Царевна-Алёнушка, или Краденое счастье

Борис Родоман

ЦАРЕВНА-АЛЁНУШКА, 
или
КРАДЕНОЕ СЧАСТЬЕ

        На владимирскую электричку мы опоздали, поехали  петушинской. Предстояли пересадки, дрянной обед в столовой. К Покрову-на-Нерли попадём только вечером. А погода знойная, пляжная. Рыбаки вышли из электрички. Река Клязьма совсем рядом. Мы переглянулись, поняли друг друга без слов. Похватали рюкзаки с полок и вышли в Омутищах.
        Многоуличная мещёрская деревня с колодцами-журавлями. Во дворах копошились старухи, в лужах плескалась детвора. По вершинам прибрежных деревьев я издали нашёл ближайшее направление к Клязьме. Село следовало крутой излучине. Зеленоватая вода, синие лодки. Хорошее местечко с пляжем виднелось в полукилометре, но слишком уж близко от деревни.
        Алёна переобулась. Мы пошли вниз по течению, через боровой холм вышли из деревни на луг, по которому рассыпались девушки в купальниках с планшетами в руках. Некоторые стояли с рейкой и возле мензулы.
        – Геоботаническая съёмка, а может быть просто геодезическая практика. Стоило ехать такую даль, чтобы и здесь увидеть своих.
        Но лишь полкилометра ещё понадобилось пройти, чтобы нас охватило полное безлюдье. Большая излучина с ровным лугом-пастбищем и свежий ветерок наполняли ощущением простора. За рекой простиралась огромная, таинственная Мещёра. [В ней прятался гигантский военный лагерь].  Но мест, подходящих для стоянки,  – маленьких пляжей рядом с деревьями,  – пока видно не было.
        – Ты не устала?  Тебе здесь нравится?
        – Очень нравится. Здесь необыкновенно хорошо.
        Прошли ещё километра два вдоль реки, быстрым шагом. Дорогу преградила топь, за ней старица, соединённая с рекой. Пришлось разуваться.
        – Отдохнём здесь.
        Мы сбросили одежду. Она надела купальник – две узенькие красные полоски. Красная шапочка от солнца,  только что подаренная мне  на день рождения, больше шла Алёне и была отдана ей насовсем, а я носил старую синюю.
        С жадностью осушили флягу – сухое вино «Эрети» пополам с водой. Вот что надо пить в жару.
        – Будем купаться? Я сплаваю, посмотрю дорогу, – сказала Алёна.
        – Осторожнее! В тебе всё-таки стакан вина. Говорят, что слабые дозы – самые опасные.
        Мы прошли топь, узкая полоска суши погружалась в воду, а наши ноги в ил. Брод неминуем. Я подмочил рюкзак и вернулся. Вещи перенесли на голове, окунаясь в мутную тёплую воду по пояс.
        Был уже второй или третий час дня. Похоже, что здесь или где-то поблизости мы переночуем. Костёр устроили сначала под дубами, потом от комаров перенесли его метров на тридцать вниз по течению. Когда кострище оказалось в тени, перетащили одеяла дальше. Купались порознь. Таким образом,  мы обжили и заняли вещами кусок излучины длиной метров триста, постепенно переселяясь к месту, облюбованному для ночлега. Появились два рыбака (один на мотоцикле), недолго стояли в разных местах и к вечеру ушли.
        Алёна кормила меня сырным супом, помимо традиционных холодных закусок, а сама почти ничего не ела. Это была девушка маленького роста (в городе ходила на каблуках), но с очень широкими бёдрами и развитыми женскими чертами фигуры, а потому не такая лёгкая на вес, как сначала казалось, не 52 кг, а немного больше. Не худая, а, скорее, недавняя толстушка, которая страшно  похудела за последние несколько месяцев и довела себя до изящества путем опасной диеты. Нормальные ноги, не маленькие груди. На животе – складка, обещавшая, что полнота вернётся. В каком-то смысле это была типичная некрасивая девушка, блестяще компенсировавшая сей недостаток интеллектом и активностью. В таких молодые люди влюбляются нередко. Её нервное подвижное лицо, несколько странные карие глаза, выразительный взгляд как осциллограф выдавали бурную душевную жизнь. Походка размашистая, движения резкие. Она не любила пустословия и пресекала красивые фразы.
        – Если вы всё время будете говорить мне комплименты, я сбегу от вас на второй день, – сказала она ещё в Москве.
        Я учёл предостережение и держался безукоризненно. Никаких разговоров на скользкие темы и переходов на личности. Атмосфера исключительно товарищеская. Временами она, увлечённая разговором, дружески касалась моей руки. Это меня окрыляло, как горный пейзаж и воздух.
        Предстояло ещё заштопать мой марлевый полог, и Алёна сделала это великолепно. Я любовался её работой. Устраиваясь поудобнее, она сама клала спину или голову на мои бёдра или живот. Я подавлял в себе шевельнувшиеся ощущения. «Не нужно, ничего больше не нужно. Ведь и так хорошо сейчас, так хорошо!».
       
        *  *  *
        Алёна появилась в моей компании этой весной и сразу вызвала у меня полный восторг своим интеллектом, возможностями для разговоров, туристско-экспедиционным энтузиазмом. [На особенности её внешности я не обращал  внимания]. Но она пришла к нам не одна. Это была любимая девушка моего молодого друга. Он так ей много про меня рассказывал, что она не выдержала и, тайно от него, сама решила со мной познакомиться.
        [Я жил тогда в Марьиной Роще на 15-м этаже без телефона]. В одно из воскресений, в девятом часу вечера, когда я, вернувшись с весенней лыжной прогулки, расхаживал по комнате среди мокрых носков и вещей, вынутых из рюкзака, раздался звонок, я открыл дверь и увидел незнакомую девушку лет двадцати. С первого взгляда я решил, что это студентка нашего факультета: они как раз в это время года приходят с курсовыми и дипломными работами, и может быть я назначен оппонентом. Это и впрямь была студентка, но не нашего вуза. Она отрекомендовалась мне как приятельница моего молодого друга.  Наслышалась обо мне много интересного, шла мимо, и вот, зашла на меня посмотреть.
        – Только не думайте, ради бога, ничего «такого».  Я пришла просто так, не хочу вам мешать, и сейчас же могу уйти.
        – Да нет, что вы, я очень рад, что вы так запросто явились, это очень мило, проходите. Вот кстати и тапочки, только что купленные, вы будете первой, кто их наденет.
        Эти тапочки, две пары, я купил для обожаемых Светы и Оли, с Геофака, но они так и не пришли, никогда...
        Я пригласил незваную гостью  в комнату, она была там минут 20 – 30, не больше. Я успел показать ей чертежи, висевшие на стенах, некоторые сочинения, рассказать в общих чертах о себе. Девушка казалась довольной: её заочные представления подкрепились наглядным материалом.
        – Мне всё-таки неловко, что я зашла просто так; пожалуйста, не осуждайте меня.
       – Да нет, всё хорошо, мы же не на Кавказе живём.
       Я проводил её на троллейбус, она помахала мне рукой. Из телефонной будки я позвонил моему молодому другу. Имени девушки я не запомнил, внешность помнил смутно. Девушек у моего друга было много; как сразу понять, о ком идёт речь? Лишь по описанию одежды выяснилось, что это, по-видимому, Алёна, двадцатилетняя студентка пединститута.
          – Борис, да ты же у меня её отобьёшь! – завопил товарищ.         
        Чьё б мычало, а его б молчало! А сколько девушек он отбил у меня! Но это никогда не мешало нашему деловому сотрудничеству
         – Ты очень льстишь мне таким предположением. Сам меня перед ней разрекламировал.
        – Я не давал ей твоего адреса. Она без меня заглянула в мою записную книжку. Что ж, жди нас в гости, теперь мы к тебе заедем, если не возражаешь.
        – Заходите.
        Они зашли через неделю. Алёна оказалась студенткой биолого-химического факультета, специализируется на биологии, по интересам считает себя орнитологом.
        Во второй половине мая, после моего возвращения из традиционного десятидневного похода (на этот раз по Крыму), Алёна стала появляться вместе с нашим другом на моих воскресных прогулках. Он с нею держался, как законный хозяин. Иногда отходил от неё, но чаще шёл рядом, обнимал, брал за плечи, словно нуждался в постоянном подтверждении своих прав. В моих компаниях обычно  не бывает внебрачных пар, да и супруги редки,  а тут была явно сложившаяся (слежавшаяся) парочка с внешними, демонстрируемыми признаками интимной близости. Меня это смущало, вызывало зависть, и я старался поменьше на них смотреть. Как не всматривался я, по причине своей застенчивости,  в лицо и глаза  Алёны, когда она примчалась в мою квартиру. Вот почему мне её внешность на первых порах не запомнилась, но  бросалась в глаза одежда. В походах на ней были страшно  замызганные, выцветшие и рваные синие брюки без пояса, вероятно бывшие когда-то джинсами; она их засучивала, и тогда под ними виднелись тонкие тренировочные штаны со штрипками, заправленные под носки. Это мне, пожалуй,  нравилось, соответствовало моему стилю.
        А походы этой весной, так же, впрочем, как и прошлой, были необыкновенно красивыми. Сначала многолюдные и многокилометровые, потом более «семейные» по составу. Шаткие мостики, дивные зелёные поляны, обитаемые лисьи норы. Первый такой поход вдоль реки Нары был для меня праздником, второй оказался счастливым днём. Разъехалась по дачам часть приятелей, а наши походы стали краше, теплее, интимнее. Жаркая погода, девушки на все вкусы, разговоры на любые темы, купания в речках и струях родников, цветущие ковры лужаек, сирень, острые ощущения при переходах рек вброд или по тонким жердям. Эротические броды устраивались неожиданно, чтобы девушки вынуждены были раздеться.
        У нас установилась «гармония душ», все были очень оживлены и довольны друг другом. Мне показалось, что при помощи туризма я создал, наконец, тот красивый мир, о котором мечтал, и теперь живу в нём припеваючи, а на остальное человечество, катящееся в пропасть, мне наплевать. [Впоследствии я понял, что это было типично сектантское отношение к жизни, свойственное  многим замкнутым субкультурам].
        Недавно Алёна сорвалась и упала спиной в речушку Вондигу, подвернула ногу. [Подтвердила мою гипотезу, что девушки с холерическим темпераментом больше подвержены травмам]. Нога у неё и сейчас была забинтована.
        Вондигские водопады, пейзажи Радонежья, Блоковские места на Лутосне. Соловьиная Ночь. Золотая дорога, наглухо заросшая травой и одуванчиками и растворяющаяся в поле. Джунгли заброшенных деревень, в шести километрах от асфальта, куда не добраться обывателю без колёс. [«Подмосковье, которое мы потеряли», ныне застроенное коттеджами, задушенное автодорогами, захваченное жадными землевладельцами].
        Счастливые дни накатывались как волны [см. моё стихотворение «Пять дней» в Стихи.ру]. Думалось, что девятый вал уже прошёл, но нет, следующий оказался  выше. Нас стало шестеро, затем четверо, потом двое. Я думал, что лучше прогулки, чем 8 июня, уже не будет, но здесь, 11 июня, начиналось не хуже, хотя выдающихся картин не было и ничего пока не происходило.
        Главное в наших коллективных походах с Алёной было то, что можно было свободно разговаривать обо всём. Она была главным собеседником и казалась очень умной,  [от чего остальные девушки несколько сникали, но я не старался сгладить неловкость, хотя это подобало лидеру]. И ещё мне понравилось, что новенькая участница сразу стала называть меня «Борей», а не по имени-отчеству.
        [Но почему наш друг сейчас не поехал с Алёной вдвоём или с нами втроём? Да потому, что он числился где-то на службе и должен был в будни ходить на «работу», а наше путешествие было рассчитано на пять дней и началось утром в среду. У меня же был «свободный режим». А летом таких научных сотрудников, как я, вообще просили не появляться в Университете, чтобы мы не мешали приёмным комиссиям].
       
        *  *  *
        Облака разошлись, река стала зеркалом. На открытом, продуваемом месте у одинокого деревца с кустарниками мы поставили полог, покрыли его прозрачной полиэтиленовой плёнкой. Ужинать не хотелось. Видно, я лишился аппетита, подражая Алёне. [Аппетит у меня обычно пропадает от переутомления, от нарушения режима и  при какой-нибудь сильной озабоченности].
        – Что сначала, пить вино или купаться? Пожалуй, купаться. Купальник тебе, наверное, ни к чему, – пробормотал я и полез в воду без трусов, как обычно [при уединении с девушками на лоне природы].
        Алёна поплавала вдали от меня, а на суше стоять было уже невозможно. Приходилось бегать от комаров кругами.
        Мы залезли под полог шириной чуть больше метра, и я научил Алёну, как избавляться от комаров: за четверть часа мы всех их сожгли свечкой. Там же допили первую бутылку вина «Эрети». Снаружи грохотало, как при граде: это комары бились между марлей и плёнкой.
        – Выпьем вторую? – спросил я.
        – А мы не заплохеем?
        – Не-ет!
        Она достала вторую бутылку и вдруг раскололась, стала рассказывать о себе.
        – Мне смешно, что у вас какая-то знакомая была в Индии три месяца. Я жила в Индии шесть лет! Приходите, я покажу вам слайды. У меня слайдопроектор, управляемый по радио. Буду лежать в другой комнате. Самой смотреть надоело.
        Они жили вдали от советского посольства с его замкнутым бытом и слежкой, хотя она и училась в посольской школе. Участвовала в праздниках красок и цветов. Эти церемонии считались религиозными, и советским гражданам в них веселиться не полагалось.
        С паспортами ООН они могли свободно ездить по всему миру. Индию объездили вдоль и поперёк. Отпуск проводили в Непале, в Гималаях. Алёна была в Египте, Греции, Италии, Франции, Швейцарии. Школьницей она мчалась с подругами по улицам Нью-Дели, сидя за рулём автомобиля. Кондиционированный воздух, штат прислуги (у нас в России был в домах парадный и чёрный ход, а там, в Индии, белые и чёрные улицы), дача под Москвой, мальчики из ВГИКа, ГИТИСа, ИМЭМО, женихи с дипломатическими паспортами. Сколько угодно дисков и джинсов.
        И вот, после всего этого, Алёна полюбила русскую природу, запах лугов и речной воды. Полюбила нас, [материально нищих и духовно маргинальных в советском обществе], таких не приспособленных к жизни, живущих в идеальном мире из красивых мечтаний и наивной веры в науку. Она с нежностью берёт в руки лягушек [и сама кажется мне похожей на лягушку], благоговейно погружается в мутную речную воду, пропуская ил между пальцами ног. Это трогало до слёз! Ведь многие из моих знакомых девушек брезгают купаться в подмосковных водоёмах, считая, что их белые тела созданы для южных морей, финских бань и ароматных ванн. Мне стало стыдно за себя, больно оттого, что я всю жизнь старался приобщить к своим интересам жалких мещанок, дрожащих от напряжения, чтобы приобрести модные сапоги или накопить деньги на полированную стенку. Для счастья со мной не нужно ничего, кроме купальных трусов и яркой шапочки. Замызганные джинсы, ковбойки и штормовки не в счёт – они у всех одинаковы, различаются только эмблемами.
        Мы допили вторую бутылку, прилегли... и поцеловались, да так горячо и крепко, что уже не отрывались друг от друга до утра. Она показалась мне простой, без комплексов, естественной и тёплой женщиной, какие, наверно, раньше не попадались мне среди двадцатилетних (ей только что исполнился 21 год, [а мне в эти же дни 49]). Всё было просто, красиво, мило...
        Не одеваясь, не поправляя постелей, мы так и пролежали в объятиях до рассвета. Наверно, я некоторое время спал. Утром я ласкал её снова. Когда страсть улеглась, она встала.
        Обнажённая, вышла она на луга к реке, покачивая широкими бёдрами. Тёмно-красное косматое солнце,  молчаливое и строгое, висело на кронах дубов в сером тумане. Я, тоже голый,  вышел за ней. Размашистой походкой она прошла мимо меня.
        – Когда идёт в Москву первая электричка? Я больше не могу с вами оставаться.
        – Подожди! Утро вечера мудренее. Ложись в свой мешок, поспи.
        В восьмом часу утра я разжигал костёр, а она ещё лежала в прозрачном футляре из плёнки, как Спящая красавица в хрустальном гробе.  Долго приводила себя в порядок. Пила валерианку. (Впервые в жизни, как нарочно, я взял в такую поездку аптечку).
        – Я не могу с вами оставаться! Я сейчас же должна уехать в Москву!
        – Зачем? Разве произошло что-нибудь ужасное?
        – Для вас не произошло, для вас это обычное приключение, а для меня произошло.
        – К чему ломать прекрасное путешествие?
        – Оно было прекрасным, но вы всё испортили. Вам путешествие важнее, вот и продолжайте его без меня.
        – Без тебя я дальше не поеду. Отправлюсь с тобой в Москву. Но лучше давай останемся.
        Я пал на траву, целовал жёлтые заскорузлые ногти на её ногах.
        – Алёночка! Не уходи!
        «Царевна-Алёнушка! Останься, не уходи! Я буду твоим Серым волком. Одинокий старый волк, я буду тебе честно служить и на спине принесу тебя к твоему жениху».
        Хорошо бы оросить её ноги слезами, но плакать не хотелось. Наоборот, я ликовал. Но не победу я торжествовал [какая победа, если борьбы не было], а просто радовался случившемуся.
        – Ну, хочешь, я больше к тебе не прикоснусь! Пусть будет только так, как вчера днём. Ведь хорошо же было нам вчера, я вёл себя безукоризненно.
        – Да, было всё хорошо, но вы всё испортили! Мы перешли через барьер.
        – Я был счастлив  от тебя! Это был счастливый день!
        – И у меня был счастливый день, но вы его разрушили.
        – А у меня с тобой была ещё и счастливая ночь!!! Я никогда её не забуду!
        – Я тоже не забуду!
        – Ведь тебе было хорошо со мной, несомненно хорошо! Разве я этого не вижу?
        – Вы ничего не понимаете!
        Я не понимаю, но я счастлив.  Это лучше, чем наоборот. У М.Е. Салтыкова-Щедрина,  кажется, написано: «Один не понимал и был счастлив, а понял – сразу удавился».
        – У нас с тобой с первого мгновения знакомства были взаимные симпатии. На этой почве установились хорошие,  приятельские отношения. То, что произошло – это их естественное развитие. Разве я настаивал, требовал? Это получилось само собой.
        – Да, конечно, вы тут не при чём. Я сама во всём виновата.
        Да что же это такое?! Как будто я совершил «грех», раскаиваюсь, да ещё и на неё вину сваливаю. Нет тут греха! Всё это очень хорошо.
        Я много раз бывал с девушками наедине и в вертикальном, и в горизонтальном положении, но сексом это сопровождалось крайне редко. В большинстве случаев они этого не допускали, но иногда и мне не хватало чувств и желания. Не далее как минувшей зимой я две ночи лежал в постели раздетый с красивой девушкой 27 лет, которой был очень увлечён. Когда я пытался её ласкать, она спихивала меня с дивана на пол, где для меня был постелен тонкий коврик. Мне ничего не оставалось, как отказаться от попыток и такою ценой вернуться на диван. Зато теперь я лежал на мягком под чистой простынёй, смотрел на её спящее лицо, дышал её дыханием, а потом ещё выспался. Так продолжалось у нас и ещё одну ночь. А раньше я так лежал с двумя красивыми девушками в одной постели, в обеих после этого влюбился, но ничего «такого» у меня с ними, к сожалению, никогда не  было (см. мой рассказ «Люба – Красное Солнышко» в Проза.ру). О ночлегах в палатке я уже не говорю. Десятки раз я там ночевал с девушками вдвоём без секса. Так, думал я,  будет и на сей раз. [На это была настроена и моя спутница, судя по её упрёкам].
        Алёна же мне не сопротивлялась, не противилась ни капельки! Чтобы остановить меня, не нужно даже отталкивать или выбираться из полога. Достаточно было каким-то образом выразить неприязнь. [Я никогда не лезу к девушке, которая ясно дала мне понять, что я ей противен]. Но никакой антипатии не было. Может быть,  я опьянел от вина и от неё и был невнимателен, но теперь [всего лишь три дня спустя] я что-то не припомню ни одного слова, ни одного жеста, означавшего «не надо!».
        Конечно, можно предположить, что она этого не хотела и не ожидала, а отдалась нечаянно, по неопытности. Но ведь ей же было со мной хорошо, и она этого не отрицала! И вот  терзается, что допустила слабость, невольно «изменила» другу.
        – Ему так плохо, он и так висит на волоске, а я нанесла ему такой удар!
        [Он только месяц назад сокрушил упорную преграду. На завоевание Алёны потратил очень много сил. Их отношения были тяжёлыми и неровными, наполнялись душераздирающими сценами].
        Что ж, чувство вины нередко способствует укреплению привязанности. От виновного можно требовать больше, его легче эксплуатировать. Она будет плакать и раскаиваться. Он будет её великодушно утешать и успокаивать. Она преисполнится к нему благодарности. Возможно, что своим
 поступком я только подогрел и укрепил их любовь. Чего доброго, они ещё и поженятся. Отчасти благодаря мне. [Как некоторые другие пары в моей туристской компании].
         – Твоя карьера женщины только начинается. Ты ещё многого не знаешь о себе; не знаешь, на что способна. Да мало ли что ещё с тобой может случиться. Не нужно сковывать себя догмами морали и предвзятыми идеями. Установки у тебя одни, а на деле получается другое.  Такова природа человека.
         – Не надо мне о природе человека говорить, я сама – биолог.
        Анатомировать трупы на короткой студенческой практике – ещё не значит познать человека. Впрочем, что мне её учить; по интеллекту мы почти равны, потому и сблизились, а прочие качества не сравнимы.
        – Любовь возникает из невероятного. Если я увидел девушку и думаю, что хорошо бы мне с ней спать, то это не любовь. А если я ею восхищаюсь, сам не сознавая, за что, но физическую близость между нами считаю невозможной, точнее, не имеющей никакого отношения к нашей дружбе, то так любовь и зарождается. Каждый следующий шаг кажется невероятным. А если он, вопреки ожиданиям, делается, то это и есть счастье.
        И у меня только что было большое счастье, но оно оказалось краденым. Или только таким оно и может быть для меня?
        Во время этих объяснений Алёна меня не ругала, не упрекала. Она была вежлива, внимательна, любезна и даже всё время извинялась, что испортила мне путешествие, так хорошо запланированное.
        И вот что трогательно: у неё проснулся инстинкт заботы о «своём» мужчине. Ей захотелось за мной поухаживать!
        – Хотите, я приготовлю вам завтрак?
        – О,  моя деточка, моё солнышко, моё счастье! Конечно же, хочу! Мне это будет так приятно!
        С энтузиазмом я продолжал возиться у костра. Алёна красиво расстелила скатерть, всё разложила и нарезала.
        Боже мой! Мы могли бы сосуществовать, жить вместе несколько дней, а то и недель! Этого у меня ни с кем ещё не было. Эх, поиграть бы с ней в семейную жизнь!
        Мы складывали плёнку, ветер её надувал и вырывал из рук; мы подпрыгивали и, казалось, летели на ней, как на воздушном змее. Я схватил Алёнку в объятия, поднял,  покружил, поцеловал. Она смеялась, словно позабыв о своей ошибке.
        После завтрака я купался без трусов и ходил так по берегу, прыгая и расставляя руки навстречу солнцу и ветру, а Алёна загорала на коврике. Я подкрался к ней со стороны изголовья и влепил в её губы хищный поцелуй, но она отпрянула. Больше я к ней не прикасался.
        Сборы затянулись до полудня, но никакой надежды уломать Алёну больше не было.
        – Я вам ещё раз говорю: поезжайте дальше или оставайтесь здесь, не нужно из-за меня прерывать путешествие.
        – Что мне тут делать без тебя? Целовать это дерево? Завтра сюда наедут рыбаки.
        – Ну, тогда в Москве вы ещё успеете организовать поход.
        – И ты в него пойдёшь?
        – Нет, нет! Ну, как вы не понимаете?! Ничего теперь не будет; всё, всё, всё кон-че-но!!! Приглашайте своих художниц. Вокруг вас полно женщин.
        – Да нет у меня никаких женщин. Я совершенно одинок.
        – Я это знаю.
        Мы пошли к станции напрямик через луг, а потом через сосновый лес, раскалённый и пахнущий хвоей. Я притворился уставшим, чтобы посидеть перед деревней и побыть с девушкой подольше. В деревне мы пили воду из колодца. Ждать поезда на Москву пришлось минут сорок-пятьдесят. Все уговоры поехать в сторону Владимира оказались напрасными.
        Алёна сидела на рюкзаке, переобувалась, перебинтовывала ногу. Я с сожалением смотрел на недоцелованные ногти.
        В электричке к нам привязалась симпатичная старушка в голубой кофте под цвет глаз, видно, [и по её манерам], бывшая красавица. Разговаривала с Алёной, приглашала к себе в деревню отдыхать, а на меня кидала острые взгляды.
        – Я вас ещё в деревне видела, думаю: куда это они идут? Рыбу ловить? Много ли наловили?
        Меня она раздражала.
        – Гадает, кем я вам прихожусь: дочь, жена или любовница. Сначала решила, что дочь, да фенотип не тот.
        – То-то, я вижу, чего ей надо, для этого и весь разговор.
        И тут выследили, гады! Вот тебе и безлюдье!
        Каждый километр на пути к Москве отнимал надежду и счастье. Я, как мне казалось, не уговаривал Алёну, а только выставлял разумные аргументы: впереди ещё четыре дня, такого случая больше не будет, в Москве нас не ждут и т.д.
        Я умолчал о том, что её возлюбленный, воспользовавшись её отсутствием, проводит время с прежней и постоянной любовницей, которая об Алёне уже  знала. И третья девушка у него сохранялась где-то в стороне. И он намеревался собрать всех троих в эротическом походе с нудистским уклоном, хотя понимал, что данная Алёна до этого ещё не созрела, с ней требуется терпение. Более того: он мечтал о групповом сексе с ними всеми! [Мечтать никому не возбраняется, но меня роль евнуха в передвижном гареме под открытым небом не устраивала, я этим сыт по горло.  Я по своей походно-туристской линии дружил ещё с мужиками не слишком интеллектуальными, но добрыми и не ревнивыми, которые любезно подкладывали мне своих ранее использованных девушек. Некоторые оставались у меня  надолго. Мне была уготована роль бэта-самца при альфе, тропа голодного волка, пожирающего недоеденную львами и тиграми свежатину].
        Алёна продолжала твердить своё.
        – Вы так и не поняли, так ничего и не поняли!
        Это же она говорила мне потом в Москве по телефону.
        В остальном мы нормально разговаривали в электричке на разные темы. Алёна была приятной собеседницей. Я смотрел на неё неотрывно, и это ей нравилось.
        – Придёшь ко мне плакаться, когда жизнь даст трещину?
        – Не знаю.
        В прежней ситуации – пришла бы, как все приходили. Когда тот или иной мой приятель, познакомивший меня со своей девушкой, её бросает, то она приходит ко мне и рыдает у меня на груди. Придёт ли в такой роли и Алёна, после того, что у нас произошло? Может быть, придёт, и надолго?
        Алёна говорила, что пресытилась жизнью, всё ей осточертело; не знает, чем заняться.
        Я заманивал её узкоколейкой Электрогорск – Мелёжи, последней пассажирской узкоколейкой в Московской области (Алёна, как и я, обожала узкоколейки), но всё напрасно. Москва надвигалась, неотвратимая, как смерть. Вот и река Пехорка, вот и железнодорожная ветка на Балашиху. Столица охватила нас вонью и грохотом.
        В метро Алёна уклонялась от прощальных фраз, но извинялась, что испортила мне настроение.
        – Не извиняйся! Я не жалею, что так случилось! Я был очень счастлив!
        – Неужели?
        – Да, я счастлив, и дай бог, чтобы тебе было так же хорошо, как мне сейчас.
        Не успел я прибежать домой, как после многодневного зноя разразилась гроза. В шерстяных носках я шлёпал по лужам, высоко неся загорелую голову. Должно быть, выглядел шальным. Продавщица в универмаге впервые в жизни взглянула на меня с интересом и улыбнулась. Купил на рынке овощей и ягод, наелся, выпил полную бутылку «Эрети», ставшего теперь моим любимым вином, повалился спать в восемь часов вечера и четыре дня не выходил из дому, писал воспоминания о счастливом дне и предшествовавших ему событиях. Не хотелось больше ничего и никого. Перед глазами простиралась Клязьминская дуга – трёхсотметровый отрезок речной излучины, а на нём, как на иконе, много раз нарисована Алёна в красном купальнике. Она штопает полог, купается, загорает и, обнажённая, идёт по утреннему лугу, а солнце тоже стоит в разных местах, и, тёмно-красное, косматое, висит на дубах. Остановись, мгновение, остановись навсегда!      
             
        14 – 22 июня 1980 г.

        В квадратных скобках – дополнения 3 февраля 2016 г.