Сын революции
Революция есть война. Это – единственная законная,
правомерная, справедливая, действительно
великая война из всех войн, какие знает история.
Владимир Ильич Ленин, основатель Советского государства
Революция, как бог Сатурн, пожирает своих детей.
Будьте осторожны, боги жаждут
Пьер Виктюрниен Верньо, французский политический деятель, революционер
1.Винтики
Будильник сработал, как всегда, ровно в шесть утра. Ехидный писк электронного злодея не вызывал ничего, кроме желания треснуть по нему чем-то тяжёлым и спать дальше, но за этим чем-то ещё надо было встать, да, вдобавок, пододвинуть стул, потому что не умолкающая ни на мгновение дьявольская машинка висела почти под потолком. Выход был один – покинуть кровать, чтобы сработали датчики изменения давления. Они и только они могли заставить будильник заткнуться. Система была столь же эффективная, сколь и раздражающая, особенно если учесть, что одновременно с будильником ещё и автоматически зажёгся свет.
Василий Азаров, девятнадцатилетний рабочий казанского авиазавода, не открывая ещё даже глаз, рывком вскочил, сел и отбросил одеяло. Писк стал ощутимо тише, но парень знал, что стоит ему снова опустить голову на подушку, как будильник разорётся пуще прежнего. Ничего личного, просто программа. Но если встать совсем, машинка успокоится. Привычным волевым усилием Василий заставил глаза открыться. Это удалось, но ещё секунд пять ушло на закрепление результата. Мозг работал нехотя, мышцы ныли. Но новый день пришёл, а значит, следовало просто принять и прожить его, чтобы вечером выбросить, как опустевшую пластиковую бутылку.
Перед полусонным взором представала знакомая до рези в порывающихся закрыться глазах картина обычной двухместной комнаты обычного рабочего общежития в промышленном квартале тысячелетней Казани. За большим окном пока ещё стояла свойственная для середины марта темнота, да светились окна дома напротив, где точно так же сейчас просыпались точно такие же работяги. Будто зеркально отражая друг друга, стояли возле каждой стены по кровати, тумбе и шкафу. Связующим звеном служил письменный стол возле окна, да ещё умывальник и пара настенных полочек создавали какие-то различия, если не считать того, что вторая кровать уже недели две была голым матрасом – сосед Василия женился и съехал. Всё – и стены, и мебель, и пол, и потолок, и шторки на окне – в максимально нейтральных, успокаивающих после напряжённого одиннадцатичасового рабочего дня пастельных тонах.
Азаров потянулся, издал нечленораздельный рык и наконец окончательно встал с кровати. Свой будильник замолк окончательно, но из-за стены слева по-прежнему доносился противный писк: видимо, соседи игнорировали звук и упорно пытались вырвать ещё хоть пять минут драгоценного сна. «Их проблемы, - подумал Василий, роясь в тумбочке. Он был готов поклясться, что вчера не забыл получить продуктовый контейнер. – Опоздают на монорельс, сами будут расхлёбывать». К счастью, контейнер нашёлся ровно там, где вчера был оставлен. Пробудившееся при виде яркой упаковки чувство голода довольно успешно добило остатки сна. Уже ясно видя окружающую действительность, Азаров быстро прошёл к умывальнику и повернул кран. Из крана побежала мутноватая тонкая струйка холодной технической воды: завтракал сейчас весь дом, да и высота двадцатого этажа явно не способствовала сохранению давления в водопроводе на нужном уровне. Тоже вполне себе обычное дело, этого всегда вполне хватало и для заваривания содержимого контейнера, и для окончательного приведения себя самого в состояние относительной бодрости. Василий посмотрел на себя в висящее тут же зеркало. На него глядело худое, заспанное и небритое молодое лицо со слегка припухшими глазами. Если он не был лохмат, то только благодаря короткой стрижке, и в таком виде себя категорически не устраивал. Василий уже не глядя вскрыл контейнер, подставил его под струю и, когда, судя по тяжести в руках, воды набралось достаточно, отложил его в сторону, после чего так же, не задумываясь, схватил небольшой, на четыре стакана всего электрочайник, заполнил его ровно на четверть, и поставил. Через три минуты его гарантированно ждал полезный и питательный, хотя и не самый вкусный завтрак.
«Хорошее дело – эти контейнеры, - подумал Василий, споласкивая лицо и шею холодной водой. – Как раньше люди без них жили? Вставай пораньше, колдуй над плитой, следи. Потом ещё посуду помой. А теперь красота – налил воды, и пока умылся – всё уже готово, садись да ешь, а посуда одноразовая – выкинул и забыл». Взявшись за бритву, он бросил взгляд на часы-календарь. Табло равнодушно сообщало, что сегодня шестнадцатое марта две тысячи пятьдесят шестого года, четверг, шесть часов - десять минут по Москве. В принципе, двигался Азаров нормально, лишних движений совершал по минимуму и на общий лифт вниз через двадцать минут успевал даже с запасом. Но расслабляться всё равно не следовало. Покончив со щетиной, Василий быстро, но тщательно прожевав, проглотил подоспевшую тарелку комбинированной каши, запил чаем и принялся одеваться. Форменный синий с красными вставками комбинезон явно следовало закинуть в чистку на выходные. Азаров натянул вязаную шапку, накинул куртку, защёлкнул застёжки на удобных ботинках, быстро перекрестился на висящую в уголке икону, выскочил в коридор и захлопнул дверь. Запирать на ключ не было никакой нужды, более того, в середине двадцать первого века это уже казалось анахронизмом. Зачем нужен ключ, когда на тыльной стороне ладони есть нанесённый в первые дни жизни несмываемый тату-код? Десятка три тонких и толстых палочек, состоящие из введённых в кожу мельчайших частичек металла, позволяли специальным системам считывания уверенно распознавать своих и чужих, избавляли от необходимости носить с собой кошелёк, открывая таким же устройствам в магазинах доступ к электронному счёту, заменяли весь пакет документов. Поэтому лёгкая и прочная входная дверь с порядковым номером распахивалась только перед хозяином комнаты, по той же системе проходили на рабочее место сотрудники любого предприятия.
В коридоре уже было многолюдно. Разноцветные куртки, под которыми просматривались одинаковые форменные комбинезоны, без суеты и давки спешили к лифтам. Пожелав некоторым из курток доброго утра, Василий влился в их поток. Уже войдя в лифт, он вытащил из кармана мобильник, и как все тринадцать человек, что ехали вместе с ним, уставился в экран. Он знал, что в вагонах монорельсового метропоезда, ежедневный спецрейс которого доставлял рабочих его общежития, одного из многих, к авиастроительному заводу, установлены телеэкраны, и ровно в тот момент, когда поезд отойдёт от станции, начнутся новости. Новости пропускать не хотелось, да и невозможно было бы в полной мере сосредоточиться на социальных сетях, когда рядом хорошо поставленным и усиленным динамиком голосом вещает диктор. Благо семи минут в то и дело тормозящем на этажах лифте было достаточно, чтобы бегло проверить почту, ответить на сообщения и поставить с десяток «лайков» под новыми фотографиями и интересными постами, читать которые полностью, естественно, не было ни времени, ни желания. Время в лифте было временем утреннего интернета, поэтому никто даже не пытался заговорить по-настоящему.
«Зачем, я, интересно, каждый день надеваю куртку? – подумал Азаров, уже входя в поезд и пряча телефон. – Станция прямо в подвале, поезд довозит до проходной, там до цеха минуты две, не больше. Замёрзнуть не успеваю, как ни крути». Люди в вагоне стояли плотно, но, опять-таки, без ощутимой давки. За окнами быстро промелькнули пристанционные огоньки на стенах тоннеля, и теперь лишь непроницаемая темнота бежала следом за несущимся на головокружительной скорости составом. Вагон даже не покачивался, не было стука колёс по той простой причине, что не было и самих колёс: могучее магнитное поле вело поезд над единственным рельсом.
Между тем, едва захлопнулись двери, ожили шесть телеэкранов, закреплённых в разных местах вагона. Проездив по ушам и глазам следующих на работу людей раздражающе яркими и бессмысленными рекламными роликами, телевидение торжественно преподнесло свежий новостной выпуск. Едва заслышав первые ноты заставки, вагон в едином порыве поднял головы. Василий не сомневался, что точно такая картина в эти минуты повторилась не только во всех вагонах этого поезда, но и во всех других, везущих работников к заводам, оранжереям и центрам бытовых услуг.
На экране возникла привычная студия, отделанная голубыми стёклами, и безупречно уложенная и элегантно одетая ведущая с чистым голосом, отличной дикцией и незапоминающимся лицом. «В эфире программа «Время», - начала она, лучезарно улыбаясь. – С вами Наталья Подорожная, здравствуйте. И последние новости к этому часу, - Азаров навострил уши, а ведущая продолжала: - Продолжаются массовые беспорядки в городе Вашингтон. Напомню, в минувшую пятницу в столице США состоялась многотысячная манифестация агропромышленных рабочих и служащих против сокращений, связанных с автоматизацией, переросшая в столкновения с полицией и погромы. Из Вашингтона наш специальный корреспондент Григорий Боровицкий…»
- Амеры молодцы, - услышал Василий знакомый голос над ухом. – Чуть что, выходят на улицу, а мы сидим и терпим.
- Ты бы лучше работу поискал, Фарит, - с этими словами Азаров повернул голову на источник голоса. Слева от него действительно стоял Фарит Зурахметов, сварщик из цеха беспилотников и приятель Азарова. Зурахметов был на пару лет старше Василия и сантиметра на три ниже ростом, тоже коротко стриженный, темноволосый, хотя под шапкой, естественно, было незаметно, с обыкновенно татарскими чертами лица и глубоко посаженными, но при этом одновременно и слегка выпученными глазами. Цех беспилотных летательных аппаратов, как знал Азаров, в ближайшем будущем ожидала практически полная автоматизация, так что трудившиеся там рабочие в основной своей массе судорожно искали новое место.
- Вместе поищем, - с напускным энтузиазмом отозвался собеседник. - Мне вчера мастер по большому секрету сказал: он план оптимизации видел, вас, летокрыльщиков, тоже через полгода автоматизируют до сорока процентов.
- Да не! Быть того не может, - Василий действительно не мог в это поверить. Он, как никто другой, досконально знал технологию постройки самолётов типа «Летающее крыло», когда корпус был одним сплошным крылом, и выступало только хвостовое оперение. Такая конструкция здорово увеличивала грузоподъёмность, но требовала очень точной настройки аппаратуры и подгонки деталей, иначе машина не прощала пилоту даже самой крохотной ошибки и немедленно камнем падала вниз. Каждый такой самолёт был по-своему уникален, поэтому собирали их люди, по несколько сотен рабочих и инженеров на каждый. – Это у вас, беспилотчиков, поток. А у нас «Летающие крылья» - товар штучный. Не создали ещё такого робота, который бы справился с этим лучше человека.
- А много ты знаешь про роботов? – поинтересовался Фарит. Василий прикусил язык. Действительно, он был не в курсе о последних достижениях робототехники, это было вне его профессиональной компетенции и уж тем более интересов. – Во-во. А мне по службе полагается. И я тебе говорю – уже сделали, машина проходит последние испытания и скоро пойдёт в серию. Так что… Ох, ну ничего себе!
На экране группа людей в рабочих касках и с искорёженными полицейскими щитами в руках спасалась бегством от преследующего их бронированного армейского внедорожника, палившего для пущего эффекта из пулемёта поверх голов. Но в следующую секунду откуда-то из-за кадра в него полетели две бутылки с горючей смесью. Внедорожник моментально получил пышный огненный хвост, резко развернулся, и поехал обратно. Стрелять он уже не мог: третья бутылка подожгла пулемётную точку.
- Что-то не похожи они на сельских рабочих, – недоверчиво заметил Азаров. – По-моему, террористы какие-то.
Фарит промолчал в ответ, но на его лице Василий не без лёгкого удивления прочёл немое восхищение теми, кто только что подпалил боевую машину. «… В город введены части Национальной гвардии, - продолжал корреспондент. – На данный момент им удалось отрезать протестующих от центральных кварталов и оттеснить их к окраинам. Немаловажен и тревожен факт организованности действий погромщиков, их хорошая подготовка и вооружение. Федеральные власти обвиняют в организации хаоса на улицах Вашингтона террористическую организацию «Интернациональный союз трудящихся», финансируемую, по мнению Государственного департамента США, из Китая…» Далее последовали кадры задымлённых городских улиц, горящих автомобилей, разбитых витрин и солдата, демонстрирующего на камеру грязное и изорванное, видимо, некогда красное полотнище с неопределённой эмблемой.
- Самое интересное, - снова заговорил Зурахметов. – Что президент у них сейчас на саммите по поводу мирового кризиса.
- Нашла время уехать, - хмыкнул в ответ Азаров. – У неё в столице бардак, а она где-то болтологией занимается.
- Так когда она уезжала, всё ещё в пределах нормы было. А теперь всё, разгулялись, понимаешь, не уймёшь. И главное, проблема та же, что у нас, только мы продолжаем работать, а амеры вон как бунтуют.
- А смысл? Через два дня их передавят там всех как клопов, только хуже будет.
Фарит пожал плечами. Следующий сюжет был как раз про тот самый саммит, куда отчалила президент Соединённых штатов. Как и сказал Зурахметов, обсуждался там пресловутый кризис. Экономические новости Василию не нравились. Во-первых, его сугубо технический разум сразу тонул в обилии непонятных терминов, во-вторых, было банально скучно смотреть на всех этих лидеров, сидящих с постными лицами. Чуть веселее был рассказ про клонирование мамонта в Японии, правда, Азарова в конце огорчило, что клон прожил всего четыре дня.
Между тем поезд вошёл на станцию метро «Авиазавод». Двери распахнулись, выплеснув на просто и лаконично отделанную платформу чуть меньше десятка человеческих потоков, каждый из которых следовал к своему экскалатору. Фарит махнул рукой и растворился в толпе, что несла и его, и Василия наверх, к заводским проходным. Азаров посмотрел на часы. Семь часов двенадцать минут. Вполне в рамках режима. Времени как раз хватало на преодоление ста метров между наземным вестибюлем станции и территорией авиазавода, получение инструмента и путь к рабочему месту. Такова была черта его эпохи. На счету в будни каждая минута, теория бережливого производства и тайм-менеджмента достигла своего апофеоза и царствовала над людьми.
На улице уже рассвело. Фонари гасли. Снега почти не было ни на асфальте, ни на впавших в зимнюю спячку газонах и редких деревьях, ни на установленном на постаменте старинном истребителе, ни на громадных зданиях цехов, что вздымались по все четыре стороны от станции метро, образуя замкнутую квадратную площадь со стороной примерно в двести метров, а надстройки, трубы и антенны на их крышах будто только для того и служили, чтобы подпирать низко висящие серые облака. Выливающаяся из-под земли человеческая масса не затапливала этот квадрат только потому, что вовремя отводилась шлюзами четырёх заводских проходных, в один из которых поток день за днём уже почти год вносил и Азарова. «Завтра уже точно нужно оставить куртку с шапкой дома, - подумалось ему, когда он проходил через входные двери, которые по размерам лучше было бы назвать воротами. – Зима прошла, можно и потерпеть эти прохладные четыре минуты в день в одном комбинезоне. Зима…» - Василий приложил тату-код к турникету. Красный крестик на светодиодном табло уступил место зелёной стрелке, и он прошёл в цех. Здесь, на пространстве в несколько футбольных полей, стояли на стапелях в различной степени готовности величественные воздушные суда – самолёты типа «Летающее крыло»: уже сверкающие белоснежными бортами красавцы, чьё изготовление выходило на финишную прямую, и железные скелеты, на которые ещё только предстояло нарастить высокотехнологичное мясо. По пути в раздевалку Азаров продолжал размышлять: «Зима… Одно название теперь осталось, да злые холода. Снега который год в городе не видно. Полежит пару дней, и всё – тает или затаптывается. Зато гололёд, что характерно, никуда не девается! Девять месяцев осени в году. Но ведь не всегда же так было! И за городом не так» Уже надевая каску, он прокручивал в голове воспоминания далёкого детства. Родительская квартира в Зеленодольске – городке, что после вывода всех промышленных предприятий Казани за черту, до которой столица Татарстана разрослась к две тысячи двадцать второму году, уже практически сливался с тысячелетней воедино, но по сей день считался отдельным населённым пунктом. Утренняя манная каша, приготовленная вручную, потому что контейнеры тогда ещё не были так распространены. И снег. Много снега, горки, с которых катаются другие дети и он сам. В тех местах эта картина была обычной и четырнадцать лет спустя, хотя снег всё-таки был уже не такой белый – сказывалось увеличивающееся год от года количество разной дряни в атмосфере. В позапрошлый выходной, когда Василий всё-таки вырвался и навестил своих стариков, белое покрывало в Зеленодольске ещё сохраняло остатки зимней свежести, какая лишь на короткий срок наведывалась сюда.
До официального начала рабочего дня было ещё четыре с половиной минуты. Азаров окинул взором знакомое пространство цеха, поправил каску и решительным шагом пошёл на свой участок.
2. Буревестник
Уже у входной двери Василий заподозрил неладное. Хотя после одиннадцати часов изматывающей работы тело и мозг упорно отказывались служить, особенно когда до заветной кровати оставалось всего несколько шагов, уши отчётливо улавливали внутри комнаты отдельные короткие выдохи, шумные настолько, что расслышать их можно было даже в коридоре. Но кто мог проникнуть туда в отсутствие Азарова? На вора было похоже в наименьшей степени. Василий не стал теряться в догадках или вызывать полицию. Он по крохам собрал оставшиеся силы, прикинул вес своего пакета с парой продуктовых контейнеров, полученных в конце дня. Если хорошенько размахнуться, попадание брошенным пакетом как минимум обескуражит чужака, буде тот окажется агрессивным. Мгновений замешательства будет достаточно, чтобы надавить на мобильнике кнопку вызова полиции - одну из трёх экстренных кнопок, вынесенных из сенсорного меню на корпус.
Усталость будто рукой сняло. Азаров взялся за дверную ручку. Та не поддавалась. Это значило только то, что взлом, если он имел место, был электронным, а не механическим. Василий приложил тату-код к считывающему устройству и снова медленно потянул дверь на себя. На сей раз она отворилась. Неожиданно повеяло холодком: видимо, было открыто окно. В комнате горел свет. Энергичные выдохи стали слышны лучше. Азаров, перехватив поудобнее пакет, открыл дверь немного шире и осторожно вошёл, стараясь ступать как можно тише. Увиденное его, мягко говоря, озадачило.
Посреди комнаты стоял спиной к входной двери худой высокий человек с совершенно лысым, блестящим от пота черепом. Майка с серым городским камуфляжем открывала взору длинные мускулистые руки, которыми чужак совершал резкие, но уверенные движения, зажав в одном кулаке длинный нож, а в другом - какой-то небольшой тёмный предмет. На ногах у незнакомца были штаны той же расцветки, что и майка, с накладками на коленях, при этом на полу он стоял босыми ступнями.
Василий не знал, что и думать. Собственно, и подумать-то он не успел, потому что, едва он разглядел грозного чужака, как тот одним быстрым движением развернулся к двери, и, выбросив перед собой руку с тёмным предметом, неожиданно дружелюбно выпалил:
- Привет, сосед!
У Василия отлегло от сердца. Ну, конечно же! Комендатура общежития и так слишком долго позволяла ему шиковать одному в двухместной комнате. Заметив появление белья на пустовавшей до этого кровати, он расслаблено выдохнул и ответил:
- Вечер добрый, - и протянул руку. Новый сосед, поспешно спрятав и нож, и здоровенный болт, которым оказался таинственный тёмный предмет, крепко пожал её и, переводя дыхание, представился: - Ильдар.
- Василий. Можно Вася, - Азаров посмотрел Ильдару в лицо. На вид тому было, наверное, лет тридцать, черты гладко выбритого лица с блестящими на нём капельками пота в целом острые, хитрые, но без злости.
- Где работаешь? - поинтересовался Ильдар.
- В летокрыльном цехе, - теперь, когда выяснилось, что угроза была мнимой, усталость вновь наполнила мышцы Азарова свинцовой тяжестью, и он без сил повалился на свою кровать. Та с готовностью приняла его в свои мягкие добрые объятия. - Рабочий я.
- Ясно, - Ильдар взял со своей тумбы небольшую чёрную фляжку и сделал глоток. - Я тут тренируюсь, окно открыл, не возражаешь?
- Не-а, - Василий лежал, успокаивался и собирался с силами для того, чтобы встать, заварить контейнер и поужинать. "И ещё надо снять ботинки - подумал он. - Пока не наследил. Да и вообще надо бы переодеться". - Откуда у тебя только энергия после работы?
- А я ещё не работал. Мне через час на смену, - ответил сосед, вновь вынимая нож с болтом. - Раньше в полиции служил, теперь вот к вам на завод в службу безопасности перешёл, - он встал в стойку и снова приступил к упражнениям, за которыми его застал Азаров. Блестящий клинок вновь и вновь кромсал воздух, поражая невидимых противников. При этом, правда, было не совсем понятно назначение болта, о чём Азаров тут же спросил.
- Это пистолет, - пояснил бывший полицейский. Заметив недоумение на лице соседа, он добавил: - Как бы. Оружие на дом не дают, а надо, чтобы рука к весу привыкала.
- Понятно, - полежав ещё немного, Василий встал и переоделся в домашнее: серую футболку, свободные штаны и тапки. Предварительно он не забыл поставить электрочайник и залить контейнер, потому что чувство голода, как и следовало ожидать, всё настойчивее заявляло о себе. Часы на стене показывали уже без двадцати девять, через полтора часа следовало укладываться спать, иначе организм не мог бы восстановиться к утру.
- Мне тоже залей, - мотнул головой Ильдар на свою тумбу, сделав последнее движение. На тумбе действительно лежал контейнер. Василий кивнул и поспешил выполнить просьбу, потому что возражать сильному человеку, только что вытворявшему такое с ножом, он считал неуместным. Всё-таки новый сосед его немного пугал. Только сейчас, когда Ильдар перестал активно двигаться и полез в шкаф за полотенцем, Азаров заметил на его левой руке странный символ. Приглядевшись, он понял, что это какая-то птица.
- А что у тебя за татуировка на плече? – спросил Василий, закрывая вновь залитый контейнер.
- Это? Да так… Баловство. Пару лет назад ездил на юг, там и сделал. Буревестник, - Ильдар закинул полотенце на плечо, взял в руки флакон жидкого мыла и направился к двери. Судя по всему, он собирался помыться, и это было вполне понятно.
- Бу-ре-вест-ник… - медленно произнёс Василий, будто пробуя на вкус новое для себя слово.
- Да, - сказал Ильдар, надевая сланцы. – Были когда-то такие морские птицы, вымерли давно. Раньше люди считали, что они появляются к буре, к шторму там, - с этими словами он скрылся в коридоре. Общий душ на этаже был в другом конце коридора, так что шлёпанье резиновых подошв слышалось ещё долго.
Азаров, между тем, приступил к еде. Наполнение контейнеров, получаемых на заводе как часть зарплаты, могло быть любым, так что блюдо на завтрак, обед и ужин всегда было в некоторой степени сюрпризом. Хотя, конечно, назвать блюдом содержимое яркого пищевого контейнера можно было с натяжкой. Василий где-то слышал, что всего вариантов около шестнадцати, но сам пробовал только девять и не знал ни одного человека, который бы повидал все. Общим для них всех было одно: это всегда было что-то комбинированное, сублимированное, по словам производителей, сугубо натуральное и чрезвычайно витаминизированное, одобренное всеми инстанциями и при этом в различной степени невкусное. Всевозможные ароматизаторы и заменители дело поправляли из рук вон плохо: после долгих лет употребления вкусовые рецепторы на них уже не реагировали.
Он встал с койки и, держа в одной руке тёплый благодаря неизвестной химической реакции контейнер, подошёл к окну. Как и утром, за ним была темнота, в которой всё так же светились окна абсолютно аналогичного дома напротив. Василий чуть подался вперёд, выглянул в окно и повернул голову вправо. Там, за шеренгами других жилых зданий, стояло в чёрном небе далёкое зарево Большой Казани – старого города, где остались президент, правительство, Госсовет Республики, театры, музеи, парки, университеты и бизнес-центры. Там жили хозяева Татарстана, чиновники, владельцы и высший управляющий персонал всех заводов, фабрик и ферм, что стояли здесь, в промышленном секторе, отделённом от ярко блестящего всеми огнями центра санитарными лесополосами. Телеэкран и находящиеся в открытом доступе фотографии изображали Большую Казань настоящим раем, где среди бесконечных садов вздымались в небо великолепные здания из стекла, стали и бетона, стояли старинные дворцы и особняки, белели великолепные храмы, призывно светились рекламные щиты и многоцветные вывески. За пять лет жизни в столице Азаров ни разу не бывал там, да и вообще мало кому из рабочих доводилось попасть в благополучный и богатый центр, поглядеть на него вживую хоть одним глазком. Знающие люди говорили, что за лесополосами проходит высокая живая изгородь из генномодифицированных колючих растений, охватывающая Большую Казань кольцом. Их ветви переплетались так тесно, что преодолеть эту преграду не было решительно никакой возможности, а кора и стебли легко выдерживали удары любого рубящего инструмента. СМИ молчали о неприступной зелёной стене, лишь изредка приходилось читать в интернете посты на эту тему, чаще всего напоминающие досужие байки, так что доверия им было немного. «С другой стороны, дыма без огня не бывает, - подумал Василий, отправляя в рот очередную порцию еды. На сей раз это оказался густой суп, слегка отдающий курицей. – Что-то эдакое между Большой Казанью и лесополосами всё-таки есть. Но не стена, это точно. От кого отгораживать целый город? Не от нас же… Однако, прохладно», - с этой мыслью он поставил уже ополовиненный контейнер на подоконник и закрыл окно.
Едва захлопнулась оконная рама, как распахнулась дверь. В проёме стоял немного мокрый Ильдар всё в тех же майке и штанах и с полотенцем на шее:
- Ух, холодно у тебя тут! – весело сказал он. Чувствовалось, что душ его взбодрил. – Окно, что ли, только что закрыл?
- С лёгким паром, - ответил Василий. Он не знал, причём тут пар и почему он должен быть обязательно лёгким, но так было принято приветствовать только что искупавшихся, и Азаров этой традиции следовал. – Ну да, стоял вот, смотрел.
- На огни Большой Казани любовался? – неожиданно спросил сосед, не меняя, впрочем, весёлого тона. Тут он заметил свой готовый к употреблению контейнер: - О, спасибо. Сейчас перекусим.
- Ага, - осторожно кивнул Василий, а про себя подумал: «Откуда этот полицай всё знает?»
- А тут смотреть больше не на что, - будто прочитав мысли Азарова, бросил Ильдар, распечатывая свой ужин. Василий заметил, что у собеседника нет на шее цепочки с каким-либо символом. Сам Азаров, как православный, носил крестик, у друзей-татар часто встречал полумесяцы или мешочки со священной землёй, которые, как правило, носились постоянно. Не наблюдалось в комнате и обычной для последователей ислама таблички с арабской вязью. Ильдар, заселившись, вообще не принёс с собой ничего такого: ни иконы, ни маленького Будды, ни уродливой жабы с монеткой, ни какого-то языческого божка. Бывая в гостях у разных людей, Василий каждый раз видел что-то подобное, и отсутствие символа веры показалось ему загадочным. Религия, несмотря на технический прогресс, в последние тридцать лет возвращала себе былое могущество, с ней считались все от последнего уборщика до президентов. Хотя, может быть, всё дело было в специфике профессии, или бывшему полицейскому просто пока было недосуг заниматься созданием зоны комфорта?
- Я, кстати, служил там, - сказал Ильдар с набитым ртом.
- В Большой Казани? – Василий налил себе кипятка в стакан и приготовился услышать пару слов о месте обитания небожителей, какими всем рабочим виделись люди, от воли которых зависела их жизнь
- Не совсем. Я охранял стену.
- Какую стену? – удивился Азаров.
- Ну, известно, какую. Которая отделяет вас всех от хозяев.
- Но, - Василий попытался возразить. - Она разве существует? Да и какой в ней смысл?
- Чудак, - с ужином Ильдар справлялся на удивление быстро. – Стена нужна, чтобы вы, рабочие, бур… хозяевам настроение не портили своим видом. У них свой мирок, чистый, сытый и самодовольный. Даже на нас, на полицию, они там смотрят так, словно мы какие-то тараканы, а на всякую обслугу вообще как на пустое место. Хотя и обслуга там не лучше хозяев, всякие горничные и повара как сыр в масле катаются. Эго у всех раздуто, хоть вместо воздушного шара запускай. А воздух в Большой Казани, кстати, просто сказочный, чистый, в отличие от людей. Я тут у вас первые дня два с непривычки чуть не задыхался.
- Ну а стена, - нетерпеливо прервал его Азаров. – Какая она? Реально живая, вся из колючек-мутантов?
- Почти реально, - Ильдар, съев очередную ложку, вдруг скривился. - Слушай, вы, рабочие, всю жизнь эту ерунду жрёте?
- Не такая уж это и ерунда, - обиделся Василий. – Полезно и питательно. Шесть миллиардов человек едят, и ничего.
- Шесть миллиардов, может, и едят. Мы в полиции тоже ели. Но это у нас была вроде как еда быстрого приготовления, крайний случай, когда денег больше ни на что нет.
- Нам как часть зарплаты выдают. Получается, почти постоянно. Нет, по выходным, по праздникам, конечно, можно купить что-нибудь поинтереснее, но зачем? Лучше на старость накопить побольше. Так что там стена?
- Что-что. Невесело вы тут живёте. А, стена. Пятиметровая живая изгородь – это только внешняя часть, которая на вас смотрит. За зеленью бетон и сталь, колючая проволока с током, огневые точки, системы слежения и, - Ильдар похлопал себя по груди. - Вооружённая охрана, естественно. В стене с десяток бронированных ворот и ещё до кучи подземных тоннелей и прочих коммуникаций. Бывает, конвертопланы тоже всё это хозяйство патрулируют, но это редко, только когда из Москвы или из-за границы важные шишки приезжают.
Василий заваривал чай, слушал, и не верил. Не верил, что хозяева, которых он никогда не видел, но к которым питал известное уважение, могут отгораживаться от него, от них всех, работающих на заводах и на фермах, такой стеной, словно от диких зверей. Или…?
- Они там что, врагами нас считают? - спросил Азаров, уже прихлёбывая чай.
- Именно, - присоединяться к чаепитию Ильдар, судя по всему, не собирался. Он встал, выбросил контейнер в мусоропровод и начал одеваться.
- Но…но… Почему? Что мы им сделали?
- Давай как-нибудь потом, долго рассказывать, - собеседник уже накидывал на плечи форменную камуфляжную куртку с защитными пластинами на груди, плечах и локтях. На левом предплечье красовался шеврон с бело-сине-красным флагом, на правом – с крылатым щитом, символом службы безопасности авиазавода. Нашивка на левой грудной пластине гласила «Валиев И.И.», чуть ниже располагалась плашка с одной лычкой. Одевался он быстро, но каждое движение было выверенным и чётким, как и полагалось сотруднику силового ведомства, словно не сидел Валиев только что, развалясь, на кровати после душа. Несколько секунд – и вот уже зашнурованы чёрные, до блеска начищенные ботинки с толстой подошвой, а на бритой голове браво заломлен чёрный же берет с небольшой кокардой. Обернувшись к зеркалу, Ильдар стряхнул с формы несуществующие пылинки, ещё раз оглядел себя и, бросив короткое прощание, исчез за дверью. Часы показывали девять часов девятнадцать минут.
Азаров допил чай. В голове у него было сумбурно не только от рассказов нового соседа, но и его биографии. Василий интуитивно чувствовал, что есть в ней какие-то тёмные пятна: из полиции в охрану так просто не уходили, тем более, из Большой Казани в промышленный сектор, слишком уж неравноценный обмен, больше похожий на наказание. Значит, водились за Ильдаром какие-то грехи, из-за которых его уволили. А может, и увольнение, работа по другую сторону стены были спасением от более тяжких последствий, уходом в тень? Не давала Василию покоя и татуировка в виде вымершей морской птицы, что когда-то являлась предвестником бури. «А что если, - подумал он. – Это какая-то языческая секта, в которой поклоняются птицам? Тогда понятно, почему у него нет цепочки». Сектантов власти не жаловали, скорее всего, это и заставило Ильдара уйти в частную компанию, какой был авиазавод.
Такой вывод успокаивал, но была ещё и стена, которая порождала массу вопросов, на которые не было ответов, самим фактом своего существования, если, конечно, Валиев не врал. А если не врал он, то выходило, что врали, точнее, замалчивали, средства массовой информации, рисуя Азарову и десяткам тысяч таких же, как он, неполную, обрезанную в чьих-то интересах картину мира. От обилия новых мыслей, что заставляли мировоззрение трещать по швам, Василию стало нехорошо. Чтобы больше не думать об этом, он достал мобильник и зашёл в интернет. С улицы ветер донёс ласкающий слух колокольный звон – в соседнем квартале стояла церковь, куда Азаров имел обыкновение наведываться по воскресеньям. Через полминуты все тревоги загадочным образом улетучились, сомнения утонули в море занимательной информации, и расслабляющие волны захлестнули рассудок приятной прохладой.
3. Запах грозы
Обед в заводской столовой был, как и полагалось, немного вкуснее, чем невнятная каша из контейнера. Обычно он дарил успокоение и сытое довольство, частично восстанавливая силы для продолжения рабочего дня. Но на этот раз наполненный желудок не оказал своего благотворного умиротворяющего воздействия ни на Азарова, ни на кого-либо ещё из тех, кто сейчас шагал по коридорам из пищеблоков обратно в цеха.
Вообще говоря, трудно было представить что-либо, что могло бы унять вскипевшие за последние две недели страсти. Фарит, предрекая сокращение персонала, оказался прав. Перспектива грандиозного увольнения вследствие программы тотальной автоматизации маячила перед рабочими всё более отчётливо, вставая на приближающемся горизонте грозной тенью. Люди волновались, тревожно перешёптывались по углам, а иные уже начинали возмущаться в голос. Каждый понимал, что рано или поздно – программа была рассчитана на несколько лет - завод избавится и от него, оставив лишь необходимый минимум персонала у полностью самостоятельных сборочных машин, и кое-кто уже начал отчаянно пытаться выслужиться, чтобы попасть в этом минимум. Иные, как и сам Азаров, искали или пытались искать запасные аэродромы, прощупывали возможности нового трудоустройства, но в целом, и Василий это ясно видел, люди не собирались так просто уходить с мест, которым отдали годы жизни.
В цехах зрело недовольство, а окружающая действительность лишь поддавала жару. Из-за океана тянуло гарью и пороховым дымом. Перед глазами Василия до сих пор стояли яркие, ещё недавно немыслимые кадры новостных выпусков: полощущийся на ветру в сером небе изорванный красный флаг над почерневшим от копоти Капитолием, с размаху врезающийся в ограду кого-то роскошного особняка танк, толпа радостных оборванцев с автоматами на фоне нефтяной вышки в бескрайней пустыне. И – трупы. Много трупов. В военной форме и в штатском, в некогда шикарных одеждах и форменных комбинезонах, висящие на фонарях, распластанные на земле и на корпусах техники, даже сложенные рядами. Это была самая настоящая война. Название террористического «Интернационального союза трудящихся» или, как его теперь именовали для краткости, ИСТ, не сходило с экранов и набирало популярность в интернете, политики разных стран клеймили их на чём свет стоит, блогеры строчили обличающие и восхищённые посты, обыватели до хрипоты спорили и даже ругались на форумах и в курилках. Более всего поражала лёгкость, с которой истовцы захватили власть в одной из мощнейших держав планеты, переход на их сторону частей национальной гвардии, неизвестно откуда взявшиеся оружие и организованность. Из этого хаоса вставали лица вождей вновь провозглашённого государства, его главы – Джозефа Рихтера, ещё не старого мулата с удивительно яркими глазами. А разожженный в Америке пожар между тем разрастался. Не успели в ООН договориться о совместном его тушении и решить, как в условиях продолжающегося кризиса жить с тем, что мировой финансовый центр разгромлен и уже не заработает, как неожиданно точно также вспыхнуло сердце Евросоюза - Германия и, ко всеобщему шоку, Объединённый арабский халифат – громадное государство сказочно богатых нефтяных шейхов и подконтрольных им имамов. После этого договариваться уже никто и не пробовал. Оставшиеся державы в спешке бросились делить то, на что рассыпались их вчерашние конкуренты.
- Ты слышал, - краем уха уловил Азаров отрывок разговора идущих рядом рабочих. Один горячо убеждал: – Скоро вернём Аляску, армия уже грузится на самолёты.
- А что американцы? – возражал второй.
- Им сейчас не до этого. Конгресс в эвакуации и воюет с террористами, флот и пограничников перебросили на юг, а эскимосам всё равно, под кем жить. Канадцам тоже до лампочки, а у Европы так припекает, что не до этого.
- Да какие они террористы, - вмешался третий. – До переворота истовцы были террористами, а теперь власть, Китай и Куба уже признали советскую республику Рихтера.
- Что значит «советская»? – Василий нахально влез в разговор, но уж очень интересовал его смысл термина, который в последние дни всё чаще мелькал в сети и по телевизору.
- Это значит, что они насоздавали себе какие-то там советы, которые теперь якобы и правят, - немного раздражённым тоном объяснил тот, что радовался вводу российских миротворцев на Аляску. Это был небольшого роста худосочный, немного сгорбленный мужичок с тонкими чертами лица и длинными жиденькими волосами. Судя по нашивкам на комбинезоне, это был не рядовой рабочий, а инженер, причём тоже из летокрыльного цеха. Василий уже встречался с ним раньше, но знаком не был: - Ерундой занимаются, одним словом. Не сиделось им дома, полезли, куда не звали. Плохо разве Америка жила? А теперь на Штаты надвигается голод, потому что все хозяйственные связи порушены к чёртовой матери, заводы и фермы стоят, все на войне. В Вашингтоне ни воды, ни света, ни интернета, в Нью-Йорке биржу спалили.
- И правильно сделали, что спалили! – бросил тот, что был осведомлён о признании республики, которую объявили сторонники «Интернационального союза трудящихся». Он был высокий, светловолосый человек средних лет, крупные до некрасивости черты лица сразу врезались в память. – Ничего хорошего от всех этих дилеров и прочей швали не было. Делали деньги из воздуха.
- Даже не из воздуха, - внезапно подал голос третий участник разговора. Он смотрел в пол, натянув шапку, из-под которой выбивались длинные чёрные волосы, на уши, поэтому составить себе какое-то впечатление об этом человеке Азаров не мог. Ясно была видна лишь смуглая кожа на лице, часть которого прятал усилитель зрения – прибор типа громоздких очков, который дарил любому, даже почти слепому, поистине соколиное зрение. Голос у него был хрипловатый, скорее старый, чем молодой. – Если бы деньги на бирже делались из воздуха, жизнь на Земле кончилась бы ещё полвека назад. От истощения атмосферы. Так что поделом.
- А с экономикой что будет?! - вспылил инженер. – Это ж наиглавнейшая биржа на свете была! Деньги там рождались, оттуда расходились, управлялись, и туда потом снова возвращались. Истовцы всё разгромили и сожгли. Вы понимаете, какая теперь дыра во всей этой системе образовалась? И так был мировой кризис, теперь всё вообще в полный разнос пойдёт. Это и по нам ударит, вот увидите.
- Ну не купят они у нас десяток-другой грузовых конвертопланов, и что? – не понял Василий. Он знал, что у авиазавода был давний контракт с какой-то крупной фирмой сравнимых размеров в США, об этом сообщал большой красивый интерактивный стенд в пищеблоке.
- Ты просто не знаешь, как это всё устроено, - уже более спокойно сказал инженер. – Сейчас в мире всё со всем связано. Конвертопланы – это ещё не самое страшное. Это очень сложно, я и сам не представляю картину во всех тонкостях.
- Да по нам уже бьют! – возмутился белобрысый. – На улицу всех выкидывают, куда хуже?
- Россия может пострадать, - снова подал голос тот, что носил усилитель зрения. – Ты прав, Артёмыч. Сейчас все через деньги повязаны. Разрублен главный узел, отлетевшие тросы могут больно дать по лбу остальным. Но оно того стоило. Глядишь, и дышать в мире станет полегче.
- Как же, полегче, - буркнул Артёмыч. Троица, к которой присоединился Азаров, между тем входила в цех. – Вот сейчас глобальная торговля как встанет, не будет больше дешёвых мобильников, сразу взвоете.
Часы на всех табло в цехе показывали две минуты до срока, когда требовалось снова взяться за инструмент, но свои рабочие места почему-то никто не занимал. Василий увидел, что выходящая из коридоров масса по неизвестной причине скапливается возле стапелей, на которых стоял самый большой самолёт – двухэтажный лайнер «Борис Ельцин». Всё ещё спрятанный за лесами, «Ельцин» уже был вполне собран, оставалось лишь покрасить воздушного колосса да произвести ещё кое-какие завершающие работы. Сейчас его всё плотнее и плотнее обступали форменные синие комбинезоны, крохотные рядом со своим творением человечки забирались на исполинские крылья, устраивались на лесах. Центром притяжения являлась тонкая фигурка в таком же комбинезоне, стоящая на носу самолёта. Чуть позади неё сосредоточилась небольшая группа, но именно эта фигурка была наиболее активна. Судя по энергичным движениям, она о чём-то оживлённо разговаривала то со стоящей её спиной группой, то с кем-то из тех, кто стоял внизу, будто чего-то требуя от них, но на таком расстоянии голос фигурки просто вяз в эхе и шуме всё прибывающей человеческой реки.
- Это ещё что такое? – спросил белобрысый.
- На митинг похоже, - отозвался рабочий с усилителем зрения. – Только чей и по какому поводу?
- Работать надо, а не болтать! – инженер возмущался, но вместе со всеми шёл к самолёту. Тем временем, как заметил Азаров, фигурке передали некий предмет, судя по всему, микрофон. Под сводами, многократно усиленный динамиками громкой связи и подхваченный эхом, загремел, перекрывая шум людского моря, чистый, звонкий, женский, к удивлению Василия, голос:
- Товарищи! – рабочие притихли, прислушавшись. Подобное обращение было в новинку. Обычно их называли, в зависимости от ситуации, «гражданами», «братьями и сёстрами», «друзьями» или «дорогими россиянами». Новое слово звучало очень неплохо. Точнее, оно было хорошо забытым старым. Азаров вспомнил, что несколько раз слышал его в древних, чёрно-белых ещё фильмах. – Обращаюсь к вам я, Алла Брагина, простая композитчица из цеха беспилотников, говорю от наших и от конвертопланщиков. Все вы знаете, что хозяева собираются заменить нас на покорных, безмолвных роботов, которым не надо платить зарплату и выдавать контейнеры. Если мы будем молчать… - в толпе поднялся гул. – Если мы будем работать и молчать, как годы до этого, нас выбросят на улицу как мусор, одного за другим…
- Знаем! – раздался из толпы выкрик. – Делать-то что?
- Мы, беспилотчики, предлагаем, - композитчица говорила уверенно, она явно ожидала подобного вопроса. – Общезаводскую забастовку. Всем вместе бросить работу, потребовать встречи с хозяевами. И тогда…
- А жареных гвоздей не хочешь?! – теперь выкрикнул другой голос.
– Станут хозяева с нами говорить, как же! – подхватил третий откуда-то с лесов. Снова поднялся гул. Василий между тем, насколько возможно аккуратно, чтобы не нарваться на крепкий тумак, расталкивая коллег по цеху плечами, понемногу продвигался к импровизированной трибуне, в которую превратился нос недостроенного «Ельцина». Теперь он уже немного различал лицо говорившей. Отсюда Брагина выглядела молодой, явно не старше тридцати, хотя Азаров пока не мог бы поручиться за остроту своих глаз. Достаточно высокая, не слишком худая. Форменные комбинезоны имели свойство в известной мере скрадывать вторичные половые признаки, и коротко стриженные русые волосы прибавляли Алле сходства с не слишком крепким парнем, что, впрочем, компенсировалось косметикой, излишне яркой для буднего дня. «Хотя, скорее всего, - подумал Василий, подходя ещё ближе. – Она знала, что сегодня будет выступать, вот и навела марафет. Такие вещи сбухты-барахты не делаются. От беспилотчиков вполне можно было ожидать. Только почему же Фарит мне ни словом?». Среди стоящих за ораторствующей композитчицей людей Азаров увидел и начальника своего цеха. Крупный полноватый мужчина с сединой на висках и в усах, он, судя по всему, был первым поставлен в курс дела и явно не имел ничего против митинга, хотя и не лез выступать.
- Станут, ещё как станут! – заверила собравшихся Брагина. – Никуда не денутся. Через дирекцию мы выставим ультиматум, добьёмся личной встречи и настоящих переговоров! Ведь главные на заводе – это мы все! Нас десятки тысяч, не кто-то, а мы проектируем и строим самолёты! И надо ловить момент, дальше нас начнут увольнять пачками…
- СлОва! – вдруг услышал Азаров истошно кричащий знакомый голос. – Дайте сказать, народ!
Он повернул голову и увидел, что по лесам быстро забирается на самолёт тот самый инженер, свидетелем и участником спора которого с другими работниками Василий недавно стал. Артёмыч, как назвал его смуглый человек с усилителем зрения, двигался так, словно опаздывал на поезд. Доселе безмолвные люди за спиной Брагиной попытались, кажется, его остановить, но после короткой, не слышимой отсюда перепалки, он пробился к выступающей, чуть ли не вырвал из её рук микрофон и, переведя дух, воскликнул:
- Кого вы слушаете?! Вы сами-то понимаете, о чём говорите, Алла? Какая к чёрту забастовка?! Ещё один Вашингтон хотите? Там тоже с забастовок началось! Или может, чтобы нас всех вышибли прямо сейчас? – он снова обратился к митингу. - Хозяева это могут, запросто, я вас уверяю! Безработных сейчас полно, каждого из нас легко заменят на пару лет! Николай Петрович, - теперь инженер обернулся к начальнику цеха. – Ну хоть вы их образумьте!
- Всех сразу не уволят! – громко возразил один из тех, кто только что пропустил инженера на трибуну. Николай Петрович, кажется, тоже что-то сказал, но не слишком решительно, его никто не услышал. Начальник цеха самолётов системы «Летающее крыло» хорошо знал своё дело, но не более, и по жизни был чисто производственным руководителем, которого прочие аспекты жизни подчинённых не волновали.
– Да и кто ты такой, что знаешь наверняка? – пришла в себя Брагина. Она была так возмущена, что слышно стало и без микрофона.
- Я? – теперь возмутился Артёмыч. – Я, между прочим, инженер-аэродинамик, у меня высшее образование и два патента. На этом заводе я одиннадцатый год, - он обвёл взглядом цех, после чего добавил со свойственной многим хорошо образованным снисходительностью: - И, смею предположить, немного представляю, что и как здесь делается.
По толпе пробежал ропот. Но причиной тому были вовсе не слова инженера. Азаров увидел, что из коридоров в цех втягиваются бойцы службы безопасности. Но то ли размер митинга озадачил их, то ли ещё что-то, потому что чёрные береты, числом около сорока человек, не больше, так и остались стоять у входов внизу и на балконах, несмотря на то, что каждый сжимал в руках дистанционный электрошокер. Таким можно было и убить, но чаще, включенное на малую мощность, это оружие, способное хорошенько треснуть током на небольшом расстоянии, использовали для укрощения животных или против хулиганов. Подошвы рабочих ботинок были слишком тонкими, чтобы надёжно защитить своих владельцев от малоприятных последствий поражения электричеством. У некоторых охранников были и старые, но действенные парализаторы, что могли очередями выпускать дротики с веществом, способным привести к параличу некоторых частей тела, разумеется, временному. Дирекция явно отслеживала всё происходящее.
Василий поискал глазами Ильдара. В эту неделю он точно работал днём, они сегодня вместе вышли из комнаты. Валиев нашёлся на одном из балконов, узнал его Азаров только по блестящей лысой черепушке, которую тот почему-то не посчитал нужным прятать под беретом. Как и другие охранники, он стоял твёрдо, но оружия пока не поднимал. В толпе появилось явное напряжение, посланцы цеха беспилотников будто бы стушевались, а Артёмыч, напротив, обрёл уверенность:
- Забастовка ничего не решит. Она приведёт только к тому, что нам перестанут выдавать контейнеры. Кушать что будем, народ?! Да и посмотрите, сюда уже стянули охрану. Надо понимать намёки – пора браться за работу, обед уже двадцать три минуты как кончился!
- Ничего-ничего, - сказала Алла, оправляясь от замешательства, связанного с появлением вооружённых людей. Ей откуда-то достали второй микрофон. – Товарищи! Кто из вас готов несколько дней питаться только за свой счёт, чтобы не остаться голодным на всю жизнь?
Василий задумался. Денег было жалко. Неизвестно, насколько могла затянуться забастовка, счёт, на которую перечислялась зарплата, грозил опустеть ещё больше, там и так было негусто. Но сознание того, что пропадать, если что, будет весь цех, придавало немного дополнительного веса противоположной чаше, на которой уже лежал весьма увесистый груз возможности сохранить за собой рабочее место в случае успеха. Азаров тяжело вздохнул. Нелегко было принимать такое решение, причём самостоятельно, когда в случае чего ругать оставалось только себя самого. «Двум смертям не бывать, одной не миновать, - подумал Василий. – Бог не выдаст, пробьёмся». С этими мыслями он неуверенно поднял руку и вдруг понял, что рук вокруг поднялся целый лес. От этого он испытал небольшое облегчение и даже взбодрился. Вокруг были молодые и старые, вдохновлённые и серьёзные лица товарищей по цеху, широкие мужские и реже покатые женские плечи, разноцветные каски, шапки и непокрытые головы. До Азарова стал доходить весь смысл старинного обращения, которое неожиданно сплотило их всех, много лет проработавших вместе, но до этого разобщённых. Явно были довольны и посланники беспилотного и конвертопланного цехов, Николай Петрович понимающее качал головой, Брагина будто бы даже стала выше ростом. Охрана продолжала молча созерцать происходящее. Неизвестно, выжидала ли дирекция, временя пока с приказом, либо остерегалась отдать его, а может, приказ уже был, но бойцы не решались выступить против массы, только что сознавшей своё единение.
А вот Артёмыч, напротив, словно сгорбился ещё больше. Он попытался что-то сказать, пару раз открыл рот, но так и нашёл нужных слов. Между тем микрофон у него отобрали, и несостоявшийся миротворец незаметно исчез.
- Вы только что сделали очень важный шаг, товарищи, - вперёд выступил человек из тех, что пришли с Аллой. – Мы не выруливаем к гражданской войне, как в Штатах. Всё будет по закону, так что никаких преследований быть не должно. Сейчас такие же митинги идут в других цехах. Мне только что позвонили из дирижаблестроительного – они тоже готовы присоединиться к забастовке, остальных пока ждём.
- У нас уже существует забастовочный комитет, который и будет вести переговоры с хозяевами, - подхватила Брагина. – Но нам не обойтись без летокрыльщиков. Есть желающие войти в комитет?
4. Тучи собираются
Улица встретила Василия довольно успешно разгоняемой фонарями темнотой и мелкими, но частыми каплями первого в этом году дождя. Поэты прежних эпох воспевали этот дождь, сравнивали его с первой любовью, называли гонцом настоящей весны, но, видимо, воспевание происходило при наблюдении за осадками из тёплого кресла у камина, потому что лично Азарова то и дело образующаяся на лице холодная влага порядком раздражала. Хотя, скорее всего, дело было в том, что дожди теперь были совсем не те: падающие на кожу капли оставляли ощущение липкости, горчили на языке, оказываясь во рту. Иногда случалось, что дожди шли цветные – экология за последние пятнадцать лет испортилась основательно, так что врачи недавно даже начали рекомендовать не подставлять в больших городах льющейся с неба воде открытые части тела, а синоптики обязательно сообщали, какую дрянь и в каком количестве ветер пригонит с тучами на сей раз. Впрочем, пока особо вредные дожди были редким стихийным бедствием.
Завод встал, рабочие, приходя в цеха, ничего не делали. Красиво и бунтарски звучащее слово «забастовка» на практике означало терпение и выжидание. Перестать работать оказалось довольно легко, правда, тело, по привычке, требовало с утра движения. Тем не менее, от одиннадцатичасового бездействия к третьему дню Василий уже уставал примерно так же, как от работы. Будто наполненные ватой, мышцы обленились, даже клонило в тупой болезненный сон, но в глубине организма бушевала, не имея выхода, энергия. В цеху она время от времени выливалась в споры, ссоры, доходило и до драк. Забастовочный комитет, собрав через социальную сеть «Говор» требования рабочих, слепил из них весьма неплохую, по мнению многих, петицию и отправил в главный офис корпорации «Казанский авиастроительный завод» ещё во второй день забастовки. До того по цехам ходили менеджеры, упрашивали, увещевали, угрожали, требовали продолжать работу, но что они могли, даже с опорой на охрану, против массы, единой в своём намерении остаться на заводе и не браться за инструмент, пока не дадут гарантий?
Василий медленно шёл от внешней проходной завода к остановке, где в воспалённом свете фонарей рабочие брали штурмом автобус за автобусом. Для тех, у кого водились более приличные средства, гостеприимно распахивали свои дверцы автоматические такси. Маленькие жёлтые машинки на электродвигателях не имели ни капотов, ни багажников, отчего напоминали старинные кареты без лошадей. Но не стояли у их дверей, как бывало в детстве Азарова, хитро-важные таксисты: система автопилота убила эту профессию на корню, люди теперь работали только в таксопарках, ремонтировали и заряжали жёлтых электрических коней. Впрочем, та же история произошла и с автобусами, и с метропоездами, разве что корабли по морям да самолёты в небе пока ещё водили люди, нештатных ситуаций там было слишком много для ограниченного машинного интеллекта.
Аналогичная картина повторялась дважды в сутки, утром и вечером. Она, вообще говоря, была типичной для промышленного сектора, просто Казанский авиастроительный был достаточно богат, чтобы построить для своих рабочих неглубокую ветку бесплатной подземки, соединяющую общежития с цехами. С началом забастовки, однако, она закрыла свои двери, и авиастроители вот уже шесть дней как были вовлечены в вечную войну всех против всех за право оказываться дома как можно скорее, которая от притока такого количества новых пассажиров стала только жёстче. А счета рабочих между тем начали понемногу пустеть. И автобус, и такси стоили денег, дешёвые контейнеры в ближайших магазинах довольно быстро то ли действительно кончились, то ли сознательно придерживались. Пришлось перейти на более затратные варианты, в которых утешал только лучший вкус. Азаров даже начинал опасаться, и он был не одинок в своих опасениях, что хозяева затевают что-то нехорошее, что их всех уволят прямо сейчас, или, что не легче, они надеются спустить дело на тормозах, что рабочие пошумят да и вернутся к работе. При этом Василий точно знал, что в Большой Казани определённо получили петицию. Официальный ответ гласил, что вопрос был вынесен на обсуждение совета директоров, но прошедшие с того момента четыре дня было глухо как в могиле.
Автобусная остановка представляла собой крытый павильон раза в полтора длиннее самого автобуса, сделанный из сверхпрочного прозрачного пластика. Впрочем, прозрачность была условной: постоянные прикосновения и трение стёрли отталкивающий грязь состав, поэтому засаленные, пыльные, исписанные руганью стенки давали весьма смутное представление о происходящем внутри. Толпа курток и комбинезонов ломилась через турникеты внутрь, руки с тату-кодами непрерывно друг за другом скользили по считывающим устройствам, зелёная стрелочка не гасла ни на мгновение, в её тусклом свете бесплотные рубли косяками снимались со счетов пассажиров и улетали в бездонный электронный карман транспортной компании.
В свою очередь Василий приложил руку к турникету и, подпираемый толпой, прошёл внутрь. Как всегда, сознание снятой суммы, которую можно было бы сохранить, словно иголкой кольнуло там, где были нанесены полосы кода. Видимость изнутри остановки была ещё хуже, чем снаружи, на стенах были заметны следы некогда приклеенных объявлений. Несмотря на расцвет интернета, предприниматели продолжали шлёпать свою рекламу всюду, где возможно, и иногда распространители использовали такой ядрёный состав, что удалить его чем-либо было чрезвычайно трудно. В специальных рамках, самодовольно поблёскивая глянцем, размещались объявления официальные, платные, находящиеся здесь вполне легально. На них состав, стёршийся со стенок, время от времени обновлялся, и за это арендаторы рекламных мест приплачивали. Но на сей раз именно на них, демонстративно криво, были приклеены какие-то левые, определённо свежие плакаты. С чёрного фона кричали красные буквы, было и какое-то изображение, но автобус грозил набиться и уехать, так что всматриваться Азаров не стал. Не останавливаясь, он прошёл через грязный павильон и, немного поработав плечами, вскочил в салон.
Предупредив пассажиров о закрытии дверей и объявив следующую остановку, электронный водитель повёз своих пассажиров по всё так же заливаемой дождём улице. Автобус, электрический, как и львиная доля машин в окружающем его потоке, двигался практически бесшумно. Молчали и пассажиры, несколько плохо слышных бесед в разных концах салона – не в счёт. Было слишком тесно, чтобы достать телефон, поэтому Василий занялся единственно возможным в такой ситуации делом – уставился в окно через небольшой промежуток между головами и плечами. Скользящие по стеклу капли размывали очертания домов, машин, вывесок, немногочисленных деревьев, непонятно как растущих при таких дождях, прохожих. Огни города превращались в разноцветные пятна. Здания были разные, в два-три этажа и уносящиеся ввысь на все двадцать, а то и тридцать. В первых этажах тянулась вереница магазинов, фирм, фирмочек, казино, забегаловок и ресторанов. Огненная змея вывесок искушала ярким светом, мельканием картинок, звала поесть, выпить, развлечься, купить, взять кредит.
Обзор внезапно испортил некий гражданин, почему-то привалившийся боком к стеклу прямо напротив Азарова, заслонив окно широкой спиной в куртке из чёрного кожзаменителя. Впрочем, молодой рабочий не успел заскучать и по-настоящему вознегодовать. Уже через четыре минуты автобус встал на очередной остановке, и незнакомец сошёл. Однако теперь вид на вечернюю улицу закрывал, хотя, разумеется, не так фатально, кривовато приклеенный небольшой плакат, которого явно раньше не было. Похоже было, что испортивший обзор был профессиональным расклейщиком – наглым и при этом скрытным. Василий пригляделся и обнаружил, что плакат очень похож на те, что он мельком заметил на остановке, а может, он даже был и абсолютно таким же.
«Неуверенность в завтрашнем дне? – спрашивали ярко красные буквы, резких очертаний буквы с чёрного фона. – Депрессия и отчуждённость? Несбыточность надежд и нереализованные мечты? – Азаров приготовился увидеть приглашение на работу, но далее плакат будто обухом по голове огрел – Возможно, у вас капитализм. Припарки бесполезны, необходима хирургия» Ниже на рентгеновском снимке были изображены человеческие лёгкие, в которых угнездился некий отвратительный змеевидный паразит. «Для лечения обратитесь в «Интернациональный союз трудящихся» - добавлено было в конце. И всё. Никаких координат. Только уже виденная несколько раз краем глаза эмблема в правом нижнем углу: пятиконечная красная звезда с чёрными плугом и молотом в центре.
- Здорово, дружище, - кто-то легонько похлопал Азарова по плечу. Это оказался Фарит. «И как его я его на остановке проморгал? – подумал Василий. – Да и в автобусе уже минут двадцать едем». Вслух же ответил:
- Ну привет, - они, насколько позволяла теснота салона, пожали друг другу руки. – Как жизнь?
- Спасибо, пока живой, - невесело пошутил Зурахметов. – Как там наша петиция, ничего не слышал?
- Ничего, - вздохнул Азаров. – Поклали хозяева на это дело, мне кажется. Ничего не дождёмся, голод не тётка, снова возьмёмся за работу.
- А может, лучше тогда к этим? – Фарит то ли в штуку, то ли всерьёз мотнул головой на висящий на стекле плакат. – Ты же помнишь, в Америке тоже с сокращений началось.
- Что, руки к арматурине тянутся, повоевать захотел? - автобус неожиданно резко затормозил на очередном перекрёстке, и пассажирская масса по инерции качнулась вперёд. – Нет, так-то прикольно, наверное. Баррикады, погромы, все эти флаги, лозунги. Но страшно. Помирать пока не хочу.
- Помирать не надо. Помереть в этом деле вообще проще всего. Ты пожить попробуй. И зачем сразу на баррикады? Можно демонстрацию провести, дороги перекрыть, короче, всё, что угодно, лишь бы в Большой Казани нас заметили. И вполне мирно, кстати, никакого беззакония.
- Сейчас правительство пуганное, - возразил Азаров. – Не позволят толпу собрать. Моментально под электрошокеры попадём, с работы точно полетим, сами хозяевам дадим повод.
- Ну хорошо, - Зурахметов внезапно согласился. – Что ты предлагаешь? Ждать?
Этот вопрос застал Василия врасплох. Он много волновался о судьбе петиции, но даже не задумывался о том, что делать, если она, в конце концов, будет проигнорирована. Его глаза в поисках ответа обежали окружающее пространство, по спинам и плечам, по потолку, по полу, по висящему на стекле плакату, но, понятное дело, нигде не оказалось ничего, что могло натолкнуть на какую-то мысль. Фарит испытующе посмотрел на друга, выражение его татарского лица прямо говорило, что другого ответа нет и быть не может. К счастью для Азарова, автобус затормозил у его остановки. Зурахметову надо было ехать ещё две, так что Василий облегчённо попрощался с ним, протолкался к выходу, отдавив кому-то ногу, на ходу извинился, и выскочил наружу.
Его обступали знакомые двадцатиэтажные дома, окрашенные для хоть какого-то отличия в разные цвета. Тридцать лет назад, когда формировался промышленный сектор, их понастроили великое множество. Даже не понастроили – понасобирали, эти дома именно собирались из типовых элементов, которые скреплялись намертво наноцементом. Дешёвые, достаточно долговечные, они возводились на средства корпораций по всей стране по сей день, обеспечивая рабочих и служащих необходимым минимумом квадратных метров. Один из таких домов вот уже пять лет давал Азарову крышу над головой.
Автоматические подъездные двери, сделанные из того же пластика, что и остановки и лишь немногим менее загаженные, с шуршанием и лёгким поскрипыванием разъехались в сторону, приветствуя своего жильца. Василий вспомнил, как в детстве, когда такие двери только-только стали массовыми, он любил воображать, что открывает их силой мысли, выставляя перед собой ладонь. «Перед хорошим человеком двери открываются автоматически» - всплыла в голове избитая, древняя шутка.
В коридоре, выкрашенном, как и комнаты, в мягкие пастельные тона, через одну горели светодиодные лампы. Одни говорили, что это экономия, другие утверждали, что комендант общежития или кто-то из жильцов по ночам ворует рабочие светильники и где-то их перепродаёт, заменяя на испорченные. На стене возле лифта Василия, к удивлению, встретил ещё один плакат. Судя по всему, его пытались содрать, но без особого успеха: некто очень круто замесил клей при размещении плаката, и отдельные рваные полосы по краям и одна посередине не могли изуродовать рисунок – мозолистая красная рука останавливает белую, тонкую и когтистую, которая тянется к карману стоящего у станка рабочего. Буквы, написанные тем же шрифтом, что и на плакате в автобусе, гласили: «Рабочий! Хозяева грабят тебя!», ниже было прибавлено более крупно: «Баста!». И снова в самом низу красовалась эмблема ИСТа.
Уже третья за вечер встреча с подобным плакатом озадачила Азарова. «Добрались, - подумал он, входя в лифт. Следом вошли ещё трое: молодая светловолосая женщина в голубой беретке под цвет глаз, ещё одна постарше с парой пакетов в руках и с ней бритоголовый широкий мужчина с крупным, тяжёлым подбородком, тоже с пакетами, вероятно, муж. – И сюда добрались. Но пока прячутся. Или…»
- Пятый, пожалуйста, - попросила молодая. Василий молча кивнул и нажал на кнопку. Створки кабины закрылись, и инерция движения немного прижала ноги к полу. «А что если истовцы уже на заводе? – продолжал думать Азаров. – И забастовку тоже они придумали? Ну да, очень уж неожиданно эти ребята из конвертопланного за дело взялись. Так энергично, и, что самое интересное, ведь все поддержали!» Сердце Василия замерло в ожидании чего-то нехорошего, и вместе с этим остановился лифт. Блондинка вышла, и вместо неё в кабину прошлёпал некий персонаж в усилителе зрения и с длинными чёрными волосами, в беспорядке разбросанными по плечам.
- Куда едем? – поинтересовался он хриплым голосом.
- На восемнадцатый, - ответил мужчина.
- Нормально, - персонаж нажал на соответствующую кнопку. Он был в домашнем: неопределённого цвета рубашке и клетчатых шортах, на ногах резиновые сланцы. Явно собрался к кому-то из живущих наверху, скорее всего, к хорошим знакомым на минутку. Изрезанное морщинами, его лицо казалось знакомым. Василий вспомнил, что уже встречал этого человека, в день, когда цех собрался на митинг, он был одним из тех трёх спорщиков. Удивляться тому, что они жили с ним в одном доме и доселе никогда не пересекались, не приходилось: общежитие было огромно.
Чтобы отвлечься от тревожных мыслей, Азаров использовал испытанное средство – уткнулся в экран мобильника. Новых сообщений не было. Зато появился с десяток свежих постов в ленте. Азаров вздохнул и стал их просматривать.
Интернет, как и остальные СМИ, продолжал приносить тревожные вести. Новых взрывов в мире не было, в Объединённом арабском халифате ситуация даже стабилизировалась, но в Германии истовцы били по старым порядкам и остаткам власти со страшной силой. Беженцы многотысячными колоннами уходили в соседние страны. Где-то их принимали, а где-то, наоборот, укрепляли границы, явно не радуясь нежданным гостям. Безвизовый режим безвизовым режимом, а столько лишних иноязычных ртов не всегда к месту.
Восторженный пост из какого-то патриотического сообщества, один из сотен подобных, призывал ещё раз посмотреть уже показанное по телевидению интервью с Президентом РФ о вводе российских миротворцев на Аляску и восхвалял профессионализм десантников, якобы оккупирующих американские городки без единого выстрела. Впрочем, сопротивляться им было особо некому: хвалёная американская армия, не сумев в первых боях разгромить отряды истовцев, теперь едва сдерживала их всё нарастающий натиск. Сведения о том, какой порядок устанавливали вчерашние террористы во главе со своим вождём Джозефом Рихтером на подконтрольных территориях, были противоречивы, отрывочны и рисовали образ не то сумасшедшего дома, не то кошмарной диктатуры.
Тем временем лифт добрался до восемнадцатого этажа. Гружённая пакетами пара и слепец вышли. Василий нажал на кнопку с цифрой «Двадцать», и через три минуты уже был дома. Заняться было особо нечем. Ильдар был на смене, потому что охрану даже стоящего завода никто не отменял. По полу, мерно гудя, ползал автоматический грязеуборщик – простенький дискообразный робот диаметром примерно полметра и высотой сантиметров пятнадцать. В бюджете Азарова рисовалась порядочная дыра, но до продажи верного пластикового слуги вряд ли дошло бы. Пока человек переодевался, грязеуборщик уполз под кровать Валиева и загудел более сердито, потому что бывший полицейский держал там целый лабиринт загадочных коробок, чистить между которыми было сложнее. Залив контейнер, сонливый и вялый, Азаров плюхнулся на кровать и снова принялся просматривать ленту.
Вдруг через пару постов он заметил видео с пометкой «БОМБА!!! СМОТРИ, ПОКА НЕ УДАЛИЛИ!!!» Ничего удивительного в такой пометке не было, сенсации в сети случались по десять раз на дню. Необычно было то, что видео было размещено на странице у Ильдара. Валиев был человек серьёзный, и, что характерно, всякую ерунду не добавлял, так что за кричащим названием с высокой долей вероятности могло скрываться что-то действительно стоящее. О чём оно, сказать сразу было нельзя: вместо изображения был чёрный экран, видео требовалось открыть. Василий зевнул и запустил видео.
Неожиданно из телефонных динамиков вырвался величественный аккорд, явно вступление незнакомого гимна. Под его звуки из тьмы на экране выплыл знакомый по новостям силуэт закопчённого купола Капитолия на фоне рассветного неба. Камера крупно показала алое знамя на вершине, возникла некая надпись на английском. Программа проигрывателя услужливо предложила литературный перевод: «Обращение Председателя Совета Народных комиссаров Соединённых социалистических штатов Америки Джозефа Рихтера к трудящимся планеты Земля». Сон как ветром сдуло. Азаров даже сел на кровати. От других рабочих он слышал об этом обращении, его обсуждали в цехе, но видео, действительно, отовсюду исчезало, так что посмотреть его Василий не мог. Между тем на экране возник сам вождь самопровозглашённой советской республики, уже довольно известный по новостям и публикациям в электронных газетах: невысокий метис с короткими чёрными волосами, в которых уже виднелись залысины и проступала седина, на кажущейся непропорционально большой и круглой голове. На лице особо выделялись глаза – раскосые, небольшие, но чрезвычайно выразительные. Рихтер смотрел пытливо, внимательно, но беззлобно. Пожалуй, слово «вождь» описывало его внешность как нельзя лучше в том плане, что на ум сразу приходили индейские вожди времён Дикого Запада. На нём был тёмно-синий френч без знаков различия. Чувствовалось, что главе молодого непризнанного государства прохладно. За спиной у него возвышался бывший американский сенат, а чуть ближе пронзал небо знаменитый обелиск, и над всем этим вставало солнце. Пейзаж выглядел слишком эффектно, чтобы быть снятым действительно на открытом воздухе, а не в павильоне, на фоне зелёной стенки, но когда Рихтер заговорил, а внизу побежали качественные субтитры, Азарову стало не до размышлений о реалистичности съёмки.
Он говорил спокойно, без эмоциональных взрывов и патетических восклицаний. Казалось, голос этого человека может звучать без конца. Эту речь можно было бы назвать проповедью, если бы не железная логика изложения, чёткие формулы, звенящий время от времени в голосе металл. Рихтер коротко рассказал о совершённой «Интернациональным союзом трудящихся» революции в бывших США, о сложившейся ситуации, но совсем не так, как об этом говорилось в новостях: ИСТ представал не террористической организацией, толпой вооружённых фанатиков и быдла, а боевой организацией всех тех, кто зарабатывает себе на хлеб своим трудом, а не паразитирует на чужом, созданной для избавления первых от вторых. И здесь, в Америке, стране, имя которой долгие десятилетия было символом международного грабежа, произвола, мирового обжоры и жандарма, впервые в третьем тысячелетии это избавление свершилось. Прежние хозяева жизни биты, но не разбиты, они с отчаяньем обречённых цепляются за жизнь, ресурсы и власть, потому и идёт сейчас на территории, полтора с лишним столетия не знавшей вооружённых конфликтов, жестокая, но праведная война.
Далее Рихтер выразил благодарность Китайской народной и Корейской народно-демократической, а также Кубинской республикам за моральную поддержку американской революции. Василий подумал, что неправильно прочёл субтитры – такие названия привычных государств видеть было в диковинку, в СМИ их именовали куда короче и проще. Наконец, вождь перешёл к вопросу о власти:
- … Мы говорим о советской республике в Америке. Но что такое советская республика? В чём состоит сущность этой новой, невиданной республики, которую пока не могут или не хотят понимать трудящиеся в большинстве стран? Сущность её в том, что в самом свободном, самом демократическом государстве, пока остаётся господство крупных собственников или капиталистов, власть полностью принадлежит богатым. Так до недавнего времени дело обстояло и в Америке. Но теперь, впервые в истории нашей страны, управляют государством, причём в массовом числе, те самые люди, кого раньше угнетали. Именно за такую республику сейчас ведут сражения наши товарищи в Европе и Азии. Мы знаем, что у нас много недостатков, и не верим в чудеса. Советская республика не исцелит сразу от тяжёлого наследия прошлого, от нищеты, от бескультурья, от эгоизма. Но зато она дает возможность перейти к новому, справедливому строю – к социализму. Она дает возможность подняться вам, товарищи, тем, кого угнетали, самим брать в свои руки все управление государством, все управление хозяйством, все управление производством. Советскую республику придумал не я, и не мои соратники. Этот путь к лучшему обществу, к обществу социализма, был найден нашим народом, потому он верен и непобедим…
Речь Рихтера была внезапно и нагло прервана новым сообщением. Писал Фарит. Василий, всё ещё не отошедший от услышанного, поставил видео на паузу и открыл сообщение. Увидев «шапку» забастовочного комитета, Азаров пришёл в себя. «С нас хватит! – гласило сообщение. – Если не слышат – сделай громче! Пора заявить о себе и напомнить хозяевам, кто главный на заводе! В субботу, 8 апреля, все выходим на митинг-демонстрацию. Общий сбор у кинотеатра «Биляр» в 9:00, начало движения в 10:00. Смелее, товарищи! Только вместе мы отстоим свои права!»
Василия охватили смешанные чувства. С одной стороны, почти недельное ожидание, наконец, завершилось. С другой, кое-какие подозрения по поводу демонстрации имелись. Азаров действительно опасался, что им не позволят даже собраться, что на рабочих сразу же обрушатся УПО – ударные полицейские отряды, со всеми вытекающими отсюда последствиями. И если сейчас ещё можно было пойти на попятный, после таких событий путь назад отрезался бы надёжно. ИСТ определённо создал ячейку на авиазаводе и активно действовал в забастовочном комитете.
Василий решил подумать над этим чуть позже и досмотреть видео, но оно остановилось и больше не прогружалось. «Видео было удалено за разжигание ненависти по социальному признаку» - равнодушно сообщила надпись на экране после перезагрузки страницы.
5. Первый гром
Когда телевидение прочно вошло в человеческий быт, многие предсказывали гибель кинотеатров – кому захочется платить за то, что можно посмотреть бесплатно, да ещё и не слезая с дивана? Потом роль убийцы кинотеатров, а заодно и обыкновенного телевидения, прочили Интернету – зачем щёлкать телеканалы в поисках нужной программы, а уж тем более куда-то идти, да ещё и тратить деньги, когда всё это можно получить в любое время у монитора компьютера? Но шла середина двадцать первого века, неудачливые пророки либо уже отправились к праотцам, либо тихо доживали свой век в домах престарелых, а кинотеатры всё так же искрились огнями вывесок, пестрели афишами, а очередей у билетных касс не было только потому, что билеты теперь приобретались дистанционно.
«Биляр» был обыкновенным 7-D кинотеатром средней вместительности. Установленная в его кинозалах аппаратура давала эффект полного погружения в действо фильма. Ничего подобного и близко не могли дать даже самые лучшие телекомплекты, имевшиеся в свободной продаже. Впрочем, подавляющему большинству жителей промышленного сектора они были всё равно не по карману, так что по выходным «Биляр», как и другие кинотеатры, был набит под завязку.
Однако сегодня люди скапливались не внутри, а снаружи. Их было гораздо больше, чем в самые удачные для хозяев «Биляра» дни. Всё увеличивающаяся толпа в куртках поверх форменных рабочих комбинезонов, в касках и шапках, быстро наполнив площадь перед зданием, перехлестнулась на пустую парковку. Здесь были мужчины и женщины, почти старики, мучительно соображавшие, куда им податься, когда здоровье окончательно сдаст, и совсем юнцы, едва окончившие училище. Прохладный, несмотря на пробивающееся сквозь облака солнце, апрельский ветер полоскал над головами собравшихся флаги России, Татарстана, Казанского авиазавода, отдельные красные полотнища без какой-либо символики. Покачивались разномастные транспаранты: от лозунгов, дедовским способом написанных на кусках пластика, а то и вовсе картона, до видеополотен из гибких кристаллов, на которые можно было вывести совершенно любое изображение или текст. Собственно, в быту они и являлись телеэкранами, которые вешались на стену подобно вышедшим из употребления коврам. Видеополотна можно было гнуть, мять, сворачивать в рулон безо всякого вреда для них в пределах, конечно же, разумного. По качеству картинки до настоящих телевизионных панелей они не дотягивали, да и колонки требовалось покупать отдельно, зато стоили относительно недорого и могли пару часов работать от аккумулятора мобильника. Вокруг многотысячного скопища деловито сновали рабочие-координаторы с красными повязками на рукавах, при помощи мегафонов и крепкого словца уплотняющие, выравнивающие толпу до более-менее геометрически правильного состояния.
Василий стоял в первом ряду формирующейся колонны примерно посередине и крепко сжимал в руках свой участок невероятно длинного, метров под тридцать, видеополотна, которое ещё два назад висело в его родном цеху, большую часть времени отображая мотивирующие цитатки об успехе и командной работе, по праздникам превращаясь в поздравительный плакат. С началом забастовки его сначала вовсе погасили, потом вывели лозунг: «Роботизации – да! Сокращениям – нет!», а вчера сняли со стены и превратили в транспарант, на котором красовался всё тот же лозунг с той лишь разницей, что теперь справа была добавлена заводская эмблема.
По левую руку от Азарова стоял Фарит, из с его пояса свешивался чёрный лоснящийся провод, другим концом уходящий к транспаранту. Поскольку такое большое видеополотно одним лишь телефонным аккумулятором было не прокормить, к нему присоединили несколько компактных аккумуляторов, нести которые и было поручено Зурахметову. Тот с готовностью согласился и нацепил их на пояс. Он вообще, как стал замечать Василий, очень быстро и на удивление активно включился во всё это рабочее движение. Как и большинство демонстрантов, включая самого Азарова, Фарит был в повседневной рабочей одежде. Так, по мнению комитета, шествие получалось более внушительным, и лично Василий не мог с этим поспорить. Шапка надёжно прикрывала уши от холода, а яркая оранжевая каска, как и на производстве, от всяких неожиданностей, типа гипотетической рукопашной с полицией или какими-нибудь провокаторами.
На душе у Азарова с того самого момента, когда он прочитал сообщение о том, что выражение протеста перетекает в подобные формы, непостижимым образом уживались азарт и тревога. Азарт – от сознания силы коллектива и солидарности, возможности которых раскрывались всё шире. Но горизонт дальнейших событий пока прятался в тумане неопределённости, рождая тревогу.
Неожиданно что-то с механическим жужжанием пронеслось прямо над головой, обдав Василия тугой воздушной струёй. В следующее мгновение в поле его зрения оказался круто уходящий ввысь квадрокоптер, полицейский, судя по маленькой шаровой турели с электрошокером и синим полосам на белых бортах. Всего примерно семь или восемь небольших вооружённых четырёхвинтовых беспилотников кружили над толпой всё то время, что она скапливалась возле кинотеатра, и, не забывая передавать изображение со своих глаз-камер куда следует, то и дело поводили своими шокерами, как бы напоминая собравшимся, что как бы ни кичились они своей независимостью и решительностью, власть зорко следит за ними и готова в любую минуту пресечь всё, что посчитает противоправным. Сотрудники полиции в полной боевой выкладке равномерно рассредоточились вокруг формирующейся колонны, пока что беззлобно поглядывая на рабочих и перебрасываясь отдельными фразами по рации, но всё говорило о том, что стоит тем хоть на миллиметр перейти черту дозволенного – этого будет достаточно, чтобы люди в сером камуфляже выпустили на волю тысячи вольт разящего на расстоянии электричества.
- Ты смотри-ка, Вась - вдруг сказал Фарит, посмотрев вслед квадрокоптеру. – Ведь у ментов обувные подошвы раза в два толще, чем у нас.
- Да ну? – Азаров пригляделся к ближайшему полицейскому и понял, что друг не ошибается.
- И у заводской охраны тоже, - продолжал Зурахметов. – Их шокером бей – не бей, толку будет на дырку от гайки, больно надёжная изоляция получается. А теперь посмотри на наши ботинки. Чувствуешь разницу?
- Ты хочешь сказать, - Василий немного помялся с ноги на ногу. – Ботинки для нас специально сделаны так, чтобы пропускать электричество?
- Похоже на то. Это не экономия, кто-то просто позаботился о том, чтобы рабочих можно было избивать шокерами до почернения в случае чего.
От таких слов тревога, понятное дело, не отступила. Улица впереди была заблаговременно перекрыта по просьбе забастовочного комитета, который, во избежание недоразумений и стычек, согласовал проведение шествия и маршрут с мэрией. Широкая асфальтовая лента проспекта Столыпина, зажатая между домами, убегала вперёд, упираясь вдали в застеклённый фасад торгового центра «Поларис», который из-за того, что проспект в этом месте немного изгибался направо, казался его конечной точкой.
Тем временем из-за ближайшего поворота показался «Сайгак» - небольшой грузовичок нижегородского автозавода. Вопреки автомобильной моде на полный автопилот, «Сайгак» всё ещё имел кабину, куда мог сесть человек, и не просто сесть, но ещё и полноценно управлять машиной. За это грузовик любили везде, где цивилизация ещё не зашла достаточно далеко, чтобы начисто уничтожить внештатные ситуации в пути, но в городах типа Казани, где улицами давно правил автоматический транспорт, они обычно не встречались.
Вид у «Сайгака» был задорный, даже скорее, задиристый: под лобовым стеклом был закреплён транспарант из видеополотна, пока, впрочем, погашенный, ещё один был натянут над кабиной на древках двух флагов. Заметив появление машины, один квадрокоптер немедленно устремился к нему и, пристроившись сверху, уже не отставал. Когда грузовик подкатил ближе и стал разворачиваться, становясь к колонне кормой, Азаров увидел, что в его открытом кузове стоят какие-то накрытые брезентом ящики, на которых устроились около десятка человек. Вообще говоря, ездить так было запрещено, но, кажется, ни пассажиров, ни водителя это совсем не волновало.
- А вот и забастовочный комитет подъехал, - прокомментировал Фарит приезд грузовика, к которому, едва он остановился метрах в семи от первого ряда, подскочили несколько координаторов и начали то ли отчитываться, то ли что-то уточнять. Действительно, среди сидящих в кузове Василий различал знакомые лица главных забастовщиков. «И членов ИСТа», - отметил он про себя.
- Как думаешь, что у них в этих ящиках? – спросил Азаров.
- А то не видишь! Автоматы, патроны, пулемёты, - Зурахметов попытался пошутить, но получилось не очень. Между тем брезент с ящиков был уже снят, обнаружив под собой мощную звукоусиливающую аппаратуру. Тут же, словно из ниоткуда, поднялась микрофонная стойка, загорелось лозунгом видеополотно над кабиной: между флагами их натянули два, одно смотрело вперёд, другое назад, на колонну. «Мы не рабы, рабы немы!» - вызывающе провозглашали буквы.
- Динамики, конечно, мощные, - продолжал Азаров. – Но услышат ли хозяева?
- Услышат, не бойся, - Фарит мотнул головой в небо, где к полицейским квадрокоптерам добавились чуть менее массивные беспилотники информационных агентств. – Вон их глаза и уши, прямо над нами.
- Товарищи! – над площадью разнёсся знакомый чистый звонкий голос Аллы Брагиной. Молодая композитчица, избранная председателем забастовочного комитета, уже стояла у микрофона. Гудящая до того многоголосая толпа разом стихла, приготовившись ловить каждое слово. Василий навострил уши, предвкушая не только ответы на многие вопросы, но и яркое интересное выступление. Остальные приехавшие с ней члены комитета, представители всех восьми цехов завода, выстроились у неё за спиной как тогда, на самом первом митинге, стояли активисты из цеха беспилотников – Наш сегодняшний митинг я хотела бы начать с хороших новостей, - она сделала эффектную паузу и обвела взглядом собравшихся. Хотя Азаров слушал Брагину всего второй раз, но её умение выступать перед публикой оценить успел, и загадкой для него оставалось только то, где композитчица, в обязанности которой вообще-то входил только подбор композитных материалов для тех или иных узлов, научилась ТАК говорить.– Пять дней назад мы отправили в Большую Казань нашу петицию, где изложили наши справедливые требования к хозяевам завода. Доселе они молчали. Но только доселе, потому что сегодня рано утром мы получили ответ!
По колонне пробежала волна неуверенных, тихих, но радостных возгласов. «Может, и не пойдём никуда? – подумал Азаров. – Если всё образовалось, и нам пошли навстречу, митинг вроде как и не к чему, с понедельника всё будет как прежде». Однако в следующую секунду затеплившуюся надежду словно ветром сдуло:
- Нет, товарищи, рано радоваться, - продолжала Алла. - Хозяева не готовы безоговорочно выполнить всё, что мы требуем. Но и игнорировать нас у них уже не получается, поэтому сегодня к нам митинг прибудет сам Загретдинов, заместитель гендиректора! Критики и скетики, сомневающиеся! Вы не верили, но солидарность – самая могучая сила на свете, нас услышали! И знайте, товарищи, мы не одни. Вчера в знак солидарности забастовал Электротехнический завод!
Митинг бешено зааплодировал. Координаторы что-то торжествующе закричали в мегафоны. В этот момент особенно яркий солнечный луч, пробив тучи, озарил площадь перед «Биляром». На асфальт перед Азаровым упали лиловые тени. И словно не толпа бастующих рабочих стояла сейчас вокруг – на земле лежал силуэт несметной рати в полукруглых шлемах, плечом к плечу стоящих воинов с вьющимися над головами боевыми знамёнами, пики которых доставали чуть ли не до задних колёс «Сайгака». В этом же луче стояла в кузове Брагина: уверенная в себе, прямая и красивая, и ветер, полощущий флаги, трепал повязанный на ней алый шарф. С такого близкого расстояния Василий заметил на её лице тщательно скрываемое волнение, не укрылись от него и её мелко дрожащие руки: всё-таки, когда такое количество народа сводит на тебе, будто прицелы, свои взгляды и мысли, переносить это непривычному человеку непросто. Сам он особой радости не ощутил, скорее, облегчение, но, повинуясь стадному чувству, закричал вместе со всеми. Хлопать не позволяло видеополотно транспаранта.
- Впрочем, - дождавшись, когда митинг умолкнет, Алла продолжила. Теперь Азаров слушал ещё внимательнее, потому что, судя по тону, сейчас настало время наиболее актуальных и деловых вещей. – Это только очередной шаг на большом пути. Обольщаться пока рано. Сейчас я предлагаю всем вместе, единым фронтом, выдвинуться к зданию суда, где выступят все желающие, и куда подъедет Загретдинов. Есть возражения? – скорее, для формальности добавила председатель забастовочного комитета. Вместо ответа митинг снова зашумел, хотя и не так громко, как минуту назад.
Не успела Брагина отойти от микрофонной стойки, как динамики слева и справа от неё грянули марш «Прощание славянки», грузовик тронулся и бесшумно поехал. Азаров почувствовал, что если он не шагнёт сейчас же, его банально опрокинут и затопчут, поэтому, буквально подгоняемый энергией, которой дышала обнадёженная толпа, пошёл вперёд.
Полицейские, оцепившие площадь с трёх сторон, чётко и слаженно двинулись следом за перешедшим в демонстрацию митингом, выруливший откуда-то бело-синий автомобиль с мигалками пристроился перед «Сайгаком». Не отставал и механический рой квадрокоптеров. Это, конечно, порядком напрягало, но бодрый марш, шаги товарищей за спиной, плечи соседей справа и слева не давали тревоге разрастись. Колонна выходила на проспект, заполняла его, двигалась дальше.
- Про-из-вод-ство это мы!.. – вдруг подал усиленный мегафоном голос невидимый координатор.
- Про-из-вод-ство это мы!.. – эхом отозвались его коллеги. Азаров, недоумевая, посмотрел на Фарита и поймал его такой же недоумевающий взгляд. К такому повороту событий они были как-то не готовы. Конечно, Василий любил ходить на футбол и скандировать кричалки с трибуны, но то было на стадионе, а не посреди улицы, под прицелами электрошокеров и видеокамер. Похоже, остальной митинг испытывал примерно те же чувства.
- Роботам – да! Увольнениям – нет!.. – на этот раз эхо было громче, увереннее, явно подключились примерно человек сто. Между тем на смену «Прощанию славянки» пришёл другой, незнакомый, но тоже торжественный мотив. Хотя незнакомый ли? Прислушавшись, Азаров узнал тот самый гимн, что играл в начале обращения Рихтера. Но ещё больше поразил тот факт, что сосед справа – такой же молодой, как сам Василий, парень, стал подпевать:
- … Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем… - выводил он без голоса, без слуха, но глаза его горели, а видеополотно транспаранта сильнее сминалось под всё крепче сжимаемыми пальцами. Песню подхватили координаторы, запел забастовочный комитет, сливались в нестройный хор отдельные голоса демонстрантов. Они пели о последнем решительном бое, о возвращении несправедливо отнятого, о неизвестном Василию загадочном интернационале, который должен был помочь людям воспрянуть. Неудивительно, что теперь напряглись полицейские. Если сначала их походка была даже несколько вальяжна, теперь люди в сером стали собраннее, некоторые начали опускать забрала шлемов, всё чаще подносили офицеры рации ко рту. «Судьбу нашу решают, - подумал Азаров. Он не знал слов песни, которая, достигнув высшей точки громкости ко второму куплету, уже не усиливалась: больше было в колонне тех, кто мог подпеть. – Докладывают обстановку, ждут новых инструкций, совещаются. По большому счёту, тут одной песни достаточно, чтобы впаять нам всем статью за экстремизм». При этом Василий вдруг осознал, что не боится. Не боится ни тока, ни дубин – ведь сколько бы их тут не было, их, рабочих, всё равно больше, а до всех не дотянутся. Солнце уже не пробивалось из туч, оно разогнало их, и тень непобедимого войска – великой армии труда, о которой тоже пелось в песне, двигалась впереди. Задавленным поодиночке, вместе им: композитчикам, наносварщикам, электронщикам, проектировщикам, специалистам бессчётного числа профессий, - всё нипочём. Сила солидарности не давала воли страху, энергия тысяч товарищей по классу вливалась в жилы, проникала в мозг и заставляла чувствовать себя частью чего-то огромного, но при этом доброго и близкого, что не оставит в беде и всегда поможет, защитит, спасёт.
- Вместе мы едины, мы не-побе-димы!.. – вторя мыслям Азарова закричал всё тот же заводила, едва умолк нестройный хор, и зазвучал марш Салиха Сайдашева.
- ВМЕСТЕ МЫ ЕДИНЫ, МЫ НЕ-ПОБЕ-ДИМЫ!!! – выдохнул Василий вместе со всей демонстрацией, едва не оглохнув. Шествие уже приближалось к «Поларису». Особое стекло на окнах окрестных домов не позволяло узнать, кто и как наблюдает за демонстрантами из них. Зато были встречные прохожие. Разной была их реакция: одни, словно ошпаренные, сразу прижимались к ближайшей стене, другие приветственно махали рабочим авиазавода, вышедшим на улицу в защиту своих прав, кое-кто доставал мобильник и снимал прямо на ходу, а одна ярко одетая девчушка остановилась и, судя по всему, сделала селфи.
- Сегодня вечером половина «Говора» в наших фотках будет, - сказал Азаров Фариту – Ещё и по телевизору покажут по пяти каналам как минимум.
- Ага. Звёзды, считай, - ответил друг, и тут же выкрикнул, отвечая на новый лозунг: - МЫ НЕ РА-БЫ! РА-БЫ НЕ-МЫ!
Проспект Столыпина вёл демонстрацию дальше, мимо блестящего на солнце, словно драгоценный камень, торгово-развлекательного центра, к зданию районного суда. Его создатели пытались придать своему творению монументальность, которое бы вызывало благоговейный трепет простых горожан перед железной дланью закона, но попытка так и осталась попыткой. Суд получился пародией на то, чем должен был являться. Подобие античного храма было составлено из грубых, угловатых, вдобавок, геометрических форм, и только щит с крылатым барсом немного разбавлял общую унылую тяжеловесность здания. В общем, суд скорее иллюстрировал реальный характер государственной машины, чем вызывал необходимые патриотические и верноподданнические чувства.
Тут рабочих ждал, мягко говоря, неприятный сюрприз. Заместитель генерального директора корпорации, Ильгиз Зульфатович Загретдинов, кажется, уже ждал тех, кого до этого знал только как цифры в отчётах и планах: возле крыльца стояли два чёрных аэромобиля, на которых обыкновенно, обходя пробки и прочие неприятности по воздуху, передвигались руководители такого ранга и их свита. Но ждал он не один. Вокруг просторного сквера перед зданием суда тоже выстроились полицейские кордоны, пожалуй, даже более серьёзные, чем сопровождающий демонстрацию эскорт. «Неужели их так быстро подтянули сюда? – тревога вновь закралась в мозг Азарова.– Или они стояли здесь с самого начала?» Всё это очень напоминало ловушку, но было и другое объяснение, которое не сразу пришло Василию в голову – почему не могли хозяева точно так же бояться своих рабочих? Бояться, что мирной демонстрацией дело не ограничится, и тогда за сожженный суд и погромленный «Поларис» придётся отвечать им. Ввиду того, что творилось в Европе, меры предосторожности были, если вдуматься, вполне оправданы.
Из динамиков «Сайгака» назло всему снова ударила очередная неизвестная боевая мелодия, но на следующий призыв координаторов рабочие в первых рядах, увидевшие, какую встречу им подготовили хозяева, отозвались уже не так энергично. Сам Василий промолчал. По его мнению, сейчас нервировать стражей порядка не стоило. Шествие заливало сквер всё в тех же солнечных лучах, полицейская машина отвернула в сторону, но грузовик-трибуна продолжал упрямо катить вперёд, не замечая, что асфальт под колёсами закончился, и пошла брусчатка сквера. Он был достаточно велик, чтобы, вкупе с проезжей частью, вместить в себя всех. К счастью, деревья были высажены только по краям, и ничто не мешало прохождению первого ряда с транспарантом. Василий, правда, немного замешкался, когда перед ним оказалась клумба, но поскольку такой ранней весной на ней ещё не было и намёка на какую-то растительность, Азаров, лишь на полшага отстав от остальных, пошёл по жухлым останкам прошлогодней роскоши. Он уже различал стройные, подтянутые фигуры в дорогих костюмах возле хищных корпусов аэромобилей, что были припаркованы за шеренгой закованных в полимерную броню бойцов УПО, опиравшихся на прозрачные, но очень прочные щиты. Фигуры показывали руками на приближающуюся толпу, неслышно переговаривались. Лиц с такого расстояния было не разобрать, но сомнений не оставалось: это и были хозяева. «Интересно, каково им сейчас? – подумалось Василию. – Ведь не шутка, когда на тебя идёт такая орава, причём у неё нет причин особо любить тебя».
По мере того, как всё новые демонстранты подходили к месту, где должен был решиться главный вопрос, из-за которого всё и началось, напряжение нарастало. Один страх, несметный, облачённый в комбинезоны и помахивающий флагами и лозунгами, шёл навстречу другому, вооружившемуся до зубов ввиду численного перевеса первого. И над всем этим воронами, ожидающими кровавой пищи, кружили квадрокоптеры.
Несмотря на такую атмосферу, нахальный «Сайгак» всё пёр и пёр по брусчатке. Члены забастовочного комитета привстали со своих мест и настороженно поглядывали по сторонам. Брагина подошла к микрофону и вцепилась в стойку так, словно вот-вот должен был налететь ураган, и одна только чёрная пластиковая трубка могла удержать Аллу. Грузовик остановился, не доехав каких-то десяти метров до аэромобилей. Контраст между рабочей лошадкой и машинами, которые скорее относились к самолётам вертикального взлёта, был разительный, иначе и быть не могло, ведь первые «Сайгаки» сошли с конвейера аж двадцать пять лет тому назад, а аэромобили бороздили небеса мегаполисов всего одиннадцать, тем более конкретно эти были самой последней модели. Середина строя уповцев, подавшись вперёд, взяла грузовик в полукольцо, которое, в свою очередь, окружили изогнувшиеся первые ряды демонстрации.
Марш смолк, точнее сказать, оборвался, затихли шаги последних подходящих рядов рабочей колонны. Полная тишина, понятное дело, не воцарилась, да и не могла в условиях большого города: шумел транспорт на соседних улицах, где-то далеко играла жизнерадостная песенка из тех, что, став на три месяца хитом, быстро приедались, и через полгода их уже было не вспомнить, с жужжанием били винтами квадрокоптеры, подбирая всё новые ракурсы для съёмки. И всё же стук по брусчатке до блеска начищенных дорогих ботинок заместителя гендиректора мощной корпорации был слышен невероятно отчётливо. Большими, быстрыми шагами он, высокий, стройный мужчина в расцвете сил с приятно смуглой кожей, гордо посаженной высоколобой головой, в светло-сером деловом костюме, шёл навстречу митингу. За ним шёл ещё один человек примерно того же возраста, то ли помощник, то ли советник, то ли ещё кто, и держался он ничуть не хуже. Разница заключалась в том, что этот второй мог похвастаться, не в пример начальнику, аккуратно подстриженными мелкими чёрными кудрями, костюм у него тоже был чёрным, на носу – для красоты, не иначе, - сидели очки в изящной оправе. Объединяло их то, что ни тени не то что бы страха, элементарного замешательства, неуверенности, никоим образом нельзя было обнаружить. Эти двое явно привыкли командовать, приказывать и повелевать.
А вот главные забастовщики, включая Брагину, кажется, напротив, немного стушевались. Непросто было на равных разговаривать с теми, на кого до этого всю жизнь смотрел снизу вверх.
- Начнём наш митинг, - произнесла председатель, как могла, уверенно, пока гендиректор и его помощник поднималась в кузов по спущенной для них лесенке. Двое полицейских с щитами между тем заняли позиции перед трибуной. – Как и было сказано, сегодня здесь присутствует заместитель генерального директора корпорации «Казанский авиастроительный завод» Загретдинов Ильгиз Зульфатович. Поприветствуем! – ответом были довольно громкие, но дежурные по звучанию аплодисменты. – Ильгиз Зульфатович, Вы уже знакомы с нашей позицией, но я повторю её. Во-первых, мы ни в коем случае не возражаем против роботизации завода и всецело приветствуем внедрение новых технологий. Так, товарищи?
- Так! Верно! – раздалось несколько возгласов. Удовлетворённая хотя бы такой поддержкой, Брагина продолжала:
- Но, во-вторых, и это главное, мы категорически против того, чтобы нас массово увольняли в связи с этим. Мы, рабочие, считаем, что вполне сможем работать вместе с механическими помощниками, без которых в наши дни действительно невозможно передовое производство. Подчёркиваю – вместе. Поскольку сборка многих летательных аппаратов, например, самолётов системы «Летающее крыло», слишком сложна, требует живого разума и творческого начала. Без достаточного количества специалистов завод больше не сможет производить эти уникальные машины, сократится модельный ряд продукции, будут потеряны и забыты технологии, которые сделали наш завод всемирно известным. Я полагаю, что Вы желаете этого в последнюю очередь, - она посмотрела на Загретдинова. Тот едва заметно кивнул. – А мы не хотим оказаться на улице без средств к существованию. Мы любим наш завод и готовы работать! И в связи с этим трудовой коллектив выдвигает три требования. Первое – пересмотреть план роботизации авиазавода, рассчитать его на более длительный срок, чтобы сокращаемые рабочие имели возможность найти новые рабочие места. Второе – оплатить из средств корпорации переквалификацию рабочих в Центрах производственного обучения. Третье – изыскать возможности для сохранения на заводе как можно большего количества рабочих мест, мы согласимся даже с сокращённым днём. Только на этих условиях мы прекращаем забастовку и обязуемся поддерживать политику руководства корпорации!
- Правильно! – крикнул Фарит. Митинг снова рукоплескал, на этот раз не дежурно, а от души, размахивал флагами, тряс лозунгами. Василий уже не раз читал эти требования. Всё верно, по-людски, как говорится. Слово было за представителем хозяев, и Загретдинов не заставил себя ждать. Едва ему было предоставлено слово, он, не мешкая, одним шагом оказался у микрофона, принял привычную стойку, и, скрестив длинные холёные пальцы возле солнечного сплетения, начал:
- Прежде всего, здравствуйте. Здесь, на этом митинге, я буду говорить от лица руководства корпорации, от лица совета директоров и лично генерального директора, Алексея Алексеевича Савина. Ваш комитет очень верно поступил, что сразу направил нам официальное письмо. В той непростой ситуации, что сейчас сложилась в мире, очень важно умение выразить своё мнение цивилизованным способом. И заверяю, что письмо было рассмотрено на высшем уровне, я и мой помощник принимали в этом участие. К сожалению, руководство не может удовлетворить все требования трудового коллектива, - по толпе пробежал ропот. Полицейские, отделяющие трибуну от митинга, переглянулись непроницаемо чёрными и оттого ещё более угрожающими забралами шлемов и встряхнулись. – Поймите нас, пожалуйста, правильно. В связи с разгромом истовцами нью-йоркской финансовой биржи и серьёзными беспорядками в Объединённом арабском халифате мировой финансовый кризис ещё более углубился. Ещё недавно совет директоров пошёл бы вам навстречу, но теперь корпорация просто не располагает достаточным объёмом средств.
- Врёшь! – крикнул парень справа от Василия, тот самый, что знал слова песни.
- На себя всегда находите! – вторил мегафон.
- Вон какие машины шикарные купили! Мы всю жизнь в метро давимся! – возмущённые возгласы посыпались один за другим.
- Граждане, пожалуйста, тихо, - попытался урезонить их Ильгиз Зульфатович. – Средства, заложенные в бюджет, предполагают реализацию программы только в том виде, в каком она планировалась. Хотя мы, разумеется, приложим все силы к тому, чтобы найти...
Вдруг заместитель гендиректора содрогнулся всем телом, закатил глаза и бессильно, словно ему одновременно отказали все мышцы, осел в кузов. Члены забастовочного комитета встрепенулись, вскочили, но первым своего начальника подхватил помощник. Испуганно глядя по обмякшее тело, он провёл рукой по его шее и показал всем маленький серебристый дротик, выпущенный, несомненно, из парализатора.
- Кто?..- только и смог выдавить он дрожащим голосом. – Кто стрелял?! Зачем?!..
Брагина ошарашено смотрела то на ещё подрагивающего Загретдинова, то на опешивших товарищей по классу, то на полицейских. Между прочим, десяток стражей порядка уже спешил к грузовику, а уповцы, сомкнув щиты, медленно пошли на рабочих с явным намерением оттеснить их чуть дальше. Угрожающе низко опустились полицейские квадрокоптеры, на их шокерах уже недобро заиграли крохотные молнии. Увидев надвигающуюся широкую фигуру, напоминающую, скорее, боевую машину, чем человека, Василий, естественно, попятился, но сделав три шага назад, внезапно понял, что отходить уже некуда. «Похоже, нас окружили, - подумал Азаров. Ситуация оставляла очень мало места иллюзиям, что всё может хорошо закончиться. – Да кто же стрелял, в конце-то концов, кто додумался?» Он видел, что на трибуне стало значительно больше народу. Неизвестно откуда взявшиеся люди в белых халатах уже спускали на носилках неподвижное тело парализованного, а может быть, и убитого, дротик можно начинить чем угодно, а яды существовали такие, что клали слона на месте, тем более, что ранение было в шею. Между тем члены комитета о чём-то ругались с подошедшими полицейскими. Слов было не слышно, но разговор определённо шёл очень сердитый. «Провокация!.. Докажите!.. Произвол!..» - вот и всё, что Азарову удалось уловить. После двухминутной перепалки полицейским надоело спорить, и главным забастовщикам, одному за другим, неожиданно стали заламывать руки.
- Братцы! – закричал где-то неподалёку координатор в мегафон. – Наших бьют!
Толпа заволновалась, закачалась, загудела растревоженным ульем. Василий почувствовал, что под локти слева и справа ему полезли руки соседей. Повернув голову, он увидел побледневшее лицо Фарита.
- Они их сейчас повяжут, - тихо прошипел Зурахметов не своим голосом. – И тогда всё пропало. Сейчас или никогда.
Сзади напирала, нарастала волна гнева, она была уже такой осязаемой, что Азаров ощутил её кожей даже сквозь комбинезон. Через сплетённые руки гнев передался и ему. Гнев толкал вперёд, требовал отбить вожаков у полиции, в мозгу поднялся какой-то красный туман. Толпа уже не роптала, она ревела. Не отдавая себе вполне отчёта в том, что творит, Василий вдруг заорал несвоим голосом и быстро пошёл на строй в чёрных шлемах. Нет, не Василий пошёл – пошёл весь ряд, за ним, не отставая ни на шаг, второй, третий, сцепленные локтями к одну цепь, они грозно, всё разгоняясь, двинулись на уповцев.
Дальше всё было в том же красном тумане. Азаров почувствовал, как ударился уже почти с разбегу всем корпусом о щит, как прижало его сзади. Видеополотно погибло. На каску с размаху опустилась резиновая дубинка – один раз, потом второй, но система амортизации, рассчитанная на падение на голову тяжёлой детали, выдержала. Василию показалось, что его противник подался назад под нажимом всё свирепеющей человеческой массы. Ор стоял и треск стоял неимоверный, выли сирены, жужжали снизившиеся на предельно малую высоту квадрокоптеры. Глаза рабочего и бойца могли бы встретиться, если бы не непроницаемая чернота забрала усиленного полицейского шлема, которую Азаров вдруг возненавидел всем сердцем. Словно не было вокруг других противников, он выпростал руки из общей цепи, ухватился за верхний край щита и резко дёрнул его на себя, посчитав, что вырвет его из рук у дюжего мента. Вырвать не получилось, но вдруг откуда-то сзади со свистом прилетело нечто тяжёлое и треснуло уповца прямо по открывшейся лицевой части шлема. Этого хватило, чтобы в строю образовалась брешь, которую напирающая толпа быстро расширила. Заслон рассыпался. Василий увидел, что «Сайгак» круто разворачивается и без пощады давит бросающихся наперерез уповцев, а в кузове идёт нешуточная свалка, из которой периодически кто-то вываливался.
- На, держи, - вывел его из оцепенения густой бас. Азаров обернулся на голос. Крепкий, смутно знакомый мужик одной рукой протягивал ему прозрачный щит, а в другой сжимал такой же. Василий, молча кивнув, принял неожиданный подарок. В следующий миг раздался сухой треск, в воздухе блеснуло, и благодетель повалился наземь. Полиция, как и следовало ожидать, перешла к крутым мерам. Моментально прореженная электрическими залпами, толпа вокруг растаяла. Гнев, который мгновение назад вёл Азарова, вдруг улетучился, оставив испуг и полное непонимание, что делать дальше.
Демонстрантов расстреливали из электрошокеров как в тире. Василий сделал несколько шагов назад и споткнулся. К ужасу, споткнулся он об Фарита. Тот лежал без каски, но с неизвестно откуда взявшимся заточенным куском металла в руке. Его лицо уже ничего не выражало. Вокруг кипел не бой – избиение воспрянувших было рабочих дубинками и электричеством с земли и с воздуха. Грузовик-трибуна, перевёрнутый, лежал на выезде из сквера. Повинуясь вечному инстинкту самосохранения, Азаров, обнаружив, что каску он тоже потерял, бросил щит и, то ползком, то бегом, стал двигаться туда, откуда ещё полчаса назад пришла многотысячная человеческая армада, так бесславно погибающая теперь в неравном бою. Поднявшись в очередной раз, чтобы сделать очередной рывок, он вдруг почувствовал сильный удар по спине. На ногах удержаться после такого не получилось, а на пути лба оказался бордюр. Короткая жгучая боль ударила по мозгам, в глазах вспыхнуло, и наступила темнота.
6. Вихри враждебные
Сознание возвращалось постепенно, волнами. Когда Василий очнулся в первый раз, он ничего не видел, но ясно чувствовал, что его хватают под руки с двух сторон и куда-то тащат. «Интересно, в морг или в тюрьму?» - эта мысль была единственной, но почему-то очень спокойной, хотя для человека, не обременённого ни деньгами, ни связями не было решительно никакой перспективы выбраться из второго места, а из первого дорога была прямиком в биореактор. В моргах обычно не разбирали, кто жив, а кто ещё дышит. Кроме боли в спине и на лбу, Азаров ощущал, как волочатся по асфальту носки его ботинок, слышал приглушённые, словно сквозь подушку, отдельные вскрики, треск электрошокеров, какой-то неразборчивый говор над головой. Вдруг раздались выстрелы, целая очередь. «Откуда? Кто стреляет? – немного встревожился Василий. – У ментов огнестрельного оружия точно не было… Или я не заметил?.. А может, это подкрепление?.. Но зачем?.. Они нас и так разбили. Или не разбили?» Неожиданно позади прогремел самый настоящий взрыв, и тугая воздушная волна больно треснула по барабанным перепонкам. По идее, взорваться мог только «Сайгак», но Азаров не помнил, чтобы грузовик горел, да и взрываться в электромобиле было, по большому счёту, нечему: это не бензиновая машина начала века. Между тем думать и осознавать происходящее становилось всё труднее, мозг снова поглощала тупая темнота, сопротивляться которой было решительно невозможно.
Второй раз Василий вынырнул из небытия уже лёжа на чём-то довольно жёстком. Мерное покачивание говорило о том, что он едет в каком-то транспорте. Азаров попытался пошевелиться, но и слева, и справа мешали то ли тюки, то ли… «Значит, всё-таки в морг, - Василий догадался, что попал в труповозку. Не иначе как после жестокого побоища полицейские покидали всех, кто остался на поле боя, в машины и отправили в последний путь. – Интересно, далеко ещё?.. Как бы сигнал подать, крикнуть… - он с трудом открыл рот, но из пересохшего горла вырвался лишь натужных скрипучий хрип. – Ага, как же… Что же теперь будет?» Азаров попытался хотя бы открыть глаза, но и это не удалось: похоже, от удара о бордюр он серьёзно расшиб лоб, и спёкшаяся кровь склеила веки. Тогда Василий сделал ещё одно усилие, поднял правую руку и плохо слушающимися пальцами провёл по глазам, после чего сделал вторую попытку вернуть себе дар зрения. На сей раз получилось немного лучше.
Изображение порядком расплывалось, но то, что оказался Азаров, как и предполагал, в кузове грузовика, не вызывало сомнений. Он повернул голову налево, и тут же подтвердилась и мысль о труповозке. Рядом неподвижно лежал такой же рабочий. Василий не мог увидеть его лица, безвольно откинутая голова «соседа» смотрела в другую сторону, но это было и к лучшему. Взгляд направо тоже не сулил ничего ободряющего, так что Азаров предпочёл снова уставиться в потолок. Но теперь на сером фоне возникла тёмная фигура, кто-то, уже не волновало, кто именно, сочувственно склонялся над Василием. «Может, они всё-таки поймут, что я жив? – с отчаяньем подумал он. Отправляться в биореактор категорически не хотелось. – Пусть лучше тюрьма… Всё же лучше… Только бы не стать удобрением или топливом…». Он любил жить, пусть в бедности, пусть в загаженном промсекторе или даже тюремной камере, но с земным воздухом Азаров расставаться категорически не хотел. У него перед глазами встали вот уже месяц не виденные лица родителей, и, подбодрённый их усталыми, но добрыми взглядами, Василий вновь вытолкнул из лёгких весь имеющийся там воздух, чтобы вложить его весь в любой звук, показать склонившемуся – он жив, ему ещё рано туда!
Из груди Азарова вырвался громкий воспалённый сип. Расчёт оправдался: фигура шевельнулась, и через несколько секунд ему в зубы ткнулось горлышко бутылки. Живительная влага заструилась по губам, по щекам, подбородку, оросила горло. В жизни Василия не было ещё такого жаркого дня, чтобы самая обыкновенная вода доставила столько блаженства. И пусть бы из бутылки упали бы всего несколько капель, он бы и этому был рад: признали живым, не пустят на удобрения! Азаров испытал невероятное облегчение, но, видимо, на страхе смерти сознание и держалось. Теперь, когда он отступил, силы мгновенно отхлынули. Василий опять провалился в бездну, из которой только что с таким трудом выплыл.
Третий раз оттуда его вытащил тонкий, синтетический по звучанию писк. Писк повторялся с периодичностью примерно в секунду, кажется, так обычно пищала медицинская аппаратура. «Больница? – за эту версию более чем красноречиво говорили ощущение довольно мягкой поверхности под спиной и характерный запах стерильности. – Отлично… И неважно, где именно. Я жив! Жив!» Разомкнуть веки теперь оказалось не сложнее, чем утром рабочего дня: спёкшуюся кровь с лица кто-то заботливо отмыл. Не першило горло, боль в спине там, куда пришёлся удар, была едва ощутима, немного гудела голова. Но главное – перед глазами был пластик восстановительной капсулы, через который виднелся знакомый тёмно-синий с рядами ламп потолок санчасти родного завода. У Василия окончательно отлегло от сердца. Свои! Товарищи подобрали на поле боя, вывезли, положили в капсулу. Выходило, что и грузовик-то вовсе не был труповозкой, хотя и оставалось пока загадкой, кто его пригнал. Ещё Азаров вспомнил выстрелы возле здания суда. Пока они представляли собой, наверное, не меньшую тайну, чем роковой дротик в шее Загретдинова.
Василий приподнял голову и увидел, что в восстановительной капсуле, так замечательно исцелившей его травмы, он лежит в одном нижнем белье, как, собственно, и полагалось. К его телу в разных местах присосалась примерно дюжина датчиков. Азаров никогда раньше не ложился в такие капсулы, не было таких серьёзных ранений и болезней, чтобы требовалась помощь столь мощного медицинского средства, которое само ставило диагноз, вкалывало нужные лекарства, нанороботов, подавало, если требовалось, кислородную маску на лицо или быстро и метко вскрывало сосуды, чтобы сделать переливание крови. В обычной клинике это стоило недёшево, но в действительно критических ситуациях о цене всегда забывали даже самые бедные. Здесь, в санчасти огромного завода, для сотрудников существовали льготные условия, так что за свою страховку Василий мог не волноваться. Впрочем, замеченный с новой точки обзора яркий плакат ИСТа на противоположной стене намекал, что деньги за лечение никто взыскивать не будет. Рабочие, разбитые на улице, судя по всему, отыгрались, окончательно взяв под контроль своё предприятие.
Пластик капсулы всё же был далёк от идеальной прозрачности, поэтому деталей плаката было не разглядеть, да и расстояние было довольно большое. Мимо быстро и деловито прошли двое санитаров, провезя на каталке нечто, укрытое белой простынёй. Азаров не знал, сколько после той схватки было раненных, но возможностей санчасти, судя по тому, чему он сам был свидетелем, было явно недостаточно, чтобы поставить на ноги всех. Вот и этот несчастный, кажется, так и не дождался своей очереди. «Фарит! – вдруг вспыхнула в мозгу яркая картина безжизненно распластавшегося на брусчатке друга. – Где он?» Тут взгляд Василия нашарил на стене часы-календарь. Табло сухо сообщало о том, что сейчас половина одиннадцатого, десятое апреля, а значит, со дня, когда он видел Зурахметова в последний раз, миновало уже почти двое суток, и большую их часть Азаров, скорее всего, пролежал в этой капсуле бревно бревном, пока умная техника латала его побитое тело.
Между тем вечно озабоченный мир санчасти обратил внимание на него. К капсуле подскочила низенькая, плотно сбитая медсестра, бросила беглый взгляд на некие приборы снаружи, потом на Василия, и, убедившись окончательно в его добром здравии, нажатием невидимой Азарову с его позиции кнопки, заставила крышку капсулы со скрипом разъехаться пополам по продольной линии. Стало немного прохладнее, а в уши бесцеремонно ворвалась вся палитра шумов окружающей действительности, от которой до поры изолировала капсула.
- Азаров Василий Петрович? – спросила медсестра, словно могла быть какая-то ошибка. Она казалась примерно того же возраста, что и он сам, может, на пару лет старше, немного пухлая, шатенка, судя по отдельным выбившимся из-под колпака коротким локонам.
- Я, - ответил Василий.
- Вставайте, у Вас было сотрясение мозга и сдвиг межпозвоночных дисков, - быстро протараторила она, проворно отсоединяя от тела Азарова датчики. – Теперь Вы совершенно здоровы, одевайтесь, - она мотнула головой в сторону вешалки, где висел новенький комбинезон, хотя, возможно, это был просто хорошенько постиранный и подшитый старый, в котором Азаров ходил с первого дня на заводе, да пара ботинок. Куда делся неосторожно взятый с собой на демонстрацию мобильник, оставалось только гадать, но, скорее всего, следовало принять потерю телефона. Василий свесил ноги на пол, на тощую ковровую дорожку, едва спасавшую от холода пола, и поднялся со своего ложа. Сперва он пошатнулся, с непривычки мышцы плохо держали. Медсестра на мгновение обеспокоенно вскинула брови, но, поняв, что пациент должен очень скоро адаптироваться самостоятельно, посчитала свою миссию выполненной, ткнула несколько раз в экран планшета и скрылась.
Сделать четыре шага до вешалки оказалось не так просто. Ноги порядком одеревенели за прошедшее время, их требовалось разработать. Но сначала следовало одеться. Азаров не считал вид своего, честно говоря, не слишком тренированного и болезненного худого тела особо приятным. К тому же, было довольно холодно: пригрелся он всё-таки в капсуле. Всего таких капсул в этой палате было четырнадцать, по семь у каждой стены. Одеваясь, Василий окинул их взглядом. Одну из них открывала та же медсестра, и такой же рабочий, найдя в себе силы сесть, теперь тряс головой, приходя в себя. В остальных, пока закрытых, свершалось технологическое чудо восстановления организма, на которое в прежние годы ушли бы недели. Ни в одной из них Азаров не заметил Фарита. Теперь, когда опасность для собственной жизни отступила, тревога за судьбу друга стала по-настоящему серьёзной. Быстро облачившись в комбинезон, принадлежность которого так и не удалось определить, и застегнув ботинки, Василий обошёл сначала ряд тот ряд капсул, в котором лежал сам. Он пристально вглядывался в лица лежащих там людей, на некоторые из которых, изувеченные, было страшно взглянуть, но Зурахметова среди них не было. Тогда Азаров метнулся ко второму ряду, но поиски почти сразу были прерваны:
- Азаров, что Вы ищите? – это оказалась другая медсестра, которую он сначала почему-то не заметил. Она была явно старше своей коллеги.
- Тут… Это, - запинаясь начал Василий. «И как я сразу не догадался с самого начала у неё спросить?» - подумалось ему. – Фарит Талгатович Зурахметов не поступал? Друг он мне, - поспешил добавить Азаров, заметив на лице медсестры тень недоверия. Она, словно скоростной сканер, смерила его взглядом, потом пробежала пальцами по планшету и спросила:
- Как Вы сказали? Зур…
- Зурахметов, - пояснил Василий, то пытаясь заглянуть в планшет, то рыская взглядом по стоящим рядом капсулам, надеясь найти друга хотя бы там.
- Нет. Зурахметов не поступал.
Медсестру кто-то позвал, и она ушла. Василий не знал, что и думать. С одной стороны, травмы Фарита могли оказаться на поверку не такими тяжёлыми, чтобы класть его в капсулу, и имело смысл поискать его в других палатах, а то и вовсе в цехах. С другой, всё могло обстоять гораздо хуже, и Зурахметов мог погибнуть ещё возле здания суда или по пути к заводу, в таком же кузове, что и Азаров, свернуть на невидимую дорожку, ведущую на тот свет. Об этом последнем исходе Василию даже думать не хотелось, он надеялся, что Фарит жив и более-менее здоров, но гаденький червячок сомнения раз за разом восстанавливал в его памяти тот кошмарный момент в сквере и повторял, что надеяться можно только на то, что Зурахметов умер без мучений.
Василий вышел в коридор. Заводская санчасть была четырёхэтажным блоком, который несколькими переходами соединялся с цехами. Азарову приходилось бывать тут раньше, во время медосмотров, полгода назад даже загремел с вывихом, и он помнил, что на всех четырёх этажах были громадные окна, из которых открывался неплохой вид на улицу, дома вокруг, а также во внутренний дворик завода. Но теперь окна были забраны решётками. Как наносварщик по специальности, Василий сразу определил, что варили наспех и недавно. На нескольких окнах проёмы и вовсе были заделаны листами авиационного сплава. «Да что же здесь, чёрт побери, стряслось за эти двое суток?» - Азаров подошёл к зарешёченному окну и выглянул наружу. Вопрос отпал сам собой. Внизу прямо поперёк проезжей части стояли угрюмые угловатые коробки полицейских грузовиков – не один, не два, отсюда было видно штук десять, разбавленные, вдобавок, тремя приземистыми тёмно-зелёными бронетранспортёрами. Возле них прохаживались чёрные фигуры бойцов ударных полицейских отрядов, за линией оцепления кучковались немногочисленные зеваки. Василий отшатнулся от окна в сторону, спрятался за стеной, словно сейчас же его могли подстрелить, и тут увидел в штукатурке напротив выбоины от пуль. Стенды из видеополотен, транслировавшие раньше картинки по здоровому образу жизни и охране труда, теперь пробитые, погасли. Но люди вокруг ходили по коридору так, словно, не было внизу никакого врага, и Азаров немного успокоился. Родной завод оказался осаждённой крепостью, которую, судя по тому, как основательно заделаны окна, пытались брать штурмом.
Раздался бодрый грохот ботинок по полу, который резко отличался от тихого шороха медицинских бахил. Так могла грохотать только тяжёлая обувь какого-нибудь силовика, привыкшего к чеканному шагу: и верно, по коридору шёл Ильдар в своей неизменной серо-камуфляжной куртке с лёгкими защитными пластинами и браво заломленном берете. Но что-то изменилось в нём с момента последней встречи, которая была… С ума сойти, только позавчера утром, когда Валиев, уходя на смену рано утром, нечаянно опрокинул вскипевший электрочайник, ошпарился и заорал матом, отчего проснулся мирно спящий Азаров, которому на митинг вставать надо было гораздо позже.
- Ильдар, привет! – Василий махнул рукой соседу по комнате. Тот, хмурый и немного грустный, слегка улыбнулся в ответ:
- А, Васян, живой, курилка, - подойдя ближе, Валиев протянул Азарову руку, а другой хлопнул его по плечу. Теперь Василий заметил, что именно изменилось в бывшем полицейском. С берета исчезла кокарда, и вместо неё была пришита маленькая красная полоска, шеврон на левой руке скрылся под того же цвета повязкой, с правой пропал вовсе, плашка с лычкой – и та оказалась оторвана, словно Ильдар вдруг решил всеми силами откреститься от службы в охране. – Как оно?
- Да ничего, кажется. Что тут вообще творится, объяснить можешь? – Азаров мотнул головой за окно.
- Ты про весь этот кипиш с БТР? – Валиев пытался выглядеть весёлым, но сквозь шутку сквозила вся серьёзность положения. Поняв это, он заговорил начистоту. – Помнишь, что у районного суда было? – Азаров кивнул. – Телевидение вещало в прямой эфир, когда товарищи на электротехническом, ну ты помнишь, они тоже забастовали, увидели, как вас избивают почём зря, сели на грузовики и приехали на подмогу. А у них, сам знаешь, по технике безопасности комбинезоны с изоляцией, бояться нечего… Слушай, мне в цех надо, как раз в летокрыльный, пошли, по пути расскажу.
И они пошли по бесконечным коридорам авиазавода вдвоём. Василий с трудом узнавал родное предприятие, ему не верилось, что это происходит наяву. На каждом углу бросал в глаза простые, но яркие лозунги плакат Интернационального союза трудящихся, навстречу то и дело попадались большие группы рабочих с явно самодельными металлическими щитами в руках, пару раз даже встретились баррикады из ящиков и крупных деталей. На всём пути следования в стенах Азаров обнаруживал следы пуль и осколков, окна были в том же состоянии, что и в санчасти, либо срочно в это состояние приводились.
- Так вот приехали электротехники с цепями, арматурой и ещё не пойми чем. Немного их было, говорят, человек сто, может, меньше. Пошли напролом на всю эту свалку. Полицаи не разобрались, давай из шокеров садить, а тем хоть бы хны, сам понимаешь. Здорово помогли, одним словом. А наши как раз стали отходить, раненных вытаскивать, там и ежу было ясно, что уповцы всё равно победят. Профессионалы, чего хотел, их на разгон толпы специально натаскивают, я сам видал.
- Постой, а стрелял тогда кто? – Василий припомнил, что слышал стрельбу, когда очнулся в первый раз.
- В Загретдинова? А неизвестно, никто не знает. Я так думаю, что провокаторы со стороны хозяев.
- Так они что, это всё так и задумали?! – Азаров так удивился, что временно забыл, что спрашивал сначала. – И выстрел, и избиение?
- Я склоняюсь, что так оно и было. Вполне в духе этих уродов. Позволить толпе возмущённых людей собраться, чтобы прихлопнуть бунт одним ударом, а потом ещё и остаться правыми. Цинично и просто. Да и вместо Загретдинова вообще мог быть робот, а дротик помощник прятал в рукаве. На камеру всё выглядело очень убедительно.
Азаров, ошарашенный, только молча шёл рядом. Всё вставало на свои места, картина открывалась самая безрадостная. Он вспомнил тот разговор при первой встрече с Ильдаром, когда тот рассказывал про стену с пулемётными вышками между Большой Казанью и промышленным сектором. После такой грандиозной засады на целый трудовой коллектив она уже не казалась чем-то фантастическим. От былого уважения к жителям внутреннего города не осталось и следа, душу заполняли обида и злоба за многолетний обман и недавнее вероломство.
Возле широкой лестницы с пандусом, которая, собственно, и выводила окончательно из санчасти, им Василию и Ильдару пришлось немного потолкаться. Примерно полтора-два десятка человек, мужчин и женщин, весьма некстати пристроились у висящего на стене экрана, загородив проход. Экран, судя по звукам, показывал новости, причём лица зрителей, не обративших ровным счётом никакого внимания, что кому-то они мешают пройти, говорили о том, что этот выпуск совершенно особенный. Бросив взгляд туда, куда так сосредоточенно смотрели остальные, Азаров понял причину: просто нельзя оставаться равнодушным, когда сюжетом новостей становишься не просто ты сам, а всё, что с тобой происходит. «…Напомним, - говорил голос неизменной ведущей на фоне кадров полицейского оцепления возле авиазавода. – Что в минувшую субботу возле здания суда Авиастроительного района города Казань произошло столкновение между демонстрацией бастовавших рабочих и полицией. Демонстранты скандировали экстремистские лозунги, а затем выстрелом из парализатора ранили вышедшего к ним представителя руководства корпорации «Казанский авиастроительный завод». Силы правопорядка были вынуждены открыть огонь из электрошокеров…» И тут после кадра с давящим полицейских «Сайгаком» Василий увидел самого себя. План был достаточно крупный, так что ошибки быть не могло. Камера запечатлела момент, когда он попытался вырвать щит из рук уповца. Василий поразился, каким зверским вышло у него лицо. Досмотреть до конца не дал оклик Ильдара, уже выбравшегося на ступеньки. Азаров опомнился, сделал ещё несколько шагов, и оказался рядом. Уже спускаясь по ступенькам, он ещё услышал фразу: «… Зачинщики беспорядков были задержаны, в столице Татарстана введено чрезвычайное положение…»
- Да я, собственно, не про Загретдинова спрашивал, - собрался он, наконец, с мыслями. – Меня там, в драке, уповец по спине дубинкой огрел, я упал и потерял сознание. Потом, когда выносили, слышал автоматную стрельбу.
- А вот это, честно говоря, вообще внезапно было. Никто не ожидал, ни наши, ни хозяева... Ты когда-нибудь слышал про городских партизан? – Василий отрицательно помахал головой и поджал губы. – Помнишь, месяца два назад в Путинском районе прокурора взорвали, шум был? Следователи стали копать под кого-то из его врагов, под авторитетов, искали, кто мог так свести личные счёты. Не там искали. Взорвали прокурора городские партизаны, за то, что он в какой-то мощной коррупционной схеме сделал крайними группу простых врачей. Эти самые партизаны – они вроде как сами себя назначили народными мстителями, где достали оружие – понятия не имею. Раньше они вот такими самосудами обходились, а позавчера осмелели, выступили в открытую, как знали, что у полиции огнестрельного оружия не будет.
- И где они сейчас?
- Здесь, на заводе, с нами, руководят обороной.
- Руководят? – новость о том, что на предприятии командуют какие-то посторонние, пусть и весьма дружественно настроенные люди, порядком насторожила. - А как же Брагина и остальные?
- Повязали остальных, Васян, - мрачно ответил Ильдар. – Брагину и Сараевского, который из дирижаблестроительного, отбили, а остальных уповцы заломали и увезли.
- Значит, нет у нас больше забастовочного комитета…
- Потому что забастовка кончилась. Сейчас мы все мятежники, экстремисты, террористы, называй, как хочешь. И вопрос стоит просто – поднимем мы остальную Казань, или нас раздавят. Это ещё не революция, но уже рядом.
- Ничего себе, - протянул Азаров. У него не укладывалось в голове, как за неполные двое суток всё могло так поменяться. «Хотя, может быть, - подумал он. - Всё и шло к этому, просто я не замечал?» Василий испугался. Сказать, что дело принимало серьёзный, даже опасный оборот, означало не сказать ничего. Теперь потеряно было всё, кроме жизни. Но одновременно не унималась до конца злоба, и она же говорила, что, если вдуматься, сейчас они, рабочие, и Азаров в частности, возможно, впервые за всю жизнь стали свободными. Свободными, несмотря на то, что у ворот стояла тяжёлая техника. Деньги теперь казались чем-то пустым, прежнего начальства на заводе не было, никто больше не мог указывать им всем, что делать и куда идти. Путь к прошлой жизни, когда всё казалось простым и понятным, был отрезан, наступало время, когда идти предстояло ощупью, на свой страх и риск.
- Поэтому забастовочный комитет – это уже не актуально, - продолжал Валиев. Они с Азаровым остановились на перекрёстке, пропуская роботизированную тележку. В былое время на таких возили запчасти или другие грузы, теперь она была доверху нагружена контейнерами. Время подходило к обеду, и организм, который последние двое суток питался ничем, громким урчанием желудка заявил о своих требованиях. – После побоища у суда у нас стихийно сложился Совет самообороны из самых сознательных рабочих, во главе по-прежнему Брагина, в цехах начальствуют выборные. Совет формирует отряды самообороны под началом партизан и, - он указал на себя. – Охранников, какие остались. Мы дали уйти всем, кто захотел. Вот такие дела. Воюем тем, что сами можем сделать, сам видишь: щиты, титановые пруты, заточенный металл.
- Вижу, - согласился Азаров. – Одного не понимаю. Почему вся эта армия на улице просто стоит и ждёт, пока мы перемрём от голода?
- Штурмовать нас пытались, вон как стены попортили. Но немного не рассчитали, что в этих узких коридорах рабочих взять не так просто, как на улице. Тут им дом родной. Да и хозяева слишком рано обрадовались своей победе, не сразу сообразили, что наши вернулись на завод. Пока мэрия разобралась, мы успели худо-бедно подготовиться, и первую атаку отбили без особых потерь, даже кое-какие трофеи взяли. Потом, ночью уже, к полицаям прибыло подкрепление. Тут они решили сначала по-хорошему, то ли из вежливости, то ли мы их проучили. «Сдавайтесь, говорят, сопротивление бесполезно». Брагина им и ответила, что сдаваться мы не намерены, а если полиция двинется на второй штурм, мы все собранные самолёты взорвём, а проводку замкнём так, что всё оборудование сразу полетит. Хозяева – народ жадный, им техника дороже рабочих. Тогда нам электричество отрубили, но мы на резервных батареях пока держимся.
Ильдар и Василий уже практически дошли до летокрыльного цеха, когда навстречу им попался один весьма колоритный персонаж – довольно худой мужчина с невысоким чёрным ирокезом на голове, облачённый в старомодный бронежилет поверх обыкновенного рабочего комбинезона. На плече у него висел, болтаясь на длинном ремне, короткий тупорылый автомат. Довершали картину чёрная косынка, свисающая с шеи, и алая повязка на левом плече. За ним следом шли ещё двое примерно того же возраста. Азаров тряхнул головой, но факт оставался фактом: сопровождающие были абсолютно одинаковые, одинаково угловатые черты одинаково серьёзных лиц под идентичными касками. Это было даже жутковато. Ирокез, завидев Валиева, вскинул сжатый кулак, согнув локоть под прямым углом. Ильдар ответил тем же.
- Здорово, Рэд, - приветствовал незнакомца Валиев, пожимая руку ему, а затем и близнецам.
- День добрый, - невесело ответил тот.
- Я вижу, подготовка к рейду идёт полным ходом? – Ильдар мотнул головой в сторону сохранявших безмолвие сопровождающих.
- Ну да, - Рэд поправил сползший было автомат.
- Как там канализация, выводит на место?
- Ещё как. Подойдём как раз под отделение, лучше не придумаешь. И всех вытащим.
- Кого – всех? – вмешался Азаров, которому надоело слушать непонятный разговор с непонятным человеком.
- Кстати, Рэд, это Вася Азаров, мой сосед, - спохватился Ильдар. – Он был у суда, два дня лежал в отключке. Васян, это Рэд Шутер, он…
- Городской партизан, командир БриМа, Бригады имени Махно, - представился Шутер.
- Чьего? – не понял Василий. Всё было странно в этом человеке – и имя, и внешность, и род занятий, не говоря уже о названии его отряда.
- Махно. Был когда-то революционер такой, - терпеливо, видимо, уже далеко не в первый раз, пояснил Рэд, после чего обратился к Ильдару: - Дорога сложная, но пройти можно. Но много старых труб, решёток, проржавевших дверей, не просто чёрт ногу сломит, кое-где вообще не протиснуться. Кто так прокладывал – пёс его знает, руки бы оторвал. Короче, хорошего наносварщика не подскажешь?
7. Ужасы подземелья
Любой город в процессе своего развития растёт не только вширь и ввысь, но и вглубь. Средневековые катакомбы, потайные ходы, подвалы, погреба, канализация, теплотрассы, метрополитен, бомбоубежища, подземные хранилища и парковки – всё это с течением времени срастается во внушительных размеров запутанную систему, существующую для человека, но в то же время отдельно от него. В случае с тысячелетним мегаполисом, каким являлась Казань, подземные сооружения образовали уже не просто систему, а целый город под городом. Город, в значительной части которого уже долгие годы, а кое-где и века не ступала нога человека. Днём и ночью там царила беспросветная тьма. Какое-то неизвестное чудо держало, казалось бы, давно прогнившие, проржавевшие опоры и своды забытых тоннелей. Мрачные городские легенды населяли подземелья мутантами, бандитами, несчастными жертвами секретных научных экспериментов, сектантами, призраками, неупокоенными душами, восставшими мертвецами, форумы были переполнены рассказами работников метро и коммунальщиков о таинственных голосах, шагах и зловещих огоньках, говорили о старинных кладах, засекреченных правительственных объектах. Так или иначе, но тёмные сырые переходы, которые отделены от поверхности земли метрами грунта, металла и бетона, не особо уютны сами по себе, и возможность заблудиться куда реальнее и потому страшнее, чем встреча с мифическим кровожадным чудовищем.
Боевая группа, восемь человек, выдвинувшиеся под началом Рэда Шутера к отделению полиции, где держали членов забастовочного комитета и ещё четырнадцать координаторов, выстроилась во внутреннем дворе. Без проводника в сверхзапутанные подземелья Казани соваться было бы как минимум глупо, даже имея самые современные средства навигации. И проводник у Рэда был. Азаров немало удивился, когда во главе маленькой колонны встал уже неоднократно попадавшийся ему в последнее время мужик с усилителем зрения, который тот, кажется, вообще никогда не снимал. Представился мужик Тамерланом. Тамерлан – и всё. Ни фамилии, ни отчества. Василий не смог найти никого, кто знал бы о нём чуть больше, хотя работал этот дядька на заводе, судя по всему, довольно давно. С другой стороны, возможно, дело было в том, что одни знакомые Тамерлана разошлись по домам, не желая участвовать в бунте, а других не знал уже сам Азаров.
К цели группа должна была выйти ранним утром, в тот глухой час, когда одна смена охраны уже начинает клевать носом, а другая ещё не заступила на дежурство. С учётом того, что расстояние было порядочное, а по извилистым тоннелям выходило раза в полтора-два длиннее, выступать было нужно не позже полуночи. Святящиеся табло над всеми четырьмя проходными показывали без пятнадцати двенадцать. Практически обесточенный, держащийся только на резервных батареях завод был тёмен, и громады похожих на отвесные скалы цехов резко выделялись на фоне низких облаков, светящихся от бесконечного обилия огней большого города. Здесь, на относительно небольшой площадке внутреннего двора горели в единственном костре куски свежеспиленного дерева. Пламя выхватывало из темноты фигуры часовых, хвост стоящего на постаменте древнего истребителя, придавало таинственный вид лицам собравшихся возле огня. В этой группе, составленной напополам из партизан и бойцов самообороны, и без Тамрелана хватало оригинальных персонажей. Помимо загадочно-молчаливого проводника, здесь были непрошибаемо серьёзные близнецы, Влад и Владим Широкины - микроэлектронщики из цеха беспилотников, довольно симпатичная, но едкая по характеру и насмешливая по разговору молодая женщина с кислотно-красными волосами из бригады Шутера, которую тот называл Занозой. Василий не понял, жена она Рэду или просто боевая подруга. Был ещё один партизан по прозвищу Тигр, низкорослый узбек средних лет, и поразительно крепкий старикан из конвертопланного, Сергей Романыч. Глубокие морщины избороздили его лицо, но явно роскошная в прошлом седая шевелюра ещё не поредела, натруженные жилистые руки крепко держали парализатор, а голубые глаза вовсе не выглядели тусклыми и погасшими, как это часто бывало у людей его возраста. Не отказался от участия в освободительном рейде и Валиев. Восьмым был Азаров. В отличии от других бойцов отряда, у него оружия вообще не было, только привычно оттягивал плечи аккумулятор наносварочного аппарата. Впрочем, в его комплектации имелся отличный лазерный резак, который мог бы пригодиться в рукопашной.
Группа ждала командира, Шутера. Отсутствовал Рэд, обещавший отлучиться на семь минут, уже почти полчаса. Конечно, время пока терпело, но ожидание - штука неприятная в любом случае. Возле успокаивающе потрескивающего костра холод апрельской ночи был не так ощутим. Устав стоять, бойцы присели кто на корточки, кто на оставленные часовыми ящики, кто на кучи дров. Азаров уже не помнил, когда в последний раз сидел у живого огня. Это было воспоминанием из далёкого детства, когда они с родителями выезжали в лес, устраивали обед на природе, искали ягоды или грибы. Есть эти дары природы, правда, уже тогда некоторые врачи не рекомендовали, местность была порядком отравлена, но родители всё равно собирали их просто по старой привычке. Выезды с кострами кончились, когда из продажи окончательно исчез бензин, и их семейный автомобиль, купленный когда-то с таким трудом в кредит, вдруг оказался бесполезной кучей металлолома.
И вот теперь, годы спустя, Василий снова сидел, подставляя руки огню и щурясь от дыма, который, как ни старайся, всё равно будет лезть именно в твои глаза. Только вот состояние было далеко от того умиротворения, которое когда-то вселяла пляска языков пламени. Огонь равнодушно пожирал толстую ветку клёна, ещё сегодня днём украшавшего эту площадь. Напротив сидел Ильдар и задумчиво шуровал длинной палкой в углях. Сергей Романыч смотрел куда-то прямо перед собой, словно прокручивая перед мысленным взором какие-то эпизоды из своей жизни, а может, и морально готовясь к переходу по подземельям, в конце которого ждала непростая схватка. Тигр, решив не тратить время попусту, взялся перебирать свой дробовик. Заноза о чём-то вполголоса спорила с одним из Широкиных, второй со всей присущей микроэлектронщикам сосредоточенностью листал новости на экране мобильника. Глядя на него, Азаров ощущал какое-то сосущее чувство, не зависть даже, а неодолимую потребность тоже пробежаться пальцами по сенсорной панели. Старая, с пелёнок заложенная привычка брать в руки некий гаджет каждый раз, когда не было возможности занять их чем-либо ещё, не получая удовлетворения, росла понемногу в ломку. Даже вид костра и сознание того, что за стенами стоит вооружённый до зубов кордон, не могли унять её вполне, когда перед глазами был такой раздражитель.
- Ну, чего пишут? – спросил Василий, подсаживаясь к то ли Владу, то ли Владиму, за этот день он ещё не научился их различать их, да и сомневался, что вообще когда-нибудь научится.
- Разное пишут. Ну вот, допустим, в Норильске тоже забастовка, тоже дошло до рукопашной с ментами. Только там завод больше, такого разгрома, как у нас, не было.
- Народ в Норильске злее, - вставил Сергей Романыч. – Они давно там за экологию воевали. Хозяев не боятся.
«Мировой кризис… Событий в США… К срыву контрактов… В связи с задержкой заработной платы… Остановка производства… Столкновения с правоохранительными органами… Задержаны… Члены террористической организации…» - бегло прочитал Азаров заметку. Ниже шли фотографии, которые не слишком сильно отличались от того, что Василий видел здесь собственными глазами и ощутил на своей шкуре.
- Дела, - протянул он вслух.
- С одной стороны, вроде как, радоваться надо, - продолжал Сергей Романыч, подкидывая новое полено в костёр. Тот на мгновение взметнулся, обрадованный новой порцией пищи, но потом снова осел. – Не одна Казань бурлит. А с другой, не поймёшь, чем всё кончится, куда, на что поднимаемся.
- Да уж, - отозвался обладатель телефона. – Завертелось, теперь не остановишь.
- Не надо останавливать, - отвлеклась от пререканий с первым Широкиным Заноза. – Бесполезно. Как раньше уже не будет. Никогда. Потому что нельзя просто так взять и расстрелять из шокеров свой народ. Народ после этого имеет право на восстание!
- Не только имеет, но и…- начал Ильдар, выбросив палочку в огонь, но тут что-то за пределами освещённого круга привлекло его внимание. – Так, кончаем базар, командир идёт!
Азаров повернул голову. И правда, возле истребителя из темноты выходил быстрым шагом Шутер в сопровождении Тамерлана. Рэду явно не нравилось, что он так долго пропадал, потому что движения его были дёрганные, он нервно поглядывал на часы. Тамерлан, напротив, был спокоен, хотя шёл ничуть не медленнее, но куда более размеренно. Тут же обнаружился и ещё один источник раздражения командира: за ним, отставая на два шага, семенил белобрысый сутуловатый парень со щитом в руке, судя по интонациям его голоса, упрашивающий Шутера, который изо всех сил пытался не обращать на приставучего субъекта внимание.
- … Ну товарищ Шутер, что вы в самом деле? Ведь так нельзя! Я доброволец, а вы меня отшиваете! – на лице у Рэда была крупными буквами написана злая усталость в довольно зрелой стадии, эти слова он явно слушал уже по десятому разу, но белобрысый не умолкал. Когда троица подошла к огню, Василий узнал в нём того самого парня, который рядом с ним на демонстрации подпевал песне об интернационале. На крупных до безобразия чертах лица отпечатались несколько шрамов, судя по всему, залеченные в капсуле следы чего-то более серьёзного.
- Слушай внимательно, Булат! – наконец не выдержал Шутер. Белобрысый, осознав, что перегнул палку, тут же заткнулся. – Ты уже в двадцатый раз прокручиваешь мне свою шарманку, и я в двадцатый раз говорю – нет! Во-первых, ты два часа всего как из капсулы, во-вторых, посмотри на себя, ты дрыщ! Мы в рейд идём, а не на прогулку.
С этими словами Рэд решительно шагнул к костру, давая понять, что разговор окончен.
- Ты здесь нужнее, - похлопал по плечу сникшего парня Тамерлан. – Сам же сказал, что поэт. А если убьют, это надолго. Кто тогда про нас всех героические стихи напишет?
Булат вздохнул, махнул свободной рукой, развернулся и, сгорбясь, кажется, ещё больше, медленно пошёл обратно к проходной.
- В рейд просился? – поинтересовался Ильдар.
- А то сам не слышал, - Шутер оглядел свой крохотный, вскочивший с места при появлении командира отряд. Василию показалось, что на лице партизана мелькнула тень уныния, которое, впрочем, было вполне уместно. Но больше проверенных прошлыми налётами бойцов Рэд взять с собой не мог, слишком нуждались рабочие в его боевых товарищах здесь, на осаждённом заводе. – Напоминаю задачу. К половине четвёртого мы должны быть под перекрёстком Аракчеева-Чубайса. Тигр, Романыч и Валиев уходят по тоннелю прямо, остальные со мной до ментовки. Ровно в четыре-пятнадцать Тигр подрывает канализационный люк на Аракчеева. Через двадцать минут, когда основные силы противника будут на месте взрыва, мы врываемся в подвал под отделением. Я, Заноза и Широкины убираем охрану и держим вход, Азаров и Тамерлан вскрывают камеры и освобождают пленных. Всех, без разбора. Заноза, обеспечишь в конце поджог. Вопросы?
- Никак нет! – ответил нестройных хор.
- Тогда порядок следования: Тамерлан, я, Заноза, Широкины, Азаров, Тигр, Романыч, Валиев. По ходу движения лишних разговоров не вести. Мобильники и всё остальное – выключить намертво. Вперёд! – и командир указал на виднеющийся на границе освещаемого костром круга канализационный люк. Через минуту тяжёлая крышка была откинута, и бойцы в указанном порядке спускались в чёрное, холодное, сырое чрево городской канализации. Спускаться пришлось неглубоко, метров на пять, но ступени были такие скользкие, холодные и в целом противные на ощупь, словно покрытые слизью, что субъективно лично для Василия путь вниз оказался раза в полтора длиннее, чем он был на самом деле. Азаров представил себе, каково сейчас Тигру, который спускался следом и помимо боезапаса и дробовика пёр на себе ещё и бомбу, и ему немного полегчало. Бомбу изготовила Заноза прямо на заводе из каких-то оказавшихся под рукой технических жидкостей и гранаты. Рвануть должно было не очень сильно, но эффектно и шумно. Примерно из тех же составляющих замесили раствор для поджога отделения, и его сейчас тащили на себе Широкины в двух канистрах. Огненное шоу предстоящей операции обещало быть феерическим.
Технические тоннели объединяли в себе функции водопровода, теплотрасс и электрических линий. Десятки, сотни километров типовых полимерных тюбингов образовывали бесконечные запутанные до предела норы, по стенам которых змеились многочисленные трубы и кабели, а посередине мог свободно пройти человек. Но освещения здесь, понятно, никакого не было и в помине, и включив налобные фонари, сгрудившиеся на дне колодца бойцы слепили друг друга. Василий бросил взгляд наверх, где в проёме люка виднелось всё так же светящееся небо. Несмотря на то, что он, в общем-то, большую часть дня проводил в четырёх стенах, сейчас Азаров ощутил лёгкий укол тоски. Три с половиной часа от этих неестественных облаков его будут отделять метры грунта, бетона, асфальта и металла. Столько времени под землёй Василий ещё никогда не проводил, так что ему было немного не по себе.
Здесь в стороны расходились три тоннеля, из каждого одинаково тянуло сыростью, холодом и гнилью, Когда весь отряд благополучно спустился, Тамерлан уверенно шагнул в тот ход, что вёл на восток. Он единственный шёл без фонаря, похоже, в его усилитель зрения был встроен ещё и прибор ночного видения. Бойцы, вскинув оружие, по одному двинулись следом. Два шага – и вот уже пропало из виду окошечко наверх. Со всех сторон навалилось мрачное подземное царство. Высокотехнологичная изоляция теплотрасс не позволяла пропасть зря ни одному градусу, так что в тоннеле было, пожалуй, даже холоднее, чем наверху. Лучи налобных фонарей сливались в общее дрожащее, то и дело меняющее свои очертания неверное световое облачко. Судя по наросшему кругом мху и густому слою грязи, что выхватывало это облачко из темноты, безотказность системы явно не требовала частого вмешательства сверху. Негромко выли и гудели на разные лады пластиковые водопроводные трубы. Постукивали невидимые капли, некоторые из которых время от времени попадали за воротник, обжигая пронзительным влажным холодом. Кровеносная система большого города жила, пульсировала, и девять маленьких организмов позли по ней куда-то по своим делам.
- Сергей Романыч, - услышал Азаров шёпот Тигра за спиной. - Вопрос разрешите?
- Ну давай, - так же шёпотом ответил старик.
- Вы воевали?
- А что?
- Хватка у вас уверенная, и стреляйте не хуже меня.
- Раскусил, подлюка… Новороссия. Я под Донецком когда-то жил.
- А ну цыц! – обернулась Заноза, резанув ярким лучом Василию по глазам. Собеседники притихли. Через несколько шагов отряд неожиданно остановился.
- Азаров, - услышал Василий голос Широкина. – Тебя Шутер вперёд требует. Резать надо.
С этими словами микроэлектронщик подался, насколько возможно, в сторону, пропуская наносварщика. Азаров протолкался, цепляя курткой склизкие трубы и кабели, в голову колонны и вопросительно посмотрел на командира. Тот указал на пол тоннеля прямо под собой и очертил пальцем круг. Василий с готовностью шагнул на место Шутера, включил резак и надвинул на глаза защитные очки. Лазерный резак хоть и был не чета старинным автогенам, а уж тем более болгаркам, но жизнь показывала, что и на него случалась проруха.
- Что там? – спросил Азаров. Резак быстро разогрелся и светился жутковатым красным цветом.
- Другой тоннель, идёт накрест, нам дальше по нему идти, - пояснил Тамерлан.
- Толщина?
- Полметра, не больше.
Василий кивнул, привычным движением повернул регулятор мощности и принялся за работу. Тонкая световая игла словно в масло вошла в полимер тюбинга. Азаров нарезал будущий проход по кругу диаметром примерно в метр, чтобы мог легко пройти каждый, материал шипел и поддавался довольно легко. Остальные напряжённо наблюдали за его работой. «Этот Тамерлан никак раньше в этих тоннелях работал, - подумал Василий, завершая третью четверть. – А может, и в строительстве участвовал. Но как он после этого попал на завод? Что за профессия была у него здесь?» Между тем резак сделал полный, хотя и немного корявый круг. Азаров треснул, что было силы, по нему кулаком. Кусок полимерной массы пошатнулся, но не упал. Тогда Василий поднялся и добавил ногой. Это подействовало: отрезанный круг грохнулся на пол нижнего прохода, и Василий, немного не рассчитав силу, удара, едва не повалился по инерции следом.
- Готово, - сказал он вслух, отходя, насколько это позволяло узкое пространство тоннеля, и зачехляя резак. Тамерлан с Шутером заглянули в свежепроделанный проём.
- Порядок, - произнёс Рэд и прыгнул первым, следом спустились Заноза и Тамерлан. Аккуратно спустили свои канистры с жидкой горючей местью Влад и Владим, Василию пришлось помогать Тигру с бомбой.
- Эх, тротил у нас кончился, - сокрушался узбек уже внизу. – Там бы меньше продуктового контейнера вышло, не то что этот арбуз.
- Заткнись и неси, - отрезала Заноза. Поразительно легко для своих лет приземлился на пол Сергей Романыч. Ильдар последовал за ним, только убедившись, что в верхнем тоннеле опасность в ближайшее время не появится. Отряд снова был в полном сборе. Шутер посмотрел на часы и покачал головой:
- Опаздываем, товарищи. Дальше пойдём быстрее.
Шагу они действительно прибавили. Это было даже кстати, потому что нижний тоннель оказался гораздо холоднее верхнего, и двигаться было просто необходимо. Только и воздух тут был тоже более затхлый, вонючий до того, мерзко было вдыхать его даже через рот. При этом Тигр и Сергей Романыч нашли в себе силы продолжить разговор:
- … А когда всё закончилось, - говорил старик насколько возможно тихо, так что даже Азаров слышал его голос еле-еле, не говоря уже о головной части колонны. – У меня на Донбассе никого не осталось. Помотался я там месяца два ещё, чуть не спился, а потом решил – хватит, надо начинать жизнь заново. Уехал. Через год скитаний осел в Казани.
- Понятно, - даже не сказал, прошелестел в ответ узбек. «Вонища, - подумал Василий. – Будто кто-то очень долго гадил, а потом умер». И будто в подтверждение его мыслей спереди раздался сдавленный матерок Шутера.
- Чего там? – спросил Азаров у идущего впереди Широкина.
- Чего-чего, вляпался Рэд во что-то… - ответил тот и повернул голову. – Ох ничего себе!
Азаров посмотрел в ту же сторону и увидел сидящую на трубе здоровенную крысу, которая нахально и совершенно без страха смотрела на вооружённых людей. Последний раз живую крысу Василий видел несколько лет назад в Зеленодольске, когда через улицу от родительского дома сносили старый квартал. В Казани, по официальным заявлениям мэрии, проблема грызунов была решена давно и надёжно, но, как теперь понял Азаров, их просто загнали очень глубоко под землю. На попытку спугнуть зверушка лениво, с чувством великого одолжения, спрыгнула с трубы и, стуча лапками по полу, убежала в темноту.
- Да чтоб тебя, - продолжал между тем Шутер, судя по движениям, отряхивая ботинок. – Помёт, что ли?
- Помёт, - невозмутимо подтвердил Тамерлан. – В таких глубоких тоннелях часто бывает. Тут крыс много.
- Что ж ты раньше молчал?! – вознегодовал командир.
- Да я решил – какая разница? Не кислота же. Неприятно и только.
Отряд пошёл дальше. Под ногами то и дело противно хлюпало. Похоже, тут ещё и где-то весьма серьёзно протекало. От гнилого воздуха начинало понемногу мутить. А крысы здесь действительно водились. И всё как на подбор – крупные, наглые, даже не думающие разбегаться, сидели они на трубах, лазали по стенкам. Маленькие чёрные глазки оценивающее глядели на бойцов, и кто знает, что за мысли гнездились сейчас в их мохнатых ушастых головах, снабжённых крепкими и острыми зубами.
- Да ёшкин кот, откуда их тут столько? – не выдержала Заноза.
- Не знаю, честное слово, - ответил Тамерлан. – Раньше не было. Может, где-то тоннель зачистили, вот они сюда и набежали.
По мере того, как крыс становилось больше, люди начинали нервничать. Несколько раз лязгнули передёрнутые затворы, хотя автоматная стрельба в таком узком пространстве была бы более опасна для самих бойцов, рикошеты никто не отменял. Вонь, крысы, темнота, метры земли – всё это порядком давило на психику. Василий на всякий случай зажёг резак, его уже даже не так пугала сама операция по освобождению пленников, как тот факт, что обратно придётся идти тем же маршрутом, возможно, даже отбиваясь от погони.
Впрочем, вскоре резак пришлось использовать по прямому назначению – впереди возникла преграда в виде герметично закрытой двери из того же материала, что и тюбинги. Назначение её Азаров уточнять не стал, а, приступая к работе, для себя решил, что нужна она здесь для хоть какого-то разделения подземных лабиринтов на отсеки, чтобы один мало-мальски серьёзный прорыв на залил сразу всю систему. «Если теперь что-то случится с трубами, кого-то может и подмочить, - подумал он, срезая верхнюю петлю. – Только бы не грохнулась эта ерундовина на меня». Василий хотел попросить кого-нибудь подержать дверь, чтобы она и вправду не упала, потеряв соединение с рамой, но едва он открыл рот, как тишину прорезал истошный крик Занозы.
- Крысы!.. Крысы попёрли! – заорал сзади Ильдар, за чем последовали глухие звуки выстрелов из парализатора. Василий обернулся, вскочил, и тут же в воздухе мелькнул крупный мохнатый комок. Азаров инстинктивно, не соображая ещё, что происходит, махнул ему навстречу резаком. Раздался короткий визг и сразу запахло жжёной шерстью и горелым мясом. А Василий продолжал махать дальше, не останавливаясь, пустил в дело ботинки, потому что внезапно осатаневшие грызуны наступали на отряд со всех сторон. Голодные, злые, явно просто поджидавшие удобной минуты для нападения, бросались они на вооружённых людей. Все досужие россказни об исчезновении людей под землёй сразу стали правдоподобными. Парализаторы строчили без умолку, грохал, ударяя эхом по ушам, дробовик Тигра, Шутер, громко ругаясь, орудовал дотоле висевшим у него на поясе длинным ножом. Лучи фонарей метались по стенам и потолку, на мгновение освещая всё новые и новые, непонятно откуда берущиеся полчища маленьких серых чудовищ и придавая всему происходящему совершенно нереальный вид. Если битва возле здания районного суда ещё как-то укладывалась в обыденные представления о жизни, то здесь был настоящий ночной кошмар. Визг, крики, ругань, звуки выстрелов, чавканье покрывающей пол полужидкой субстанции служили фоном всему этому действу. Припасённый для схватки с полицейскими боекомплект стремительно таял и вместе с ним перспектива успешного завершения этого рейда. Азаров уже и думать забыл о чьём-то освобождении, на повестке часа был вопрос о том, увидит он ещё раз солнце или станет кормом для крыс.
- НАЗАД, быстро НАЗАД!!! – пробился сквозь общий гвалт моментально охрипший голос командира. Василий, топча и кромсая злобную, неизвестно откуда прибывающую, визжащую массу, устремился вслед за товарищами туда, откуда отряд пришёл несколько минут назад. На какую-то секунду вспыхнуло рядом во мраке прочерченное свежими царапинами лицо Шутера, испуганное и гневное одновременно, с распахнутым во всё той же команде ртом. Едва вся группа прошла мимо Рэда, Азаров услышал за своей спиной лай его автомата. Опасаясь стрелять раньше, чтобы рикошетом не задеть своих, теперь партизан сеял свинец от души. Но долго это продолжаться не могло, поэтому бодрый вначале говор быстро сменился отдельными выстрелами по особо обнаглевшим тварям. К командиру присоединились Тигр, Сергей Романыч, Широкины и Ильдар, крысы дохли пачками на созданной слаженным огнём черте, но было ясно, что боеприпасов остаётся уже не так много, и если бойцы хотят выжить, им надо срочно отступать к проделанному Василием лазу.
В какой-то момент автомат Шутера всё-таки замолчал.
- Азаров, канистру! – крикнул Рэд. Василий, даже не успев понять, что именно требуется, на автомате ухватил одну из брошенных микроэлектронщиками канистр и протянул командиру. Тот даже не стал отвинчивать крышку, просто рубанул по ней ножом и расплескал содержимое перед собой насколько можно далеко, после чего швырнул опустевший баллон в пухнущую серую массу и потребовал вторую канистру, которая повторила судьбу первой. А следом в воздухе мелькнула зажжённая зажигалка…
Если бы отряд не успел отступить на десяток шагов за то время, что Шутер разливал горючую жидкость, мало бы не показалось никому. Тоннель озарился ярким светом, и на людей дохнуло нестерпимым жаром. Пронзительно заверещали от боли мгновенно вспыхнувшие одним огненным шаром крысы, они беспорядочно заметались во внезапно начавшемся пожаре. Инстинкт самосохранения погнал тех, кто ещё держался на ногах, назад, и там, сталкиваясь с себе подобными, бегущие распространяли огонь дальше. Едва не теряя друг друга в заполнившем пространство дыму и смраде, бойцы чуть ли не на ощупь побежали прочь.
В полной мере адекватно Василий стал воспринимать реальность только тогда, когда место побоища осталось далеко позади, и отряд остановился под тем самым лазом. Азаров, не привыкший к там пробежкам, в изнеможении повалился на пол, чистота которого теперь уже совершенно не волновала. Рядом, тяжело дыша, опустился то ли Влад, то ли Владим, второго брата не было видно. Сергей Романыч опирался о стену, Ильдар и Тигр переводили дух стоя. Заноза стояла, почему-то отвернувшись ото всех.
- Ну Тамерлан, ну Сусанин, - из темноты возник второй Широкин, на плечо которого опирался Шутер. – В какую дыру нас завёл!
- Да думаешь… Он… Знал?.. – спросил Валиев.
- Если знал и завёл, значит, он просто враг, - сплюнул Рэд, пытаясь встать самостоятельно. Не получилось. – Но я так не думаю. Иначе я полный идиот, если доверился.
И тут Василий заметил, что загадочного человека с усилителем зрения нигде нет.
- Товарищи, - сказал Азаров вслух. – А где Тамерлан-то?
Проводника несколько раз позвали, но только гулкое эхо было ответом. Более того, ни один из бойцов не смог припомнить, в какой момент тот исчез. Всё указывало на мрачный факт, что Тамерлан сгинул во время фантасмагорического боя с крысиными полчищами. Возвращаться назад и искать его никто закономерно не пожелал. Товарищи переглянулись в очередной раз и поняли друг друга без слов. Операция была бездарно провалена.
8. Обвал
Шли они уже примерно часа полтора, и по всем расчетам, должны были уже выйти к заводу. Если бы не злополучное нападение крыс, сейчас группа уже освобождала бы пленников в отделении полиции. Но дерзкий план так и остался дерзким планом, израсходовав почти весь боекомплект и скудный запас медикаментов, потеряв канистры и проводника, отряд понуро возвращался обратно. Впереди вместо Рэда шёл Ильдар, командир, серьёзно покусанный и обожженный, двигался в конце колонны, опираясь на Владима. Шли абсолютно молча, говорить никому не хотелось. После напряжённой ночи тянуло в сон, люди позёвывали. «Что будет, что теперь будет, - в который раз думал Азаров, слушая гул воды в трубах и звон отдельных капель из неплотно подогнанных швов. К этим звукам время от времени добавлялось урчание его собственного желудка. – Вернёмся ни с чем, одни потери и травмы. И снова будем противостоять хозяевам. Сколько? Неделю? Месяц? А ведь они могут и потерять терпение. Даже скорее потеряют. Что им стоит пригнать тяжёлую технику, авиацию, расстрелять, разбомбить, засыпать десантом? Современная армия – страшное дело. Даже если встанут все заводы Казани, что наше количество против такого качества? Мы с крысами едва справились, а там будут настоящие головорезы».
- Рэд, куда? – Ильдар остановился перед развилкой и позвал командира. После позорного поражения на режим тишины как-то махнули рукой.
- Налево, - ответил Шутер после десятисекундного раздумья. Это была уже не первая развилка, и с каждым разом израненный командир думал всё дольше, отвечал всё менее уверенно. Похоже, первая часть пути уже успела практически стереться из его памяти. Без Тамерлана приходилось туго: карта сгинула вместе с ним, а навигатор на такой глубине не ловил. Абсолютно одинаковые километры тоннелей тянулись один за одним, и казалось, что люди бродят по замкнутому кругу. Иногда, правда, когда встречались канализационные люки, привычный звуковой фон подземного лабиринта нарушал отдалённый шум утренней улицы просыпающегося города, даже как будто веяло свежим воздухом, но, как назло, все люки оказывались аккурат на проезжей части, и выглянуть означало подвергнуть себя риску получить по лбу бампером.
Вскоре после того, как растворилась в темноте очередная развилка, Валиев вдруг снова остановился.
- Что увидел? – спросил идущий следом Тигр.
- Не увидел, - ответил Ильдар. – Слышите?
Василий прислушался. Издалека, явно с поверхности, доносились приглушённые отрывистые хлопки, перемежавшиеся чередами коротких стуков.
- Стреляют, - заключил Сергей Романыч. – И калибр такой немаленький.
- Тяжёлый пулемёт, кажется, - согласился Тигр. Раздался очередной хлопок, похоже, стреляло ещё кое-что покрупнее.
- Так стрелять в Казани могут только менты, - сказал Шутер. – И только в одном месте. Ну что, товарищи, у меня две новости...
Командир мог не продолжать, ситуация вырисовывалась двойственная. С одной стороны, группа вышла-таки к заводу, но с другой, выходило, что хозяева уже отдали приказ на штурм непокорного предприятия, и бой наверху шёл нешуточный.
- Пойдём дальше, - произнёс Ильдар. – Тут, кажется, люк недалеко. Хоть оглядимся, если повезёт.
- Да нас пришьют сразу же, - подала голос молчавшая дотоле Заноза. Она прятала ото всех своё замотанное бинтами, изуродованное свирепыми крысами лицо.
- Я же сказал – если повезёт, - ответил Валиев и, как ни в чём не бывало, пошёл дальше. – Разберёмся по ходу.
Рэд ничего не сказал по этому поводу, и Ильдар с его молчаливого согласия снова повёл отряд сквозь сырую непроглядную тьму. В этом тоннеле то ли действительно не так воняло, как в предыдущем, то ли нос Азарова просто привык. Неизвестность немного рассеялась, но полегчало от этого несильно, скорее, наоборот. У Василия была привычка в трудные минуты воздевать голову к небу, ища у высших сил защиты и заступничества. Те, правда, редко откликались, но привычка и не думала исчезать, сопровождая хозяина даже здесь, где неба было не увидеть при всём желании. В очерченном светом налобного фонарика круге на потолке Азарова почему-то заинтересовала длинная, похожая на сильную молнию, тёмная тонкая линия. И – удивительное дело – сколько ни шёл Василий, линия изгибалась, разветвлялась, собиралась вновь, утолщалась, утончалась, но никуда не пропадала. Азаров поделился своим наблюдением с Владом. Тот задумался, но вскоре изрёк:
- Это лет семь назад было, я год только как на завод пришёл. Тогда некоторые конвертопланы ещё на жидком топливе летали. И пригнали к нам как-то такой на ремонт. Починить его починили, заправили. Полетел. Я сам видел, как раз проветриться вышел на обед. И вдруг через квартал, на Крымской, как грохнется! Ни с того ни с сего в пике – и упал! Взрыв был сильный, чего ты хочешь, баки-то полные. Такой скандал вышел. Только что из ремонта машина падает на проезжую часть, гробит ещё чуть не десяток легковушек, автобус и грузовик.
- А, вон оно что, - Василий вспомнил эту нашумевшую в своё время историю. Как потом выяснилось, рабочие сделали всё по уму, конвертоплан был совершенно исправен, а в крутое пике его направил лётчик, сведя таким образом счёты с жизнью, которая потеряла всякий смысл после того, как в пожаре погибла вся его семья. На тот свет самоубийца прихватил с собой ещё человек сорок. Между тем Влад продолжал:
- И получается, мы как раз под Крымской примерно сейчас и проходим.
- Под Крымской, говоришь? – вмешался Сергей Романыч.
– Ну да, - невозмутимо продолжал Влад. - Тюбинги, похоже, треснули тогда ещё. Конвертоплан был тяжёлый, КИ-216, что ли. Не волнуйся, не рухнет, сколько лет уже стоит, - прибавил микроэлектронщик, предупреждая очевидный вопрос.
- Может, и осматриваться тогда незачем, а, Рэд? – спросил старик у командира.
- Надо, - отрезал тот. – Надёжнее будет.
В памяти Василия всплыли размытые, снятые на телефон случайного очевидца, кадры падения шестимоторного монстра, которые тогда постоянно крутили по всем каналам и в интернете. Он представил себе, какой силы удар должен был обрушиться на асфальт, чтобы даже на глубине нескольких метров треснули тюбинги. Впрочем, последние могли просто оказаться не лучшего качества. «И почему именно посреди промсектора? – подумал вдруг Азаров, продолжая поглядывать на трещину. – Почему не за городом? Ладно у самого жизнь не задалась, но зачем других убивать?» На этот вопрос по сей день не было точного ответа, общественность сошлась на мысли, что не стоит пытаться понять сумасшедшего, каким только мог и быть несчастный пилот.
И вот снова в этих местах смерть собирала жатву. С каждым шагом стрельба, а теперь было уже несомненно, что это именно стрельба, и довольно активная, становилась всё громче, отчётливее различались голоса различных калибров. Но вместе со звуками пришёл и относительно свежий, по сравнению с подземным, воздух, что явно говорило об отличном чутье Ильдара. Впереди действительно очень скоро обнаружилась шахта канализационного люка. Азаров посмотрел наверх. Было не так глубоко, как во внутреннем дворе завода. Стало понятно, почему ударная волна от падения и взрыва тяжёлой машины повредила тюбинги, хотя, пожалуй, дело было всё-таки в том, что кто-то хорошо погрел руки на прокладке этого участка.
- Тигр, наверх, - без предисловий скомандовал Шутер. Узбек молча повиновался и полез по ступенькам к люку. Правда, сразу поднимать крышку он не стал, а решил для начала лишь немного отодвинуть её в сторону, чтобы убедиться, что выглянуть вообще возможно. Остальные, отступив к границам шахты, напряжённо наблюдали за ним. Похоже, увиденное в узкую щель удовлетворило Тигра, но показываться даже на несколько сантиметров из-под земли он не стал, а достал из сумки что-то наподобие тонкой подзорной трубы. Сложив её пару раз, партизан получил перископ и, приподняв крышку, вывел наверх часть прибора и с полминуты вглядывался в происходящее. Наконец, он спрятал свой прибор и спрыгнул вниз.
- Прямо над нами стоит грузовик. Завод виднеется в конце улицы, - начал Тигр, не дожидаясь расспросов. – Много ментов, уповцы, тяжёлое обмундирование, вооружены серьёзно. БТР один заметил, ехал к заводу, стрелял. В целом идёт наступление.
- А что завод? – спросил Ильдар, и в голосе его проскользнули обеспокоенные нотки.
- Отвечает или нет, я не понял, та сторона сильно задымлена. Может, и горит даже.
Все посмотрели на Шутера. Перед отрядом словно была ещё одна развилка, и в каждой одинаково зловеще клубилась темнота.
- Надо помочь товарищам, - сказал тот, обведя свой маленький отряд вопросительным взглядом. Похоже, в этом рейде его уверенность в себе пострадала даже серьёзнее тела. – Но положение такое, что нам бы кто помог. Есть мысли?
- Ты бы, Рэд, лучше про патроны спросил, - отозвался Сергей Романыч. – У штук семь, не больше.
Впрочем, после подсчёта боеприпасов картина получилась не столь удручающая, как уже успели себе некоторые вообразить. Но даже при таком раскладе просто выскакивать наверх и с ходу вступать в бой, находясь заведомо в окружении, было глупо.
- Бомба, - неожиданно осенило Азарова. – Бомбу же мы не выкинули?
- Далеко пойдёшь, Васян, - похвалил Ильдар. От бомбы, заготовленной для отвлекающего манёвра, Тигр действительно и не думал избавляться, хотя весила она немало. А Валиев продолжил развивать идею: - Можно оставить её под грузовиком, потом отойти подальше и нажать на спуск. Шарахнуть должно сильно, так ведь?
- Обещать, что машину разорвёт в куски, не могу, - ответила Заноза. – Я больше на шум и пламя рассчитывала, чем на убойную силу, когда делала. Но граната есть граната, внутри кузова точно всё будет разворочено. А может, и перевернётся.
- Менты офигеют, - протянул Владим.
- Надо не чтоб офигели, а чтоб подохло их как можно больше, - возразил Ильдар. Только сейчас до Азарова дошла вся странность ситуации, когда бывший полицейский так злобно говорит о своих недавних коллегах. «Хотя кто знает, за что его уволили со Стены, - подумал Василий. – Или он сам оттуда ушёл, потому что… Знал? Знал, что здесь скоро начнётся, и решил, что стоит не на той стороне?» Он вспомнил буревестника, которого весьма талантливо выбил на коже Валеева неизвестный кольщик на тёплом юге. Впрочем, теперь это всё меньше походило на праздное баловство. Скорее на желание выразить себя, свой путь.
- Ильдар прав, - сказал Шутер. – Одного взрыва мало.
- Предлагаю следующее, - начал Сергей Романыч. – Сколько человек может пролезть через люк, поднимаются и как можно быстрее высаживают весь оставшийся у нас боезапас. Если я правильно понял Тигра, уповцев там много, промахнуться будет трудно. Когда они очухаются и начнут отвечать, оставляем бомбу и обратно под землю, а потом взрываем грузовик.
- Здраво, - согласился Тигр.
- А может, без взрыва? – спросил Василий. И пояснил, показав на потолок. – Тут тюбинги треснутые.
- Могут и не выдержать, - поддержал его Влад. – Тогда нам всем хана.
- Если без взрыва, тогда вообще смысл теряется, - возразил Валиев. – Уповцы просто следом рванут за нами, а отстреливаться будет уже нечем. Если так, лучше просто мимо пройти, целее будем.
- От одной гранаты обвала не будет, - добавила Заноза, поглядев на трещины. Но голос её был не таким уверенным, как у Ильдара. В этот момент наверху раздалась очередная очередь и хлопок гранатомётного выстрела, за которыми последовал особенно громкий, хотя и отдалённый взрыв, который сразу поставил в споре жирную точку.
- Там наших братьев убивают, а мы кота за хвост тянем, - жёстким, не терпящим возражений тоном сказал Шутер. – Делаем так, как сказал Сергей Романыч. Ильдар с Тигром лезут наверх, Влад, подашь бомбу. Взорвёте, как только отбежите на безопасное расстояние. Остальные – давайте сюда все патроны и идём дальше до первой развилки.
Бойцы стали охлопывать карманы, опорожнять магазины, передавая разномастные боеприпасы – дротики и патроны - Ильдару и Тигру. Те быстро и умело заряжали свои стволы, делая из трёх полупустых обойм одну, чтобы во время даже не боя – отчаянной вылазки – не тратить драгоценное время на смену рожков. В этот момент Василий, которому нечем было помочь стрелкам, вдруг услышал отдалённый сип. Азаров сначала подумал, что померещилось, но сип повторился, в нём даже будто прозвучало какое-то слово. Сип раздавался со стороны, откуда отряд только что пришёл. Василий повернулся, и слабый лучик налобного фонарика впился в густую до осязаемости тьму тоннеля. Свет, бледный и тонкий, бессильно увяз через десяток метров.
Но сип продолжал звать, кажется, он стал немного ближе. Чутьё подсказывало, что это именно осмысленный зов не просто живого существа, но человека. «Тамерлан?» – шевельнулась в голове Азарова неожиданная догадка. Наносварщик сделал пару шагов в темноту.
- Азаров, ты куда? – окликнул его Владим. Ильдар уже подсаживал забирающегося наверх Тигра.
- Там зовёт кто-то, - Василий мотнул головой в сторону, куда направлялся. – Разве не слышите?
- Не ерунди, кто там может звать? – добавила Заноза. Прежде чем Азаров придумал, что сказать в ответ, загадочный сип раздался вновь. Ошибиться теперь было невозможно, - Хотя иди, проверь!
Источник зова, однако, оказался дальше, чем можно было предположить, всё же эхо довольно существенно усиливало любой звук. За спиной уже бодро и вызывающе застрочили два ствола, наверняка хоть на короткие минуты сея среди наступающих уповцев панику и смятение. Василию пришлось зажечь резак, потому что скудного света фонаря не хватало, он прошёл метров двадцать пять, когда впереди смутно замаячила на полу крупная куча грязного тряпья. Но вскоре наносварщик понял, что никакое это не тряпьё. Перед Азаровым лежал человек, и это он звал на помощь. Видимо, почувствовав приближение помощи, человек с видимым усилием приподнялся, и в глаза Василию сразу бросился громоздкий усилитель зрения на лице.
- Тамерлан! – крикнул он почти с радостью. – Ты?!
- О, Азаров, - так же сипло отозвался человек, кое-как устраиваясь на коленях. – Услышал-таки… А я за вами давно ползу… На слух.
Тут Василий заметил, что переднее стекло усилителя зрения разбито вдребезги.
- Да как же ты… Вдруг… А мы… Как ты спасся? – нашёлся он, наконец, отключил резак и бросился поднимать основательно израненного, судя по всему, Тамерлана. – Мы тебя похоронили!
- Многие меня хоронили, - Азарову показалось, что проводник усмехнулся, хотя на нём просто не было живого места. Рабочий комбинезон и надетая поверх куртка были изгрызены до состояния лохмотьев, на которых прощупывалась характерная корочка спёкшейся крови. Идти самостоятельно он не мог однозначно, зато говорить, явно довольный спасением, не переставал: – А я всех пережил… Тут думал, сожрут… Не сожрали! Да ты только плечо подставь, парень, подержи чуток, я сам.
- Василий, ты где там?! – раздался голос Сергея Романыча.
- Иду! Тут Тамерлан! Тащу! – отозвался Азаров, и повёл вновь чудом обретённого проводника туда, где падал из люка свет. Тут только до него дошло, что ни Ильдар, ни Тигр, скорее всего, так и не узнали, куда он пошёл. А значит…
- ВСЕ ВПЕРЁД! – заорал бывший охранник, спрыгивая вниз, следом на пол тоннеля приземлился партизан. – Сейчас рванёт!
- Там Азаров! – услышал Василий голос одного из микроэлектронщиков.
- Он далеко, не заденет, - ответил Сергей Романыч. – Василий, стой на месте!
Конец фразы потонул в оглушительном взрыве, в десятки раз мощнее самого сильного грома, словно сверху ударил исполинский молот. Полимерные своды содрогнулись, струя пламени, осветив тоннель, швырнула вниз осколки крышки люка и разлилась раскалённым облаком, ударившись об пол. В этом свете Азаров на мгновение увидел товарищей, стоящих по другую сторону канализационной шахты: они замерли в разных позах, но лица были искажены в единой маске шока и трепета перед явлением, которое они сами же и сотворили, но которое, кажется, превзошло все ожидания. Уму было непостижимо, как собранная буквально на коленке бомба могла произвести такой эффект.
Но это было ещё только начало, драма разыгрывалась дальше и очень стремительно. Не успел Василий отойти от первого потрясения и снова начать слышать что-то, кроме звона в ушах, как потолок тоннеля вдруг стал быстро проседать вниз, просыпая грунт и мелкие осколки тюбинга: давняя авиакатастрофа не прошла для него даром. Для мысли не оставалось ни места, ни времени, звериный инстинкт выживания рванул Азарова вперёд, к товарищам, наперерез падающей массе, но вдруг он ощутил, что с силой дёрнули обратно. На место, куда наносварщик хотел ступить, сверзился здоровенный обломок, рядом падали ещё и ещё… Кажется, что-то кричали Василию бойцы, натужно хрипел Тамерлан, оттягивая Азарова назад.
Время деформировалось вместе с треснувшим тюбингом, что рушился под массой сдвинутой взрывом земной толщи. Василий не понял, насколько быстро всё случилось, резко поднялась густая пылевая завеса, из моментально переломанных труб с едва различимым за грохотом и скрежетом рушащихся сводов плеском хлынули в тоннель потоки воды. Увлекаемый Тамерланом, Азаров сделал ещё пару шагов назад, поскользнулся в неизвестно когда успевшей образоваться полужидкой грязи и бессильным мешком плюхнулся на пол, судя по всему, вместе с пытавшимся спасти его чуть живым проводником.
В какой-то момент смесь из кусков грунта и битого полимера перестала двигаться, застыв наконец массивной бесформенной кучей тёмных обломков, начисто перегородившей тоннель. Василий чувствовал, что сидит в порядочных размеров мутной луже, явно натёкшей из искорёженного водопровода. Вода, однако, кажется, уже не поступала, похоже, трубы в итоге оказались более-менее надёжно завалены. Всё это безобразие освещалось тусклым лучиком упрямо, но воспалённо, словно глаза самого наносварщика, горевшего налобного фонарика. Противный звон в ушах-таки окончательно стих, и восстановившийся слух немедленно начал разведку сложившейся ситуации. Стрельба наверху то ли прекратилась, то ли стала значительно тише, а может, Василий просто немного оглох. С противоположной стороны завала, кажется, никто не звал, только вода плескалась вокруг да тихо журчала где-то в недрах обрушившегося месива.
Нервная система доложила, что сам Азаров, на удивление цел, разве что схлопотал пару царапин и основательно испачкался в земляной пыли. Первым желанием было вскочить и как можно скорее начать откапываться, рыть ногтями и зубами, но на плечо уже готового сорваться парня легла крепкая рука:
- Успокойся. Всё равно не пробиться, - прозвучал рядом голос Тамерлана. Всё такой же сиплый, он действительно немного остудил пыл Василия. Азаров снова сел. Внезапно выросший между ним и остальной группой завал казался чем-то сродни древнему могильному кургану, воображение услужливо нарисовало мысленному взору образы погребённых под обломками, изувеченных товарищей, чьи рты так и остались открытыми в последнем предсмертном вопле. Но если они и живы, Василий от них отрезан наглухо. И от отряда, и от родного завода, что стал крепостью под осадой. Один в бескрайнем тёмном лабиринте, где в любой момент можно напороться на голодных бешеных крыс или что-то ещё более страшное. На Тамерлана Азаров даже не надеялся, проводник был бы для него теперь скорее балластом, чем спасением.
- У тебя это… - продолжил тот после паузы. – Вода есть?
Василий плохо слушающимися руками нащупал на поясе опустошённую на четверть за время пути пластиковую фляжку и дал Тамерлану напиться. Проводник вцепился в относительно чистую синюю бутылочку тем, что осталось от кистей, и начал жадно пить. Сознание того, что кому-то он, Василий, ещё может помочь, притупило чувство собственной обречённости. Рассудок мало-помалу брал верх над тяжёлыми эмоциями.
- Ты, Азаров, помирать не торопись, - утолив мучительную жажду, израненный проводник, словно читающий мысли своего незадачливого благодетеля, уже не так сипел при разговоре, он даже смог присесть. Фляжка стала ровно вдвое легче. – Лечь, сложить лапки и уйти на дно – это вообще, знаешь, проще всего. Если бы я повёл себя как ты, думаешь, сидел бы тут? Чёрта с два! Я ничего не вижу, кроме размытых пятен, но на пятна, на слух, я пополз за вами, понимаешь, пополз?!.. А ты… Погляди, всё на месте, а уже гроб себе колотишь.
- Ну а что, что делать? Что?! – голос Василия прозвучал на последнем слове неожиданно истерично даже для него самого.
- Успокойся, кому сказал. На нашем заводе Казань клином не сходится. Надо добраться до электротехнического… - он закашлялся. – Там тоже восстание, тоже охрану и манагеров разогнали ко всем чертям. Там примут, помогут. У меня есть карта, не заблудишься, если жить хочешь.
Василий почти взбодрился, но поскольку говорил проводник почему-то только о самом Азарове, тут же возник закономерный вопрос:
- Постой, Тамерлан, а ты? Как ты тут? Я тебя не брошу! – как-то сразу нашлись силы на то, чтобы подняться и выпрямиться.
- Не корчи героя, Азаров. Со мной на плечах далеко не уйдёшь, а один я не пропаду. Скоро наверху всё уляжется, начнут откапывать, найдут меня. Скажу, что трубопроводчик. Крысы меня так попортили, что тату-код уже ни о чём ни скажет, - Тамерлан показал превратившуюся в нечто страшное руку. – Да и комбез теперь такое решето, что без бутылки и не поймёшь, кто я такой был. Отправят в какую-никакую больницу, пока суд да дело, утеку, не в первый раз.
На какое-то время воцарилось молчание. Два человека сидели на полу обвалившегося тоннеля, не обращая никакого внимания на грязную лужу, вода в которой всё-таки понемногу прибывала. И словно последний привет такого близкого и при этом далёкого мира наверху продолжал, несмотря ни на что, гореть фонарик Василия. Вот уже второй раз за сегодняшний судьба своенравно перемешивала, путала все разложенные людьми в аккуратный пасьянс карты. Ещё несколько часов назад Азаров морально готовился к первой в своей жизни настоящей боевой операции, потом боялся, что весь отряд заблудится и где-нибудь в этих тёмных лабиринтах сгинет, и вот теперь прикидывает, как бы добраться до предприятия, работники которого пару дней назад спасли ему и многим его товарищам жизнь. Василий ещё раз посмотрел на Тамерлана. Как жизнь не просто теплилась, а ещё и была готова за себя побороться, в этом изувеченном теле, наносварщик, глядя на изодранный комбинезон и разбитый усилитель зрения на уже немолодом лице, понять не мог, но проникся искренним уважением к этому загадочному человеку, которого не знал, не узнал да и вряд ли теперь когда-нибудь узнает. Наконец, Азаров решился:
- Так как, говоришь, мне пройти к электротехническому?
9. Один во мгле
Азаров никогда не носил на руке часов, даже не думал о том, чтобы купить, но сейчас дорого бы дал и за самые паршивые – лишь бы они хоть как-то отсчитывали секунды, лишь бы можно было измерить хоть что-то в бесконечной темноте тоннелей. Василий давно сбился со счёта шагов, поэтому сказать хоть что-то о пройденном расстоянии не мог. Он помнил только, что случилось это прискорбное событие где-то возле первой тысячи. Может, до, а может, и после, сейчас было уже не разобраться. Ноги жителя промсектора, избалованные метро и лифтом, не привыкшие к долгим пешим переходам, жалобно ныли, просили передохнуть. Человек слушался, отдыхал, но с каждым разом подниматься становилось всё сложнее: приученный к кормёжкам по расписанию, организм не рассчитал ресурсы и постепенно выбивался из сил. Вместе с Азаровым слабел свет налобного фонарика, что тоже не добавляло оптимизма, правда, позволяло в известной мере судить о времени в пути. Аккумулятор был заряжен перед дорогой, и по идее хватить его должно было часов на пять. Три из них прошли с момента спуска в чрево подземной Казани до обвала, и по всему выходило, что миновало ещё полтора. Или час.
Лазерный резак, который, искупавшись в луже, приказал долго жить, унылой бесполезной игрушкой болтался на поясе. Ремни наносварочного аппарата натёрли плечи и тянули вниз, но бросить его Азаров почему-то не решался. Слишком много дней в этой жизни он проходил с ним, слишком многое связывало наносварщика и его инструментом, который, по большому счёту, был ещё вполне исправен, а значит, жив. Словно раненного друга, упрямо тащил Василий его на себе. Ведь на электротехническом заводе точно подсказали бы, как починить резак и вернуть аппарату его всесилие в деле локального разрушения и созидания. «Бы, - подумал Азаров. – Вся штука в этом самом «бы». Не вовремя тебя замкнуло, ох, не вовремя. Тут пути-то было, если двери срезать...» Но срезать двери было нечем, так что пришлось идти в обход, а обход закономерно был в несколько раз длиннее и запутаннее. Как и прежде, попадались канализационные люки, и, казалось бы, ничего не стоило не просто осмотреться, но и вылезти наверх, вдохнуть относительно свежего воздуха, пойти по освещённой весенним солнцем улице. Перспектива была столь же соблазнительная, сколь и опасная. Василий отдавал себе отчёт, что даже если ему и удастся найти люк, выходящий не на проезжую часть, что было, по большому счёту, не так сложно, то первый же полицейский патруль с удовольствием загребёт человека в форменном комбинезоне мятежного авиазавода. Иллюзий на предмет возможности избежать встречи с патрулём Азаров не питал: мэрия, введя в Казани чрезвычайное положение, мобилизовала все имеющие силы на борьбу с наступающим на столицу Татарстана хаосом народного бунта. Вообще говоря, ему было в новинку, что власть, до зубов вооружённая, боится их, рабочих, причём боится всерьёз. И, похоже, втайне боялась всегда. Потому и окружила видеокамерами, потому расставила сети цензуры, пометила каждого тату-кодом и всё равно не была спокойна.
«Ну вот как, как вся эта система проглядела ИСТ? – размышлял Василий, останавливаясь у развилки и сверяясь с картой, напечатанной на куске непромокаемой синтетической бумаги. Вычерченная схема, как уже убедился Азаров, имела свойство светиться в темноте. Он слыхал, что именно такими снабжают трубопроводчиков. Схема утверждала, что ответвлений здесь должно быть три, но их было два. – Чёрт, похоже, заплутал… Как вышло так, что это движение смогло незаметно вырасти в подполье до такой степени, что теперь крушит целые государства? Америка, Германия, Халифат, мы… Это ведь ещё только начало. Маховик запущен. По-прежнему уже не будет, кто бы сейчас не победил». Немного повертев схему в руках, он решил идти прямо. Назад возвращаться не захотел, потому что, кто знает, на каком перекрёстке он ошибся. При всей плачевности положения, когда наверху закованные в полимерную броню ударные полицейские отряды штурмовали заводы, по улицам промсектора рассекала тяжёлая техника, а сам Азаров, голодный, усталый, грязный топал сквозь черноту в полную неизвестность, он ни за что не хотел бы вернуть всё на круги своя. Только если забыть, какими жадными, жестокими, себялюбивыми оказались те, кого с трепетом называли хозяевами, в чьи добрые намерения верили безоговорочно.
«Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя твое, да приидет Царствие твое, да будет воля твоя…- сбиваясь, забормотал Василий то ли вслух, то ли про себя, вновь вздымая слипающиеся глаза к потолку. И вдруг неожиданно заорал, распугав эхом духов тишины: - Это, значит, твоя воля, да?! Чтобы нас безоружных избивали просто за то, что не хотим молчать?! Это твоё царствие, когда нас за рабочий скот держат?! Чтобы я сдох в этом проклятом тоннеле? Да пошёл ты! – не зная, куда девать внезапно и, казалось бы, беспричинно накатившую злобу, Азаров рванул на груди крестик. Но тут же испытал острую боль в шее: цепочка держалась крепко. Боль немного остудила его ненависть. Василий подумал, что кусочек металла, пожалуй, ни в чём не виноват. Он прислонился к стене тоннеля и в ещё более ослабевшем свете фонарика стал разглядывать распятие, словно видел его впервые. Крошечный Христос замер в неизбывном вечном страдании. Азаров не читал Библию, но помнил, как в детстве бабушка рассказывала ему, что Иисус изгонял торговцев из храма и вообще учил равенству и братству, то есть, живи он сейчас, наверняка пошёл бы в ИСТ, если бы не возглавил его, в то время как старый бородатый Патриарх по телевизору призывал покориться воле хозяев, а строптивым сулил анафему.
Василий спрятал крестик. В горле пересохло. Он взял фляжку, откупорил и жадно присосался к отдающему гнильцой горлышку – какая-то местная дрянь уже успела на него осесть. Фляжка была уже очень лёгкой, всё-таки, хорошо приложился Тамерлан. Странное дело, но за проводника Азаров теперь был уже более-менее спокоен, сомнения в его хитрости и находчивости разлетелись как дым. Может быть, потому что собственная судьба сейчас была куда важнее. Здесь тоннель довольно круто поворачивал, Василий привалился к стене, постоял некоторое время – пять минут, десять или целый час - и собрался идти дальше. Плевать, что сбился, все тоннели куда-нибудь вели.
Но не успел он сделать и шага, как прямо перед ним в маленьком кружочке света возникла огромная отвратительная крыса размером с кота. Перед глазами живо встали недавние ужасающие картины полчищ свирепых грызунов, и страх на пару мгновений всё же сковал Азарова, хотя, объективно, один на один он бы мог её одолеть. Да и крыса, судя по всему, не собиралась нападать, скорее, это её напугал неожиданно встреченный в этом царстве тьмы свет.
Не успел Василий вполне оценить ситуацию, как она моментально переменилась: раздался тихий щелчок, и крыса, издав невнятный звук, повалилась на бок замертво. На мохнатой голове расплывалось бурое пятно. Вот это было уже по-настоящему жутко. Кто-то охотился на крыс в этих тоннелях, и встречаться с этим кем-то категорически не хотелось. Можно было погасить фонарь и надеяться, что загадочный охотник заберёт добычу и уйдёт восвояси, не заметив Азарова в темноте. «Но ведь это же человек, - подумал Василий, разглядывая мёртвую зверюгу. – Раз стрелял, точно человек. А раз человек, - он оторвался от стены. – Договоримся!» С этими мыслями он резко сделал широкий шаг к повороту, и тут же его привыкшие к сумраку глаза ослепил яркий электрический свет, и в грудь уткнулась некая тонкая трубка.
- Ты кто? Прочь с дороги! – раздался звонкий женский голос. Азаров мучительно пытался проморгаться. Перед ним стояла, уверенно направив ему в грудь старое пневматическое ружьё, невысокая девушка в грязной спецовке, которых уже лет десять точно не носили ни на одном предприятии, и с фонарём на лбу. С худого лица смотрели очерченные мешками большие, без тени страха, глаза неопределённого цвета. Василий вначале полагался на импровизацию, но при виде такого противника нужные слова застряли в горле. – Ты оглох? Это моя крыса!
- А, ну, как это, конечно, - язык отказался служить, зато ноги сами по себе сделали пару шагов назад. – Бери, если твоя.
Охотница, не спуская с Василия пристального взгляда, подошла к убитой крысе, без какого-либо отвращения, словно так и надо было, запустила руку в грязный свалявшийся мех на шее, видимо, щупая пульс. На голове у девушки была выцветшая кепка, повёрнутая козырьком назад, длинные волосы собраны в пучок. Убедившись, что добыча испустила дух, она слегка улыбнулась и извлекла на свет некогда белый мешок из синтетических волокон.
- Помочь? – предложил Азаров, сообразив, что девушка собирается засунуть в мешок, не совсем, правда, понятно, зачем, крысу. Получив кивок, наносварщик, стараясь, чтобы брезгливость не очень была видна на его лице, поднял крысу за хвост и не опустил – выкинул в подставленный мешок.
- Ты не местный, - заключила охотница, завязывая горловину мешка.
- Я вообще с авиастроительного, - ответил Василий. Похоже, попытка скрыть брезгливость оказалась не слишком удачный, либо собеседница обратила-таки внимание на комбинезон.
- Рабочий? – она закинула мешок за плечо.
- Да.
- А тут что забыл?
- Заблудился. Не знаешь, как к электротехническому заводу пройти? – вдруг шевельнулась у Азарова надежда.
- Никак. Это тебе обратно в промсектор надо, - девушка явно собиралась уходить.
- Постой, как так – обратно в промсектор? Где я?
- Скажем так, - она обернулась и, как показалось Василию, в лице её появилось лукавство. – Не у себя дома, - осознав, что Азаров всё так же хлопает глазами, ничего не понимая, девушка сказала в лоб: - Ты за пределами Казанской кольцевой.
Это был шок. Внутри Василия что-то сломалось и звучно упало далеко вниз. Казанская кольцевая автодорога служила естественной границей промсектора, всё, что было за ней, формально не было частью города. Там были только трущобы, старинные свалки, где, по слухам, обитали выпавшие из жизни люди, волей хозяев или по собственной глупости потерявшие всё.
В планы охотницы явно не входило задерживаться и уж тем более длительно беседовать с мучительно осознающим внезапно открывшуюся ситуацию незнакомцем. Она закинула мешок с крысой на плечо, на другое повесила винтовку и быстрым уверенным шагом пошла куда-то по тоннелю. Перспектива вновь остаться в темноте и одиночестве абсолютно не грела Азарова.
- Постой, постой, - кинулся он следом. Та и не подумала обернуться. Василий поднажал и вскоре нагнал девушку. – Как же мне обратно, может, посоветуешь? У меня даже карта есть, я просто сбился… Не знаю где.
Он протянул девушке карту. Цепкие пальцы в чёрных рабочих перчатках быстро схватили кусочек синтетической бумаги. На лице охотницы на несколько секунд возникла заинтересованность, подобный материал, видимо, был ей в новинку. В груди Василия затеплилась надежда.
- Нет, - вдруг огорошила спутница и протянула карту обратно. – Никак. Я по картам не умею.
- И что, совсем-совсем ничего? – ухватился за соломинку Азаров.
- Могу объяснить дорогу обратно в промсектор. Там сориентируешься. Но только объяснить, не показать.
«Не дойду ведь, - подумал Василий. – Опять собьюсь, ещё хуже будет». Он посмотрел на девушку. Луч фонаря бросал на её испачканное лицо причудливые тени, профиль был далёк от правильности эталонов с глянцевых страниц, но какое это имело значение перед тем фактом, что Василий её вообще здесь встретил, и она не пристрелила его по ошибке. По всему выходила, что эта охотница на крыс из безработных, так что судьба её добычи просматривалась довольно чётко. От одной мысли об этом у Азарова рвотный ком подкатил к горлу, но в желудке было точно так же пусто и холодно, как в этом тоннеле, так что ком, не набрав массу, благополучно укатился обратно.
- Тогда хоть наверх выведи, - попросил он после некоторой паузы.
- А дальше – сам? – девушка недоверчиво вскинула бровки. – Из нашего гетто – сам?
- Гетто?
- Здесь тебе не тут. Не промсектор. Здесь за кусок металла порежут. А с твоим агрегатом вообще пиши пропало.
- Ну и что ж мне тогда делать? – спросил Василий. Он категорически отказывался верить, что выхода нет, особенно теперь, когда мрак неизвестности рассеялся, пусть и обнаружив за собой довольно безрадостную картину.
- Надо подумать, - в голосе охотницы снова проскользнули лукавые нотки. В полном молчании прошло несколько томительных минут. Азаров заметил, что стены здесь прямо-таки замшелые, а гул воды в трубах гораздо тише, чем в городе. Похоже, водопровод тут работал из рук вон. Наконец, девушка вновь заговорила: - Как тебя, говоришь, зовут?
- Азаров. Василий. Можно Вася, - спохватился наносварщик. «Надо было с этого и начинать», - подумал он.
- Так вот, Вася, - девушка внезапно остановилась, резко развернулась к Азарову и пристально посмотрела на него. – Давай договоримся. Я живу здесь недалеко. Могу тебя не только вывести, но и накормить и дать проспаться. Но просто так я этого не сделаю, - с этими словами она сняла с плеча винтовку и выразительно ткнула дулом в ремень наносварочного аппарата. Цена, мягко говоря, кусалась. Аппарат хоть и тяготил своим порядочным весом, но за годы работы стал уже почти родным. С другой стороны, чего стоил жалкий прибор, когда речь шла о жизни?
- Ты поможешь мне вернуться в промсектор, - неожиданно безапелляционно даже для себя заявил он. – Тогда заберёшь.
- А если нет? Если не захочу? – Василий ощутил горлом холодный влажный металл винтовки.
- Тогда потащишь его на себе, - наносварщик не был знатоком женской психологии, но такие намёки понимал безошибочно. – А он жутко тяжёлый, уж поверь.
- Наверное, да, - винтовка вновь перекочевала на облачённое в заношенную спецовку плечо. – Не хочу таскать тяжёлое. Пойдём, только не отставай.
И охотница пошла ещё быстрее. Василий вздохнул, окончательно опорожнил фляжку, дабы подкрепить организм для последнего рывка хоть чем-то и поспешил следом.
- А как тебя звать? – спросил он, вновь догнав девушку.
- Тебе зачем? – ответила та, не оборачиваясь. – Я в тоннелях не знакомлюсь.
- Ну если ты всегда пускаешь в дом незнакомых мужиков…
- Гузель, - раздражённо оборвала она Азарова. Тот прикусил язык. В конце концов, хозяйкой положения всё же была Гузель, а шутил Василий не так хорошо. Темп у них был разный, девушка перебирала ногами быстрее, но у наносварщика был шире шаг. Усталость будто бы отступила, но точно ненадолго и недалеко. Налобный фонарик Азарова мигнул на прощание и погас. Теперь только лучик света, выбивавшийся изо лба провожатой, вёл их обоих в тёмном подземном царстве, к выходу в пусть и не самый благополучный мир, зато солнечный и просторный.
Они миновали пару развилок, повеяло знакомой по встречавшимся до этого люкам свежестью ветра с поверхности, Василий воспрянул духом, и не напрасно. За очередным поворотом Гузель остановилась у насквозь проржавевшей лестницы, над которой Азаров с облегчением увидел уходящую наверх канализационную шахту. Сверху доносился такой приятный после часов в безмолвном тоннеле городской шум, в котором, однако, что-то было непривычно. Василий прислушался и понял: практически не было слышно звуков проезжающего транспорта, в основном стоял людской гомон.
- Прежде чем мы поднимемся, - Гузель поправила свой скарб и убедилась, что ничто не свалится вниз в самый неподходящий момент. – Пройти нам всего ничего, но есть правила. Во-первых, лишний раз рта не открывать, во-вторых, не отставать. В третьих, делай всё, как я скажу, иначе я тебя не знаю. Усёк? – Азаров молча кивнул, и девушка проворно стала карабкаться наверх. Памятуя о втором правиле, Василий полез следом. Лестница шаталась, да и на ощупь была ненамного приятнее, чем та, по которой он спустился всего-то этой ночью, а казалось – вечность назад. Но эти часы притупили его чувство отвращения, и Азаров старался двигаться настолько энергично, насколько это было возможно.
Штаны у Гузель были мешковатые, видимо, некогда спортивные, так что оценить её фигуру с данного, наиболее выгодного в любой другой ситуации ракурса, было затруднительно, но судя по лицу, от лишнего веса она явно не страдала, скорее наоборот. «Да и откуда, - подумалось Василию. – Если крыс едят».
10. Лишние люди
Едва показавшись из люка на свет, Азаров ненадолго ослеп от него. Нормальный, вольный ветер, а не унылый и сырой подземный сквозняк, несущий тухлые запахи тоннелей, растрепал его волосы. «Каску потерял, - подумал наносварщик. – Где, интересно?» Но на самом деле было далеко не интересно, Василий с наслаждением вдохнул относительно свежий воздух поверхности. Томительные скитания по кишечнику большого города наконец-то кончились.
- Не отставай! – вернула Азарова к реальности Гузель. При дневном свете она оказалась немного смуглой, но симпатичной. Василий сначала подумал, что охотница на крыс каким-то непостижимым образом вывела его в Чернобыль тридцатилетней давности, каким наносварщик видел его в старых фильмах. Но это была окраина его родной Казани: глухая, забытая, давно списанная со счётов, стёртая с карт.
Вылезли они из люка на покрытом жухлой прошлогодней травой газоне, что плавно переходил с одной стороны в покрытый густой сетью трещин тротуар из старинного асфальта с крупными камушкам, с другой – в находящуюся в ещё более удручающем состоянии проезжую часть. Улица была довольно пустынна, по обеим сторонам её высились ряды посеревших от времени панельных девятиэтажек, явно построенных ещё в прошлом веке. Каким тёмным чудом бетонные развалины, давно ликвидированные в промсекторе, вообще держались, Азаров решительно не понимал. Взирающие пустыми глазницами окон, впечатление они производили нежилое. Довершал картину покосившийся старинный рекламный щит с выцветшими обрывками плаката канувшей, видимо, в небытие фирмы. «Готовые обеды «Поливита» - для тех, кто ценит своё время!» - с трудом прочёл наносварщик некогда яркую надпись.
Долго разглядывать весь этот архитектурный антиквариат Гузель Василию не позволила. Она чуть ли не бегом, часто поглядывая на спутника, словно бы опасаясь, как бы его вместе с дорогим аппаратом не увели, пошла по тротуару к угловому дому. «Ну вот куда она так ломится?» - находившийся Азаров с трудом держал темп, и только страх потерять единственную путеводную ниточку в этом чужом месте немного подбадривал его. Попадавшиеся навстречу люди в корне отличались он обитателей промсектора. Рабочие в форменных комбинезонах или дешёвых куртках, не слишком упитанные, вечно слегка или не слегка испачканные, на фоне местных прохожих показались бы чистыми, зажиточными и благополучными. Беспощадное время словно окатило этот район растворителем, что начисто уничтожил все краски до единой. Одно лишь небо чудом сохранило несколько крупных голубых пятен. Гузель в своей спецовке просто терялась среди одинаково тусклых, грязных, изношенных, давно вышедших из моды одежд, угрюмых серых лиц с погасшими глазами и опавшими щеками. Но от Василия не ускользнуло, что, стоило любому из взглядов зацепиться за висящий у него на плечах наносварочный аппарат, как в глазах встречного на мгновение вспыхивали огоньки жадности и зависти, он был готов поклясться, что несколько раз даже заметил, как дёргались, судорожно сгибаясь в загребающем движении, пальцы прохожих. Но, похоже, Азаров выглядел слишком крепким, чтобы кто-то всерьёз задумался о том, чтобы его ограбить прямо здесь и сейчас, да и винтовка, пусть и пневматическая, на плече спутницы тоже не располагала к подобным действиям. Охотница, между тем, молчала и лишь иногда кое с кем небрежно здоровалась. Она была дома.
Идти пришлось недолго. Перейдя через дорогу, они с Гузель оказались у подъезда одной из девятиэтажек. Василий судорожно сглотнул, представив, что в эту держащуюся на честном слове давно почивших архитекторов бетонную коробку ему придётся войти, где, кажется, и чихнуть-то было страшно, чтобы на голову что-нибудь не упало. Лежащее прямо поперёк входа отдающее перегаром туловище неопределённого пола и возраста в лохмотьях да следы большого пожара в окнах верхних этажей довершали депрессивное впечатление от этого так называемого дома.
- Ты здесь живёшь? – для верности спросил он у всё так же не сбавляющей скорости девушки.
- Тут выбор небогатый, - ответила она, как ни в чём не бывало перешагивая забывшегося в глубоком алкогольном сне человека. И добавила чуть тише. – Опять в умат, достал уже. Ненавижу.
- А кто он такой? Твой сосед? – поинтересовался Василий, переступая безмолвное туловище следом.
- Когда-то был двоюродный брат, - угрюмо сказала девушка, поднимаясь на следующий этаж по лестнице, у которой напрочь отсутствовали перила. – Был.
Откуда-то сверху донёсся надрывный детский плач. Стены подъезда, как и ожидал наносварщик, были покрыты практически полностью облупившейся синей краской и густо исписаны ругательствами и похабными рисунками, вероятно, не одного поколения местных жителей. На этом неприглядном, но довольно любопытном для изучения фоне выделялись торчащие в стене на разном уровне крюки. Одни были толстыми, крупными, другие, напротив, очень небольшими. Всё указывало на то, что некогда это были крепления для неких коммуникаций, проводов, кабелей, труб, но теперь от всего вышеперечисленного, а кое-где и от крюков тоже, остались одни воспоминания да дыры в стенах. Двери в квартиры отсутствовали начисто, открывая взору опустошённые комнаты с ободранными обоями, напоминающие сгнившие декорации к фильму о нулевых.
- А куда всё делось? - наносварщик понял, что лучше сменить тему.
- Что – всё?
- Я мог понять разорение квартир. Но перила-то зачем спилили?
- Металл, - коротко бросила охотница. – У нас давно уже не город, у нас свалка, где каждый побирается чем может. А за металл дают еду, батарейки…
- Кто даёт?
- Хозяева.
«И здесь хозяева! – подумал Азаров. – Выходит, не такие уж эти безработные и безработные. Тоже кому-то служат, собирают железки, сдают. Чем не работа? Только зарплаты хуже и тату-кодов нет». Второй этаж оказался чуть более приветливым, чем первый. По крайней мере, здесь хотя бы две квартиры могли похвастаться входными дверями, из-за одной из которых вновь раздался всё тот же плач. Плач отчаянный, неуёмный, какой обычно бывает у маленьких детей. Азаров испытал внутреннее облегчение, когда Гузель остановилась у другой двери. Очень хотелось выспаться, а истошно ревущий не иначе как от голода ребёнок прямо над ухом вряд ли бы сделал сон крепче.
- Предупреждаю, чтобы ты не воображал себе, - девушка стала рыться в карманах, видимо, в поисках ключа. – Я с матерью живу.
Василий только утвердительно промычал в ответ. Последний факт не особо менял положение дел. Если уж Гузель привела его в свой дом, значит, точно знала, как объяснит маме появление на пороге незнакомого грязного парня с наносварочным аппаратом за плечами. Азаров вообще стал ощущать, что чем дальше, тем более ему безразлична собственная судьба, только бы дали поесть и отдохнуть.
Охотница, тем временем, нашла наконец в недрах своей спецовки самый что ни есть натуральный железный ключ, который даже ещё блестел. Раздался непривычный, знакомый только по фильмам звук примитивного механического замка, и дверь в квартиру без номера, громко пожаловавшись на отсутствие смазки, отворилась.
- Вернулась, кызым? – раздался из глубины комнат слегка простуженный женский голос. – Как охота?
- Нормально, эни, - ответила Гузель, разуваясь. – Будем с мясом.
Василий осматривался. Прихожая, куда он попал, через три метра раскрывалась в довольно просторный зал, направо уходил проход ещё в одну комнату. Желтоватые обои в этой квартире были такие же облезлые, как и в пустых этажом ниже, но на устланных заплатанным линолеумом полах лежали какие-никакие коврики. Определённая, хотя и скудная, мебелировка тоже имела место быть, а большое окно в зале не только было застеклено, но и даже обрамлено занавесками. Беднота обстановки не вселяла тоски, потому что на всём лежала печать порядка и ухоженности, пожалуй, комната самого Азарова была ненамного уютнее, и уж тем более квартира охотницы выигрывала в размере.
- А этого дармоеда ты зачем привела? – в проходе в зал возникла среднего роста немолодая женщина, чем-то напоминающая слегка поправившуюся Гузель, очевидно, это и была её мать. Такая же смуглая, с таким же своеобразным лицом, одета она была в бесформенные синеватые штаны и некогда белую кофту. Тёмные волосы точно так же как у дочери были собраны в пучок, разве что немного более жидкий. – Кто ты такой?
- Это Вася Азаров, он сварщик из промсектора, - ответила Гузель, прежде чем Азаров нашёлся, что сказать в ответ на столь негостеприимное приветствие. – Он заблудился.
- У нас не ночлежка, - строго сказала мать, изучающее-неприязненно глядя на пришельца, после чего, не меняя тона, прибавила что-то по-татарски. Окончательно опешивший от потока слов на языке, уроки которого всегда добросовестно прогуливал в школе, Василий нерешительно шагнул назад. Но Гузель, не моргнув глазом, тоже заговорила на татарском, и следующие минуты полторы Азаров мог лишь молча слушать эту беседу, изредка ловя знакомые, как правило, самые элементарные слова, да непереводимые понятия, из чего явственно выходило, что диалог шёл именно о нём, и дочь убеждала мать не выгонять наносварщика, толкуя ей про условия заключённой сделки. Та, судя по выражению лица, с которого исчезло недоверие, и меняющейся интонации, понемногу входила в положение.
- Ну, Василий, так и быть, - сказала она наконец. – Проходи, снимай свой прибор. Сутки-другие можешь пожить. Только не борзей.
- Спасибо, - произнёс Василий. – А…
- Фарида Камиловна, - угадала его вопрос хозяйка и добавила, обращаясь к Гузель: - Перекусите быстренько, там ещё контейнеры остались, и начинай крысу разделывать, а то потом протухнет. Я шью, - с этими словами она удалилась.
- Что встал, есть не хочешь? – Гузель уже успела снять и повесить на вешалку свою кепку и спецовку и остаться в сером свитере с пышным воротником и остатками какого-то рисунка на груди. – Только умойся. Хорошо умойся.
Василий с готовностью скинул ботинки и, на ходу снимая с плеч наносварочный аппарат, прошёл. Снимал с чётким осознанием того, что больше, скорее всего, его уже не наденет, но еда, сон и возвращение к своим были дороже. На стене весьма кстати нашлось небольшое зеркало, в котором отразилось, стоило Азарову взглянуть в него, его собственное словно ещё более похудевшее, серое от пыли лицо, на котором ярко выделялись только красные от недосыпа глаза. Комбинезон теперь тоже больше походил на одежду обитателей этих заброшенных кварталов, чем на форму работника одного из крупнейших городских предприятий. Желание смыть с себя эту грязь, а заодно и усталость последних суток, немедленно окрепло, организм настойчиво потребовал внутреннего и внешнего применения к себе чистой воды.
Через полчаса Азаров, посвежевший после умывания из ведра, сыто выдохнув, откинулся на табуретке назад и привалился к стенке. Только что он умял полтора контейнера безвкусной кашицы и запил их кружкой странного, но приятного отвара. Конечно, заводские обеды дали бы этой трапезе хорошую фору, контейнеры, кажется, были дешевле и хуже тех, которыми обычно кормили рабочих, а может, ещё и просроченными, но имели то неоспоримое преимущество, что стояли перед Василием здесь и сейчас. В этом доме, видимо, было принято есть гораздо меньше, сама Гузель удовольствовалась половиной порции и теперь равнодушно разделывала зверушку, что свела её с Азаровым.
- Великолепно, - изрёк довольный наносварщик, утирая губы тыльной стороной ладони. И, спохватившись, спросил: - Я вас не сильно объел?
- Мы бы с мамой дважды пообедали, - то ли в шутку, то ли всерьёз ответила девушка.
- Да он, поди, привык в промсекторе хорошо есть, вот и уплетает, - на кухню вошла Фарида Камиловна. Удовлетворённо поглядев на кусочки мяса, в которых было уже не признать крупного грызуна, она поинтересовалась у Азарова: - Как тебя сюда занесло? Чего в тоннелях забыл?
- Он из мятежников, - вновь ответила за Василия Гузель.
- Наш отряд шёл по тоннелям, - подхватил тот. Много рассказывать не хотелось, тянуло в сон. – Вдруг обвал. Я немного отстал, так меня от моих и отрезало. Потом стал искать выход, заблудился… И вот я здесь.
- И что вам тихо не сиделось, - Фарида Камиловна села напротив. – У каждого тёплая комната, работа, пайки. Знай себе, вкалывай, ни о чём не думай. А у нас? На свалке рождаемся, на свалке живём, на свалке умираем, всю жизнь подбираем разный хлам и тащим хозяевам, чтобы ещё день промучиться. Всё унесли, всё спилили, всё сдали, всё проели. Каждую зиму ждём как конец света. Мы с Гузелькой ещё неплохо живём, она крыс стреляет, я три квартала обшиваю, глаза, тьфу-тьфу, ещё видят. Мы вон, в печке мясо жарим, - на кухне действительно стояла печка из старой железной бочки с выходящим в форточку дымоходом. – У многих и этого нет. Вот куда вы против хозяев полезли, Вася? Передавят ведь как клопов.
Азаров не знал, чем ответить на внезапную исповедь, но чувствовал, что честь своего класса надо защитить. И снова на помощь пришла Гузель:
- Эни, пусть живут, как знают. Нам какое дело? Завтра уведу его, куда он там хочет. Их рабочее дело.
- Не только наше, - нашёлся тем временем Василий. – Ваше тоже.
- Это ещё почему? – обе женщины внимательно посмотрели на него.
- Мы знаете почему восстали? Потому что хозяева собирались нас всех вышвырнуть с наших заводов, оставить одних роботов. Победят они – через пару лет здесь пустых квартир не останется. Всё мы займём, уволенные, оптимизированные, как эти сволочи говорить любят. Как думаете, станет в вашем гетто от этого лучше?
- Ну а вы победите, что тогда? – гаркнул вдруг над ухом незнакомый мужской голос. Василий вздрогнул от неожиданности, мгновенно выпрямившись.
- Бекетов, ты как вошёл? – громко спросила Фарида Камиловна, обращаясь к обладателю голоса, явно стоящему за спиной Азарова.
- Как, как – лбом об косяк. У вас не дверь, а одно название, - последовал насмешливый ответ. Василий обернулся. Рядом стоял, прислонившись к косяку кухонной двери, не слишком крупный лысеющий мужик в поразительно цветастой рубашке, поверх которой была надета жилетка с невообразимым количеством распухших от непомерного содержимого карманов. Тёмные широкие брюки, как и всё остальное, были обильно украшены пятнами то ли машинного масла, то ли ещё каких технических жидкостей, запахом которых от мужика прямо-таки тарило. На указательном пальце крупной ладони он вертел кольцо с отмычками. Пришёл этот субъект не один. За спиной у него, засунув руки в поношенные великоватые штаны с подтяжками, маячил пацанёнок лет, наверное, четырнадцати, угловатый, тощий и нескладный, с выбивающимися из-под чёрной шапки прямыми светлыми волосами. Наружность мальчишки – то ли сына этого дядьки, то ли просто помощника на побегушках - показалась наносварщику знакомой, напрягши память, он вспомнил, что вот это лицо, одно из многих, мелькнуло на улице, и Гузель с ним даже поздоровалась. Азаров заметил, оба гостя не удосужились снять грязные кроссовки, чем сразу рассердили хозяйку:
- Ты мало что вломился без спроса, так ещё и полы мои топчешь?!
- Остынь, - невозмутимо посоветовал мужик. – Не вломился, просто вошёл без стука, тревожить не хотел.
- Какой заботливый. Зачем пришёл? – женщина вняла совету, но было заметно, что спокойствие её нестабильно и непрочно. – Куртку для твоего охламона ещё не закончила. Говорила же, пятнадцатого будет готово, а сегодня что?
- Ну перепутал Санька, тринадцатое, пятнадцатое, звучит-то похоже… Андрей, - он вдруг словно спохватившись, протянул ладонь Азарову. – Механик широкого профиля.
- Василий, наносварщик, - ответил тот.
- О, - довольно изрёк Бекетов, чуть ли не ломая новому знакомому пальцы. – Человек наш. С какого завода? Мятежник, или так выгнали?
- Иди куда шёл, а? – приподнялась с места Фарида Камиловна. – Нечего грязь разводить!
- Фарида, ну что ты, дай с братом по классу побазарить, - всё же этот Андрей казался Василию слишком весёлым и открытым, неприлично, даже подозрительно весёлым и открытым. У таких людей обычно всегда лежал на душе какой-то очень тяжёлый камень, наличие которого они пытались затушевать.
- Идите базарить в другое место! А лучше, Бекетов, просто иди, оставь парня в покое.
- Василий, собирай вещи и пошли с нами, нечего тебе с этими бабами делать, - резко посерьёзнел механик. Запустив руку в один из бесчисленных карманов, он бросил на стол три-четыре батарейки – Здесь за всё, что он съел.
- Слушайте, Андрей, не знаю как вас там, - быть безвольным статистом Азарову надоело. Он решительно встал и оказался на несколько сантиметров выше механика. – Я вас первый раз вижу, так что не надо за меня решать. Я уже купил у этих добрых женщин еду, постель и дорогу обратно в промсектор за свой сварочный аппарат и менять ничего не собираюсь.
Такой прямоты словоохотливый Бекетов явно не ожидал. Брови его слегка нахмурились, рука перестала играть со связкой отмычек. Василий почувствовал, что попал в точку. «Этот пацан точно меня ещё на улице приметил, - подумал он. – И сразу к дядьке, доложил. Если этот мужик действительно тот, за кого себя выдаёт, мой аппарат ему ох как нужен. Да и кому он тут не нужен?» Некоторое время они глядели друг другу в глаза.
- Ты думаешь, они тебя выведут? – без тени прежней весёлости спросил Андрей.
- Выведу, не сомневайтесь, - ровным тоном сказала Гузель. – Или вы думали, я крыс только в своём подвале стреляю?
- Как знаешь, Василий, - механик развернулся и пошёл к выходу. – Замолчала, видать, в тебе наша рабочая косточка. Надумаешь, - остановился он уже в прихожей. – У меня гараж тут через дорогу, мастерская, ворота зелёные, найдёшь.
- Да чего ради мне вас искать? – с вызовом спросил Азаров. – Вы меня в своей мастерской пристроите, заставите всякий ржавый хлам чинить. Вы ведь этим занимаетесь оба, так? И давно, мне кажется. Это у вас рабочая косточка замолчала, свыклись, приспособились! А мы там своего не отдаём! Мы с ментами врукопашную! Мы наши заводы взяли и держим... Не надоело вам жить одним днём? Вы хоть раз пытались вернуться обратно, начать всё заново?
- Какой заново, когда скоро тут весь промсектор будет, - буркнул Бекетов из прихожей.
- Обязательно будет, если победят хозяева.
- А если нет? – вмешалась Гузель. – Андрей Алексеич, это ваш был вопрос, помните?
Бекетов вновь показался в дверном проёме прихожей, сделал пару тяжёлых шагов к кухне. Судя по выражению лица, он раздумывал не столько о происходящем, сколько о том, стоит ли вообще о нём думать, или лучше плюнуть на всё и уйти. Фарида Камиловна молча наблюдала за происходящим, готовая вмешаться, едва только дойдёт до драки или разговор вновь войдёт в понятную ей область. Как любая взрослая женщина, ведущая хозяйство, она не любила бесед на отвлечённые темы.
- Если нет, всё будет заново, - уверенно сказал Василий. – И для вас, для всех безработных тоже. Ведь это хозяева придумали сокращать кого не попадя при каждом кризисе.
- Сладко поёшь, парень, прямо как истовец, - сказал вдруг Бекетов. – Видел я этих мечтателей в наших краях… Чёрт возьми, хуже не будет, ниже падать некуда, - он подошёл к Азарову и взял его за плечи. – Гузель, когда думаешь вести его на промсектор?
- Ну, завтра ближе к вечеру, - ответила девушка. Ни она, ни её мать, ни сам Азаров пока ещё не могли понять, куда клонит механик и не прикидывается ли снова. Но на сей раз тот был вполне честен:
- Тогда в четыре у моих дверей. Мы с вами.
Конец первой части
Часть вторая
1. Хозяева
- … Таким образом, - небольшой полноватый человек с погонами генерал-майора МВД и намечающейся лысиной немного закашлялся и отхлебнул воды из стоящего рядом стакана. – Ситуация в целом находится под контролем сил полиции и национальной гвардии. Мятежи на авиастроительном и электротехническом заводах, на комбинате строительных материалов локализованы в пределах предприятий, выступления на Вакуумаше, Грузоподъёме и подшипниковом заводе подавлены, уничтожена ячейка террористов на Казанькомпрессормаше. Однако снятие режима чрезвычайной ситуации на данный момент считаю преждевременным, поскольку возможны новые вспышки беспорядков.
На какое-то время воцарилась тишина. На десятке отдельных кусочков вытянутого большого экрана люди в строгих костюмах различных оттенков серого, чёрного и синего цвета молчали, словно переваривая услышанное, сверяя с собственными соображениями.
- Прошу прощения, Виктор Петрович, - заговорила наконец на центральном фрагменте экрана высокая стройная женщина средних лет с аккуратно убранными не слишком длинными светлыми волосами. Тон её был спокойным, уверенным, однако не предвещал ничего хорошего. – Но что Вы понимаете под словом «контролировать»? Напомните, будьте любезны, сколько уже Ваши бойцы ведут осаду этих трёх заводов?
- Седьмой день, Венера Альбертовна, - ответил генерал-майор с противоположного конца экрана.
- Неделя… - пробежал шёпот по остальным фрагментам.
- Неделя, - женщина начала постукивать пальцами по столу. – Целую неделю Вы не можете усмирить двадцать тысяч рабочих. Вы. С Вашей техникой, с Вашими прекрасно обученными и вооружёнными бойцами. Не можете взять три завода. Я не говорю уже о том, что Вы не сделали решительно ничего для предотвращения мятежей. Вы даже как будто были обескуражены, когда это началось. Алексей Алексеевич, это и Вас касается! – благородно-седой голубоглазый мужчина, сидящий напротив экрана в кресле сохранял невозмутимость. – Как вышло, что Ваша служба безопасности проглядела ячейку ИСТ на заводе? Почему не было предпринято предупредительных мер?
- Венера Альбертовна, - без тени замешательства начал тот. – Смею заметить, что так называемые мятежники действовали строго в рамках закона до разгона демонстрации. Закон о запрете стачек и забастовок, как Вы знаете, вступил в силу только два дня назад. Его полтора месяца таскали по Госдуме… Разгон цеховых митингов – мужчина усилил голос, пресекая возражения. – В тех условиях привёл бы к тому, что кровь пролилась на неделю раньше. Таково было настроение рабочих. Терять им нечего.
- Не выгораживайте себя, Алексей Алексеевич, - заговорил генерал-майор. – Ваша служба безопасности оказалась никуда не годной. По моим данным, 8 апреля охрана распахнула отступающим рабочим заводские ворота и частично перешла на сторону мятежников, передав им, вдобавок, свой внушительный арсенал. Сорок электрошокеров и столько же парализаторов, бронежилеты, светошумовые гранаты! Какой смысл был в содержании на заводе такого количества вооружения, если в нужный час оно не сработало по назначению? Ваш начальник охраны…!
- Убит, - ни один мускул не дрогнул на лице генерального директора авиазавода, Алексея Савина. – Убит в тот же день при попытке помешать своим подчинённым впустить отступающих мятежников на завод. Он выполнил свой долг до конца.
- Господа, предлагаю не искать сейчас виноватых, - вставил сидящий рядом с гендиректором молодой мужчина в очках и с мелкими кудрями на голове. Венера Альбертовна коротко взглянула на малознакомого ей человека не слишком высокого по сравнению с прочими присутствующими чина и сказала:
- Вы утверждаете, Виктор Петрович, что возможны новые вспышки беспорядков. На какой почве? Вида ваших танков недостаточно для успокоения населения промсектора?
- Простите, не танков. Бронетранспортёров, - поправил генерал-майор. Вероятно, его немного коробило оттого, что приходится выполнять приказы женщины-мэра, не отличающей, вдобавок, БТР от танка, да ещё и выслушивать критику в свой адрес. Но начальников не выбирают. В этой стране вообще никого не выбирали уже лет пятнадцать, с тех пор, как в Конституцию прошли поправки об избирательном праве. Отныне места в законодательных собраниях любого уровня и выборные прежде государственные посты официально покупались. Логика здесь была простая – богат тот, кто владеет большим бизнесом, владеющий большим бизнесом имеет опыт управления крупной системой. Благо к тому времени никто уже не верил в настоящие выборы, поэтому реформа, сильно растянутая к тому же во времени, прошла спокойно. Сыграло свою роль и блестящее информационное обеспечение, которое позволило должным образом подготовить общественное мнение, а недовольным заблаговременно заткнули рты, чтобы воду не мутили.
- Позвольте пояснить, - подала с левого сегмента экрана голос миниатюрная круглая дамочка с большими чёрными глазами и такими же волосами. – Из-за обвала доллара и прочих негативных экономических последствий, связанных с прекращением работы Нью-Йоркской фондовой биржи и гражданской войной в США, Германии и Арабском халифате, прекратились поставки реагентов для пищевых комбинатов. Интернет полон панических слухов, население спешно закупает контейнеры и консервы, полки магазинов пустеют. Так происходит по всей стране. Отечественные химзаводы не справляются, не хватает мощностей. Возможно, я сгущаю краски, но…
- Нам грозят голодные бунты, - отрезал Виктор Петрович. - Как это уже случилось в Челнах на Камазе.
- В промсекторе по приблизительным расчётам продовольствия ещё на две недели, - добавила дамочка. – В Большой Казани на месяц, если принять во внимание аварийные запасы.
- Вот как, - мэр оперлась на стол локтями и скрестила длинные тонкие ухоженные пальцы с изящными золотыми кольцами. – Чем же тогда питаются бунтовщики на заводах?
Директора мятежных предприятий один за другим называли сроки, на которые могло хватить контейнеров на складах. Сроки давно прошли, но заводы упрямо держались, словно какая-то неведомая сила гнала вчерашних покорных холопов на баррикады, заставляя их забыть о голоде.
- Наши аналитики предполагают, что мятежникам удалось организовать каналы снабжения по подземным коммуникациям, но эта версия пока не подтвердилась. Работники трубопроводной сети сочувствуют им, - генерал-майор оправился от первой волны критики. – Проблема ещё и в том, что мощности резервных аккумуляторов тоже оказалось больше, чем мы предполагали. Не везде удался вывод из строя солнечных батарей. Мятежники наладили производство оружия. Начинали с заточек, а во время последнего штурма электротехнического завода мы захватили простейшую электромагнитную пушку. На авиазаводе додумались переделать реактивные сопла в огнемёты, массово отправляют беспилотники на таран наших БТР и боевых порядков.
- Голодные бунты, сочувствие трубопроводчиков, нарастающий хаос, - заговорил худощавый, облачённый в мундир федеральной службы безопасности, чиновник со стоящими торчком жёсткими чёрными волосами и восточным лицом. – Простите, господа, а куда смотрит департамент информации? Почему общественное мнение у нас в свободном плавании?
- Илья Никитич, - поддержала мэр. – У меня к Вам тот же вопрос. Между прочим, организация отпора информационным атакам ИСТ и поддержание негативного образа террористов – прямой приказ с самого верха. Потрудитесь объяснить, почему мятежники ещё не стали врагами человечества в глазах общественности?
Илья Никитич Литвинков, назначенный на пост начальника департамента информации города Казани, высокий, гибкий, подвижный, с крупными чертами молодого лица, поёрзал в кресле и, теребя галстук, твёрдо ответил:
- Господа, активность ИСТа в Интернете очень велика, особенно в социальных сетях. Мы едва успеваем удалять провокационные материалы, наши собственные информационные удары тонут. Чувствуется умелая рука крупной организации, противник работает на редкость профессионально. Кто бы не стоял за всем этим, у них превосходные программисты и мощные машины. В этом смысле наш главный враг находится далеко не в промсекторе.
- И Вы думаете оправдаться этим детским лепетом? – маленькие глазки представителя ФСБ совсем пропали от пытливого прищура. – Илья Никитич, я думал, Вы взрослый человек и мастер своего дела, а Вас в два счёта связали по рукам и ногам.
- Линкольн как-то сказал – можно вечно обманывать одного, долго – многих, но нельзя вечно обманывать всех, - не моргнув глазом, но всё ещё теребя галстук парировал Литвинков.
- Довольно, - оборвала назревающий спор Венера Альбертовна. – Илья Никитич, я требую от Вас для начала пресечения панических слухов о голоде. Если Вы не справитесь даже с этим, придётся подумать о Вашем соответствии занимаемой должности. Продолжим. Каковы требования мятежников?
- Во-первых, полная амнистия всех участников мятежа, - сказал грузный усатый мужчина, гендиректор комбината строительных материалов. – Во-вторых, сохранение самоуправления и рабочего контроля над производством. Только на этих условиях они обещают сложить оружие и вернуться к работе.
- Короче говоря, они не собираются отдавать нам предприятия, - резюмировал его коллега с электротехнического.
- Немыслимо… Бред… Какая наглость…- прокатился ропот по экрану.
- Разрешите, - вновь заговорил сидящий рядом с гендиректором авиазавода молодой мужчина. Начальник вопросительно посмотрел на него. – Ещё одну попытку переговоров с мятежниками на авиастроительном?
- О чём, чёрт возьми, Роберт Ричардович, Вы собираетесь с ними разговаривать?! – вспылил генеральный электротехнического. – С кем разговаривать?! С этим взбунтовавшимся скотом?! С террористами?!
- Прежде всего, это люди, у которых есть разум и сердце, - Савин глядел на Роберта всё так же недоуменно и еле заметно покачивал головой.
- С тех пор, как на заводах заправляют истовцы, мы имеем дело с террористами, - последовал категоричный ответ. Оппонент будто слегка побагровел. Дело грозило сорваться.
- Господа, - резко сказал генерал-майор. Разгоревшийся было спор временно затух, все прислушались. – Я полагаю, что ситуация требует самых крутых мер. В моих силах остановить мятеж уже в ближайшие дни и малой кровью. Но для этого мне нужна ваша санкция на обстрел заводов нервно-паралитическими снарядами. Производственные мощности предприятий при этом не пострадают.
- Напомните, каково действие этих снарядов? – спросила Венера Альбертовна. Судя по выражению лица, вариант ей нравился, но она колебалась. Оружие такого рода было сродни химическому – действенным, но далёким от человечности, насколько это понятие вообще применимо к орудиям массового поражения.
- Как следует из названия, парализующее. Противник падает с ног не в состоянии пошевелиться и пребывает в таком состоянии, пока не будет оказана соответствующая помощь.
- Вероятность летального исхода? – поинтересовался Савин.
- Только при близком срабатывании или отсутствии помощи в течение получаса, - Виктор Петрович явно оказался в своей стихии. – Для одновременного удара по всем трём заводам потребуется эскадрилья боевых конвертопланов, и такая эскадрилья в непосредственной близости от города есть. Уже к завтрашнему полудню она может выйти на цели и накрыть их.
И вновь повисла зловещая, звенящая тишина. Каждый понимал, что точка невозврата уже пройдена, пройдена в тот час, когда полиция пошла на первый штурм. Страх и смерть, посеянные в городе в эти дни, могли вернуть злого духа бунта обратно в кувшин, но не запереть крышку. Один полуголодный месяц – и он снова вырвется, ещё более могучий и неистовый, сметающий всех и вся на своём пути. Народная гуща требовала хлеба и зрелищ, но «хлеба» не было, а «зрелища» переползали под контроль истовцев. Призрак вашингтонских событий, призрак озверевшего пролетария с арматуриной и трофейным автоматом маячил за мощной стеной Большой Казани, укрытой от обитателей промсектора рукотворным лесом.
- Моей власти недостаточно для принятия такого решения, - произнесла мэр. – Я должна доложить президенту республики. Но уверена, он не будет против. А что ваши акционеры, господа?
- В нашей ситуации выбирать средства не приходится, - обтекаемо ответил за всех гендиректор комбината строительных материалов. – Либо паралитические снаряды, либо анархия в сердце республики. Жертвы неважны, в наши планы всё равно входила широкая автоматизация и сокращения.
- Из-за которых всё и началось, - тихо вставил Литвинков, но на него на сей раз не обратили внимания.
- Венера Альбертовна, - сказал Савин. – Предложение помощника моего заместителя, Роберта Штайна, представляется лично мне в свете предстоящей операции заслуживающим внимания. Мы должны в последний раз предложить рабочим сдаться немедленно, дать понять, какое оружие готовы применить. Насколько мне известно, надёжной защиты от нервно-паралитических снарядов на заводе нет, как и возможности создать её в короткие сроки. Поймите, господа, мы ничего не потеряем, если отсрочим удар. Ведь как заявил уважаемый господин генерал-майор, его люди уже вполне контролируют промсектор.
Виктор Петрович только исподлобья посмотрел на гендиректора. Чувствовалось, что после недели осад и уличных схваток ему хочется разрубить затянувшийся тугой узел одним решительным ударом, но речь всё же шла о частной собственности, да и возразить означало признать, что не так всё гладко в промсекторе, как выходило из его же недавнего доклада.
Контраргументов в чьей-либо ещё стороны не последовало, казалось, такое решение более или менее устраивало всех, лишний раз пачкать руки в обильной крови, пускай и условной, никто, видимо, не хотел. «Надеются, что всё решится мирно, - внутренне улыбнулся Штайн. – Что рабочие испугаются. Шанс невелик, но это шанс».
- Значит, решено, - мэр откинулась в кресле. – Сегодня 16 апреля, в ближайшие сутки ожидаем ответа. Алексей Алексеевич, особо рассчитываю на Вас как хозяина наиболее проблемного предприятия. Если Вы добьётесь сдачи мятежников на Вашем заводе, уверена, это серьёзно подорвёт боевой дух остальных, что бы не предприняли истовцы в Интернете. Лейсан Руслановна, - она обратилась к круглой дамочке. – Изыщите возможности снабжения промсектора продовольствием из наших запасов, жду Ваших предложений. Заседание окончено, благодарю всех.
С этими словами она исчезла с экрана, который течение следующих десяти секунд на удивление быстро опустел, обнаружив за изображениями чиновников и менеджеров высшего звена стандартный фирменный фон авиастроительного завода. Алексей Алексеевич и Роберт Штайн остались вдвоём в роскошном кабинете первого.
- Ну что, Штайн, - Савин развернулся всем креслом к помощнику своего заместителя. – Смело, хвалю. Не зря Загретдинов тебя ценит. Как он, кстати?
- Уже вполне оправился, - Роберт привычным движением поправил съехавшие очки. Проблем со зрением не было, просто ему казалось, что пара стёкол в хорошей оправе придаёт ему солидности, которой так не хватало. – Яд оказался мощным, но врачи своё дело знают. Ещё пара дней восстановительного периода, и Ильгиз Зульфатович будет на работе.
- Это хорошо, - начальник достал смартфон и пробежал пальцами по экрану. – Ты понимаешь, я думаю, что такие высказывания даром не проходят. Инициатива бьёт инициатора, Штайн.
- Я знаю, - ответил тот. – Как же иначе?
- Выезжай к заводу немедленно, - Роберт вскочил было, однако Савин остановил его движением руки. – Но сперва заедешь к профессору Ольшанскому, его координаты я тебе только что переслал. Он эксперт по… - Савин немного замялся. – Разного рода бунтам и революциям, тебе неплохо бы с ним проконсультироваться, прежде чем ехать на переговоры. Будь осторожен, не покупайся на трюки этих несчастных популистов. Быстро они у нас корни пустили, куда смотрела ФСБ... Ну да ты человек образованный, не то что наши полуграмотные работяги.
- Понял Вас, Алексей Алексеевич, - Штайн встал и направился к ручной работы деревянной двери. Он уже было взялся за ручку, когда вспомнил об одном давно мучающем его вопросе: - А как Вы думаете, кто и зачем стрелял в Ильгиза Зульфатовича?
- У него и спроси, если он уже разговаривает, - уклончиво бросил гендиректор, открывая на экране, где недавно кончилось дистанционное совещание хозяев города, последние экономические новости и всем видом демонстрируя чрезвычайную занятость. Не успел Роберт взяться за ручку, как дверь отворилась сама, и вошла секретарша. Точёная фигура а-ля песочные часы, пышные тёмные волосы, безукоризненно сидящая блузка с кокетливым, но не вызывающим вырезом, огромные зелёные глаза, подчёркнутые серёжками с маленькими того же цвета камушками, чувственные ярко-алые губы – поразительно красивая, слишком красивая, чтобы быть живой женщиной. Улыбнувшись Штайну стандартной механической безупречной улыбкой, она пронесла Савину чашку ароматного, явно натурального кофе, другого тот не употреблял.
«Какая ирония, - подумал Роберт, уже стоя в лифте, обшитом деревянными панелями. – Настоящее дерево, настоящий кофе, настоящие изумруды… И искусственные люди».
2. Красный профессор
Штаб-квартира корпорации «Казанский авиастроительный завод» не была небоскрёбом, на то и не было особой причины. Здания выше тридцати этажей по-прежнему стояли в городе точечно либо небольшими группами: как показала жизнь, они не настолько комфортны для жизни и работы, и строились скорее по чьей-то прихоти. Зато на крыше штаб-квартиры вольготно разместилась парковка для аэромобилей топ-менеджмента корпорации, и даже нашлось место для небольшого садика. Управленцы рангом пониже и остальной персонал по старинке передвигались на колёсах и ставили своих «коней» внизу, с завистью глядя на счастливых обладателей летающих машин.
Штайн проворно, но без суеты взбежал на крышу. В лицо ему дохнул прохладный апрельский ветер. Снизу доносился мерный шум улицы, через который пробивалось чириканье маленьких незаметных птичек, сидевших, видимо, в высоких кустах устроенного на крыше сада. Сад пока что оставался закономерно гол, почки только-только начали набухать, а о цветах и траве не могло быть ещё и речи. Погода стояла отличная, соизволило выбраться из-за долгих зимних туч яркое солнце, которое, правда, пока и не думало по-настоящему греть. В чистом синем небе туда-сюда проносились на головокружительной скорости стремительные силуэты аэромобилей всех цветов и моделей, выше пролетали крошечные на таком расстоянии могучие конвертопланы. Только где-то далеко, у края горизонта, где начинался промсектор, ещё толпились серые облака, но ветер, судя по направлению, явно собирался в ближайшей перспективе унести их оттуда.
Под кустами стояло несколько ортопедических скамеек, на одной из которых сидели, попыхивая электронными сигаретами, два шофёра в форменных комбинезонах. Заслышав шаги по крыше, они было встрепенулись, но, увидев Штайна, продолжили обсуждать какую-то новую полироль. Услугами их коллег помощник заместителя генерального директора корпорации не пользовался, предпочитая автопилот. Роберт прошёл мимо строя воздушных машин, словно изготовившихся к прыжку в небо, да так и застывших в этом положении. Аэромобили, начищенные и ухоженные, подмигивали человеку солнечными бликами на своих бортах и хромированных дверных ручках, словно бы приглашая немедленно сесть и испытать в небе всю неукротимую силу их двигателей, которые поглощали такое неимоверное количество топлива, что позволить себе подобное удовольствие мог только человек с весьма круглым банковским счётом. Именно поэтому, учитывая, вдобавок, капризность машин, от аэромобилей отказалась армия. «Настоящая ярмарка тщеславия, - подумал Штайн, завидев уже свою «ласточку». – Некоторые стоят, как небольшой конвертоплан. Внутри обивка из натуральной кожи, мини-бар, чуть ли не позолота и места хоть танцуй. Ещё и личных шофёров держат. Любят русские барствовать, ой любят. Последний грош потратят, в долги влезут, а дорогую вещь напоказ купят». Он подошёл к своему аэромобилю. Несмотря на то, что Роберт был не последний человек в этом здании, его машина выглядела куда скромнее, тем не менее, это было настоящее немецкое качество, а не корейская или французская дорогая игрушка, в которой становилось реально страшно, едва окрепнет ветер. «Volkswagen Pterix», достойный, без излишеств аэромобиль старинной уважаемой фирмы, одним из акционеров которой был его отец, Ричард Штайн, коренной немец, женившийся в своё время на татарочке.
Коротко пискнула сигнализация, бесшумно отворилась передняя дверь. Здесь имелся полный набор устройств для нормального управления машиной, руль, педали, всевозможные переключатели. Роберт втайне гордился тем, что умеет всем этим пользоваться, в отличие от многих людей его круга. Он безгранично доверял своим соотечественникам, спроектировавшим систему автопилота, но, как говорили в этой стране, которая была второй Родиной Штайна, «На бога надейся, а сам не плошай».
- На взлёт, - бросил он короткую команду, убедившись, что все системы в норме. Дверь захлопнулась. Корпус машины мелко задрожал, уверенно зашумели двигатели, выходя на рабочую мощность. Не обращая внимание на привычные звуки, пристёгнутый, Роберт достал планшет и зашёл на корпоративную почту, где вполне ожидаемо обнаружилось сообщение от Савина с координатами Ольшанского. Профессор, которому было уже под семьдесят, оказался преподавателем института социально-философских наук Казанского федерального университета. Недолго думая, Штайн велел аэромобилю взять курс на институт, а сам начал диктовать планшету сообщение:
- Добрый день, уважаемый Геннадий Аркадьевич! Вас беспокоит помощник генерального директора АО «Казанский авиастроительный завод» Роберт Ричардович Штайн, - он всегда старался быть насколько возможно тактичным. Можно было и позвонить, но на дворе был вторник и разгар рабочего дня, так что Ольшанский вполне мог оказаться на лекции. – В свете сложившихся обстоятельств необходима Ваша консультация по вопросу событий в промсекторе. Возможно ли её получение в ближайшие часы?
Профессор не заставил себя ждать.
- Добрый день, уважаемый Роберт Ричардович! – гласило ответное сообщение. – Польщён вниманием столь солидной компании. Буду рад видеть Вас через двадцать минут в сквере перед главным зданием университета.
«Превосходно, - подумал Роберт. – Осталось убедиться, что в назначенный час мне дадут поговорить с мятежниками». Он продиктовал ещё пару сообщений. Ответ последовал утвердительный. Аэромобиль летел не слишком высоко, внизу проплывал исторический центр города, где над вычурными дворцами и домами времён царей Романовых кое-где высились угловатые, серые бетонные коробки прошлого века да отдельные сверкающие высотки начала двухтысячных. Воздушное движение здесь было довольно плотным, но ещё теснее было внизу, на старинных узких улицах, которые строились в те далёкие времена, когда автомобилей не было и в помине, а главной тягловой силой транспорта, сельского хозяйства и промышленности являлись человеческие и лошадиные мускулы. Штайн редко бывал в этих местах со времён собственной учёбы, но, несмотря на это, а может, благодаря данному обстоятельству, центр ему нравился. Нравился этой тщательно оберегаемой стариной, музейностью, здесь словно витали духи давно и безвозвратно минувших эпох.
Несколько поколений армии реставраторов не зря ели свой хлеб. Время словно обтекало стороной эти улицы, не оставляя заметных следов на зданиях. Так же, как и столетия назад, величаво высились белоснежные колонны фасада Казанского федерального университета, помнившие гениального Толстого и зловещего Ульянова, чей памятник ещё тридцать лет назад украшал знаменитый сквер напротив храма науки. Теперь на месте статуи располагался небольшой фонтан, впрочем, сейчас ещё не выведенный из зимнего анабиоза.
Аэромобиль самостоятельно нашёл место на парковке перед университетом и мягко приземлился. Штайн открыл дверцу и огляделся. На скамейках вокруг, как и в годы юности Роберта, а также и за много лет до его рождения, во множестве сидели студенты. Среди них, оживлённо беседующих друг с другом, уткнувшихся в гаджеты, что-то жующих или просто дремлющих, выделялся пожилой человек с аккуратными, прямо-таки чеховскими усами и бородкой. Одетый, в лёгкую современную куртку поверх классического костюма коричневого цвета, он явно кого-то высматривал, и оживился, заметив приземлившийся аэромобиль.
- Господин Ольшанский, я полагаю? – сказал Роберт, подходя к старику. Он всецело положился на свой интеллект, который сразу указал на этого персонажа.
- Да, это я, добрый день, - собеседник тяжело поднялся со скамейки и оказался на голову ниже Штайна. – Очень приятно, Роберт Ричардович. Чем могу быть полезен Вашей компании?
- Мы можем поговорить с глазу на глаз? Вовсе необязательно, чтобы Ваши студенты были в курсе предмета нашего с вами разговора. Предлагаю переместиться в мой автомобиль.
- Вы знаете, я по совместительству хранитель музея университета… Пройдёмте лучше туда. Мне кажется, - профессор прищурился, отчего его лицо совсем сморщилось. – Я догадываюсь о чём пойдёт речь, и некоторые материалы музея помогут Вам прийти к нужным мыслям. Не беспокойтесь, - добавил он. – Нам никто не помешает. Нынче студента в музей никакими калачами не заманишь.
Через десять минут они сидели за антикварным столом в уголке обширного зала, где помещались экспозиции, посвящённые развитию федерального университета в последнее столетие. В застеклённых витринах лежали раритетные бумажные учебники, тетради, журналы, перья, чернильницы, висела форма, со стен, увешанных фотографиями и картинами, глядели вдобавок, окаймлённые строгими типовыми рамами, портреты выдающихся учёных, которые в разные годы преподавали здесь. Это был музей старого образца, и только два новеньких интерактивных комплекса, которые при правильном обращении могли бы рассказать о прошлом учебного заведения больше, чем все прочие экспонаты вместе взятые, призывно мигали яркими экранами.
- Признаться, я несколько шокирован, - изрёк профессор, выслушав короткий, но по существу рассказ Штайна. Перед ним стоял стакан чая в подстаканнике, и Ольшанский уже вторую минуту механически перемешивал давно растворившийся сахар. Чай, от которого Роберт отказался, был, судя по запаху, не слишком дорогой, но тем не менее, листовой, а не пакетный. По правую руку от Геннадия Аркадьевича возвышалась стопка каких-то однотипных, старых на вид толстых книг в жёстких коричневых обложках с полустёршимися буквами на переплётах. – По итогам новостных выпусков и публикациям в интернете у меня складывалось иное впечатление о происходящем. Однако это не принципиально. Вам, кажется, нужен был мой совет, верно?
- Во всяком случае, - сказал Штайн. – Вас рекомендовали как эксперта по мятежам и революциям.
- Тогда, Роберт Ричардович, вынужден вас огорчить, - Ольшанский наконец перестал размешивать начавший остывать чай и пригубил. – В свете сказанного вами я не вижу возможностей для конструктивного диалога с восставшими. Компромисс невозможен. Единственный аргумент в ваших руках – нервно-паралитические снаряды. Лично Вы можете рассчитывать только на своё красноречие, чтобы вселить в вождей мятежников страх перед обстрелом подобными снарядами. Сумеете напугать – считайте, что дело сделано. Дух остальных очагов сопротивления будет подорван. Впрочем, Вам придётся постараться, если они, как вы говорите, уже неделю простояли против национальной гвардии. Вожаки, которые появились у рабочих, я полагаю, очень сильны. Возможно, они выдвинулись из их собственной среды, но скорее всего, были внедрены довольно давно и только ждали подходящего момента, а может, приказа. Понимаете, это не просто стихийные выступления, я чувствую за всем этим единую систему, которая появилась не вчера и не сегодня. Насколько я понял, ваши аналитики считают так же.
- Да, они уверены, что здесь замешаны те же силы, что устроили переворот в США, финансируются, предположительно, из Китая. Так называемый «Интернациональный союз террора».
- Хм, а месяц назад вместо слова «террор» ещё употреблялось «трудящиеся», - заметил Ольшанский. Штайн поймал себя на мысли, что забыл об этом. Собственно, первый вариант названия мелькнул в СМИ всего несколько раз, в последующем укоренился второй. Профессор, судя по интонациям, начинал волноваться. – Я вижу, лично Вы, Роберт Ричардович, действительно пытаетесь не просто, если можно так выразиться, любой ценой загнать обратно в стойло взбунтовавшийся рабочий скот, а понять причину бунта. Думаю, вы уже понимаете, что ИСТ – это не просто террористическая организация типа «Аль-каиды», ИГИЛ и прочих, не толпа вооружённых промытых фанатиков, которым некие спонсоры перечисляют круглые суммы на жизнь. Мы имеем дело с чем-то более опасным. Это организация профессиональных революционеров, которые рвутся не просто к деньгам и власти, а полной, коренной ломке нашего мира. Не берусь утверждать, как давно ИСТ существовал в подполье, но именно теперь он вышел на свет, и именно сейчас почва как никогда подходит для того, чтобы семена революции прорастали и давали плоды!
На этой фразе Геннадий Аркадьевич вскочил из-за стола и заходил по залу музея, теребя пуговицу пиджака. Вставая, он задел рукой стопку книг, и та с шумом обрушилась на пол, но профессор лишь мельком взглянул на них. Скорее озадаченный его словами и поведением, чем напуганный, Роберт из любопытства взял в руки одну из книг. Это оказался четвёртый том полного собрания сочинений Карла Маркса. «Вот, значит, какой ты эксперт по революциям, - подумал Штайн. – Вот откуда ноги растут». Впрочем, Ольшанский преподавал социологию, и, по большому счёту, наличие на его столе подобных книг было вполне объяснимо и даже необходимо. Тем временем раздался гулкий и мелодичный, немного хриплый бой – звонили огромные напольные часы в противоположном углу. Пора было уходить. С другой стороны, очень хотелось послушать, до чего ещё дорассуждается старик, который определённо не был безумен, скорее наоборот, но, кажется, слишком глубоко вдавался в свой предмет.
- Поэтому жизненно необходимо решить вопрос с вашим заводом без кровопролития. Истовцы уже завладели ситуацией в промсекторе. Гибель тысяч рабочих под снарядами сделает из них героев, мучеников за народное дело. Да, страх захлестнёт улицы и заставит остальных присмиреть, но ненадолго. Это будет мина замедленного действия, мина мести, ИСТ получит сильный козырь…
Внимательно слушая Геннадия Аркадьевича, Роберт открыл на первой попавшейся странице так и не возвращённый на стол или хотя бы на пол том Маркса. «…Пусть же содрогаются правящие классы перед пролетарской революцией - бросилась в глаза строка немецкого философа. – Рабочим нечего терять кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир…»
Неожиданно Ольшанский прекратил свои хождения по залу и остановился возле одной из картин. На ней были изображены толпой спускающиеся по лестнице взволнованные молодые люди в одинаковых серых пиджаках с чёрными петлицами. Рядом висел в витрине точно такой же, это была студенческая форма университета позапрошлого века. Во главе толпы стоял в решительной позе некий высоколобый юноша, одна рука его словно придерживала напор остальных, другая была сжата в кулак. Двое солидных мужчин с окладистыми бородами, облачённые в длинные тёмные сюртуки, отшатывались от него.
- Как всё повторяется, - вдруг изрёк профессор. После чего вздохнул. – Ну да, развитие циклично, диалектику никто ещё не отменял.
- О чём вы, Геннадий Аркадьевич? – не понял Роберт. Он пристально посмотрел на Ольшанского. Тот явно знал больше, чем говорил.
- Просто всё это уже однажды было, - последовал рассеянный ответ. – Спустя сто сорок лет – те же грабли, причём самими же себе заботливо подложенные… Однако… Прошу меня извинить, Роберт Ричардович. Обеденный перерыв заканчивается, меня ждут студенты. Очень надеюсь, что мои слова будут вам полезны. Вы, кажется, тоже спешите, не так ли?
«И это всё, что этот, с позволения, эксперт смог выдавить? – разочарованно подумал Штайн. – Что ж, я хотя бы укрепился в своём мнении». Они распрощались. Старик на удивление быстро для своего возраста ушёл по коридору, напоследок выразив готовность и впредь консультировать компанию и лично Роберта, если того потребуют обстоятельства.
Уже спускаясь с невысокого крыльца университета навстречу потоку жаждущих знания парней и девушек, Штайн задумался о словах, увиденных в книге. Их смысл не сулил помощнику заместителя гендиректора крупной компании ничего хорошего. Более того, когда подошвы ботинок Роберта уже застучали по асфальту, сам факт того, что из тысяч страниц почти десятка книг в стопке ему встретилась именно эта, а в глаза бросилась именно эта строка, стал казаться чуть ли не дурным предзнаменованием. Штайн бросил взгляд на окаймлённый скамьями сквер-«сковородку» и тут заметил у спящего фонтана знакомую фигурку. Фигурка была небольшая, тонкая, яркая, прямо-таки кричащая на фоне блеклых тонов конца апреля. Дурные мысли Роберта мгновенно отошли на второй план.
- Привет, Айгуль, - сказал он, подойдя поближе.
- О, здравствуй! – обернулось навстречу милое личико с немного раскосыми глазами, один из которых был карий, а другой – зелёный, обрамлённое длинными синими локонами. Этот цвет волос как нельзя лучше гармонировал с переливающимся зелёным плащом и лиловыми сапожками. – Какими судьбами здесь?
- Работа, - коротко ответил Штайн. Строгий, всегда следующий правилам и традициям, как он мог полюбить это маленькое взбалмошное существо, которое за годы их отношений раз шесть кардинально меняло свой цвет, не говоря уже об оттенках? Тем не менее, не только полюбил, но и предложение в своё время сделал. – У тебя тоже, я погляжу?
- Ну да, ну да, - Айгуль под разными углами глядела на фонтан, наведя на него планшет. Аппарат вполне ожидаемо был заключён в корпус цвета индиго. На деле фонтан был довольно банален по исполнению, но на экране планшета над ним возвышалась причудливая композиция, условно изображающая двух устремлённых к университету людей, одеждой и волосами которым служили прихотливо переплетающиеся водные струи. – Нет, ты вообрази только, они хотят поставить на этом месте какого-то скучного императора. И отлить хотят из бронзы! На что это похоже, скажи мне? Это же старьё, смотреть противно! Мрак, правда, Роберт?
- Ещё какой, - Штайн привык к очередям слов, которые жена выстреливала без конца, будучи чем-то увлечённой. Дизайнер по профессии, она работала сейчас над конкурсным проектом по реконструкции этого сквера, который, по общему мнению, лишившись статуи будущего диктатора, потерял значительную часть смысловой наполненности. – Рафик не звонил?
- Прислал фотки, они с дедом сейчас пролетают где-то над Атлантикой. Такие виды шикарные, что сама захотела. Эмили немного кашляет, но это от мороженного, ничего серьёзного… Хорошо, что они улетели, правда? – Айгуль резко посерьёзнела. Роберт кивнул. Ричард Штайн давно хотел пуститься в кругосветное путешествие на частном дирижабле вместе с женой, хотя оба они были уже немолоды. Сама по себе эта инициатива не была чем-то из ряда вон для столь богатого человека, но когда сложились подходящие условия, старик вдруг заявил, что берёт с собой обоих внуков. Малыши обрадовались, а Роберт, не привыкший спорить с отцом, не стал особо возражать и на этот раз. Сейчас Штайн-младший начал понимать, насколько прав оказался дед. К моменту его отлёта в Германии уже запахло горелыми покрышками и порохом, так что самому Ричарду оставаться там было никак нельзя. И, судя по всему, Айгуль, как и Роберт, теперь тихо радовалась, что их дети сейчас вдали от закипающей Казани, где произойти теперь могло всё что угодно, хотя оба и изрядно переживали – всё-таки дирижабль есть дирижабль, даже построенный по последним технологиям.
- Роберт, - Айгуль пристально посмотрела мужу в глаза, в её взгляде, пару минут назад горящем любимым делом, теперь читалась потребность в защите. – Они… Террористы… Они же не ворвутся сюда, в Большую Казань? Они… Не повесят нас?
«…И пусть содрогаются правящие классы перед пролетарской революцией…» Перед глазами Штайна вдруг с поразительной ясностью встали относительно недавние страшные события на площади перед зданием суда. Взбешённые лица вчерашних работяг, что дико орущей толпой идут прямо на грузовик-трибуну, буквально давят полицейский заслон, захлёстывают улицу волной гнева и злобы. Безжизненное, внезапно обмякшее тело Ильгиза Зульфатовича с неизвестно откуда прилетевшим дротиком. Как это было похоже на то, чем начинались ужасы за океаном и в Европе! Роберт на мгновение представил, что здание университета за его спиной вспыхнуло, небо заволокло дымом пожарищ, а через кусты сквера прямо на него, Штайна, с грохотом и скрежетом ломится танк, над которым вьётся изодранное алое полотнище.
- Не ворвутся. Я обещаю. Сделать всё. Чтобы этого не случилось, - сказал Штайн, коротко и порывисто обнял жену, ощутил на мгновение теплоту её стройного тела, и уже не пошёл – побежал к аэромобилю. Дела не ждали.
3. Посланник
Большая Казань, несмотря на своё название, была не настолько велика, и не уступала по размерам промсектору только потому, что последний был застроен практически впритык, в то время как обитатели центра могли позволить себе несравнимо больше места под солнцем. Концентрация населения в пределах Стены была в десятки раз ниже, чем за её пределами. Санитарная лесополоса и колючая проволока надёжно закрывали внутренний город с его стерильной чистотой и порядком от внешнего с его чумазыми полуграмотными рабочими, вонючими бандитами и животноподобными безработными. По крайней мере, так виделось положение дел изнутри и из окон аэромобилей. Штайн считал несколько иначе.
«Здесь словно живут два разных народа, - думал он, глядя сверху на Стену, что начиналась вскоре за последними домами Большой Казани. Возле забора из колючей проволоки, перемежавшегося автоматическими огневыми точками, происходило какое-то шевеление, многочисленные крохотные человечки в сером и зелёном суетились возле черты, отделявшей ухоженный комфортный мирок Роберта от промсектора. – Одни не видят ничего дальше соседней улицы, другие летают на дирижаблях вокруг света, одни знакомы только с ремеслом, другим открыты все лучшие творения разума…» По экрану бортового компьютера быстро пробежали и тут же исчезли какие-то строки, Штайн даже не обратил на них внимания: это аэромобиль, не беспокоя хозяина, сам ответил на запрос системы охраны Стены, подтвердив, что имеет право на пролёт. В противном случае пара небольших, но мощных ракет, оставив в небе дымные хвосты, уже давно превратила бы машину в тучу разлетающихся в разные стороны обломков.
Впереди, над приближающимися однотипными жилыми корпусами и цехами промсектора курились кое-где густые столбы тёмного дыма, которые были незаметны из Большой Казани. Выглядели они более чем тревожно. Оставалось только догадываться, что и почему продолжает так бурно гореть спустя двое суток после завершения активной фазы операции по восстановлению конституционного порядка в рабочих кварталах. Чтобы побороть подступающее волнение, Штайн включил музыку. Величавые звуки вагнеровского «Полёта валькирии» наполнили салон аэромобиля, кружащегося над геометрически расчерченными кварталами. «… И всё же кто мы друг без друга? – продолжал размышлять Роберт, поглядывая вниз. Был разгар рабочей недели, более того, час пик, но улицы оставались практически безлюдными, даже поток транспорта был довольно вялым. – Стаду нужны пастухи точно так же, стадо нужно самим пастухам, только так мы можем выжить».
Промсектор отчаянно пытался выглядеть чем-то более солидным, чем просто спальные районы, переходящие в заводские цеха. Местная реклама, нелепая и безвкусная по сравнению с тем, что Штайн привык видеть в Большой Казани, лезла отовсюду, облепляла стены зданий в два-три яруса. Торгово-развлекательные центры, банки, жилые дома, наставленные, вдобавок, до тошноты близко друг к другу, хоть и сверкали на солнце металлом и стеклом, но тоже выглядели дешёвой калькой с архитектуры центра, как и нездоровые на вид деревца, которые, надо полагать, довольно плохо справлялись с задачей озеленения этой части города. Там и тут тянули к небу блестящие дешёвой псевдопозолотой купола и минареты храмы-новоделы возрастом от силы полвека, но старательно маскирующиеся под старину. Всё здесь выглядело словно исполинская декорация к невероятному спектаклю, под блеском которой предательски проглядывали бумага, картон и грубо обструганные доски. Под днищем аэромобиля расстилалась во все стороны одна большая иллюзия, за которой скрывались изматывающие трудовые будни и беспросветная, как представлялось Роберту, жизнь.
Зато как нельзя более реально выглядело кольцо оцепления вокруг завода. Внутреннюю сторону этого ощетинившегося разнокалиберными стволами кольца из невысоких металлических решёток сторожила нацгвардия, снаружи на некотором расстоянии выстроились полицейские кордоны. Угловатые приземистые бронетранспортёры, могучие грузовики и немного беззащитные на их фоне машины полиции стояли где придётся: посреди улиц, на газонах, тротуарах. Загнанным, но ещё живым и злым зверем возвышался над окружением огромный завод, над которым стоял один из тех дымных столбов, что так тревожил Роберта на подлёте. Предприятие несло на себе следы крупных пожаров в разных местах, от окон остались пустые проёмы, забранные кое-где листами металла, бетонный забор напоминал хорошо прореженные дракой зубы, и только солнечные батареи на просторной крыше продолжали упрямо сиять немного потускневшей синевой. В неширокой нейтральной полосе между исковерканной заводской оградой и позициями сил правопорядка виднелся примерно пяток обгоревших остовов каких-то массивных машин, разбросанных в разных местах. Вагнер играл всё так же величественно, но настроение Штайна стало медленно сползать вниз, решительный настрой на продуктивные переговоры с мятежниками понемногу отступал перед нарастающей тревогой и волнением.
При приближении аэромобиля внизу наметилось шевеление. Роберт уже был достаточно близко, чтобы разглядеть, как гвардейцы и полицейские оборачиваются в его сторону, смотрят в небо, показывают руками. Теперь только он обратил внимание на зияющий посреди проезжей части между двумя слоями оцепления здоровенный провал, который, уверенно орудуя ковшом и парой манипуляторов, разбирал небольшой ярко-жёлтый экскаватор. Штайн вспомнил, что в одном из недавних репортажей о событиях в промсекторе была информация о сильнейшем взрыве возле авиазавода, но вид огромной ямы, полной раскуроченного грунта и асфальта, был куда красноречивее телевизионного сюжета.
Аэромобиль, повинуясь указаниям навигатора, собирался приземлиться на парковке возле завода, но Роберт, которому не улыбалось садиться внутри кольца оцепления, на виду у людей, не имевших особых причин любить Штайна, лично взялся за руль и опустился в полуметре от наружных ограждений. К месту посадки уже спешили трое гвардейцев. Рослые богатыри в зелёных латах, с висящими на груди чёрными автоматами, выглядящие ещё более громадными из-за своей амуниции, скорым, но лишённым суеты шагом подошли они к машине. Под затемнёнными поднятыми забралами круглых шлемов виднелись строгие, озабоченные мужские лица с трёхдневной щетиной, одно из которых выглядело явно старше двух остальных.
- Здравия желаю, - старший, у которого на плечах светились майорские звёздочки, быстро, но невнятно, словно отмахиваясь от мухи, козырнул Роберту. – Майор Крымов. Вы Роберт Штайн?
- Да, господин майор, - в своём деловом костюме и начищенных туфлях Штайн выглядел, наверное, глупо и неуместно рядом с закованными в броню бойцами и тяжёлой техникой, впрочем, Роберт не думал об этом. Напротив, бравый вид гвардейцев несколько унял его волнение. – Я полагаю, Вы уже поставили мятежников в известность, что я вызываю их на переговоры, чтобы сделать последнее предупреждение?
Крымову было явно за сорок, и каждая непростая ситуация, из которой ему приходилось выбираться за эти годы, оставила на лице по небольшой морщине, которые, словно горная гряда, пересекал длинный шрам, бывший, вероятно, когда-то такой страшной раной, что даже время и передовая медицина не смогли вполне залечить её. «Впрочем, - мимоходом подумал Роберт. – Кто знает, при каких обстоятельствах это случилось, может, не было возможности сразу применить нужное лечение». В мутноватых голубых глазах майора читалась укрываемая за дисциплиной злая усталость.
- Поставили, господин Штайн, только пустое это дело, по-моему. Я дерусь с ними уже неделю, и заявляю – эти не сдадутся.
- Вы думаете? – они остановились у высокого борта бронетранспортёра, что держал на мушке непокорное предприятие. Задние люки машины были распахнуты, на порожке сидел, опираясь на автомат, молодой гвардеец, курил обыкновенную сигарету и, надёжно прикрытый широкой створкой от любого стрелка с той стороны, на удивление равнодушно поглядывая то на улицу, то на небо, то на завод. Ещё двое о чём-то вполголоса беседовали, привалившись к бронированному борту. При приближении майора они было притихли и приосанились, но Крымов махнул рукой, и бойцы вернулись к разговору. – Крепко уцепились, отступать-то им некуда, разве что от голода начнут падать, - мрачно ответил майор. – Видите дым?
- Завод продолжает гореть? – предположил Штайн, театрально приложив ребро ладони к глазам. Здесь было меньше солнца, чем в Большой Казани. Роберт пожалел, что так скоропалительно направился в промсектор, не прихватив с собой даже лёгкой куртки.
- Местами. Это они костры жгут, какое-то дрянное мясо жарят, может, даже крысиное. Контейнеры-то давно кончились… Здесь можно и без нервно-паралитических снарядов, если хотите моё мнение. Ещё неделю-полторы поморить, и возьмём завод обратно без единого выстрела.
- В мэрии, господин майор, уверены, что за неделю, а тем более за полторы, может случиться новая вспышка беспорядков, если мы сохраним эти тлеющие очаги. В городе ходят упорные слухи о надвигающемся голоде, а у террористов кругом агитаторы. Дурной пример заразителен, - с земли авиастроительный завод, ещё недавно краса и гордость промсектора, одно из самых современных предприятий города, выглядел ещё более удручающе. Он стоял израненный пулями, следы от которых густо покрывали стены, с развороченной проходной. Из пустых окон кое-где свешивались на верёвках куски картона и пластика с криво выведенными лозунгами. «Гвардия, не стреляй в народ!», «Мы с тобой одной крови, солдат!», «Ваш враг не здесь!», «Мы мирные люди» - прочёл Роберт самые крупные и яркие из них, а вслух сказал: - И ещё там не понимают, почему штурм заводов для нашей доблестной национальной гвардии оказался таким сложным делом.
«Много они там понимают!» - донёсся до ушей Штайна едва слышный незнакомый голос, принадлежавший, видимо, одному из беседующих неподалёку бойцов. Допытываться, однако, Роберт не стал, потому что Крымов, нахмурившись, медленно и отчётливо заговорил:
- Потому что, господин Штайн, это завод, понимаете? Огромный завод, где можно сделать всё, абсолютно всё. Этот и остальные, а первоклассного сырья здесь более чем достаточно. Мы заняли лётное поле, не дали взорвать собранную технику, как грозились мятежники, не потеряв ни одного человека. Но внутри, в цехах, в чёрт знает как построенных коридорах мои люди просто потерялись. Там была рукопашная, нас выдавили числом. На их стороне банда Шутера, его боевики организуют оборону, - чувствовалось, что Роберт задел бывалого вояку за живое, тот не на шутку распалился, хотя было заметно, что гораздо более сильная злоба клокочет внутри, спрятанная за пластинами бронежилета. - Бойцов мы потеряли немного, но отступили, нам пришлось отступить! Я не знаю, что за люди руководят всем этим, но рабочие им верят, верят крепко…
Последние слова Крымов произнёс уже более спокойным тоном, осознав, похоже, что чересчур разоткровенничался, и стоило бы подобрать более сдержанные выражения, тем более, при подчинённых, но сказанного было не воротить. Разумеется, Роберт не собирался придавать услышанное какой бы то ни было огласке, но для себя сделал несколько мысленных пометок, а вслух сказал:
- Позвольте, как же Вы можете не знать, кому противостоите?
- Господин Штайн, знать по именам всех членов Совета самообороны, который сейчас заправляет на заводе, я не обязан. Я солдат, а не дипломат. Есть у них там, правда, одна баба, кремень, Брагина её фамилия. Наверное, не самая главная, но на переговорах говорила всегда только она. Дело Вам сейчас придётся иметь именно с ней.
Через пару минут, сопровождаемый теми же самыми двумя гвардейцами, что стали свидетелями внезапного эмоционального выброса со стороны своего командира, Штайн на плохо гнущихся ногах входил в бывшую проходную. В последний его визит сюда в составе свиты гендиректора завод встречал высоких гостей широким проёмом с тремя автоматическими дверями и рядом тускло блестящих турникетов, возле которых стояли бравые охранники. Теперь створки дверей и турникеты валялись общей кучей обломков на полу, разбавленные стрелянными гильзами, брошенными частями амуниции и тёмными ковриками попадавших со стен видеополотен, то и дело под подошвами хрустело битое стекло. «Всё-таки, стоило зайти домой и одеться более подобающим образом, - в очередной раз подумал Роберт. – В таком виде я просто смешон, о какой солидности может идти речь?». Он пожалел, что отказался надеть предложенные Крымовым бронежилет и каску. Гвардейцы, опустив забрала и выцеливая клубящийся впереди сумрак длинного коридора с побитыми светильниками на потолке, шли на полшага впереди. Стараясь не проткнуть подошву каким-нибудь гвоздём или осколком и не споткнуться, Штайн на ходу собирал по полочкам памяти всё, что знал об Алле Брагиной. Перед тем самым злополучным митингом он любопытства ради прочитал материалы из её личного дела.
Судьба у композитчицы Казанского авиастроительного завода оказалась непростой. Происходила она из очень состоятельной по меркам промсектора семьи, настолько состоятельной, что после школы Алла даже сумела поступить в университет в Большой Казани. Видимо, мозгами её, на тот момент юную девушку, природа тоже не обделила, потому что училась Брагина усердно, подрабатывала и стала бы, вероятно, отличным адвокатом, если бы не была внезапно отчислена с последнего курса. О причинах досье умалчивало, а затем перечисляло несколько рабочих мест, где Алла некоторое время работала. Выходило также, что с родителями она давно и серьёзно поссорилась. Неоконченное гуманитарное образование явно кормило из рук вон плохо, так что она поступила снова – на этот раз в техническое училище в промсекторе, откуда через пару лет вышла композитчицей. Далее следовали три года безупречной работы на заводе. Была замужем, но очень недолго.
- Опустить оружие! – вдруг раздался усиленный мегафоном жёсткий резкий голос. Штайн вздрогнул от неожиданности и остановился, так и не переступив через обрушенную на пол длинную светодиодную лампу, бойцы отреагировали не в пример спокойнее. Навстречу двигалось словно их собственное зеркальное отражение, три идущих в ряд силуэта, в крайних из которых угадывались вооружённые люди, а средний, судя по всему, принадлежал никому иному, как самой Брагиной. По мере приближения процессии Роберт начал различать детали.
Охрана выглядела довольно своеобразно, это были дюжие рабочие в обыкновенных касках и форменных комбинезонах, с которых была оборвана всякая символика предприятия. Вооружение их составляли парализаторы и огромные щиты, представляющие собой, по большому счёту, просто грубо отрезанные куски авиасплава. Материал этот, как знал Штайн, был лёгок и прочен, некоторые его сорта даже выдерживали пулевые попадания. Судя по многочисленным характерным отметинам на щитах, именно такой сорт и пошёл на их изготовление, что сильно осложнило нацгвардии штурм. На поясе у каждого, вдобавок, висел длинный узкий кусок металла, врезанный с одного конца в цилиндрический кусок пластика и определённо остро заточенный. Роберт живо представил себе картину недавней ожесточённой схватки, кипившей в этом коридоре: гвардейцы ведут ураганный, но совершенно безуспешный огонь по надвигающейся на них стене щитов. Пули с визгом отскакивают от неуязвимого авиасплава, ударяются в стены, рикошетят по стрелкам. Стрельба прекращается, стена подходит ближе и вдруг извергает из себя вооружённых рабочих, которые бросаются на гвардейцев со своими самодельными саблями. Вспыхивает рукопашная, нападающие орудуют штыками и прикладами, наконец, просто кулаками, но на место убитых и раненных врагов приходят новые, окрылённые местью силы, и гулкое эхо выносит наружу крики сражающихся.
Объектом, который этот эскорт был призван беречь как зеницу ока, была Брагина. В таком же комбинезоне, что и сопровождающие её мужчины, поверх которого был накинут длинный запылённый плащ, некогда, вероятно, светлый, она уверенно, в отличие от Штайна, шла по крошеву, устилающему пол. Правда, ей, обутой в крепкие тяжёлые ботинки, было проще. На шее был повязан тот самый, хотя и изрядно измятый, алый шарф.
Когда процессия подошла ближе, Роберт, успевший изобразить на лице приветливую улыбку, как того требовали правила приличия, протянул руку для приветствия, но Алла осталась неподвижна и лишь слегка кивнула русоволосой головой. Теперь Штайн заметил, как она изменилась с их первой встречи, словно прошли не недели, а несколько лет. И без того не полное лицо осунулось, резче обозначились возрастные морщины, но красные от нервов и недосыпа глаза женщины, под которыми легли мешки, смотрели безо всякого страха, скорее с вызовом. Очевидно, невероятно усталая и полуголодная, она, тем не менее, не собиралась идти на попятный. «И верно, кремень, - подумал Штайн, вспоминая слова Крымова. – Ничего, посмотрим, что ты скажешь сейчас, железная леди».
- Я полагаю, Алла Олеговна, Вам известны моё имя и положение, - начал Роберт, предварительно незаметно набрав в лёгкие побольше воздуха и сузив улыбку до естественных размеров, соответствующих ситуации. Брагина вновь ответила молчанием, ограничившись кивком. – Моё руководство отдаёт себе отчёт в том, что после произошедшего в последние дни компромисс между нами едва ли возможен. Как полномочный представитель дирекции и акционеров компании, я прибыл, чтобы вынести Совету Самообороны последнее предупреждение.
- Вы неделю морите нас голодом, держите без света и тепла, натравили на мирных людей гвардию, - холодно и резко заговорила Алла, глядя Роберту прямо в глаза. – Что ещё Хозяева могут отнять у нас? Мы выдержали два штурма, выдержим и третий!
- Рабочие, безусловно, проявили завидное мужество и находчивость в обороне, - Роберт был готов к такому ответу, и речь его лилась ручьём. – Но неужели Вы думаете, что штыки нацгвардии – это самое страшное, что могло быть использовано против вас? На сей раз речь идёт об оружии совершенно иного рода. Дело в том, что сегодня утром было принято решение об обстреле завода так называемыми нервно-паралитическими снарядами. Вам, конечно, известен принцип действия этих снарядов?
Не без удовлетворения Штайн отметил, как переглянулись охранявшие Аллу бойцы, но на саму посланницу его слова, кажется, не произвели должного эффекта, поэтому Роберт продолжил:
- На предприятии нет защиты от подобного рода боеприпасов. Так что, Алла Олеговна, как это ни прискорбно, но если Совет Самообороны не прикажет рабочим сложить оружие, уже завтра в полдень и лично Вы, и все члены Совета, и остальные несколько тысяч человек разного пола и возраста как один упадут с ног и будут корчиться в страшных физических муках. Полиция и гвардия тем временем войдут на завод и поставят точку. Так же будет с вашими друзьями на электротехническом и комбинате стойматериалов. Вам никто не поможет.
- А если мы сдадимся, то что тогда? – ответила вопросом Брагина. – Что Хозяева могут предложить нам?
- По закону, всех следовало бы посадить и на весьма продолжительные сроки, а зачинщиков бунта предать смертной казни. Но руководство компании и акционеры будут настаивать на смягчении приговоров, мы гарантируем жизнь и свободу рядовым участникам событий последнего месяца и относительно небольшие сроки заключения для членов Совета Самообороны и банды Шутера.
- Значит, Вы думаете, что можно просто так взять и вернуть всё на круги своя, – Алла перекинула через плечо начавший сползать алый шарф. – А как же наши требования, с которыми мы выступали ещё тогда, когда не было пролито ни капли невинной крови?
- Ваши требования, – возразил Роберт, поправив, в свою очередь, очки. Он чувствовал, что по какой-то причине ему изменяет обычная выдержка, но остановиться уже не мог. – Ваши требования просто неприемлемы, это надо понимать. Со свободными средствами у компании было тяжело и ранее, а теперь, в свете убытков, которые мы понесли из-за забастовки и мятежа, их едва хватит, чтобы удержать предприятие на плаву! Программа автоматизации, так или иначе, будет реализована, бюджет на текущий год был свёрстан с учётом затрат на неё, давно заключены все необходимые договора, первые единицы оборудования должны будут поставлены уже в декабре. Вы своими руками исковеркали себе судьбу, променяв стабильную работу и справедливую зарплату на выстрелы и взрывы.
- О какой справедливости вообще может идти речь, когда рабочие и инженеры производят технику на миллиарды, а получают гроши? – неожиданно выпалила Брагина. - Это не Хозяева платили нам зарплату, это мы платили Хозяевам за то, что такие как Вы, менеджеры, нас подгоняли.
Такого поворота Штайн не ожидал. Ему показалось, что даже на сопровождающих его гвардейцев это произвело определённое впечатление. Пожалуй, не стоило ввязываться в полемику о понятиях, не имеющих к делу прямого отношения, но контраргумент нашёлся довольно быстро и немедленно попросился наружу:
- Компания владеет оборудованием.
- А кто произвёл это оборудование? – не заставил себя ждать ответ. Сказывалось, что в университете мятежница всё же училась, а не просиживала штаны, как многие богатенькие буратины, и доучилась почти до конца. - И откуда Хозяева взяли деньги, чтобы купить его?
- Довольно, мы, кажется, ушли от темы, - возможно, в иной ситуации Роберт бы с удовольствием поспорил с ней, но не сейчас и не в качестве посланника Большой Казани. – Если я правильно понял, вы отвечаете отказом на последнее предложение о добровольной сдаче?
- Лично моё мнение по этому вопросу Вы уловили верно. Но Совет Самообороны и коллектив могут решить иначе, - судя по тону, Брагина сочла себя победительницей дискуссии.
- Сколько требуется времени на размышление?
- Через два часа мы дадим ответ. Вы можете не дожидаться, Совет найдёт способ сообщить о своём решении.
Штайн понял, что переговоры окончены. Он коротко попрощался, развернулся и пошёл к выходу. «А вдруг выстрелят в спину?» – подумал он вдруг и обернулся. Но Алла Брагина и её эскорт уже удалялись по коридору в противоположном направлении, и гвардейцы, убедившись, что угрозы жизни и здоровью их подопечному нет, шагали следом за Робертом.
Весенний день тем временем готовился превратиться в вечер. Идя через нейтральную полосу, Штайн прямо-таки физически ощущал спиной совокупный колючий взгляд невидимых ему мятежников, притаившихся за бойницами, которые ещё недавно назывались окнами. Кордоны впереди излучали ответную ненависть, которая перехлёстывала через полуразрушенный забор, ударялась о стены цехов, заливалась внутрь, обтекая при этом Роберта и его спутников, словно они были заключены в огромный пузырь.
Несмотря на тон Брагиной, Штайн был более чем уверен, что на сей раз коллектив не поддержит своего трибуна. «Не самоубийцы же они, в самом деле, - размышлял он, подходя вплотную к решёткам оцепления. – Жить хочется каждому, а все эти рассуждения о том, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях, не более чем пафосные фразы. Похоже, она просто не понимает, ЧТО может обрушиться на головы восставших. Ничего, в этом их Совете, кажется, сидят неглупые люди, они примут правильное решение. Они ещё выкинут белый флаг».
- Какие итоги, господин Штайн? – раздался над ухом голос майора Крымова.
- Они будут думать, совещаться, - коротко бросил Роберт, и взглянув на часы, добавил: - Ровно в пять часов мы получим точный и окончательный ответ.
Лететь обратно на работу при таком раскладе было не резонно, так что Роберт решил потратить два часа своего хорошо оплачиваемого времени и всё же дождаться срока, когда можно будет своими глазами посмотреть на то, как усталые и понурые защитники завода будут выходить с поднятыми руками, складывая в аккуратные кучки свои самодельные орудия ближнего боя. Он прошёл к аэромобилю, уселся внутрь и быстро надиктовал планшету подробный отчёт о переговорах. Пробежав на всякий случай глазами только что набранный умной машинкой текст, Штайн отправил его Савину. Гендиректор, вероятно, ждал этого сообщения, потому что ответ с приказанием оставаться на месте до оглашения решения мятежников пришёл довольно быстро. «Приятно, когда мыслишь в унисон с начальством, - подумал Роберт. – Теперь можно и перекусить». Разумеется, он не собирался посещать ни одну из местных забегаловок, где кормили отборной синтетикой со специями, или искать приличный ресторан: в мини-баре аэромобиля специально для таких случаев у него хранились питательные коктейли, тоже не до конца натуральные, но хотя бы гарантированно безвредные. По крайней мере, Штайн точно знал, что их делают из настоящих фруктов.
Киселеобразная масса коктейля наполняла желудок сытостью, а ротовую полость – мягким яблочным привкусом. Было самое время разнежиться в мягком кресле и немного вздремнуть, но до конца успокоиться почему-то не получалось. Штайн затемнил стёкла, чтобы не видеть промсектора и военной техники вокруг, снова включил Вагнера, и всё равно сидел как на иголках. Перед глазами стояла Брагина – прямая, решительная, умная, волевая. Роберт мысленно сравнивал её с женщинами Большой Казани. «Да, закончи она вуз по-человечески, сделала бы неплохую карьеру», - думал он, опорожняя бутылочку. По характеру Брагина могла бы, наверное, стоять в одном ряду с Венерой Альбертовной, но вторая была в силу возраста и положения более хитрой и властной. Впрочем, подавляющее большинство прекрасных обитательниц Центра были скорее дорогими красивыми куклами при своих мужьях и отцах, вроде секретарши Савина, независимые уверенные в себе женщины были исключением, что не мешало им добиваться впечатляющих высот. Но Алла отличалась и от этих. При несомненной способности быть дипломатичной, в ней не было и тени искусственности, которой так часто грешили не только женщины, а практически все жители Большой Казани.
«А ведь и этот Крымов, - продолжал размышлять Штайн, вспоминая утреннее заседание. – Он тоже не чета штабным генералам, увешанным медалями за подвиги, которые совершали другие. Этот знает, как пахнет порох и почём фунт лиха» Из пучины мыслей его вытащил, причём резко и бестактно, сильный стук в окно.
- В чём дело? – спросил Роберт, спустив стекло. Стучавшимся оказался гвардеец.
- Вы должны это увидеть, господин Штайн, - коротко ответил тот исчез из поля зрения.
- А, значит, всё-таки выходят, - негромко сказал Роберт вслух, несмотря на то, что рядом уже никого не было, и вылез из машины, но сделать следующий шаг не пришлось: даже отсюда было прекрасно видно, как по флагштоку, которого раньше на крыше завода определённо никогда не было, сопровождаемое гневно-изумлёнными возгласами полицейских и гвардейцев, медленно поднимается в лучах заходящего солнца большое красное полотнище. Часы равнодушно показывали пять часов и двенадцать минут.
4. Кара с небес
Маленький мальчик переминался с ноги на ногу, положительно не зная, куда себя деть. Ласковое летнее солнце заставляло белоснежные борта стоящей рядом дорогой машины, омытые недавним дождём, играть весёлыми бликами. Папа, казалось, уже целую вечность говорил по телефону, используя непонятные слова, и не обращал на малыша ровным счётом никакого внимания. Через улицу стоял невероятно длинный серый дом с большими окнами. Там делают настоящие большие самолёты, папа обещал показать, как именно, но внезапный звонок полностью поглотил его внимание. Мальчик знал, иногда папе вот так звонят какие-то странные люди, и он может говорить с ними очень долго.
Скука была невероятная. Можно было поиграть на телефоне в какую-нибудь забавную игру, но электронный друг предательски испустил дух ещё четверть часа назад.
И вдруг откуда ни возьмись появился котёнок. Довольно большой, но ещё не взрослый, белый с несколькими чёрными пятнами, худой, с помятым левым ухом, он не слишком быстро бежал по своим кошачьим делам и остановился неподалёку, возле кем-то опрокинутой урны, с интересом обнюхивая её вываленное на тротуар содержимое.
Нельзя было сказать, чтобы пятилетний мальчишка никогда не видал кошек. Просто все встречавшиеся ему до этого были как одна упитанными, пушистыми, хорошенькими, как игрушки, а этот был диким, и именно этой своей дикостью манил мальчика. Такое существо было просто необходимо посмотреть поближе. Убедившись, что папа всё ещё занят разговором, малыш осторожно сделал несколько неуверенных шагов в направлении зверька. Тот, разыскав, видимо, съедобный для себя предмет, принялся его жевать, будто бы не замечая приближающегося маленького человечка, и только когда тот протянул ручонку, чтобы проверить кошачью шёрстку на мягкость, котёнок встрепенулся и отбежал на несколько шагов, нацелив на пришельца большие изучающие глаза. Это было более чем занятно. Мальчик сделал ещё одну попытку сближения, но четвероногий бродяга был не настроен общаться, и, едва дистанция вновь начала сокращаться, припустил по улице. В этот момент словно выстрелил стартовый пистолет. Ребёнок побежал следом, позабыв обо всём. Недоступное удовольствие, получение которого казалось таким простым, пробудило в нём азарт. Он был уверен, что в два счёта настигнет котёнка и вернётся к машине, так что папа даже ничего не заметит, но улица с прохожими, фонарями, домами, машинами неслась навстречу, пролетала мимо, а расстояние до неуловимого зверька сокращалось не так быстро, как хотелось бы. И вот уже их разделяло три шага, два шага, один, достаточно вытянуть руки и…
Земля вдруг пролетела под детскими ножками в новеньких ботиночках, и пейзаж перед глазами сменился огромной лужей, в которой отражалось небо и испачканное мальчишечье лицо. Тело тут же кольнуло мокрым холодком. Всё ещё подгоняемый желанием, мальчик быстро вскочил и огляделся в поисках своей цели. Цель, к удивлению, обнаружилась совсем рядом и уже не думала никуда убегать, а лишь с интересом смотрела на своего преследователя. Обрадованный, мальчик проворно схватил котёнка на руки, прижал к себе, и тут же с ужасом понял, что забежал неизвестно куда. Мимо ходили чужие, абсолютно безразличные люди, мчались машины, сбегала под землю широкая лестница подземного перехода, стояли равнодушные фонари и незнакомые дома, среди которых не было видно того самого, длинного с большими окнами, где делали самолёты, как рассказывал папа... И папы тоже нигде не было. Мальчик, испачкавшийся и мокрый, остался один в огромном городе.
На глаза навернулись обильные слёзы, мир вокруг задрожал и поплыл. Забыт азарт погони и радость обретения, тощий котёнок на руках словно омертвел, превратился в не более чем мохнатую грелку. К горлу подступал ком, готовый вылиться в крик.
И вдруг среди окружающего шума мальчик различил мелодичные, скрипучие, немного грустные звуки, уже когда-то слышанные. Ребёнок поискал глазами их источник и обнаружил у входа в пасть подземного перехода человека в изношенной одежде неопределённых цветов. Нельзя было сразу понять, сколько ему лет, он был очень обросшим и походил на лешего с картинки, но самое главное – это он производил те самые звуки, играя на губной гармошке. Отдельные прохожие на мгновение останавливались, чтобы бросить ему монету в стоящую тут же картонную коробку. Человек тогда легонько кланялся, не прекращая играть. Звуки его губной гармошки были единственным понятным и родным явлением вокруг, так что мальчик решил подойти поближе, вспомнив, вдобавок, что если потерялся, то надо стоять на одном месте, чтобы скорее нашли.
Глаза оборванного музыканта улыбнулись малышу из-под густых спадающих на лицо прядей спутанных волос. Он не сказал ни слова, просто продолжил играть, но – странное дело – от этого короткого доброго взгляда начали униматься слёзы, немного погодя отступил ком от горла. Мальчик просто стоял и слушал, держа на руках котёнка. Одна мелодия плавно перетекала в другую, падали в коробку монеты и бумажные деньги, брошенные руками самого разнообразного люда.
Неизвестно, сколько прошло так времени, но в какой-то момент мелодия скомкалась и оборвалась. Музыкант встрепенулся, отнял гармошку от губ и быстрым движением спрятал коробку, как будто собираясь немедленно уходить. Глаза его при этом неотрывно смотрели в сторону улицы, откуда к переходу стремительным, переходящим в бег шагом, шли двое полицейских, сопровождаемые знакомой фигурой в светлом костюме.
- Папа, я здесь!.. – закричал Роберт и проснулся от звука собственного голоса. Первые несколько мгновений, ещё не вполне освободившись от объятий Морфея, он не понимал, где находится, хотя все чувства немедленно включились в работу. Процессор головного мозга закономерно тормозил, и воспринимаемые впечатления не переваривал. Впрочем, очень скоро Штайн наконец осознал, что очнулся ото сна не где-нибудь, а в своей квартире, более того, за рабочим столом в своём любимом кресле, прямо перед большим трёхмерным экраном компьютера, где обнаружилось штук десять, не меньше, открытых вкладок. При этом Роберт в упор не помнил, зачем всё это читал, а главное – о чём. Попавшиеся на глаза початая бутылка коньяка и стакан с характерной коричневой лужицей на донышке пролили свет на сей предмет. Штайн то ли вспомнил, то ли догадался, что вчера принял на грудь и, судя по шуму в голове и её как будто бы увеличившемуся весу, не слишком себя ограничивал, хотя и не нажрался в хлам – он так вообще никогда не поступал. Часы на экране показывали половину седьмого утра, был будний день, за окном стояли перетекающие в новый день мягкие светлые сумерки. До срабатывания будильника было около получаса. Роберт принялся закрывать вкладки, попутно восстанавливая события вчерашнего вечера.
«… После событий июля 2028 года по Китаю прокатились волны репрессий против представителей крупного бизнеса, прошли масштабные чистки в армии, - прочитал Штайн на первой вкладке. - Компартия безжалостно расправлялась со всеми, кто имел отношение к попытке путча. Очередной съезд принял декларацию «Могучего процветающего общества свободных тружеников», что означало новые гонения на предпринимателей, наступление на демократические преобразования девяностых годов...» Лёгкое движение пальцем, и статья о том, как Поднебесная снова встала в оппозицию ко всему остальному миру и опять решила строить свою утопию любой ценой, исчезла, растворилась, обнаружив за собой ещё одну: «… что приводит к параличу нервной системы. Человек теряет способность к какому-либо движению, полная остановка дыхания у взрослого здорового организма наступает обычно через двадцать минут. Если в течение этого промежутка времени не оказана специализированная медицинская помощь, неминуемо наступает смерть. Защита от поражающих факторов нервно-паралитических боеприпасов очень сложна, и на данный момент её размещение возможно только на бронетехнике или стационарно. Иные средства типа противогазов и комплектов радиационной защиты, а также изготовленные из различных материалов экраны (бетон, пластик, резина, броневая сталь и др.) не способны остановить испускаемое ими излучение…». Минувший вечер был явно посвящён самообразованию, беглый взгляд на строки статей воскрешал в памяти усвоенные факты, хотя усвоение определённо происходило на всё менее трезвую голову.
- На самом деле, заблуждение, что созданная Рихтером и его подручными армия, которую они называют Красной, – ни с того ни сего раздался из колонок голос известного аналитика. На очередной вкладке обнаружилось видео с интервью, которое Роберт вроде начинал смотреть да поставил на паузу и забыл. – Не более чем просто сброд американских люмпенов и радикалов. Это действительно армия с чёткой иерархией, железной дисциплиной и единым штабом. Они имеют самое современное вооружение вплоть до авиации и ядерных боеголовок. Командные посты в войсках Рихтера занимают бывшие офицеры Вооружённых Сил США. И я замечу, что далеко не все из них являются старыми дружками новоявленного диктатора по военному училищу. Объективно, ещё до вашингтонского восстания в американской армии складывалась откровенно нездоровая ситуация…
Роберт знал, что в последние десятилетия США, ведущие бесконечные малые войны в разных точках земного шара, сделали очень большую ставку на автоматизацию армии. Ещё девять лет назад в море вышел первый полностью безлюдный эсминец «Канзас», с тех пор Америка ставила под ружьё всё больше роботов, появились целые танковые дивизии и воздушные полки, в которых люди занимались только обслуживанием и ремонтом боевых машин. В прошлом году Штайн даже лично видел на международной выставке показательное выступление вооружённого андроида – гордости заокеанской военной науки. Конечно, это было шоу, и блестящий бронёй и воронеными стволами двух пулемётов робот был сырым, но перспектива рисовалась ясная. В армиях западных государств оставалось всё меньше места для солдат и офицеров из плоти и крови, которых увольняли пачками. «Неудивительно, что они поддержали ИСТ, - подумал Роберт, прерывая речь аналитика и следом очищая экран от ещё двух-трёх вкладок, на которые он даже не посмотрел. – И охотно выступили против правительства, которое защищали машины».
В пятикомнатной квартире Штайнов Роберт отвёл себе одно, самое маленькое помещение, под кабинет, где уединялся, когда дети сильно шумели, а Айгуль начинала творить. Творила его жена всегда с размахом, распространяя творческую атмосферу на весь дом, так что где-то от этого отгораживаться было просто необходимо. Сюда он пришёл вчера, едва поужинав, и, снедаемый тяжёлыми чувствами из-за проваленных переговоров, принялся рыться в сети. Роберт ощутил тогда, что почти ничего не знает о силах, что вывели рабочих из повиновения.
Он не глядя запустил руку одну из полок своего стола. Как всегда, на привычном месте пальцы почувствовали тёплое крашеное дерево и прохладный металл. Губная гармошка. Та самая, на которой играл бездомный у подземного перехода в промсекторе почти четверть века тому назад. Увидев полицейских, музыкант, естественно, поспешил ретироваться, решив, что те пришли за ним. Единственное средство его заработка при этом выскользнуло из дырявого кармана и было подобрано маленьким Робертом. Досталось ему после тогда после первого порыва отцовской радости довольно сильно, и никаких самолётов Штайн-младший, разумеется, в этот день не увидел. Котёнок сбежал через три месяца, да и кошачий век всё равно недолог, так что единственным воспоминанием о том дне оставалась старая губная гармошка. Однажды утешившая Роберта, она хранилась у него как заветный талисман, он доставал её всякий раз в минуты смятения, хотя так никогда и не научился играть. Грошовая вещица из великого множества, которые в те времена в изобилии поставлял тогда ещё вполне дружественный и миролюбивый Китай, флаг которого был скорее розовым, чем красным, благодаря бережному хранению пережила два с половиной десятилетия и знала о Роберте очень много. Гармошка помнила его и мальчишкой, и страдающим от первой неразделённой любви юношей, и взрослым парнем, не в меру весёлым студентом, дописывающим диплом в последнюю ночь. Не так давно, правда, она почему-то треснула, и Штайн не знал, что с этим поделать, рука не поднималась отнести такую вещь мастеру, ровно как и выкинуть.
- Роберт, - вдруг послышался за спиной сонный голос Айгуль. Красавица-жена стояла у двери в одном лёгком халатике, растрёпанная и смотрела на него полуприкрытыми глазами, прислонившись к косяку. – Ты совсем не ложился?
- Да я… Тут, - ответил Штайн, вставая с кресла. – Зачитался и уснул.
- Точно? – взгляд Айгуль упал на бутылку и стакан.
- Точно, - негромко, но твёрдо сказал Роберт, оказавшись совсем рядом. Нежно оборвав дальнейшие расспросы на тему его ночных посиделок поцелуем, он пошёл душ.
Через час с небольшим Роберт Штайн, чистый, гладко выбритый, опрятный и без малейшего запаха спиртного поднимался по лестнице к своему кабинету. На первый взгляд, жизнь сотрудников штаб-квартиры компании «Казанский авиазавод» не сильно поменялась за недели противостояния с рабочими. Клерки и менеджеры обоих полов продолжали сновать из отдела в отдел, трезвонили на разные лады телефоны, без конца чирикали сигналы сообщений электронной почты с той лишь разницей, что если прежде в центре всего этого движения людей и информации стояли вопросы продаж, купли и производства, то теперь все были озабочены урегулированием как грибы вырастающих конфликтов с многочисленными партнёрами, заказчиками и поставщиками. С самого начала забастовки на обитателей этого бетонно-стеклянного улья навалилась пульсирующая головная боль, одна на всех. Контракты срывались один за другим, неустойка пухла с каждым днём.
«Пожалуй, когда всё закончится, некоторые комнаты могут опустеть, - подумал Штайн уже у двери, за которой размещалось его рабочее место. – Убытки будут чудовищными, Савину придётся сокращать». Он хотел потянуть дверь на себя, но в этот момент она неожиданно распахнулась сама, и на пороге, к удивлению Роберта, возник никто иной, как Ильгиз Зульфатович Загретдинов собственной персоной.
- О, доброе утро, - лучезарно улыбнулся начальник и пожал порядком оторопевшему Штайну руку. Вид у него был не просто здоровый, а что называется сияющий.
- Здравствуйте, - ответил тот, не веря своим глазам. Ещё вчера он сам говорил Савину о том, что Загретдинов ещё два дня будет в больнице. – А…
- Да-да, конечно, восстановительный период, - сказал Ильгиз Зульфатович, с лёту угадав ещё не сорвавшийся с губ помощника вопрос. – О каком восстановительном периоде может идти речь, когда компания в такой сложной ситуации, и дорог каждый человек? Нет, я не мог спокойно лежать в больнице и потребовал, чтобы меня выписали, как только врачи сообщили, что моя жизнь вне опасности!
- Понятно, - Штайн справился с первым шоком и сел за свой стол. Кабинет у них на двоих с Загретдиновым был общий, просторный, с бледно-голубыми стенами, которые были украшены трёхмерными эскизами недавно разработанных, но ещё не запущенных в серию самолётов.
- Я к Савину, - сказал между тем начальник. – А ты пока приготовь самые срочные документы, я ещё не просмотрел.
Дверь за заместителем гендиректора бесшумно затворилась. Штайн пожал плечами, поправил очки и включил компьютер. После встречи с Загретдиновым Роберта вновь стал точить вопрос личности стрелявшего на том роковом митинге и его целей. Вчера он, кажется, прочитал несколько статей на эту тему, все они склоняли читателя к тому, что стрелял террорист из ИСТа либо нанятый конкурентами компании снайпер. Задача у них при этом была предельно простая – дестабилизация обстановки на предприятии и в столице Республики. Единственным слабым звеном в этой картине было только то, что стреляли не пулей, а дротиком с ядом, в принципе, известным медицине, то есть, Загретдинова не хотели убить, а лишь вывести из игры на некоторое время, создав при этом скандал.
Размышляя таким образом, Штайн ни на мгновение не отвлекался от сортировки накопившихся за вчерашний день сообщений. Примерно десятую часть он сразу удалял, ещё на треть давал ответы самостоятельно или предпринимал какие-то меры, звонил, писал нужным лицам, предоставлял информацию.
- Сегодня в обед прямая трансляция бомбардировки, будешь смотреть? – с ходу спросил Загретдинов, входя в кабинет примерно через сорок минут.
- Наверное, - произнёс Штайн, отправляя в небытие только что проработанное письмо. Он не любил забивать память своего компьютера.
- Алексей Алексеевич сказал, ты вчера вылетал на переговоры с нашими бунтарями, - продолжил Ильгиз Зульфатович, опускаясь в кресло напротив. – Но без особого успеха, верно?
Роберт молча кивнул. Ему было стыдно оттого, что вчера в беседе с Брагиной он проявил себя не лучшим образом, не достучался до её сердца и разума. «Надо было на чувства давить, - думалось Штайну. – Женщина всё-таки женщина и есть. Живописнее обрисовать картину общего горя после поражения. А уж Совет самообороны её бы точно послушался, что бы она там не говорила про коллективные решения». С сегодняшнего полудня каждый труп на заводе он считал на своей совести.
- Может, оно и к лучшему, - заметил Загретдинов. – Показательная порка хулиганов заставит других присмиреть. А то что это было бы за дело – пригрозили, отругали и отпустили на все четыре стороны? Революционер должен сидеть в тюрьме, а лучше на электрическом стуле. Но нервно-паралитические снаряды – тоже довольно действенно, а главное – эффектно!
- Вам их совсем не жаль? Люди же, в конце концов, у всех семьи, дети, престарелые родители.
- Их никто не заставлял лезть на баррикады. Своя голова у каждого на плечах верно? Надо уметь отвечать за свои поступки. Да, по-человечески жаль. Но по факту – у нас нет другого выхода. Или ты сочувствуешь террористам? Ты знаешь, что делают с бешеными коровами в стаде? Правильно, их усыпляют, жертвуют отдельными особями, чтобы не взбесились остальные. Вот и здесь та же картина, Роберт. Мне кажется, такая плата за стабильность и порядок не слишком высока. У нас полные трущобы безработных, они с радостью займут место уничтоженных бунтовщиков на рабочих местах. И потом, кто знает, может, сегодня часов в одиннадцать рабочие сами сорвут красные тряпки со своих заводов и расправятся с самозваными вождями. Тогда никакой бомбардировки не будет, сам понимаешь.
Штайн не нашёлся, что на это ответить. Он и сам очень надеялся на то, что последний довод Загретдинова окажется верным и из предположения превратится в действительность. Время до обеда прошло довольно быстро. Каждый входящий в кабинет человек почему-то считал своим долгом сообщить, что сегодня будет трансляция бомбардировки и что лично он или она обязательно её посмотрят. «Вот не терпится им увидеть это побоище, - думал Роберт. – Не терпится поглумиться над погибшими рабочими. А ведь, если приглядеться, все уже давно до смерти напуганы, просто прячут страх за показным цинизмом и радуются, что скоро кошмар благополучно закончится».
В обеденный перерыв Штайн спустился в общий буфет. Там было непривычно многолюдно, у автоматов питания выстроились очереди. Большая часть столиков была занята, сотрудники пришли точно к началу новостного выпуска – на стене буфета висело большое видеополотно, обычно не включавшееся, но сегодня был особый день. Всё это очень напоминало спортбар, где люди с чипсами, пивом и другой вредной для организма снедью собираются, чтобы посмотреть на то, как двадцать два спортсмена ведут здоровый образ жизни.
- В эфире новости, с вами Карина Исхакова, здравствуйте, - на полотне возникла знакомая всем ведущая республиканского телеканала, невысокая женщина с правильными чертами лица, аккуратно убранными тёмными волосами и отлично поставленным голосом, одетая в кремовый жакет. – На календаре девятнадцатое апреля, среда, московское время двенадцать часов три минуты. Теперь о главном. В связи с обострением ситуации в промышленном секторе города Казани руководство Республики предпринимает беспрецедентные меры по сохранению порядка и законности в столице. Входит в свою кульминационную стадию операция по ликвидации банд запрещённого в России Интернационального Союза Террора, захвативших контроль над Казанским авиастроительным заводом, заводом Вакууммаш и комбинатом строительных материалов. В настоящий момент для уничтожения экстремистов задействованы три эскадрильи боевых конвертопланов, несущих на борту нервно-паралитические снаряды. С места событий передаёт наш корреспондент Адель Тугашов, - на экране позади ведущей возник портрет круглолицего мужичка лет тридцати с небольшим. Отсутствующий головной убор открывал всеобщему взору абсолютно лысый, не иначе как намерено выбритый череп, похожий на бильярдный шар. - Адель?
- Да, Карина, я нахожусь на кольце оцепления Казанского авиазавода, - изображение корреспондента заняло всё пространство видеополотна, за его спиной виднелась угловатая зелёная туша бронетранспортёра и серая громада цеха. – Буквально через несколько минут начнётся бомбардировка позиций террористов нервно-паралитическими снарядами, применение которых позволит избежать разрушений на предприятии и в прилегающих кварталах. Силы полиции и национальной гвардии приведены в полную готовность, ждут только удара с воздуха. Карина? – портрет Тугашова вновь сжался в углу экрана.
- Спасибо, Адель. Мы продолжаем следить за развитием событий. Только что конвертопланы пересекли городскую черту и взяли курс на цели в промсекторе, - видеополотно явило зрителям вид плывущих над сеткой кварталов тройки чёрных хищных силуэтов. Съёмка, очевидно, велась с квадрокоптера, который каким-то совершенно непостижимым образом не отставал от несравненно более мощных летательных аппаратов. Это были «Гавиалы», не самые большие и грузоподъёмные, всего по паре винтов, но быстрые штурмовые машины, основные ударные конвертопланы Российской армии. Вооружённые парой пулемётов, скорострельными пушками и универсальными пусковыми аппаратами для всевозможных мин, гранат и ракет, конвертопланы отличались той мрачной красотой, какая бывает у выполненного искусным мастером клинка – совершенное орудие убийства, идеально сбалансированное, без единого лишнего элемента, холодное и безжалостное.
Дошла очередь Штайна выбирать себе обед в автомате питания, но аппетит куда-то улетучился. Роберт заставил себя взять два треугольника и стакан сока и пристроился возле подоконника. Сидячих мест уже не было, а давить авторитетом Штайн не любил. Действие на видеополотне перенеслось на площадку перед Вакууммашем, где картина была ровно такая же, какую Штайн видел вчера возле авиазавода. «Гавиалы» уже были различимы вдали над крышами домов. Затем зрителям показали осаждённый комбинат строительных материалов, и вновь авиастроительный.
- Они там что, беспилотники пускают? – воскликнул кто-то. И правда, с крыши оказавшегося в кадре цеха с жужжанием взмыли в небо десятка полтора небольших фигурок и единым строем понеслись, вероятно, в направлении приближающихся конвертопланов. Следующий кадр, очевидно, уже с всё того же квадрокоптера – и вот уже рой беспилотников маячит где-то впереди в небе, быстро увеличиваясь в размерах по мере приближения к конвертопланам. На том, что шёл впереди прочих, медленно, словно нехотя, зашевелились бортовые пулемёты и изрыгнули огонь. Рой резко поредел и рассыпался, бунтовщики явно решили взять на таран хотя бы один «Гавиал», как это они проделывали с бронетехникой на земле, до столкновения оставались какие-то две сотни метров. Но тут подключились ещё четыре ствола, и последняя отчаянная попытка истовцев отвести от себя карающий меч разлетелась на мелкие кусочки. Буфет одобрительно загудел.
«Это уже даже не спортбар, это самый настоящий Колизей, - подумал Роберт. Треугольник и сок лежали рядом на подоконнике нетронутые, кусок не лез в горло – Сейчас они с улюлюканьем будут смотреть, как убивают людей, потом будут делиться друг с другом впечатлениями от этого, с позволения сказать, шоу». У него перед глазами встали лица рабочих с митинга, простота которых граничила с грубостью и глупостью. Брагина. Прямая, умная, волевая, настоящая красная фурия, которой очень не повезло в любви. Все они через пару минут начнут медленно умирать.
Люди на экране продолжали что-то говорить. Вот «Гавиалы» зависают в воздухе совсем рядом с заводами, чтобы бить наверняка, чтобы ни один снаряд не залетел, куда не следует. Наказание должно быть точным. Серия громких хлопков, и волоча за собой дымные хвосты, нервно-паралитические снаряды градом обрушиваются на мятежные предприятия. Срабатывают они бесшумно, даже без каких-либо ярких вспышек, им просто не нужно всё это, чтобы делать свою чёрную работу. И он, Роберт Ричардович Штайн мог, мог всё это остановить, отвратить, уговорить, но бездарно завалил добровольно взятое на себя задание. Не в силах больше смотреть трансляцию побоища в промсекторе, сопровождаемое комментариями зрителей в буфете, он ушёл к себе в кабинет.
Примерно через полчаса, когда час обеденного перерыва истощился до жалких минут, к немного пришедшему в себя Роберту влетел Загретдинов. Украшенное загаром престижных курортов лицо начальника на сей раз было белее простыни, а глаза, обычно серьёзные или смотревшие с весёлой хитрецой, излучали тихий ужас.
- Скажи, Роберт, что это? – злобно-испуганно заговорил заместитель гендиректора, опершись на стол обеими руками и нависнув над Штайном. – Глупость, измена, диверсия, заговор?
- А что случилось-то? – на самом деле, Роберт сразу понял, что обстрел прошёл не так гладко, как хотелось бы, но решил пока этого не обнаруживать, не зная, вдобавок, куда клонит Ильгиз Зульфатович.
- Снаряды, - шеф отошёл в центр комнаты и опустевшим взором уставился вдаль, за окно. – Не сработал ни один. Нигде.
- Но ведь гвардия справится, верно?
- Ты что, совсем дурак?! – вспыхнул Загретдинов. – Гвардия вошла в цеха, попала в засаду и будет биться до конца, но толк, какой толк, даже если она победит?! Мы собственными руками подарили истовцам несколько тонн нервно-паралитических снарядов. С таким оружием даже кучка отморозков опасна как целая дивизия! Вот ты, ты знаешь, куда можно дойти по канализации? А они знают! И дойдут, и будут взрывать, взрывать, взрывать нервно-паралитические снаряды! Под полицейскими участками, под офисами, под нами будут взрывать!
Ильгиз Зульфатович упал в кресло и уткнулся лицом в свои холёные руки с длинными тонкими пальцами, никогда не знавшими предметов тяжелее кофейного стаканчика. Меч, суливший отрубить буйную голову врага, был потерян и упал ему прямо в руки.
5. Пир победителей
Ресторан «Арлекино» был солидным заведением с более чем полувековой историей. Расположившийся на двух этажах старинного особняка в Большой Казани, он был оформлен в стиле венецианской республики в период её наивысшего могущества: помпезно, пышно и с отменным вкусом. Дизайнеры начала двухтысячных знали своё дело. С украшенных золоченой лепниной стен на посетителей смотрели богато украшенные карнавальные маски и репродукции знаменитых мастеров эпохи Возрождения, живописующие лучшие моменты быта города на воде.
Ещё не успел вечер опуститься на центр татарстанской столицы, а по улице Островского уже зашуршали к «Арлекино» дорогие машины, в небе же появились заходящие на посадку аэромобили. Правда, на крыше ресторана хозяева давно устроили летнюю веранду, так что парковка там была всего на три места, и летающим машинам приходилось по старинке вставать на асфальте рядом с обыкновенными, что не вызывало у владельцев первых особого энтузиазма.
Роберт, вообще говоря, не любил сопровождаемых всевозможными излишествами многолюдных торжеств, но не пойти на банкет в честь победы над мятежниками означало для него не только пощёчину корпоративной этике, но и было чревато подозрениями, что-де он, Штайн, не рад благополучному завершению драматических событий в промсекторе. ФСБ, позорно прохлопавшая рост радикализма в рабочих кварталах, в свете последних дней держала ушки на макушке, доходя порой до паранойи. «Кажется, жизнь профессора Ольшанского может сильно осложниться, - подумал Роберт, выходя из аэромобиля. – Со своими марксистскими талмудами он лёгкая мишень для доносов».
Он подошёл к украшенным резьбой дверям ресторана. Швейцар в длинном фиолетовом пальто и треуголке расплылся в улыбке и, немного наклонившись, распахнул дверь перед гостем. В местах попроще обычно для этих целей обычно ставили автоматику, но только не в «Арлекино», где в этот вечер собирался менеджмент компании. Роберт, хоть и прожил в России большую часть сознательной жизни, не уставал удивляться ненужному барству, которому при первой же возможности предавался местный обеспеченный класс.
- Вечер добрый! – приветствовал Штайна при входе в зал невысокий толстяк в синем костюме с серебристым напылением и торчмя стоящими волосами. Это был главный айтишник компании. – Прямо скажу, не ожидал тебя здесь увидеть, Рихардыч! А что же без ты сегодня без фрау Штайн?
- Праздник в радость среди знакомых, а Айгуль здесь всем чужая, - ответил Роберт. Айтишник Рим Шакирзянов, которого за глаза звали Вирусом, был единственным, кто называл Штайна вот так просто, и Роберт прощал этому верховному жрецу электроники, незлобливому и весёлому по жизни человеку, даже коверканье отчества.
- Молодец, что пришёл, - продолжал Рим, мягко увлекая Роберта за ближайший стол. – А то ходил сам не свой, слухи нехорошие поползли. Но ты же не такой, не из этих, не из истовцев? Смотри у меня!
И Шакирзянов лукаво прищурился, так что маленькие глазки утонули в складках щекастого лица. Впрочем, это был последний, от кого Штайн мог ожидать подвоха.
Десять круглых столов были накрыты ещё только закусками и салатами, но шеренги столовых приборов возле каждого места более чем красноречиво говорили о том, какой праздник желудка предстоит сегодня. Оркестр на оформленной под старинный театр сцене играл какую-то лёгкую, беспечную, но тихую мелодию, под которую прохаживающиеся или уже усевшиеся гости в строгих костюмах и элегантных вечерних платьях вели десятка полтора независимых бесед, некоторые из которых время от времени взрывались весёлым смехом. В столь благостной обстановке как-то не верилось, что где-то могут быть голод, разрушения, смерть, ненависть. Трёхдневной давности воспоминания Штайна о мусоре, обломках и стреляных гильзах под ногами, о тяжёлых бронемашинах и красном флаге над заводом казались чем-то из прошлой жизни, а то и вовсе эпизодом из книги или фильма, дурным сном.
- Как хорошо, что всё закончилось, - сказал Вирус, отправляя себе в рот сразу два кусочка сыра.
- Хотелось бы в это верить, - ответил Роберт, пригубив вино.
- Что значит – хотелось бы верить?
- Зачинщикам ведь удалось скрыться, сам знаешь. Да и снарядов в цехах, говорят, после боя серьёзно не досчитались.
- Ну и что они сделают, Рихардыч? Кучка бандитов и пара снарядов. Сюда всё равно не доберутся, - Шакирзянов незаметно опустошил тарелку с кусочками сыра и принялся за свой салат, не обращая внимания на окружающих. – Ну да, конечно, сначала все здорово испугались, я тоже испугался, когда снаряды не сработали. Но ведь гвардия же справилась.
- Просто, Рим, я видел этих людей. Они простояли на одних своих контейнерах и ещё неизвестно чём почти две недели. Практически безоружные.
- Фанатики, - бросил в ответ главный айтишник. – Но! За ними точно стоял кто-то, кто мог нанять первоклассных хакеров. На мои сервера были такие атаки, что еле отбился. Они чуть-чуть не дожали буквально.
- Ну а если бы дожали? – полюбопытствовал Роберт. Свободных мест ни за их столом, ни за остальными уже практически не осталось, пустовал только центральный, для гендиректора и его замов.
- Тогда всё, - мрачно сказал Шакирзянов. – Всё полетело бы к чертям. Весь документооборот, корпоративная сеть, базы данных, ключи от банковских счетов, всё потеряно, считай. Нет компании. Даже если бы мятеж в промсекторе уняли, всё пришлось бы собирать с нуля. И ещё не факт, что… Посмотри, кто к нам идёт!
Штайн посмотрел туда, куда Рим указал мгновенно вспыхнувшим выразительным взглядом. Небрежно бросив коротенькую, скорее для красоты накинутую лёгкую шубку, на вешалку гардероба, по направлению к их столу двигалось длинное платье цвета знаменитой картины Малевича. Платье плотно облегало стройную, точёную фигуру женщины с молочного цвета кожей и собранными в пучок чёрными же волосами. Острый взор зелёных глаз создавал законченный образ королевы вампиров, при приближении которой Шакирзянов вдруг как-то собрался, приосанился и даже сделал несколько отряхивающих движений руками.
- Добрый вечер, - бархатным голосом сказала вампир, оказавшись совсем рядом. Единственное свободное место было слева от Роберта, справа сидел собственно айтишник. – Вы позволите мне присесть, господа?
- Да, Клара Григорьевна, конечно, - подчёркнуто официально ответил Штайн. От него не ускользнуло, что при виде аппетитных форм этой дамы Шакирзянов, как обычно, начал прямо-таки исходить слюной. Роберту было не очень удобно от того, что он невольно стал препятствием между ними, так что он решил приберечь свою любезность, дабы не раздражать товарища и дать тому возможность проявить себя.
Клара Григорьевна Равская выглядела очень свежо, но не скрывала, что это результат целого ряда операций и множества менее сложных медико-косметических процедур, потому что работала в компании она довольно давно, доросла до должности начальника отдела заработной платы, и при всём этом её будто бы не брали ни годы, ни стрессы, ни что-либо ещё. Злые языки говорили, что залогом успешной карьеры стала именно эта самостоятельно смоделированная внешность вкупе с якобы лёгким поведением, но знавшие Клару люди были уверены, что дело обстоит с точностью до наоборот. Так или иначе, дама она была независимая, самостоятельная, и могла позволить себе менять кавалеров как перчатки.
- Хотелось бы знать, как Ваш отдел пережил эти тяжёлые дни? – начал Роберт. Едва Равская села рядом, его обдало пьянящим запахом её духов, которых на какое-то время перебил остальной букет ароматов, царивший в зале ресторана.
- Как и все, - Клара изящно повернула голову, и в ушах блеснули серёжки с маленькими рубинами. – Много переживаний, много работы. Но так же, как и все, мы ни на минуту не сомневались, что мятеж закончится.
- Одно дело – просто победить, - заговорил Рим. Его тарелка с салатом была уже почти пуста, похоже, он сильно волновался. – Отдельная история, как вернуть всё на круги своя.
- Вы правы, - согласилась Равская, поглядев наконец на своего обожателя. – Теперь ведь почти всех выживших рабочих уволят, будут набирать новых, а тут ещё и автоматизация, и убытки мы понесли просто чудовищные. Фонд заработной платы придётся ещё не раз перекраивать... Роберт Ричардович, говорят, Вы бывали на заводе перед бомбардировкой.
- Это именно так, - ответил Штайн. – Я пытался договориться с ними, воззвать к их разуму и чувствам, но, увы, не преуспел. Тогда бы всё завершилось на целые сутки раньше и без потерь.
- Я слышал, гвардия и полиция потеряли около трети личного состава во время штурма, - вставил Шакирзянов. – Но жертвы среди самих мятежников в разы больше.
- Кстати, - Роберт решил перенести центр внимания на Рима. – Отдел господина Шакирзянова тоже не сидел сложа руки. Пока гвардейцы осаждали заводы, он с честью отбил несколько мощнейших кибератак на нашу компанию.
В ответ Равская вскинула идеальной формы тонкие брови, но не более того. Похоже, она ясно представляла, что на самом деле ничего героического, по крайней мере, с внешней стороны, в понятии «отбить кибератаку» нет. По залу, наполняя успевшие опустеть бокалы, начали курсировать официанты, оркестр продолжал играть всё те же приятные, но не запоминающиеся мотивы.
- Господа, - вдруг раздался из ниоткуда громкий баритон. – Генеральный директор компании «Казанский авиастроительный завод» Алексей Алексеевич Савин и начальник Управления внутренних дел города Казани генерал-майор Виктор Петрович Сыромятов.
Все сидевшие встали. Под плеск аплодисментов через зал к центральному столу неторопливым, уверенным шагом прошли шестеро: собственно гендиректор в сопровождении сверкающего медалями генерал-майора, следом шествовали заместители, в том числе и Загретдинов. На лицах у всех светилась гордость, едва не переходящая в самодовольство. Оркестр грянул встречный марш.
- Это он отдал приказ бомбить заводы, - шепнул Роберт Шакирзянову. В ответ тот пожал плечами: мол, победителей не судят. Тем временем высокая процессия разместилась за своим столом. Впрочем, Савин садиться не стал.
- Дамы и господа, - роскошный зал в одночасье наполнился голосом Алексея Алексеевича. В костюмы начальников такого ранга обычно вшивались крохотные микрофоны, способные практически моментально подключиться к находящимся поблизости работающим динамикам. – Ни для кого не секрет, что последние недели стали тяжёлым испытанием для компании, для всего города. Сыграв на наивности наших рабочих и некоторых действительно не решённых нами социальных проблемах, террористы захватили предприятие и длительное время удерживали его. Первоначально они прикрывались маской законности, но гнусная провокация, в ходе которой чуть не погиб уважаемый Ильгиз Зульфатович, сорвала со злодеев всякие покровы. Мы все, весь город увидел их истинное лицо – лицо прогромщиков и поджигателей, лицо прихвостней китайских диктаторов, пособников международного терроризма, перед которым не устояли наши западные партнёры: Соединённые Штаты Америки, Федеративная Республика Германия и другие. Горько говорить об этом, но возникают его очаги в нашей стране, например, печально известная нам всем так называемая Норильская коммуна, которая до сих пор не уничтожена. К счастью, российское правительство и лично Президент делают всё, чтобы красная чума, поразившая нашу страну полтора столетия назад, никогда более не вернулась. Сегодня в этом зале присутствует человек, которому мы обязаны победой над мятежниками, конечно же, я говорю о Викторе Петровиче Сыромятине. Господин генерал-майор, встаньте, будьте любезны! – упомянутый герой встал с места и раскланялся. Иконостас его наград издавал при этом мелодичный звон. «Тоже мне, великий полководец, - подумал Штайн. – Легко ему было воевать из мягкого кресла. За этим столом место Крымову, но где сейчас Крымов? Охраняет вновь установленный порядок в промсекторе, а все почести, как всегда, тому, кто оружие видит только на парадах». Савин между тем продолжал:
- … И сегодня я имею честь торжественно объявить вам – кризис успешно преодолён, несмотря на низкое предательство аэродромной команды, которая, нарушив присягу, забыв о своём воинском долге, привела в полную негодность нервно-паралитические боеприпасы. Предатели мечтали вручить террористам смертельное оружие, но просчитались. Мощь нашего общества оказалась сильнее, компания выдержала выпавшее на её долю испытание. Предстоит ещё немало работы, нас ждёт автоматизация, которая выведет производство самолётов на качественно новый уровень, поставит нас в один ряд с ведущими мировыми фирмами. Спасибо всем, кто честно и добросовестно делал свою работу все эти тяжёлые дни, кто верил в нашу общую победу, спасибо нашим доблестным правоохранительным органам! Мы есть – мы будем!
Зал встретил тираду гендиректора, как и полагалось, бурной овацией, плавно перешедшей в скрип отодвигаемых стульев и звон столовых приборов о посуду. Началось активное поглощение раскинувшегося на столах продуктового великолепия, которое, вероятно, и не снилось поверженным, разгромленным мятежникам.
- А ведь на «КамАЗ»е на той неделе был голодный бунт, - сказал Роберт как бы между прочим, аккуратно отрезая себе кусочек ветчины. – И в нашем промышленном секторе ситуация ненамного лучше, насколько мне известно.
- Ерунда, - пробурчал Шакирзянов с набитым ртом. Вспомнив, однако, что рядом сидит Равская, он поспешно проглотил мешавший говорить бутерброд. – Химзаводы скоро выправятся, пищевые комбинаты найдут новые мощности и завалят всех контейнерами по самое не могу.
- Вы наивный человек, - неожиданно вмешалась Клара. – Либо слишком много времени проводите в своём виртуальном мире и очень невнимательно следите за реальным.
- С чего это вдруг? – спросил уязвлённый Шакирзянов.
- Потому что, при всём уважении к Вашему компьютерному гению, Вы, кажется, не до конца понимаете, в каком состоянии сейчас экономика и как она устроена. Но, собственно, в Вашей профессии это и незачем, верно? – Равская улыбнулась. – В этом мире все государства и компании давно повязаны друг с другом через деньги и товары. Стройная система международного разделения труда, когда одни выращивают бананы, другие добывают нефть, третьи обеспечивают первых двух электроникой, понимаете. Так вот, теперь, после серии переворотов, об этом можно забыть.
- Это какой-нибудь Бельгии можно забыть, Северной Зимбабве или Чуркестану, - возразил Рим, стараясь принять хозяйскую позу. Получалось у него не очень. – А у нашей России всё есть своё. Мы всё можем сами для себя сделать, вырастить, придумать.
Неизвестно, собиралась начальник отдела заработной платы доказывать главному айтишнику его неправоту какими-то ещё способами и обдумывала новые аргументы или решила прервать безнадёжную с её точки зрения дискуссию, но так или иначе, она лишь загадочно отмолчалась.
Пиршество между тем продолжалось. Изысканные блюда на столах сменяли друг друга, бокалы раза за разом ополовинивались, но не пустели. Было провозглашено несколько громких тостов, один из которых произносил Загретдинов. Глядя на своего непосредственного начальника, Роберт в очередной раз силился понять, кто и зачем стрелял в него на том злополучном митинге. Сам шеф в личной беседе отшучивался, злился, менял тему, резко исчезал, так или иначе уходя от ответа. «Городские партизаны? Истовцы? – размышлял Штайн, тщательно пережёвывая очередной деликатес. – Нет, они бы уложили его сразу насмерть, обычной пулей, не стали бы усложнять. Да и не купили бы они такой яд нигде, тем более, сразу заправленный в дротик, это дорогое удовольствие. Власть? ФСБ? Нет, раскачивать лодку было не в их интересах. А в чьих? Причём гибель Загретдинова была не нужна, точнее, не обязательна. Нужна была сама сцена вероломного убийства, закономерно приводящая к побоищу. Но кому одновременно могли быть нужны эта безобразная бойня и при всём этом – живой Ильгиз Зульфатович?» Штайн ещё раз взглянул на заместителя гендиректора. Тот выглядел весёлым, довольным собой и другими, от недавнего отчаянья по поводу несработавших снарядов не осталось и следа. Не верилось, что ещё позавчера этот цветущий мужчина бился чуть ли не в истерике. «Ладно, пока неясно, кто это устроил - продолжал соображать Роберт. – Тогда чего ради? Очевидно, чтобы либо посеять в городе хаос, либо показательно выпороть бастующих. Хаос мог быть выгоден истовцам или партизанам, что, в принципе, одно и тоже. Но они просто убили бы Загретдинова, и не только его, возможно. Значит, был просто создан повод разогнать демонстрацию, иными словами, провокация. Но тогда почему всё зашло так далеко?» В голове Роберта уже слегка шумело от выпитого, он задумчиво ковырял варёного рака в своей тарелке, и вдруг вспомнил дым над заводом. Как сказал майор-гвардеец, мятежники жарили или варили мясо неопределённого происхождения. Ситуация с продовольствием за пределами Большой Казани была, мягко говоря, не радужной, и тем более дико смотрелось пышное изобилие на праздничных столах. Происходил тот самый пир во время чумы.
- А сейчас перед вами выступит восходящая звезда Республики, - прервал размышления Роберта всё тот же голос невидимого конферансье. – Обворожительная Лилия Нурсултанова, встречайте! Итальянский романс!
Поспешно отрываясь от еды, бросая вилки и ножи разных сортов, зал, словно спохватившись, зааплодировал. В лучах софитов на сцене возникла и вправду очень красивая певица в золотистом, под цвет пышных волос, платье. Оркестр за её спиной заиграл протяжную, лиричную мелодию, при звуках которой перед глазами Роберта немедленно появилась пасторальная панорама маленького итальянского городка с тесными мощёными камнем улочкам и виноградниками. Окинув тут же утонувший в полумраке ресторан светлым взором, она на удивление искренне улыбнулась, и волшебный голос, усиленный невидимым микрофоном, наполнил пространство до самого потолка:
- Dai campi al mare, alla miniera, All'officina, chi soffre e spera…- Лилия пела нежно, мечтательно. Тут и там на лицах появлялись улыбки, совершенно иные, нежели те, какими люди прикрывались днём. Музыка и голос Нурсултановой уносили их всех куда-то далеко, где не было ни каждодневной рутины, ни фальши, ни денег, ни бунтов, а были лишь тёплое море, ласковое солнце и мягкая природа Средиземноморья. На какое-то время Роберт даже перестал думать над мучившими его разум нестыковками. Прекрасная песня и лёгкий хмель делали своё дело, и никто не был исключением: Шакирзянов даже прикрыл глаза, а Равская… Равская внезапно и абсолютно бесшумно исчезла, её место оказалось пустым. Но мозг Штайна уже расслабился и не стал брать эту загадку в расчёт. В конце концов, вероятнее всего, всё объяснялось вполне естественно.
В сумраке горело несколько телефонных экранов, выхватывающих из темноты кусочки лиц своих хозяев. Таких вот зрителей, глядящих на происходящее через объективы своих камер, можно было встретить на любом мало-мальски приличном концерте. Штайн решительно не понимал, как можно портить себе впечатление от живого выступления съёмкой, ведь любая запись будет просто бледным подобием настоящего артиста. «Таким дай волю, они всю жизнь свою снимут и будут твёрдо уверены, что когда-нибудь потом посмотрят», - пожалуй, эта мысль была самой серьёзной, на какую был сейчас способен его разум. Гораздо серьёзнее был сидящий по левую руку от Савина заместитель по связям Халиуллин. И чем дольше пела Лилия, тем менее лицо этого уже склоняющегося к пожилому возрасту человека, чем-то напоминающего грифа, становилось похожим на лица окружающих. Халиуллин курировал в том числе и все контакты с иностранными партнёрами, и неплохо знал языки, несмотря на обилие электронных средств перевода. Судя по всему, что-то не нравилось ему в тексте. И не нравилось серьёзно, в какой-то момент он даже зашептался с Сыромятиным.
- Слушай, а что это она всё про Бандеру поёт? – тихо спросил Рим. – И про розу.
- Это же не фамилия, - так же шёпотом ответил Роберт. – Какое-то другое слово или даже два. А что роза – так все романсы только про одно.
Но, кажется, такое объяснение Шакирзянова не удовлетворило, и он, разом скинув с себя чары голоса певицы, немедленно вытащил телефон и полез в сеть. Впрочем, песня уже подходила к концу. Лилия Нурсултанова в очередной, завершающий раз начала припев, её голос забирался всё выше и выше…
И вдруг всё пропало. Певица, песня, ресторан, люди, столы, только оркестр по инерции пиликнул ещё пару раз и тоже испуганно умолк. Воцарилась кромешная, просто непроглядная тьма, и даже через окна не проникало ни лучика света от уличных фонарей, которые, похоже, тоже внезапно как один погасли. Горели лишь тусклые аварийные огоньки, указывая на выходы. В только что наполненном звуками зале ресторана повисла испуганная, ошарашенная тишина.
Но прежде чем хоть кто-то успел прокомментировать это происшествие или даже вскрикнуть, в окне мелькнул свет, и снаружи раздался громкий протяжный скрип отчаянно пытающегося затормозить автомобиля, резко обрубленный характерным металлическим ударом. Словно был спущен крючок, все разом загомонили на разные лады, послышались вскрики, ругань, визг, жалобно зазвенела падающая на пол посуда, задвигались стулья, а с улицы вновь и вновь доносились скрип тормозов и удары: кажется, бились во всё разрастающейся аварии любители самостоятельного вождения.
Только теперь Роберт, до этого просто пребывавший в шоке, встревожился по-настоящему, когда понял, что и его собственный аэромобиль мог случайно стать жертвой ослепшего водителя. Штайн стал ощупью пробираться к выходу, периодически на кого-то натыкаясь и рассыпаясь в извинениях. Он чувствовал, что не одинок в стремлении выяснить судьбу своей машины, поскольку значительная масса людей тоже продвигалась в том направлении.
- Рихардыч, ты что-нибудь понимаешь? – раздался сзади голос Рима. – Это замыкание?
- Не знаю, - честно ответил Роберт. Двери были уже совсем рядом. - Надеюсь, что так и есть.
Стоило им выйти на улицу, как, словно по заказу, всюду вновь вспыхнул яркий свет. Роберт на пару секунд зажмурился, а когда глаза привыкли, увидел жёсткую картину. Посреди улицы не обнаружилось одной огромной кучи свежеразбившихся машин, автомобильный поток тёк всё так же в обоих направлениях, но на тех нескольких сотнях метров, что находились в поле зрения Штайна, эта река аккуратно огибала три островка, на которых, неслышно ругаясь, стояли рядом со столкнувшимися железными конями их владельцы. Где-то в отдалении выли сирены. Бросившийся к своему «Птериксу» Роберт не без облегчения отметил, что с ним ничего не случилось. Но тут же совсем рядом раздался полный злой обиды вопль Шакирзянова. Его нелетающему «Аймобилю» повезло гораздо меньше. Строй припаркованных машин по обе стороны улицы был в некоторых местах нарушен влетевшими туда на полном ходу непрошенными гостями. Кое-где виновники уже успели смыться от греха подальше, но Рим своего не упустил.
- Глаза разуй, дед! – наступал он, раскрасневшийся от гнева, на сконфуженного старика, чья видавшая виды машина протаранила его, Шакирзяновский, новенький «Аймобиль». – Ты же её в хлам разнёс! Знаешь, сколько она стоит?! До гроба не расплатишься!
Конечно, тот был виноват, но Роберт посчитал, что наезжать подобным образом на человека, годящегося тебе в отцы, не слишком-то правильно, поэтому поспешил вмешаться. Уже на подходе ему показалась знакомой и куртка этого деда, и его фигура в целом, а ещё через три шага Штайн уже различил лицо с аккуратными усами и бородкой…
- Господин Ольшанский! – громко сказал Роберт. – Добрый вечер!
- А, Роберт Ричардович, - профессор смущённо улыбнулся. – Ну да, добрый. Но, в некотором отношении, не для меня и вот этого господина.
- Так вы знакомы, что ли? – взволнованно спросил ещё не отошедший от первой вспышки гнева Шакирзянов.
- Рим, перво-наперво, остынь, - Штайн взял товарища за рыхлое плечо. – Оттого, что ты орёшь, денег у этого старика не прибавится.
- Да я знаю, - отмахнулся главный айтишник. – Просто я только-только кредит за неё выплатил, а тут это ведро с гайками!
Автомобиль самого Ольшанского тоже являл собой не самое жизнерадостное зрелище, передняя часть его вообще потеряла всякий облик, в салоне виднелись сдувшиеся подушки безопасности. Впрочем, на взгляд Штайна, через годик-другой Геннадию Аркадьевичу всё равно пришлось бы менять машину. Таких уже даже, наверное, не делали. Картина была ясной: как и многие водители старой закалки, Ольшанский не доверял автопилоту и предпочитал крутить баранку самостоятельно. Но когда освещённая улица вдруг в мгновение ока тонет во мраке, трудно сохранить самообладание и контроль над дорогой.
- Ладно бы просто авария, господа, - сказал профессор. – Дело житейское. Конечно, у меня не такая большая зарплата, чтобы совсем об этом не переживать, но… Буквально два часа назад произошло событие гораздо более значительное.
- Ну и какое же? – поинтересовался Рим. Он понемногу успокаивался.
- Я знал, что так и будет, - неожиданно произнёс Ольшанский. – Я предупреждал Вас, Роберт Ричардович.
- Вы хотите сказать… – начал Штайн, вспоминая позавчерашнюю беседу в университетском музее и мрачные строки давно почившего пышнобородого философа. Профессор медленно закивал, не дожидаясь окончания фразы. Рим уже рылся в телефоне, на удивление проворно шуруя толстыми пальцами по экрану. Выражение лица его, вначале нетерпеливо-азартное, приняло вид потерянный. Роберт догадывался, что сейчас читает Шакирзянов, но, хватаясь за соломинку, всё же решил уточнить: - Что там?
Вместо ответа побледневший Рим показал ему экран. «Новые вспышки беспорядков в промышленных кварталах города Казань…ИСТ наносит ответный удар… Действия правоохранительных органов в прямом смысле парализованы… Хаос и беззаконие… Расхищение оружия… Террористы захватывают коммуникации…» - каждая строка, каждый заголовок били не в бровь, а в глаз.
- Господи, это продолжается, - услышал Штайн незнакомый голос рядом. Было не так важно, кто это сказал. Главное, что сам Роберт сейчас ничего не смог бы к этому прибавить.
6. Бегство
- Айгуль, мы уезжаем! – крикнул Роберт с порога, подталкивая рукой слишком медленно, по его мнению, открывающуюся автоматическую дверь. Прихожая выходила сразу в зал, посреди которого высилась очередная трёхмерная голографическая инсталляция неопределённого смысла. Создательница этого бесплотного предмета современного искусства кружила рядом со своим творением с планшетом в руке под запись звуков вечернего леса средней полосы и при появлении Штайна застыла как вкопанная, уставившись на мужа полными вопроса разноцветными глазами.
- Собирай вещи, - продолжил Роберт, разуваясь и проходя в комнату. – На дачу, немедленно!
- Ты сильно выпил? – Айгуль продолжала стоять, озадаченно глядя на то, как Роберт хаотически движется по квартире, хватая с полок то одно, то другое. От её тонкого обоняния не ускользнул запах алкоголя, впрочем, он был слишком лёгким для такого эффекта.
- Да не пил я, не пил! – вдруг сорвался Штайн, но тут же взял себя в руки. – Пил, но не столько… Отключение света было?
- Ну да, а что?
- Это всё они, это истовцы, они пытались перерезать линию к Большой Казани, - поймав уже совершенно недоумевающий взгляд супруги, чей разум был так беспардонно вырван из состояния беспечного творчества, Роберт выпалил: - В промсекторе снова восстание.
- Вос…Вос… Но как?! – Айгуль словно подкошенная рухнула в ближайшее кресло. – А как же… Полиция, гвардия… Они же их победят?
- Не победят, - на тумбочке обнаружился стакан воды, который Штайн залпом опорожнил. Он понемногу успокаивался. – Истовцы украли не сработавшие снаряды. Ещё тогда, во время бомбёжки, и сегодня взорвали их под землёй, возле мест скопления наших бойцов. Когда тех намертво парализовало, всё и началось.
- Какой кошмар, - сокрушённо произнесла жена. – Но ведь есть же ещё армия. Есть ещё Стена, она защитит нас, Роберт! Ты же говорил, сюда им не добраться! Не надо никуда уезжать!
- Я ошибался, - произнёс Штайн и сам удивился спокойствию своего голоса. Да и в целом он почувствовал, что мозговые извилины словно бы забиваются ватой, через которую мысли уже не пробиваются. Веки вдруг резко налились тяжестью. – Под городом много старых тоннелей… Аааааах, - он вдруг протяжно зевнул. – По ним можно куда угодно дойти. Трубопроводчики за истовцев, они дали им карты, иначе бы взрывов не было… Ааааах… Да что ж такое-то?
Роберт явственно ощущал, что ни с того ни с сего засыпает прямо-таки на ходу. Заметила это и Айгуль. Она встала и заботливо взяла Штайна под руку.
- Может, тебе прилечь?
- Нет, нет, какой тут «прилечь»? Иди, собирай эти… Как их… Вещи. Мы уезжаем… - язык слушался всё хуже и хуже, но Роберт почему-то даже не испугался. Силы покидали его с каждой минутой, и Айгуль, не слушая всё слабеющих возражений, увела его в спальню. На тумбочке остался опустевший стакан, где ещё несколько минут назад плескалось приготовленное ею для себя сильное успокоительное, без которого нормально засыпать в последнее время не получалось.
Всю ночь Роберта мучили кошмары. Ему снилось, что он вновь оказался на том самом празднике, с которого недавно спешно улетел. Всё выглядело так, словно ничего не произошло, но в какой-то момент Штайн с ужасом обнаружил у себя на тарелке изысканно украшенную овощами окровавленную голову Шакирзянова. Сам главный айтишник сидел рядом, и шея его заканчивалась безобразным обрубком, выше которого уже ничего не было. Роберт вскочил из-за стола и увидел что все, решительно все присутствующие обезглавлены, и оттого, что никто из них этого обстоятельства, кажется, не замечал, становилось ещё страшнее. Вместо дорогих деликатесов на столах лежали головы. В отчаянии Штайн ухватился за собственные виски, и там, где обычно под пальцами оказывался череп, они ощутили пустоту. Впору было закричать, но кричать было уже нечем. Завершающим штрихом этой жуткой фантасмагорической картины мимо продефилировала Брагина в костюме официантки, неся на подносе его, Штайна, голову. Лицо у головы исказилось гримасой испуга и издало душераздирающий вопль, от которого Роберт, наконец, проснулся в своей постели.
Первым делом он ощупал голову и с облегчением обнаружил её там, где она должна быть. Если не считать лёгкого шума и холодного пота на лбу, с ней всё было в порядке. «Приснится же такое», - подумал Штайн уже более расслабленно. Одежда, в которой Роберт вчера, по логике, должен был лечь, висела рядом на спинке стула, вероятно, стараниями Айгуль аккуратно с него стянутая во время сна. Знакомая домашняя обстановка развеяла последние клочья ночного кошмара. За большим, во всю стену, окном, над крышами соседних домов во все стороны простиралось чистое, в лёгких белых облачках, небо. В такое прекрасное утро вчерашние новости о новом восстании казались чем-то сродни чудовищному сну Штайна. При всём этом одно воспоминание о них заставило его выйти из того благодушного расположения духа, которое на некоторое время овладело Робертом. Он решительно встал и, пошатываясь, пошел на кухню.
Комнату эту кухней назвать можно было, впрочем, с натяжкой, поскольку готовить Айгуль не любила и давно разучилась, предпочитая покупать готовые к употреблению продуктовые наборы, которые надо было только разогреть, или вовсе заказывала что-то уже вполне законченное. Штайн собирался позавтракать своим излюбленным коктейлем и включить телевизор, чтобы узнать, что случилось в стране, пока он спал. Заходить в сеть настроения пока не было, мозг ещё не вполне включился в работу, однако то, что звуки, доносящиеся с кухни, мягко говоря, непривычны, он определил сразу. Айгуль, а иного источника быть не могло, явно занималась не просто разогреванием.
Роберт застал жену в окружении нескольких сумок, куда она сосредоточенно поковала продукты. Дверцы всех шкафчиков, в том числе и холодильника, оказались распахнуты. Её синие волосы были собраны в тугой пучок, и выглядела Айгуль крайне встревожено.
- Доброе утро. Вот, вещи собираю, как ты сказал, - без тени обычной кокетливости и несерьёзности ответила она на немой вопрос мужа, не поднимая глаз. – С утра объявили чрезвычайное положение по всей республике. Говорят, возможны теракты и серьёзные беспорядки в райцентрах и перебои с продовольствием.
- Вон оно, значит, как повернулось, - Роберт давно не слышал от жены такого серьёзного тона. – Ольшанский оказался прав, к сожалению.
- Кто оказался прав? – Айгуль окинула взглядом кухню в поисках остатков съестного. Сумки у её ног были уже очень пухлыми, кажется, она то ли по незнанию, то ли от страха запихала туда всё, что смогла найти на полках.
- Да так, пару дней назад общался с одним профессором, он пытался убедить меня, что всё вот так и будет, как сейчас случилось, - Штайн не видел смысла скрывать что-либо.
- Он провидец?
- Он марксист, - коротко бросил Роберт в ответ, после чего вспомнил о вещах более прозаичных. – А чем я буду завтракать, если ты всё убрала?
Айгуль спохватилась и, немного пошарив в наиболее округлившейся сумке, протянула мужу банку коктейля. Это устроило Штайна, и он ушёл пить его к себе, а заодно решил обдумать дальнейший план действий более детально. Конечно, первым делом было покидать в багажник аэромобиля всё самое необходимое, законсервировать, запереть квартиру и взять курс за город. Это представлялось относительно несложным. Другое дело, что нельзя было покинуть Казань, не пролетев над промсектором. Существовала угроза, что захватившие массу современного вооружения восставшие захотят отыграться за годы унижения на случайно показавшемся аэромобиле, в которых, как всем известно, передвигаются только богачи. Роберт признался себе, что сперва об этом как-то не подумал. Забраться так высоко, чтобы прицельный огонь был невозможен, аэромобиль не мог. Был, конечно, вариант сделать крюк, двигаясь не над городскими массивами, а над гладью Волги, благо безопасно лечь на этот курс можно ещё в Большой Казани. Тогда с берега их могли и не заметить или просто не обратить внимания. Эта идея нравилась Штайну всё больше и больше. Он взял в руки телефон и наметил в навигаторе предполагаемый маршрут. По всему выходило, что до дачного посёлка они будут добираться максимум минут сорок. Это ободрило Роберта. Дорога в его плане была единственным слабым звеном, дальнейшая его часть состояла просто в том, чтобы затаиться на даче и более-менее спокойно переждать бурю, не опасаясь неожиданных ударов. Правда, не было до конца ясно, когда и чем буря кончится и кончится ли она вообще, но размышления об этом Штайн решительно отогнал как преждевременные. Сперва следовало выбраться из Казани.
Сборы не заняли много времени, и вскоре чета Штайнов, по-дорожному одетая, уже была в воздухе. Просторный багажник «Птерикса» легко принял всё, что они посчитали нужным взять с собой, а мощности мотора и систем стабилизации с лихвой хватало на то, чтобы машина не кренилась в воздухе. Роберт видел, что они с Айгуль не одиноки. В воздушном движении над Большой Казанью пусть и слишком ясно, но рисовалось направление на эвакуацию из города, становилось небезопасно. Вдали над промсектором снова курились столбы чёрного дыма, но теперь их были десятки. Штайн даже боялся представить себе, что там происходит, какой беспредел творится теперь на улицах. «Где же наша хвалёная армия? – думал Роберт, ведя аэромобиль. Сегодня он не доверился вполне автопилоту. – Где резервы той же Национальной гвардии? Почему в бой не бросят хотя бы танковое училище? С бомбёжкой они быстро решили, а теперь, когда на карте стоит несравненно больше, почему-то тянут. Ладно, положим, в республике в целом очень неспокойно, приходится размазывать силы по районам. Те же Челны с голодным КамАЗом, нефтяники тоже могут учудить, они давно уже наравне с остальными по зарплатам, а нефть идёт всё тяжелее. И с продуктами у них, наверное, сейчас не лучше. Это понятно. Но мы же не в вакууме, вокруг большая страна, или… Или это уже везде? – он потянулся к магнитоле и, немного поколдовав над кнопками, включил Баха. – А почему нет? Топить такие вещи в информационном шуме несложно. Только они от этого никуда не деваются».
- Что там новенького? – спросил он вслух. Айгуль, подавленно глядевшая в экран своего планшета, промолчала в ответ. – Что именно происходит в промсекторе, есть какая-нибудь информация?
- Не осталось ни одного непричастного предприятия, - последовал после тяжёлого вздоха долгожданный ответ. – Ещё утром было сопротивление в нескольких местах, теперь уже всё. Магазины и банки разгромлены. Много пленных гвардейцев и полицейских… Их уводят в неизвестных направлениях.… Вламываются в квартиры обеспеченных людей, грабят. Кругом вешают красные полотна. По улицам ездит захваченная техника. На самом деле, записей полно, люди пишут, даже фотки выкладывают. Просто большая часть сразу удаляется.
«Никак, Литвинков взялся за ум, - Роберт вспомнил, как досталось начальнику департамента информации города Казань на последнем заседании. – Расстарался». Под днищем машины уже раскинулась во всём своём тихом величии могучая река, что несла свои воды к Каспию точно так же, как несла их сотни и тысячи лет назад. С тех пор на её берегах выросло и угасло не одно государство, корабли самых разных форм и размеров избороздили речную гладь, которая становилась всё менее прозрачной и обитаемой. Приличной рыбы в великой реке осталось к середине двадцать первого века не так уж и много. Мерный наигрыш невидимого симфонического оркестра навевал вкупе с этим зрелищем глубокие, как сама Волга, философские мысли. Но сейчас Штайну было не до созерцания большой воды. По правую руку на берегу уже начался промсектор, который надо было проскочить как можно скорее.
- Как насчёт официальных сообщений? – Роберт решил перестраховаться и взять левее. В поле его зрения на различном расстоянии виднелся ещё примерно пяток аэромобилей различных моделей, следовавший в том же направлении, что и Штайны. «А ты думал, Роберт, один такой умный?»
- Утром были общие слова про тяжёлое положение с террористами, сейчас добавились призывы не поддаваться панике, сплотиться, оказывать содействие полиции и ФСБ, - ровным голосом ответила Айгуль. Кажется, у неё наступила стадия принятия всего происходящего, либо она просто решила, что совсем скоро лично они окажутся в относительной безопасности. Роберт и сам надеялся на лучшее, но благополучно завершённым дело собственного спасения далеко не считал.
В какой-то момент до слуха Штайна стали доносится тихие, но частые короткие стуки, подозрительно напоминающие выстрелы. Последовавшие за этим царапающие удары по крыше аэромобиля дали понять, что слух Роберта, к несчастью, не подвёл. И словно этого было мало, внезапно раздался громкий всхлип пробиваемых стёкол пополам с противным свистом. Айгуль, испуганная, пронзительно завизжала и нагнулась так, как это вообще было возможно в её положении. В стёклах «Птерикса» зияли приличных размеров сквозные отверстия, оставленные, видимо, одной и той же прошедшей навылет пулей. Штайн бросил взгляд на правый берег. Вспышек выстрелов было не видно, но не вызывало ни малейших сомнений, что стреляют из чего-то крупнокалиберного именно оттуда. Аэромобиль, летящий впереди ближе остальных, резко накренился и ухнул в реку. Пресловутый закон подлости, гласивший, что если что-то может пойти не так, оно обязательно пойдёт, в очередной раз сработал со всей присущей законам подлости идеальностью.
- Держись! Я выведу нас! – Роберт рванул руль влево и немилосердно вдавил педаль в пол. Он уже и не думал о том, чтобы долететь до дачного посёлка, речь шла хотя бы о том, чтобы очередная пуля настигла их как можно ближе к берегу. Тонуть не хотелось совершенно. Резкий разгон впечатал Штайна в кресло. Перед лобовым стеклом возник и начал быстро приближаться спасительный безлюдный берег. Голые ветви ещё не проснувшегося от зимней спячки леса обещали укрыть, спрятать, дать время для отдыха и корректирования планов. Роберт стиснул зубы и подался вперёд, словно это могло придать машине скорости. Он выжимал из аэромобиля всё, на что тот был способен, и «Птерикс» всеми силами старался оправдать каждый отданный за него рубль. Пока что у него это получалось. Береговая линия приближалась, и вместе с увеличивающимися фигурами деревьев росла уверенность, что этот жуткий бред очень скоро закончится. Надо только ещё немного потерпеть.
Невидимый стрелок, по всей видимости, не слишком хорошо владел своим оружием, потому что даже на таком расстоянии аэромобили были не настолько трудными мишенями. Но рука, которая не умела как следует прицелиться, исправно давила на крючок, заставляя оружие изрыгать всё новые порции уничтожающего свинца. Роберт слышал и чувствовал, как отдельные пули нет-нет да попадают им в багажник и вязнут в содержимом тяжёлых сумок. Аэромобиль уже лишился обоих зеркал заднего вида, и только какое-то чудо берегло его от более серьёзных повреждений. Айгуль перестала визжать и лишь тихонько молилась на своём языке, не поднимая головы.
Пожалуй, после этого Штайн мог бы по-настоящему поверить в бога, если бы чудо неожиданно не кончилось. Очередное попадание потрясло машину до последнего винтика, она вдруг резко затормозила и, не повинуясь рулю, с сумасшедшей скоростью завертелась на месте. Все индикаторы, словно сговорившись, воспалённо вспыхнули красным. «Чёрт, система стабилизации накрылась! – злобно подумал Роберт, тщетно пытаясь прекратить эту свистопляску. – Дуракам везёт, попал-таки, гад!» Им остались считанные метры, он не мог, не имел права не найти выход. Штайн дёргал и жал всё, что могло помочь в такой ситуации, в которой, по идее, следовало немедленно садиться, но берег здесь слишком круто уходил вниз, так что глубина могла оказаться сколь угодно большой, да и вода была явно ещё слишком холодна для купания.
Неизвестно, сколько прошло так времени, секунды или минуты, но в какой-то миг Штайну удалось вывести аэромобиль из бестолкового верчения. Плохо было то, что вывел он его в сторону, диаметрально противоположную той, в которую Роберт изначально направлялся. Теперь они с Айгуль на полном ходу неслись обратно.
- Роберт, что это?! – чуть не плача заорала жена. – Почему мы летим туда?!
- Скажи спасибо, что вообще летим! – Штайн лихорадочно вертел руль, но машина наотрез отказалась слушаться. Всё, чего ему удалось добиться, это отклонение по вертикальной оси, но развернуться не получалось никак. Аэромобиль упрямо двигался только в одном направлении, где их не ждало ровным счётом ничего хорошего.
- Сделай что-нибудь!
- Я пытаюсь! Пытаюсь я! Управление перебито! – оставив попытки сколь-нибудь поменять курс, Роберт стал искать выход в другом направлении. Не будь корпус продырявлен пулями, можно было попытаться сесть на воду, но теперь детище немецкого автопрома в счёта нахлебается воды и уйдёт на загаженное волжское дно, где составит прекрасную компанию потонувшим баржам и теплоходам. Свой талант пловца Штайн не переоценивал. Давать задний ход аэромобиль, в отличие от наземных машин, не умел. «Но ведь не звери же эти истовцы, - подумал Роберт, глядя на всё увеличивающиеся береговые постройки. Стрельба прекратилась: то ли кончились патроны, то ли кто-то велел не растрачивать их попусту. – Надо просто откупиться. Добра у нас хватит. Только бы не вздумали снова стрелять!»
- Это конец? – спросила Айгуль. – Они убьют нас?
- Успокойся, пожалуйста! Никто не будет нас убивать. Мы ничего не сделали. Сейчас сядем и попробуем уйти пешком. Если сразу поймают – подарим им машину вместе со всеми вещами. Обыкновенную жадность ещё никто не отменял.
Дальнейшие слова показались Роберту ненужными, и он просто крепко взял жену за руку. От него теперь зависело не так много, аэромобиль нёс их двоих навстречу судьбе ровно с той же скоростью, с какой пару минут назад они пытались от неё уйти. Впрочем, как раз таки скорость Штайн понемногу сбрасывал и осторожно вёл машину, которая вполне могла выкинуть ещё какой-нибудь фортель, на снижение. Вокруг поднялись огромные, но унылые здания промсектора с уже знакомой Роберту безвкусной аляпистой рекламой. Штайн поглядел вниз. Транспорта почти не было, если не считать таковым обгоревшие автомобильные остовы. На очередном перекрёстке на хвост снижающемуся «Птериксу» сел массивный угловатый гвардейский внедорожник. Пулемётная башенка на крыше задрала ствол к верху, и хотя стрелять экипаж явно не собирался, Штайну стало неуютно.
- Договоримся, - как можно увереннее сказал он, когда аэромобиль наконец-то коснулся земли. Прямо напротив были разбитые витрины догола разграбленного супермаркета. – Ничего страшного не случится. Я уже встречался с ними. Они такие же люди, как и мы.
Айгуль в ответ только рассеяно кивала. В её глазах стояли слёзы. Внедорожник затормозил совсем рядом, и по асфальту уже стучали тяжёлые ботинки вооружённых людей в гражданской одежде.
7. Пленники народной свободы
Их было четверо, в накинутых поверх вполне себе мирных рабочих комбинезонов полицейских бронежилетах и украшенных широкими алыми полосами шлемах, от которых по какой-то причине были оторваны привычные затемнённые забрала. Молодой парнишка лет двадцати, бодрый старик с ясными глазами и, к немалому удивлению Роберта, небольшого роста смуглая девушка примерно того же возраста, что и парень. Начальствовал над ними, судя по приказывающим интонациям, атлетически сложенный мужчина средних лет со зловеще острыми чертами лица. По сравнению с прежними хозяевами своей амуниции выглядели эти вояки не то чтобы не браво, а просто помято, что, впрочем, нисколько не умаляло серьёзности их намерений.
- Старшина Валиев, милиция, выйти из машины, предъявить документы, - без запинки выпалил он не сулящим ничего хорошего голосом. Штайну показалось, что он словно бы прирос к креслу, встать и выйти вдруг стало невероятно сложно. Но у людей снаружи имелись в прямом смысле железные аргументы, спорить с которыми было вредно для здоровья. «Надо же, какая-то милиция, - пронеслось в голове. – Придумали же. И когда успели? Шустро».
- Хотели бы убить, убили бы раньше, - негромко сказал Роберт, поймав испуганный взгляд жены. Собрав всё своё чувство собственного достоинства и вспомнив, что, как и несколько дней назад, представляет перед задержавшими его Большую Казань, Штайн открыл дверь. Минутная слабость осталась в прошлом.
- Вы посмотрите, товарищи, кого к нам занесло! – с торжествующей иронией провозгласил старшина, поглядев на карточку, которую предъявил ему Роберт. Конечно, не было и речи ни о каком сканере, способном считать весь недюжинных размеров пакет сведений, что был на неё загружен, но сведения первоочередной важности были невыводимо нанесены на пластик. – Сразу двое Штайнов! Какие люди в нашем бедняцком квартале! Как же это вас угораздило, Роберт Ричардович?
- Летели на дачу. Нас безо всякой на то причины подбили над Волгой, - максимально сдержанно ответил Штайн, глядя сквозь стёкла очков в переносицу стоящему перед ним нехорошо, но очень широко улыбающемуся человеку. Под мутными глазами старшины отчётливо выделялись мешки, что указывало на весьма малое количество сна в его жизни в последние несколько суток. Его бойцы в этом плане не сильно отличались от командира.
- Конечно, подбили, а вы как хотели? – улыбка Валиева стала сужаться. – На таких птичках летают только те, кто выпил слишком много рабочей крови, чтобы мы их просто так пропускали.
- Да вы не волнуйтесь, - подал голос парень, перебросив в руках парализатор. Он явно ещё не до конца привык к оружию. – Жить будете.
- Часа полтора-два точно, - пообещал старшина. От его недавней весёлости не осталось и следа. – На фильтре разберутся.
Штайн быстро прикинул свои перспективы. По всем повадкам этот человек походил на полицейского, по какой-то причине перешедшего на сторону истовцев, так что идея какого бы то ни было сопротивления или побега выглядела заведомо провальной, если не самоубийственной, и сулила только ухудшить положение. Роберт заметил, что Айгуль тоже, опасливо глядя на людей с оружием, вышла из аэромобиля. Понятие «фильтр» закономерно вызывало к жизни не самые приятные ассоциации. Оставался, однако, вариант, который Роберт и собирался разыграть изначально.
- Гос… - начал он, но вовремя прикусил язык и поправился. – Граждане. Я знаю, что у вас нет особых причин меня любить. Или даже уважать. Не упрекаю. В моей машине недельный запас продуктов. Саму машину, если требуется, тоже могу уступить. Взамен…
- Ну купите вы нас, и что? – недовольно спросил старик. – Мы отпустим, другой патруль поймает. И всё равно попадёте на фильтр.
Им с Айгуль не стали даже надевать наручников, просто затолкали на заднее сиденье. Телефоны, правда, отобрали. Парень, обещавший, что Роберт будет жить, хлопнулся рядом, весьма сильно их всех уплотнив, девушка устроилась на переднем пассажирском сиденье напротив джойстика управления пулемётной башенкой. За руль сел лично Валиев. Старик, которого старшина называл Романычем, хлопотал снаружи, цепляя аэромобиль к внедорожнику, называемого, как вспомнил Штайн, «Манул». У «Птерикса», конечно, были шасси, но для длительной езды по улицам они чуть менее чем совсем не годились. Знакомый гул мотора возвестил о том, что старик догадался или изначально знал, как завести аэромобиль и заставить его зависнуть сантиметрах в двадцати над землей. Судя по тому, что в салоне внедорожника Романыч так и не появился, он с комфортом разместился внутри трофея. Пятитонный «Манул», коротко рыкнув, легко тронулся с места и быстро набрал приличную скорость.
- Что же с нами будет, Роберт? – чуть слышно прошелестела Айгуль, прижимаясь к мужу.
- Всё будет хорошо, - стараясь быть таким же тихим, ответил Штайн, хотя сам далеко не был убеждён в этом. Единственный план рухнул, едва Роберт попытался провести его в жизнь. Ставка, сделанная на жадность, такая очевидная и обычно выигрышная, на этой раз не сработала. Их везли в абсолютную неизвестность те самые люди, от которых они надеялись спрятаться на даче, но, по крайней мере, пока они оба были живы. Стремясь отогнать подступающие тяжёлые мысли, Штайн стал изучать мелькающую в окнах действительность. Из всех районов промсектора более-менее он знал только Авиастроительный, а закинуло их сейчас не иначе как в Путинский, далеко за старое русло Казанки, по линии которого проходила Стена. Он вспомнил, как читал, что ещё около двух десятков лет назад здесь была чуть ли не деревня. В окружении бетонно-стеклянных коробок различной длины, высоты и назначения верилось в это слабо.
Первое удручающее впечатление, которое произвёл на Роберта оказавшийся в руках истовцев промсектор, понемногу сглаживалось. Штайн ожидал увидеть на улицах анархию и хаос, но как раз таки этим здесь и не пахло, хотя отчётливо тянуло гарью и всюду виднелись следы, мягко говоря, отдельных безобразий в лице битых окон и витрин, опрокинутых урн и сломанных скамеек. Повешенных на фонарях тоже не наблюдалось, хотя сами фонари оказались во множестве побиты. Патрулей вроде того, что вёз сейчас Штайнов то ли на смерть, то ли на некое судилище, вероятно, было в городе достаточно, чтобы поддержать новый порядок на должном уровне. По тротуарам ходили люди, в том числе и с оружием, работали светофоры, навстречу попадались автобусы, грузовики, легковушки, лишь однажды на перекрёстке пришлось уступить дорогу бронетранспортёру. На бортах бронемашины красовались длинные продольные красные полосы, очевидно, отличительный знак Интернационального союза террора. Вообще Штайн заметил, что красные метки, будь то такие же полосы или флажки, вокруг встречались поразительно часто. Характерно, что фирмы и заведения, пометившие таким образом свои вывески, выглядели нетронутыми, как будто минувшей ночью не случилось ровным счётом ничего.
- Смотри, Васян, - Валиев словно прочёл мысли Штайна. – Как удобно эти коммерсы устроились. Запахло жаренным, и сразу подняли красные флаги, мы свои, не трогайте, мы за вас! А вот завтра Хозяева нас прижмут, и они эти тряпочки быстренько посрывают.
- Трусы, - коротко изрёк парень, сидящий рядом с Робертом. Лицо его казалось Штайну смутно знакомым, как будто где-то они уже встречались.
- Умные трусы, - добавила девушка.
- Да пусть торгуют, мне жалко, что ли, - продолжал старшина. Его настроение вновь улучшалось. - Мы их заставили цены скинуть. Пока наша власть в городе, не поднимут, кишка тонка. Весело вчера было, а?
- Даже слишком, - кисло ответил Васян. Разговор милицейских сам собой затух, старшина начал что-то вполголоса напевать на каком-то явно нерусском языке. Штайн прислушался. Мотив казался знакомым. Сделав определённую скидку на образовательный уровень Валиева и его произношение, Штайн признал в издаваемой им галиматье итальянский. «Очень неожиданно для такого персонажа. Где же я мог это слышать?», - Роберт напряг слух, и к третьему припеву до него дошло, что милицейский старшина поёт, точнее, пытается петь, примерно то, что исполняла вчера вечером в «Арлекино» сладкоголосая Лилия Нурсултанова. Только если певица в золотистом платье пела романс, Валиев избрал более близкий ему ритм походного марша. Впрочем, так песня звучала даже естественнее:
- …Бандера росса, ла триумвера! Бандера росса, ла триумвера! Бандера росса, ла триумвера! Вива соцъялизмо, вива либерта!.. – последние слова, хоть и не так уверенно, подхватил и Васян. «Вот тебе и роза, - подумал Штайн. – Вот теперь и разберись, какая из версий является оригиналом» До него стало доходить, почему вчера хмурился Халиуллин. Оригинал сейчас исполняли эти самозваные стражи самозваного порядка, и перевод текста, а он наверняка был хотя бы примерно известен как минимум старшине Валиеву, им определённо нравился. Тогда вставал закономерный вопрос, что за человек эта Нурсултанова. С другой стороны, лично она могла и не знать, а песню ей дал продюсер, который вполне мог оказаться сочувствующим ИСТ, но будучи человеком осторожным, выражал свою позицию завуалировано.
- Гражданин старшина, а что такое фильтр? – вывел Роберта из раздумий вопрос Айгуль. Она уже не плакала, судя по всему, к ней тоже пришло смирение, как и понимание того, что слово «господин» здесь не любят.
- Увидите, - ответил Валиев, не поворачивая головы. – Жить после него вы, наверное, всё-таки будете.
- Значит, это судилище? Трибунал? – вмешался Штайн.
- Если тебе так проще, то да – ускоренный трибунал. Гуманный трибунал.
- Насколько ускоренный?
- Минут двадцать на человека. Бывает меньше, бывает больше.
- Не слишком скоро? – это Роберту уже не нравилось.
- Ты знаешь, сколько вас таких по городу? – Валиев на несколько секунд обернулся. – Гвардейцы, менты, интеллигенты вшивые, манагеры, попы,– и всех надо фильтровать! Кого в расход, кого отпустить, кого посадить. Богатеньких беженцев, конечно, по пальцам пересчитать, но в целом приличная толпа получается. Вот отсюда и – скоро!
- А нас куда? – ужаснулась Айгуль.
- Я откуда знаю, я там не работаю! - старшина начинал понемногу выходить из себя.
«А может, я снова сплю? – ни с того ни сего подумалось Штайну. – Очередной кошмар. Надо только проснуться». Сознание никак не могло примириться до конца с фактом реальности всего происходящего, слишком отличалось оно от того, что ещё вчера было привычно и незыблемо. Слишком необычно и даже фантастически выглядела эта милиция, эта техника с алыми полосами, следы погромов и прочее - особенно на фоне таких обыкновенных улиц с типовыми зданиями и неизменными рекламными видеополотнами. Но всё это существовало наяву. В доказательство тому видеополотна начали меняться прямо на глазах Штайна. Вот исчезла улыбчивая загорелая девушка на фоне моря и пальм, предлагающая насладиться насквозь синтетическим соком, и на её месте зажёгся крупный лозунг: «Свобода! Равенство! Братство!» - крикнули огромные белые буквы с покрасневшего экрана. Вот выплыло из-под заманчивых обещаний выгодного кредита беспощадное и злое: «Долой власть богачей!». Яркие образы потребительского рая тускнели, таяли, словно последний снег под жарким солнцем, и как чёрная земля проступали из-под них лаконичные экстремистские лозунги, бившие не в бровь, а в глаз. Прежнее благополучие оборачивалось иллюзией, декорация, которую Штайн давно признавал за таковую, расползалась на глазах.
Между тем Роберт всё отчётливее слышал снаружи всё нарастающий гул. Это не был гул, который издаёт переполненная транспортом улица или громадная машина, скорее, он напоминал море, но моря в Казани не было в помине. Чуть погодя пришло понимание, что так гудеть может только разгорячённая человеческая толпа. Уже отчётливо различался в этом гуле надтреснутый голос мегафона. Слов было ещё не разобрать, но вывод мог быть только один – неподалёку шёл многолюдный митинг, подобный тому, на котором две недели назад присутствовал сам Штайн, и где был, пусть и не насмерть, но очень загадочно подстрелен Загретдинов. Всё ощутимее становилось испытанное в тот роковой день своеобразное дыхание большого скопления возбуждённых людей.
- Слышите, сколько народу собралось? – спросил Валиев, ни к кому конкретно не обращаясь. – Вот так и рождается новое общество.
- Нам бы удержаться, товарищ старшина, - ответил Васян. – А Вы говорите – новое общество.
- Ты что это, Васян? Удержимся! И всю страну перевернём! – приближающийся гул действовал на Валиева ободряюще. - Правильно?
- Правильно, правильно, – закивала девушка на переднем сиденье. При каждом движении головы явно великоватый шлем упорно пытался съехать ей на глаза.
-… предлагает создать Казанскую трудовую коммуну! – наконец стали понятны слова невидимого пока что оратора. Гул одобрительно усилился, в нём угадывались рукоплескания тысяч ладоней. – И провести немедленные всеобщие выборы!..
Вместе со следующим всплеском народного ликования дома расступились. Широкая, в восемь полос улица, которую пересекал «Манул», по левую руку была запружена бурлящей людской гущей, насколько можно было видеть из окна внедорожника. Ничего более конкретного по этому поводу Штайн сказать уже мог. Машина проскочила перекрёсток, и вокруг снова сгрудились здания с продолжающей облетать с них рекламой.
… - Илшат Рахманов! Кто за то, чтобы избрать товарища Рахманова в совет? Ещё желающие?.. – толпа выдвигала своих кандидатов в неведомый орган власти и тут же выбирала из них достойных. Коллективный разум живой народной массы принимал решения быстро и бесповоротно. Штайн представлял себе, каково же сейчас ораторам, которых ему и не удалось рассмотреть. Бушующее море, первобытная сила, неожиданно пробуждённая агитаторами-истовцами в, казалось, на века смирившихся со своей судьбой рабочих, инженерах, служащих. Оно было страшным – и при этом Штайн не мог сдержать невольного восхищения, какое обычно вызывает зрелище урагана или сильной грозы. Вчера по этим улицам прокатились гневные волны, хорошенько потрепав, а то и начисто смыв всё, что существовало здесь прежде. Те, кого в промсекторе звали Хозяевами, уже не соответствовали своему прежнему прозвищу.
За очередным поворотом показалось неказистое четырёхэтажное здание светло-синего цвета с рядами одинаковых крупных квадратных окон, зарешёченными на первом этаже. «Профессионально-техническое училище №937» - гласила крупная надпись на фасаде. Но столпившиеся у ворот этого училища автозаки прозрачно намекали, что происходящее в этих стенах сейчас кардинально отличается от учебных занятий. Напротив стоял обгоревший бетонный скелет не ясного Роберту происхождения, но определённо никогда ранее не жилой, скорее всего, какой-то офис.
- О, потушили уже, - сказала девушка на переднем сиденье. – Что уж там было?
- Сбербанк, по-моему, - ответил ей Васян.
- Приехали, граждане! Остановка «Фильтр»! – объявил старшина. «Манул» резко затормозил у ворот бывшего училища. Сзади раздался жалобный металлический удар. Валиев высунулся из окна и сердито крикнул назад: - Романыч, ты там заснул, что ли? Что-что! Трофей попортили!
У Штайна изначально не было ни малейших сомнений касаемо того, что могло удариться в тяжёлый бронированный внедорожник сзади, как и того, каков итог этого столкновения. Но он успел уже настолько свыкнуться с мыслью, что аэромобиль для него потерян навсегда, что даже не расстроился. Их с Айгуль судьба волновала его сейчас куда больше.
Прежде чем вытолкать из машины, на них всё-таки надели наручники. Правда, пристегнули друг к другу, потому что пары не слишком изящных браслетов с цепочками на каждого у милицейских почему-то не нашлось. Но вокруг ошивалось столько людей с оружием, что вырываться из-под конвоя и пытаться скрыться было абсолютно бессмысленно. Понимал это Роберт, понимал, несомненно и старшина, так что наручники были надеты скорее просто для приличия и на совсем крайний случай. Всё это время Штайн старался не выпускать из своей ладони руку жены. «Теперь нас связывают не только чувство и общие дети» - мрачно пошутил Роберт про себя, взглянув на наручники.
- Пошевеливаемся! – Валиев шагал впереди них, Васян топал сзади с парализатором наперевес. Через широкий двор фильтра к крыльцу с тремя символическими ступеньками двигались точно такие же группы численностью от трёх и более человек. В самой большой Штайн насчитал около двадцати – это были прилично одетые чистые люди разного возраста ухоженной наружности, среди которых мелькнуло несколько чёрных ряс. Одни были подавлены или испуганы, другие хорохорились, напуская на себя гордый и независимый вид ведомых на казнь героев. Встречались и разоружённые стражи рухнувшего порядка в жалких остатках формы – понурые и злые, некоторые со следами побоев. В глаза бросалось, что людей в здание только заводили, но никто не выходил. С другой стороны, вполне могло статься, что выход для прошедших фильтрацию был с другой стороны. Слова Валиева о сути и назначении фильтра вполне укладывались в эту версию.
«Как же быстро всё переменилось, - думал Роберт, когда их завели в просторное фойе, где за десятком столов со стоящими на них ноутбуками, переплетёнными друг с другой густой сеткой проводов, прибывающих пленников внезапно нахлынувшей народной свободы, вероятно, записывали во вновь во вновь формируемую базу данных. – Каких-то четыре дня назад все эти люди были заняты обычными делами, а истовцы казались малочисленными маргиналами. Или действительно только казались? Как же чудовищно прав оказался Ольшанский, к сожалению. Это всё началось не вчера, слишком хорошо организовано. Истовцы плели свои сети очень давно» Над столами висело длинное видеополотно, служившее, очевидно, раньше для того, чтобы выводить на нём расписание занятий. «Вся Россия будет наша!» - вызывающе и рисково гласило оно теперь.
Возле одного из столов Валиев, сделав не иначе как в качестве приветствия странный жест сжатой в кулак ладонью, предъявил записывающему, по виду - вчерашнему бухгалтеру или просто мелкому клерку, - карточки Штайнов. Здесь сканер всё-таки нашёлся. Взглянув на экран, бухгалтер сделал удивлённую мину, посмотрел на вновь прибывших, потом на экран и снова на Роберта с Айгуль. Очевидно, такую крупную рыбу к нему ещё не привозили.
- В первую камеру, прямо и налево, - сухо сказал он, после чего убрал карточки куда-то в стол. Это прозвучало уже как-то совсем по-тюремному, хотя, ясное дело, полноценным застенкам в здании училища было взяться просто неоткуда. Штайн ожидал, что их поведут в подвал, который непременно будет тёмной, сырой и переполненной душегубкой, но первая камера оказалась самым заурядным спортивным залом, где поколения студентов изо дня в день потели на физкультуре и более-менее регулярных соревнованиях. Теперь вместо студентов здесь слонялась из угла в угол, сидела и лежала на матах и скамьях, а то и просто на полу публика примерно того же рода, что и во дворе фильтра. Старшина передал своих подопечных, что называется, из рук в руки местной охране, одетой столь же своеобразно, как и сам Валиев, снял с них наручники, и, перебросившись с коллегами парой грубых матерных шуток, удалился.
- Значит, Роберт и Айгуль Штайн, - сказал один их охранников, внимательно оглядывая новых узников с головы до ног.
- Что с нами будет? – Айгуль в очередной раз попыталась сорвать с будущего жуткую маску неизвестности.
- Вас вызовут, - не терпящим возражений тоном бросил охранник в ответ. Весь его вид красноречиво говорил, что единственное правильное дальнейшее действие – это пройти в камеру. Видя, что жена вполне может сейчас сорваться в истерику, вызвав тем самым совершенно ненужную ответную реакцию, Роберт решительным движением взял её за плечи и увлёк за собой. Их мир перевернулся, и надо было срочно найти новые точки опоры.
Они вошли в спортзал. Запах здесь стоял не лучший, Айгуль поморщилась и даже ненадолго зажала свой привыкший к тонким ароматам носик платком. Чувствовалось, что людей здесь держат уже далеко не первый час. Хотя, скорее всего, дело было в плохо сделанной вентиляции, отчего оставленный в воздухе тысячами пар по физкультуре след закрепился и стал нормой. После первого беглого подсчёта Штайн определил наличие в зале более сотни человек, из которых примерно половину составляли гвардейцы. Их рослые плечистые фигуры в кителях или просто камуфляжных майках и бритые головы чётко выделялись на общем фоне. То и дело раздавались отдельные причитания и всхлипы. В дальнем углу небольшая кучка пленников собралась возле седобородого муллы, который, наверное, пытался их успокоить и обнадёжить, хотя его собственное положение было не лучше. Контроль за всем происходящим истовцы в лице двоих охранников осуществляли с не застеклённого балкона, вытянутого вдоль длинной стороны зала на высоте порядка трёх с половиной метров. Эти двое были даже без шлемов, просто в рабочих касках и защитных очках. В качестве средства усмирения возможного неповиновения у них имелись дистанционные электрошокеры. Роберт вспомнил, что точно такие же он видел в руках охраны авиастроительного завода в прежние спокойные времена, которые теперь вдруг стали такими далёкими. В целом, это было весьма распространённое среди силовых структур оружие, которое понемногу вытесняло парализаторы.
- Эй, мужик! – вывел Штайна из раздумий грубый оклик. Дорогу ему преграждал массивного телосложения, на полголовы выше самого Роберта и значительно шире, гвардеец в распахнутом кителе и с большим фингалом. Оставалось только догадываться, что за человек мог засветить в глаз этому громиле, но настроения это ему явно не улучшало. – Ты Штайн, что ли?
- Ну я, - Роберт остановился и принял максимально устойчивое положение, мягко отстраняя Айгуль себе за спину. Ожидать можно было чего угодно.
- Очки сними, - потребовал громила. «Будет бить», - понял Роберт, аккуратно убирая очки в футляр. И, к сожалению, не ошибся. Натренированный тяжеленный кулак кувалдой дал ему по лицу, в глазах потемнело. Следующий удар обрушился под дых. Ноги у Штайна подкосились, но он устоял и рефлекторно закрылся руками. Тогда последовала пара сокрушительных ударов в бок, после чего они посыпались прямо-таки градом.
- На тебе, урод! На, сволочь! – злобно орал противник, не прекращая побоев. Где-то рядом с ужасом верещала Айгуль, её слов было не разобрать. – Вот вам – как на нашем горбу выезжать!.. Это тебе за братишек!.. А это за снаряды!..
Все попытки как-то контратаковать разбивались о профессионально поставленные блоки, увернуться же от могучих кулаков оказалось просто нереально. Но Роберт изо всех сил удерживал себя от падения, потому что боялся, что тогда гвардеец пустит в ход ноги в мощных ботинках, знакомства с которыми внутренние органы Штайна точно не переживут. Он превратился в один комок боли. В короткие мгновения, что Роберт мог воспринимать мир, он видел, что их драка, точнее, избиение, собрало вокруг себя приличное число зрителей, из которых, естественно, никто и не думал прекратить свершающееся на глазах безобразие. Охрана по какой-то причине тоже пока не вмешивалась.
- Отставить избиение мирного населения! – раздался неизвестно откуда зычный голос, после чего удары вдруг прекратились. Роберт, не веря своему счастью и шатаясь, как пьяный, с трудом выпрямился и сфокусировал расплывающуюся картинку в глазах.
- Ребят, вы чего?! Это они во всём виноваты! Это они нас кинули на смерть! – возмущённо кричал противник, которого оттаскивали от поля брани сразу четверо немного более субтильных коллег. Гвардеец брыкался и силился вырваться, чтобы добить Роберта наверняка, но держали его крепко. – Эту гниду порвать надо!.. За всех наших!..
- Роберт! – Штайн почувствовал нежные ручки Айгуль, вытирающие ему кровь с лица. В следующий миг на его разбитых губах отпечатался короткий поцелуй.
- Живой, господин Штайн? – участливо спросил тот же голос, что приказал остановить ослеплённого яростью гвардейца. Роберт повернул голову, что немедленно отозвалось острой болью в шее. Рядом стоял майор Крымов собственной персоной. Выглядел он не хуже, чем четыре дня назад, у него определённо нашлась за это время пара часов для приведения себя в относительный порядок. Конечно, как и все его бойцы, он лишился и своих лат, и оружия, и только погоны на кителе выдавали в нём офицера Национальной гвардии.
- Господин майор, - облегчённо-устало выдохнул Роберт. – Как Вы здесь?..
- Очутился? Да как все. Ходить можешь? Плохо. Пойдём присядем. Вон там, на маты. Так, подруга, возьми как этот мешок с другой стороны, - Крымов взвалил Штайна себе на плечо, с другой стороны подключилась Айгуль. Понемногу обретая более-менее устойчивый контакт с реальностью, Роберт, как мог, помогал своим благодетелям плохо слушающимися ногами. Совсем скоро его бережно усадили на мягкий мат возле холодной стенки.
- Спасибо, - сказал Штайн. Все зубы, к счастью, оказались на месте, но язык он всё-таки немного прикусил. Айгуль устроилась рядышком. Как большинство жительниц Большой Казани, абсолютно беспомощная во всём, что касалось практических действий, в том числе и первой помощи, она могла только вытирать ему кровь и пот и тихо шептать ласковые слова. Зато майор быстро ощупал бывшего помощника заместителя генерального директора и изрёк:
- Жить будешь. Ничего смертельного. Поболит ещё пару дней.
- Что здесь случилось? Почему этот… он… на меня набросился? – Роберт, наконец, сумел собрать в кучу мысли, основательно разбросанные ударами гвардейца по голове.
- Потому что только вы виноваты в том, что произошло, - прямо и жёстко ответил Крымов. – Не лично ты. Вы, Хозяева. Господа. Вы виноваты сами. Довели народ до ручки, прозевали, когда он вас возненавидел. А у этого парня, видимо, крышу маленько сорвало от паралича, вот и решил рассчитаться с первым попавшимся под руку мажором. Про «господина майора» лучше забудь. Зови меня просто Дмитрий.
- Хорошо… Дмитрий, - сказал Роберт. Такие речи от человека, ещё недавно собиравшегося заморить осаждённых рабочих голодом, слышать было весьма странно. «Что он там сказал про паралич? Крышу сорвало? – подумал Штайн. - Самому, похоже, тоже хорошо дало по мозгам». Его уже совсем не волновало, что ему постоянно «тыкают» даже совершенно незнакомые люди.
- Расскажите, что здесь случилось? – попросила Айгуль. – Так страшно. Я ничего не понимаю.
- Тут никто не понимает, - ответил Крымов, усаживаясь напротив спасённой семейной пары на корточки. – А дело было так. Во-первых, Роберт, хорошие у вас на заводе были инженеры, грамотные. Додумались, падлы, как сделать из реактивных сопел огнемёты. Когда после обстрела мы вошли на завод, нас встретили огнём. Не пулями, а именно огнём! Броня, конечно, выдержала, но было жарковато, да и не ждали мы такого. Думали, одни покойники остались. Потом снова стенка из щитов, только жиденькая, не как в первый раз. Патронов и гранат мы не жалели, истовцы пятились. Огрызались, но пятились. И тут я первый раз задумался: слишком хорошо идёт, слишком гладко, в тот раз они злее были. Ну ладно, списал на голод. Примерно через час всё было кончено. Оставшиеся в живых подняли руки. Стали считать своих и чужих. Убитых было немного, но досталось почти всем. А вот истовцев – что мёртвых, что живых – оказалось мало, мы взяли в плен с полсотни, ещё человек семьдесят трупов. Куда делись остальные? Где снаряды? Кинулись искать. Нашли заваренные канализационные люки. Тут вывод был один – враг ушёл канализацией и прихватил с собой опаснейшие боеприпасы, а сопротивление было нужно им только для прикрытия. Я отправил вниз группу. Она не вернулась. Вторая вернулась, но нашла только начисто обобранные трупы первой. Бойцы были измотаны, я не решился вести под землю остальных. И полковник звонит – что, Крымов, взяли завод? Взяли, говорю. Поставленную задачу выполнили, цеха зачистили. Пытался объяснить про канализацию, а меня и слушать не хотят, благодарят и требуют, чтобы я отвёл своих ребят на исходную. Дальше без тебя…
Штайн уже вполне пришёл в себя и внимательно слушал. Пока что всё в рассказе Крымова вполне сходилось с официальной версией с той лишь разницей, что последняя утверждала лишь о небольшом числе ушедших истовцев, в то время как со слов майора всё выходило с точностью до наоборот.
-… Приказ выдвигаться в казармы я получил только через сутки. До этого стояли и сторожили завод, пока там копалась ФСБ. Савин ваш приезжал, привёз с собой три грузовика черномазых – порядок наводить, ремонт делать. Полчаса ругался с эфэсбэшниками, потом уехал. Черномазых оставил. Та же картина была на Вакуумаше и на строительном. Нам говорили: всё, мятеж окончен. Я понимал, что ни хрена он не окончен, что истовцев ещё надо ловить под землёй, но кто меня слушал? И вот когда под вечер мы погрузились в машины и выстроились в походную колонну, всё и случилось. Я только собрался садиться в кашээмку…
- В каше… Куда? – не поняла Айгуль. Её платок превратился в ни на что уже не годную багровую тряпку.
- КШМ, командно-штабная машина, «Манул», - спокойно объяснил Крымов и продолжил: - Вдруг как будто разом все мышцы свело. Рухнул. Лежу, руки-ноги не слушаются, как чужие. Даже головы не повернёшь. Что за ерунда, думаю. Ору, ругаюсь, наконец, рыдаю, а никого нет. Только стон стоит вокруг, как будто всех разом уложило. Потом почувствовал, что и орать уже не могу. Стемнело, фонари зажглись, лежу, хочу - не хочу, смотрю на свет. Лёгкие еле-еле воздух качают. Понемногу успокоился, дошло, что это те самые злополучные снаряды всплыли. Как я и боялся. Когда вокруг замелькали тёмные тени, я уже не удивился, да и страха давно не было. Унизительно только стало, стыдно, когда они меня раздевать начали. Шлем сняли, потом бронежилет, про оружие молчу. Отобрали в первую очередь, ещё и руки связали. Не понял – зачем? Неужели они меня и такого боятся? Ни сопротивляться, ни даже матом послать, язык тоже онемел. Иллюзий на свой счёт и моих ребят я не строил.… И тут вой сирен, визг тормозов, люди в белых халатах. Я сначала не понял, не поверил, а истовцы взяли и вызвали нам, своим врагам, три-четыре «Скорых». Врачи вкололи антидот и поставили всех на ноги. А потом под дулами наших же автоматов нас загнали в грузовики и привезли вот сюда. Короче, мёртвыми мы им были почему-то не нужны. И так, наверное, было везде, потому что ни о каком сопротивлении лично я ничего пока не слышал, а народу в этом зале перебывало с утра порядочно...
Ситуация понемногу прояснялась. Роберт только не мог пока что понять, что намеревается делать дальше сам майор, ещё недавно храбрый офицер, заговоривший теперь прямо-таки пораженчески, и как он видит дальнейшие перспективы всего происходящего. Крымов, судя по выражению лица, имел на этот счёт весьма интересное мнение, но озвучить его не успел. Неожиданно проснулись динамики под потолком спортзала и зачитали список из примерно двух десятков фамилий, который, к неудовольствию и тревоге Штайна, кончался его фамилией и словами:
-… на выход!
8. Фильтраторы
Время тянулось невыносимо, мучительно долго, казалось, его можно было потрогать пальцами. В набитом людьми тёмном тупике коридора, что упирался в дверь с наскоро напечатанной неказистой бумажной табличкой «Группа фильтраторов №1», было душно, но при этом прохладно. Всего около восьми метров отделяли эту дверь от черты, по которой, словно по тропинке, от одной стены коридора к другой шатался часовой в чёрной вязаной шапке. Вид у него был довольно скучающий, он лениво поигрывал электрошокером, но проверять, что будет, если попытаться улучить момент и напасть, никто из присутствующих пока не решался. Их оставалось уже не двадцать, а семеро: примерно половина точно так также расположилась на противоположном конце коридора рядом с аналогичной дверью, отличающейся только номером, словно там стояло большое, от пола до потолка зеркало.
Сперва Роберт пытался с кем-то заговорить, чтобы немного развеяться и снять копящееся напряжение, но друзья по несчастью оказались слишком погружены в собственные мысли. В кабинет вызывали по одному, минут через десять-пятнадцать человек выходил либо один, тщательно стараясь не смотреть по сторонам, либо откуда-то появлялись двое конвойных, и наружу пленник появлялся уже в их сопровождении. Штайн не видел, что происходило дальше, но не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кого ждал не слишком свежий, но всё-таки вольный воздух и небо над головой, а кого сотни вольт или как тут истовцы расправлялись с теми, кто проявлял строптивость. Отлаженный конвейер равнодушно сортировал человеческие жизни.
Моральных сил волноваться и переживать уже не осталось, Роберт терпеливо ждал минуты, когда он станет способен решить свою судьбу. Пока же она полностью находилась в чужих руках. Айгуль в камере-спортзале осталась под надёжной защитой Крымова. Побитое тело продолжало ныть, старуха-жажда начинала понемногу скрести в горле своими длинными и тонкими когтями, но стоящий рядом кулер был абсолютно пуст. Можно было, наверное, спроситься в уборную, но пить местную воду из-под крана Штайн пока что не решался, слишком хорошо знал о её качестве. «Всё-таки удивительно, как легко отвлечь человека от любой проблемы, - размышлял Штайн, протирая треснувшие во время драки очки. – Лишить еды, питья, погонять – и будь ты хоть тысячу раз озабоченный вопросами мироздания философ, а ни о чём кроме как поесть и поспать думать уже не сможешь».
- … Да, я стрелял! – вдруг раздался из-за двери приглушённый мужской возглас. Тон был самый раздражённый, даже злой. Роберт навострил уши. Раньше бы ему и в голову не пришло где-то за кем-то подслушивать, но то было раньше. Ответа, к сожалению, услышать, не удалось, но, судя по некоторой паузе, он определённо был и не понравился кричавшему, потому что он продолжал в том же духе: - Приказ! Я выполнял приказ. И выполнил бы ещё раз. Что? Я виноват?! Вот во всём этом бардаке?! Да кто ты такой, чтобы меня судить?!
- Успокойся, - раздался, наконец, голос собеседника, не такой громкий, но твёрдый. Он добавил ещё что-то, но тише, и слова слились в неразборчивый шум. Первый снова горячо возражал, не скупясь на отборные оскорбления:
- Я жалею?! Жалею, что всех ваших шакалов не поубивал! Что вас, уродов, всех там не замочили!.. Вы трупы тут все уже, понял? Быдло тупое! Вас танками задавят, как тараканов!..
Ответа не последовало, либо Штайн его не расслышал. Зато словно из ниоткуда возникли двое конвойных, которые, не проронив ни слова, скрылись за дверью. После звуков непродолжительной борьбы они выволокли яростно сопротивляющегося пленника, презлобного коротко стриженного русоволосого мужика в болтающихся на нём остатках серого городского камуфляжа. «Спецназ ФСБ», - мелькнул шеврон на рукаве. Встретившись с ним на мгновение взглядами, Роберт внутренне отшатнулся от гнева и граничащей с безумием ненависти, которая буквально клокотала в глазах этого человека. Конвой успел сделать буквально пять шагов, после чего спецназовец вдруг рванулся, неуловимым движением швырнул одного охранника на пол, метким ударом согнул пополам второго и, несомненно, расправился бы с часовым, промешкай тот ещё пару секунд. Но тот оказался не таким беспечным, как его коллеги. С треском сверкнула короткая вспышка, и уже метнувшийся серой молнией спецназовец вдруг застыл в воздухе, дрогнул и повалился на пол, продолжая мелко дрожать.
- Вот гад, - сплюнул один из незадачливых конвоиров, поднимаясь.
- Эх вы, мешки цементные! – насмешливо сказал часовой, явно довольный своей небольшой победой. – Это же спецназ, понимать надо!
Оклемавшиеся охранники поспешили связать поверженному мощным электрическим разрядом спецназовцу руки и ноги, после чего унесли бесчувственное, но ещё живое тело неизвестного стрелка, чей выстрел оказался решающим в какой-то важный момент. И тут в голове Роберта словно вспыхнула лампочка, сложился давно не дававший покоя пазл. Он понял, что знает, кто этот человек, когда и в кого он стрелял. Конечно, это могло быть только совпадением, но слишком точно вставали на места все детали. От осознания общей картины на душе стало как-то паршиво: все события последних недель предстали последствием одной неумелой провокации, которая, в итоге, и привела рабочих на баррикады. Бастующих надо было показательно выпороть, и умники из ФСБ или откуда ещё создали повод. Создали лёгким движением пальца этого спецназовца. «Только вот дальше всё покатилось совсем не по плану, - размышлял Штайн. Внутри воцарилась поразительная ясность, в свете которой открылись многие нелицеприятные для Большой Казани моменты. – Избиение превратилось в битву, битва – в осаду и полноценные боевые действия, а затем трупы, десятки, сотни трупов, если не тысячи!» Роберт прикинул, сколько народу погибло за эти дни в городе с обеих сторон конфликта. Только на Авиастроительном цифра грозилась перевалить за пятьсот. «А что творилось в других горячих точках? – продолжал просветлённо-сокрушённо размышлять он. – Словно все вдруг помешались. Ни одной серьёзной попытки всё остановить, одуматься. Работяги встали насмерть, потому что за поражением их всех ждала тюрьма, а то и казнь. Или… Или в какой-то момент масса потерь просто стала слишком большой, и все забыли, с чего начали, за что начали, и занялись простой местью? Но тогда почему они не перерезали парализованных гвардейцев? Нет, для мести это слишком сложно…»
Все эти мысли пронеслись у Штайна в голове за считанные секунды. Но додумать их он всё равно не успел.
- Роберт Штайн! – громко и требовательно позвали из-за двери. Давно с ним не обращались так грубо и фамильярно, как здесь. Медлить не стоило, и без того шаткое положение могло усложниться, поэтому человек, ещё вчера сидевший в одном зале с сильными мира сего, теперь молча повиновался невидимому обладателю голоса.
За табличкой «Группа фильтраторов №1» скрывалась небольшая комната, вероятно, преподавательская, уставленная довольно убогой по меркам привычного Штайну мира дешёвой мебелью из ДСП и пластика. Через два окна в противоположной двери стене на Роберта глядел кусочек улицы в лице чистого неба, нескольких голых крон и бесконечной толпы серых зданий. Внизу виднелся задний двор училища, огороженный неказистым забором. Естественным барьером между окнами и вошедшим пленником служил стол, за которым сидели двое, хотя стульев было три, ещё один стоял напротив, перед вошедшим Штайном. На центральном стуле расположился, скрестив не толстые, а скорее натруженные и огрубевшие пальцы, плотный мужчина среднего роста, явно перешагнувший через пик своих жизненных сил, но ещё не старый. Возраст размягчил его некогда, вероятно, сильное тело, размазал очертания фигуры. Лицо этого человека навевало ассоциации с крупной картофелиной. Одет он был в инженерский комбинезон с незнакомыми Роберту заводскими эмблемами.
По правую руку от него на столе лежал увесистый промышленный планшет, а по левую стоял некий прибор, назначение которого пока оставалось для Штайна загадкой. Этот прибор был объектом пристального внимания сидящей тут же женщины, которая выглядела более пожилой, чем мужчина. Её мягкое лицо с мягким, но усталым выражением, было исчерчено глубокими морщинами, а одежда указывала на интеллектуальный характер труда. У корней её неестественно каштановых волос намечалась седина, которая в Большой Казани у женщин не встречалась вообще никогда.
В комнате был третий человек. Он не сидел, а стоял, опершись руками на стол. Самый молодой из присутствующих, моложе самого Штайна, значительно ниже и не слишком атлетичный, в форме сотрудника некой корпоративной службы безопасности, впрочем, определённо с чужого плеча, он выглядел не просто уверенным в себе. Он выглядел хозяином бывшей преподавательской, да и вообще всего сложившегося положения, несмотря на свои невероятно огромные уши и нос, которые в другой ситуации, несомненно, позабавили бы Роберта. Их комический эффект вступал в жёсткое противоречие с общим выражением лица и позой парня, что-то вроде всерьёз рассерженного клоуна, когда шутки отходят в сторону, но весёлый грим ещё не снят. Руки всех троих повыше локтя были украшены всё теми же повязками различных оттенков красного.
- Здравствуйте, - осторожно начал Штайн. Война войной, а хороший тон никогда не бывает лишним.
- Садись, - коротко, но беззлобно бросил парень.
- Здравствуйте. Дайте руку, пожалуйста, - женщина поднялась со своего места, оторвавшись от своего прибора, и подошла к Штайну. В её пальцах откуда-то материализовались технологичного вида браслет и обод. «Детектор лжи! – понял Роберт. – Впрочем, стоило ожидать. Ну ладно, это не электрический стул, можно и надеть». Он позволил надеть на себя эти безыскусные украшения, и этого момента был обязан говорить правду и только правду.
- Значит, Роберт Ричардович Штайн? – заговорил сидящий в центре мужчина негромким спокойным голосом. Не было никаких сомнений, что на планшете у него уже была вся информация с карточки Роберта. – Помощник заместителя генерального директора…Ох ты, какой большой человек. Как же занесло к нам? Добровольно или не очень?
- Не очень, - ответил Штайн. Детектор молчал. Это было чистой правдой. – Думал на даче с женой переждать. Не долетел, подбили.
- Переждать что? – продолжал собеседник. Он не давил, был спокоен как удав и то и дело бросал взгляд на планшет, на экране которого различался некий текст. – Ты думал, это всё просто так закончится и будет по-старому? Нет, дорогой, по-старому уже никогда теперь не будет. Даже если завтра нас разбомбят ко всем чертям. Люди просыпаются, и людям такая петрушка не нравится. Очень не нравится. Обратно в постели уже не загонишь.
- Это я вижу, - с каждым проведённым здесь часом Роберт действительно всё более убеждался в правоте этих уже неоднократно услышанных в последнее время слов. – Но я люблю свою жену, и хотел спрятать её от всего этого хаоса. Вчера, когда в Большой Казани погас свет, я не знал, что и думать.
- Извините за неудобства, но это революция! – низкорослый парень отошёл к окну.
- Ну а ты где был на тот момент? – поинтересовался мужчина, не обращая внимания на комментарий.
- На банкете в честь… - Роберт замялся. Надо было выразиться как можно аккуратнее. – В честь завершения, как мы полагали, бунта.
- Ты посмотри, - отошедший к окну теперь уже даже не смотрел на пленника. – Страна не знает, что будет жрать через две недели, а у них банкеты! Что, вкусно было пировать во время чумы, а?
Эти двое, на первый взгляд, пытались играть в доброго и злого полицейского, но Штайн не мог точно сказать, является ли это игрой на самом деле. Правила, естественные в Большой Казани, в промсекторе работали, как оказалось, не всегда. Женщина же здесь была просто ассистентом, персоналом при детекторе, потому что в разговоре участия не принимала, неотрывно глядя на его экран и что-то себе помечая. Возможно, ещё несколько дней назад она была местным психологом.
- Давайте к делу, - Роберт рискнул взять инициативу в свои руки. – Что со мной будет?
- Давай к делу, - согласился фильтратор. – Были контакты с ФСБ и полицией?
- Нет, - детектор молчал.
- Целенаправленно летел в промсектор?
- Нет.
- Боишься?
- Нет, - детектор противно взвизгнул. – Да.
- Да тут и ежу ясно, что никакой он не агент, - вмешался парень. – Это же тот самый тип, который на авиастроительный приезжал перед обстрелом. Так?
- Да, это я, - сказал Штайн. – Это была моя идея, и если бы я не вызвался провести эти последние переговоры, снаряды могли посыпаться на несколько часов раньше. Плохо, что я их провалил. Так что будет дальше?
- Сам-то ты чего хочешь? Если мы тебя возьмём и отпустим? – сидящий фильтратор сохранял самообладание.
- Уеду, уйду, уползу, - не задумываясь, ответил Роберт. – Возьму жену и исчезну.
- Куда же вы пойдёте вдвоём? Я так понял, до дачки вашей далеко, и пешком туда не дотопаешь, тем более вашими господскими холёными ножками. А машину вам никто не отдаст. Хочешь не хочешь, придётся задержаться. Закон у нас простой: кто не работает, тот не ест, - придётся поработать. Вот ты что умеешь руками делать?
Штайн запнулся, поймав себя на мысли, что при двух высших образованиях не умеет решительно ничего, что бы помогло ему здесь. Он мог похвастаться разве что умением водить автомобиль, но как обращаться с тем, что скрывается под капотом, если оно вдруг сломается, знал только теоретически, так что шофёр получился бы никакой.
- Зачем ему руками уметь? – ушастый парень отвернулся от окна. – Он же вон какой умный, какой грамотный, два диплома, а не как у нас, у быдла. Мы же быдло, да? – с издёвкой добавил он.
- Да, что ты думаешь про ИСТ, про Коммуну? – невозмутимо подхватил мысль сидящий.
Вопрос был задан, что называется, в лоб. Роберт внутренне смутился. Он и сам уже не был уверен, как следует относиться к происходящему. Всё это не сулило ни ему лично, ни государству, ни миру, в котором жил Штайн, ничего хорошего, и истовцев с их коммуной следовало ненавидеть и бояться. Роберт действительно боялся, а вот с ненавистью было сложнее. Её не было.
- Я хочу понять вас, - наконец осторожно заговорил Штайн, словно бы ступая по болоту. – Почему? Чего ради? На что вы рассчитываете? Почему именно сейчас? Вы всерьёз думаете, что удержитесь? Ведь вы же всю жизнь себе поломали. Все вы.
- Значит, понять, - недобро вздохнул фильтратор за столом. Его ершистый коллега, к удивлению Штайна, на сей раз промолчал. – А ты не поймёшь, господин Штайн. Ты по одиннадцать часов в сутки с девятнадцати лет не работал. У тебя дети маленькие на одной синтетической каше годами не сидели. Ты не знаешь, что такое последние гроши за лекарства родителям отдать. Ты копейку до зарплаты не считал никогда… На всём готовеньком жил, живёшь и детей своих научишь. Вот ты думаешь, чего это мы вдруг взбунтовались, нормально же всё было. Я тоже думал, что нормально. Несправедливо, но жить-то можно. И так уж плохо, до инженера вот дорос, какой-никакой начальник. Только вот однажды меня муха какая-то цапнула, я не поленился, сел, посчитал, сколько моя бригада делает за месяц трансформаторов. А потом ещё посчитал, сколько нам за этот же месяц заплатили. И знаешь, очень удивился, когда увидел, что разница чуть ли не вдвое. Не в пользу зарплаты. Это что же, мы полжизни отдаём, чтобы кормить тех, кто нас и за людей-то не считает?
- Это не вы нас наняли, - сказал парень. – Это мы вас содержим, не понимаю только, зачем. Вот амеры больше своих господ содержать не будут. И немцы тоже. Чем мы хуже? Хватит, натерпелись! Мы в Коммуне будем работать сами на своих заводах и фермах, и вторая половина тоже будет наша!
«Хорошо излагает, чёрт, - отметил про себя Роберт. – Немудрено, что за истовцами пошло столько народу. И ведь верно, не держат их в Большой Казани за людей».
- Всё это очень даже здорово, - произнёс он вслух. – Но ведь если правительство всерьёз захочет вас уничтожить, оно уничтожит. Сил предостаточно.
- Всех не передавят, - ответил молодой фильтратор. Он уже прохаживался по комнате за спиной Штайна. – Сейчас по России коммун всего пять штук, а неделю назад была только одна – в Норильске. Сколько их будет ещё через неделю, если эти пять штук эту неделю простоят? Смекаешь?
- Ты можешь нам помочь, - сказал его коллега, обращаясь к Роберту. – Работа головой, она тоже работа. Грамотные люди нам тоже нужны.
- А если я откажусь, расстреляете?
- Зачем сразу «расстреляете»? У нас лишних патронов нет. Вас таких несговорчивых неумех много, найдём вам простую тупую работу. Как ни крути, придётся поработать на тех, кто на работал на тебя.
От Роберта не ускользнуло, что собеседник начал понемногу барабанить пальцами по столу. Похоже, даже у него терпение было не железным, или просто выходило нормативное время для допроса. С одной стороны был насквозь лживый, но сусально красивый и такой привычный фантик прошлой жизни, с другой – густой то ли дым, то ли туман новой, из которого вполне могла выскочить на полном ходу карательная танковая колонна Российской армии. И нужно было решать. Роберт не питал иллюзий насчёт своей судьбы в случае, если после уничтожения Коммуны выяснится, что он, Штайн, сотрудничал с мятежниками, и даже всепобеждающие нули на счетах его отца не помогли бы. Но если принимать во внимание, куда катился весь этот мир и Россия в том числе, то Коммуна могла не только устоять, но и остаться навсегда. Штайн вдруг поймал себя на крамольной мысли, что второй вариант почему-то не вызывает у него особого негодования или неприятия.
- Я… Согласен, - выдавил Штайн. В глазах всех троих фильтраторов сразу сверкнул интерес. – Но я прошу… Нет, я требую! Я требую освободить мою жену! Сейчас же, вместе со мной!
Фильтраторы переглянулись, словно бы безмолвно совещаясь. Они определённо не ожидали, что допрашиваемый, до этого сдержанный и осторожный, вдруг предъявит какие-то требования к хозяевам положения. Роберт подумал, что, пожалуй, немного перегнул палку, и сейчас всё может рухнуть окончательно. Каждая из ситуаций последних нескольких часов казалась в своё время такой отвратительной, что казалось, хуже уже некуда. Но раз за разом Штайн убеждался, что у него просто бедная фантазия.
- Ну что ж… Товарищ Штайн, - медленно произнёс молодой фильтратор. Заговорил этот тип, впрочем, только после лёгкого кивка женщины-психолога. Он продолжал ходить по комнате, но теперь находился уже за спинами сидящих. При очередном движении его куртка немного распахнулась, и под ней тускло блеснул ствол пистолета. – Вполне понятное требование. Но! – он поднял палец вверх и остановился, глядя Роберту прямо в глаза. – Только под личную ответственность. Шаг влево, шаг вправо – и вы оба снова пленники!
- А то и в расход, - с жутким равнодушием добавил другой, доставая откуда-то из под стола маленький, с кулак, карманный принтер. – Если попробуете халтурить, отлынивать, набивать себе цену, а тем более вредить, разговаривать будем коротко и жёстко.
Принтер, поставленный на кусок бумаги вполовину меньше альбомного листа, после нескольких движений пальца фильтратора по экрану планшета проворно забегал по нему, оставляя за собой ровные ряды чёрных буковок. Рождался некий документ. «Направление на биржу труда… - прочёл Штайн первую строку и подумал с облегчением – Пронесло».
9. Гражданин Коммуны
Штайн толкнул пластиковую дверь и с усталым наслаждением вдохнул такой свежий после двенадцати часов в душном офисе воздух весеннего промсектора. Собственно, душным офис делали не многолетние неистребимые уже запахи растворимого кофе, краски допотопных принтеров и нестиранных рубашек: пара вентиляторов и настежь распахнутые окна боролись с ними более-менее успешно. Но против облаков морального пара, что обильно выпускали кипящие мозги сотрудников, они были совершенно бессильны.
Никогда ещё Роберту не приходилось работать так много и так долго, как в Плановом комитете Коммуны, куда его определила, недолго думая, пресловутая биржа труда. Задача перед коллективом, набранным из бухгалтеров и менеджеров низшего звена, а других в промсекторе просто не было, стояла титаническая: в кратчайшие сроки подсчитать количество имеющихся в распоряжении коммунаров продуктов питания и разработать схему их более-менее равномерного и справедливого распределения. Штайн оказался в этой порядком подавленной объёмом работы компании самым грамотным, если не считать пятерых преподавателей гуманитарных дисциплин, надёрганных по училищам, но сколь-нибудь серьёзной руководящей должности ему, разумеется, не дали. «Не доверяют», - подумал Штайн. Впрочем, на месте своих новых работодателей он бы поступил ровно так же, да и к его мнению в комитете прислушивались очень внимательно.
Плановый комитет занял первые два этажа пятиэтажного делового центра по улице Минниханова, заставив серьёзно уплотниться всех остальных его обитателей, деятельность которых в эти странные безумные дни свелась, таким образом, к великому переселению народов в одном отдельно взятом доме. Зато новые хозяева освободившихся квадратных метров последние трое суток отрывались от мониторов и бумаг с расчётами только для того, чтобы поесть или отправиться спать. Мониторы здесь были старые, последнего двухмерного поколения, и у Роберта от них здорово болели глаза, не говоря уже о том, и вычислительные мощности машин были слабоваты.
Километры нервов, десятки литров дрянного кофе, который, казалось, к исходу третьих суток, уже тёк по венам вместо крови, горы пластмассово-вкусных контейнеров каш и супов быстрого приготовления – и всё же продуктовый план был просчитан. В процессе работы над ним Штайн осознал, насколько незавидно положение Коммуны.
В ответ на попытку отключить Большой Казани свет она отключила промсектору сотовую связь и интернет, а на второй день пребывания Роберта в плену народной свободы заморозила банковские счета – так что за свой план коммунары взялись вовремя. Даже находясь в кольце мятежных рабочих кварталов, правительство продолжало держать в своих руках все нити управления Республикой и умело дёргало за них. Было достаточно дёрнуть пару из них, чтобы перекрыть дорогу фурам и поездам, что ещё по старым договорам везли в город продовольствие, заодно поправив, таким образом, положение в некоторых находящихся на грани взрыва районах. Конечно, в промсекторе существовали огромные оранжереи, где благодаря идеальному микроклимату и успехам генной инженерии снимали по пять урожаев в год, но по закону подлости до ближайшего из них оставалось в лучшем случае недели полторы, которые ещё нужно только предстояло продержаться. Пищевой комбинат, производивший те самые каши и супы в контейнерах, вырабатывал последние реагенты. Между тем безработные трущобы тоже попросились в Коммуну, что значительно прибавляло ртов. Слухи по промсектору ползли самые тревожные.
Но сегодня был просто на редкость приятный весенний вечер. Дико усталый, Роберт был на все сто процентов уверен, что разработанная с его участием схема сработает. Она просто не могла не сработать, когда он отдал ей столько времени и сил. Особо расслабляться, впрочем, не стоило: уже с завтрашнего дня предстояло ударными темпами завершать такую же схему для товаров первой необходимости, начатую параллельно.
На город плавно опускались мягкие сумерки, и на западной оконечности неба вовсю разгорался пожар. Солнце, подарив ещё один день мятежной Казани, продолжало своё извечное шествие по небосклону, чтобы вскоре осветить своими лучами неспокойные улицы красного Берлина и революционного Вашингтона, весь остальной с каждым днём всё быстрее мчащийся в полную неизвестность сумасшедший мир. Ходили автобусы, мелькали легковушки, брели по домам утомлённые люди, но наглухо запертые, забранные жалюзи витрины магазинов и острые лозунги вместо рекламы давали понять, что до спокойных дней ещё далеко.
- Ты посмотри, всё позакрывали, - произнёс совсем рядом сокрушённо немолодой женский голос, обращавшийся, впрочем, явно не к Штайну. – Ещё вчера утром всё работало, а теперь – на тебе!
- Какая тебе разница, есть магазины, нет магазинов, - отвечал женскому голосу мужской, тоже далеко не юный. – Денег всё равно нет.
- Господи, как жить! – воскликнула женщина. Роберт не оборачивался, чтобы не смутить этих неизвестных ему прохожих. – Коммуна эта непонятная, чтоб ей провалиться!
- Как-как… Не киснуть, на первый раз! – оборвал её излияния мужчина. – Они умные, выдумают чего-нибудь. Глядишь, и бумажки снова в ход пойдут. А то и совсем без денег будет, по талонам. Было такое уже.
Женщина снова разохалась и прибавила что-то ещё, но эти двое, очевидно, в силу возраста, не могли держать темп, который взял Роберт, поэтому вскоре отстали от него, так что продолжения Штайн не услышал. Тем более, что впереди движение пешеходной массы стопорилось, упираясь в некое всё разрастающееся шумное препятствие. Буквально через десять-пятнадцать шагов Штайн упёрся в спины любопытных, окруживших здоровенный грузовик, вдоль всего борта которого красовалась надпись «Продовольственный отряд». Грузовик нахально въехал на тротуар, развернув кузов с алчно распахнутыми дверцами прямо ко входу в большой магазин, чьи кислотно-яркие витрины протянулись на весь первый этаж здания. Впрочем, вплотную к машине люди подойти не могли или не решались. С высоты своего роста Роберт отчётливо разглядел, что причиной тому была довольно жиденькая, но решительно настроенная цепочка бойцов, облачённых в различные фрагменты гвардейского и полицейского обмундирования. Полным комплектом не мог похвастаться ни один, зато у некоторых в руках Штайн заметил боевые автоматы. Тут стал ясен и предмет неподдельного интереса таких, казалось бы, безразличных ко всему после трудового дня прохожих.
Между кузовом грузовика и дверями магазина без конца сновали грузчики, заполняя машину разномастными ящиками, коробками и банками. Сомнений не было ни малейших. Производилась самая настоящая экспроприация. Весь персонал магазина – около дюжины разновозрастных женщин в одинаковых зелёных жилетках и пара смурных небоеспособного вида охранников потерянно скучились возле входа, не зная, что предпринять, и только похожая на шарик дама в такой же жилетке, то яростно ругаясь, то слёзно упрашивая, по пятам ходила за человеком, в котором Роберт безошибочно признал руководителя этого изъятия. Это был невысокий смуглый азиат средних лет, возможно, таджик или узбек. Обмундированный под стать своим бойцам, он, тем не менее, выглядел более подтянутым и на удивление спокойно реагировал как на катящийся за ним возмущённый шарик, так и на гудящих вокруг зевак.
- Что вы себе позволяете?! Это грабёж! Вы не имеете права! – вопила преследующая узбека женщина, похоже, заведующая магазином. – Подотритесь своим ордером, вот что!..
- Послушай, ты, собака! – вдруг рявкнул тот в ответ. От неожиданности заведующая поперхнулась очередным выкриком. – Людей видишь?! Хочешь, чтобы они от голода передохли?! У них нет денег, ни копейки! У меня нет, у тебя нет! Ты не о магазине думай, никто с тебя больше не спросит, куда товары дела! Нет Хозяев, мы сами теперь – хозяева! Коммуна сама решит, кому сколько дать, поняла?
Заведующая несколько раз беззвучно открыла рот, но, кажется, не нашлась, что возразить.
- Шли бы вы, - недобро продолжил узбек, обращаясь к остальным продавцам обчищенного супермаркета. – На биржу труда. Этот магазин мы закрываем… Пока на месяц, а там видно будет.
Заведующая покраснела и, осознав, что терять уже всё равно нечего, а гнев куда-то нужно деть, напустилась на экспроприатора с новой силой. За дальнейшим развитием событий Роберт следить не стал, поскольку в животе стало непозволительно скучно. Чувство острого голода, впервые испытанное им в Коммуне, оказалось одной из множества малоприятных новинок новой жизни. Впрочем, и другие зрители после такой кульминации стали расходиться.
«Так вот какими средствами ты крутил эти дни, - подумал Штайн, переходя через улицу. – Вот чьи запасы выгребает ИСТ, чтобы кормить коммунаров. Обратная сторона твоей схемы… С другой стороны – как иначе? Цинично, грубо… И по-своему логично». Он шёл пешком: аэромобиль был конфискован в интересах революции, да и комнату им с Айгуль дали недалеко. Именно комнату в общежитии, не квартиру, даже не квартирку. Убогие пятнадцать квадратов на пятом этаже с видом на окна дома напротив. Жена минут сорок ревела на жёсткой койке в первый вечер от сознания того, что теперь придётся жить в этой конуре, или просто вырвалось на свободу всё скопившееся за один невероятно длинный день напряжение. Глядя на неё, не знающий, чем утешить супругу, Роберт понял, что теперь ему точно ни в коем случае нельзя сдавать. Следовало отдать должное тем, кто взял власть в промсекторе: содержимое багажника Штайнам всё-таки вернули, хотя кое-каких сумок они по итогу недосчитались.
Роберт срезал путь через неказистые тесные дворики с торчащими безо всякой системы отдельными деревьями и видавшими виды лавочками и детскими площадками. На площадках с их однотипными горками и качелями резвилась ребятня, словно бы не было никакой грозной опасности, что тяжело нависла над ними и их родителями.
В один из таких двориков, словно мыс в океан, далеко вдавалась огороженная высоким бетонным забором территория районного отделения полиции, где теперь расположилась милиция. Оттуда, из-за забора, доносились короткие громкие выдохи, удары, выкрики команд и вскрики боли или ярости. Голос, отдававший команды, показался Штайну знакомым. «Крымов! – изрядно уставший мозг выдал ответ не сразу. –И он здесь, значит, уломали. А ведь едва неделя прошла, как водил гвардейцев на штурм, и вот, пожалуйста, тренирует ополченцев или кого там, милицию. Совесть у него пластилиновая, что ли?.. Как и у меня, если вдуматься… Но ладно я, но Крымов всё-таки офицер, и офицер далеко не парадный. Для него долг и присяга вещи святые. Хотя, если ему рассказали, а ему, скорее всего, рассказали, как заварилась вся эта каша, то следовало ожидать. Государство обмануло Крымова, и Крымов посчитал себя свободным от присяги такому государству, а долг перед Родиной решил отдавать народу. Или, может, просто затаился, надел маску, притворился своим, чтобы спокойно дождаться, когда придёт армия? И тогда с верными людьми нанести коммунарам удар в спину. Удар, который сразу снимет с Крымова все обвинения»
Экс-майор Нацгвардии, судя по интонациям и отдельным вырывавшимся из общего военно-спортивного фона словам, прочно вошёл во вкус инструкторской работы и был крепко недоволен своими подопечными:
- Салахов, что ты как баба?! Жёстче! Жёстче, я сказал! А ну встали, разлеглись тут, два тюленя! Что?! Что «товарищ инструктор», что, Баканов?! Сопли собрал! Отставить душить человека! Отставить, дубина! – без конца доносилось из-за трёхметрового забора, по верху которого змеилась зловеще поблёскивающая в лучах заходящего солнца колючая проволока. Перед глазами Роберта встал образ Крымова, каким он видел его в последний раз, в том холодном спортзале, где Штайна чуть не забил до смерти ополоумевший гвардеец. Роберт вспомнил, что и как говорил тогда экс-майор и вариант с ведущим двойную игру хитрым офицером сразу растерял краски. Либо эта игра была уж совсем тонкой, и Крымов, начиная с первой их встречи, только прикидывался простоватым честным воякой. Но у Штайна не было сейчас охоты думать эту мысль дальше. Он со светлой тоской подумал о сыне и дочке, что сейчас под бдительным присмотром деда бороздили небесный океан на другом конце земного шара. В их безопасности Роберт не сомневался, и не уставал раз за разом радоваться тому, как вовремя престарелый Штайн-старший решил совершить давно вынашиваемую им кругосветку на автономном дирижабле.
Общежитие, дававшее кров сотням работников предприятия, что вычурно именовалось «Казенным пороховым заводом», а с недавних пор – и чете Штайнов, - являлось типовой железобетонной коробкой в девять этажей постройки двадцатых годов этого века. Вид у него, как и многих построек в промсекторе, да и людей тоже, был не чтобы запущенный, а просто немного унылый и неухоженный. Унылый по архитектуре и планировке, неухоженный по факту отношения к нему жителей и хозяев завода. На скамейке у входа явно уже успевшая поддать после тяжёлого дня компания местной молодёжи обильно дымила отвратительными сигаретами. Спиртное было, очевидно, из прежних запасов. Центром их притяжения был уже почти седой щетинистый дядька в небрежно наброшенной, несмотря на то, что было весьма прохладно, куртке поверх майки с почти неразличимой надписью «Чемпионат мира по футболу 2018 в России». В руках у дядьки была самая настоящая гитара, и он вдохновенно и зло пел прокуренным голосом, нещадно ударяя по струнам:
… - Чем гуще сумрак - тем светлей в бою! Чем темнее ночь - тем скорей рассвет! Будет новый день! О-о-о! О-о-о! Ясный, светлый день! О-о-о! О-о-о! Будет новый день! Долгий ясный день! Славлю новый день!
Парни и девушки восторженно зааплодировали, захлопали певца по плечу, а тот, хлебнув из стоящей рядом жестяной банки, сказал:
- Вот так ваши отцы развлекались, когда интернетов не было. Учитесь, салаги.
- Давай ещё! Ещё! – потребовало поколение, в жизни которого электронные развлечения прочно вытеснили все остальные.
Дядька провёл по струнам, и тут заметил Штайна.
- А следующая песня посвящается нашему новому соседу-буржую! – злорадно и нарочито громко сказал он. Благодарные слушатели весело заржали. Штайн глубоко вздохнул и прошёл под козырёк подъезда. Спорить было бесполезно и бессмысленно, драться – тем более. Доброе имя он заработать ещё не успел. Дверные створки уже разъехались перед ним, когда он услышал сзади взволнованное:
- Роберт!
Он обернулся. К подъезду быстрым шагом шла Айгуль. На ней было лёгкое фиолетовое пальто – самое неброский и при этом подходящий по погоде предмет из всего взятого с собой гардероба, - но и в таком виде она выглядела в прямом смысле ярче любой местной жительницы. По непонятной причине, ехидный гитарист решил отложить свою специальную песню на пару минут, вероятно, потому, что на лице у жены Роберта отражалась некая драма, и дядьке было любопытно, что за сценка сейчас произойдёт.
- Роберт, - устало повторила Айгуль, непривычно серьёзно посмотрев на мужа разноцветными глазами. – Тебе нужно идти. Там собрание.
- Какое ещё собрание? – не понял Штайн. Такого он не ожидал. – Где?
- Я шла с работы. Вдруг появилась машина с колонками, - Айгуль пыталась сказать короче, но смысловая нагрузка определённо была слишком большой. – На город идут войска, всех зовут на районное собрание. Чтобы решать…
- Где собрание? – вдруг резко посерьёзнел любимец общежитской молодёжи. Он его насмешливости, равно как и от весёлого настроя его слушателей, не осталось и следа.
- В «Караван-Сарае» - ответила Айгуль. Положение было настолько серьёзным, что она даже не поморщилась из-за табачного дыма. С компании на скамейке сдуло последние остатки недавней беспечности.
- Так, - мрачно и решительно сказал дядька, отдавая гитару стоящему ближе всех парню и надевая куртку. – Тимур, беги к Петровичевой, пусть вытаскивает по комнатам, кого сможет, остальные – за мной, в «Караван-Сарай». Штайн, ты с нами, или сразу вояк побежишь встречать?
- Попрошу не хамить, - как мог веско произнёс Роберт, поправив очки. – Я такой же коммунар, как и Вы. Если сюда придёт армия, я тоже покойник.
И это было сущей правдой.
В отличие от первого митинга прямо посреди улицы, свидетелем которого стал Штайн, едва приземлившись в промсекторе, на сей раз мероприятие намечалось не под открытым небом. Для собрания жителей Путинского района был бы тесен любой спортзал, а стадионов и театров в этих местах просто никогда не существовало. Поэтому выбор районного совета пал на трёхэтажный торгово-развлекательный комплекс «Караван-Сарай», уже подчищенный к тому времени продовольственными отрядами. В центре комплекса при постройке было оставлено большое открытое пространство, вокруг которого верхние два этажа образовывали что-то вроде сплошного балкона, на обоих ярусах которого на момент появления Роберта в здании было уже довольно многолюдно, равно как и внизу, где стоял он сам. Дядька-гитарист, который велел звать себя просто и без манерности Виталием, решительно пробился поближе к подиуму с микрофонной стойкой, и Штайн не нашёл ничего лучше, как следовать за ним, как за ледоколом.
Вентиляция не слишком хорошо справлялась с перекачкой огромного объёма воздуха, необходимого всё пополняющемуся множеству людей в комплексе, поэтому было душновато, вдобавок, с каждой минутой становилось теснее. Никогда ещё Штайну не доводилось бывать в подобной гуще. «И чего меня сюда понесло, - подумал Роберт. Отступившая было усталость накатила с новой силой, и даже возбуждение окружающих не могло пробиться через её заслон. – Поел бы для начала. И потом, они тут что, без меня не решили бы ничего? Ещё как решили бы. Послушай женщину и сделай наоборот, называется. Да когда уже, наконец, начнётся?» Видеополотна, обрамлявшие балкон и верно служившие прежде делу рекламы, были, как водится, отданы под нужды главной темы дня: «51-ая мотострелковая дивизия выдвинулась на Казань, – угрожающе гласили буквы на третьем этаже, не белые на красном, а чёрные на белом. – Через трое суток дивизия войдёт в промсектор» «Товарищи коммунары! Ваша судьба и судьба Коммуны в ваших руках!» - призывно горело на втором этаже. Прямо над надписью компактном группой выстроились у перил члены райсовета во главе с председателем. У них был свой микрофон, что должен был стать дирижёрской палочкой оркестра мнений, озвучиваемых со стоящего внизу подиума.
Собрание открылось неожиданно. По каким признакам райсовет понял, что пришли все, кто хотел и мог, осталось неизвестным. Председатель был немногословен, воду лить, к счастью, не стал, выразился коротко и по делу, после чего на подиум один за другим стали выходить выступающие. Мужчины и женщины, старые и молодые, в спецовках, костюмах и мундирах с чужого плеча. Одни говорили долго и пространно, другие кидали буквально два-три лозунга и снова скрывались в толпе, которая не оставалась безучастной к словам ораторов. Она одобрительно или возмущённо гудела, свистела, хлопала, но не вся сразу, а как-то частями, и волны настроений, перекатываясь по этажам, сталкивались между собой.
- Виталий, - обратился Роберт к дядьке-ледоколу. Голод всё настойчивее давал о себе знать. – У Вас нет ничего поесть?
- Давай на «ты», я не так стар, - ответил тот, немного повернув голову. – Ненавижу, когда мне выкают.
Виталий покопался в карманах и протянул Штайну небольшой яркий пакетик. В нём обнаружились какие-то снеки, судя по размеру пакетика, примерно половина из того, что должно было быть насыпано. Неизвестно, закинул их гитарист себе в карман сегодня вечером на скамейке, или они болтались там с совершенно доисторических времён. В конце концов, это была такая химия, что портиться там было нечему, так что Роберт начал жадно есть, стараясь особо не привлекать к себе внимание шуршанием.
- Длинный у них список выступающих, - сказал Штайн, аккуратно убирая опустевший пакетик в карман. Теперь, когда чувство пустоты в животе немного притупилось, реальность вокруг стала для него гораздо интереснее.
- Ты что, с дуба рухнул? – удивился Виталий. – Какой ещё список?
- Так тут что, говорят все, кто захочет и сколько захочет?
- С добрым утром, блин, - коротко ответил дядька. Роберт продолжил слушать, и вскоре осознал, что собравшиеся не очень-то рвутся защищать вновь обретённую свободу. Штайн не верил своим ушам, но чуть ли не каждый второй встающий к микрофону так или иначе призывал наплевать на Коммуну, на ИСТ и сдаться на милость победителя, и их освистывание было далеко не единодушным. Идея оказания армии хоть какого-то сопротивления натуральным образом сливалась, словно после глобального праздника непослушания на горожан накатило отрезвление. Ещё пару дней назад это бы чрезвычайно обрадовало Роберта, но теперь, после потраченных на благо этих людей часов напряжённой работы, вызывало только недоумение, переходящее в возмущение.
- Трусы, - скрипнул зубами Виталий. – Только прижало, да ещё и не прижало даже, сразу в кусты. Если такое сейчас в других районах, завтра Коммуны уже не будет. Не понимают, что платить придётся всем, а не только вождям.
- Так выйди и скажи! – сказал Штайн.
- Бесполезно - неожиданно обречённо отмахнулся собеседник. - Моё слово стоит ровно столько, сколько слово любого другого здесь. Ничем не лучше, ничем не хуже. Рабочий класс. Тут другой уровень нужен. Тогда мимо ушей не пропустят.
Роберт не до конца отдавал себе отчёт, что он делает. Им овладело стойкое убеждение, что если сейчас не взять слово, не высказаться, сбудется только что услышанное им мрачное пророчество, и только он, Штайн, может переломить ситуацию, достучаться, потому что он тот самый человек с другого уровня. Поэтому Роберт начал упорно, позабыв про все приличия, проталкиваться к сцене. Его руки и плечи работали, пробивая хозяину путь, а в голове уже проступали очертания будущей речи. Он не собирался платить по чужим счетам, но бежать от расплаты было поздно. Штайн уже был мазан с коммунарами одним миром, а в Большой Казани давно не осталось ничего, что могло бы сейчас его удержать.
- Товарищи! – усиленный мощными динамиками, его голос поднялся под потолок и заполнил собой всё пространство. – Сограждане! Вы слушали тех, с кем долгие годы жили бок о бок, трудились в одних цехах, ходили по одним улицам. Я, Роберт Штайн, не жил вместе с вами, я один из тех, кого вы звали Хозяевами. Устрашённый народным гневом, я пытался бежать из города, но попал сюда, в Коммуну…
- Уберите этого буржуя! – крикнул кто-то, но его не поддержали. Роберт продолжал. Выкрик только распалил его:
- Кем я был в Большой Казани? Я был любимым сыном совладельца такой компании, как Казанский авиастроительный завод. Я был помощником заместителя генерального директора. Подумайте! Разве можно представить более декоративную должность? Всё, что я имел – было не моё, при всех деньгах и власти – я был никем, был просто сыном, занимающим специально придуманный под него пост! И таких бесполезных людей там, в Большой Казани, великое множество. Здесь каждый имеет дело, без которого производство встанет, дали вы такое дело и мне. А там – сотни самодовольных бездельников! И что же, вы думаете, им стыдно! Нет! Зато вас, всех вас, они держат за живых роботов, за скот!
- Ты дело говори! – раздалось откуда-то сверху. – Это мы знаем! Рассказывали уже!
- Сюда идут войска. Десять тысяч до зубов вооружённых людей и тяжёлая техника. Можем ли мы противостоять такой силе в открытом бою? Никогда. Должны ли мы ей противостоять? Да, обязаны! Потому что нет у нас другого пути. Пусть не тешат себя надеждой те, кто думает просто сдаться или даже вывести наших лидеров связанными навстречу военным. Ставки слишком выросли. За то, что мы сотворили, нас идут убивать, и пощады не будет никому! – как-то незаметно для себя Штайн перешёл на «мы», но мозг продолжал выдавать всё новые и новые аргументы, а язык послушно конвертировал нервные импульсы в звуковые колебания. Задним умом Роберт понял, что ещё немного, и его окончательно понесёт, но остановиться уже не мог. Им овладевало неизвестное доселе чувство. Отдавая себя толпе незнакомых людей, он одновременно заряжался от них. Ничего подобного не случалось ним раньше, да и не было никогда такой аудитории. Максимум, человек сто на какой-нибудь конференции или собрании акционеров, где приходилось читать скучные цифры и сухие сводки. - Но большой крови можно избежать. Против нас идут не бездушные машины, а живые люди. И эти люди – дети таких же рабочих кварталов, потому что Хозяева никогда не отправят своих сыновей тянуть солдатскую лямку. Армия – это не полиция, не Национальная гвардия, её не учат стрелять по мирному населению своей страны. Но если мы выйдем против них с оружием в руках, то сами вложим карты в руки генералам, что жаждут нашей крови.
- Нам что, голым задом танки останавливать?! – последовал возглас.
- Сражаться нам или нет?! Говори толком! Не морочь голову!
- Вали обратно в Большую Казань!
- Обратный путь мне заказан, - отрезал Штайн. Он слушал себя, и не верил, что говорит всё это, что он, потомственный менеджер высшего звена, выступает на рабочем собрании. И не просто выступает, а призывает к борьбе, к продолжению мятежа! – Бежать уже некуда, для Большой Казани я подлый изменник и позор семьи. Поэтому я стою перед вами, а не пакую сумки. Армия без сомнения откроет огонь, если мы будем встречать её на баррикадах. Да, наша смерть будет геройской, но остановить такую армаду не сможем. Умереть за общее дело нетрудно, а нам с вами надо за него пожить! Я не предлагаю идти на переговоры. Один раз я уже пытался остановить ход событий переговорами, и это не помогло. Не поможет и теперь. Но у нас есть превосходные агитаторы. Я знаю, потому что иначе ничего этого не было бы. Если им по силам было разбудить ваши души, я уверен, они достучатся и до солдатских сердец! Думаете, тем ребятам в форме нравится, куда и зачем они едут? Они едут на неправый бой, генералы и СМИ лгут им, а мы можем донести до них правду. Должны донести, если хотим жить! И Казанская трудовая коммуна встретит солдат не горящей бутылкой из-за угла, а мирными колоннами, которые окончательно убедят их, что в этом городе у них нет врагов кроме тех, что сидят в центре, за нашими спинами! И я клянусь, что первую такую колонну я готов возглавить сам! Товарищи, на нас смотрит вся Республика!
«Караван-Сарай» коротко взревел, а потом загудел, и Роберт с огромным удовлетворением услышал в этом гуле и рёве ноты согласия и поддержки. Такого на его памяти не удостаивался ни один руководитель или даже политик, выступления которых ему доводилось слушать вживую. Не верноподданнические овации, не дежурные аплодисменты – живая стихия народной массы была неподкупна, и каждая её эмоция стоила очень дорого. Прочувствовав, что на сегодняшний день он сделал всё, что от него зависело, Штайн сделал пару шагов по ступеням вниз с подиума. Нахлынувшее на него упоение оратора отступало, в глазах помутилось, невероятно захотелось спать, словно резко вырвали державший Роберта стальной стержень. «Без оружия…. Эти улицы повидали достаточно насилия… Кофе бы…. Будет новый день, ясный светлый день…» - подумал Штайн и вырубился, повалившись на руки совершенно незнакомых людей.
10. Штыкам навстречу
На следующее утро Штайн не без удивления обнаружил, что возращённый ему телефон вдруг снова обрёл обрубленную Большой Казанью сеть. Радость, однако, оказалась преждевременной. Ни позвонить, ни выйти в интернет не получилось. И тем не менее, в меседжере висело новое сообщение.
- Роберт, представляешь, сегодня ночью поставили локальную сеть, - возвратившаяся из душа Айгуль выглядела уже вполне проснувшейся. При всей своей лени, она слишком любила чистоту, чтобы отказаться от посещения заветной комнатки, хоть бы для этого и приходилось вставать раньше на целый час и занять очередь. Вдобавок, оттуда, из очереди, она приносила свежие новости.
- Ну, это я уже заметил, - ответил Роберт. «Местные айтишники подсуетились, значит. Давно пора было! – подумал он. - А то на улицах машины с колонками, как в прошлом веке» Он собирался позавтракать одним из муссов, закинутых в багажник аэромобиля ещё в той, прежней жизни. – Что там за сообщение, не знаешь? Никто ещё не читал?
- Там какой-то приказ… Или постановление, - замялась Айгуль. Что и говорить, точностью изложения сарафанное радио никогда не отличалось. – Короче, указание от Совета.
- Совета Коммуны?
- Да, наверное. Дай мне тоже муссу. Нет, вон того, с бананом, - продовольственные запасы Штайнов растаяли ещё не до конца, и можно было что-то выбирать из остатков былой роскоши в лице трёх пухлых сумок с вкусными и питательными продуктами, две из которых, наиболее крупные, бесследно канули на фильтре. Роберт кинул взгляд на часы-календарь на стене. Такие тут висели в каждой комнате. До выхода было ещё двадцать минут, а надежда, что жена расскажет всё коротко и по существу на основе одних коридорных слухов, успела растаять. Лучше было прочитать самому, совместив это дело с завтраком.
Сообщений оказалось два. «Сегодня в 02:45 сотрудниками Комитета информации была запущена автономная локальная беспроводная сеть Казанской трудовой коммуны, - гласило первое. – Сеть неподконтрольна и недоступна Хозяевам, правительству и ФСБ, распространяемые в ней сообщения Совета и его комитетов считаются официальными. Распространение панических слухов будет преследоваться по всей строгости революционной законности. Приятного общения!»
Второе оказалось значительно длиннее. Это действительно оказалось постановление Совета Коммуны, оперативно подготовленное, судя по тексту, по горячим следам вчерашних собраний в районах. Слог был далёк от казённо-делового с присущими ему забитыми оборотами и холодной политкорректностью, постановление порой разбавляли эмоциональные призывы, отчего читать его было, конечно, несколько интереснее, чем те бесчисленные мегабайты документооборота, с которыми Штайну приходилось иметь дело раньше. Роберт внимательно вчитывался в каждый абзац, уже даже не ощущая вкуса своего завтрака.
«… объединить отряды самообороны, продовольственные отряды и силы милиции в Народное ополчение…», - прочёл он вскоре. Значит, сторонникам капитуляции в итоге зажали рот, и их голоса не смогли перевесить решительный настрой остального населения Коммуны на борьбу. В то же время тот факт, что Совет всё-таки решил вести коммунаров на неравный бой с армией, не на шутку встревожил Штайна. С беспокойством читал он о создании призывных пунктов, раздаче изъятого у Нацгвардии и полиции вооружения вновь прибывающим бойцам ополчения, немедлительной организации производства оружия на заводах, назначении ответственных за безопасное размещение женщин, стариков и детей. «… сформировать мирные колонны добровольцев для блокирования войск на улицах города с целью недопущения их проникновения в глубину промышленного сектора, а также деморализации солдат и офицеров. Сборные пункты…» - Роберт не поверил своим глазам. Мысль, которую он вчера так рьяно и неистово стремился довести до коммунаров, была не просто услышана – она дошла до Совета Коммуны и была им принята. И даже если Штайн был не единственным, а он, скорее всего, не был единственным, кто высказывал подобную идею, самое главное заключалось в том, что она принята к действию. План по дальнейшему тексту постановления разворачивался следующий: безоружным добровольцам придётся в последний раз заставить бойцов задуматься, на той ли они стороне, стать первой линией обороны промсектора, которая должна остановить войска на направлениях их следования по улицам и умереть, если будет отдан приказ намотать перегораживающих проезд людей на танковые траки. После этого рубежа армия как бы окончательно противопоставит себя Коммуне, и дальше её будут ждать укрытые в подвалах и вознесённые на крыши огневые точки, которые в едином яростном порыве извергнут на наступающих солдат стену уничтожающей ненависти из стали, свинца и горючих смесей. Роберт оценил красоту и при этом жестокость замысла: у многих защитников Коммуны в этих колоннах будут друзья и родственники, потеря которых подстегнёт их к самой безжалостной мести. Преподнести же подобную расправу над, по большому счёту, мирной демонстрацией трудящихся в свете борьбы с врагами России для провластных СМИ будет очень затруднительно, равно как и замолчать данный факт в принципе, как не удалось утопить в информационном шуме сами возникшие в разных городах страны коммуны.
- Что там пишут? – спросила Айгуль, заглядывая мужу через плечо.
- Будем защищаться, - коротко сказал Роберт, метко отправляя опустевшую баночку из-под мусса в мусорное ведро.
- От кого? От армии? – жена сделала круглые глаза. Такой поворот дела её не устраивал совершенно. – Но ты же…?
- Но я же, - в тон ответил Штайн, начиная одеваться. Айгуль решительно взяла его за плечи:
- Роберт. Зачем тебе это? Зачем нам это? Кто они все, эти люди вокруг? Мы им ничего не должны. Давай бросим всё и убежим, умоляю тебя!
- Кто нас выпустит? – с металлом в голосе сказал Роберт. Часы утверждали, что давно пора выходить, но такой разговор нельзя было откладывать на потом.
- Никто. Сейчас будет паника, суматоха, нас не заметят. Уедем отсюда на чём-нибудь, пожалуйста! Неважно куда, лишь бы подальше отсюда! Я не хочу больше слышать выстрелов, не хочу больше видеть людей с оружием, и этих хамов, их хамскую жизнь и эту проклятую комнату тоже больше не хочу! Только ты и я... Это закончится… Дети прилетят….
Последние слова она говорила уже в его рубашку. Роберт понял, что доказать он ничего не докажет: Айгуль осталась всё тем же дизайнером из Большой Казани, избалованной плаксивой белоручкой, но нежно любящей мужа, - поэтому вместо того, чтобы спорить, просто крепко прижал её к себе. Она уже чуть не плача продолжала убеждать его, и Штайн на минуту усомнился, не следует ли ему сейчас внять её мольбам, а способ бежать из Коммуны найти можно, если захотеть.
- Просто пойми, - тихо, но твёрдо сказал он наконец, поднимая лицо Айгуль к своему. Её глаза были прекрасны и искренни, но испуганы. – Мы теперь с ними заодно, хотим или нет. Ты и я – мы экстремисты, потому что мы с ними, с коммунарами. Нам уже никогда не простят, что мы перестали быть господами и стали товарищами. Потому что они не пристрелили нас при посадке, потому что мы прошли через фильтр и проработали на ИСТ столько дней. Назад пути нет… Я отпущу тебя, если захочешь, я достану машину, посажу на попутку, тебя увезут. Беженцы будут, не все захотят воевать.
- Я никуда без тебя не поеду, - точно так же произнесла жена. - Если ты останешься, я навсегда потеряю тебя. И этого я боюсь ещё больше, чем войны…
Они быстро, но горячо поцеловались, после чего Роберт накинул куртку и, не говоря больше ни слова, быстро вышел из комнаты в коридор.
Здесь уже было многолюдно, люди спешили к лифтам, особо молодые и нетерпеливые по старинке сбегали по лестницам. Толкаться возле уползающих вниз кабинок Штайн не захотел, и последовал за молодёжью. В конце концов, спускаться было не так высоко, чтобы ради этого стоило толкаться в лифте. Личный лимит на толкания Роберт уже выполнил вчера в «Караван-сарае».
- Здорово, Штайн, - рядом неожиданно возник дядька-ледокол Виталий. На сей раз он был гладко выбрит, и вообще вид у него был самый рабочий и довольно аккуратный, чистый комбинезон с нашивками мастера отлично сидел на его ещё далёком от какого-либо увядания теле, хотя на лице уже пролегли морщины.
- Доброе утро, - Роберт пожал протянутую ладонь, по сравнению с которой его собственная была белой и тонкой, всё равно как если бы поставить рядом клешню новенького манипулятора и ковш только что приехавшего с раскопа экскаватора.
- Классную речугу ты вчера задвинул! Я прямо даже не ожидал. До мурашек. Как настоящий истовец! – одобрительно сказал Виталий. Они продолжили спуск вдвоём.– Только сдулся потом быстро.
- Кстати, чем вчера кончилось, что решили? - сквозь гулкое эхо шагов по лестничным маршам до слуха Роберта доносился отдалённый слабый гул неясного пока происхождения. Гул исходил явно откуда-то снаружи и понемногу усиливался.
- Чудак! Ты постановление не читал? Читал? Тогда чего спрашиваешь? Тебя поддержали, идея всем понравилась, вроде как компромисс. Ну не идти же с поднятыми руками сразу, в самом-то деле! А так, может, и дозовёмся до совести, у кого она ещё осталась.
- Ты сам пойдёшь в этот живой щит?
- Я-то? Не, это не для меня, - они уже вышли из подъезда на улицу. Погода как установилась пару дней назад, так и держалась по-настоящему весенней. – Идея хорошая, но я лучше с автоматом в руках. Я ещё застал времена призывов, так что как держать его вспомню. Глянь, откуда это он?
Виталий неожиданно показал пальцем наверх. Штайн поднял голову, и увидел в небе бело-синюю фигуру конвертоплана, который, несомненно, и был источником гула, что заинтересовал Роберта ещё в подъезде. Взяться конвертоплану было, пожалуй, действительно неоткуда, разве что где-то удалось разыскать человека, способного уверенно пилотировать собираемые на авиазаводе машины. Конвертоплан мог принадлежать Хозяевам, но мирному воздушному судну над промсектором делать было нечего, а для военного у него была совершенно неподходящая раскраска. Между тем небесный гость опустился пониже, так, что можно было видеть, как открылась дверца в его борту. В следующее мгновение оттуда вывалилась белая масса, и целая стая бумажек, разбросанная мощными воздушными потоками винтов машины, подобно снегопаду закружила над зданиями.
В этот момент по барабанным перепонкам резанул звук близкой пулемётной очереди, и из-за угла, задрав ствол пулемёта вверх, на большой скорости выскочил милицейский «Манул», как две капли воды похожий на тот, экипаж которого не так давно брал самого Роберта в плен. За первой очередью последовала вторая, конвертоплан круто развернулся и начал набирать высоту. Всё же чувствовался недостаток хороших стрелков в Коммуне, потому что, как и в день неудачной попытки Штайна к бегству, пули, казалось, не достигли цели, потому что винтокрылый аппарат не волочил за собой дымного хвоста, не говоря уже о том, чтобы сорваться вниз. Внедорожник, не прекращая стрелять, с величайшим скрипом заложил крутой вираж и помчался следом, а бумажки между тем стали оседать на землю. Роберт с любопытством подобрал одну из них.
Это оказалась не слишком хорошо отпечатанная листовка, украшенная крылатым барсом. Гордый зверь красноречиво говорил как о происхождении и общем смысле листовок, так и о том, кому принадлежал конвертоплан. Сброшенные с неба бумажные листки именем президента Республики Татарстан требовали немедленно прекратить бессмысленное сопротивление, сложить оружие и выдать лидеров Коммуны и активных пособников ИСТ. В этом случае всем без исключения жителям промсектора, непричастным к восстаниям на заводах и расправам над местными органами управления, клятвенно обещали жизнь, свободу и прочую неприкосновенность.
- Тьфу, крылатый Геббельс, - сплюнул Виталий и, скомкав, выбросил только что поднятую с земли листовку. Похоже, желание сдаться у него от этого текста не проснулось, и труд некого писаки или целого коллектива пропал даром, равно как и труд лётчика, пережившему, а может, и не пережившему в итоге неприятные минуты под обстрелом. Роберт последовал примеру соседа по общежитию, едва в зоне прицельного броска показалась урна. Рабочий день собирался вот-вот начаться, не дожидаясь опаздывающих, и думать о глупо-самоувереннной агитке не было времени. Впрочем, появление над рабочими кварталами конвертоплана заставляло задуматься об угрозе воздушных ударов, когда с неба будет падать кое-что посерьёзнее бумаги.
В течение следующих полутора суток Хозяева действительно преподнесли Коммуне несколько малоприятных подарков. Уже ночью прогремел с десяток взрывов в различных точках промсектора, на перекрёстках и на пустырях появились выразительные воронки, в домах вокруг с жалобным звоном вылетали стёкла. Погибших не было, очевидно, удары наносились на испуг. С этой же целью назавтра средь бела дня над рабочими кварталами пару раз с замогильным воем пронеслись сверхзвуковые штурмовики. Безнаказанные на своей высокой скорости, они шли достаточно низко, чтобы ни у кого не оставалось сомнений, что в небе самые настоящие боевые самолёты. На коммунаров такая демонстрация действовала по-разному. Одни лишь крепче стискивали зубы в злом бессилии хоть что-нибудь поделать со стальными птицами, другие, напротив, теряли крохи оптимизма и воли к борьбе. Не предвещая ничего хорошего, сильный холодный ветер гнал на город тяжёлые дождевые тучи, что к вечеру последнего дня перед вторжением накрыли небо на промсектором от одного края горизонта до другого.
Неумолимо, как бронетранспортёры 51-ой мотострелковой дивизии, надвигалась первая весенняя гроза. Гром пока не оглушал, но обрушивался на барабанные перепонки с завидным постоянством и продолжительностью, словно тяжёлая армейская техника шла не дорогам в километрах отсюда, а прямо по угрожающе фиолетовым облакам над головой. Промсектор весь притих, улицы его опустели, видеополотна, ещё недавно бывшие рекламными щитами и вывесками, безмолвно призывали коммунаров бороться до конца, а солдат – одуматься, и одинокий автобус катил по направлению к Нижегородскому шоссе, откуда ожидалось наступление главных сил дивизии. Одинокий зелёный автобус уносил обоих Штайнов и ещё человек двадцать таких же добровольцев навстречу судьбе.
Для такого случая Роберт посчитал своим долгом одеться опрятно. Вспоминая давно забытые умения, самостоятельно выгладил рубашку и брюки, перевязал галстук, начистил ботинки и наконец украсил куртку небольшим бантом из красной ленточки. Айгуль выглядела непривычно строгой и сосредоточенной, как и в день бегства из Большой Казани, её сине-зелёные волосы были собраны в тугой пучок. На груди у неё цвёл такой же бант, как и у мужа. Штайн теребил в кармане свою старую губную гармошку, смотрел на эту женщину рядом с собой и не верил, что это та самая Айгуль, которая лучше всего умела трещать в социальных сетях и строить бесплотные трёхмерные модельки, которая рыдала в подушку в комнате общежития. Сегодня она пошла за ним. Они ехали рядом и молчали. Всё было давно сказано.
Около девяти часов назад по этой же улице ушла навстречу военным длинная вереница автобусов, которая избавила Коммуну от необходимости отвлекать значительные силы на охрану пленных. Все, кто в своё время не прошёл через фильтр, кому не по душе был новый порядок и кому пришлось в силу этого работать на ненавистных истовцев бесплатно, были выдворены вон. Впрочем, Роберт им не завидовал. Кто знает, как поступят с ними теперь Хозяева, особенно с офицерами Нацгвардии и полиции. «Интересно, был ли в одном из этих автобусов Крымов? – подумал Штайн. – Нет, вряд ли. Его в любом случае сделают крайним за всё произошедшее, а там трибунал и тюрьма, если не хуже».
Он заметил, что во всех отходящих улицах замерли грузовики. Наплевав на ПДД, на обеих полосах их тупые металлические морды смотрели в сторону главной дороги. Причина, по которой их загнали туда подобным образом, вскоре стала ясна Роберту. Совет Коммуны верил в свой живой щит, но, как говорится, на бога надейся, а порох держи сухим. Может быть, тогда беспилотные грузовики, повинуясь указке невидимых водителей, стали бы таранами, или просто перегородили бы улицу в несколько рядов, чтобы дать возможность затаившимся в подвалах ополченцам насколько возможно долго расстреливать ставшую неподвижной колонну из всего наличного оружия. Они могли быть и основательно нафаршированы взрывчаткой: соответствующее производство прочно находилось в руках Коммуны.
Пейзаж за окном пошёл по кругу, автобус огибал кольцо. Следующая остановка будет конечной. Штайна не назначили ответственным за сбор добровольцев, так что отвечал он только за себя с женой. На тротуарах начали попадаться единичные люди и целые группы, идущие тем же курсом, вскоре они появились и на проезжей части, и вот уже впереди замаячило неясной формы пёстрое сборище, перегораживающее Нижегородское шоссе от одной обочины до другой. Автобус легонько дёрнулся и встал, не доезжая до остановки, двери его распахнулись, прозрачно намекая, что путь окончен.
Роберт спрыгнул со ступеньки, подал руку Айгуль, и они пошли пешком. Вблизи толпа оказалась не монолитом, а великим множеством отдельных скоплений от трёх до десяти, а то и больше человек. Кучки казались обособленными, в каждой из них были свои разговоры или не было их вовсе, некоторые были облачены в лёгкие полиэтиленовые дождевики или прихватили с собой такие нелепые в такой ситуации зонты. Встречались одетые так бедно, с такой серой печатью на лицах, что Штайн сразу признал в них безработных, о которых слышал, равно как и слухи об ужасающей нищете трущоб, но никогда прежде не встречал. Но всё это было так буднично, так просто, как будто все эти люди вышли погулять или находились в огромном зале ожидания. Воздух ещё не был отравлен приближением смерти.
Ближе к противоположному краю этого зала намечалось некое оживление, там находилось нечто, что притягивало к себе внимание.
…Сбросив железо оков навсегда,
Вчерашних границ мы сравняем валы,
И вольное царство святого труда
Встанет над прахом империй былых!..
Молодой, чистый, но будто простуженный мужской голос читал стихи. Голос принадлежал сутуловатому белобрысому парню с крупными до безобразия чертами лица, расчерченного следами шрамов. Он стоял на выкаченном на дорогу мусорном баке как на трибуне, читая без микрофона, надрывая голосовые связки безо всякой пощады так, что даже очередной раскат грома не мог его заглушить, и порывы холодного ветра не могли разорвать пламенные строки на отдельные бессильные слова. Парень читал не профессионально, но, что называется, от сердца, в нём было то самое, чего так не хватало самым именитым артистам Большой Казани.
…Забудем про голод и нищету,
Зависть и злоба нам будет чужда.
Сделать реальной любую мечту
Поможет наука, народу служа!…
Вокруг чтеца образовался круг слушателей, несколько рук держали над головами мобильные телефоны. «Нет, человек всегда остаётся человеком, как ни крути, - подумал Роберт. Идти дальше было некуда, и они с Айгуль не нашли ничего лучше, как присоединиться к слушателям. – Эти люди даже не знают, увидят ли они следующий рассвет, а всё туда же – снимать на камеру интересное. Эту привычку уже не вытравишь, разве что на свете не останется ни одной камеры, которую можно будет всегда иметь в кармане. А эти, которые взяли зонты? Они боятся, что промокнут, хотя какое это имеет теперь значение?»
- Смотри, Роберт, - Айгуль легонько толкнула его. – Вон там стоит, это не Крымов?
К удивлению Штайна, буквально в семи шагах, так же на периферии круга слушающих, стояла знакомая фигура в камуфляжном кителе и накинутом на одно плечо сером плаще. Это, несомненно, был майор Крымов, и с ним рядом стоял невысокий бородатый священник во вполне мирской куртке поверх чёрной рясы. Такого рода персонажей Роберт ожидал встретить здесь в последнюю очередь. Что задумал этот хитрый жук-майор на сей раз?
Между тем белобрысый закончил читать, с достоинством поклонился, под нестройные аплодисменты спрыгнул с мусорного бака и сразу растворился в толпе. Его место на баке тут же занял маленького роста усатый мужичок с мегафоном в руке, неуловимо напоминающий крота, вставшего на задние лапки. На груди у него болтался небольшой прибор, в котором безошибочно угадывалась рация. Вероятно, именно этот не яркой внешности человечек и был назначен командовать последним парадом коммунаров.
- Так держать, Булат! Такие стихи нам нужны! – одобрительно сказал мужичок, после чего перешёл к делу. – Народ! Товарищи! Они едут!
- Едут… Едут?...Едут!.. – эхом прокатилось по толпе. Никакой нужды объяснять, кто именно и зачем едет, не было. Каждый здесь прекрасно знал, кого они ждут.
- Такой кучей их встречать нельзя! – продолжал крот, прибавив в конце крепкое словцо. – Будем строиться. Первая шеренга!..
Он спрыгнул с бака и пропал из поля зрения Штайна. Проще говоря, мужичок был на голову ниже большинства присутствующих, поэтому всё, что он него осталось – это уверенный командный голос да мелькающие время от времени в воздухе руки, показывающие, как именно следует им всем встать. Говорил он правильно, чётко, но слишком для многих этот талантливый организатор оставался невидимкой, отчего дело у него двигалось, мягко говоря, не очень. Роберт и Айгуль дёрнулись туда, сюда, натолкнулись на идущих в направлении прямо противоположном. «Стадо баранов!» – злобно подумал Штайн. В следующий момент они оба вдруг вывалились из пребывающей в броуновском движении толпы, оказавшись со стороны, которой вскоре предстояло стать «фронтом». Вид у живого щита, особенно на фоне тяжёлых дождевых облаков, был жалкий, и спокойная решимость, ещё недавно переполнявшая Штайна, постепенно скисала в разочарование, под гладью которого уже начинал пузыриться страх.
После очередного злорадного раската грома за спиной раздался ровный технический гул, в котором быстро стало различимо характерное биение винтов, и, не успел Роберт оглянуться, как над людьми скользнула хищная тень боевого конветоплана, точь-в-точь такого же, какие летали бомбить авиазавод, стремительный «Гавиал». Шум толпы на какое-то время смолк, вид грозной боевой машины подействовал лучше всяких слов. «Гавиал» завис над добровольцами и немного снизился, будто бы разглядывая этих маленьких слабых существ, которых мог перемолоть в кровавый фарш в считанные минуты. Роберт, щурясь от плотного воздушного потока, что извергали вниз два мощных винта, глядел винтокрылой твари прямо в узкие щели кабины пилота, который мог за этими щелями вообще отсутствовать и управлять ковертопланом из удобного кресла на родном аэродроме. В какой-то момент ему даже показалось, что пулемёт в шаровой установке пришёл в движение, выбирая себе первую жертву. В висках застучало, смерть представала в образе не безносой старухи, а безжалостной машины. Но нет, только показалось. Сделав над людьми устрашающий круг, «Гавиал» ушёл дальше к промсектору, оставив за собой гробовую тишину.
И вдруг организатор, который, казалось, уже давно дематериализовался в собственный голос, резко взлетел над головами людей. Взлетел и остановился на высоте примерно двух метров, так что все вдруг стали ему по пояс. Кто-то додумался посадить мужичка себе на плечи, хотя весил тот, надо полагать, порядочно, даром что был с ноготок. Организатор проплыл над толпой, словно в лодке, и вынырнул на свободное пространство. На плечах его держали лысоватый немолодой амбал в старой жилетке с невообразимым обилием карманов и широченных грязных штанах и довольно худой парень лет двадцати, в котором Роберт узнал Васяна из милицейского патруля.
- Эй, ты! – крикнул крот со своего насеста, обращаясь, несомненно, к Штайну. – Я тебя знаю! Это твоя идея была! Помоги, что ли! А то встал, смотрит…
Очевидно, встреча с боевым конвертопланом прямо и доходчиво разъяснила всю серьёзность положения даже самым бесшабашным и безответственным, потому что дело пошло быстрее. Криком, толчками, пинками Роберт начал собирать первую шеренгу. Всю его воспитанность, интеллигентность, корректность словно сдуло ветром от винтов металлической гарпии. Он бы не узнал себя, если бы, как обычно, параллельно смотрел на свои действия и мысли со стороны. Но сейчас даже эта привычка отлетела куда-то далеко на задворки сознания. Стало уже даже не до разглядывания и запоминания лиц. Коммуна снова заставляла Штайна работать на пределе собственных моральных сил. Крот что-то кричал в мегафон, наводя порядок в глубине гущи, куда его унесли живые ходули. В какой-то момент, бесцеремонно ухватившись за очередной рукав, Штайн почувствовал, что человек не идёт. Не размышляя, он требовательно дёрнул ещё раз:
- Шевелись, чтоб тебя!
- Быстро учишься, хвалю! – перед Робертом внезапно возник Крымов в сопровождении всё того же священника. Дальше они «работали» втроём. Экс-майор оказался в своей стихии, и его матерное гарканье действовало не хуже мегафона, поп больше увещевал, но интонации в его голосе были твёрдыми. Так или иначе, через несколько минут замешательство было подавлено, и вместо аморфной массы на шоссе наконец-то выстроилась настоящая колонна: около тридцати человек в ширину и около десятка же в длину. Намертво перегородив проезд, встали стройные шеренги. Уже стемнело, зажглись фонари, бросив на лица людей причудливые жёсткие тени, и только тучи всё никак не могли пролиться дождём, продолжая зловеще грохотать, да хлестал время от времени по лицу злой пронизывающий ветер.
Объехав ещё раз всё построение, крот удовлетворённо крякнул, спрыгнул с уже порядком раскрасневшихся и запыхавшихся своих носильщиков, повесил мегафон на шею и, часто перебирая короткими ногами, подбежал к первой шеренге.
- Мужики, - заметив, впрочем, нескольких женщин, он поправился. – Товарищи. Вас агитировать не надо, раз вы тут, значит, всё знаете. Сейчас тронемся, пойдём навстречу. Темп держите средний.
- Постойте, - не понял Штайн. – А Вы разве не с нами?
- С вами, - кивнул организатор. – Вы уж не обижайтесь, позади пойду. Надо держать связь с Советом, да и если кто побежит, отлавливать. Я в вас верю. В каждого! Потому что вы сами здесь встали, а это не баран чихнул. И поведёт вас вот этот славный мальчишка.
Перед колонной действительно появился угловатый и нескладный подросток с выбивающимися из-под выцветшей кепки прямыми светлыми волосами, которому Штайн не дал бы больше пятнадцати. Подросток, явно скрывая страх, с решительным видом сжимал в руках длинную пластиковую трубку с красным полотнищем. Полотнище билось и шумело на ветру, грозясь улететь вместе с импровизированным древком, но знаменосец держал крепко. Где он находился всё это время, как Роберт проморгал флаг раньше, было неясно, да и не до того.
- Ну, Санька, - обратился крот к подростку, глядя снизу вверх. – Удачи. Мы за тобой, ничего не бойся. Вы, все вы! Тоже ничего не бойтесь! За нами вся трудовая Казань! За нами – просыпающаяся Россия! Норильск, Челябинск, Челны, Тольятти, Волгоград, Ижевск, Тула! Это мы сто сорок лет назад первые показали, что нам не нужны господа! И снова покажем! Как амеры, как немцы, как арабы, в конце концов! Назад дороги нет, пусть каждый запомнит это! Мосты взорваны!..
Ударил гром, оборвав внезапно начавшуюся речь, и Роберт вдруг осознал – пора! Осознал он это не один, потому что, не успел он сделать первый шаг, вся колонна пошла следом. Санька бросил последний взгляд на добровольцев, поднял свой флаг повыше и зашагал впереди, не оборачиваясь.
- Хороший парень вырос, - услышал Штайн позади, во второй шеренге. Совсем рядом каким-то образом затесался тот самый амбал, который на пару с Васяном таскал крота. – Шагай, Санька, шагай.
«Родственник, - догадался Роберт. – Может быть, даже отец». Айгуль он тоже спрятал сзади, сразу за своей спиной. Карта могла лечь по-всякому. Она не должна была погибнуть, по крайней мере, пусть у неё будет хотя бы пара мгновений, чтобы упасть, залечь, скрыться, переждать. Его, Роберта Ричардовича Штайна, дети не должны остаться круглыми сиротами. И если ему самому уже не выбраться из этого водоворота, пусть хоть она получит шанс уйти. Она должна уйти и жить дальше, обязательно жить, потому что единственная её вина – это то, что она любит его, и не ей платить за его ошибки.
Справа от Роберта шёл Крымов, слева – Васян с той самой девушкой, которая тоже была тогда в отряде старшины Валиева. Оставалось только догадываться, почему эти двое не подчинились постановлению и шли сейчас в этой колонне, а не лежали за амбразурами. Их определённо связывало нечто гораздо большее, чем просто служба и дружба. «Революция – дело молодое, - подумал Штайн. – Откуда я помню эту фразу? Какая разница. Сказано-то верно. Юношеский максимализм, помноженный на безысходность и яркую идею, пусть даже сказку. Сгорят дотла и сгорят с улыбкой. Настоящие дети революции»
Ни с того ни с сего, безо всякого предупреждения, небо разразилось дождём. Крупные холодные капли обожгли лицо и руки. Флаг в руках Саньки вскоре отяжелел от воды, и только сила ветра не давала ему окончательно завянуть. Колонна сперва замедлила шаг, но голос невидимого организатора в задних рядах коротко и жёстко потребовал идти дальше, и добровольцы повиновались.
- Дмитрий, - обратился Роберт к экс-майору с давно мучившим его вопросом, стараясь перекрыть шум дождя. – Только честно, что Вы здесь делаете? Ведь могли уехать! Автобусы ведь были! И почему в этой колонне, а не с автоматом?
- Надоело! – крикнул тот в ответ. – Долго я был цепным псом, боевым роботом! Сначала у Хозяев, теперь у коммунаров. Иди, учи ополченцев! А я не хочу больше! Чёрт его знает, где теперь правда, может, она и здесь. Потому что здесь народ, а там кучка зажравшихся извергов! Я солдат, я крови порядочно пролил, хватит. Не буду стрелять, тем более по своим, с кем одну присягу приносил. Эти, которые едут сюда на броне, тоже люди. Увидят мои погоны, а там и задумаются, что в свой народ они стрелять будут только один раз, а на следующий это будет уже чужой народ. Мы же для того и идём, чтобы они задумались. Отец Михаил вон даже икону взял.
И действительно, священник, которого Крымов назвал Михаилом, нёс перед собой неизвестно откуда взявшуюся у него крупную икону.
- Вот вы на меня косо смотрите, - ровным хорошо поставленным голосом, натренированным десятками и сотнями проповедей, сказал тот, ни к кому конкретно не обращаясь. – А Христос, между прочим, учил, что кто не трудится, тот да не ест. И ближнего своего возлюбить, как самого себя. Не лгать, не убивать. А Хозяева не трудятся и жрут в три горла! Христос выгнал торгашей из храма, а у Хозяев каждый храм теперь базар. Патриарх предал нас всех анафеме, думает, с ним Бог. А Бог сейчас не в терпении зла, не в холуйстве перед деньгами, Бог сейчас в возмездии, и Армагеддон начался! – и батюшка истово перекрестился. – Если можно сейчас остановить неправедно занесённый меч, открыть глаза этим ослеплённым воинам, наш святой долг это сделать.
Такого взгляда на происходящее Роберт ещё не встречал. Он, конечно, слышал, что в Арабском Халифате революция началась во многом на волне того, что местные сторонники Интернационального союза трудящихся подняли на щит прока Мухаммеда, объявив, что ведут джихад против несправедливости. Но в полуграмотной стране, которая без дураков два десятка лет жила по шариату, другой номер просто бы не прошёл. Услышать, как кто-то на полном серьёзе будет излагать схожие идеи в центре России, Штайн не ожидал. С другой стороны, его разум при всей своей эрудированности как-то не торопился протестовать против столь фантастического симбиоза. А в ботинках между тем начинало противно хлюпать, да и по очкам текло так, что пришлось их приспустить. Отдельные капли, словно хитрые лазутчики, просачивались за шиворот.
- А чего они нас с воздуха не разбомбят? – спросил Васян, поворачиваясь в сторону Штайна, но вопрос его определённо был адресован Крымову. – Погода нелётная?
- Погода – это одно, - ответил тот. – Они город берегут. Если зачищать с конвертопланов или ракетами, можно промсектор целиком перепахать, камня на камне не останется. Оно им надо, сам как думаешь?
Роберт на минуту задумался о судьбе одинокого «Гавиала». Летал он, судя по всему, не иначе как на разведку, но далеко ли залетел и смог ли вернуться обратно, оставалось загадкой. То, что он не прошёл второй раз над добровольцами, ни о чём не говорило. Конвертоплан мог быть с равной вероятностью как сбит, так и просто уйти другим маршрутом.
- А газом? Или опять – нервно-паралитическими? – не унимался молодой милиционер.
- Ага, и половину населения положить просто за компанию! Вы тут тесно живёте, друг у друга на головах сидите, правых от виноватых не отделишь. Они там не идиоты, лишних жертв не хотят: кто потом работать будет?!
- Да и некрасиво это получится, не отмоются потом, - вставил Роберт. – Я начал понимать. Во всей этой истории есть только одно надёжное правило - чем больше крови, тем быстрее она раскручивается. А чем быстрее она раскручивается, тем больше крови. Правительство пытается это контролировать. Балансирует между эффективностью карательных мер и их гуманностью.
- В корень зрит, вот что значит два высших, - одобрительно сказал Крымов.
- Плохо у него получается… Это самое… Балансировать, - заключил Васян. Он хотел добавить что-то ещё, но тут сквозь шум дождя начал пробиваться отчётливый ровный рокот, а вскоре за пеленой падающих с неба капель показались парные огоньки. Сердце Штайна бешено заколотилось. Дивизия входила в город.
Он почувствовал, как рука Васяна скользнула ему под локоть. Мельком взглянув в молодое, ещё совсем мальчишеское лицо парня, Роберт вдруг ясно вспомнил, где видел его в первый раз. Памятный день безобразного побоища перед зданием суда. Этот милиционер тогда был среди демонстрантов и стоял в первых рядах. И тогда они, рабочие, точно так же взялись за руки и проломили кольцо оцепления. Композитную броню так было не пробить, но нехитрое сцепление рук показалось единственно правильной реакцией на появление противника. Штайн подхватил Васяна в ответ и подцепил Крымова. После десятисекундного колебания экс-майор согнул руку в локте. Роберт оглянулся и обнаружил, что вторая шеренга последовала примеру первой, повторила ли за ними третья, было не разобрать, для этого пришлось бы вывернуть голову на все сто восемьдесят градусов. Но Штайн был не сова, и делать так не умел.
Колонна больше не шла. Люди вставали теснее и словно бы твёрже упирались ногами в покрытый лужами асфальт, живая стена на пути наступающей бронетехники постепенно обретала твёрдость, несмотря на льющиеся с неба струи дождя. Санька со своим красным флагом молча сделал несколько шагов назад и без особой сумятицы вклинился между Крымовым и отцом Михаилом. Наступал тот самый момент, ради которого они все собрались здесь. «Только бы не открыли огонь на поражение сразу», - со страхом подумал Роберт. Добрались ли агитаторы до войск, успели ли посеять зёрна сомнения, да и не было ли в принципе приказа сначала стрелять, а потом разбираться, - ничего этого ни Штайн, ни другие добровольцы не знали.
А чудовищные бронированные туши между тем неумолимо приближались. Это оказались не танки, башня, по крайне мере, головной машины была несравнимо меньше и не имела характерной бревноподобной пушки. Дополнивший вскоре общий звуковой фон громкий лязг гусениц указал на тип ходовой части, и тогда Штайн уже безошибочно определил, что давить Коммуну военные собираются на боевых машинах пехоты, проще говоря, БМП. Впрочем, с противоположной стороны промсектора в Казань могли входить на своих железных конях и танкисты танкового училища, наверняка отрицать это было нельзя. На броне лепились друг к другу громоздкие, ощетинившиеся стволами автоматов силуэты солдат в полной боевой выкладке. Расстояние между ними и живым щитом быстро сокращалось, машины глотали метры асфальтового полотна, не жуя.
По глазам Штайна резанул, безжалостно ослепив, луч вспыхнувшего на головной машине прожектора. Луч, неосязаемый, скользнул по колонне, особо задержавшись на первой шеренге, словно выискивая, может быть, на преграждающих дорогу людях пояса смертников. Не обнаружив их, луч пропал так же неожиданно, как появился. Лязг гусениц становился всё громче, слышался уже и шорох колёсных бронетранспортёров. «А вдруг просто раздавят?» – Роберт с ужасом вообразил, что сейчас головная машина войдёт в колонну, как нож в масло, оставляя за собой ни на что не похожее месиво, в которое немедленно с противным чавканьем въезжает следующая за ней стальная махина… Но тревожно пробасил гудок, один, затем второй, голос невидимого офицера несколько раз потребовал освободить проезд. Нет, просто взять и с разгону перемолоть почти триста человек сразу этот командир, к счастью, не решился, как не решился бы не один нормальный человек. С огромным трудом проморгавшись, Штайн увидел, что тяжёлые машины находятся уже менее чем в полусотне метров. К его величайшему облегчению, на следующем десятке они начали заметно сбрасывать скорость, и к живому щиту подходили уже примерно в темпе среднестатистического пешехода и даже притушили фары: вероятно, света уличных фонарей показалось достаточно. Нос БМП оказался буквально в метре от лица Роберта. Пахнуло холодным сырым металлом и смазкой.
С затаённой надеждой взглянул он в лица сидевших на броне солдат, но глаза их оказались упрятаны за непроницаемо тёмными прочными забралами. Похожие в полной боевой выкладке на роботов, они сидели, подавшись вперёд, и твёрдо держали автоматы направленными на добровольцев, только что не целились. Неуловимо дёрнувшись, плавно и совершенно бесшумно опустилось вниз из походного положения башенное орудие. Калибр у него был небольшой и не особо страшный, если бы перед коммунарами была хотя бы бетонная стенка достаточной толщины. Но между ними и холодно блестящим чёрным стволом был только метр воздуха с взвешенными в нём дождевыми каплями. Очередная вспышка молнии придала этой картине вид совершенно жуткий.
Сердце, которое ещё пару мгновений назад грозилось пробить грудную клетку и выскочить долой, застучало чуть реже, до боли сжатые кулаки слегка расслабились. По крайней мере, живой щит пока крепко стоял на ногах, и нёсшиеся на него тонны стали и композитных сплавов теперь стояли неподвижно. Казалось, что из всего бесконечного разнообразия шумов и звуков, которыми могла похвастаться Вселенная, остались только рокот работающих на холостых оборотах электромоторов да шелест падающих с неба капель. Так прошла минута, следом за ней вторая, а может быть, и третья. Часов в поле зрения Роберта не было, поэтому он не ручался за своё чувство времени. Трудно было сказать, сколько продолжалось это противостояние нервов, у Штайна начали затекать руки, а спине побежал настоящий ручей то ли холодного пота, то ли воды. Солдаты на броне нет-нет да переглядывались между собой, и как будто бы смягчились твёрдые поначалу позы.
В общем звуковом фоне вдруг возник быстро приближающийся стук тяжёлых ботинок по асфальту, иногда перемежающийся короткими всплесками. Асфальт под подошвами сменился металлом, и вот над башней БМП, над сидящими на броне бойцами возникла облачённая в точно такие же технологичные латы рослая фигура. Уверенные движения выдавали в ней офицера. Фигура, перебросившись парой неразборчивых фраз с солдатами, проворно оказалась на носу машины. Твёрдо встав на широко расставленных ногах и положив руку на кобуру, офицер поднял забрало и посмотрел по сторонам, оценивая неожиданное препятствие. Лицо его тонуло в густой тени от поднятого щитка и было неразличимо.
- Господин генерал, докладываю, - вполголоса сказал он в закреплённую на уровне рта небольшую палочку микрофона. Штайн стоял достаточно близко, чтобы слышать, о чём примерно идёт речь. – Наблюдаю перед собой скопление граждан… Около трёхсот человек… Никак нет, без оружия… Только один флаг… Так точно, просто стоят. Объехать невозможно, господин генерал… Есть устранить любыми средствами.
Последняя фраза Роберту категорически не понравилась. А офицер набрал в грудь побольше воздуха и привычным к команде зычным голосом прокричал:
- Граждане, я подполковник Абдулов, приказываю вам немедленно разойтись и не препятствовать проведению антитеррористической операции!
- Здесь нет террористов, здесь мирные люди! – выпалил Васян.
- В городе нет ни одного террориста, вас обманули, господин подполковник, - как мог спокойно добавил Роберт. – Это какая-то ошибка.
- У меня приказ, - не терпящим возражений тоном ответил Абдулов. – Освободить проезд!
- Тебе тихо сказали?! – злобно крикнул ему Крымов. – Здесь нет противника! Так и передай своему начальству! Кто у вас сейчас дивизией командует, генерал Грабарёв? Вот ему и передай!
Ещё несколько подобных выкриков убедили подполковника, что его слова здесь не стоят ровным счётом ничего. Это, впрочем, его не смутило. Он тихо, но твёрдо бросил пару слов в микрофон, и в следующую минуту по обе стороны от его БМП из пелены дождя показалось по паре бронетранспортёров, с которых лёгкими отработанными движениями стали один за другим спрыгивать и строиться в шеренгу напротив живого щита абсолютно одинаковые солдаты. Роберт с напряжением наблюдал за тем, как перед ним вырастает тёмно-зелёная безликая стена. Спиной он ощущал, что не одинок в своих чувствах. Удивительное дело, но ему практически не было страшно – как вообще могло быть страшно, когда за спиной три сотни человек? - более того, он даже не испытывал особой ненависти к этим живым боевым роботам, которых, вообще говоря, пригнали его убивать. Штайн гнал от себя, не позволял завладеть собой жуткой мысли, что весь нацеленный в эти минуты на них арсенал в следующую минуту может изрыгнуть уничтожающий огонь. По-настоящему его злил только этот Абдулов, который, как догадывался Роберт, пожалуй, действительно не остановится ни перед чем.
- Убрать гражданских, - негромко скомандовал подполковник. Но бойцы не шелохнулись. Крепко сжимая в руках автоматы, они продолжали неподвижно стоять на месте. Трудно было сказать, нерешимость это или протест. Одними прикладами и кулаками устранить с дороги вставшее перед ними препятствие было бы действительно сложно, а подходящими к ситуации щитами и резиновыми дубинками командование их снабдить не догадалось. Никто в высоких кабинетах, очевидно, не ожидал такого манёвра от коммунаров. Роберт не сомневался, что, пришли сюда Хозяева части Национальной гвардии, а не армии, с добровольцами никто бы не церемонился. Гвардейцы натасканы на мирных людей, а вот солдаты, пусть даже призыв и был отменён десятилетие назад, умели воевать только с равным противником. Если бы перед ними была огрызающаяся огнём баррикада, эти парни с холодным сердцем пошли бы в атаку и безо всяких сантиментов методично перебили всех защитников, но сейчас…
- Убрать! – рявкнул наконец Абдулов, которого такое безобразное поведение личного состава устраивать не могло. Будто очнувшись, живые роботы медленно двинулись вперёд. Стоявший прямо перед Штайном сделал буквально полшага и занёс автомат для удара прикладом.
- Ну, давай, бей, - громко и отчётливо, но стараясь не срываться в крик, произнёс Роберт, инстинктивно подаваясь назад, чтобы заслонить Айгуль. – Бей меня, беззащитного, в поганую морду, покажи свою силу. Выполни приказ, в конце концов! Бейте всех этих мирных людей! Бейте до потери сознания!
- Побойся Бога, сын мой, - раздался голос отца Михаила.
- Кого ты бить собрался?! – с вызовом сказал Васян. – Это мы налоги платим, от сердца отрываем, чтобы тебя содержать! Чтобы семью твою кормить! И ты мне за это прикладом под дых, да, герой?!
- Забыли вы свою присягу, сынки, - сокрушённо качал головой Крымов.
Живой щит загудел, взывая к солдатской совести, ругаясь, угрожая, требуя, умоляя, с каждым новым возгласом распаляясь всё больше и больше, словно составлявшие его добровольцы были отдельными деталями единой энергоустановки, что бесполезны сами по себе, но собранные вместе, начали давать электричество в сумасшедшем количестве. Штайн в упор глядел туда, где за темнотой забрала находилось лицо стоящего перед ним бойца, и чувствовал, как это своеобразное электричество начинает перетекать и в него через сцепленные руки, через спину, и что где-то глубоко в сознании начинают накаляться, готовые сгореть, маленькие предохранители трезвого рассудка. Ещё немного – и не останется на Нижегородском шоссе ни Роберта, ни Айгуль, ни Саньки, ни Васяна, ни его подруги, - никого. Останется упорно стоящая на своём могучая безоружная масса. С чудовищным опозданием Штайн всё-таки понял, откуда началась эта революция и почему она всё ещё не выдохлась, не умерла. Пока лидеры Интернационального союза трудящихся умеют собирать и вдохновлять такие массы, они будут непобедимы, потому что масса не знает страха и сомнений, не знаете сиюминутных потребностей, ей наплевать на отдельные жизни и судьбы и порой даже на свою собственную.
Занесённые приклады замерли в воздухе, тёмно-зелёная стена подалась назад. У Штайна отлегло от сердца, из его груди вырвался выдох облегчения. Агитаторы всё же сделали своё дело. Он не позволял себе пока поверить вполне в то, что план сработал, боясь спугнуть удачу.
- Спасибо… - негромко произнёс он, всё так же глядя неизвестному воину в забрало. Тот уже держал оружие не на груди, а на опущенных вниз руках. Гул живого щита за его спиной постепенно менял интонацию с гневной на одобрительную, пару раз плеснули аплодисменты. Солдаты стояли в нерешительности, не готовые, очевидно, открыто отступиться от выполнения приказа.
- Трусы! – проревел Абдулов и выхватил из кобуры пистолет. Прежде чем Роберт понять хоть что-нибудь, воздух прорезали звуки выстрелов. Локоть Крымова сразу бессильно обмяк, но испугаться Штайн не успел. Его грудь вдруг пронзило резкой, невыносимой горячей болью. Он опустил голову вниз. В куртке обнаружилась маленькая рваная дырочка. Сзади пронзительно вскрикнула Айгуль, Васян издал неопределённый звук, похожий на короткий громкий вдох, и просел вниз. Роберт приложил руку к дырочке и поднёс к лицу. Ладонь оказалась испачкана чем-то липким тёмно-красного цвета. «Кровь, - с жутким спокойствием пронеслось у Штайна в голове. – Моя кровь» Ноги его подкосились, тело стало невероятно тяжёлым, очередной выдох протолкнулся через горло с величайшим трудом, не говоря уже о вдохе. БМП со стоящим на ней подполковником, ровная шеренга солдат, ночное небо, фонари поплыли перед глазами, размазываясь в разноцветные пятна. Звуки скомкались в совершенную кашу. Роберт рухнул назад, на что-то мягкое.
- Роберт! – голос жены был полон ужаса и горечи. Вокруг поднялся чудовищный гомон, и сквозь накатившую на глаза пелену Штайн увидел, как на пятно, недавно бывшее Абдуловым, накинулось сзади другое, после чего оба они пропали. Словно через подушку, до слуха донеслись ещё несколько выстрелов, совсем рядом. Вокруг Роберта продолжала бурлить жизнь, но только вокруг. Его самого она стремительно покидала. Следующий виток этой истории начинался без него. В склонившемся над шоссе чёрном небе вновь полыхнуло, и едва вспышка погасла, как чернота жадно и бесшумно проглотила Штайна целиком.
Эпилог
Каждый год она дважды приходила сюда. Первый день был в ноябре, это был день его рождения. Второй – в конце апреля, день, когда она в последний раз видела его живым. В последнее время она стала слишком слаба, всё же годы были уже не те, и тогда её сопровождал сын или кто-то из внуков, как сегодня. Седая, согнутая, но не сломанная, старуха с разноцветными глазами, опершись на руку мальчишки лет одиннадцати, вышла из автоматического такси, которое немедленно взмыло в воздух и исчезло из виду.
- Ну вот мы и приехали, - с лёгким скрипом произнесла она. Всё так же опираясь на руку внука, старуха медленно заковыляла по направлению к небольшому памятнику. Этот памятник когда-то, когда зрение ещё было острым и рука твёрдой, она проектировала сама. Днём с сосредоточенным деловым лицом рисовала эскизы, рассчитывала пропорции, а по вечерам подолгу плакала, но отдать эту работу кому-нибудь другому не согласилась бы ни за что.
- Сегодня тепло, - сказал мальчик, стараясь ступать в одном темпе с бабушкой.
- Да, тепло… А тогда был такой дождь, такой дождь…
Они медленно шли мимо пустых ещё клумб к недавно обсаженному елями монументу: двое, изваянные из белого полибетона, придерживали раннего третьего, бессильно уронившего голову на грудь. Один, справа, гневно смотрел куда-то перед собой и грозил крепко сжатым кулаком, раскрыв рот в яростном выкрике, другой, слева, принимал на себя основной вес умирающего товарища, и взгляд его выражал ненависть и отчаянное мужество последнего боя. За ними возвышался тёмно-красный средневековый рыцарский щит. «Вы жертвою пали в борьбе роковой. 29.04.2056» - гласили буквы на постаменте. У подножия лежали две свежие гвоздики, кто-то уже успел побывать здесь, что было довольно удивительно: не так много осталось в Казани близких родственников тех, кто лёг замертво на асфальте Нижегородского, ныне Горьковского шоссе в ту кошмарную ночь. Этих погибших тоже, к счастью, было немного, но среди них был самый дорогой для этой старой женщины человек.
Впрочем, хозяин, точнее, хозяйка цветов, тут же обнаружилась на лавочке рядом с памятником. Она была несколько моложе, но годы давно взяли своё, и теперь почти десять лет разницы, очевидные тогда, были не так заметны.
- Я думала, Айгуль, ты уже не придёшь, - сказала сидящая вместо приветствия, повернув голову. За почти сорок лет её характер положительно не изменился.
- Здравствуй, Гузель, - ответила Айгуль, подходя поближе. Внук подвёл её к скамейке, бережно усадил, поздоровался с сидящей и, немного смутившись, отошёл.
- Внук?
- Младший.
- Ты посмотри, как вырос…
- А что твой? За ум думает браться?
- Куда там! Прогуливает, родителям хамит, шатается где-то до полуночи… Был бы жив Василий… - покачала головой Гузель. - Вася умел на место поставить. И ставил этого шалопая куда надо.
- Василий умел, - согласилась Айгуль. – Старший комиссар безопасности всё-таки. И не зря петлицы носил.
Они немного помолчали, вспоминая крепкого, сурового, честного, как всё поколение молодёжи, повзрослевшее в революцию, Василия Азарова, чья жизнь, начиная с первых дней в народной милиции, оказалась накрепко связана с делом охраны закона и порядка. Но вместе с закалённым характером такие как он зарабатывали внушительные букеты болезней и травм, которые, едва беспощадное время посыпало их виски сединой, начинали медленно и безжалостно убивать постаревших героев.
- Что за чудо его тогда спасло, до сих пор не понимаю, - нарушила, наконец, молчание Гузель. – Они ведь вдвоём упали, Роберт и мой Вася, ты помнишь.
- Помню, - тихо отозвалась Айгуль. – Господи, какое было время! Как мы всё это перетерпели!
- Если бы можно было вернуть назад… - старая революционерка с трудом подбирала слова. - Вы бы вышли на шоссе?
- А Роберт не мог бы иначе. Как и Василий. Но твой-то понятно, настоящий сын революции был. А Роберт не за революцию, не за идею, идею он вашу так и не принял до конца, - Айгуль Штайн посмотрела на памятник. – Он просто ненавидел насилие, всей душой ненавидел. Думал остановить. И остановил. Жаль только, так и не узнал об этом…
Две пожилые женщины молча сидели на скамейке в небольшом скверике возле Горьковского шоссе, что был разбит буквально напротив того самого места. Охотница на крыс в тоннелях, дочь нищих трущоб, и избалованная красавица из Большой Казани – такими они шагнули в ту великую бурю, ещё не зная, что ждёт их впереди. Шагнули вслед за теми, кого любили больше всего и кого потеряли: одна в далёком апреле две тысячи пятьдесят шестого, другая – тридцать лет спустя. В мире, где давно уже не существовало ни России, ни Германии, ни Японии, ни даже самой завалящей Зимбабве, где всё то, что когда-то было для них обыденностью, теперь сохранилось только в музеях и на старых фотографиях, они и сами теперь отходили в историю. Туда, где навсегда остался молодым Роберт Ричардович Штайн и где стоит на вечном боевом посту старший комиссар безопасности Василий Азаров.
04.07.2015 - 03.08.2017
Альметьевск
Сын революции. Проект Открытая книга
© Copyright: Денис Детистов, 2016
Свидетельство о публикации №216022800594
Свидетельство о публикации №216022800594
Рецензии
Занятно! Однако самым смелым литературным фантазёрам не предсказать,
что будет в мире и в России не только в 2056-м, а и в 2026 году.
Угадать бы кому о событиях и явлениях, которые мы увидим в 2018-2020 годах.
Юрий Шварёв 06.11.2016 18:39 • Заявить о нарушении
что будет в мире и в России не только в 2056-м, а и в 2026 году.
Угадать бы кому о событиях и явлениях, которые мы увидим в 2018-2020 годах.
Юрий Шварёв 06.11.2016 18:39 • Заявить о нарушении