Дети войны. Куда делся Петька

 
  Юле было всего тринадцать лет. Отец её погиб в первые же дни войны, будучи лётчиком-истребителем, тараня немецкую подводную лодку. Тогда об этом все газеты писали. Мама умерла от воспаления лёгких. А Господь подарил девочку нам, скажем, одному из детских домов Уфы. Да-да, подарил, именно как подарок принял эту девчушку весь наш коллектив, включая руководство, учителей и даже самых неисправимых блатных, отправить коих в колонию только их возраст не позволял. Правда, те, было, сунулись к ней со своими сальностям, но встретив глухую стену из всех пацанов, они сразу смекнули, что если им позволяли отнимать у малолеток сладости из посылок, то здесь за один их гадкий взгляд в сторону Юли, их в клочья разорвут, и свидетелей тому ни окажется. Нет-нет, я нисколько не преувеличил. Юлю надо было видеть. Я вот тоже вроде бы глядел на неё просто так, как на всех, а поселил её в себя на всю жизнь, и вот даже пишу о ней, ощущая её улыбчивую душу.
  Вот что-то такое тлело у неё внутри, озаряя глаза, личико и определяя тем самым всё её поведение. А до неё у нас был любимцем коллектива только Петька Нахимов. С ним тоже все, включая девчонок, хотели дружить, предлагали в столовой вкусности, а из посылок сладости, платочки, перчатки, носочки и даже золотые крестики, медальончики и колечки. И странное дело, Петька и Юля вдруг стали отказываться от  всяких подарков, кроме подарочков друг от друга. И представьте, никакой ревности. Напротив, все, кроме блатных, были рады такой дружбе, и никто никогда не смел подойти к ним, когда они, уединившись где-либо, долго смеясь и болтая, умиляясь  друг другом.
  Война как-то не ощущалась. А вот ещё одна беда в виде банального удочерения оказалась столь близка что аж навозом потянуло. Странно, но перед угрозой голода люди вдруг вспомнили о детях и стали их "приобретать". И всем мальчиков подавай, кормильцев. Юля, конечно, была вне конкурса. Директор, также заботясь о ней, всегда предлагала её первой, хоть при том и плакала тихо в платок. Но Юля здесь  оказалась более чем капризной - взглянет на «мачеху» и наутёк. А куда бежать–то? Да к Петьке же!. Уединятся, наплачутся да и снова ждут подарков от жизни. И вдруг появилась... ах какая пара! Все так и прильнули к окнам, любуясь стройным офицером и дамой в шляпке с вуалью. Все такое разве что в кино и видели. Ко всему, тут же оказалось, что дама - училка, портниха, повар и вообще - хозяйка. С такой, конечно, не пропадёшь, решила директор, даже если и муж с войны не вернётся. В этот раз Юля не сбежала, а всплакнула, сказав: «А можно и Петьку со мной,? Он умный, всё умеет и даже ботинки чинил». Пара, улыбнувшись, переглянулась, а офицер прямо проговорил: «Нет–нет, ни в коем  случае! Этого нам только не хватало!»  Юля, было, бежать, но директор её хвать: "Вот–вот, беги и  посоветуйся со своим Петькой, коль он такой у тебя разумный".
  А что Петька, он как мужик тут же смекнул - ну, и плевать, что офицер не хочет, его же на фронт загребут а я там в местный детдом определюсь или учеником к сапожнику пристроюсь. Вот и будем мы встречаться хоть каждый день, по десятку раз. 
  - Погоди, - перебила его Юлька, - А как же ты в поезд? У тебя же билета нет!
  - И за это не волнуйся, поеду с тобой в том же поезде. 
  И пока дети так общались, дама, сняв шляпку, вдруг расплакалась и сказала: «Ой, дорогой, я так волнуюсь, а вдруг он её не отпустит. Мне кажется, и жить уж не смогу без этой девчушки.
  Но Юля прибежала, весёлая и согласная. Директор заторопилась организовывать старшеклассников на проводы их любимицы, будучи сама на грани рыдания. Да и не только она, все подруги счастливицы были настолько возбуждены и настолько притворялись в обратном, что только у самого поезда кто-то крикнул Юле: "А где ж твой Петька?"
  - Да не знаю, - ответила Юля, - здесь должен быть. Хотя может и обиделся, - добавила она,  чтобы хоть как то отмахнуться от подозрений новых родителей.
  - Как так не знаешь? Вы поругались что ли? Вот дура! Ну что ж ты вытворяешь? - кричали подруги, ошарашенные таким непростительным поведением друзей в самый важный для их жизни миг.
  Пока девчата, погрузив пару, болтали возле вагона, ребята оббегали вокзал, за вокзалом, вагоны и за вагонами. Паровоз уже гудел, а Петька как в воду канул. Но мы–то с вами, знаем…  Ой, простите, вот вы, читатель, как раз и не могли знать
о том, что Петькин дед  всю жизнь проработал машинистом на железной дороге, и вся их семья ездила бесплатно, и все проводники их знали, и Юле он обещал, и теперь он рванул раньше всех, чтоб решить вопрос с машинистами или с проводниками. Но увидев знакомый состав, он вдруг как в могиле проснулся - "Да что ж это я? Кто ж меня возьмёт? Деда–то уже нет. А для остальных я беглец, а беглеца взять - это  срок, да ещё врагом народа запишут".
  Нет–нет, читатель, он не сдался и не заскулил, а стал лихорадочно искать выход, уже слыша шум ватаги, провожающей Юлю.
  А вот же он, Господи, ну, разве это не выход? Да, лучше и не бывает! Под  последним, мрачным, багажном вагоном с решётками на окнах, был привинчен «собачий» ящик. Так почему его прозвали, а на самом деле в нём возили клетки с курами, кроликами и поросятами, да и то редко. Поскольку до Магнитогорска было рукой подать, наш герой осмотрелся, узрел спину часового, да и юркнул в тот ящик, где, перекрестившись, задремал с ощущением ловко выполненного трюка.
  Как же он ошибался! Тот багажный  даже не был прицеплен к магнитогорскому, а потому, чуть погодя, его перетащили на другой путь, прицепили к военному эшелону,  и покатили наши герои - она на юг в новую семью, он - на запад, в сторону Москвы, навстречу грохоту страшной большой войны.
  Юля так и впорхнула в тихое семейное гнёздышко, где жил ещё котик Мур и попугай Попка. Петька же, проснувшись, тут же почуял неладное. Взглянув на отцовы часы и прильнув к решётке, он ещё боле испугался. Солнце? Что это, как это... Он много  ездил здесь с дедом и солнце всегда в это время било ему в глаза, теперь же ёлки стелили тени вдоль по курсу поезда, что значило чёрт те что. "Нет, не может быть Неужто еду в другую сторону? Ну да, конечно, там ведь и елей–то не было. Идиот! Придурок и шалопай! Как же я мог? И что теперь? Так, ладно, без паники. Сколько я тут отъехал? На первой же остановке - на товарняк, затем на другой. К обеду, даст Бог, обнимемся".
  Но эшелон, похоже, и не думал останавливаться. В щелях и в вентиляционных  решётках  пролетали большие вокзалы с большими часами и людьми на перронах, обгоняли даже эшелоны с танками, с пехотой и ещё чем–то секретным, плотно обёрнутым новым  маскировочным брезентом в разноцветных тонах тайги. Хотелось в туалет, пить, есть, ныли отбитые бока, спина, руки, ноги, тошнило, крутило живот, да и с головой что–то. Такого сроду с Петькой не было. И вдруг его озарило: "Чёрт, мама родная! Ведь я ночь проспал! Как же так? Во дурак! И где это я теперь? Небось уж к Москве подъезжаю. Только не на вокзал- сразу сцапают, и конечно, не повезут с нарочным назад, а кинут в местный детдом, а то как беглеца - в колонию. И тогда прощай, Юленька, жизнь... И вообще лучше уж сразу под паровоз. Гад буду, в руки не дамся. А в пути остановка лучше что ли?  Ведь часовой - сразу в обход, а там задвижка на открывании. И хорошо, если выведет, даст пинка и отпустит. А скорее всего, как диверсанта, прямо в ящике за медальку расстреляет и пошлёт семье фотокарточку". Едва он так подумал, как поезд потряс удар такой силы, что не иначе как крушение или кто-то сорвал стоп-кран. Ящик сам   открылся, Петька нырнул в проём под вагон, и пока народ не опомнился, он кубарем скатился с насыпи, затем с горы, затем бежал по траве и сквозь кусты и только в лесопосадке замер, стараясь разглядеть суету возле поезда. Как оказалось, поезд остановило стадо коров.  На погром прямо из окопов выскочили солдаты с винтовками и автоматами, посмеявшись,  ушли, а Петьке запахло маминым борщом, свежим хлебом. А поскольку с солдатами не выбежал ни один офицер, Петька решил, что их здесь вообще нет, и потому можно попробовать найти кухню и попросить чего-нибудь поесть. Кухня близенько оказалась, Петька пополз. Повар его сразу увидел, немного попялился, да молча принес в одном котелке кашу в другом чай, на крышку положил пару горбушек да три сахара, и всё молча, вроде как начальство боялся. У пожилого уже солдата слёзы - до бородка и губы трясутся.
  - Ешь, ешь, малой, это я от радости, у меня внук такой же, тоже, небось где-нибудь побирается. А ты, значит, с поезда?
  - Ага.
  - На крыше ехал?
  - Нет, в собачьем ящике.
  - А чего здесь сошёл?
  - Нельзя мне на станцию, патруль там.
  - А в детдоме плохо что ли? Кормят, обувают, одевают, обучают чему-то.
  И Петька рассказал всё, о том, как хорошо ему было с Юлей, как её удочерили, как он попал по ошибке в ящик, и как ему теперь до зарезу нужно к ней, ведь пропадёт она без него. Повар утёр слезу, подвинул котелок с чаем, буркнул «Жди тут» и ушёл куда–то в окопы, захватив свой вещь-мешок. Его не было так долго, что Петька чуть, было,не уснул. Зато повар принёс мешок подарков и прежде
чем повесить его на мальца, сказал:
  - Уж извини, дорогой, но историю твою я рассказал нашим ребятам. Не мог я такое не рассказать. У многих дети. Гляди, сколько всего надарили тебе и твоей Юленьке, и это я ещё не всё брал. Ну, ладно, потом рассмотришь, а теперь слушай сюда.
  И солдат рассказал как Петьке лучше выйти к реке и на большую дорогу, минуя свои патрули и немцев.
  Петька шёл и не оглядывался. А когда всё же оглянулся, чуть не заплакал - солдат стоял и махал ему пилоткой. Петька остановился и тоже долго махал, покуда  тяжёлый немецкий снаряд, жутко взвыв, не разорвался среди поля, смахнув солдата в окоп, а Петьку в кусты лесопосадки.
  Начинался бой. Немцы рвались к переезду, чтобы взять под контроль важнейшую из  дорог. По совету повара Петька помчался по дороге слева от посадки, но вдруг из той же посадки прямо на него выскочил огромный немецкий танк. У Петьки было два выхода - в кукурузу, или в лесопосадку, куда немец вряд ли попрёт, так как только что от туда выскочил. Каково же было его удивление, кода и по посадке попёрли три таких же танка, подминая под себя сосенки и берёзки. Петька проскочил у них перед  носом  и плюхнулся в первую же огромную воронку на картофельном поле, где сазу почувствовал себя как в раю, полагая, что танку воронка не по зубам, пехота в  мальца стрелять  не станет, снаряд в одну и туже воронку дважды не попадает, а ему вдруг захотелось узнать, что же такого солдаты насобирали в мешок, ведь у самих–то, небось, только сменное бельё, портянки, да мыло с махоркой.  Развязал, вывалил на рубаху да так и ахнул. Там было всё для Юли - майки, трусики, чулочки, носочки, платочки, кофточки, перчатки, рукавицы, гребешки, заколки, брошки, духи, цветные карандаши, краски, кисти - всё то, что солдаты собирались отправить своим деткам.  Всё посмотреть Петька не успел, в его воронку вдруг со стоном рухнул немец–танкист с перебитой рукой, из которой торчала кость. Петька вмиг схватил поясок из подарков и как их учили на уроках боевой подготовки, вправил кость на место и перетянул руку, чтоб кровь остановилась  А поскольку нужна была ещё и шина, Петька выскочил из воронки в надежде найти деревяшку. Наверху поле было перепахано танками. Дым, грохот, стрельба. К лесу пришлось бежать меду немецкими танками и рядами пехоты. Наломал длинных веток, а когда вернулся к воронке, там для него и места не оказалось. Воронка была просто забита ранеными, немцами и нашими. Санитары, наши и немцы, перевязывали своих и не своих своих, помогая друг другу.
  - Представляешь, - рассказывал мне потом Петька, - один немец, выхватил у меня ветки и даже ногой толкнул, мол, не мешайся тут. Тут подскочила немка, врезала ему по морде и приказала вернуть ветки и извиниться.
  Разумеется, ни о каком петькином мешке и подарках для Юли теперь и речи не могло быть, всё оказалось залитым кровью, затоптанным.
  Удивительно, то, что в этом бою, помогая медсёстрам с перевязками, Петька встретился глаза в глаза - с кем бы вы думали? - с Юлиным  отчимом! Вот бывает же такое. Отчим был тяжело ранен грудь, в живот и в ногу, но Петьку узнал и даже улыбнуться пытался.
  Медсестра, уже в кабине "санитарки", закуривая, сказала:
  - Ты откуда взялся? Уж не шпион ли?
  А когда Петька рассказал ей про Юлю, про побег, про ящик, про мешок с подарками, спросила:
  - А капитана откуда знаешь?
  - Так это тот самый офицер, который отказался мена усыновить и по чьей вине я и попал в тот самый собачий ящик. Похоже, мы с ним всё таки в одном поезде ехали.
  - Да ты что! - вскинулась сестра. - Ну, тогда ты наш. Хочешь вытащить «отца» -  давай к нам. Нам твои ручки и ноженьки ах как пригодились бы. Мы тебя обуем, оденем. И кормят у нас хорошо. 
  Петька же только того и ждал. К Юле, конечно, до слёз хотелось, но ведь вернуться домой с живым главой семьи в ранге почти родного сына и для Юли будет  в радость. И Петька махнул, как в бой, в омут фронтового госпиталя, в самый разгар войны. Под руководством старшей сестры Петьку действительно одели, обули и даже к великому делу приставили. Сестра так и сказала: «Твоя задача - всем, везде и во всём помогать, но так, что бы народ тебя непрестанно видел. А я уж, постараюсь тебя так преподнести, что бы ты стал самым действенным препаратом для наших раненых мальчиком.
  Петька, было, и рванул во всю прыть. И каково же было его удивление, когда в первой же палате, его встретили аплодисментами,  и даже  закричал: «Что ты, Петя, не надо нам никакой помощи, мы тут все ходячие. Ты лучше нам про себя расскажи, а то здесь всякое уже сочиняют". Так же его встретили и во всех палатах, хотя у них были и не ходячие. А Петьке только того и надо, он для начала один и тот же эпизод во всех палатах выдал,  да и бегом к капитану, который сразу стал главной заботой Петьки. И так каждый день. Раны у капитана  оказались не очень опасными, врач операции не планировал. Петька его сам перевязывал, контролировал процедуры, приём лекарств, приносил еду, купал, выносил утку, возил на прогулку, и рассказывал местные новости.
  Через месяц капитан встал.  Про Петьку в газете написали.  А ещё через неделю, после прогулки, капитан продиктовал Петьке первое письмо семье, в котором сознался   в ранении, в поправке и заявил о своём желании усыновить великолепного парня Петьку.