Глава 3 Чёрный ребёнок

ГЛАВА 3 ЧЁРНЫЙ РЕБЁНОК

«ВСЕ МЫ РОДОМ ИЗ ДЕТСТВА». Весь сказ.

А поточнее? Все знают? 

Он – года в четыре, не задумываясь: из Брянска. Откуда же ещё? Только и слышно: Брянский, Брянский…

«А где твой Брянск?»

«Вон там!» За мостом, за ивняком, за насыпью. За селом Городищем…

Короче – где Москва. Далеко! А Брянск ещё дальше – на западе: ТАМ БЫЛИ НЕМЦЫ.

- А мы – в бассейне у Волги.

Чудно! А что такого? Залезь на Попову гору да глянь. Волги-матушки не видать, она где-то с другой стороны. И не доедешь, не доплывёшь. А бассейн? Да вот он: до самого горизонта. По дну течёт речка – почему-то Суша. За нею – пляж и дорога до Москвы. Садись на автобус… А раньше – по реке, под парусом.

По Суше плавали! С пристани – до Оки, до Волги…

На горизонте, правее пристани, Рыжикова гора. А тут – Попова.

Улица – как спустишься, сбоку, впритык. Ещё ниже – огороды, картофельное поле, болото, луга. А там другая дорога – в Демьянов лес, к пионерскому лагерю. У дороги, в овраге, "Беззубый фриц".

Весной Суша разольётся и всё затопит. Страшно? Ни чуточки. Папа загодя открывает заветную дверь в сарае, пахнет смолой, бензином.

Моторка на ходу!

Берут пассажиров: пристанских, деревенских. И таких, кому дальше ехать, на станцию. Есть время – возьмут и его. Хотя бы в один рейс, в экспедицию.

- Только чтобы никаких фокусов!

Местечко всегда найдётся:

- Ко мне айда! – зовут наперебой пассажирки. – На коленки садись.

- Смотрите – не уроните его!

- Ты что, Лексев? Это мой зять растёт. Правду говорю?

Большая девчонка, что с ним рядом уселась, в кулак прыскает, аж давится. Не её ли просватали?

- Держись, зятёк!

- Тёщу держи!

Дорогая моя тёща!
Ты напой меня водой:
Твоя дочка три разочка...

Весело с ними. А то, бывает, навяжется рябой Егорка из села Городище: в лаптях, вечно рваный-драный, портки мокрые. С кем не случается? Не подумаешь, что дурак, пока не сойдёт на берег да раз десять не поклонится в ножки доброму дяденьке.

- Бабайкой его по горбятнику! – кричат с другой лодки.

- Башкой в омут, чтобы зря не мучился!

- А ЕСЛИ БЫ ТЫ БЫЛ ТАКОЙ?

Папа всегда за него заступается: чего они?.. Человек и так обижен.

Один раз – он и это запомнил – плыли прямо по улице. Вместо улицы – речка, в речке столбы с проводами, деревья выросли. И под водой деревья, столбы. Дяденька на крыльце рыбу ловит – удочка у него.

- Как в Венеции, – говорит отец, гребя бабайками.

Венеция – такая деревня: там всё кверху дном. Это не отражение: люди живут под водой, не тонут. Они водяные.

- Римку давай сюда!

Откуда взялась? Со станции, что ли, с матерью? Может быть, перепутал? Потом приснилось?

И что ему Римка? Сколько ей было?

А по большой реке поплыли бочки, ящики, доски – целый забор. Вон кто-то живой – выдра или ондатра. Видать, в Венецию…

Хорошо бы: в детский сад – по воде, с мотором. Да хоть без мотора, на бабайках. Прямо во двор, под самое окошко.

Но детсад высоко, далеко. Надо идти по земле, горой, мимо «нэпмана» – кирпичной красной палатки. Там вечером газировка, в обед принимают бутылки. А с утра – замок с Валеркину голову.

Говорят, упадёт когда-нибудь в речку. Вода подмывает гору, оползают огороды, сады. Вот уже один дом на самом краю обрыва.

Вдруг прямо сейчас – бух!

На всякий случай покрепче возьмём маму за руку. Вместе с нею подошли, посмотрели.

- Кругом потоп! – ужаснётся мама.

- И в Брянске?

ПРИ ЧЁМ ТУТ БРЯНСК?

Всё просто. Большую Галю оставили у бабушки – на все каникулы.               

Зачем? Соседки так и не поняли. У мужика дел невпроворот, так хоть дочь помогла бы матери. Грядки надо полить-прополоть, ягоду обобрать. И с курами-гусями должна справиться. Большая девка: не в восьмой, скажешь, перешла – в одиннадцатый.

- Что толку-то? – сокрушалась мама. – Велика Федура… На солнышке побыла чуток – сразу мигрень. Слабенькая она.

Опять перешёптывались: на лыжах бегать не слабенькая. В районной брехаловке девчонку отметили: честь школы защитила, первая по району. А к лету – как Снегурочка. Болтали – на школьной линейке, в строю, обморок. И что от занятий освободили – за месяц. Как будто сглазили.

Что же, всякое может быть. Бабка деревенская: заговор знает какой-нибудь. К здешним бабкам нельзя: отца из партии выгонят, работать не дадут. А в Брянске этом – святой источник: вон в «Правде» фельетон. Смех смехом, а вдруг…

В общем, спровадили девчонку. А первого сентября – телеграмма: «Галя ногу сломала. Лежит». Они в прятки играли с малышнёй, так сообразила, орясина, – полезла на дерево. Доигралась.

Как на грех, и отца дома нет: в командировку послали не времени.

Пришлось маме самой, на последнем месяце, тащиться через Москву. А то ведь с ума сойдёшь: как там, что? Все чужие…

Домой вернулись втроём: дочка с бабкиной клюшкой, у мамы – он, Валерка.

- Фронтовичка с фронта приехала! Салют!

Галю с первого класса Фронтовичкой дразнят, а ей даже нравится.

- С чем – с орденом? Со звездой? 

Сколько раз он потом хотел и не мог, что-то всё время отпугивало: нарисовать бы обеих вместе с ним в чистом поле. И чтобы метель. Говорят, что и в Брянске было тепло, и в Москве. А приехали – сразу ветер, холод, и снег вовсю повалил.

В его честь!

- Мой давно уж сынка просил. Пятнадцать лет ждали.

Дождались. «У БЕЛОЙ ЖЕНЩИНЫ – ЧЁРНЫЙ РЕБЁНОК». Не ребёнок – галчонок. Цыган! 

- В нашу породу, – с ходу вынесла вердикт богомольная тётка Даша. – У нас прадедушка был, деда Роман. Ну, в точности! Бывало, ребятишек стращали: «Безногий цыган заберёт». Он без ноги, на деревяшке пришёл с венгерской кампании. Что делать? Мужик был рукастый: наладил кузню, женился, дети пошли. Чуть не до ста лет – всё при деле, с утра стучит, гремит. Как перемажется весь, выйдет из кузни – страх! Не цыган – негр мериканский, одна голова поверху белая. Мы-то все уродились кто в мать, кто в бабушку. А в этом кровь сказалась.

Кровь, гены... Кому что докажешь? Тот прадедушка, древний, как Рюрик, весь век на отшибе, за пристанью. И в город-то, говорят, сроду не хаживал, и помер в гражданскую, в самый тиф. И уже ни детей, ни внуков.

Тётку послушать – так они вообще из столбовых дворян: «В уезде баре были Сипягины – татарских кровей». Один угодил на каторгу: порешили кого-то в троекуровские времена судом Линча. Дворянство, само собой, побоку: вот тебе кайло, тачка! И сын родился на руднике ссыльнокаторжный, вроде крепостного. Вырос, не поладил с приказчиком, морду ему набил – и в бега. С сибирских приисков – домой, в Европу! А уж как, что… Может, даже и разбойничал – хотя б по мелочи.  С год, больше в бурлаках был – отбился. К другим не успел пристать: как бродягу, забрили.

- Ихнего брата как? Пишут: Безродный, Бесфамильный. Иван, родства не помнящий. А он, вишь, отцову фамилию сказал.

Знай наших! Дворяне его, конечно, не признали за своего. И что из этого? Всё равно дворян раскулачили, так что и к лучшему…

Галя с первого дня удивила. И смех и грех: одной рукою за клюшку держится, а другой так и норовит Валерку у матери выхватить. Та ей: «Уронишь, пусти!» Ни в какую: «Мам, ну дай подержу! Дай, пожалуйста!»

Дальше – чуднее. Девчонка она интересная, даже с клюшкой. Ребята за ней табуном: «Галь, на танцы придёшь?» Хоть бы просто так пришла, посидела, если нога не проходит.

Так нет же:

- Не могу, мне некогда: я с Валеркой.

Некому, кроме неё! Мать отгул взяла, тётка, старая дева, приехала. Пускай нянчатся.

Что ты! Даже в кино по выходным – Фронтовичка со своим «негритёнком»:

- Без меня плакать будет.

И не надоест ей.

Даже мама не выдержала:

- Не приучай ты его!

Так и сказала. А городишко небольшой – райцентр, один услыхал – все знают. Хотя бы насчёт женской консультации: кто был, кто не был.

- Да бросьте вы! – Мама не спорила, не отрицала – шутила. – У нас дома свой доктор.

Кумушки переглядывались: сравнила! Муж по какой части?

- Хоть по какой. Раньше без консультаций по десять рожали, не думали. Галя у меня – чай, знаете – в развалинах родилась, после взрыва. Обошлось, слава Богу. Я за неё больше боялась: калекой останется, дурёха. Кому нужна?

К счастью, опять обошлось. Клюшку она бросила в тот же день – и на улицу, в снежки играть, пока не растаяло.

Уцелела фотография – для него, в воспитательных целях… 

Он топчется перед застеклённой рамкой, вглядывается в девчонок. Все похожие: детский сад. Галя с краю – меньше всех. Невесёлая – как будто плачет.

Наверно, её наказали. Или кто-нибудь обидел – вон тот мальчишка.

- Убью! – обещает ему Валерка.

Чтобы как следует разобраться, он лезет на стул, на комод.

- Хочешь, как Галя, с палочкой ходить?

Мама снимет его с комода, снимет рамку. Сядут рядышком.

- Видишь?

Правее детского сада – большая Галя. С той самой клюшкой. Один друг изловчился, щёлкнул её – одну, без Валерки, без мамы. Фото на день рождения подарил, чиркнул на обратной стороне: «Фронтовичка». 

- Ей больно?

- А ты как думаешь? Коленку ушиб – и то хнычешь. А это такое дело: кость сломана. Люди криком кричат.

- Галя не кричит, – заступается за сестру Валерка, пальчиком тычет в стекло.

Разве мама не видит? Галя смотрит искоса на него из-под зимней шапки, на палку облокотилась.  Как старая бабушка! Если издалека – сердитая: возьмёт и огреет кого-нибудь. А поближе подойдёшь – улыбается: «Чего испугался, глупый?»

Теперь её нет.

- Галя в Москве, в институте. Ты забыл?

До войны институт был в Канах, потом закрыли. Осталось здание напротив детского сада. Издали похоже на Кремль: башню бы с часами да со звездой.

Ещё при царе построили. Для "благородных девиц": учились одни девчонки, мальчишек и во двор не пускали.

- Я бы через забор.

Сейчас двор проходной, там медучилище.

- Вот где невесту искать, – молвит мама, гуляя с ним вдвоём.

- А в Москве нельзя?

В Москве учатся все – даже негры. Поэтому институт большой, с корпусами.

Такие дома будет строить Галя.

- Я детские сады буду строить, – так она говорит. – Многоугольные, для таких озорников, как ты, чтобы на всех сразу…

- Лучше построй крепость. Настоящую, – заказал Валерка. – И гараж. И русскую печку.

- В гараж её поставим. Будет вместо машины – как у Емели.

Мама шутит. А что, разве плохо: зимой на печи в гараже? И Галя ему обещала, хоть она не печник и не этому их учат. Сама научится.

- У Гали скоро экзамены.

- Эг-за-мены, – повторяет нараспев.

Поначалу он думал, что это больно: вроде анализа, когда кровь сдают. Галя сдаёт из вены, хоть папа ругается, не велит. За это ей дали значок. А ещё у неё сессия, семестр, курсовая. Всё это в главном корпусе: там на кафедре сидит профессор. А во дворе караулит декан – вроде милиционера. Это он не пускает Галю домой.

Но мальчик знает: в любом случае Галя все экзамены сдаст и приедет. Не завтра, не послезавтра – так через месяц, хоть это долго: ждать надоест – и забудешь.

Зато уж потом – сюрприз. Как день рождения. Вдобавок – целое путешествие: в гору, вдоль обрыва – и опять вниз. По песку, по тропе – как по тротуару. Куда? На автовокзал. Кто первый: Валерка или московский автобус? Вон – катит из-за насыпи.

- Я вперёд! Я первый!

Маме не удержать.

А если на аэродром? Правду говорят, что семь вёрст до небес. Семь – не  семь, а три версты будет. Это за новостройками-двухэтажками, за автозаправкой: надо идти лесом.

По такому случаю отменяется детский сад: Галю встречаем.

Утром, выспавшись с дороги, сама отведёт его в садик, если только брат с сестрой не проспят. Пораньше придёт за ним или подкатит на велике.               

Из садика – сразу домой? Ну уж нет! Через проходной двор на биржу – и в парк. Вечером карусель. Что, не включают? А чёртово колесо? Большие ребята сами крутят, вручную. И Галя раскрутит – только держись!

- Ну, как? Был в космосе?

На обратном пути – в кино, если вечером вдруг «Илья Муромец», «Марья-искусница»... Да мало ли! Хотя бы «Конёк-горбунок»: ничего, что чёрно-белый и лента порвана.

- А в книжке по-другому.

Книжка у него новая, юбилейная: такие же кубики с "Горбунком". Была, говорят, другая...

А тут, в кино, ещё американский «Спартак». Он думал – про спорт. А там по-настоящему, как в старину: мечами дерутся. Одного "фрица" утопили во щах.

- Они за товарищей мстили, – шепчет Галя.

- А я за дедушку отомщу. И за дядю.

Слова при нём не скажи! Стоит ли с ним на вторую серию? Там людей гвоздями прибивают.

- Это не для детей, – заявляет Галя.

- А в ДК?

Он в том же парке, где Ленин с фонтаном. Из больших городов приезжают артисты с куклами, а то – живые Бармалеи, Емели. «Ну, погоди!», как и Штирлица, ещё не придумали – смотрите братца Кролика с братцем Лисом. Да пионера Васю, у которого «всё началось со лжи». А для кругозора – попурри из сказок «Дружной семьи» и народов мира: глупые падишахи, принцессы-дурёхи, шаманы, гномы, великаны; вместо Змея Горыныча – огнедышащий трёхголовый стервятник... 

Не «Щелкунчика» же, не «Синюю птицу» везти туземцам в провинцию. А детям всё радость. 

Спектакля нет? Тогда в музей, на второй этаж. Он был сто раз – ну и что? Интересно же: кости мамонта, будёновка, самолётик, похожий на этажерку, русские мечи и кривые татарские сабли. «РУКАМИ НЕ ТРОГАТЬ!» А ещё – медведь, волк с волчицей, лось, кабан… Все звери из муромских лесов. А сколько птиц! И осоед, и луни, полевой и болотный, орлик-подорлик верхом на зайце.

- Галь, смотри!

Галя смотреть не хочет:

- Это же чучела. Их убили.

Ей жалко зверей. Как будто не знает, что лось возьмёт и на рога поднимет. «Все девчонки на ольху» – от него. Сама читала в «Весёлых картинках».  Кабан – вредитель, хлеб в поле топчет и растерзал чуть не до смерти лесника на кордоне. Папа рассказывал. А волки – что про них говорить?

Галя не станет спорить. Она расскажет, как в город к ним прибежал раненый лось. Совсем ещё молодой, красивый – как северный олень. И такой несчастный. Он лёг у моста, тяжело дышал и смотрел: как человек, как ребёнок. Надеялся – люди ему помогут.

А ЕГО УБИЛИ.

Галя всю ночь плакала.

А ему не забыть медведя – настоящего, бурого. Пьяные дрессировщики привязали его цепью к столбу у водостока, а сами ушли.

- Скоты! Хуже скотов!

Папа хотел заявить в милицию да кое-куда написать, чтобы дали выволочку и впредь никаких гастролей.

И мама негодовала:

- Измываются над животным, латрыги бессовестные!

Над ним тоже измываются: раньше времени загнали домой. А потом – это в воскресенье! – до обеда на улицу не выпускали:

- Пусть сперва эти полудурки уедут.

Ему бы ещё разок посмотреть на живого мишку.

Куда там!

- Ты в доме культуры был, насмотрелся.

- Смотреть-то не на что. У людей на велосипедах ездят, а этот – как у Троекурова: бочку с места на место…

- Да он у них голодный – не видите? С голодухи опаршивел весь.

- Давайте его покормим, – сообразил Валерка. – Я ему щей отнесу.

Ну и смеялись:

- Давай неси! Будут щи с мясом.

- В один присест осилит.

- Он Валерку съест, – подытожила Галя, – а щами запьёт.

- Я сам его съем. Возьму вилы и в пузо ему – чик!

- Это он тебя лапой – чик! И нет Валерки! – Галя вихры ему взлохматила – и бежать. – Догоняй, охотник!

Валерка за нею, она в сад. Потом у забора вдвоём сидели на досках, высматривали: а вдруг Топтыгин сорвался? Кто кого будет спасать?

- Не отдашь свою Галю на съедение? Говори, а то через забор брошу.

Напугала! С кем тогда ей фехтовать на шпагах? Галя может: сама выстрогала и ему показала, позицию выбрала для него.

- Защищайся! Да не от меня – от крапивы! Смотри, как надо.

С ней – хоть на войну: всем крапивам-репьям головы посшибала:

- Не трогайте Валерку! Не трогайте!

Такая она.

А он – как тот Серёжа из «Весёлых картинок», в точности:

Я считаюсь эгоистом.
Спит сестрёнка за стеной,
Я же с криком и со свистом
В дом врываюсь, как чумной.
Но поймите и меня:
Я не слез ещё с коня.

- Совесть-то у тебя есть? – порой не выдержит мама. – Галя отдохнуть приехала, а ты – как не знаю кто. Совсем замучил.

Галя в ответ:

- Я сама его замучу, будет знать.               

И опять смеётся, не сердится, что нечаянно разбудили. Вот дело! Ночью выспимся, подольше утречком полежим.

- В детский сад опоздаем – договорились?

Вот так! Но, если по-настоящему провинился, не жди пощады:

- Я тебя накажу.

И накажет. Галя бывает строгая - как воспитательница, когда дети не слушаются. Нашлёпать может.

Он как-то вздумал протестовать:

- Ты что, МАМОЙ СДЕЛАЛАСЬ?

С чего это вдруг? Решил, что большой – седьмой год всё-таки. Или что-то уже слышал?

Она будто вспыхнула: думал – сейчас его изобьёт.

- Я взрослая, – произнесла дрожащим от гнева голосом. – Я, если хочешь знать… Чтоб я больше не слышала! Быстро марш в угол!

Пришлось, как это было не раз, повиноваться и встать носом к стене, дуясь и сопя. Точь-в-точь как в будущем Прасковья с Ромкой, а за ними и маленькая Галя. Стоял он долго – как никогда: наверно, целый час, больше. И мама не заступилась.

Заслужил! Услыхал от кого-то на улице и сам потом – вслух:
 
Как на речке на Иссе
Зайка просит у лисе.
Лиса плачет, не даёт…

В детском саду, при всех! Ему было сказано: «Прекрати!» Так нет – ещё раза два повторил: понравилась сценка.

- В другой раз возьму ремень. Излуплю – сесть не сможешь.

Он стоял в углу и думал, что Галя скоро ляжет спать. А утром ей бежать на автобус. Уедет – как насовсем.

                * * *
 
ГЛАВА 4

Нет, он не плакал. Он глазами рисовал потайную дверь. За нею дорога – в Муром, в Брянск.

Дальше что? 

Над ним, чуть сбоку, карта всего полушария. Папа с войны привёз: снизу и поверху словно снежком посыпана. Белая льдина. Не тает – плывёт: прямо на песок, на глинистый берег в тёплой стране...

- Ю - А - С, - произносит, как волшебное слово..

Дальше начинается сказка: кто не слышал про Айболита?

А это что? По-рту... Порт у Гали! Вот это да! Порт – это больше пристани: там корабли с мачтами, подводные лодки. Тут то и дело: Порт, Порт. На суше, на воде... А это – у Гали! Пускай у другой – всё равно.

Он ей скажет, когда его выпустят.
 
Ещё разок поглядим.

И опять – с пляжа на лужок, с берега на кочку, с кочки на льдину. Никто же не видит. Подо льдом земля: кто-то живёт там, на льду, у самого неба. А кто? Написано. Только вот никак: высоко. А он наказан. Галя увидит – ругаться будет: «Тебя для чего поставили? Чтобы по сторонам смотрел?»

Какой-нибудь там охотник.               

Браконьер! Наверно, украл что-нибудь и прячет. Звезду с хвостом! Как в «Весёлых картинках». Думает – не достанут.

«А Я ДОСТАНУ».

                * * *

- Не хнычь! Выше голову!

                Продолжение следует http://www.proza.ru/2016/01/23/1815