Не хочется терять такого командира и друга, ох, как не хочется! Но за тебя я рад! Раньше не говорил, теперь можно. Смотрел на тебя, и грызла обида: сколько можно ходить в полковниках и командовать бригадой?! И это с твоими-то командирскими способностями, геройством и заслугами! Теперь, ясное дело, комдивом будешь!
     – Ну, это ещё бабушка надвое сказала. Могут и на бригаду поставить – вон у соседей командир тяжело ранен, в госпиталь повезли.
     – На бригаду! Ну ты сказал! Дивизию принимать будешь. Спорим?
Перед самым отъездом уже возле машины отец на прощанье ещё раз обнялся с замполитом.
     – Командир, ты бы вступил наконец в партию – вполголоса посоветовал Питерский.
     В штабе отец получил предписание: «Гвардии полковнику Подберезину Илье Михайловичу. С получением настоящего предписания предлагаю убыть в штаб 277-й стрелковой дивизии для дальнейшего прохождения службы в должности командира 854-й стрелкового полка...» Полка? – не поверил своим глазам отец. Перечитал: полка. Это было понижение. Незаслуженное. Несправедливое. И поэтому обидное вдвойне. С несправедливостью он не мог примириться никогда. На протяжении всей жизни. В 1985 году к сорокалетию Победы в войне проводилась кампания по награждению ветеранов. Пришло письмо:
«Уважаемый тов. Подберезин Илья Михайлович!
Приказом министра обороны СССР от 6 апреля 1985 года № 82 за храбрость, стойкость и мужество, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, и в ознаменование 40-летия Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов Вы награждены орденом Отечественной войны II степени.
Поздравляю Вас с высокой государственной наградой. До вручения ордена Вам разрешается носить орденскую ленту на планке.
Командующий войсками Краснознамённого Прибалтийского военного округа генерал-полковник А. Бетехнин».

     – Второй степени?! – негодовал отец. – Хорошо ещё, что у этого ордена нет третьей степени! Это действительно было несправедливо –
орденом II степени награждали рядовых солдат и младших офицеров, не имевших ни одного другого ордена или медали и не получивших ни одного ранения. Всем остальным полагался орден I степени. Так определял Указ Президиума Верховного Совета СССР, опубликованный в газетах.
Отец отправил поздравительное письмо обратно, приложив ответ из пяти слов: «Орден принять отказываюсь. Обижен несправедливостью».
     Он был в известной мере человеком крайностей. Ради того, кому верил и кого любил, был готов снять последнюю рубашку. Если же считал человека недостойным, а  тем более непорядочным – никаких компромиссов. Прямо по Достоевскому: «Широк человек, слишком даже широк, я бы сузил».
У него было гипертрофированное чувство собственного достоинства, а представления о чести напоминали средневековые рыцарские уставы.
Абсолютный нонконформист, он, если был уверен в правоте, всегда отстаивал перед начальством своё мнение. Никогда не пытался угодить командованию. Короче говоря, был неудобным подчинённым. В этом – одна из причин его карьерных зигзагов.

* * *

     В штаб Армии приехал И. Г. Эренбург. Всю войну он был военным корреспондентом «Красной звезды». Теперь добавилась новая работа – Илья Григорьевич собирал материал для своей будущей книги «Война». Попросил порекомендовать ему интересных собеседников. Предложили отца, и через час они уже знакомились. Эренбург удивился, узнав, что отец до начала войны успел прочитать в журнале «Знамя» его роман «Падение Парижа». Остолбенел, когда командир-пехотинец процитировал на память запомнившуюся фразу из текста. Очень довольный, писатель, прежде чем углубляться в разговор, попросил заправить редакционную машину – не рассчитали с маршрутом. Отец поинтересовался:
      – Значит, как у Ильфа и Петрова: идеи ваши, а бензин всё-таки наш?
Оба взорвались таким хохотом, что за дверями два автоматчика охраны изумлённо переглянулись.
     Они увлечённо проговорили много часов и расстались очень довольные друг другом. После выхода «Войны» Эренбург подарил отцу экземпляр с дарственной надписью. Эта книга до сих пор хранится у моей сестры. А у меня – их переписка, растянувшаяся на 24 года. Последнее, очень короткое письмо Илья Григорьевич написал отцу в 1966 году. Он был уже тяжело болен.

* * *

     В конце лета войска Западного фронта вновь двинулись на запад. Отец получил новое назначение, стал командиром 692 –го стрелкового полка 212-й стрелковой дивизии. Этим полком он будет командовать почти полтора года.
     В сентябре полк вступил на многострадальную землю Белоруссии, к концу месяца стоял уже на подступах к Кричеву. Этот город был важным железнодорожным узлом, хорошо укреплённым опорным пунктом, защищённым с востока широкой, труднопреодолимой рекой Сож.
Взять Кричев должны были три стрелковые дивизии: 212-я и 385-я атакой с севера, 369-я – с юга. В первом эшелоне 212-й дивизии атаковать приказали полку отца. Разведчики, которым дружно помогали местные жители и партизаны, очень быстро вскрыли систему огня и организацию обороны противника – вскоре все необходимые данные уже лежали перед отцом.
Прежде всего нужно было решить, как перебраться через широкую реку. Оборону  всегда легче держать по берегу – во время переправы атакующие беспомощны. Отец вспоминал, сколько малых и больших рек довелось преодолеть за годы войны. И всегда это была игра в прятки со смертью, замечательно описанная А. Твардовским:

Переправа, переправа!
Берег левый, берег правый,
Снег шершавый, кромка льда...
Кому память, кому слава,
Кому тёмная вода, —
Ни приметы, ни следа.

     К вечеру план был готов и продуман во всех деталях. Отец собрал командиров подразделений, поставил им задачи. Укрывшись в лесу на восточном берегу, бойцы сколачивали плотики для передовой штурмовой группы. Ночью 1-й батальон полка под командованием капитана Мыцыка после мощной артподготовки форсировал реку севернее Кричева и атаковал центр города, прикрывая переправу основных сил полка. Следом бросился 2-й батальон капитана Хилько. Чтобы переправиться через реку, в ход пускали пустые ящики из-под снарядов, любые подручные средства. Остальные подразделения под огнём в ледяной воде пересекали Сож вплавь.
     В это же время с юга город атаковала 369-я стрелковая дивизия генерала М. Д. Максимцева. Ожесточённые уличные бои шли всю ночь. Замполит отца подполковник М. Тельный в своих воспоминаниях писал: «Из каждого дома, из каждого погреба штыком и гранатой выбивали наши солдаты фашистов». К утру немцев в городе не осталось. В тот же день Верховный главнокомандующий своим приказом за героизм и мужество в бою присвоил 212-й стрелковой дивизии наименование «Кричевская».
     Из Кричева полк двинулся на Могилёв. В освобождённых белорусских городах и деревнях люди встречали наши войска со слезами на глазах. Старухи истово крестили бойцов, мужчины, кто мог держать оружие, шли в добровольцы. К полку присоединялись партизанские отряды. Всего из восточной Белоруссии в состав Красной армии влилось 35 партизанских бригад и 15 отрядов, около 50 тысяч человек, почти все со своим оружием.
     Осень 1943-го была дождливой, дороги превратились в сплошное месиво. Измотанные солдаты, уже прошедшие с тяжёлыми боями более 200 километров, тащили – где с помощью лошадей, а где вручную – и пушки, и снаряды к ним. Вместе с тылами отстали боеприпасы, горючее, фураж, продовольствие. В октябре изнурённые подразделения вышли к реке Проня у города Чаусы и упёрлись в немецкую оборону. Рубеж Витебск – Орша – Могилёв гитлеровцы решили удерживать любой ценой. 200 000 человек мирного населения были брошены на строительство укреплённых пунктов, дотов, дзотов, блиндажей. Траншеи соединялись ходами сообщений, перед ними – три – четыре ряда колючей проволоки, передний край был усеян противотанковыми и противопехотными минами. Высокий западный берег Прони превращал немецкие позиции в неприступную крепость.
     Тем не менее командующий Западным фронтом В. Д. Соколовский отдал приказ о наступлении. Все атаки разбивались о немецкую оборону, наши войска несли тяжёлые потери. За неделю ожесточённых боёв соединениям фронта удалось захватить лишь несколько небольших плацдармов на западном берегу Прони.
     Вскоре на передовую перебросили штрафные роты и батальоны. Эти подразделения появились в Красной армии в 1942 году, чтобы, как гласило положение, утверждённое Г. К. Жуковым, «дать возможность бойцам и младшим командирам, провинившимся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, кровью искупить свою вину перед Родиной отважной борьбой с врагом на трудном участке боевых действий». Штрафников ставили в первые ряды наступающих на самых трудных участках. Они несли огромные потери, и мало кто оставался в живых после одной – двух атак.
     В безуспешных попытках прорвать немецкую оборону на могилёвском и оршевском направлениях, продолжавшихся полгода, Западный фронт потерял убитыми и ранеными 330 587 человек. Сталин направил для разбирательства в Ставку фронта Чрезвычайную комиссию во главе с Г. М. Маленковым. Работа комиссии завершилась докладом Сталину: «Все операции закончились неудачно, и фронт поставленных Ставкой задач не решил. Ни в одной из перечисленных операций не была прорвана оборона противника, хотя бы на её тактическую глубину, операция заканчивалась в лучшем случае незначительным вклинением в оборону противника при больших потерях наших войск».
     Тут же были сняты с должностей командующий Западным фронтом генерал армии Соколовский, командующий артиллерией фронта генерал-полковник артиллерии Камера, начальник разведотдела фронта полковник Ильницкий. Многие командиры рангом пониже получили суровые приговоры военного трибунала, вплоть до расстрела. 212-й стрелковой дивизии повезло – её действия оценили положительно. Комдива и командиров полков даже наградили грамотами Президиума Верховного Совета СССР.


1944

     В начале 1944-го потрёпанную и обескровленную 212-ю стрелковую дивизию вывели в резерв и отправили в Калининскую область на доукомплектование. Полк отца расположился в Вышнем Волочке, казавшемся глубоким тылом. Непривычная тишина, неспешное течение тыловой жизни, налаженный по сравнению с окопами быт – всё казалось нереальным.
     Дивизия получила щедрое пополнение: 200 офицеров и почти 4000 солдат и сержантов. Артиллерия переводилась с конной тяги на механическую, оснащалась новыми типами орудий. Пехота обучала новобранцев, шло сколачивание подразделений, но уже через две недели пришёл приказ: готовиться к отправке на фронт.
     В конце февраля прибыли под Ровно. У отца в голове постоянно вертелась пушкинская строка: «Вновь я посетил тот уголок земли…», во всех подробностях вспоминались эпизоды Гражданской войны. В этих местах он тогда сражался, здесь впервые был ранен, здесь заслужил свой первый орден…
     В марте двинулись на север, к Белоруссии. Задача: наступать на Пинск. Половину пути прошли легко, немцы серьёзного сопротивления не оказывали. Дальше начались знаменитые Пинские болота – почти 100 000 квадратных километров от Бреста до Лунинца. Топкие, почти непроходимые и летом, болота эти с весенним разливом становились непреодолимыми. Впереди подразделений пускали несколько солдат с шестами – нащупать тропы. Они медленно продвигались, прыгая с кочки на кочку. Те, кто не попадал на твёрдую почву, без посторонней помощи были обречены: трясина медленно, сантиметр за сантиметром, засасывала. Попавшему в беду бросали веревку, вытаскивали. Основным оружием стали топоры и пилы: на разведанных участках укладывали настилы, сооружали мостки, расчищали тропы. Работали, стоя по колено, а то и по пояс в ледяной коричневой жиже. Иногда оставались без еды по нескольку дней – тылы безнадёжно отстали.
В середине марта наступление затормозилось: в районе деревень Жолкино, Трушево, Федоры полк упёрся в прочную оборону немцев. Несколько дней кровопролитных боёв успеха не принесли. Пришлось перейти к обороне.
Вновь пошли вперёд только в середине лета, когда началась операция «Багратион» – освобождение Белоруссии. Враг отбивался отчаянно. Победить его можно было только беспримерным мужеством, силой духа и бесстрашием. Этим наши бойцы и отличались. У деревни Лопатино небольшая группа красноармейцев должна была скрытно переправиться через реку Стырь. Первым перебрался сержант Д. Е. Тримасов, вооружённый пулемётом. За ним потянулись остальные, но немцы обнаружили их, открыли шквальный огонь, не подпуская к воде. Из наградного листа:
«Оставшись один с пулемётом на вражеском берегу, товарищ Тримасов в течение 7 часов героически отбивался огнём своего пулемёта и гранатами от наседавших немцев, уничтожив при этом до 100 вражеских солдат».
Выручили его перебравшиеся через реку в другом месте бойцы батальона под командованием капитана И. С. Мыцика. Сержанту Тримасову было присвоено звание Героя Советского Союза.
     В интернете я нашёл большое интервью с Николаем Ивановичем Сафоновым. Родился он в 1923 году в деревне Леоново Износовского района Калужской области, на войне был сержантом в полку моего отца и отзывался о нём очень тепло. На вопрос о трусах и героях Николай Иванович ответил:
«Явных случаев трусости я не видел, не помню такого. А геройских поступков было много, в пехоте вообще все герои...»
     Герои… Они не были святыми – обычные грешные люди. Случалось среди них и мародёрство, и более серьёзные проступки, но всех их выделяла беззаветная любовь к Родине – подлинный, а не казённый патриотизм. Из него и рождались мужество, бесстрашие, готовность к самопожертвованию. Это была особая порода людей.
     Бои на подступах к Пинску отличались особой ожесточённостью. Только в полку отца потери составили около 800 человек. После войны он часто вспоминал всех – живых и мёртвых. Писал несметное число запросов, разыскивал однополчан и собирал их в местах самых памятных боёв. В конце 60-х я ездил с ними в деревню Жолкино. Там ещё были жители, помнившие отца и его бойцов. Встречали со слезами на глазах. Помню, как поразила меня душевность этих простых, малообразованных крестьян. В них было какое-то особое внутреннее благородство, человеческая правильность, которую редко можно увидеть у цивилизованных рижан. С тех пор у меня сохранилось особое отношение к белоруссам. А через несколько лет отец на всё лето переехал в соседние Федоры, чтобы создать там музей боевой славы (он существует и сегодня). В каждой деревне тех краёв – братские могилы, обелиски славы и памятники павшим. В последние годы добавились новые, многие воздвигнуты на частные пожертвования.

* * *

     Штурм Пинска немцы ждали с восточного направления. Полной неожиданностью для них оказалась высадка десанта с кораблей Днепровской флотилии, подошедших к городу с юга по реке Припять в ночь с 11 на 12 июля. Полк отца вместе с другими частями 212-й стрелковой дивизии в эти дни форсировал реки Припять и Пина и вышел к шоссе Пинск – Кобрин – Брест, отрезая противнику пути отступления на запад. За пять дней
с боями прошли больше 100 километров, и 19 июля, форсировав реку Мухавец, подошли к Кобрину. Город был важным опорным пунктом обороны гитлеровцев. Укрепления вокруг него начали возводить ещё весной, согнав для этого сотни местных жителей.
     Где прорывать оборону? Как обойти минные поля? Сколько участков прорыва готовить? Ответа на эти вопросы отец не находил, данные разведки были противоречивыми и недостаточными. Лобовая атака хорошо укреплённого опорного пункта грозила тяжёлыми и бессмысленными потерями. И опять выручили партизаны: доставили схемы всех рубежей немецкой обороны, карты минных полей, подробные сведения о частях, прикрывающих город. К утру план был готов. Несколько штурмовых групп атаковали самые уязвимые участки вражеской обороны, захватили траншеи первой линии, подавили главные огневые точки. Следом основные силы полка нанесли удары с флангов и ворвались в город, уничтожая штабы, линии связи, тыловые подразделения гитлеровцев. Вскоре к южным окраинам подоспела 12-я стрелковая дивизия Героя Советского Союза Д. К. Малькова. Через четыре часа город был полностью очищен от врага. Приказом Верховного главнокомандующего полку отца было присвоено почётное наименование «Кобринский», многих бойцов и командиров наградили орденами и медалями, отец удостоился ордена Кутузова.
     В годы войны погиб каждый четвёртый белорус, и этот народ особенно трепетно хранит память о Победе. В 1965 году в честь освобождения Кобрина от немецко-фашистских захватчиков в городе установили стелу. Позднее там открыли памятник, на плитах которого  высечены названия 12 воинских частей, освобождавших город и получивших наименования «Кобринских», а также партизанской бригады и четырёх партизанских отрядов, действовавших на территории Кобринского района в годы Великой Отечественной войны. Летом 1974-го торжественно отмечалось 30-летие освобождения города. В те дни отцу вручили удостоверение почётного гражданина Кобрина.

* * *

     От Кобрина до Бреста каких-то 35 километров, но преодолевали их почти неделю. 27 июля 212-я стрелковая дивизия подошла к Бресту. Первым в город пробился 669-й стрелковый полк, вслед за ним – полк отца и другие части дивизии. Немцы оборонялись не слишком упорно: с севера и юга город был окружён Красной армией. Отход на запад по ещё существующему коридору был единственным шансом сохранить войска. Но для наступавших взятие Бреста имело особый, сакральный смысл – здесь в 1941-м герои-защитники легендарной Брестской крепости проявили невероятную стойкость, вписали первую славную страницу в историю нашей Победы.
Впервые о подвиге защитников крепости стало известно в 1942 году из захваченного штабного немецкого донесения. Позднее имена героев и память о них были увековечены писателями Сергеем Смирновым и Константином Симоновым.
     В честь освобождения Бреста Москва салютовала двадцатью артиллерийскими залпами из 224 орудий. Дивизию наградили орденом Суворова, а полки орденами Красного Знамени.

* * *

     После взятия Бреста 212-ю стрелковую дивизию вывели для отдыха и пополнения на освобождённую от немцев польскую территорию под Белосток. Оттуда – под Псков для участия в Рижской операции. В конце сентября началось наступление вдоль шоссе Псков – Рига. Очень быстро дошли до Рауны и Цесиса, овладели этими городами.
     Для удержания Риги немцы организовали пять оборонительных рубежей. Самый прочный, наиболее укреплённый – в районе Сигулды. Судьба Риги решалась здесь. Здесь же развернулись самые ожесточённые и кровопролитные бои. Из письма сержанта Д. И. Фудима: «Того, что творится от Сигулды до Ропажи, никогда ещё не видел и не слышал – такой канонады, такого скопления всевозможной техники. С раннего утра и до позднего вечера стоит такой грохот, что земля дрожит. Беспрерывно бомбит наша авиация, работают «Катюши». Немцы отвечают ожесточёнными контратаками, вчера их было восемнадцать! Напрягаем все силы чтобы отбивать их. В этих боях убило моего командира взвода, ранило товарищей – разведчика и связиста, с которыми я вместе воевал с февраля месяца».
     Бои под Сигулдой продолжались девять дней. Исход сражения опять решил высокий боевой дух, героизм и мужество красноармейцев. Это не пропагандистское клише и не идеологический миф, а правда жизни тех страшных дней. Вот несколько примеров из боевых донесений 692-го стрелкового полка:
      «Рядовой 2-го стрелкового батальона И. Жук, спасая товарищей от огня выдвинувшегося к траншее немецкого танка, бросился под танк со связкой гранат, подорвав себя вместе с танком».
      «Рядовой 1-го стрелкового батальона Г.Скаргин, получив ранение, продолжал сражаться. Он не вышел из боя и после второго ранения, и только будучи ранен в третий раз позволил командиру отделения эвакуировать его в тыл».
      «Рядовой 1-го стрелкового батальона Г. Кевец ворвался в немецкую траншею и в упор стал расстреливать врагов. Когда у тов. Кевеца вышли патроны, во время рукопашной схватки он схватил у убитого им унтер-офицера пистолет и начал из немецкого оружия истреблять гитлеровцев. Немцы, видя перед собой такого бесстрашного воина, стали разбегаться, а трое подняли руки. Тов. Кевец убил 12 немцев и трёх взял в плен».
     После взятия Сигудлы полк отца стремительно продвигался к Риге. Из-за отрыва от основных сил колонну полка наши лётчики приняли за противника, нанесли бомбовый удар по своим. Увы, такое тоже случалось…
     В этих боях отец впервые столкнулся с власовцами, брошенными немецким командованием на оборону Риги. От отцовских сослуживцев я слышал, что пленных немцев щадили и отправляли в лагеря, власовцев же расстреливали. Через несколько дней, войдя в Ригу, бойцы увидели на одном из домов «привет» от отступивших власовцев – нарисованный мелом могильный холмик и надпись на русском языке: «Советский солдат, это твой последний путь! Мы ещё вернёмся!». Не вернулись…
     Потеряв Сигулду, гитлеровцы начали повальный грабёж Риги. Один за другим выходили из порта пароходы с награбленным добром. В предместьях немцы отобрали у крестьян весь скот, прогнав через город огромное стадо. Трудоспособных горожан отправляли в Германию на работы. Все важные городские объекты минировались.
     10 октября полк отца форсировал реку Лиела Югла, на следующий день – Маза Югла. Вечером 12 октября Красная армия вышла к большим озёрам Кишэзерс и Югла, окружающим Ригу с севера и востока. Части 374-й и 375-й стрелковых дивизий и 285-й отдельный моторизованный батальон из района Яунциемса начали форсировать Кишэзерс. Войска и техника переправлялись на 76 амфибиях, лодках местных жителей, на плотах и подручных средствах. Это оказалось полной неожиданностью для немецких войск, они начали отступать. За ночь через озеро шириной два километра перебрались 3000 бойцов. Из района Межапарка через Чиекуркалнс они преследовали отступающего врага в сторону центра. Несколько подразделений вдоль северного берега Кишэзерса продвигались к порту.
     Ночью полк отца обошёл озеро Югла с юга и ворвался в город. С этого же направления продвигались самоходные артиллерийские установки 369-го стрелкового полка 212-й дивизии. Гитлеровцы, взорвав крупнейшие заводы, электростанцию, выведя из строя водопровод, поспешно отступили на западный берег Даугавы. Перебравшись через реку, взорвали за собой мосты.
     К утру полк отца занял весь центр города. Дважды орденоносец старшина Попов водрузил красное знамя над зданием на углу улиц Бривибас и Меркеля. Этот момент запечатлел поднявшийся с Поповым на крышу фотограф политотдела рядовой Мутовин. Он же фотографировал на память пехотинцев вместе с артиллеристами на фоне памятника Свободы.
      Через два дня была освобождена и левобережная часть города, в Ригу вступил 130-й Латышский стрелковый корпус, наступавший с юго-востока.
      За освобождение Риги 212-я стрелковая дивизия заслужила свой третий орден – орден Кутузова. Получили награды бойцы и командиры, отличившиеся в Рижской операции. Отец был награждён орденом Александра Невского. В представлении к награде указано: «В боях под городом Сигулда полк, которым командует тов. Подберезин, 28.09.44. преодолевая сильное огневое сопротивление противника,прорвал оборону немцев по фронту до километра и вклинился своими подразделениями в боевые порядки противника. В течение ночи на 29.09.44 и дня 29.09.44 чёткой организацией взаимодействия родов войск успешно отразил 18 крупных контратак противника до батальона пехоты при поддержке самоходных орудий и танков, тем самым удерживая тактически важный рубеж для наших частей.
     В этих боях полком тов. Подберезина уничтожено свыше 700 немецких солдат и офицеров, захвачены пленные.
     Сам тов. Подберезин показал личное мужество и отвагу, чем воодушевлял своих бойцов, которые всюду видели в боевых порядках своего командира полка.
     За умелое руководство в бою и проявленную инициативу и мужество достоин правительственной награды – ордена Александра Невского».
      В Москве ещё гремели залпы салюта в честь освобождения Риги, а полк отца уже совершал марш в район Вайнёде. Здесь предпринималась
попытка уничтожить Курляндскую группировку, отрезанную от основных сил по линии Тукумс – Лиепая. Пять раз Красная армия проводила крупное наступление, но каждый раз неудачно. Курляндский котёл был ликвидирован лишь после капитуляции Германии.
     В середине ноября отца назначили командиром 23-й стрелковой Киевско-Житомирской Краснознамённой дивизии. Это была генеральская должность, номенклатура ЦК ВКП (б). В Москве, обнаружив, что отец беспартийный, в приказ добавили две обидные буквы: и. д. – «исполняющий должность». Так он и довоевал «исполняющим должность командира дивизии».
     Полки дивизии стояли на Висле в 50 километрах южнее Варшавы. До конца года на этом участке фронта сохранялось затишье.


1945

     В январе последнего года войны началась подготовка к Висло-Одерской операции – планировался ход боевых действий, накапливались боеприпасы, горючее. Начать наступление намечалось 20 января, но премьер-министр Великобритании У. Черчилль попросил И. В. Сталина о помощи – англо-американские войска испытывали трудности на Западном фронте. Подготовку к операции ускорили, и 14 января Красная армия перешла в наступление.
     Дивизия отца за три дня с боями преодолела расстояние до Варшавы и заняла её вместе с частями Войска польского и другими соединениями фронта. Весь город лежал в руинах, запорошенных снегом. Из миллиона трёхсот тысяч довоенного населения к этому дню осталось лишь сто шестьдесят тысяч человек. Истощённые, в лохмотьях, они бродили по улицам как призраки. На какой-то площади польские солдаты хором распевали «Варшавянку», потом установили флаг Польши над полуразрушенным зданием театра. Отцу вспомнилась Советско-польская война, он подумал, что кто-то из этих солдат мог стрелять в него в 1920 году...
     Из Варшавы пошли дальше на Запад. К этому времени Красная армия уже овладела Краковым, Лодзью, Познанью. В начале февраля дивизия отца форсировала Одер у города Кюстрин. До Берлина оставалось всего 60 километров! Отец вспоминал, как сокрушался тяжелораненый боец: «Да что же это, братцы, чуть-чуть не дошёл до логова фашистского зверя!» Вся дивизия мечтала о том, как вступит в поверженный Берлин. На дорогах у границы рейха появлялись самодельные щиты с надписью «Вот она, проклятая Германия!».
     Но у командования были другие планы – дивизию повернули на север для наступления на Данциг и Гдыню. Гитлеровцы сопротивлялись отчаянно, за 10 дней удалось продвинуться лишь на 50 километров. Эти бои неожиданно оказались для отца последними. Старые раны напомнили о себе осложнениями. Врачи были непреклонны: необходимо лечиться. 22 февраля вручили предписание: «Убыть на курортно-санаторное лечение в г. Кисловодск». Так для него закончилась война. Попрощавшись с бойцами и командирами, отправился в тыл. По дороге заехал к семье, мама с сестрой тогда жили у своих родителей в Рыбинске.
     После лечения отец ещё надеялся вернуться на фронт – его дивизия дралась за Берлин, но командование распорядилось иначе: отца отправили на учёбу в Академию Генерального штаба.
     Война закончилась. Мама рассказывала: узнав о капитуляции Германии, весь город выплеснулся на улицы, незнакомые люди обнимали друг друга, целовались, плакали от счастья. Тысяча четыреста дней неимоверных потерь, лишений и страданий были позади. Впереди – новая, мирная жизнь, надежды, мечты.
     Отец очень хотел сына, но опять родилась девочка, моя вторая сестра – Женя. Это было в самом конце 45-го. Мама с двумя дочерьми оставалась у родителей в Рыбинске, отец учился в Москве. Рьяно изучал оперативное искусство и стратегию, новейшее вооружение и военную технику. Остальные дисциплины определил для себя бесполезными: чему тыловые теоретики могли научить его, прошедшего всю войну в пехоте командиром полка, бригады, дивизии? Вместо этих занятий отправлялся в знаменитую «Ленинку» – крупнейшую библиотеку Европы. Здесь, в легендарном доме Пашкова он допоздна просиживал за редкими книгами. Больше всего интересовался историей.
     Когда-то, ещё до войны, увлёкшись декабристами, отец в назидание послал маме брошюру о Марии Волконской, как образце преданной и верной жены. Теперь, изучая в «Ленинке» материалы о декабристах, отрыл, что на каторге у Марии Волконской был любовник – итальянец Поджио. Моя двоюродная сестра Галя вспоминала один из приездов отца к братьям в Ордженикидзе (теперь Владикавказ): «Как сейчас вижу сверкающие безумным блеском глаза дяди Ильи и слышу его возмущённо-изумлённый голос. – Поджио! Поджио! – восклицал он. – Ты представляешь, что я послал ей?! – обращался он к моему отцу. И похоронены они рядом – Мария Волконская, князь Волконский и Поджио! Как это он мог допустить?! – негодовал дядя Илья с такой свирепостью, словно это ему, а не Волконскому наставили рога».
     Широта и разнообразие интересов отца, его любознательность и пытливость иногда озадачивали. В другой свой приезд на Кавказ он попросил Галю взглянуть в окно и поинтересовался: «Почему на здании напротив два этажа разделяет полоса?» Сестра не знала. «Ты не наблюдательна и не любопытна, это надстройка над бывшей казармой и конюшнями Тенгинского 77-го пехотного полка, в котором служил Лермонтов».


ЭПИЛОГ

     Закончив учёбу, отец получил назначение в Инстербург (нынешний Черняховск). Перевёз туда семью. Моя старшая сестра вспоминала:
«Почти весь город лежал в руинах, а на разборе завалов работали пленные немцы. Мы жили в военном городке, состоящем из нескольких десятков великолепных коттеджей, утопающих в садах. Для нас, детей, это был настоящий рай, да и родители впервые пользовались всеми благами цивилизации. Маме помогала по хозяйству немка-беженка, в прошлом богатая помещица, потерявшая на войне мужа и детей. Она учила нас с мамой немецкому, а также домоводству и этикету – у неё за плечами была Берлинская академия домашнего хозяйства. Потом выяснилось: она была убеждённой фашисткой и очень переживала после Нюрнбергского процесса, осудившего главарей рейха. Пришлось с ней расстаться».
     Вскоре отца назначили начальником штаба Латышской стрелковой дивизии и перевели в Ригу. Через год – новый переезд и должность начальника гарнизона в Клайпеде. Внешнее благополучие жизни (шикарный коттедж, персональный автомобиль, ординарец, порученец) не делало отца счастливым. Он чувствовал себя уязвлённым. Пройдя всю войну полковником, так им и остался – редчайший случай. Его бывшие подчинённые давно ходили в генералах. Маршалы Г. К. Жуков и К. К. Рокоссовский когда-то занимали должность лишь на одну ступеньку выше отцовской. Старый приятель Н. Н. Олешев, майор в 1941-ом, после войны стал генерал-лейтенантом, как и молодой земляк отца Д. А. Драгунский. Товарищ-сослуживец И. А. Кузовков носил погоны генерал-полковника, другой, И. Х. Баграмян, маршала.
      Вновь и вновь в памяти мелькали эпизоды Гражданской и Советско-польской войны, боёв в Маньчжурии, Великой Отечественной. Проплывали перед глазами лица погибших товарищей, слышались грохот взрывов и леденящий душу свист пуль. Он вспоминал, сколько раз, преодолевая страх, смотрел в глаза смерти. «Почему не оценены по заслугам мужество, стойкость, готовность к самопожертвованию?!» – обида не давала ему покоя. Отец пытался утешать себя мыслью, что воевал не ради чинов – защищал от врага Отечество, свой народ. На этой почве ещё больше стал размышлять о русской истории, ударился в фольклор. Помню, как он сводил с ума всех домашних, часами прокручивая пластинки с русскими народными песнями в исполнении хора имени Пятницкого. Домочадцы с тоской вспоминали прежние времена, когда из радиолы доносились милые песенки Александра Вертинского.
     Вся эта рефлексия закончилась самым неожиданным образом: отец вступил в партию. Вскоре замаячили высокие карьерные вершины, поползли слухи о генеральской должности, но всё изменилось в один день. В разговоре с сослуживцем он критически отозвался о неготовности страны к войне в 1941-ом, о больших потерях на фронтах, о просчётах в планировании некоторых операций. Сослуживец донёс. Уже в годы хрущёвской оттепели отцу показали донос – семнадцать страниц, прилежно исписанных аккуратным, каллиграфическим почерком. Но тогда на дворе стоял отнюдь не вегетарианский 1948-й. По тем меркам финал оказался не слишком страшным – возможно, зачлись боевые заслуги. Отца исключили из партии, сняли с должности и перевели служить в Ригу старшим офицером отдела боевой подготовки штаба Прибалтийского военного округа. Помимо обиды и горечи от несправедливости, помимо понимания, что это конец военной карьеры, его терзало и другое: прослужив с 1918 года на командных должностях, рутинную штабную работу мирного времени он воспринимал как что-то вроде ремесла бухгалтера-счетовода. «Только нарукавников не хватает!» – остервенело рявкнул он, отправляясь на новую службу. Но эти терзания длилась не слишком долго – в 1953-м отца демобилизовали.
     Новый удар судьбы его обескуражил. Военная служба была для отца смыслом существования. Гражданской жизни он не знал и совершенно не представлял, как найти в ней своё место. Мучительно искал какое-нибудь дело, способное заглушить ностальгию по армии. Сменив несколько работ, тренировал сборную Латвии по стрельбе. Потом устроился учителем военной подготовки в школу. Известный многим рижанам Б. Л. Резвый, в ту пору старшеклассник, вспоминал: «Нам, мальчишкам, была не по душе строгость и требовательность Ильи Михайловича. У него за спиной мы ехидничали на тему солдафонства. Но однажды он нас поразил, заставил смотреть на себя другими глазами. Придирчиво оглядывая строй, военрук негодовал: «На кого вы похожи! – сутулые, животы висят, мускулы как у девчонок… И это –
юноши, будущие защитники страны!» Потом сорвал с себя китель, подошёл к турнику и продемонстрировал безупречный подъём переворотом. – «Кто может повторить?» Мы стыдливо опустили глаза. Илье Михайловичу было тогда уже за пятьдесят».
     До последних своих дней он носил военную форму и прохожие, бывало, оборачивались, удивлённые безупречной выправкой старика.

***

     До середины 60-х годов День Победы отмечался в СССР довольно скромно, а 9 Мая был рабочим днём. Перемены начались после юбилейных торжеств в честь 20-летия Победы. 3 декабря 1966 года, в ознаменование 25-летия разгрома немецких войск под Москвой, прах неизвестного солдата из братской могилы на 41-м километре Ленинградского шоссе был перенесён и торжественно захоронен в Александровском саду вблизи Кремля. Вскоре на этом месте открыли мемориальный архитектурный ансамбль Могила Неизвестного Солдата. По всей стране ширилось ветеранское и военно-патриотическое движение, лозунг «Никто не забыт, ничто не забыто» обрёл жизненный смысл и породнился с реальной действительностью.
     Отец одним из первых уловил перемены, включился в новое общественное движение. Сначала создавал Советы ветеранов частей и соединений, в которых воевал. Потом увлёкся военно-патриотической работой с молодежью. Все силы, весь свой нерастраченный темперамент он отдавал новой своей страсти, и ею наконец успокоилось его сердце. Отец вёл невероятную по масштабам переписку, разыскивал оставшихся в живых однополчан, собирал сведения о погибших. После войны прошло уже 40 лет, а он продолжал засыпать письмами официальные инстанции, хлопоча о фронтовиках, своих бывших подчинённых. Для кого-то выбивал квартиры, кого-то, несправедливо забытого, требовал наградить. Без устали напоминал о подвигах и геройстве сослуживцев, вечно что-то просил для них. О себе же не говорил никогда. Почти 30 лет в Риге мы прожили в ветхом деревянном доме в коммунальной квартире без удобств.
     Особой страстью отца стало военно-патриотическое воспитание подростков. В бывшей 17-й рижской средней школе он создал один из лучших в СССР музей боевой славы, не пожалев для него своего огромного личного архива. За несколько лет число экспонатов подскочило до двух тысяч. В центральных газетах появились хвалебные статьи, о музее узнали по всей стране.
     Отцу удавалось заинтересовать школьников, да так, что те с горящими глазами работали в музее всё свободное от уроков время. Вместе с отцом они вели переписку с ветеранами, собирали документы и восстанавливали историю боёв, бывали на встречах однополчан и даже ездили с ними по местам сражений. Помню восторженную статью в «Советской молодёжи» под заголовком «Наш полковник». Написал её десятиклассник Андрей Никитин и каждая строчка переполнялась уважением и любовью. Секрет таких педагогических триумфов остался для меня неразгаданным – со своими детьми отношения у отца были непростыми.
      Этой работой отец занимался почти до конца жизни. Он умер в 1990-м . Хоронили с воинскими почестями: с ружейным залпом над могилой и с торжественным маршем взвода почётного караула. На красном бархате покоились правительственные награды: орден Ленина, три ордена Красного Знамени, ордена Красной Звезды, Александра Невского, Кутузова, больше десяти медалей.
     Каждый год 9 Мая я прихожу на могилу к родителям, а оттуда – к памятнику Освободителям Риги. У монумента собираются десятки тысяч человек, и за каждым – судьба кого-то из родственников, сражавшихся на фронтах Великой Отечественной. И я ощущаю незримую связь с этими незнакомыми мне людьми. Я думаю о том, что всех нас объединяет общая историческая память. А ещё о том, что мы должны быть достойны её.


Рецензии
Замечательная публикация! Испытала настоящее чувство торжества и восторга за наших русских воинов! Спасибо огромное!

Марина Пушкарева Кмв   30.01.2024 21:56     Заявить о нарушении
Спасибо за солидарность, Марина!
С уважением и наилучшими пожеланиями,

Борис Подберезин   31.01.2024 12:28   Заявить о нарушении
На это произведение написано 103 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.