Душа

Ирка не любила чудес. Не потому что она постоянно чувствовала холодные и липкие их прикосновения, как будто карамель без обертки положили в холодильник, а потом наспех сунули в теплую ладошку, а потому что про барбарисовые леденцы Ирка не любила с той нестерпимостью, как не любят в детстве манную кашу.

Не любить розовую карамель, манную кашу, черных кошек в белых носках, собак с хвостами, как бублик, старушек у подъезда, первую учительницу, шторм, мужа, племянников может всякий за просто так. Мало ли неприятных вещей в мире.

Ирке пришла эта мысль в голову только однажды, но почему-то потом затерялась в общей кутерьме маленьких, вертких, как голодные воробьи, соотечественниц. Ирка не была умной вся, были умными два зеленых глаза, а все остальное не то, чтобы было совсем глупым, но как-то не внушало больших надежд. Может быть, поэтому умные мысли в ее голове терялись.

Тем более глупые мысли нравились ей гораздо больше. Они походили на большие уютные варежки из козьего пуха. Тем более рыжий кот и золотая рыбка любили ее всякой. С немытой головой, в разных носках, в пижаме с дыркой на коленке. Или, например, когда она валялась целый день на диване. Или когда она затевала уборку, гоняя веником серые клубы пыли.

Она их тоже любила. Потому что любить – просто. Если это не барбарисовые леденцы.

Любить все, что попадается под руку, не самое сложное занятие. Вот попалась под руку скользящая от первого холода дорога, а ты едешь по ней в резиновых сапогах. Вот работа в цехе с высокими аукающими потолками, где эхо возвращает слова обратно. Вот рыжий кот, который греет ноги не хуже одеяла, сворачиваясь клубком. Вот рыбка, которая, не мигая, может смотреть на то, как ты режешь лук.

Ирке нравилось любить гораздо больше, чем не любить. Может быть поэтому в ее доме нечаянно заводились всякие вещи.

Однажды у нее завелось бело-рыжее перо голубя. Его она нашла на крыльце, где, по всей видимости, оно было выдрано проходящим мимо котом. Потом белые плоские камешки, похожие на идеально пережёванную в пластилин газетную бумагу. Потом чья-то душа без подробностей, забытая на скамейке.

Все сокровища хранились в большой жестяной панке из-под печенья.

Каждый вечер Ирка находила им применение. Перо составляло часть композиции на столе вместе с карандашами. Щекотало ухо кота, оживая мелким щемящим смехом. Плясало по книжным строчкам. Камни были сами по себе, потому что им нравилось лениться на кухонном столе вместе с неострыми ножами. Им представлялось будущее в виде цирковых принадлежностей эквилибриста.

Душа была тоже самостоятельная. Больше всего ей нравилось, когда Ирка жарила куриные котлеты, ходила босиком и спала. Тогда она садилась ей на плечо, от чего в ухе пощелкивало секунды две. Можно было бы решить, что она чья-то и мужская, но точных признаков не было. Тем более ей не нравился запах сигарет с соседского балкона. Кот, рыбка, перо и камни как будто из пережеванной бумаги не выражали недовольства табачному дыму. А душа металась.

Успокаивали ее тогда только прикосновения и шепот.

Ирка искала ее хозяина. Но заглядывать через месяц в лица усталых, спешащих домой людей стало неприлично. А сама душа и не рвалась почему-то обратно через открытую форточку.

Возможно, она боялась одиночества, холодной зимы и дворовых животных. Возможно, ей было просто хорошо там, где она нашлась.

В конце концов, Ирка расклеила рядом и по дороге на работу объявления о находках, указав номер телефона.

Но никто, никто не звонил.