Первый оргазм

       Ниже приведена глава из романа "Неон, она и не он"


       Он не набросился на нее, что было бы естественно для спущенного с цепи кобеля, а осторожно взял за плечи и чуткими мягкими губами принялся изучать ее лицо. Он прикасался к ее коже ровно настолько, чтобы прикосновение было ощутимым и, задержав его, так же тихо отступал, унося с собой нежный жар дыхания. Затем возвращался к губам и начинал любовную молитву с новой строки. То, что он делал, можно было назвать пароксизмом обожания, воспалением страсти, инъекцией любовной инфекции. Она стояла, опустив руки, закрыв глаза и едва дыша. Он отстранился, и она, следуя ритму его поцелуев и обнаружив вдруг, что этот ритм нарушен, открыла глаза. Он с восторгом смотрел на нее.
       - Наташенька! – тихо проговорил он. - Ты не представляешь, как я тебя люблю!
       Она снова закрыла глаза. Подошла кошка Катька и уселась, глядя на них немигающим взглядом. В кухне бормотал телевизор. Он снова оторвался от нее и почти шепотом спросил:
       - Можно я останусь?
       - Можно… - так же тихо ответила она, освободилась и отступила, позволяя ему раздеться.
       - Можно я сниму пиджак? – спросил он с мальчишеской робостью.
       - Можно! – разрешила она, едва сдерживая улыбку.
       Он подошел к ней и взял за руку:
       - Наташенька…
       - Да...
       - Я никогда не позволю себе того, чего ты не хочешь… Скажи мне, что я должен делать…
       - Иди в ванную, там есть халат…
       Халат достался ей от Феноменко. Он заторопился туда, куда его послали, а она прошла в спальную, разобрала постель и приготовила роскошную золотисто-шоколадную комбинацию. Выйдя из спальной, увидела его, стоящего вопросительным знаком с одеждой в руках, и смутилась: халат на нем подтянулся, расправился и казался одушевленным. Ей словно вдруг открылось существование тайной воли вещей, с которой они, меняя начинку, правят нашей жизнью.
       - Брось сюда, - отведя взгляд, указала она ему на кресло.
       Он с готовностью положил туда одежду и застыл с тем же вопросительным видом.
       - Иди, ложись, я скоро вернусь, - указала она на дверь спальной и отправилась в ванную.
       В спальной он в самом деле обнаружил трюмо, полное флаконов, спреев и тюбиков. Сев на кровать и резко напрягая тело, он попробовал унять приступ мелкой дрожи. Его состояние сейчас ничем не отличалось от лихорадочной пытки его первого опыта, что случился двадцать лет назад. Даже с Мишель все было проще, не говоря уже о дальнейших его историях, когда он обходительно и быстро прибирал женщин к своим ласковым рукам и делал с ними, что хотел. То, на пороге чего он находился, не укладывалось у него в голове. Ему готовилось сказочное угощение, а он был не прочь поголодать. Ведь через какие-то двадцать минут их отношения изменятся навсегда. Нет, нет, он не будет любить ее меньше, наоборот, он будет любить ее еще крепче, потому что именно после ЭТОГО он станет ее законным мужчиной. И все же... И все же исчезнет восхитительный ореол ее отстраненной недоступности и его спазматического обожания. Исчезнет то, что никогда с ним больше не повторится, потому что она его последняя земная любовь. 
       Она вошла – в мягком до пола халате, с распущенными волосами и розоватым по воле светильника лицом. Увидев, что он не в кровати, сказала: "Ну, что же ты, ложись!" и потушила свет.
       В какое тонкое белье облачила она свое чудное тело! Какого бережного обращения требовала паутина окаймлявших его снизу кружев! Как послушно сдался благородный шелк, скользнув шуршащими складками через воздетые к небу руки, теряя искры, холодея и подрагивая! Шелковый шелест капитуляции перед беззащитной шелковой наготой. И каких усилий ему, теряющему рассудок, стоило неторопливое путешествие ладоней и губ по атласу ее тела, начиная с лодыжек и кончая заветным пунктом назначения, путь к которому лежал через губы, грудь, живот и прочие не менее важные объезды, полустанки и станции. Прогулка распалила его восклицательный знак до такой степени, что когда этот самый конечный пункт оказался в умопомрачительной доступности, он почувствовал, как тугая смерть, выражаясь поэтически, намеревается сразить его в самый неподходящий момент. Он заторопился в гости, но едва добрался до порога прихожей, как зелье, что так долго варилось на медленном огне, вдруг вскипело и сбежало, затопив собой весь мир... 
       - Господи, какой позор! - с жалкой улыбкой простонал он ей в плечо.
       Она ощутила ягодицами неприятную сырость и велела: 
       - Давай встанем, нужно поменять простыню…
       - Извини, - пробормотал он.
       Они набросили в темноте халаты, после чего она включила светильник. Он ушел в ванную, а она принялась исправлять его неловкость. По простыне уже расползлось мокрое пятно, размеры которого ее приятно удивили. Кажется, невозможно было красноречивее выразить его производительные возможности и размер застоявшейся страсти.
       "И всё это чуть не оказалось во мне!" - с веселым ужасом представила она.
       Расправив перед собой на вытянутых руках его любовное послание и поглядывая на дверь, она торопливо поднесла пятно к светильнику и, подставляя так и сяк, ловила его остатками перламутровую игру света. Завершив исследование, скомкала простыню и кинула под кровать. Еще один мужской оргазм, который не стал ее оргазмом. Еще одно семяизвержение, еще одни мужские роды. Сколько этих родов она уже приняла! Сколько раз скулящие самцы (Володя не в счет) заливали ее расплавленным экстрактом своей похоти! Брезгливо освобождаясь от их прилипчивого недержания (нет, нет, Володя не в счет!), она чувствовала себя резиновой куклой с бездушной силиконовой вагиной. Бедные асексуалки! - могла бы сказать она от имени всех фригидных женщин. Бог обездолил нас: он лишил наше лоно голоса. За что он так с нами? За что унизил и без того униженных? За что превратил нас в немой утилизатор мужского семени? Одно утешение - сперма полезна для женского здоровья. И вот теперь у нее очередной поставщик. Интересно, как скоро он поймет, что она фригидна, и что тогда запоет...
       Он вернулся и, виновато улыбаясь, наблюдал, как она заправляет чистую простыню.
       - Ложись, - деловито велела она.
       - А ты?
       - Ложись, ложись, я сейчас приду…
       Она сходила в другую комнату, вернулась с запечатанной бутылкой коньяка и двумя бокалами, и они, забравшись в кровать, сели и накрылись по пояс одеялом. Теперь, когда запреты пали, он сказал:
       - Наташенька, у тебя изумительное тело!
       - Спасибо, я знаю...
       Он молча пил коньяк, отправив длинный состав со словами в самое ближайшее будущее, куда он вместе с ангелами, привлеченными истомленным в восьмилетнем заточении ароматом, вот-вот прилетит победителем на крыльях любви. Он слышит шорох их одежд, он чувствует их помощь и благословение. Ни одной женщине еще не удавалось устоять против его протяжных и сладких пыток! Он поставил пустой бокал на столик и стал ждать, когда она сделает то же самое. Она допила коньяк, сделала то же самое и обернулась к нему. Их взгляды встретились, и она тут же оказалась в его объятиях.
       На первый взгляд он не предпринимал ничего сверхъестественного, но прикасаясь и прижимаясь к ней, необъяснимым образом возбуждал в ней теплые быстрые токи, ласковые толчки, внезапную дрожь, что вместе сливались в напряженную симфонию ощущений. Он придавал своим ласкам такую же обстоятельность, полноту и неожиданность, какие отличают настоящую поэзию от простых междометий. Вот он припал к тому месту, куда любил забираться и Мишка, и Феноменко. И опять все по-другому. Ее согнутые в коленях ноги подрагивали, то распадаясь, то сжимаясь. Хотелось выгнуться и застонать. Господи, только не надо ее после этого целовать! Пусть он останется там и продолжает наполнять ее трепещущим светом и теплом! И он остался там и наполнял ее светом и теплом до тех пор, пока она, уступая незнакомому, подрагивающему желанию, впервые в жизни не потянула к себе ласкающего ее мужчину, как если бы, ухватив за края, натягивала на себя мягкое, теплое одеяло. И тогда он взял ее за руку и повел за собой.
       Они зашли по колено в прозрачную морскую воду, и там она стояла под жарким солнцем, пока он, зачерпывая полные пригоршни прохлады, опрокидывал их на ее кожу, готовя к глубине. Потом они забрались по пояс и долго шли, пока не погрузились по грудь, и она почувствовала первые признаки легкости. Он остановился и, припав к ее груди, смыл ее запах со своих губ. "Какой молодец! - подумала она. - Как он все верно делает!" Он потянул ее дальше, и она испугалась: "Боюсь!.." "Не бойся, ведь я с тобой!" - обдал он ее темным пылающим взором. И она поверила ему и пошла с ним дальше. Когда вода дошла до горла, он взял ее за бедра и скомандовал: "Теперь плыви!" "Боюсь!" - пискнула она, но он уже толкал ее на глубину, и она, не чуя под ногами дна, забилась и… поплыла! "Я плыву, я плыву!" – извиваясь и разбрасывая руки и ноги, тоненько повизгивала она, а он плыл рядом и снисходительно улыбался. "Боже, она плывет! Сама плывет!" - низким грудным голосом прорычал дьявол у нее в груди. Она испугалась, и тут же ей в рот попала вода. Она попыталась выплюнуть воду, но набежавшая волна толкнула ее в лицо, и она захлебнулась ею. У нее перехватило дыхание, она закатила глаза и, кажется, на миг потеряла сознание. Он был рядом, и она, ничего не соображая, обхватила его, раздирая ему ногтями спину. Он же, вместо того чтобы подобно дельфину вынести ее на берег, вдруг сложил руки над головой и отпустил себя вместе с ней в пучину, прямо к центру земли. И там она, сотрясаемая судорогами асфиксии, вдруг услышала рядом с собой тонкий жалобный крик, словно у того, кто кричал отнимали жизнь. Но кто же это так тонко и жалобно кричит? Неужели он? Неужели ему так больно? Но почему же больно? Ведь это так сладко и бурно, так страшно и чудесно, что стискивает горло и перехватывает дыхание! Как смешно он кричит! Взрослый мужчина не должен так кричать! Пожалуйста, не кричи! Пожалуйста, уйди от меня, это невыносимо! Нет, подожди, не уходи! Нет, уйди, я больше не могу, не могу, не могу!.. Нет, останься, не уходи… не уходи, мой голубчик, не уходи… печальна жизнь мне без тебя… не уходи, прошу тебя, не у-хо-ди-и-и…
       "Боже мой, неужели это кричала я?"
       - Наташенька, родная, почему ты плачешь? – услышала она. - Я сделал что-то не так?