АННА

      В печи, ближе к шестку, догорали голубым огнем головешки, в большом чугуне парил кипяток. В комнате было жарко, но всякий раз, когда по спине и груди бежали горячие струи, Анна покрывалась пупырышками, ежилась и мелко дрожала, как от холода.  Её мыла Надя, новая жена ее мужа. Её враг и ее спасительница. Натирала худые лопатки, желтые колени, искореженные болезнью суставы. Легко, как полотенце, перевесив ее тело себе через руку, намыливала худые ягодицы, больно терла промежность. Жестоко страдая от унижения, от бессилия, Анна сжала зубы так, что заломило челюсти и заныли мышцы щек. Ей хотелось заплакать, но она сдержалась. Надя же, смыв намыленное, все так же держа ее на весу, крикнула:
  - Вить, иди!
Зашел муж, быстро вытащил из-под Анны корыто с мыльной водой и подсунул другое, пустое. Надя передала Анну, как эстафету, ему. Анна же всегда ждала и боялась этого момента. Она успела, приподняв голову, увидеть, как он старается не смотреть на нее, как отстраняется от ее мокрого тела. Она представила, как она выглядит сейчас. Ей было мучительно стыдно, горько и унизительно за облепленную жиденькими прядями волос спину, острые ягодицы, за палки рук-ног со скрюченными пальцами, и она начала протестующе брыкаться. На ее слабые протест никто не обратил внимания. Когда острая волна   чувства унижения ушла, она почувствовала тепло его руки. Родной, давно полюбившийся аромат одеколона и сигарет щекотал ноздри, разливался теплом в груди. Она забылась совершенно. Как когда-то давным-давно забывалась в его руках.
       Она безвольно повисла. Перед глазами были его большие ноги в носках. На большом пальце была дырка.  «Вечером зашью» — подумала она, совершенно забыв, что дырка, конечно, зашьется, но не ею.  Анну снова положили в корыто, в чистую воду. Надежда махнула рукой в сторону спальни: «Все, иди. Сама я». Виталий исчез. Через минуту затарабанил телевизор. Вот тогда Анна заплакала. Весь день она ждала, когда же вдохнет его запах, совсем близко почувствует его дыхание. Теперь до следующего раза другого ждать нечего.
     Надежда уселась на низенькую скамеечку, склонилась над корытом, широко расставив ноги и свесив между коленями объемную грудь, начала разминать Анины косточки, приговаривая:
  -  Не плачь. Что теперь поделаешь. Сейчас разомну, потом натру мазью, поспишь может. Я там чистое все тебе постелила, белое, как хратья, как прынцесса уляжешься. Мальчишки придут, расскажут тебе, чего набезобразничали за день.
Опять ногти грызла, вона, до мяса. Что мне тебе варежки что ли привязать?
Анна отвернула лицо. Она не могла смотреть, ненавидя Надежду изо всех сил, как та добросовестно разминает ее больные суставы. Ей до судорог хотелось расцарапать ее розовое лицо, с силой вырвать клок рыжих кудряшек, с размаху ударить по красному рту. Если б она могла...

       Десять лет назад Анна заболела. Это был неожиданно, несправедливо, неправильно. Начали сначала ныть, потом ломить пальцы рук и ног. Постепенно вовлеклись практически все суставы. Ее перевозили из больницы в больницу, лечили народными средствами, но ничего не помогло. В конце концов ее скрючило так, что ничего не могла делать и еле ходила. Матери у нее давно не было, и к ним перебралась помогать  свекровь. Та не забывала всякий удобный случай напомнить, что Анна заедает век ее сыну. Говорила старухам-соседкам, когда те приходили в поседки, что, мол, пожалел бы их всех Господь и освободил бы от страданий. Кого надо было пожалеть, свекровь никогда не уточняла. Надо было полагать, что ее саму и ее сына. Анна терпела — а что было делать, в укоронку плакала и надеялась на чудо выздоровления.
       Беда одна в дом не приходит. Свекровь упала в подполье. Пролежала полдня , шутила, что в космос слетала, а ночью во сне умерла. После узналось, что повредила чего-то в животе и от внутреннего кровотечения скончалась.
       Меньше чем через месяц в доме возник невероятный беспорядок. Чистое белье закончилось, пыль под кроватями лежала тополиным пухом. Виталий мрачнел, с Анной не разговаривал, щедро одаривал сыновей подзатыльниками. Она пыталась с ним говорить, он зло на неё смотрел, сжимал кулаки и уходил. Готовить скрюченными  руками она не могла, чем и вызвала еще больший гнев на себя. Виталий кричал, точь-в-точь как мать, что она заела его жизнь и что он так жить больше не может. Анна плакала, пыталась вставить хоть слово, но Виталий хлопал дверью и уходил. Как-то вот так хлопнул и не пришел ночевать. Ночью к ней прибежали сыновья и уснули возле нее.  Анна не спала, думала, пыталась найти какой-то выход, но ничего не могла придумать, разве только умереть.
       Вернулся Виталий утром с дальней родственницей Дарьей. Очень скоро дом был приведен в порядок, Виталий обедал любимой жареной картошкой с мясом, сыновья теперь пили каждый день обожаемый ими кисель. Все вроде бы утряслось, но Анну беспокоили неслышные перешептывания мужа и Дарьи. Но вскоре разговор произошел во всеуслышание. Анна сразу все поняла и ужаснулась. 
  -  Ты же молодой мужик, Витя. Чай она должна понимать. А там и в тепле будет, и сытая, и врачи там. На выходной съездишь. А мальчишкам у меня раздолье будет. Мужик мой, сам знаешь, деток любит, - сказала Дарья.
  -  Неудобно. Что люди скажут. Да и Аня не захочет, - неуверенно ответил муж, вглядываясь в лицо жены.
Что он там хотел увидеть? Радость от того, что ее хотят, по всей видимости, в какой-то дом инвалидов свалить? Неужели невозможно представить, что она чувствует? Неужели весь ужас происходящего не написан на ее лице? Они всерьез полагают, что человек в состоянии осмыслить и понять, что его как ненужную вещь выбрасывают на задворки этой жизни. Разве не вместе «и в горе и в радости»?
       Вечером Виталий пришел к ней поговорить. Анна не поняла и не запомнила ни одного слова. Распахнутыми, полными ужаса глазами смотрела на мужа. Она не в силах была даже заплакать. Ее трясло, лицо и грудь покрылись багровыми пятнами. Муж замолчал, когда, прижавшись к ней, в один голос заревели сыновья:
  -  Не надо! Ну не надо маму никуда отвозить. Мы убежим, раз так.
Виталий растерянно, с безысходным отчаянием в глазах смотрел на них. С усилием потер лоб, прикрыв лицо ладонью, чтобы не увидели его слез.
       На другой день Дарья исчезла из их жизни. Муж вставал засветло, готовил, стирал, убирал. Он похудел, осунулся и отпустил усы, чтобы меньше тратить время на бритье. За ней ухаживать нанял женщину, которая приходила с утра и вечером. Мальчишки присмирели, старались помогать, по вечерам иногда вслух читали ей книжки.
       Теперь в их доме параллельно существовало два времени, два пространства, две жизни, разделенные перегородкой. Где жила Анна — время остановилось, густо пахло лекарствами, отчаянием, безжалостной правдой — так ей суждено жить всегда. А еще здесь жила ее любовь к мужу и сыновьям. В другой... - в другой «жила» жизнь. Анна прислушивалась к каждому звуку, по шагам определяла, кто пришел, по тембру голосов — какое настроение там сейчас царит. Человек ко всему привыкает, привыкла и Анна. Ей даже нравилось «подслушивать» их жизнь и понимать, что все идет своим чередом. О себе старалась не думать, хотя до спазмов в горле хотела, чтобы Виталий зашел к ней, сел в ноги, взял за руку, с любовью посмотрел в глаза и нежно поцеловал. Она представляла себя той миниатюрной, улыбчивой, черноволосой красавицей, какой была. Но, придя в себя, она понимала, что давно не та, до омерзения ненавидела свое высохшее тело, жидкие тусклые волосы, потрескавшиеся сухие губы. Чтобы не спугнуть  их с таким трудом устоявшийся мирок, она научилась плакать без слез и выть молча, сжав зубы. Но однажды этот мирок рухнул. Виталий стал по вечерам часто уходить и не возвращаться на ночь. А потом случилось то, что швырнуло ее на самое дно жизни да там и оставило.
       Приехала Дарья и, соблазнив мальчишек плотом на речке, на котором можно плавать хоть целый день, рыбалкой в пруду, где карасей хоть руками лови, увезла их к себе в село, пообещав привезти обратно к осени.
  -  Да не реви ты. Витя хоть отдохнет маленько. Вон, ему и тебя одной выше головы, огород опять же на нем, - уговаривала Дарья ее.
В доме стало пугающе тихо. Приходила женщина, обихаживала Анну и до самого вечера она была одна. Виталий по несколько дней дома не ночевал. А если оставался, то к ней не заходил. Она как-то не выдержала, позвала:
  -  Вить, дай мне попить.
Не глядя на нее, суетливо, расплескивая, подал воды. Глотая, старалась поймать его взгляд, но тщетно, и тогда она заговорила:
  -  Убей меня лучше. Чем я виновата перед тобой? А если бы с тобой такое случилось?
  -  Не случилось же, - пробурчал муж.
  -  А если бы случилось? Да я бы мухе не позволила на тебя сесть.
  -  Ладно, Анют, не начинай. Не выводи меня.
Оброненное им « Анют» придало ей уверенности и она продолжила:
  -  Ты совсем не понимаешь, каково мне? Тело мое искорежено, но душа-то, Вить, душа-то на месте. Представь хоть на секунду! Любви я не прошу, я вижу твой брезгливый взгляд даже сейчас, но совсем меня оставлять сутками одну! Разве это по божески? Ты только подумай!
  -  Нет, это ты подумай, - гневно проговорил муж и надолго замолчал.
Анна вся сжалась. Всем существом почувствовала, что самые худшие времена для нее начнутся только сейчас.  Она никогда не видела мужа таким. Он вглядывался в ее лицо, но в этом взгляде не было ни любви, ни жалости, ни сострадания. Она не узнавала его. Он вскакивал, нервно ходил по комнате, снова присаживался рядом и глядел на нее. Она ловила его взгляд, надеясь на чудо, но видела только стальной блеск в глазах и брезгливость. Это была пытка, и она затянулась. Она подумала, что еще несколько минут и она закричит. Нет, не на него. Просто закричит. На весь дом, на весь город, на всю планету.
Наконец муж решился:
  -  Ты не виновата, это правда. Но ты ничего не можешь исправить в своей жизни. Ни ты, ни я. А свою жизнь я могу изменить. И я это сделаю. Я тоже не виноват в том, что с нами происходит.
Если бы Анна захотела возразить, то она бы не смогла. Во рту все пересохло, и она не могла пошевелить языком, скулы свело, а голове стучало и свистело так, что половину слов не понимала.  Виталий, меж тем, продолжил:
  -  Выход, я считаю, есть. Я тебе сейчас все расскажу, а ты решишь. Сама, без меня. У меня есть другая женщина.
Видя, как жена дернулась и крепко зажмурила глаза, словно прямо сейчас увидит эту женщину, Виталий замолчал. У Анны прыгали колени, муж покосился на них, сжал кулаки, но все-таки продолжил:
  -  Хорошая женщина, добрая. Надеждой зовут. Теперь выбирай. Либо будешь жить в доме инвалидов, найдем где поближе. Детей иногда привозить будем. Либо ты живешь дома, около детей, но я приведу Надежду. Развод мне дашь, женюсь. Надя без росписи не хочет. Она и ходить за тобой будет. Все, решай.

     Запрокинув голову, сжав горло скрюченными пальцами, Анна кричала страшным полузадушенным криком. Ей никто не мешал. Ответ она сразу знала. Ей придется жить с новой женой своего Виталия, единственного мужчины в ее жизни, некогда родного и любимого.  Прошедшая страшная ночь стерла все ее чувства и желания кроме одного — желания жить рядом с детьми.