Жестокий ХХ век. Гл. 16

         В город нас отпускали по выходным.
         В городе мужчин не было, были только женщины и подростки. Женщины по весне сняли овечьи шубы и ходили во всей красе многочисленных юбок. Чем зажиточнее была женщина, тем больше юбок было на ней. Идёт такая «красавица», а на ней надет целый колокол юбок из ситца или другого материала. Нам было забавно на них смотреть.

         Мы бегали на базар и покупали там лепёшки с привкусом полыни и кумыс. Курсантской получки хватало на две лепёшки и две кружки кумыса, ещё оставалось немного на махорку.
         Кумыс — напиток оригинальный, чуть хмельной, как крепкое пиво. Говорят, что кумыс спасал кое-кого от чахотки. Не только говорят, но и в русской литературе неоднократно встречаются упоминания о чудесах излечения кумысом туберкулёза, свирепствующего в прошлом в России, особенно в Петербурге.
         А в Бирске-«Дырске» не было даже радиотрансляции, газеты доставлялись с опозданием на четыре — пять дней, а в период весенней распутицы их вообще не доставляли.

         Как жили семьи офицеров, можно было только догадываться. Они квартировали на скромных хатах. Все более-менее приличные каменные постройки были заняты училищем под казармы или учебные классы, так что в ходе занятий нам приходилось перемещаться по всему городу, когда ускоренным шагом, а когда и бегом.

         Скудная информация о ходе победоносных сражений на фронтах нас не радовала, а огорчала, поскольку мы в них не участвовали. Это было очень больно — надо понять душу солдата, который перенёс бесконечные месяцы в обороне со всеми тяготами окопной жизни и был отторгнут от победоносных завершающих операций. Конечно, многие из нас сложили бы головы в Польше или Восточной Пруссии, но об этом никто не думал.

         В начале весны 1945 года приказом верховного главнокомандующего был введён Суворовский день. В этот день подъём был на час раньше, выдавался сухой паёк, очень скромный, а главное, одна фляга воды на весь день. Замеченные в неисполнении строго наказывались: гауптвахта на 10 суток.
         В Суворовский день мы совершали походы порядка 40 км, в ходе по¬хода был два или три марш-броска протяжённостью 8—10 км, где ускоренный шаг перемежался бегом с полной выкладкой общим весом до 20 кг.

         Еженедельный Суворовский день стал особенно изнурительным в мае, когда в башкирских степях наступила жара. Наши гимнастёрки трескались и расползались от соли.
         Кстати, о соли. В училище был преподаватель военной топографии, в прошлом землепроходец, вроде Григория Федосеева, личность замечательная. На его занятиях раздавались топографические карты с подвохом каждому курсанту.   
         Ставилась задача по ориентирам совершить поход по компасу, побывать в пунктах А и В и прибыть в конечный пункт маршрута. Опаздывающие всегда были, причём на несколько часов. Их ожидали, и подполковник каждого встречал утешительными словами: «Ну что ж, кто не работает головой — отрабатывает ногами».

         Именно он научил нас спасаться от жажды в Суворовский день. Половину столовой ложки соли нужно запить половиной кружки воды, тогда огнедышащая степь и марш-броски нам были нипочём. Целый день не было жажды. Спасибо этому доброму, умному, знающему и щедрому человеку.

         И вот наступил День Победы, 9 мая 1945 года!
         Великая радость перемежалась с горечью от того, что мы не принимали участия в завершающих делах, а также с горечью потерь, которые понёс каждый из нас.
         Но главное, пришла Победа, конец четырехлетней войны, пришло начало мирной жизни, которая, казалось, принесёт нам радость и счастье!
         В этот день нам выдали по три патрона, мы вышли на окраину города и по команде трижды выстрелили в воздух. Потом нас отпустили в увольнение.

         В городе работал завод, выпускающий спирт-сырец. Это неочищенный спирт, очень крепкий, но, сколько в нём градусов, никто не знал. Все женщины, работающие на этом заводе, конечно, имели немалый запас спирта-сырца на всякий случай.
         Курсанты разбрелись по городу. Может, кто постарше и имел отношения с местными женщинами, но нашей основной массой были двадцатилетние мальчишки. И, что примечательно, ведь все были фронтовиками и хлебали свои фронтовые 100 грамм.

         Но в День Победы в городе не было ни одной пьянки, при том, что у населения имелось невероятное количество спирта. У одной женщины я видел в сенях несколько бидонов и бутылей со спиртом, расставленных на скамеечке. Никто этот спирт не контролировал, и люди брали, кому сколько надо.          
         Стоимости он никакой не имел. Потом, годы спустя, я узнал, что себестоимость очищенного спирта 96 % была 4 копейки за литр, и из него производили 2,4 л водки, которая продавалась по 21,2 рубля за пол-литра. По Малинину-Буренину, 4 копейки превращалось в 101,3 рубля. Вот главный доход государства-монополиста на внутреннем рынке. Но это всё было при правлении Сталина. Анализ всех глупостей послесталинской эпохи по этому очень важному вопросу невдалеке ниже.

         Но не о том, кто и как обмыл День Победы, это мелкие детали. Главное, что нам через несколько дней объявили, что наш выпуск откладывается на пока не определённый срок, и мы будем обучаться по переходной программе.   
         Теперь нам уже было всё равно, так как мы не успели принять участие в добивании фашиста «в его собственной берлоге». А надежды попасть на фронт у нас были, так как мы учились по ускоренной программе, у нас была надежда, что мы ещё успеем вернуться на фронт.

         Теперь эти надежды испарились, однако, жизнь на этом не заканчивалась, и, без всяких психологов, наши старшие товарищи-преподаватели вытащили нас из понурого состояния.
         Кстати, вскоре пришёл приказ о передислокации училища из города Бирска в город Пушкин (Царское село). Это была великая радость.
         Никакие слова не в состоянии выразить то, что происходило внутри каждого из нас при этом известии, настолько нам надоело находиться в Бирске-«Дырске».

         В конце июня началась подготовка к реэвакуации училища. Всё было чётко рассчитано и спланировано заранее, благо военные специалисты тогда ещё не перевелись.
         Училище со всеми службами и семьями офицеров должно было погрузиться на четыре гигантских баржи, а в Уфе перегрузиться в четыре воинских эшелона и следовать в Пушкин.
         Легко сказать, да не легко исполнить. С какого-то числа июня месяца все занятия были приостановлены, и тысяча курсантов, не успевших стать офицерами, свозила на причалы реки Белой технику, пушки, автотранспорт, а, главное, невероятное количество нищенского имущества офицеров и преподавателей, которые выживали в полном смысле этого слова, готовя нас к войне в новом качестве.

         Было много курьёзов. Некоторые офицеры содержали коз, чтобы кормить своих детей. И вот, мы наблюдаем картину: приводят козу, а у неё на шее огромная бирка: «Подполковник Драницкий». Некоторые озорники, проходя мимо, отдавали честь: что, кроме гомерического хохота, могла вызвать эта картина у молодых людей, а ведь, по сути, ничего смешного в этом не было.
         Коз было много, все одинаковые, и потеря кормилицы детей в то время могла обернуться трагедией.
         Глядя на унизительное барахло, которое каждый вёз, было ясно, в какой нищете жили настоящие патриоты России. Передислокация проявила это.

         Погрузка на баржи техники, выгрузка и перегрузка в эшелоны железнодорожных составов были для нас изнуряющими в физическом смысле. Однако всё произошло в неспешном плановом порядке, без срывов и увечий.
         Наконец, эшелоны тронулись в путь. У каждого эшелона был начальник, который всем ведал и за всё отвечал. Однажды, на какой-то станции два наших товарища разоружили часового, связали и украли гигантский брезент, прикрывающий целый склад. Вдвоём этот брезент дотащить было не под силу, помогли друзья.
         Далее брезент разрезали на куски, за которые по дороге получали сало, картошку, кашу, самогонку и овощи.

         Проехали километров 500, военная прокуратура остановила наши эшелоны уже где-то за Волгой, началось следствие, но наши ребята оказались на высоте: никого не выдали, а только Ваньку Фёдорова и Валентина Куркина посадили на гауптвахту на весь оставшийся путь.

         Запомнилось только выступление майора: «Все люди как люди, а они, как г... в лоханке, — всплыли на всеобщий позор». В дальнейшем всё спустилось на тормозах.

         В Пушкин наш эшелон пришёл 5 августа 1945 года. В это время первая атомная бомба была сброшена американцами на Хиросиму. Десятки японцев исчезли, сотни тысяч погибли, и около миллиона получили изменения в генах потомства.
         А мы бодро разгружали военное имущество и гражданское барахло.      
         Впервые попав в наше будущее стойбище, мы ошалели.
         Гигантские корпуса лейб-гвардии, охранявшей покои Екатерины Великой, зияли глазницами трёхметровых окон без крыш, рам и дверей.
         Эти казармы окружали полуразрушенные корпуса жилых домов.
         Канавы были заполнены водой, посредине городка корячился сожжённый немецкий танк.
         Вот такое унылое зрелище мы увидели в первое посещение, однако, «мы всё добудем, поймём и откроем: холодный полюс и свод голубой. Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой». Да, мы были такими.

         В первый же день были организованы бригады строителей. Каждую бригаду хоть на 15—20 минут посещал профессионал-строитель и давал нам наставления, как надо обрешёчивать, делать заброс штукатуркой, штукатурить, а затем затирать стены. И мы стали строителями.
         Однако до сих пор поражает организация труда: от поставки материалов и до последних мелочей всё было чётко и своевременно сделано.

         Начали стройку с жилья для наших офицеров и преподавателей, у которых были семьи, а также параллельно строили учебные корпуса. Когда всё это было построено, приступили к постройке казарм.
         Помню работу штукатуром: дневной нормой была штукатурка 6 м2 стены или 4 м2 потолка. Оштукатуривание стен, после нескольких неудач, пошло нормально, а оштукатуривание потолков никогда не забуду: ты мастерком бросаешь штукатурку на потолок, а она обратно тебе в рожу летит, хоть плачь.   
         Это была ужасная работа. Но 4 м2 нужно было заштукатурить обязательно. В армии, как в тайге (закон тайги: «медведь — хозяин»).
         Трудно нам давалась эта работа. К тому же нам объявили, что 7 ноября 1945 года мы будем принимать участие в Параде Победы в Ленинграде.    
         
         Кроме изнурительных работ по возрождению «английского» городка, мы ночами тренировались, готовясь к Параду Победы. Все тренировки проходили на Екатерининском плацу позади дворца, сгоревшего и разрушенного.
         Конец сентября, весь октябрь и начало ноября мы вставали в 6 утра и до 9 отрабатывали равнение в рядах по 24 человека. Потом шли на завтрак, а затем — на строительные работы.
         Мы были полны иллюзий, что вот совсем скоро наступит всеобщее благоденствие, за которое мы сражались и трудились.
         В то время мы получали газету «Британский союзник», более того, мы изучали биографию то ли господина, то ли товарища Черчилля и сдавали экзамен по знанию этой его биографии.

         Тренировка к параду завершилась тремя репетициями на площади Урицкого. Начальник гарнизона, генерал-лейтенант Верёвкин-Рохальский, высоко оценил наши достижения в стройной шагистике.
         Возвращались мы с площади по Гороховой улице, пели «Джим- подшкипер» и другие строевые песни, да так громко, что стёкла в домах дрожали.
         7 ноября парад прошёл блестяще. Принимал его маршал Советского Союза Говоров Л. А.

         С парада мы возвращались по Невскому проспекту, мы были в новых мундирах с боевыми наградами на груди, молодые и красивые и, наверное, выглядели очень привлекательными, потому как, находясь в первой шеренге третьим от направляющего, я порой не знал, как себя вести.
         Девушки буквально забрасывали нас цветами и поцелуями. Приходилось их отстранять от шеренги, и это всё на ходу, с оружием в руках. Вот как нас любили за победу. Гордость за страну нас переполняла до предела.

         К зиме мы кое-как обустроили свои казармы. Сначала окна забили фанерой, потом поставили стёкла.
         Слава Богу, в казармах сохранились гигантские печи. Дров они пожирали уйму, но, уже натопленные хорошенько, держали тепло двое суток.
         В учебных корпусах печей не было. Для отопления организовывали бочки с трубами для выхода дыма в окна. Дежурные за занятие растапливали бочку-печь, и к началу занятий в классах была терпимая температура.
         Занятия шли по переходной программе, и мы не ведали, когда, наконец, будет выпуск.

         Наступил 1946 год, а выпуск всё отодвигался. Занятия наращивались, теория углублялась, техника модернизировалась. Мы не возражали, теперь торопиться было некуда.

         В большой политике шли изменения. Прекратилось поступление еженедельника «Британский союзник», а биографию Черчилля больше не вспоминали.
         Стали появляться довольно резкие высказывания в адрес Трумэна, и наконец мы поняли, что наш главный враг в будущем — Англо-американский союз. Вот так штука!..
         Все мы были кандидатами в ВКП (б) либо её членами, и вслух высказывать своё мнение было не принято, ибо каждый, кто это совершал, исчезал бесследно.

         Более того, в нашем взводе был некто Самохин. Он обладал сильным баритоном и хорошим слухом. Он знал громадное количество песен Старого света, и мы пели эти песни под его руководством очень успешно.
         Прошла огромная жизнь, а я до сих пор помню некоторые песни из его репертуара, а что в результате?
         Старшего сержанта Самохина отчислили из училища в связи с тем, что на него завели уголовное дело по поводу убийства какого-то барана в каком-то населённом пункте.
         Эта параша, вылитая на голову талантливого хранителя русского вокального эпоса, нас потрясла, но мы были бессильны. Это была одна из первых пилюль, омрачивших нашу Победу. Дальше их будет больше.

         Совершенно незаметно исчезли наши любимые наставники, из бывших царских офицеров, но жизнь продолжалась. Занятия и практика по технике и стрельбам развивались. Всё шло к выпуску.
         Наконец-то свершилось. Нам присвоили воинские звания младших лейтенантов. К тому времени был обнародован в военной среде приказ о том, что окончивший военное училище по первому разряду имеет право выбирать место продолжения службы.
         Из выпуска таких оказалось шестеро. Двадцать шесть пятёрок и ни одной четвёрки в аттестате.

         Перечисляю всех в надежде, что если они не сами, то хоть их потомки прочтут это: Щербаков, Нехаев, Елин, Косолапов, Фёдоров и Владимирцов.
 
         Каждый выбрал себе место службы. Первые трое уехали в Москву, а последняя троица осталась в Ленинграде. К тому времени Митропольский ушёл в отставку, и его заменил полковник Привалов.
         Хочу остановиться и рассказать об этом человеке.
         До войны он окончил артиллерийскую академию и имел научные труды по внешней баллистике, командовал артиллерийским полком в Ленинградском военном округе.
         Когда началась война, и была создана Ленинградская армия противовоздушной обороны, то В. Г. Привалов был назначен начальником штаба армии в звании полковника.
         Шли тяжёлые бои за город, шла тяжелейшая контрбатарейная война.      
         Победа. Полковник Привалов был снят с должности генерал-лейтенанта и отправлен в Закавказский военный округ начштабом какой-то заштатной дивизии.
         Не знаю, по чьему ходатайству, но в 1946 году Владимир Георгиевич Привалов стал начальником нашего училища в звании полковника.
         Мой дальний родственник по жене, который начал войну майором, закончил её генерал-майором, а они с Приваловым сверстники по училищу и по академии.

         Итак, Привалов на общем собрании училища, посвященном очередному выпуску, объявил персонально, кто куда направляется. Когда дошла очередь до меня, он сказал: «Владимирцов, перворазрядник, изъявил желание служить в Ленинграде, вот и будете продолжать служить в Пушкине, здесь учился Пушкин и воспел наш великий город, вот пускай и Владимирцов воспоёт теперешний Ленинград, я оставляю его служить в нашем училище».

         Ну спасибо, даже не знал, как в первую минуту отреагировать. От неожиданности растерялся, а потом стал соображать, что к чему. На выпускном банкете ряд преподавателей, в том числе и полковник Галанов, который большую часть войны провёл в Сан-Франциско, принимая там технику по лендлизу, убеждали меня в том, что необходимо продолжать своё образование: готовится приказ, что лица, окончившие училища по первому разряду, имеют право на поступление в академию через год после выпуска.

         Они и не знали, что у меня нет аттестата зрелости, и что я окончил только девять классов. Но не хочу о себе. Главное, что мы стали, хоть и самыми младшими, но офицерами Красной армии.
         Получил я взвод в первой батарее первого дивизиона, а также в мои обязанности входило обучение курсантов эксплуатации и ремонту станции орудийной наводки.
         Техника была сложная и самая современная. Я с радостью принял взвод и ушёл в отпуск.

         К моему удивлению, город почти совсем очистился от ран и разрушений, нанесённых фашистами за 900 дней блокады.
         Появилось шуточное выражение: «оскверним новый участок» — это означало, что на месте дома, не подлежащего восстановлению, разбивался сквер с посадками деревьев и кустарников.
         Работы шли так интенсивно и организованно, что просто поразительно, как люди при отсутствии техники, практически вручную совершали грандиозные работы по восстановлению любимого города.

         Одновременно шло и восстановление и души человеческой, началась тяга к искусству.
         Концертные залы и театры всегда были переполнены.
         Вдруг по городу возникли театральные кассы, которых раньше не было, в чёрные дни, оставшиеся в недалёком прошлом.
         Репертуары театров возрождали классику, пополнение репертуаров шло робко, по-видимому, из-за жесточайшей политической цензуры.

Продолжение: http://www.proza.ru/2016/03/05/632