Глава 3

Глава 3. Царь Иван Грозный или первая встреча с собой

О том, как наш Герой отправился в путешествие на 400 лет назад в Москву. Отец о Ребекке, знакомство Писателя с его Героем, тайная царская библиотека


Герберт фон Шлиссен. Госпиталь Говинд Баллабх Пант, Нью-Дели, октябрь 1978 года


Казалось, мой позвоночник погрузили в кипящую огненную лаву!
– Массаж, Герберт-сахиб , массаж! – улыбчивый доктор Виджай склонился ко мне, успев в последний момент подхватить слетевшие с переносицы очки.
– Вам не надоело мучить и меня, и себя? С начала вашего, так сказать, лечения, я не могу даже пошевелиться, будто лежу на раскалённых гвоздях! Какое отношение массаж ног имеет к спине? – я решил высказать индийским врачам в лице Виджая всё, что о них думаю. Острая непрекращающаяся боль в среднем отделе позвоночника терзала меня уже насколько суток. Да и тяжелый вывих правого плеча постоянно давал о себе знать.
– О, на все есть медицинский протокол! Травмы спины лечат массажем, а начинать надо с ног, чтобы вернуть им чувствительность, таков порядок! – Виджай откинул простыню и устроился в изножии моего прокрустова ложа. Взяв с больничной тумбочки пузырек с ароматным маслом, он обильно смочил руки и приступил к массажу.
– Чтобы сахиб не скучал, я расскажу ему историю про гуру и его кошку. Каждый вечер, когда гуру садился, чтобы начать службу, в ашрам приходила кошка и отвлекала верующих. Тогда гуру приказал связывать кошку на время медитации. Вскоре гуру умер, но кошку продолжали связывать во время вечерней молитвы. Потом умерла кошка – и тогда в ашрам принесли другую, чтобы было кого связывать. Прошли века, и последователи учителя сочинили трактат о роли кошки в совершении правильного богослужения! – Виджай рассмеялся, энергично разминая мои бесчувственные лодыжки.
– Ну и к чему вы мне это рассказали? Ваш массаж поможет мне так же, как связанная кошка – правильной медитации? – я невольно улыбнулся.
 – Кто знает, кто знает? Думаю, для укрепления веры в ваше скорое выздоровление все средства хороши! Ведь Вы единственный, кто выжил в страшной катастрофе. Думаю, англичанин, который организовал спасательную операцию, оказался там совсем не случайно! У Вас просто фантастическая карма, и мне кажется, Высшие силы имеют относительно Вас серьезные планы! Вам остаётся только верить в небесное провидение, при этом совсем не важно, будет ли рядом находиться связанная кошка!
Вы и сами можете облегчить своё состояние – позже я расскажу вам, как нужно делать пранаяму, дыхательную гимнастику. Неподвижные ноги этому не помеха, да и ваша рука – тоже! Десять или двадцать минут упражнений, утром и днём, наполнят вас энергией, успокоят боль, очистят нервы и приведут мысли в порядок! – Виджай поднялся, и, поклонившись, покинул палату.
Я постарался улечься удобнее, но убедившись в тщетности своих попыток, оставил это занятие. Придется ждать помощи сестры. Впервые в жизни я, всегда независимый Герберт фон Шлиссен, оказался в положении беспомощного инвалида.
Снова и снова прокручивая в памяти происшедшее, я не мог найти увиденному никакого научного объяснения. Что если картины, возникавшие в голове, всего лишь последствия шока, вызванного катастрофой? Возможно, таким способом мозг должен был отвлечься от телесных страданий, для того, чтобы в организме запустились защитные механизмы? Или я просто испытал то, что врачи называют «клинической смертью», когда, по мнению медиумов и церковников, душа покидает тело и видит его со стороны?
Увиденное мной никак нельзя было отнести к «психоделическому мистицизму ЛСД», тем более, что никаких наркотиков я не принимал. Картины катастрофы, до сих пор стоящие перед глазами, выглядели абсолютно реально и не имели ничего общего с красочными, восторженными снами отравленного наркотиком мозга.
Но главное то, что моё видение полностью соответствовало действительности. Вчера ко мне приходил полицейский комиссар, ведущий расследование причин катастрофы. Он рассказал обстоятельства моего спасения, объяснив, что англичанин, некий господин Смит, привез меня в госпиталь прямо с места аварии. Предупредив, что я могу испытать шок, полицейский показал фотографии с места события. Однако напечатанные на глянцевой бумаге изображения и нарисованная от руки схема расположения обломков не стали для меня откровением – все это я уже видел спустя несколько минут после падения самолета.
Действие обезболивающего укола закончилось, боль снова вернулась и мысли стали путаться. Бедная Фелисити, она не заслужила подобной смерти. Никто такого не заслуживает. Коллеги-индийцы имеют большие семьи, и надо им помочь. Остаться без кормильца в этой стране – вот настоящая катастрофа. Но сначала нужно самому встать на ноги.
Мне снова захотелось испытать острое чувство свободы и отрешенности от бренного тела, ничем не стесненный полет, происходящий за гранью бытия, но все же связанный с материальным миром незримыми нитями. Наверное, я даже смог бы снять с шеи погибшей Фелисити золотую цепочку – настолько осязаемым был увиденный мною мир.
Стараясь не думать о боли, я полной грудью вдыхал запах распускавшихся за окном тропических цветов и слушал далекие гудки автомобилей. Я сомкнул веки, и постепенно перед моим мысленным взором возник глубокий колодец из черного, замшелого камня, на дне которого крошечной яркой точкой отражалось лазурное небо.
Взгляд скользил по стенам колодца, углубляясь все дальше и дальше от поверхности, оставляя позади все посторонние звуки и краски. Глубина раскручивалась перед мысленным взором, подобно пестрому калейдоскопу, вспыхивая угольно – черными и ярко-голубыми искрами. Моё тело как будто наливалось силой, к ногам возвращалась чувствительность, и я представил, что могу сам встать с кровати.

 
Герберт: Иван Грозный. Москва, Кремль, март 1582 года


Я представил, что могу сам встать с кровати, и внезапно понял, что нахожусь в непривычном для последних дней сидячем положении. Боль в спине поутихла, перестали бить молоточки в вывихнутом плече. Приоткрыв глаза, я вздрогнул, ощутив себя в незнакомой, чужой обстановке.
Пахло свечным воском, полынью и яблоками. Прямо напротив меня располагалась обитая железными полосами низкая дверь, справа в каменной стене возвышалось стрельчатое окошко с мозаичным стеклом, сквозь которое робко пробивался сумеречный свет. Глаза постепенно привыкали к полумраку сводчатого помещения, озаренному несколькими десятками толстых, потрескивающих свечей. Откуда-то тянуло сквозняком, и колеблющееся пламя отбрасывало на стены причудливые тени. Поёживаясь от озноба, я перевел взгляд вниз.
Темно-вишневый, чуть побитый молью бархат расшитого золотым позументом одеяния. Из отороченных собольим мехом рукавов высовываются старческие кисти с опухшими суставами пальцев. Два массивных золотых перстня на правой руке и три – на левой, запястье которой охватывал кожаный шнурок с висящим на нем медным крестиком. Неужели это мои руки?
– Что изволите, государь-батюшка? – услышав молодой, приятный женский голос, я вдруг испытываю неведомое доселе потрясение. С глаз будто спадает пелена, и я понимаю, что никакого Герберта фон Шлиссена не существует. Я – русский царь Иван IV Васильевич, восседающий на троне в малой Кремлевской зале.
Я знаю, что в 51 год выгляжу глубоким стариком. Мое лицо испещрено морщинами, под глазами огромные мешки. Слабое зрение заставляет меня всё чаще прищуриваться, но при этом все равно заметно, что левый глаз больше правого. Тяжелый нос потомка Палеологов, брезгливо-чувственный рот, окаймленный рыжей, с черным оттенком бородой – это лицо отражается в висящем справа от двери серебряном зеркале. Отложения солей в позвоночнике почти превратили меня в окаменелость – каждое движение причиняет страшную боль, вынуждая ходить сгорбившись, шаркая ногами в кроваво-красных, подбитых серебряными подковами, сапогах.
Я поднимаю тяжелую после сна голову и бросаю прищуренный взгляд влево, где у выложенной изразцами стены стоит моя последняя жена. Молодая государыня Мария Федоровна, в девичестве Нагая, отчего-то выглядит испуганной, но всё равно очень хороша собой.
Ее русые, с пепельным отливом волосы убраны в расшитый золотыми нитями платок из тонкого полупрозрачного шелка. Красивая, статная двадцати девятилетняя царица одета в широкую голубую ферезею  с длинными, стянутыми в запястьях рукавами, застегнутую дюжиной золотых пуговиц. Голову Марии венчает шапочка из синей парчи, унизанная крупным жемчугом.
На изразцовую стену падает тень пюпитра, на котором лежит застегнутая Библия и бронзовый колокольчик. Я протягиваю к нему левую руку, но не успеваю позвонить – дверь со скрипом распахивается, и в залу входит думный дьяк Висковатов. Поклонившись у порога в пояс, он подходит ко мне и, снова согнувшись, протягивает на вытянутых руках кованный серебром ларчик.
– Государь, спешу молвить, что повеление твое выполнено неукоснительно и в срок! Все готово, как ты и приказывал! – редкая бородка дьяка воинственно топорщится, а круглые совиные глазки раболепно глядят на своего государя.
– Подожди, дьяк. Негоже царице оставаться одной. Позови-ка сюда стрельца! А ты, государыня, присядь, не закончили мы еще разговор, вишь, сморило меня,– я недобро усмехаюсь. – Яблок поешь, что ли, раз скоромная пища не мила!
– Сам неси, чай, не переломишься! – говорю я, отстраняя ларец, с трудом поднимаюсь с трона и жестом указываю дьяку на дверь.

 
Ульрих Шмидт. Вадуц. Лихтенштейн. 15 февраля 1980 года


С трудом поднявшись из-за пишущей машинки, я бросился к графину с водой и выпил добрую половину. У меня началась паника. Я внезапно понял, какие важные вопросы я не задал во время нашего десятидневного общения тому, кого я называю в настоящем романе Гербертом фон Шлиссеном! И ведь, мне казалось, что все совершенно ясно в его истории. Все было абсолютно понятно до тех пор, пока я не сел непосредственно писать эту книгу.
Полгода назад я закончил свой очередной исторический детектив «Три кровавые лилии» о перипетиях и интригах королевского двора во Франции. И моя книга через неделю уже должна увидеть свет. Издатель приготовил весьма дорогую презентацию книги, включая встречи с читателем, фуршеты и автограф-шоу.
Я уже потихоньку обдумывал сюжет нового романа, идея была неплоха, но что-то в сюжете не вязалось. Несмотря на это, я был безмятежен и доволен жизнью, когда раздался звонок из приемной моего будущего заказчика, и мне было предложено срочно выехать на встречу с ним. Это событие изменило мои планы настолько, что я, сказавшись больным, проигнорировал все рекламные мероприятия издательства, рискуя в будущем наскочить на проблемы с изданием моих новых книг.
Во-первых, гонорар. Мне была предложена сумма минимум в пятьдесят раз превышающая мой доход за «Лилии», правда, обремененная обязательством хранить полученную информацию в строжайшей тайне, и самая главная неприятность: я должен отказаться от своего имени на обложке будущей книги!
Во-вторых, конфиденциальность. Наша встреча была обставлена, как тайное свидание агента с резидентом иностранной разведки в каком-то шпионском боевике. Я стоял у мюнхенской ратуши со свежим номером «Абенд цайтунг», когда ко мне подошел некто и, озираясь, предложил проследовать к автомобилю. Я сел на заднее сиденье «БМВ», где тотчас возник молодой человек, назвавшийся Джоном Смитом. Он попросил надеть на глаза непроницаемую черную повязку и постараться заснуть, так как дорога предстояла достаточно долгая – около двух часов. Попетляв по улицам Мюнхена, видимо, чтобы сбить меня с толку, автомобиль выехал на автобан. Мне показалось, что мы едем куда-то на север в сторону Нюрнберга. Конечно, я не мог заснуть всю дорогу, предвкушая самое волнующее приключение в своей довольно серой жизни. Когда мы добрались до места назначения, меня под руку препроводили в дом и сняли повязку с глаз. В полумраке огромной и несколько готичной гостиной я наконец увидел своего заказчика. Это был еще совсем не старый человек лет сорока пяти в черной маске Мистера Икс, в инвалидном кресле-каталке какой-то новомодной конструкции с мотором. Говорил он мягким спокойным голосом, практически не жестикулируя. «Мое почтение, дорогой герр Шмидт. Прошу покорно извинить меня за доставленные неудобства. Меня зовут Герберт фон Шлиссен», – представился он. Весьма интригующее начало для написания романа!
В-третьих, сюжет. Это что-то невероятное, я даже затрудняюсь определить жанр: наверное, этот роман можно назвать мистическим психологическим триллером, хотя я не до конца уверен в правильности данной дефиниции. Но содержание будущего произведения потрясло меня до глубины души. Я бы, ни на секунду не сомневаясь, поменял бы свою скучную и размеренную жизнь на те приключения, которые свалились на голову моего заказчика, Герберта (мне нравится это имя: так звали моего отца!). И пусть он перенес жестокие удары судьбы и сейчас находится в кресле-каталке беспомощный и потерявший близких, но что это за человек! Настоящий титан.
В-четвертых, время. На ознакомление с историей моего героя мне дается всего лишь десять дней по восемь часов каждый, в течение которых я могу задавать ему любые вопросы и пользоваться диктофоном. Я не имею права выходить куда-либо за пределы моей комнаты, кроме, разумеется, гостиной, где происходит наше общение, и столовой, причём во время разговора окна должны быть полностью занавешены тёмными шторами. По истечению этого срока любые контакты с заказчиком запрещены! Мне был перечислен аванс в размере тридцати пяти процентов суммы контракта, остальное я получу по завершению своей работы у доверенного лица Герберта, его близкого друга Джона Смита, которого он почему-то называл Странником.
Я был страшно, заинтригован – и, разумеется, согласился! Не в последнюю очередь этому способствовала объявленная мне сумма гонорара. Да и теперь я нисколько об этом не жалею.
Я очень рад знакомству с Гербертом и тому, что судьба сделала мне такой бесценный подарок. Этот роман станет моим самым великим произведением. В нем будет все: и ненависть, и любовь, и боль, и предчувствие великих открытий, и философские размышления об устройстве мироздания. Тут будут яркие приключения и неожиданные повороты повествования, погружение на дно моря и в давно минувшие эпохи, а также мистическая, непостижимая Тайна. Конечно, имена действующих лиц, в том числе главного героя изменены, равно как и некоторые географические названия тоже. Читатель будет потрясён, узнав, что практически все описанное в книге произошло на самом деле!
Работа продвигалась довольно споро, моя муза шепотом усердно подсказывала мне новые строки, пока я не дошел до этого самого момента. Вот тут я страшно занервничал, поняв, что нахожусь в тупике и не смогу написать далее ни строчки. Я заметался и даже решился попробовать еще раз поговорить с моим заказчиком вопреки условиям нашего договора. Но ведь мне даже не известно ни его имя, ни название его имения, в котором я провел незабываемые десять суток, интервьюируя своего главного героя! Тайна манила меня и требовала найти разгадку. Я захотел почувствовать себя знаменитым детективом, этаким Шерлоком Холмсом, распутывающим очередное невероятное дело.
Неделю я провел в Мюнхенской библиотеке, закопавшись, как крот, в пыльные фолианты, пытаясь пролить свет на загадку личности моего визави. Я сразу понял, что никакого сельскохозяйственного концерна «Шлиссен» не существует, хотя мне в гараже замка был тогда с гордостью показан первый трактор, якобы выпущенный еще при отце Герберта, с большим овальным шильдиком «Shliessen» на капоте. Далее я стал искать моего нового знакомого среди выпускников мюнхенского университета, членов охотничьих клубов, в Бархатной книге древнейших дворянских родов Баварии и тому подобное. Но тщетно. Слишком отрывочны были мои сведения о нем, и около двух десятков различных фотографий могли бы быть изображениями человека в маске, беседовавшего со мной.
Тогда я решил начать поиски фамильного имения господина «фон Шлиссена». Конечно, находясь там, я тайком отодвигал тяжелые портьеры и подглядывал в окна. Я запомнил тенистый парк, которому наверняка более двух сотен лет, и красивое озеро метрах в тридцати. И тут меня ждал, наконец, успех. Я нашел его в толстенной энциклопедии родовых поместий и замков Баварии. Оказалось, что это Альтес Шлосс, построенный в середине XVIII века и расположенный совсем неподалеку от Нюрнберга в местечке Хёфлесс. Сгорая от нетерпения, я поспешил туда. Каково же было мое удивление, когда привратник, встретивший меня, спросил, сколько гостей будут присутствовать на свадьбе, и какое количество из них будет проживать в замке. Я пробурчал в ответ что-то невразумительное и попросил проводить меня внутрь.
Да, конечно я был именно здесь. Убранство подготовленной к мероприятию гостиной сильно изменилось, но это точно была та самая комната, где мы беседовали с Гербертом, а за окном виднелось то же озеро и тот самый парк. Я поинтересовался у управляющего о недавних арендаторах, и тот удивленно пожал плечами. Чувствуя себя неловко, я поспешил распрощаться.
Отчаявшись, я связался с молодым человеком по имени Джон Смит, и попросил о срочной встрече, где вместо ответов на вопросы услышал лишь один добрый совет. Ну что же, последую ему!
Дорогой мой и возлюбленный читатель! Тебе придется тебе смириться с тем, что в канву исторической правды кое-где будут вшиты мои лоскуты художественного вымысла. Для этого романа я выбрал себе псевдоним Ульрих Шмидт, и под этим именем я буду к тебе обращаться. В добрый путь!


Сезарио Маркес Венга. Буэнос-Айрес, Аргентина, май 1976 года


– Мое новое ток-шоу? Что же, отец, в добрый путь! Я не хочу иметь к этому никакого отношения! Мне надоели эти толстые напыщенные коровы, мучительно изображать свой неподдельный интерес, задавать им дурацкие вопросы и слушать их еще более идиотские ответы! Я не собираюсь зарывать в землю свой талант художника даже ради карьеры телеведущей на твоем замечательном канале! – дочь положила трубку телефона, даже не попрощавшись.
Что ж, этого следовало ожидать. Ребекка выросла слишком самостоятельной, научилась зарабатывать сама, почувствовала вкус денег. В этом моя вина – девочка росла без матери, и я пытался воспитывать дочь сам, не решаясь привести в дом мачеху. Вероятно, поэтому у неё сформировался почти мужской характер. Я знал, что в душе она желала материнской любви и опеки, но всячески это отрицала, в том числе и себе самой.
Я обрадовался, когда семь лет назад в гимназии для девочек Ребекка познакомилась с Фелисити. Они сразу стали подругами, и я надеялся, что мягкая, покладистая Фелисити сможет сделать мою дочь более женственной. Ребекка выросла настоящим лидером, она позволяла себе дерзости в отношении учителей, и только мои регулярные финансовые вливания избавляли её от угрозы быть исключенной из гимназии.
Резкая, напористая Ребекка сразу же принялась опекать застенчивую Фелисити, защищая от издевок одноклассниц, считавших её белой вороной. Сама того не осознавая, Ребекка хотела дать ей то, чего сама была лишена – материнскую, женскую любовь. Но со временем эта любовь приняла неожиданный характер…
 Каникулы девочки проводили вместе, неделями жили то в нашем доме, то у родителей Фелисити. Они практически всё время находились рядом друг с другом, и моя дочь была счастлива. Однако дети взрослели, и со временем столь близкие отношения между двумя взрослыми девушками стали казаться странными. Решив развеять свои сомнения, я обратился к знакомому психологу. Он рассказал мне, как нужно разговаривать с дочерью на столь щекотливую тему.
Ребекка рассказала мне всё. Уже год, как их дружба переросла в любовь, а общение – в физическую близость. Это даже возвышало дочь в собственных глазах. Теперь у неё была Фелисити, которую она любила, по её словам, «больше жизни», поэтому противоположный пол её совершенно не интересовал. При этом она не чувствовала себя ущербной и даже гордилось своей необычной связью.
Я был шокирован её признанием. Моя дочь оказалась поклонницей однополых отношений, а Аргентина отнюдь не славится широтой взглядов, как Америка или Европа, так что Ребекке придётся здесь нелегко.
Я успокаивал себя тем, что подобное поведение дочери присуще в той или иной степени всей современной раскрепощенной молодежи. Однако спустя полгода об их чувствах узнала мать Фелисити, ревностная католичка сеньора София. Желая оградить дочь от греховной связи, она со скандалом увезла её в Санта Росу, подальше от моей дочери.
Будучи обеспеченным человеком, я владею несколькими печатными изданиями, телевизионным каналом, двумя радиостанциями и даже модельным агентством. Благодаря своей толерантности и способности балансировать буквально на кончике ножа мне удавалась сохранять своё положение в высшем обществе Аргентины при любой власти. Наш дом часто посещают представители аргентинской богемы – художники, писатели, артисты, журналисты, модели, чьи фотографии украшали обложки самых дорогих журналов, а имена были у всех на слуху.
Я видел свою дочь известной актрисой: зеленоглазая, русоволосая, стройная, с живым темпераментом и приятным голосом. После гимназии дочь перепробовала множество занятий. Я помог ей сняться в нескольких рекламных роликах, выступил спонсором национального песенного конкурса, где Ребекка пару раз выступила как певица. Она долго занималась в студии дизайна модной одежды, пока, наконец, Антонио не помог ей сделать выбор в пользу профессиональной студийной фотографии.
Дочери нравилось делать снимки эффектных аргентинских красавиц, занятых в области высокой моды, на эстраде или в кино. Ребекка отдавала предпочтение исключительно женщинам – ослепительные красавцы, настоящие мачо, её не интересовали. Постепенно изготовление оригинальных портфолио и альбомов для кинопроб стало её постоянным занятием. Ребекка сделалась настоящим мастером портретной съемки, и дочь стали приглашать на фотосессии публичные особы из других стран Латинской Америки – Перу, Чили, Уругвая, Венесуэлы и Гаити.
Это было неплохо, но я считал, что такая творческая натура, как Ребекка, заслуживает лучшей участи. Я ожидал от неё большего и хотел, чтобы лицо моей дочери стало знакомо каждому аргентинцу.
Я решил, что помогу Ребекке стать известной телеведущей, и специально для неё создал ток-шоу для домохозяек, аналогичное тому, которое еженедельно транслировал один из самых популярных телеканалов США. И вот теперь, после нескольких выпусков, завоевавших неплохой рейтинг, она отказывается в нём участвовать.
Ее, видите ли, «бесят эти дурацкие коровы!». Да, они и меня тоже бесят, но что теперь делать? Два миллиона песо выброшено на ветер! Дочь предлагает на роль ведущей свою возлюбленную красотку Фелисити. Ну что ж, стоит попробовать, девчонка действительно хороша!


Герберт: Иван Грозный. Подземелье Кремля, царская Либерея, март 1582 года


А девчонка и правда хороша! – думал я, вспоминая юную Прасковью Годунову, которую ее троюродный дядя Борис показал мне давеча, – глаза огромные, с поволокой, тело налитое – и это в неполные семнадцать-то лет! Но нет, сейчас нельзя – наследник Руси теперь важнее царских прихотей. И пусть царице не достает огня, зато она носит под сердцем царевича, я это доподлинно знаю. Потому главное ныне, чтобы она была покойна.
Удары тяжёлого посоха гулким эхом отдавались от каменного свода подземного лабиринта. Впереди маячила сутулая спина дьяка, под мышкой которого был зажат ларчик с ключами, а в правой руке нещадно чадил масляный факел.
– Не мог загодя светильники разжечь? – я махнул посохом на бронзовые лампы, развешенные вдоль стен на равном расстоянии.
– Помилуй, государь, спешил! Не сообразил, батюшка-царь! – Висковатов, обернувшись, мелко покивал головой.
«Мокриц развел, поганец!», – я снова собрался возмутиться, но откуда-то всплыла мысль, что укорять дьяка уже бессмысленно.
Тяжело ступая по каменному лабиринту, я вспомнил, как вернувшись неделю назад из Александровской слободы, отдал дьяку распоряжение подготовить секретное хранилище для самой большой своей ценности – византийской библиотеки Либереи. Почти три десятка лет я возил библиотеку вместе с царским двором, ибо непомерно дорожил собранием мудрости древних. Она побыла со мной в Коломенском, в Александровой слободе и даже в Вологде. Теперь же пришло время вернуть её на место, в Кремль.
Либерею привезла в Москву из захваченного турками Константинополя последняя византийская принцесса Софья Палеолог. Бесценные тома и свитки послужили ее приданным, когда она выходила замуж за моего деда, Великого князя Московского Ивана III. Библиотека представляла собой настоящее сокровище, кладезь мудрости десятков и сотен поколений. Специально для строительства под Кремлем секретного тайника-хранилища бесценных фолиантов мой дед пригласил из Италии известного зодчего Аристотеля Фьораванти, который по завершению своей работы пропал неведомым образом. Я надеялся, что сосредоточенные в Либерее знания когда-нибудь помогут мне исцелить свой дух и тело...
Висковатов надавил на отполированную мраморную пластинку, и массивная дубовая дверь под действием спрятанных в стене блоков и противовесов медленно отползла в сторону. Запнувшись о высокий порог, я вслед за дьяком вошел в книгохранилище.
Вдоль стен было рассыпано сено, и я машинально пошевелил его концом посоха, чтобы проверить сухость. Книги и свитки боялись влаги – пергаментные страницы разбухали, письмена растворялись и превращались в мутные чернильные разводы.
Когда я, двадцатилетний царь Всея Руси, впервые попал сюда, моему гневу не было конца и краю. Не знамо по чьей вине, хранилище оказалось в ужасном состоянии. По стенам бурыми цветами расползлась плесень, а чистейший просеянный речной песок, которым был усыпан пол, промок в некоторых местах почти на вершок. Но самым страшным было то, что в библиотеке завелись крысы!
Призвав духовных лиц, я обязал их провести полную перепись библиотеки, а поврежденные экземпляры сложить отдельно, дабы по возможности в будущем восстановить. Зная нерадивость ближних бояр, я решил впредь, выезжая с обозом из Кремля, брать Либерею с собой – целее будет.
Сейчас библиотека насчитывала несколько тысяч драгоценных томов в переплетах из золотых пластин, воловьей кожи, раскрашенного пергамента, инкрустированного драгоценными камнями, с замками и без, с тяжелыми палисандровыми обложками-створками, украшенные перламутром и бронзовыми шнурами-завязками. Были здесь и древние папирусы, прикрепленные к пальмовым шестам длиной около трех локтей, свитки, спрятанные в тубусы с завинчивающимися крышками, книги-малютки размером с мужскую ладонь и гигантские тома весом в полтора пуда.
Висковатов проделал большую работу. Вделанные в стены камеры для книг устлали шелковой тканью, а застеклённые дубовые рамки, служившие дверцами, отполировали и покрыли воском. Сокровища библиотеки были расставлены по местам, в чем я убедился, приоткрыв дверцу одной из ниш. В центре хранилища находился массивный мраморный стол и две мраморные же скамьи с подлокотниками, с торца стола стояло кресло из красного дерева с затейливой резьбой, правого напоминавшее царский трон.
– Сам все сделал или помогал кто?
– Сам, батюшка, все сам, как ты и велел! Ни одна живая душа не знает об этом месте! Кто сам помер, а кого и… – Висковатов потупил глаза.
– За это хвалю! – дьяк поклонился, услышав эти слова от обычно скупого на похвалу государя. Оглядев помещение ещё раз, я не заметил ничего необычного и прикрикнул на стоявшего столбом дьяка:
– Давай показывай, иль забыл, зачем сюда пожаловали?
Мое внимание предельно обострилось. Буквально на мгновение снова став Гербертом, я почувствовал приближение к тайне, которая сможет оказать влияние на мою последующую жизнь.
Висковатов открыл шкатулку и показал ключ, отличавшийся от остальных длинной ножкой с двойной, фигурно вырезанной бородкой.
– Где нашел? – я подцепил диковину длинным ногтем.
– А вот, государь, как приказал ты привести всё в порядок, стал я ветхие книги просматривать, те, что ты с собой не брал, и нашёл среди них записи италийские, – дьяк взял со стола малую стопку пожелтевших пергаментных листков, прошитых кожаным шнурком.
Поднеся их вплотную к глазам, я разглядел внизу первой страницы, под начертанным планом книжного хранилища, написанную латынью подпись архитектора – «Ридолфо Аристотеле Фьораванти».
Дьяк продолжал: – Видишь, государь, стена тут зачернена пером, а под ней крестик малый – так то не крестик, а ключ! Этот самый, что оставался не знамо от чего. Стал я все камеры оглядывать, под одной и скважина сыскалась.
Подойдя к стене за креслом, Висковатов вставил ключ в едва видимое отверстие и повернул его. Рядом с крайней камерой в стене образовалась ниша – я не успел заметить, повернулся ли закрывавший ее камень, или просто исчез.
Дьяк зажег стенную лампу, и я невольно прикрыл глаза – в нише, на подстилке из синего рытого бархата, покоился древний Свиток. Я подступил ближе и обеими руками достал диковину. Свет упал на нее, и в руках будто вспыхнул зеленый костер.
Свиток представлял собой полосу тонкой воловьей кожи, намотанную на валик с рукоятями из чистого золота. В рукояти были вделаны крупные, продолговатые изумруды сложной огранки, расположенные в определенном порядке, а края свитка заправлены в диски спиральной формы, ограничивающие валик с обеих сторон. Свободным оставался лишь небольшой фрагмент пергамента с нанесенными на него клиновидными значками. Они были расположены так плотно, что казалось, вот-вот соскочат с листа.
Определить цвет слегка потускневших чернил было невозможно – буквы казались то огненно-красными, то угольно-черными, отливали темной синевой и болотной зеленью. Край Свитка, выступавший наружу, был неровным, как будто от него оторвали узкую полоску. Я потянул за него, но вытянуть пергамент не удалось. Видимо, для чтения свитка необходимо было высвободить какую-то хитрую пружину.
– Сам-то что думаешь? – я взглянул на Висковатого.
– Думаю, государь, что вещь эта великую ценность имеет! Не зря её дед ваш, Иван III, в тайнике прятал! Кабы не записи эти да ключ – вовек не сыскать! – дьяк замялся. – Должен я молвить тебе, государь, что когда взял я сей свиток в руки, тотчас одолели меня мысли горестные, тоскливые. Опасаюсь, как бы ни было в нём чар колдовских!
Я уже собирался поместить Свиток обратно в нишу, как внезапно меня будто накрыло волной неизбывной печали, вызванной тягостными воспоминаниями…
Перед глазами одна за другой проплывали картины, от которых в сердце рождалась острая боль. Вот бояре с волчьими мордами грабят царскую казну, стуча сапожищами, тащат на себе тюки с посудой и мехами, а я, девятилетний царевич, в тесном тулупчике, с непокрытой головой стою у подножья лестницы, ведущей на женскую половину царского терема…
Вот Шуйский, в распоясанной шубе, полулежит на лавке в опочивальне, закинув ноги в грязных сафьяновых бурках на царское ложе. Вот он же, запустив обе руки в палисандровую, украшенную жемчугом и яхонтами укладку, перебирает украшения моей покойной матушки.
Венчание и свадьба, февральская стужа 1547 года, гулкий, ярко освещенный тысячами свечей Успенский собор. Мне 17 лет, а рядом стоит невысокая, стройная красавица Анастасия Романовна, данная мне Господом жена, самая любимая и самая близкая…
Треск обрушившихся сходен перед Кирилло-Белозерским монастырем, заполошный крик няньки, барахтанье свалившихся в воду ближних бояр Захарьиных-Юрьевых, ведших ее под руки от струга на берег. Захлебнувшийся младенец, которого эта дура кормилица так и не выпустила из рук…
Себя бояре спасали, не царского наследника. Всегда спасали только себя.
Холодна Шексна, только сердце моё еще холоднее. Очерствело оно со смертью младенца Дмитрия Ивановича, первого русского царевича…
Вот молодая царица вышивает в светлице парсуну , а вот она же возлежит на смертном одре в Коломенском, с побелевшими, как бы стершимися чертами лица. Её темно-русая коса простирается вдоль тела, подобно бескрылому аспиду. Уморили бояре царицу, ибо ненавидели ее лютой ненавистью. Рабой называли, не ровней себе и дочерям своим. Молвили после – в разврат царь ударился. Да если бы склонен был к бесовским развлечениям, разве спешил жениться? И во второй раз, и в третий. Но царицы умирали бездетными, и лютое чувство одиночества снова и снова охватывало меня, вызывая приступы безрассудного гнева.
Один родной человек был, наследник Иван Иванович, только вот жен выбирал себе неспособных к зачатию. За красоту выбирал да за родословие, а надо бы – за здоровье.
Накричал я на сына, посохом замахнулся, убить был готов родную плоть и кровь ¬– а все из-за бояр нашептывающих та науськивающих царевича. Тебя, мол, батюшка до зрелых лет все за отрока считает, к делам государственным не допускает, совета не спрашивает, будто вечно править намерен. Всё на глупости подбивали, то Крым иди воевать, то Псков. А может, и не глупости – вдруг погибнет наследник на поле бранном. Как мать уморили, так и сына погубить чаяли.
Не простил я себе, что прогнал сына, не убедил в неправде боярской. А спустя малое время заболел царевич Иван тяжко, и угас в одночасье.
И ныне не у кого просить мне помощи, кроме как у Господа. Дожить бы до рождения наследника, воспитать его будущим Государем! А иначе – конец всему. Седьмая царица, уж найдут бояре к чему придраться. Решат наш брак незаконным, сошлют Марию Федоровну в монастырь, да и освободят престол под своего ставленника. Разрушат все, что я годами строил, продадут иноземцам страну, сами до смерти передерутся.
Ничего не боятся бояре, грешат, не страшась наказания! Научил бы меня Господь, как заставить их жить в страхе Божьем…
Встряхнув головой, я попытался сбросить наваждение. Стоило мне опустить Свиток обратно в тайник, как мучительные воспоминания растворились белым облачком морозного дыхания. Господи помилуй, спаси и сохрани! – я облегченно перекрестился. Убрав Свиток, вытащил из скважины ключ и спрятал его в шкатулку. Оглядев Либерею в последний раз, я взял шкатулку вместе с записями Фиораванти и направился к выходу.
В молчании проследовав подземным лабиринтом и приблизившись к покоям, я пропустил дьяка вперед. Войдя в дверь, тот полуобернулся ко мне, протянув руки к шкатулке. В тот же миг возникший за спиной Висковатого стрелец накинул ему на шею удавку. Резким движением дюжий детина дернул за концы прочной воловьей жилы, и дьяк беззвучно осел на пол.
Молодая царица вскрикнула, и, вскочив с лавки, опрокинула поднос с яблоками. Тяжелые красные и желтые плоды покатились по навощенному полу.
– Ну-ка! – я прикрикнул на молодую супругу, которая побледнев, прикрыла рукой уста и, казалось, вот-вот лишиться чувств. – Дьяк от трудов праведных сознание утратил, всего и делов!
Между тем стрелец взвалил тело Висковатого на плечо как тряпичную куклу и с трудом протиснулся с ношей в низкую дверь. Затворив за ним засов, я обернулся к Марии.
–Батюшка твой, чай, и не такими делами занимался! – став тестем государя, воевода Федор Федорович Нагой пытался бороться за влияние с Борисом Годуновым, но оказался гораздо глупее последнего.
– Девок покличь, пусть приберут тут. Да гляди у меня веселей! Тоску нагоняешь, молодая. Али чувствуешь что недоброе? – я пристально взглянул на жену.
– Нет, государь, неможется мне слегка, – на втором месяце беременности Мария временами чувствовала приступы тошноты и слабость.
Хотя какая тут слабость! Недовольство скрывает своё, мол, совсем забыл государь супругу. А как не забыть, коль супружеский долг исполняет холодно, будто повинность какую. До сих пор брезгует, помню, как замуж не хотела за меня идти! Думал я, надежу и опору в ней обрету, сердце согрею любовью да лаской, но не судилось. Пора бы новую жену искать, но нельзя – наследника носит, он сейчас для государства важнее всего!
– Так вот, царица, повторю: твое дело – наследника носить, да о здравии моем денно и нощно молиться. Не станет меня – и вам не жить. Узнаю в другой раз, что с отцом своим дела царские да обычаи обсуждать беретесь – сошлю в монастырь на веки вечные. Не вашего ума дело! – я стукнул посохом об пол и пошатнулся – пульсирующая, дергающая боль пронзила спину.

Продолжение следует...