Сирена

***

Сирена могла прозвучать в любое время. Когда угодно — ранним утром, когда город только просыпался, стряхивая с себя ночное оцепенение вместе с тёплыми одеялами, или в самый разгар рабочего дня, или, может быть, ночью выходного… Ветреным апрелем, или душным августом, или бесснежным ноябрём, когда в осенней одежде уже замерзаешь, а зимнюю надевать ещё неохота.
Сирена прозвучала вечером.
В пятницу.
В феврале.
Город на карте мобильного приложения ещё вспыхивал красными точками пробок, а в реальности уже освобождал свои дороги для каждого, кому вздумалось бы поспешить. Люди возвращались с работы: отпирали двери,  ставили на пол пакеты с покупками, стягивали ботинки и сапоги, цепляя ногами за задники, мыли руки и принимались готовить — или сразу проходили к столу, если дома их кто-то ждал. Люди, да, ждали. Люди жили своей жизнью и занимались своими делами — до тех пор, пока низкий, протяжный вой не заставил их остановиться.
Вой сирены означал, что жить своей жизнью и заниматься своими делами осталось не больше восемнадцати минут. Именно столько нужно было, чтобы вода, освободившаяся от объятий построенной человеком плотины, добралась до Города — и смыла с лица земли даже память о нём.

*

Видеть, как герои любимого сериала разговаривают не своими голосами, было дико и странно. Ещё более дико и странно было вслушиваться в то, о чём говорили не их голоса: чрезвычайная ситуация, система оповещения, не тестовый режим, всё серьёзно, Плотина уничтожена, через восемнадцать минут Город накроет водой, сохраняйте спокойствие, всё будет в порядке.
В порядке?
Руки опустились сами собой, но усилием воли получилось справиться — с ними и с собственной паникой. Она загнала её поглубже, придавила каблуком, прижала к земле. Нечего волноваться. Ничего не изменишь, ведь правильно?
Восемнадцать минут. Уже семнадцать, наверное. Может быть, меньше, а может быть, больше. Какая разница?
Она отключила телевизор и позвала мужа к столу. Это будет обычный вечер, точно такой же, как и всегда: счастье, спокойствие, стабильность, семья, ничего лишнего, ничего, что было бы способно разрушить привычный порядок. Прорыв плотины, разве что, как там они сказали — технические проблемы, человеческий фактор, но при этом ничего личного, просто трагическая случайность, неотвратимое бедствие. Судьба.
Ничего личного. Муж ни о чём не узнает. Проведёт последние восемнадцать — семнадцать? — минут с ней, как обычно. Только с ней.
С ними. Она положила руку на пока ещё плоский живот (не-плоским он уже и не станет) и беззвучно заплакала.

*

«Селфи в ожидании местного Апокалипсиса. Люблю вас всех. Не теряйте». Фотография отправилась в Инстаграм.
В твиттер — сто сорок символов о том, что всё было и будет хорошо, извините, если обидела, лав ю.
Пост Вконтакте. В Фейсбуке. На тамблере.
Звонок маме. Хорошо, что она далеко отсюда и с ней всё будет в порядке.
Рассылка смс-сообщений. Всё то же самое: извини, если когда-то обидела, сейчас всё закончится, ни о чём не жалею, счастья тебе и тепла, и любви, не скучай по мне только, пожалуйста. Всем одинаково.
Только одно сообщение — особенное, не такое как все. Звонить слишком страшно и бесполезно, трубку никогда ни за что не возьмут, поэтому можно только так, дрожащими пальцами по виртуальным буквам, которые только сейчас — наконец-то дошло! — начинают расплываться перед глазами.
«Я надеялась, мне никогда не придётся с тобою прощаться».

*

— Запустил?
— Да, запустил. Давно уже. — Качнулся на стуле, упёрся лбом в обе ладони. — Что теперь делать-то?
— Самое страшное. Ждать.
— А вдруг кто-то… — запнулся. — Вдруг кто-то не знает? Они как?
Пожала плечами. 
— Им так, может, и лучше. Ничего не подозревая, без страха, без паники.
Выглянул в окно.
— Куда там, без паники. Выбегают из домов, толкаются, садятся в машины, едут куда-то. Куда?
— В этом будет свой шик. — Закурила. — Умереть в аварии за минуту до того, как неминуемо захлебнулся бы.
Сплюнул.
— Шутница.
— Эй. — Отложила сигарету. Встала, опрокинув стул. Подошла. Обхватила лицо ладонями, замерла, глядя прямо в глаза. — Эй. Мы сделали всё, что могли. Сирена гудит, ты же слышишь? Операторы сотовой связи разослали свои смс-сообщения. На всех главных каналах вместо оригинальной звуковой дорожки идёт наше обращение: что случилось, как, почему, сохраняйте спокойствие, мы всё равно все умрём. Мы сделали всё, что могли. Понимаешь?
Хотел вывернуться, опустить голову. Передумал, опустил только глаза.
— Понимаю.
Отступила на шаг.
— Что будем делать? — спросила буднично. — В карты? В крестики-нолики?
Поймал за руку, притянул к себе.
— Последние восемнадцать минут.
Прошептала:
— Уже пятнадцать, не больше.
Губы сухие, обветренные.
Целовались как сумасшедшие.

*

Телефон подмигнул и замер: «Чрезвычайная ситуация! Перезвоните».
Он только отмахнулся, с раздражением глядя в экран. В районе, который за последние несколько десятилетий неожиданно превратился в сейсмоактивный, такие оповещения приходили с завидной регулярностью, раз в полгода, не реже. Землетрясения, о которых его так настойчиво старались предупредить, случались далеко и будто бы не всерьёз, так что перезванивать и слушать автоответчик, механическим голосом сообщавший описание случившегося и диктовавший необходимые действия, он перестал где-то после третьего раза.
Жена поставила на стол две тарелки — себе и ему, неловко отвернулась, хлюпнула носом.
— Всё нормально? — он спросил, хотя мог бы не спрашивать, точно так же перестал после третьего раза. Раздражало, действительно.
— Конечно. — Она улыбнулась, усаживаясь на табуретку напротив. Ресницы, он заметил, были мокрыми, потемневшими, слипшимися в острые треугольнички.
Надо было, наверное, расспросить поподробнее, но он не стал. Разговаривать не хотелось, как и засиживаться над тарелкой — нужно было скорее дописать новую песню, а потом собираться к ребятам, на репетицию. Выяснять, почему жена плакала, сейчас было не время.
— Хорошо, если так.
— Да. — Она подпёрла щёку рукой и посмотрела на него долгим, влюблённым взглядом, от которого ему привычно стало не по себе. — Хорошо.

*

— Мам, пап, мы же все умрём, да? Летом ещё, может быть, и выжили бы, хотя вряд ли, только представьте, какая скорость будет у этой воды… В шестьдесят третьем, в Италии, после оползня половина горы сползла прямо в водохранилище, и воде было некуда деться, ринулась через плотину. Ей хватило семи минут, чтобы смыть пять деревень и разрушить ещё несколько поселений. Высота волны составила девяносто метров, как минимум, к утру всё, что там было, превратилось в бурлящее озеро грязи.
 — К чему ты это, сынок?
— Я должен вам кое-что рассказать. Не хочу умирать не собой. Только пообещайте, что не отвернётесь от меня. Всё равно нам уже немного осталось, это несложно.

*

Телефон снова мигнул, когда он только-только добрался до гитары.
«Я надеялась, мне никогда не придётся с тобою прощаться…»
Такого номера в телефонной книжке не было, но он всё равно узнал его безошибочно. Даже если бы не помнил последние цифры, всё равно бы узнал — просто потому, как ёкнуло сердце при одном взгляде на посветлевший экран. И по словам, конечно же, по словам, по манере составлять из них предложения, по эмоциональным повторам и многозначительным многоточиям.
Каждое сообщение от неё озвучивалось в его голове её голосом. Именно поэтому он обычно старался удалять их, не читая. Чтобы не бередить.
В новой жизни он жил без неё, и довольно успешно, и вовсе не потому, что у него не было выбора. Выбор у него, наоборот, был, и он сам его сделал. Семья, спокойствие, стабильность, счастье (счастье?), репетиции с друзьями и ужины с женой. Через полгода у них родится ребёнок. Всё хорошо. Всё в порядке.
«И писать тебе тоже больше не придётся, надеялась. Не хотела тревожить ни тебя, ни себя, но за пять минут до Апокалипсиса – как удержаться? Как удержаться, если это — последнее, что я вообще могу тебе сказать?
Ну, не сказать… Написать. Потому что трубку ты брать не станешь… И потому что, наверное, сказать это вслух было бы куда тяжелее (спорный момент: я реву и не вижу ничего, что у меня под пальцами, так что прости, если вдруг опечатки).
Я люблю тебя. Я всегда тебя любила, и люблю, и нет, не буду любить — просто потому, что через пять минут меня больше не будет, но я люблю тебя и мне жаль, что никогда раньше я об этом не говорила…
Прости».
Через пять минут её больше не будет? Пять минут до Апокалипсиса?
Остаётся только надеяться, что речь не о самоубийстве. Впрочем, вряд ли, это было бы слишком мелодраматично даже для неё. Её всегда было сложно понять.
Он покачал головой и отложил телефон, предварительно удалив смс. Если жена увидит, снова будет плакать, а ему это надо?
Не надо.

*

— Не надо.
— Надо. Держи. — Впихнула ему в руку сигарету, открыла окно. Воздух ворвался в прокуренный кабинет, холодный и свежий.
Показалось, будто пахнет морем, хотя откуда здесь, в городе, море. Воды скоро будет полно, но она ведь не солёная, питьевая.
Затянулся. Закашлялся.
— Смотри. — Встала рядом, перегнулась через подоконник.
— На что? Вниз?
— Нет, вниз не смотри. — Засмеялась, легко и звонко. — Там жутко. Все паникуют. Смотри на горизонт. С минуты на минуту оттуда хлынет.
— Темно же.
Переступил с ноги на ногу. Вгляделся. Темно.
— А ты всё равно смотри. — Взяла его за руку, сжала так крепко, что показалось, сломает. Минуту назад так же отчаянно цеплялась за плечи, рвано дышала в ухо, выгибалась, стонала. — Фигово это, попасть в аварию за пару минут до того, как захлебнуться. Самое лучшее, что мы можем сделать, это досмотреть до конца. Только не отводи взгляд, хорошо?
— Хорошо. — Пообещал почему-то.
И правда не отводил.

*

В субботу мир проснулся другим и вместе с тем точно таким же: потерявшим полтора миллиона жителей в холодной воде и одновременно — ничего не заметившим.
Ничему не научившимся.
В ожидании новой сирены.