Свобода слова

   
Из старых тетрадей

     К двадцатилетию выхода на экраны фильма Станислава Говорухина «Так жить нельзя», по 5-му  Петербургскому телеканалу показали сам фильм, и затем в программе Дмитрия Быкова «Картина маслом» прошло его обсуждение. Замечательная, как и большинство фильмов Говорухина, с удивительно точно наложенным голосом Владимира Высоцкого, лента произвела такое же сильное впечатление, как и в 1990 году.
     Станислав Сергеевич, которого, несмотря на деспотизм и высокомерие многие считают совестью нации (извините за пафос), по ходу обсуждения сказал две очень серьёзные вещи.
    «То, что я снял этот фильм – самый низкий поступок моей жизни». Похожие слова я слышал от Говорухина и раньше – он не может себя простить, что невольно оказался в компании коротичей, и теперь его мучит совесть. Говорухин прекрасно понимает, что и его имя, и фильм использовали совсем не  в тех целях,  ради которых он задумывал и снимал это великое кино. Он очень жёстко предъявлял счёт коммунистическому руководству СССР за то, что оно, по его убеждению, сделало с народом, его душой, нравственностью. За нищету и беспросветность жизни, к которой мы пришли в конце 80-х. Говорухин был открытым противником власти,  но ему и в страшном сне не могло присниться, что вместо смены режима, его фильм будут использовать для разрушения Отечества. Станислав Сергеевич тяжело молчал, сидя в кресле посреди сцены, понимая, что перемены, к которым он страстно призывал двадцать лет назад, привели, по сути, к тому же самому: «Так жить нельзя». Человек с гипертрофированной совестливостью, не приемлющий нравственных компромиссов, он так сильно теперь страдает, что не может скрыть этой своей нестерпимой боли.
     Вторая его реплика шокировала участников и зрителей передачи не меньше первой: «Девяносто процентов так называемой российской интеллигенции, в особенности творческой – проститутки». К этим 90% он причислил и себя. И тут приключилась замечательная вещь. Московский журналист в компании с продюсером «Эха Москвы» (фамилий их я не запомнил) и бывший взглядовец, а ныне – хрустальная мечта любого психиатра – Александр Политковский, отвечая на вопрос, чем для них был   фильм Говорухина, слились в общем экстазе, в упоении говоря о свободе слова, которая началась по их словам как раз в 1990 году, и закончилась в 1993-м. Особенно оголтелым мне показался продюсер, с придыханием назвавший это время самым счастливым в своей жизни. Только что голос автора за кадром рассказывал о страшных погромах в Сумгаите и Фергане, на экране не вмещались горы трупов во время резни армян в Баку, уцелевшие рассказывали как их близких выкидывали с балкона седьмого этажа, забивали насмерть ногами. Чудом выжившая женщина–армянка, глядя в камеру мертвыми глазами вспоминала: её бросили в костёр с заживо сжигаемыми людьми... А у продюсера – лучшее время его жизни. На экране море крови, а у него – праздник души и именины сердца. Потому как свобода слова.
     Я давно подозреваю, что мы как-то уж чересчур фетишизируем свободу слова, будто высшей ценностью является вовсе и не человеческая жизнь, а именно эта свобода. Помню, в конце 80-х латышский народ очень часто повторял: «Пусть мы будем голодными, зато свободными!». Спросите сегодня у среднестатистического латыша, который не принадлежит ни к политической элите, ни к олигархическим группировкам, сообща разворовавшим страну, нравится ли ему полученная взамен сегодняшней его жизни свобода слова? Согласен ли за эту свободу смотреть на умирающих родителей-пенсионеров, у которых нет денег на лекарства, а он не в состоянии помочь им из-за безработицы? Счастлив ли он взамен этой свободы смотреть на своих  детей, у которых украли будущее и они целыми классами бегут за границу? И если согласен, то почему все кто может несутся от этой свободы в Ирландию, Англию или Швецию и самый популярный анекдот гласит: «Просьба к тем, кто будет улетать последним – выключите, пожалуйста, свет в рижском аэропорту!»?  Я понимаю Говорухина: а ТАК жить можно?
     Мне кажется, что на протяжении моей довольно долгой жизни в эпоху СССР, по-настоящему, от отсутствия свободы слова страдала не самая большая часть общества, в основном, конечно, правозащитники и та самая, заклеймённая Говорухиным, творческая интеллигенция. Но различные представители этих страдальцев вели себя очень по-разному. Вопреки всякой цензуре, голос Высоцкого слышала и знала вся страна. Солженицын хотел свободы слова – он её получил, напечатавшись на Западе в обмен на лишение гражданства и выдворение из страны. Пастернак, считавший роман «Доктор Живаго» делом всей своей жизни, тоже напечатал его на Западе, и мы знаем, что потом было с Борисом Леонидовичем. Иосиф Бродский, которого не публиковали (четыре стихотворения в детском журнале «Костёр», да несколько переводов  за всё советское время), безо всякой свободы слова писал стихи, возможно, лучшие во всей русской поэзии ХХ века. И, наконец, может быть прав был Александр Сергеевич, писавший:
«Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспоривать налоги
Или мешать царям друг с другом воевать;
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Всё это, видите ль, слова, слова, слова.
Иные, лучшие, мне дороги права;
Иная, лучшая, потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа —
Не все ли нам равно? Бог с ними. Никому
Отчёта не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
Вот счастье! вот права…»

6 сентября 2010 г.

Фото из интернета.