Дети войны. Милостыня

               
  Это был наш первый, слёзный, позорнейший выход на попрошайничанье. Девкам-то что - сразу в кусты, сумки долой, стыдно им, видите ли. А малолетку, меня то есть, подставлять не стыдно? Я вот маме скажу. Хотя это присказка как бы. Мы с сестрой Зинкой  давно уже получили на наших родителей похоронки. И этот побег из детдома Зинка организовала, а ещё дуру Юльку уговорила. Да и что это за побег - так, в море покупаться. А кончится сезон - снова придём в родное гнездо, ляжем, на свои койки, и весь этот наш притон, включая руководство, начнёт тайно и гибельно нам завидовать. Опять же - и заведению экономия.
  Этот богатый, с похоронами дом  мы, приметили ещё вчера. В ночь на берег не рискнули идти. Ночевали в пустой землянке. И вот я у ворот, девки в кустах напротив, и на первый мой стук никто не открыл, не ответил и даже собака не гавкнула.
  Тоже мне, двор нашли, думал я тогда, у людей горе, смерть, похороны, а им, видите ли, жрать приспичило. Оно, конечно, от поминок у богатых много чего остаётся, авось кинут хоть что нибудь, а то и за стол пригласят. Но ведь и избить могут. Бог знает, что там за люди. Но тишина за воротами для нас уже была как надежда.
  Зинка кричит:
  - Ну! Стучи уж давай.
  Я молчу, на второй раз рука не поднималась. Зинка рыкнула ещё раз, потом ещё, и я назло ей так звякнул кольцом, что сам испугался, потом ещё и ещё. Зинка смолчала, и там тишина.
  Да нет там никого, решил я и хотел было махнуть через забор, чтоб ещё и в окно взглянуть. Но не успел. Вот не успел. Вдруг - звон стекла, и из окна на газон летит нечто тёмное и  тяжёлое. Я - носом в землю. Милостыня или граната? Выжидаю. Хватаю, скрываю, в руках оказалась настольная пепельница в виде половинки начищенной гильзы от снаряда, а в ней, представьте, бумага, в которой писанина какая-то. Почерк прям таки идеальный, как бывал у мамы, и даже кольнуло надеждой на что–то большое и сытое. Придвинулся к свету, читаю: «Потяни кольцо на себя и поверни по стрелке». Потянул, повернул.
  Двор оказался большим. Гараж, колодец, туалет, сад, огород. К дому крыльцо литое, высокое, как в музее. Вхожу в сени, тихо пока. Справа огромная дверь, втрое выше меня. Ну, думаю, если и в меня такой гильзой... Открываю, вхожу, вдруг - голос:
  - Молодой человек, обувь у нас оставляют в сенях слева. А коль вы ещё и с девицами, то будьте добры, пригласите и их сюда и станем поминать моего Мишеньку.   
  Ага, баба значит.
  - Да–да, я мигом, - кричу, а сам на лету думаю: похоже, она не ходячая, но её голова с подушкой на подоконнике, могла бы постучать или открыть, но не бить же
стекло. Это ж какие деньги...
  Вошли, поздоровались. Баба сразу:
  - Ой, миленькие, из детдома что ли? И позавчера трое ваших были. Да что ж вы, проходите, садитесь. Вот она жизнь–то, какая! Я вот майор медицины, всю войну прошла трижды, пенсия хорошая, а мужа хоронить нищих наняла, и даже помянуть не с кем. А всё потому, что добренькая. Поликлиники–то здесь нет, чуть что - в город вези. Вот и взялась лечить детей прямо здесь, на дому. Ой, да если бы только лечить - самых бедных–то купала, стригла, обувала, одевала, даже грамоте учила. А вот с внуком местного попа не повезло, умер мальчонка, двустороннее воспаление. Что я могла-то, лекарств никаких. Пока довезла... А вот большая часть прихожан поняла смерть внука священника совсем не так - мол, коммунистка злом отыгралась. С тех пор никто в сторону моего дома и не смотрит. А кто глянет - плюнет, а не плюнет - крестом осенится. Ну да ладно, чего уж там, бог им судья. Надеюсь, вы не такие?
  Мы заулыбались, закивали. Баба продолжала:
  - Вот и прекрасно. Меня зовут тётя Поля. А как вас величать?
  Мы дружно представились и, следуя командам тёти Поли, девки сразу принялись растапливать плиту, доставать продукты, накрывать стол для поминок. Делали они это так ловко, что тётя Поля возрадовалась. А я вот как бы уже и не удел остался. Однако, чуть погодя, тётка и меня к делу приставила.
  - Сними зеркало да и подержи вот здесь, вот так, что бы я могла на свою рожу полюбоваться. А потом мне шею вот здесь, да спину помнёшь. Говорят, у детей
ручки ангельские, может и полегчает.
  Да чтоб тебя чёрт забрал, думал я, когда от всего этого мои руки, ноги, шея и спина так разболелись, что я, теряя сознание, свалился с её туши прямо между кроватью и столом в какие-то книги, газеты, бутылки. Баба заохала, запричитала, себя проклиная, прощения просила. Но мне уж было не до того, я держал в руках довоенную фотокарточку нашей семьи, которая никак не могла оказаться здесь, под столом и обещала нечто такое, что и представить немыслимо. 
  Сую карточку Зинке, уж она-то рассудит. Но та, ещё более меня ошалев, как закричит:
  - Откуда, как? Где вы это взяли?
  А сама уже и не слушает, а только ревёт да носовой платок по карманам ищет. Захныкали и мы Юлькой.
  - Вот те раз! - удивилась баба, - Чего вдруг раскисли? Успокойтесь, успокойтесь, всё сейчас расскажу. 
  Я ждал, что вот-вот она скажет пару слов о происхождении фото в её доме, да и умолкнет. Тут ещё борщом, мясом да колбасой так пахло, так душу тянуло.
  - Вот вы зачем ко мне пришли? Поесть захотели, за милостыней, стало быть? Так уж ,будьте добры иметь терпение. Ибо милостыня моя такова, что помнить будете до самых своих последних деньков. Я ведь, миленькие, в той самой землянке воевала. Правда, только пилой и скальпелем, и по щиколотки в крови, но губила и спасала людей больше, чем тот пулемётчик, который, хоть иногда отдыхает, меняя воду или перезаряжая, а к нам непрерывно волокли безруких, безногих, а то и с кишками наружу, орущих так, что мы с фельдшером только жестами и общались. Не поверите, землянка тогда сплошь была завалена труппами, чтоб, значит, их машинами не давили. А живых  вывозили ещё больше. Вот тогда всё и случилось - кинули мне на стол два куска мяса в тряпках, в грязи, в крови, в чужих кишках, что б я разрешила их наверх  швырнуть. Слышу, один из них пикнул. Я за воду. Брандспойт у нас был пожарный, мощный. Я как дала струю, начиная с ног, так две рожи и проявились. Одна - моего муженька, а вторая, как потом оказалось, его закадычного друга, майора Шмелёва, папани, значит, вашего. Майор, как открыл глаза, сразу спросил по свою планшетку, сумка такая с ремнём, в которой они секретные карты носят. Сумку нашли, принесли, а в ней, как раз и оказалась эта самая фотография. 
  - А папа, папа?! - рыдая, закричала Зинка.
  - Да жив, жив ваш папа. Моими стараниями жив. Я ведь тогда сама с ними в госпиталь отправилась, всё там устроила, договорилась, и снова в бой. На поправку пошли, но плохо. Ваш-то ещё ничего, а у моего - печень, кишечник, сотрясение мозга. А как госпиталь стали перебазировать, так я их к себе, и тоже комиссовалась. В общем, своего я только что схоронила, а ваш - вон в детской храпит, должно быть.
  Мы, было, туда, а тётка:
  - Стоп! Вытереться сначала! И не пугаться! Он пока в коляске, но уже встаёт, ходит помаленьку в магазин, а через недельку-другую, глядишь, и барыню спляшет. 
  Ой, да что уж там вытираться? Мы так и плюхнулись к нему, так и разрыдались. В результате не мы его, а он нас успокаивал, и из коляски сам встал, сам вышел. А при виде всех нас в слезах и тётушка прослезилась.
  А как успокоились, девки кинулись разогревать, накрывать.  А тётя Поля, выждав когда все усядутся, налив себе водки, выдала:
  - А ведь это, родненькие, ещё не вся моя милостыня. Есть ещё и добавка. Маманя ваша нашлась. Все душами так и рванулись к ней.
  - Ну, ну, жива, жива. - Спешила успокоить всех тётя Поля. Я ведь искала-то её в госпиталях, а она оказалась в рядовой городской больнице. Так что я с ней уже пообщалась. Вот и вы теперь можете поговорить.
  Телефон тёти Поли всё ещё оставался в армейской сети, потому её сразу соединили с Загорском, главврачом горбольницы, который и пригласил к телефону жену Героя Советского Союза Шмелёву Ольгу Ивановну. Прежде всех схватил трубку сам герой, то есть папа. Сам чуть не плача, он успокаивал маму, говоря о себе, о нас с Зинкой. Потом уж и мы с сестрой что-то болтали в трубку.
  Юлькины родители ещё до войны погибли на производстве, но она тоже стояла и плакала вместе с нами, пряча лицо в кухонное полотенце.
  Когда мы наплакались, а потом наелись, наговорились, Тётя Поля как бы в продолжение своей  милостыни, отправила нас пешком на берег моря в свою усадьбу, куда через три дня мама и тётушку привезла и где мы всё лето выздоравливали, купались, ловили бычков и креветок, непрестанно благодаря нашу родненькую тётю Полю за её божью милостыню нам и всем спасённым ею в пожаре той роковой войны.