Призвание хунвейбинов на Русь!

   2014-й год. Москва, Болотная площадь. Посреди площади, на огороженной территории стоит сколоченное из досок некое строение без окон и с одной только дверцей с торца. Дверца выходит на отстоящую метрах в десяти от неё сколоченную из тех же досок, двухметровой высоты просторную сцену. Все находящиеся внутри ограждённой территория люди - молодые худощавые китайцы, какие-то все чрезмерно энергичные, организованные и воинственного вида. И такие же китайцы окружили по периметру всю площадь - те площадь охраняли, выполняли функции полиции.
   Из строения в сопровождении двух, видно, конвоиров, медленно выходит с поникшей головой высокого роста европейского вида мужчина в клетчатой рубахе. Поднимается по узкой деревянной лестнице на сцену, конвоиры остаются внизу...
   Если лицом к сцене встать и мысленно эту прямоугольную сцену на две половины разделить, то посреди левой половины стояло деревянное сооружение, напоминающее пляжный топчан, только пляжного топчана намного повыше, и поверхность его располагалась не параллельно земле, а под углом градусов 45. И получалось, таким образом, что один край от земли был выше, другой ниже. Сооружение стояло ровно перпендикулярно к переднему краю сцены, повёрнутое своей нижней стороной к зрителям и напоминало издали маленькую детскую "горку".
   Возле "топчана" стоят, словно чего-то ожидая, два молодых совсем китайца, два юнца. Посреди правой половины высится стойка для микрофона, за которой тоже китаец и тоже довольно молодой, но выглядит солиднее других, видно сразу, что имеет среди своих положение. Взошедший на сцену европеец с обречённым видом подходит к топчану. Стоящий подле сооружения юнец что-то ему говорит, мужчина медленно стягивает свою клетчатую рубаху, спускает до колен брюки, затем бельё и ложится животом на голые доски.
 
   "Мокрий тритонь Пархёменко!" - провозглашает стоящий у микрофона - "Оч-чинь плёхой либерасть, врйяг Расия! Сильна, сильна бить!"

   За пределами огороженного пространства на площади - плотно, не протолкнуться, стоят зрители, "москвичи и гости столицы". Где-то в задних рядах, в густой толпе растерялась и мечется маленькая бабуля, попавшая, видно, на данное действо совсем случайно, но вот выбраться ей теперь отсюда никак. В какой-то момент толпа чуть колыхнулась, люди, впереди пожилой женщины стоящие, отступили на пол-шага назад и уже было опрокинули её навзничь, но сзади старушку поддержали чьи-то крепкие руки. Бабушка, в себя чуть придя, оглянулась - увидела китайца лет 20-ти. Удивилась: её восприятие уже успело адаптироваться к тому, что китайцы здесь организаторы, активные участники, но никак не зрители. Но это был китаец: стоял, во всё лицо старушке улыбался.

   -Что, бабшка, чьють не упали тибья? Зря ти сюда пришёл, тут народа много, стё тисячь человик, топтать могют.
   -И не говори, зашла, называется, взглянуть. Спасибо, мил человек, тебе, могли бы ведь вправду затоптать.
   Мил человек не ответил. Он продолжал стоять и улыбаться.
   -Скажи, милок, а что это ваши у нас тута делают? Что они, смотри, у нас тут устроили?
   -Ми, бабшка, китайский друг рюськи народ, ми пришли рюськи народ памагать, нехорошьий люди быть, либерасть бить, либерасть знаешь, бабшка...
   -Бать-тюшки, либерастов они пришли к нам бить, да дались вам эти выкресты, и у нас у самих что ль, крепких парней нет, чтоб вот так же сволоту-то высечь!
   -Рюськи паринь слябый, бабшка, рюски паринь пиво пить, тиливизерь смотреть, русський парень сильний только в интернеть рюгаться, в интернеть людимь плохой слова писять. Либерасть поймать, бить, слябий.

   Тут на всю площадь раздался громкий вздох, преходящий в стон. Человек, которого только что на "топчане" секли, стоял уже у микрофона одетый. "Я, мокрый тритон Пархоменко, (*) искренне раскаиваюсь в содеянном и прошу мой народ меня простить"...

   -Понял, бабшка, ми пришли, били, онь свой народ извининья прасиль. А ви, рюськи, пять лет терпили, десять лет терпили, пачиму так... Нада сибя уважать, свой страна уважать. Свой страна эта как мама, мама хороший бываить, мама плохой бываить, пьяниця, пьёть, дети свой ни кормить, нельзя дугой людия про свой мама плохой слова гаварить, понимаишь? Кто про свой мама плохой слова гаврить, ооч-чинь нихороший чилавик. Панимаишь? Вашь Навальний американски газета Расия полёхо писаль, а у нась, кто американски газета Китай плёхо писаль би, тот чиловик наш народ верёвкя шея и дирево би вовисиль.
  -Да у нас, ты знаешь...

    Между тем над площадью из динамиков разнеслось: "Жияба Альбаць!..."

   -Господи, жаба Альбац, (**) и её сечь будут, и поделом, мой дедок её как по радио услышит, сразу матерится, плюётся, фу, говорит, жаба руссофобская. Поделом ей... вот только не видно отсюда ничего. Но опять же, китайцы-то зачем, никак в толк не возьму, есть же у нас самих государство, прокуратура, суд и этот, как его, эфэсбэ.
   -Бабшка, государьства не можить ихь бить, они американьский и еврёпя шпион, Америка сейсяс сильний, Еврёпя сильний, Расия пака не очинь сильний, Америка, Европя могут Расия за свой шпионь делать плохо. Рюски народа сказал, Китай, памагай. А ми не боимься, америка, европя - не боимься, ми хунвейбин. Хунвейбин, знаешь, бабшка? Пийсят лет раньше ми в Китай миллионь плохой люди били, много миллионь, ми не боимься. Русский паринь пейсят плохой человекь бить боиться, рюский паринь хунвейбин быть не можить.
   -Да какие ты пийсят лет говоришь, пийсят лет назад твой папа ещё, поди, не родился, тебе с виду и двадцати не дашь.
   -Хунвейбин всегда молодой, бабшка, рюський друг сказал, приходи, памагай, хунвейбин сразу молодой стал. Чистий правда.
   -Скажи ещё, милок, а Шендеровича будут сечь? Энтот точно заработал, столько на Россию вылил помоев, поганец!
   -Щендеровичь другой места будут бить, ни здись, потом тиливизер посмотришь.
   -Это почему ж так, всех здесь, а его не здесь, за что ему честь такая?
   -Щендеровичь малинький, а говно мнёго, онь оч-чинь-очинь плохой либерасть, иво рюськи люди сильна-сильна не любить.... у нас охрана мала, рюсски люди могют охранник толкать и Щендеровичь убить.
   -Ах, вот оно что. И то верно.
   -Бабшка, а почиму рюськи парень Щендеровичь на улица не поймал, не биль?
   -Ох, да как тебе сказать, друг мой...
   -Плохой люди либерасть. Они хотять чтобь Россия слабий был, они говроять, Путинь плохой, Путинь ворь, Путинь непрвильна делаит - так говорять, чтёбы Росия слабый был, а Америк сильный, чтёби Америк начальник был. Америк имь доллар даёт, чтёбы они плохо говрили. Понимаещь? Глюпый человекь, молодой человекь либерасть слюшает, верит, и Расия слабый делаеть. Сечас сдесь площадь сто либерасть будут бить. Какой ты либерасть знаещь, Пархоменько били, Альбаць били, Бельковский будют бить, Новодьвёрскя умер... Веньедиктёв, Макарьевич, Кто самий много Ехя Мёсквы, Новий газета, кто плохо Россия говорил, весь будют бить...

    Тем временем толпа разразилась вдруг сначала каким-то неясным гулом, затем сквозь гул стали раздаваться возбуждённые крики: "Макаревич, Макаревич!", "Макаревича ведут!" Огромная масса возбуждённых людей хаотично задвигалась, зашевелилась... и в один какой-то миг маленькая бабушка и маленький китаец оказались оттёртыми друг от друга...

 
   (*) Пархоменко Сергей Борисович - видный российски оппозиционер, один из т.н. "болотных вождей", ведущий передачи "Суть событий" на радиостанции "Эхо Москвы". Титулом "мокрый тритон" наградил его остроумный Эдуард Лимонов. В полном варианте титул звучит: "мокрый тритон, политрук" - мокрый тритон политрук Пархоменко. В другом месте Лимонов называет его "сизый политрук".
   (**) Альбац Евгения Марковна - российский оппозиционер, главный редактор оппозиционной либеральной газеты "Nеw Timеs", ведущая передачи "Полный Альбац" на "Эхе". "Жабой" в своих публикациях стал называть её ваш покорный слуга - во-первых, по аналогии с тритоном, во-вторых, "жаба" к её фамилии, по-моему, напрашивается фонетически.