Глава 5

Глава 5.

Путешествие лабиринтами истории


В ней мы узнаем о предопределенности и Миссии, о предвзятости исторической науки и мести Марии Нагой, учёный араб отправляется на поиски, а между Ребеккой и Фелисити происходит разрыв


Абу Мухаммад ибн Юсуф. Москва, Кремль, апрель 1582 года


– Великий Государь, я уверен, что насильственная попытка извлечь пергамент из Свитка ни к чему хорошему не приведёт!
– То есть тебе не под силу не только прочитать, а даже и развернуть пергамент? Тайный механизм не даёт?
– Воистину так, Великий Государь! – я стоял перед царским троном, почтительно согнув спину. – Большая тайна сокрыта в письменах, которые, по велению Аллаха, Милостивого и милосердного, явили передо мной имена ангельские и дьявольские! Несомненно, сей Свиток был изготовлен в древнем Вавилонском царстве. Прочесть пергамент сможет только тот, кто знает секрет хитроумного механизма, и тогда Свиток сам развернётся перед глазами знающего!
– Кто же, по твоему разумению, способен на такое, и где его сыскать? – Иван Грозный с прищуром глянул на меня.
– Думаю, Великий Государь, разгадку нужно искать в Персии! Но сейчас, как мне известно, Сефевидское государство воюет с Османской Империей, и добраться туда будет нелегко, да и дорога опасна. Если бы я мог заручиться поддержкой Великого Государя! – и я почтительно согнулся еще ниже.
– Будет тебе поддержка всяческая, коли возьмешься за это дело! Продолжай!
– Великий Государь, в Персии мне известны хранилища манускриптов, посвященных мистическим реликвиям древности. Знаком я и с мудрецами, чья ученость снискала им почет и уважение самого Шаханшаха, да пребудет с ним милость Аллаха! Однако, как я уже сказал, подобная поездка трудна и опасна.
Государь ненадолго задумался. По-видимому, он не находил иного способа разгадать тайну Свитка, кроме как отправить меня на поиски в далекую Персию.
– Слушай мою волю, Абу Мухаммад! Даст мне Господь – и я дождусь твоего возвращения, а то что-то недужится! Поручаю тебе написать Шаху Мохаммаду I от моего имени подорожное письмо, что, дескать, Государь Всея Руси и прочая, и прочая, просит его оказать тебе, как моему посланнику, всяческую помощь в трудах научных. Я же подпишу его собственноручно и скреплю царской печатью.
Только помни – что бы ты ни делал, истинная цель поисков должна оставаться в тайне! Также даю тебе на дорогу золота, сколько скажешь, коней ездовых и обозных с припасом, и стрельцов, чтоб сопроводили тебя в безопасности до южной границы.
Сроку даю тебе от силы год, и по возвращению обещаю награду щедрую и великую! Ты же поклянись именем Аллаха, что будешь стараться узнать секрет механизма всеми возможными способами, а коли понадобиться, то и золота на мудрецов не жалей!
– Великий Государь, долог путь в Персию! И поиски нужно вести не спеша, с подобающей тщательностью! Опасаюсь я, что за год не обернусь! – и я широко развел руками в знак сомнения.
– Будь по твоему, не стану гневаться, коли вернешься и через полтора. Но не более! – Государь стукнул в пол концом посоха. – А еще лучше – возвращайся до того срока. Второй раз говорю – прибудешь с разгадкой, озолочу! Так что отправляйся в путь, как только дороги от снега откроются!
– Слушаю и повинуюсь, Великий Государь. Клянусь Аллахом, милостивым и милосердным, что постараюсь достигнуть заданной цели! – со всем почтением я отвесил земной поклон и покинул царские покои.
Улыбаясь своим мыслям, я медленно пробирался на Арбат через тающие сугробы. Быть может, через месяц-другой мои ноги омочат ласковые волны Аравийского моря…

 
Герберт фон Шлиссен. Каса до Сол, Агонда Бич, Гоа, Индия, декабрь 1978 года


Ласковые волны Аравийского моря денно и нощно набегали на песчаный пляж, поросший кокосовыми пальмами. Казалось, само время перетекает мириадами секунд в песочных часах вечности. Возможно, наступит миг, когда небесные склянки будут перевернуты невидимой рукой, и время потечет вспять…
– Герберт, не стоит читать на солнце! – Мария спустилась по ступенькам во двор старинного особняка, построенного в мавританском стиле потомками португальских колонизаторов. Его изысканный фасад украшали витые алебастровые колонны, балконы скрывались за резными решетками, а по углам располагались зубчатые башенки. Разбитый вокруг небольшой парк отгораживал нас от людской суеты и расположенного в десяти минутах ходьбы побережья Индийского океана.
Я купил этот особняк через три недели после операции. Еще две недели пришлось ждать, пока здесь завершат косметический ремонт, а моя спина настолько придет в порядок, чтобы я смог выдержать тридцатичасовое путешествие на поезде до Гоа. О том, чтобы лететь из столицы на побережье Аравийского моря самолетом, не могло быть и речи.
Поселиться здесь на время моей реабилитации посоветовал Странник, он же и выбрал этот дом, показав нам более дюжины цветных фотографий. Боль в спине временами утихала, и я мог в такие минуты полностью сосредоточиться на своих мыслях. Мне хотелось поскорее разобраться в недавних событиях и понять происходящие во мне перемены.
Еще в госпитале я заказал с десяток художественных и исторических книг, посвященных личности Ивана Грозного. Уже здесь, на Гоа, я с жадностью поглотил огромный объем противоречивой информации, из которой смог сделать вывод – некие могущественные особы были заинтересованы в том, чтобы о первом русском царе Иване IV Васильевиче сложилось стойкое негативное мнение. В наше время это назвали бы антирекламой, целью которой было очернить образ государя перед потомками. В этом преуспели и современники царя, и иноземные борзописцы-злопыхатели, и научные мужи государства Российского, внёсшие свою лепту столетия спустя. Образ Ивана Грозного в литературе нельзя было назвать даже неоднозначным – нет, он определенно должен был вызвать у потомков стойкое неприятие.
Тиран, деспот, садист, развратник, отравитель жен, покровитель дьявольской опричнины, казнивший тысячами безвинных бояр, и наконец, убийца собственного сына. Непонятно, как такого антихриста могла выдержать земля, а главное, за какие грехи народу был послан столь жестокий самодержец?
К счастью, имеются труды историков и свидетельства очевидцев, которые рисуют совсем другую картину. И она не могла не вызвать сострадания к судьбе этого великого человека, старательно оболганного перед всем миром.
Я отчетливо ощущал свою тонкую связь с этой незаурядной личностью русского царя, и эта вопиющая историческая несправедливость в его оценке современной наукой воспринималась мною как глубоко личная проблема.
Я размышлял об этом, когда увидел мою заботливую Марию. Сидя в удобном плетеном кресле перед небольшим письменным столиком с поверхностью из толстого синтетического стекла, под сенью раскидистого дерева кешью, я с улыбкой смотрел на моего ангела-хранителя. Уже опускался вечер, и солнце располагалось так, что его лучи пронизывали крону индийского ореха и падали как раз на страницы раскрытой книги. Покоившийся на столике увесистый том Библии, казалось, плыл в молочно-белом сиянии, будто бы издеваясь над ньютоновыми законами тяготения.
В лучах заходящего гоанского солнца в нежно-розовой шелковой накидке, похожей на сари, моя Мария казалась существом из другого волшебного мира.
– Мой дорогой, давай я почитаю тебе из Евангелия, – сказала она своим мелодичным нежным голосом, взяв в руки Книгу. – Евангелие от Иоанна, глава первая. Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог…
Это были знакомые с детства строки, однако теперь я воспринимал их по-другому, находя в Священном писании ответы на волнующие меня вопросы. И в этот вечер, засыпая, я снова мысленно прокручивал перед глазами картины, увиденные в далекой древней Московии…


Ульрих Шмидт. Вадуц. Лихтенштейн. 3 марта 1980 года


Я снова мысленно прокручивал в уме рассуждения своего героя о своем великом предназначении. Вроде бы все логично, но что-то меня в его словах настораживало и не давало покоя. Увеличив звук диктофона до максимума, я приготовился ещё раз прослушать одну из первых наших записей.
– Герберт, для раскрытия сюжетной линии будущего романа чрезвычайно важен ответ на один из главных вопросов – почему вы решили для себя, что Вы – избранник Судьбы?
– Могу сказать, что окончательно убедился в неотвратимости своего пути, уже находясь в этом инвалидном кресле. Я понял, что моя жизнь была предопределена, как только смог сложить мозаику произошедших событий в единую картину.
Пожалуй, поворотный момент в моей жизни – это знакомство с Фелисити. Был сильнейший ливень. Я вышел из машины, и гарсон услужливо держал надо мной большой черный зонт с белым гербом Гран Казино Монте-Карло. Я поднимался по ступенькам, когда яркая вспышка молнии осветила округу, угодив в высокую пальму метрах в двадцати от меня. Раздался мощный орудийный залп грома. Это был указующий перст Судьбы. Правда в тот момент, конечно, я этого не осознавал.
Я, несколько оглушенный, прошел внутрь казино и, подойдя к рулеточному столу, увидел ее, Фелисити. Она несколько растерянно озиралась, видимо, не зная, как начать игру. В тот миг я подумал, что весь бред, написанный тысячей романтических глупцов о любви с первого взгляда – настоящая правда. Она была роскошна, с царственной осанкой античной богини и так хороша, что я не сразу решился с ней заговорить.
Но сегодня я понимаю, что мои чувства к Фелисити – это все же не любовь. В начале нашей связи мне откровенно льстило, что такая признанная красавица стала моей девушкой. За меня говорило мое эго. Фелисити была для меня редким дорогим тропическим цветком, прекрасным бриллиантом, которому я собирался сделать достойную оправу. Она многого не требовала для себя, и протекция на Баварском телевидении для нее мне совершенно ничего не стоила.
В своих чувствах я разобрался значительно позднее, когда в моей жизни после катастрофы вновь появилась самая добрая, самая любящая и жертвенная Мария. Вот с ней я и узнал, что такое истинная любовь! Ради нее я был готов на все – даже оставить свой бизнес, даже забыть о своей великой Миссии!
Пожалуй, всё, что я делал жизни после знакомства с Фелисити, происходило по воле высших сил, кроме одного события, которое превратило меня в того неизлечимо больного человека, которого вы сейчас видите перед собой. Но оно произошло потому, что я неверно воспринял зов Судьбы, неверно прочитал ее знаки, которые она весьма недвусмысленно посылала мне не раз и не два.
– Но все, что вы сейчас сказали – это больше эмоции, а факты?
– А факты совершенно очевидны. Во-первых, само решение сделать такой сильный акцент в развитии концерна в Юго-Восточной Азии сделано под влиянием моей аргентинской красотки, ее манил аромат тибетских и индийских мистик, блеск сокровищ Востока, романтика приключений. Именно она уговорила меня лично руководить созданием индийского предприятия.
И на торжественное открытие филиала «Шлиссен Индия» я первоначально собирался отправить своего первого заместителя, Клауса Хейнке. Именно он отвечает в концерне за региональную политику и связи со СМИ. Я же абсолютно не приемлю пышные празднования, банкетных подъедал, неискренние, слащавые славословия и любовные приключения со специально нанятыми по такому случаю девочками из VIP-эскорта. Но на моей поездке в Нью-Дели опять-таки настояла Фелисити.
Во-вторых, сама авиакатастрофа. Если бы не её восторги, её преклонение перед Его Святейшеством и жажда неизведанного, то и злосчастного полета бы не было. Последовавшая далее гибель прекрасной Фелисити и моих индийских коллег, тот факт, что я, тогда еще неверующий атеист, остался жить, правда, с тяжелой травмой позвоночника – всё это звенья одной и той же цепи, которая и есть предначертание.
 Судьбе было угодно, чтобы я остался жив, и она послала мне Странника, который чудесным образом оказался на месте крушения самолета. Сегодня в той своей тяжелой болезни я вижу способ, который избрало Небо, чтобы заставить меня остановиться и поверить в существование Всевышнего и бессмертие души.
И наконец, в-третьих, это замечательные люди, так круто изменившие мою судьбу: Странник, Его Святейшество Далай-Лама XIV, моя прелестная Мария и ее отец Эрих Валленстайн и многие другие, которых я бы не встретил, если бы не эта цепочка невероятных «случайностей».
Да вы, Ульрих, и сами все прекрасно понимаете.
Раздался звук наливаемой в бокал воды, и я выключил диктофон.


Мария Федоровна Нагая. Белоозеро, Горицкий девичий монастырь, 10 июля 1605 года


Я налила в чашу святой воды и, перекрестившись, выпила мелкими глотками. В келье было холодно и сыро. Сухо потрескивала лучина перед иконостасом. В углах прятались густые тени – казалось, будто коленопреклоненные черные медведи окружили ложе. Сквозь крохотное окошко под самым потолком пробивался лунный луч, освещая пыльную парчовую завесу над дверью. Стоя на коленях, я клала земные поклоны иконе Пресвятой Девы Марии.
Чувствовала – смирения в душе моей как не было, так и нет. Смолоду жизнь не сложилась, исковеркала меня, перемолола как в жерновах. Жизнь закончилась, как только сосватал меня царь Иван Васильевич, и далее начались одни беды и горести. Радоваться бы мне, что царицей стала, только замужество моё было сплошной тягостной болью. Не пошла бы под венец, да разве царю откажешь? Попрекал меня потом Иван Васильевич не раз: «Не хотела быть моей женой! Всё помню!». А как хотеть, когда жених стар, зол и свиреп?
Ему игрушка новая нужна была, на месяц-другой, а потом молодая жена в тягость стала. Плакала я часто, Государь слезами моими раздражался и сказывал: «Реветь будешь – брошу псам или постригу в монастырь!». Через полгода после свадьбы забыл меня царь Иван совсем и в опочивальню мою редко наведывался.
Лишь после того, как родила я царевича Дмитрия, пришел ко мне муж младенца на руках подержать. На меня уж и не глядел – при живой жене затеял сватовство очередное. Отправил посольство к английской королеве просить руки её племянницы. Передавали мне после, что на возможные возражения Елизаветы велел послу сказывать, что, мол, Мария Нагая не царица, и будет пострижена в монастырь…
После смерти Ивана Грозного не удержалась в Кремле ни я, вдовая царица, ни сыночек наш малолетний, Дмитрий. Опасались нас бояре, зная, что последний сын почившего Государя мог стать наследником бездетного царевича Федора, и услали в Углич, влачить дни в забвении вместе со всем семейством Нагих.
Надеялась я, что после смерти Федора вспомнят о Дмитрии и вернут царевича в Кремль. Рассчитывала на благоразумие боярское, да верно, мало меня жизнь учила! При живом царе страдала, а уж при мертвом тем паче никто не пожалел. Четырнадцать лет уж минуло, а я помню всё, будто вчера случилось.
Сыночек мой на земле лежит окровавленный, личико бледное, глаза в небо синее глядят, да только не видят ничего! А рядом боярские слуги стоят, убийцы, будьте вы прокляты! Ребенка девятилетнего не пожалели, антихристы, так за власть свою боялись! Не уследила я за своей надеждой, за сыночком своим единственным! За какие грехи наказал ты меня, Господи?
После смерти Федора Ивановича пресекся царский род. Место Государя на престоле занял боярин Борис Годунов, но не было в нём ни крови, ни духа царского. По всей Руси-матушке разнесся слух, что жив царевич Дмитрий, спасся в Литве и теперь в Польше готовит войско, чтобы с боем вернуть отеческий престол. Плакала я горько, да разве слезами сына вернёшь?
До смерти буду помнить, как привезли меня к царю Борису на допрос. Хотели добиться правды, что же произошло с царевичем Дмитрием. Не подменила ли сына чужим отроком, который за него смерть принял? Не отправляла ли его с родственниками своими в Литву или в Польшу? А правда одна была – царёвы люди и убили моего сына, законного наследника Государя! Только зачем же это убийцам сказывать, если и так им про всё известно?
Молчала я, бывшая Государыня, а ныне инокиня Марфа. Уж как новая царица, стерва Мария Григорьевна, не оскорбляла меня, даже свечу зажженную в глаза кинула, но ни слова от меня не услышала. Пусть помучается худородный боярский царь в неведении, опасаясь возвращения законного наследника!
Вроде никогда треклятый Бориска Годунов на здоровье не жаловался, и от греховных излишеств себя берег, но не дал ему Господь долгого царствования, прибрал к себе этой весной, и поделом ему! Господь всё видит – сын с женой ненадолго его пережили, вскоре после смерти казнил московский люд и Федора, и Марию Годунову.
Вот после казни этой и пожаловало в монастырь посольство от Лжедмитрия, русский князь да поляки. Призвала меня матушка настоятельница с ними разговор вести. Уселись мы в тесной келье игуменьи Анны, и поляки сразу с угроз разговор начали.
– Пан Анджей говорит, что если ясновельможная пани Мария не признает в царевиче Дмитрии своего сына, то может не рассчитывать не только на долгую жизнь, но и на легкую смерть! – толмач из свиты князя перевел мне слова надменного польского шляхтича.
Так вот оно как, на смерти сына моего решили своё благополучие построить! Не ведомо им, что сами себя в ловушку загоняют, обратного пути уже не будет.
– Мы считаем, что пани Мария имеет все основания вернуться в Кремль в качестве царицы-матери, и уверены, что она, несомненно, вспомнит своего сына, которого в младенчестве спасли от мести Годунова и увезли за границу. Думаем, ясновельможная пани скорее захочет взойти на вершину власти, чем на плаху!
Не стерпела я, ответила резко:
– Вы бы, любезные, решили сначала, с кем разговариваете! Если с государыней, то извольте стоять передо мной, как по чину положено! А если с инокиней Марфой, то посулами вашими меня не соблазнить и угрозами не запугать! Я в монастыре уже пятнадцатый год, и власть признаю лишь одну – Господа нашего!
– Не гневайся, матушка! Коли надо тебе подумать над ответом, то подумай, а мы обождём, – князь с опаской оглянулся на поляков.
– Не о чём мне думать, будь по-вашему. Только не знаю, смогу ли прилюдно солгать!
¬– Ты, государыня, не тревожься этим! С царевичем встретитесь в селе Тайнинском, там народу поменьше, чем в Москве. Ведь он венчаться на царство отказывается, прежде, говорит, мне с матушкой встретиться надо! – князь смотрел мне в глаза поверх плеча поляка.
– Не выйду я к нему! В карете везите, пускай царевич ко мне подходит и далее в Москву сопровождает. Кому ещё я признаться должна?
– Думе боярской, матушка! А дьяки грамоту напишут про то и зачитают народу, и более ты никому ничем не обязана!
На том разговор и закончили. Вернувшись к себе, стала я на молитву всенощную. Не вернуть сыночка моего, так пусть всё на прах изойдёт. Пожалеют бояре, что игру опасную, кровавую затеяли. Отольются им мои слёзы!
Знать бы, за какие грехи Господь меня наказал, за что жизнью такой наградил рабу свою…


Герберт фон Шлиссен. Каса до Сол, Агонда Бич, Гоа, Индия, январь 1979 года


«И всё же мне не непонятно, за какие грехи русской царице Марии досталась такая тяжёлая судьба…»
Вентилятор с прозрачными лопастями лениво крутился под потолком, разбрасывая по стенам спальни солнечные зайчики. Я проснулся отдохнувшим, несмотря на то, что читал до глубокой ночи про последнюю жену Ивана Грозного, царицу Марию Нагую. Да, ей не позавидуешь. Что же заставило бывшую царицу признать своим единородным сыном Дмитрием, ставленника ненавистных поляков Гришку Отрепьева, которого окрестила история Лжедмитрием I, сыном, почти пятнадцать лет назад умершим у нее на руках? Страх перед скорой и мученической смертью? Не думаю. При этом она, столько лет прожившая в монастыре, прекрасно понимала, что лжесвидетельство – тяжкий грех, но, тем не менее, сознательно пошла на него.
Я уверен, что главным мотивом её поступка стала месть. Мария платила за свою поруганную жизнь, за несчастную женитьбу, за убийство сына и долгие годы иноческого уединения. Она не смогла утешиться и простить. Признав самозванца Лжедмитрия I своим сыном, решила вернуть должок ненавистным Годуновым и Шуйским, которые так люто страшились польской интервенции. При этом вернуться в Москву, побыть еще некоторое время царицей-матерью в Кремле – это был для нее приятный дополнительный резон. Что же, она отомстила своим обидчикам, как смогла.
Чувствуя ноющую боль в спине, я осторожно поднялся с кровати и, тихо ступая, вышел на балкон. Внизу, в садике, Мария срезала с кустов желто-кремовые розы, складывая их в плетеную корзинку, видимо, чтобы украсить свежим букетом наш обеденный стол. Улыбаясь, я наблюдал за тем, как она, что-то тихо напевая, выбирает очередной цветок. Её облик поразительно напоминал героиню картины английского художника Джона Уотерхауса «Душа розы».
Еще недавно я испытывал к Марии лишь чувство глубокой благодарности, но видя ее бескорыстие и жертвенность, ощущая преданную заботу, убедился, что она относиться ко мне вовсе не как к другу. Всё чаще я ловил на себе её влюблённый взгляд, и понимал, что в моём сердце зарождается ответное чувство…
За завтраком я рассказал Марии то, что узнал из книг о русском царе и его окружении. Видимо, я слишком увлёкся, так как она взяла меня за руку и с тревогой посмотрела мне в глаза.
– Дорогой, ты слишком много читаешь! Твой мозг пребывает в постоянном напряжении. Ты как будто стремишься услать свою душу из тела на поиски новых видений. Я опасаюсь, что дьявол специально прельщает тебя картинами, тешущими гордыню, чтобы привлечь твою душу на свою сторону.
– Возможно, ты права. Я просто хочу сказать, что царь Иван отнюдь не был таким чудовищем, как его принято считать! И то, что он к концу жизни был одержим припадками гнева – это тоже можно объяснить! Насильственная смерть родителей, предательские убийства его жен и детей, вероломство ближних бояр – фактически Государь всю свою жизнь провёл одиноким человеком, однако невзгоды не сломили его. Он был личностью, заслуживающей уважения потомков! Ты не представляешь, какие жестокости творились в то время. Вельможи и после смерти царя вели себя, как пауки в банке, устраняя не только своих конкурентов, но и их наследников!
– Герберт, в православии есть очень интересная мысль. Если мы попадем в рай, то удивимся трем вещам: мы не увидим в раю тех, кто там должен бы быть по нашим человеческим понятиям; мы увидим тех, кого вроде бы там быть не должно; и, наконец, мы удивимся, что сами там оказались. Хорош или плох был русский царь, для меня не важно. Но ты так увлекся Иваном Грозным, что скоро потребуешь обращаться к тебе не иначе, как «Ваше царское величество», и мы все при твоём появлении должны будем падать ниц и лобызать края твоих одежд!
Тебя как будто радует сама мысль о том, что якобы в прошлой жизни ты был столь известной исторической личностью, Грозным царем Московии. Поверь мне, не стоит становиться Иваном IV, ведь я люблю тебя за то, что ты Герберт фон Шлиссен, добрый, умный, талантливый и мужественный человек! Я понимаю, ты возмущен несправедливостями, происходившими 400 лет назад, но разве с тех пор их стало меньше? Люди, отрицая существование Бога, ведут себя так, будто бы для них не существует никаких норм и правил человеческой морали. Всегда были и всегда будут те, кто хранит Господа в своём сердце, равно как и те, кто изгнал его оттуда! И главное, уверяю тебя – не существует никаких прошлых жизней, есть только одна – здесь и сейчас!
Я засмотрелся на разгоряченную спором Марию – такой прекрасной я еще её не видел! Раскрасневшись, она возбужденно и в то же время плавно жестикулировала изящными руками. Учащенное дыхание вздымало её полную волнующую грудь, устремляя мой взволнованный взгляд в глубокий вырез блузки. Она смотрела на меня, сидящего в инвалидном кресле, взглядом, который я не берусь описать. Казалось, её широко открытые глаза излучали целую гамму чувств – страсть, заботу, желание любить, надежду, что я отвечу ей взаимностью.
Передо мной была женщина, которая буквально светилась нежностью. Я был уверен, что Мария способна одарить меня любовью, о которой поэты древности слагали оды, что она отдаст себя всю, без остатка!
 Прикрыв на мгновение глаза, я понял, как сильно меня возбуждает даже её голос. Неистовство, с которым она пыталась убедить меня в своей правоте, почему-то воспринималось мной как неутолённое желание близости. Сама того не желая, Мария окутала меня чарами любви, сопротивляться которым я был не в силах.
Я понял, что не смогу продолжать наш разговор. Мои мысли приняли совершенно другое направление – я представил, как впиваюсь в её полные чувственные губы долгим поцелуем, как обнимаю её и расстёгиваю маленькие перламутровые пуговки выреза белой блузки. Не в состоянии более сдерживаться, я притянул к себе Марию и страстно поцеловал её.
– Герберт, ты абсолютно меня не слушаешь, хотя сам начал этот разговор! К тому же ты выглядишь усталым! – сказала она, шутливо отстраняясь от меня.
– Предлагаю продолжить разговор в спальне! Там я смогу лечь и дать отдых спине, о которой ты так переживаешь! Пойдём, ты же знаешь, больному нельзя перечить!
Поднявшись наверх, я пропустил Марию вперед и прямо с порога принялся расстёгивать пуговки. Она выскользнула из объятий, оставив блузку в моих руках.
– Герберт, помни про позвоночник! – Мария стояла у кровати, стыдливо прикрывая ладонями обнажённую грудь, и в её глазах плясали сумасшедшие огоньки.
Скинув с себя халат, я подошел к ней и стал неистово покрывать поцелуями её лицо, шею, грудь. Мария опустила руки и сбросила юбку на пол.
Я прижался к ней всем телом, чувствуя, как в мою грудь упираются её затвердевшие соски, обхватил ладонями ягодицы и впился поцелуем в её губы. Мария застонала, и я ощутил, как её тело охватила дрожь. Никогда прежде я не чувствовал такого сильного желания близости!
Сев на кровать, я потянул её на себя и осторожно откинулся на спину. Мария оказалась сверху, и её распущенные волосы водопадом хлынули мне на лицо. «Герберт, любимый, не двигайся, тебе пока нельзя!», – прошептав это, Мария встала надо мной на колени и принялась покрывать поцелуями мою грудь, спускаясь всё ниже. Я раскинул руки, и, стараясь не прислушиваться к болезненным ощущениям в позвоночнике, отдался её ласкам…
Часа через два, изможденные и счастливые, мы лежали, обнявшись, под лениво вращающимися лопастями вентилятора. Мне не хотелось ни разговаривать, ни думать о чем-либо, кроме того, что только что произошло. Я осторожно провёл пальцем вдоль ложбинки на её спине и поцеловал любимую в плечо, округлое, теплое и такое родное.
Утром Мария улетала в Мюнхен, чтобы принять участие в заседании правления «Шлиссен АГ» – я ввел её в состав совета директоров концерна и дал нотариальную доверенность на право представлять меня на совете, так как сам пока что был не в состоянии полноценно управлять компанией. Мне очень не хотелось её отпускать – казалось, что после катастрофы я никогда уже не избавлюсь от страха перед авиаперелетами. Однако никакого иного выхода не было – дела не могут ждать моего выздоровления.


Фелисити Лопес. Ницца, Лазурный берег, Франция, август 1977 года


Я не видела никакого выхода – тонны прочитанных в детстве книжек абсолютно не помогли мне в реальной жизни! Я чувствовала, что окончательно запуталась в своих отношениях с Ребеккой. В Санта Розе я начала понимать, что возможно смогу прожить без этой любви, с самого начала казавшейся мне какой-то неправильной.
В 15 лет я была благодарна моей Ребекке, за то, что избавила меня от унылого одиночества. Я искренне верила в ее любовь ко мне, как к родной сестре. И я тоже любила ее. Мне казалось, что мы вправе выражать свои чувства так, как нам хочется. Я отвечала ей с такой же искренней пылкостью, но говоря откровенно, время от времени задумывалась о своем будущем.
 Ребекка спрашивала меня, как же мне удалось вырваться из-под опеки матери и вернуться в Буэнос-Айрес. Я лишь загадочно улыбалась, не желая её разочаровывать. Причина была банальной – у нас просто кончились деньги. Мама наконец поняла, что не сможет мне дать ни образования, ни средств к нормальному существованию. Надежда на то, что я удачно выйду замуж, была слишком призрачной. А в столице у меня появлялся шанс на красивую и интересную жизнь. А я очень тосковала по моей подруге, представляя, как мы снова будем счастливы вместе.
Вот так я к ней и вернулась, и наша страсть разгорелась с новой силой. Прошло несколько лет напряженного труда, съёмок, репетиций, записей и концертов. Новая, насыщенная событиями жизнь закрутила меня водоворотом неведомых до сих пор страстей. Меня узнавал весь Буэнос-Айрес, мне не давали прохода на улицах, просили автографы, признавались в любви. Я чувствовала себя королевой, с удовольствием плавая в атмосфере восторгов и всеобщего поклонения. Я, как губка, впитывала в себя эмоции и впечатления. Мне хотелось общения с новыми людьми, их внимания и поклонения, хотелось ярких достижений и сверкающих высот. И я была счастлива и всем довольна. Всем, кроме вечного занудливого ворчания моей подруги. Я видела, что Ребекка завидует моим успехам и ревнует меня буквально ко всему: к моему окружению, к режиссерам, сценаристам, партнерам по съемочной площадке – и ничего не могла с собой поделать. И участие ее отца, дона Сезарио стало постоянным поводом для ее упреков.
Я даже обрадовалась, когда Ребекка предложила сделать перерыв в работе и устроить себе каникулы. Мы запланировали посетить Париж, Каир, Афины, Рим, Венецию и закончить путешествие в Монте-Карло. Помнится, она пошутила, что мы, наконец, отправляемся в свадебное путешествие, только наш медовый месяц превратится в целых три! Правда, Ребекка не подумала о том, что за последние годы я отвыкла находиться в её обществе целых 24 часа в сутки.
С первых же дней мы почувствовали на себе назойливое внимание молодых людей. Французы и итальянцы, греки и египтяне не только бросали на нас недвусмысленные взгляды, но и пытались познакомиться поближе, пригласить в ресторан и заинтересовать самыми немыслимыми способами. По всей видимости, они видели нас искательницами приключений и потому считали легкой добычей.
Казалось, все вокруг принимают нас за героинь «Греческой смоковницы», отправившихся на юг в поисках любовных утех. Премьера этого фильма состоялась в прошлом году, и я была от него в восторге, о чем и сообщила Ребекке. Реакция подруги была ожидаемой – и как это я только могла предположить, что ей будет интересно наблюдать за похождениями юной гречанки и американского корреспондента?
Сначала Ребекка пыталась не реагировать на бесчисленных ухажеров, но спустя неделю их чересчур активное внимание стало раздражать её не на шутку. Да и меня это не радовало, так как мне приходилось подавлять в себе любопытство и простое желание новых знакомств и впечатлений. А если еще учесть, что Ребекка со своей вспыльчивостью по полдня не могла успокоиться и вымещала свое бешенство на мне, станет понятно, отчего наш долгожданный отдых постепенно превратился в настоящую пытку.
Мы арендовали яхту, но так как не умели управлять судном, воспользовались услугами профессионального моряка.
Ребекка выдержала всего лишь день. Заметив, как я с восхищением смотрю на мускулистого красавца француза, ловко управляющегося с мотором и парусом, и непринужденно болтаю с ним, она устроила мне форменную истерику. Мое вполне невинное общение, она восприняла как заигрывание и готовность к флирту, потребовав немедленно причалить к берегу.
В результате мы продолжили путешествие по суше, так что пришлось оставить идею посетить легендарный остров Лесбос, где творили мои любимые античные поэты Алкей и Сапфо. Я простилась со своей детской мечтой, но решила отплатить подруге при первом удобном случае той же монетой.
Впрочем, не желая совсем накалять ситуацию, Ребекка согласилась изредка посещать ночные клубы, зная, как я люблю танцевать. При этом она, как спрут, пристально следила за мной. В конце путешествия мы решили посетить Монте-Карло, так как находились от него всего в 20 минутах езды – в Ницце, где остановились в роскошном отеле «Хайят Ридженси Палас».
Мы обе впервые оказались в игорном доме. Гранд Казино Монако поражал своей пышностью и атмосферой степенного азарта. Я заинтересовалась рулеткой, а Ребекка решила испытать свою удачу за покером.
Я стояла у игрового стола, не зная, с чего начать. Мою нерешительность заметил вошедший в зал минуту назад импозантный мужчина высокого роста со спортивной фигурой. Каким-то образом я поняла, что понравилась ему сразу, как только он меня увидел.
Поняв, что я впервые оказалась за игорным столом, галантный незнакомец вызвался мне помочь. Шепотом объяснил правила, рассказал, что означают цвета фишек, и какие можно делать ставки. Он искренне обрадовался, когда, поставив на зеро, я выиграла тысячу франков. Безумно счастливая, я обернулась в сторону Ребекки, чтобы, встретившись взглядом, поделиться своей радостью. Но она была слишком увлечена игрой.
– Поздравляю вас с первым выигрышем, Герберт фон Шлиссен, к вашим услугам! – представился мой новый знакомый. Теперь я могла рассмотреть его повнимательней. Обаятельный мужчина, он выглядел лет на 10 старше меня и говорил по-английски с едва заметным немецким акцентом. В Аргентине проживает достаточно немцев, чтобы я смогла легко определить национальность нового знакомого.
Я назвала себя и добавила, что рада нашей встрече.
– Извините, мы не могли встречаться раньше? Ваше прекрасное лицо кажется мне знакомым! – мне показалось это неуклюжей банальностью.
Я сомневалась, стоит ли рассказать Герберту о своей работе, но всё-таки решилась: – Может быть, я снималась в нескольких телевизионных сериалах, популярных в Латинской Америке, и не раз мое фото было на обложке популярных таблоидов.
– Наверное, я видел вас на телевидении или в журнале! Вы просто фантастически красивы! Наверное, вы из Аргентины?
– Да, мы вместе с подругой решили устроить себе каникулы и посмотреть Европу. Но, к сожалению, завтра уезжаем домой.
– Я был бы счастлив показать вам Монако и Ниццу, и потому осмелюсь предложить свои услуги гида!
Я отправились в соседний зал, чтобы пригласить Ребекку с собой. Подруга так была увлечена игрой, что я не стала ее отвлекать. И это было весьма кстати. Я прекрасно провела с ним время, несмотря на дождливый вечер. Пока его молчаливый шофер вел черный лимузин вдоль Лазурного побережья, Герберт, как заправский экскурсовод, рассказывал мне о местных достопримечательностях, о нравах здешней богемы, о князе Ренье Гримальди и его романтической любви к голливудской актрисе Грейс Келли. Мы подъехали к роскошной яхте «Мадемуазель Виктория», и новый знакомый предложил подняться на борт. Я не стала жеманно кокетничать, видя, что мой спутник – настоящий джентльмен. Мы устроились в роскошной кают-компании. Герберт поставил медленный джаз, откупорил бутылку «Вдовы Клико» и предложил чудесные бисквитные пирожные, а я поделилась давней заветной мечтой – попробовать свои силы в Европе. Мы пили шампанское, потом танцевали – как я и ожидала, всё было весьма пристойно. Спустя пару часов Герберт отвез меня в отель. Никогда прежде я не видела подругу такой разъяренной!
– Неблагодарная! Стоило появиться рядом очередному самцу, и ты уже распушила хвост! Ты ведь знаешь, как я отношусь к этим… этим… похотливым приматам! – Ребекка всегда могла подобрать слово, способное выразить крайнюю степень презрения, испытываемую в отношении противоположного пола. – Неужели тебе мало моего внимания, моей любви и заботы? Почему ты постоянно пытаешься причинить мне боль своими выходками?
– Но Ребекка, я давно уже не маленькая девочка! У меня есть свои интересы, в конце концов, и я имею право на свое личное время! А мне приходится жить по твоим правилам и под твоим неусыпным контролем. Именно ты разрушаешь наши отношения. Разве ты не видишь, как тесно мне в твоей клетке. Ты упиваешься своей властью надо мной. Ты всё время говоришь мне про свою любовь! Но твоя любовь превратилась в вечные упреки и разбор отношений на повышенных тонах. Я не сделала ничего плохого! У меня вообще никого не было, кроме тебя! И твою необузданную ревность мне никогда не понять. А ты знакомишься с другими девушками. Думаешь, я слепая?!
Я не смогла сдержаться и расплакалась.
– Что ты несешь! Разве тебе так плохо со мной? Разве не благодаря моим стараниям ты достигла своего нынешнего положения? Стать звездой телеэкрана в двадцать три года – миллионы таких как ты мечтают об этом!
От такой несправедливости я даже прекратила рыдать.
– Таких как я? И что, много таких как я? Миллионы? Так почему же ты сама не стала звездой? Да потому что для этого не хватит всех денег сеньора Сезарио! Ты мне просто завидуешь, завидуешь моему таланту и успеху! Я ненавижу тебя и не хочу больше видеть! Можешь меня не провожать!
Слёзы снова хлынули из моих глаз, и с силой хлопнув дверью, я выбежала вон.


Продолжение следует...