Вышитые крестики. Дети войны

Июнь. Отпуск долгожданный. А с чего начинается? Правильно! С огорода: посадка картошки, помидоров, огурцов. И полетели денёчки. А потом – раз, и двух недель отпуска как ни бывало! Тюкаю тяпочкой по земле, борюсь как могу с сорняками. Тюкаю и тюкаю, а перед глазами -  озерцо с чистой водицей, поплавок слегка покачивается, зорька заалела, птички запели.  Нет, не подумайте, что я рыбак заядлый или добытчик великий. Просто любитель посидеть у воды, на поплавок  полюбоваться, воздухом вольным подышать. Можно сказать, Созерцатель.
 За годы совместной жизни по взгляду друг друга понимать научились.
 - Хватит ходить, сопеть, задумчиво вздыхать, собирайся и вали на свою рыбалку! Помидоры не пропадут!  - неожиданно буркнула супруга.
 Быстренько удочки, банку с червями и прочие рыбачьи предметы в багажник положил. Машину у дома поставил, чтобы часика в три встать и к рассвету на озерцо. Ночи в этот период короткие. Не спалось. Ворочался с боку на бок. Часа в три встал ина улицу. Дверь тихонько закрыл, замком щёлкнул и к машине.
Темно. Звёздочки на небе подмигивают, луна из-за тучки выглядывает – благодать. Тишина. Даже дуновения ветерка не чувствуется.Когда из подъезда выходил, заметил на скамейке соседа с пятого этажа Прокопьевича. Его сложно с кем-либо перепутать: роста невысокого, по фигуре - мальчик-подросток. Худенький, стройный, с неизменной тросточкой и в серой, выцветшей шляпе. Бледное лицо с открытой и доброй улыбкой. От него всегда веяло каким-то внутренним теплом и спокойствием душевным. На моёрадостное приветствие головой кивнул.
 Я открыл капот машины, подсоединил аккумулятор, завёл двигатель. В свете резко вспыхнувших фар увидел хрупкую, беззащитную фигурку Прокопьевича. Шляпу, нелепо съехавшую на затылок, тонкие старческие руки, торчащие из старой, но чистой и отглаженной рубашки с короткими рукавами. Тыльной стороной ладони он утирал слёзы, которые текли и текли. Я подбежал, обнял старика, пытаясь успокоить, выяснить, кто обидел, чтобы хоть как-то помочь горю.Узнав, что я собрался на рыбалку, неожиданно попросился со мной. Полчаса езды на автомобиле, и мы на берегу маленького, но чудесного озера.
  С огородом и помидорами я совсем потерял чувство времени. Да это и неудивительно: число, день недели, как правило, вспоминаешь только к концу отпуска. А сегодня, оказывается, двадцать второе июня - самый продолжительный световой день в году. Поплавки удочек чуть покачиваются на водной поверхности от дуновения ветерка. Лёгкий, нежный туман, чуть касаясь воды, завис над серединой озера. Нежно заалела заря.
 Хриплым, слегка дребезжащим голосом старик начал вспоминатьисторию своей жизни. Я сидел рядом и слушал,и слушал, больше и больше проникаясь душевным теплом к этому худенькому, беззащитному человеку, прожившему длинную и тяжёлую жизнь. Потерявшему самых дорогих и близких людей, но сохранившему ко всему окружающему доброту открытого сердца. Как будто не было этого радостного солнышка, этого озерца, слегка подрагивающих поплавков на водной глади. Только один голос, спокойный и негромкий, но пробирающий до глубины души:
- У меня с некоторых пор появилась привычка: ежегодно в этот день встречать рассвет, смотреть, как зарождается новый день, слушать, как щебечут птички, видеть, что всё вокруг цветет, вспоминать родных и близких. Перед войной вместе с мамой и старшей сестрёнкой Верочкой мы перебрались в маленький городишко на Украине. Такой уютный и яркий, как в сказке, наполненный тёплым светом. До сих пор видятся во сне ровные улицы с побелёнными аккуратными хатами, яблонями, черешнями, душистой черёмухой и небольшой деревянной церквушкой.
 Отец был командиром Красной Армии, но я его совсем не помню - погиб ещё в Финскую. После его смерти мать устроилась на работу в прачечную воинской части.
 Война застала меня совсем ещё ребёнком на берегу нашей широкой, но мелкой речки с удочкой в руках. Только начало светать, как в небе послышался какой-то нарастающий гул. На восток летели, как вороны серые, самолёты - птицы с чёрными крестами на крыльях. Тянулись и тянулись, пытаясь поглотить, закрыть собой встающее ясное солнышко. Так тогда казалось мне, сопливому малышу!
 Не знал, что на всю жизнь запомню тот день, яркий, солнечный, но страшный, перевернувший с ног на головувсю мою жизнь. И теперь, когда вижу в небе стаю каркающих ворон, представляю их теми птицами с чёрными крестами, несущими
на крыльях горе и смерть. Через два дня мы брели по пыльной дороге, неся с собой  богатство, уместившееся в один узелок за мамиными плечами. Колонна была нескончаема, кого в ней только не было: и стар, и млад, и машины, гружённые ящиками с оборудованием, документами, телеги с домашним скарбом. Всё это скрипело, кричало, стонало и плакало. Всё соединилось общим горем в один  организм, растянувшийся по дороге с единственным желанием: быстрее уйти, сбежать от надвигающейся опасности. Эта опасность давала о себе знать воем регулярно пикирующих вражеских самолётов и визгом падающих бомб, которые заставляли сердце сжиматься в маленький трепещущий комочек. В такие моменты
я крепко- крепко прижимался к маме, наивно полагая, что самое безопасное для меня место именно там. Дорога пошла вниз, вскоре засверкала река, широкая, но мелководная. Чёрные головешки свай сгоревшего моста ещё дымились. Пахло гарью. Колонна, нисколько не задерживаясь, двигалась к противоположному берегу реки, чуть выше по течению.  От прохладной, освежающей воды ногам становилось  легче. Лица посветлели. Думалось: дойти бы до противоположного берега, искупаться, помыться, отдохнуть на бережку и дальше в путь. Я вглядывался в мамино лицо, загорелое, в веснушках, с маленькими морщинками возле глаз, и становилось легче. Справа шагала толстая тётка в красивом цветастом платке, без умолку ругавшая мужа, не обращавшего на неё внимания и молча несущего два увесистых чемодана: «Ведь можно же было на машине, как все приличные люди! Вечно ты со своей ответственностью! Какой всё-таки бестолковый!»  Слева шёл  седой как лунь дед, опираясь на длинную берёзовую палку, помогая кому словом, кому делом, кого поддерживая, подбадривая. Стояла полуденная жара. Солнце припекало. Если бы не белая панама на голове, я бы, наверное, растаял. На небе ни облачка, оно просто завораживало яркой синевой. На горизонте высоко-высоко появились две маленькие точки. По мере их приближения все заволновались,ускоряя шаг. Мама схватила меня на руки, инстинктивно прижимая к себе. Самолёт с чёрными крестами на крыльях стрелял из пулемётов по мечущимся и разбегающимся людям. Он летел так низко, что я чётко видел смеющегося от удовольствия рыжего в шлемофоне лётчика. Видимо, для него это была своего рода игра. Что-то вроде разорения муравейника. Фонтанчики прошли справа от нас. Самолет, пролетел, сделал круг, возвращался. Неожиданно мама запнулась и упала. Седой дед, крепко схватив за руки меня и сестрёнку, вытащил насна берег в воронку и укрыл собой. Часто вижу во сне: удивленно-застывшие мамины глаза, цветастый, пробитый пулями платок крикливой тётки, реку, окрашенную в алый цвет, уносящую течением тела стариков и детей, родных и близких, чью - то жизнь, чьё -то детство. С тех пор обхожу стороной муравейники, чтобы случайно не разрушить этот мир и вздрагиваю при виде вороньей стаи. Многое пришлось пережить. Дед, спасший нас с Верой, умер от сердечного приступа недели через две. Сестрёнка Вера потерялась вовремя очередного авиационного налёта, сколько её искал, но найти так и не смог. Ближе к зиме вместе с эвакуированным детским домом попал на Урал. Нас, чумазых и ободранных, распределили в деревне на постой по два - три человека. Мы с дружком Колькой попали к душевным старикам, которые встретили с особой теплотой и нежностью.
        Дед Никита Петрович- умелец на все руки. Был и столяром, и плотником, и кузнецом, но перед самой войной ноги отказали. Пришлось заняться скорнячеством да ремонтом обуви. В доме постоянно пахло кожей, канифолью, клеем, состав которого знал только он и держал в секрете. Интересно было наблюдать, как сильные и ловкие руки, умело действуя крючком, делали ровненький, как стрела, шов. Стежок за стежком, как на картинке. Так это было заразительно, что и у нас с Колькой руки сами потянулись к шилу и крючку!  Никита Петрович, глядя на нашу работу, только усмехался в усы да похваливал, похлопывая по плечу: «Жизнь, брат, такая штука, что в ней всё пригодится! На кусок хлеба уже заработать сможете, чертенята малые!»  Кому за картошку, кому за свеколку, за корку хлеба или «за просто так» шил и шил, клеил и клеил. Жена его, Василиса Петровна, затемно собиралась и уходила в райцентр за десяток километров, унося отремонтированную обувь в педучилище, забирая оттуда новые заказы и получая расчёт- в основном продуктами. Старики не жадничали, делились со многими, особенно многодетными да старыми. Колька страсть любил бродить по улице, путешествовать. Потому и напросился однажды помочь бабушке Василисе Петровне донести обувь до райцентра, да так к этому занятию и прикипел. Там его знали и ждали.  Ну а я любил ремонтировать обувь. Особенно мне нравилась такая нехитрая работа, как валенки подшивать! Ровненький – ровненький делал шов! А на пяточках - как бы клеймо  ставил: пять маленьких крестиков на счастье вышивал. Сам от такой работы умилялся! Глядя на меня, Никита Петрович гладил ласково по голове и хвалил одобрительно: «Мастер!»
                По весне нас собрали и привезли на Алтай, в детский дом, в село Алтайское. Как мы были счастливы! Тогда ели всё, что попадалось на глаза: нежную, только что появившуюся хвою можжевельника, ягоды паслёна, облепиху, травочки- травиночки, только что проклюнувшиеся из земли. Ели и не болели! И не потому что кормили плохо, а просто витаминов не хватало. Вот и росли ко всему приспособленными и живучими.  День Победы помню хорошо. Все идут радостные счастливые, гармони играют, заливаются, песни поют, а мы сидим и плачем, потому как знаем, что нам -то встречать уже некого.  Куда только письма ни посылал – искал сестрёнку Верочку! Помню, работал на прииске, в посёлке Акташ – ртуть в вёдрах носил. Ртуть тяжеленная, ведром зачерпнёшь самую чуть, сапогами резиновыми по грязи чавкаешь, а в голове одна мысль: «Где же она живёт, моя сестрёночка?»  С этим жизнь и прожил!
 Нашёл место на Котельном заводе токарем да так там до пенсии и проработал.
  А сестрёнку- то, веришь – нет, нашёл! Техника-то вперёд шагнула! По скайпу с ней на прошлой неделе разговаривал! Два часа оба перед экранами проревели. Да разве всё переговоришь! Вот ближе к осени разберусь с огородом, да и рвану в Воронеж! Она у меня заслуженный учитель! А какая была в детстве, такая и есть: нос курносый и глазищи, как у мамы, большие и синие!  Самое интересное, помнишь, я про Урал- то рассказывал? Так она в том самом районном центре в училище и училась! Валенки, что я подшивал с крестиками, носила. Говорит, что из-за этих крестиков спросом пользовались. Все думали, что эти крестики беду отводят и счастье притягивают. Вот так-то, рядом жили и не знали!
    С рыбалки мы возвращались уже ближе к вечеру. В садке для рыбы было пусто, но на душе - тепло и светло. До осени дожить Прокопьевичу так и не удалось.
Остались лежать под кроватью новые валенки, которые для своей сестрёнки купил    и подшил в подарок. Шовчики ровненькие, гладенькие, а на пяточках по пять маленьких счастливых крестиков.