Капитанские дочки

Борис Родоман

КАПИТАНСКИЕ ДОЧКИ

1. Архангельские сказки

        Архангельск я любил с детства, хотя побывал в нём впервые только в 26-летнем возрасте. Причиной любви были две имевшиеся у меня книжки – «Архангельские новеллы» Бориса Шергина (1936)  и «Сказки Писахова» (1938). Отец мой, актёр и чтец, бывал в Архангельске на гастролях, а Степан Писахов подарил ему машинописный текст своей сказки «Не любо – не слушай» для исполнения на эстраде. Тогда же папа привёз мне из Архангельска чудесные пимы из разноцветных лоскутов меха нерпы, с преобладанием золотого цвета; в них я ходил зимой в школу в 1939/40 г.
        Писахов и Шергин писали на архангельском диалекте, но авторские языковые стили и, что тоже важно для меня, орфография были у них совершенно разные. Неодинаково выглядели и многие реалии окружающего мира. Ранний Шергин был более городским по языку и сюжетам, а шутовское повествование Писахова велось от имени деревенского мужика Семёна Малины, своими фантазиями перещеголявшего барона Мюнхгаузена.
        «Архангельские сказки» сыграли немалую роль в моём лингвистическом и филологическом развитии. Чего стоит только одно полюбившееся мне слово этта – здесь.

«Этта будет становьё,
Старопрежно  зимовьё» [1].

           Б.В. Шергин неоднократно переиздавался и переделывал свои произведения не без влияния идеологической конъюнктуры. В его позднейших книгах оставалось  всё меньше того, чем я восхищался в детстве. Это было вызвано не только переработкой текстов, но и их отбором для переиздания, продолжавшимся после смерти автора. На смену «сталинским гуслям» [2] зазвенели церковные колокола. Сегодня Шергин – один из любимых писателей у православных национал-патриотов.
        Писахов остался на «региональном уровне» как известный в Архангельске художник-живописец. Его полотна, посвящённые Арктике, я видел в местных музеях. Но его сказки, высмеивающие попа Сиволдая, в наше время вряд ли станут переиздавать; как, впрочем, и некоторые произведения А.С. Пушкина.

2. Деревянный город
       
        В Архангельске я был три раза, и всякий раз прибывал туда морем – из Нарьян-Мара, из Мезени и из Мурманска, а уезжал по железной дороге. Впервые прибыл в 1957 г. на легендарном корабле «Юшар», заходившем и на остров Колгуев. Там погрузили на наше судно тюки с оленьими шкурами, все предназначенные одному человеку с известной ненецкой фамилией Вылка.
        Архангельск показывался мне постепенно и надвигался на меня величественно в течение пяти часов, обступая мачтами кораблей и трубами лесопильных заводов. С жадностью схватывая окружавшие виды, я бегал палубе и шагал, поворачиваясь во все стороны, по площадке у самого верха мачты, на высоте пятиэтажного дома.
        На окраинах города ещё сохранялись деревянные тротуары и даже остатки деревянных мостовых. «Шаг по асфальту и камню отдаётся в нашем теле, а ступанье по доскам расходится по дереву, оттого никогда не устают ноги по деревянным нашим мосточкам» [3].
        Пассажирский железнодорожный вокзал располагался на левом берегу Северной Двины. И жители Архангельска, и его грузовая железнодорожная сеть сообщались с левобережьем и, стало быть, со всем внешним миром, через паромы.
        Я проехал на пригородном трамвае на север вдоль всего Соломбальского архипелага. Когда трамвай пересекал запретную зону экспортной лесной биржи, то окна в нём закрывали, пассажиров с «площадок» (тамбуров) загоняли в салон и двери за ними запирали; вагон мчался несколько километров без остановок. Трамвайные линии использовались и для перевозки грузов – за недостатком автодорог. 
        Второе посещение Архангельска выглядело совсем иначе. Оно и является стержнем моего нынешнего рассказа.

3. Рыжие Куклы

        В августе 1969 г. я и мой друг, тоже географ, Игорь Любимов, путешествовали по реке Мезени, преимущественно на моторных лодках. Мне было 38 лет, а Игорю 39. В первой части маршрута, проходившей по стране Коми, нас сопровождали две девушки студенческого возраста. В низовьях реки мы с Игорем, оставшись вдвоём, знакомились со знаменитыми  памятниками деревянного зодчества. Нашим путеводителем была книжка из ныне легендарной «жёлтой серии» «Дороги к прекрасному». Тогда же я открыл для себя «закономерность»: примерно половина упоминаемых в книге деревянных построек исчезает, пока готовится  издание.
        Огромные двухэтажные избы, насчитывавшие до 36 окон, дожидались очереди быть перевезёнными в музеи либо сгореть, что более вероятно. Даже обитаемые дома разрушались оттого, что в них было мало жителей и трудно отапливать все помещения. На распутьях высились гигантские кресты-распятия, увешанные женским нижним  бельём. (Если у женщины что-то болело, она вешала трусы или бюстгальтер, соответственно,  на бёдра или грудь деревянного Христа. Современные культурологи, пропитанные православием, избегают рассуждать об этой, бытующей и сегодня, форме народного идолопоклонства). И, наконец, там сохранялась даже одна ветряная мельница.
        Из города Мезени нам предстояло направиться в Архангельск на грузовом судне (за неимением пассажирского). Общительный Игорь познакомился с лоцманом, который отправлял с этим кораблём двух своих тринадцатилетних дочерей-близнецов к началу учебного года, а сам с женой оставался работать в мезенском порту до конца навигации. Родители поручили нам присматривать за их детьми.   
         – Наши девочки вам понравятся, вы с ними не соскучитесь.
        То были голубоглазые рыжеватые веснущатые розовощёкие блондинки среднего роста, в красных платьях, довольно крупные, но пока не толстые, с уже оформившимися  женскими фигурами, но с ещё детским буйным поведением. Они как бешеные носились по кораблю, а мы, как могли, бегали за ними.
        Угрюмые матросы взирали на наши игры молча, с каким-то угрожающим презрением или отвращением. За все 15 – 17  часов плавания никто из команды не обмолвился с нами ни единым словом.
        У девочек было милое архангельское произношение. Настоящие поморы, словно сошедшие со страниц моих любимых книг! Золотокосые красные девицы из былин и сказок. Будущие дородные, дебелые русские женщины из-под пера Н.А. Некрасова и кисти Б.М. Кустодиева. У них и имена были литературные, традиционные для пары сестёр – Татьяна и Ольга.
        Они из семьи потомственных моряков! Их папа ходил в Лондон с грузом леса. В советское время моряки загранплавания были предметом всеобщей светлой зависти, элитой, возвышавшейся над невыездным населением припортовых городов.  Морская профессия была овеяна романтикой.
        Рыжие школьницы  предложили нам не останавливаться в гостинице, а поселиться у них.
        – Будем варить картошку и пить шампанское.
        Видать, им хотелось в отсутствие родителей побыть гостеприимными взрослыми  хозяйками.
        Я представлял себе старинный бревенчатый дом, большую квадратную комнату с множеством окон, уставленную сувенирами из дальних плаваний. Мы будем резвиться всю ночь – кидаться подушками, стаскивать друг дружку с кроватей за ноги, бороться на полу, играть в жмурки и фанты…      
         Девчонки расспрашивали нас о каких-то любимых артистах и кинозвёздах, а мы даже не знали об их существовании. Я опасался, что мы вскоре упадём в глазах этих девиц  и они потеряют к нам интерес. Сможем ли мы общаться с ними сколько-нибудь долго? Подростки изменчивы и непредсказуемы. Одно неосторожное слово, превратно истолкованный жест – и пиши  пропало.
        Сестёр отправили ночевать в капитанские каюты, а нам указали на обитые искусственной кожей голые и скользкие  диваны в кают-компании. Там мы постелили свои спальные мешки. Утром безмолвные матросы поставили на наш край стола тарелки с белым хлебом и маслом, чай и сахар. Покончив с незамысловатым флотским завтраком, мы выскочили на палубу, к девчонкам. Но их словно подменили! Они не улыбались и не смеялись, но молча глядели на нас с каким-то мрачным любопытством и ужасом.       
        – В чём дело, девочки? Что случилось?
        Близнецы молчали. Но догадаться, что именно случилось, нетрудно. Взрослые «вправили им мозги», «открыли глаза». Легко представить, как вчера вечером возбуждённые игрой с нами простодушные отроковицы поведали капитану о намерении пригласить двух московских журналистов к себе в дом. В ответ моряки доходчиво объяснили, чего должны ждать девочки их возраста от уединившихся с ними «взрослых дяденек». Да так объяснили, что дальше некуда! Повергли наивных, ничего не подозревавших девчонок в настоящий шок. В наше «просвещённое» время читателю будет трудно представить, что ни этим девочкам, ни даже их родителям, с радостью отпустившим своих детей на наше попечение, раньше ничего «такого» в голову не приходило.       
        Испуганные сёстры могли бы теперь не появляться  на палубе, но они носились вокруг и строго за нами наблюдали –  как за какими-то зверями, монстрами, преступниками, шпионами: не убегали от нас совсем, а только шарахались, отскакивали, прятались, выглядывали из-за угла рубки как белки из-за деревьев, и снова приближались. Как будто продолжалась вчерашняя игра в кошки-мышки, но с обратным знаком. И во всё оставшееся время близнецы ни разу не улыбнулись, не усмехнулись не только нам, но и друг дружке.       
        Переживания из-за Рыжих Кукол отвлекли нас от морского портового пейзажа. Приход в Архангельск не показался мне таким величавым, как в прошлый раз, на «Юшаре». В последний момент, когда корабль уже стоял у пирса,  одна из девочек отделилась от сестры, подошла ко мне и строго выпалила:
        – Идите налево, потом направо, там гостиница, всего хорошего, прощайте!
        В гостинице для нас мест не нашлось – не помогли  журналистские билеты и бумажки от учреждений. От ночёвки на улице спасла третья архангельская школьница. Приезда Игоря в Архангельск ожидала влюблённая в него тринадцатилетняя девочка.

4. Проклятие Игоряшки

         На архангельском Севере Игорь был не впервые. Не далее как прошлым летом (в 1968 г.) он пытался заночевать в одной глухой деревеньке, но хозяин избы не пустил его. Двенадцатилетняя внучка старика, приехавшая на лето из города, из-за этого поссорилась с дедом; она хотела общаться с интересными москвичами и, кажется, сама их привела. Тогда Игорь громогласно проклял старика в присутствии его потомства.       
        – Страшно, страшно проклятие Игоряшки! – смеясь, блеял  Игорь. – Никто ещё не избегал его последствий!
        Вскоре после того дед скончался, а его потрясённая внучка Наташа влюбилась в Игоря. Они стали обмениваться письмами, и к моменту нашего прибытия в Архангельск их эпистолярный  роман достиг апогея.
        Тринадцатилетняя Наташа тепло встретила нас в Архангельске и, пользуясь своими знакомствами, устроила ночевать в «Доме колхозника» – дешёвой ночлежке, где стояли десятки кроватей в одной комнате.
        Мы рассказали  Наташе о Рыжих Куклах. Она училась с ними в одной школе и часто их видела. Казалось, что этих капитанских дочек знал весь Архангельск. Наташа приняла нашу историю близко к сердцу, была огорчена и очень переживала. Она осуждала рыжих сестёр за то, что те от нас отшатнулись.            
        Любовь – любовью, но не за нею мы приехали на Север; география была у нас на первом месте, а на осмотр Архангельска времени оставалось очень мало. С моей подачи Игорь заинтересовался Соломбальской трамвайной линией. Она была уже не такой романтичной, как прежде, обречённая на деградацию при  конкуренции с автотранспортом. Мы провели в трамвае несколько часов, потому что отключали ток, а нам не хотелось покидать вагон. На конечной остановке спросили у вагоновожатой:
        – Сколько километров длины ваша трамвайная линия?
        – Вы что, не проспались? – рявкнула девушка.
        Уже темнело, а Игоря в городе весь день ждала бедная Наташа. Такое непростительное, неловкое опоздание! Мы поспешили в «Дом колхозника», я улёгся в кровать, а Игорь побежал на свидание со своей юной поклонницей.
        Планировка Архангельска проста, но уникальна. Много коротких улиц были перпендикулярны берегу, а несколько длинных параллельны. Но так как Северная Двина здесь изгибается дугой, то и продолжения перпендикулярных улиц сходились в пока ещё не застроенном геометрическом центре, где долгое время сохранялось болото. Вот там и возвели современный вокзал, соединённый с левобережьем железнодорожным мостом; к вокзалу и рос теперь город – от старой деревянной периферии к новому бетонно-панельному центру. В 1969 г. большинство новостроек находилось посередине между берегом и вокзалом.
         Там, за забором одной из строек, Игорь до полуночи целовался с влюблённой в него Наташей. Конечно же, я ему завидовал, но и радовался за него, а немножко и за себя, предвкушая восхитительный день. Завтра мы трое должны были поехать на родину М.В. Ломоносова, в Холмогоры, где и Наташа, постоянная жительница Архангельска,  сама ещё не бывала.
        Увы! Утром Наташа на автовокзал не явилась. Родители не пустили её в поездку с «незнакомыми взрослыми дяденьками». С тех пор Игорь и Наташа никогда не виделись. Но они  продолжали дружить заочно и переписывались ещё много лет. Из писем Наташи известно, как она колебалась, выходя замуж, и как развелась потом. Приезжала ли она в Москву, предполагала ли встретиться с Игорем? Сие мне неведомо.

Примечания

        1. Борис Шергин. Поморщина – корабельщина. –  М.: Сов. писатель, 1947, с. 61.
        2. «Сталинские гусли зазвенели…» – Там же, с. 156.
        3. Там же, с. 24.
       
        14 и 16 мая 2009, 19 января 2016