Моя неслучайность

День геолога — первая суббота апреля. Большинство однокурсников разметало по новым профессиям, городам, государствам, и последние годы мы вдвоём со Светланой отмечаем наш праздник. Я вынимаю из шкафа альбом, тугие конверты из-под фотобумаги, и рассыпаются по столу чёрно-белые снимки — в каждом из них таится рассказ!

Восьмидесятые годы, сырьевая страна, сырьевой регион — Восточная Сибирь. Кто самый нужный специалист? Конечно, геолог, «солнцу и ветру брат»!

Горные страны, платформы, разломы, месторождения... Полевая романтика: гитары, палатки, костры, маршруты по картам и компасу, грузовики, лошади, вертолёты...

Вот ГАЗ-66, гружёный припасами и лагерной амуницией, с открытыми дверцами ползёт в крутой тувинский перевал-просеку, а наш отряд поднимается своим ходом, потому что ехать в машине опасно.

На другом снимке якутская долина. По ней, насколько хватает глаз, тянется плотный поток мигрирующих северных оленей.

А здесь фото из самых дебрей сибирской тайги — из Манского прогиба: металлическая петля на медведя с навешанной над ней огромной задней ногой коровы (окорок срезан). В том краю медведей, что бурундуков, и беда местной скотине, коль отбилась от стада. Бывало в маршрутах мы замирали, заметив зарубки на матёром стволе, и, закинув головы, с почтением рассматривали к смолистым каплям прилипшую шерсть.

С интересом ворошу карточки и вынимаю виды заброшенной деревеньки с остовами русских печей. Жара... На прогретой кладке с окаменевшей известью свернулись и до сих пор лежат спиральки разновеликих гадюк. Тоненькие, с карандашик длиной, и едва не метровые, толстые, как водопроводные шланги. Все они ядовиты, даже самые миниатюрные. Но не агрессивны. Прекрасно позируют — главное, не заслонять им солнце.

А вот прохладный снимок: высокогорное озеро среди заснеженных гольцов и редких у подножия лиственниц. На камне притаился герой фотосессии: горная курочка кеклик. Похож на индейца в боевой раскраске, которую помню по памяти: сам светло-серый, а через лоб, глаза и грудку словно углем проведённая полоса. Клюв, кольцо вокруг глаз и ножки алого цвета. Подпускает — непуганый, но ни за что не догонишь!

К роскошному махаону размером с ладошку, сидящему на невзрачном цветке остепнённого склона, удалось подобраться вплотную. Хрупкие хвостики на его крыльях целы-невредимы — свежий совсем экземпляр.

Эх... Перебирать не перебрать мой восторг перед жизнью пионеров и геологов, что составляют геологические карты, нередко ступая туда, где никогда не быть ни жилью, ни дорогам! Куда добраться и выбраться можно только на лошадях, а то и вовсе лишь вертолетом.

Альпийские луга — начало моей геологии — позвали задолго до её воплощения. Ещё маленькой я увидела по телевизору поля полупрозрачных лепестков, трепещущих на привычном ветру. Цветы были столь хороши, что казалось, хрустальный их, освежающий аромат струится с экрана, и я его чувствую. Видно проснулась во мне какая-то неведомая, глубинная память, ведь родилась я в городе. Однако впервые увидев горы в кино, в заветные луга попадала словно домой. Там запросто обжигали меня колючие лучи горного солнца, сияющего среди самого голубого в мире цвета, без меры окрест окатившего горизонт черно-белого, совсем небольшого экрана...

Надо ли говорить, что, проживая среди асфальта и железобетона, среди рельсов, труб и шоссе, я исподволь искала пути туда, где таинственно и привольно. Там, там звуки моей земли, её краски и запахи! Оттуда я родом! И лишь по странной случайности родилась в столь отдалённом месте. Но это не страшно. Вырасту и отправлюсь искать. А пока надо учиться.

Что ни фотография — из рук не хочется выпускать, пока не надышишься далями тех желанных походов.

— Света, смотри: эдельвейсы! Целое поле! С детства казалось, что эдельвейсы растут только в горах, на недоступных склонах, обрывах. И как же я удивилась, обнаружив под август, недалеко от Красноярска, под Такмаком, каменистую полянку среди сосняка, усыпанную эдельвейсами! Невысокими — степными. Можно пройти и не заметить скромного чуда среди сиенитовой крошки, хвоинок, шишек и чахлых трав. А эти — альпийские — бархатистые, сочные! Яркие, как ромашки! Правда, похожи на скопление звёзд на дне океана?! Смотри: выворот старой листвяги — да это же щупальца гигантского осьминога, охотника за каравеллами! Точь-в-точь со средневековой гравюры! Кстати, в том маршруте мы собрали отличную коллекцию пермских аммонитов. Нет, согласись, никого не могло быть счастливее нас! — то и дело восклицаю я, перебирая чёрно-белые сокровища.

Но что-то изменилось над нашим столом. Что? Обычно мы со Светой увлечённо разгребаем завалы студенческих походов, случайных кадров в аудиториях, спортзалах, кафешках, на разных мероприятиях.

— Тебя-то не было счастливей, кто б сомневался! А мне вспоминать не хочется, — неожиданно отрезала Света, глядя в окно.  — Ты же ничего, кроме походов и своей учёбы, не замечала! А я, — она обречённо вздохнула, мол, что было, то конечно прошло, — маялась все пять лет...

— Как? — я оторопела и пыталась понять: что такое она говорит? Как полевая геология может не быть интересной? Ведь ради неё мы и шли на специальность "Геологическая съёмка, поиски и разведка месторождений полезных ископаемых". Вечно со мной такое случается... Ничего, кроме счастья, неизменно взахлёб, не ощущаю: если мне хорошо, то и другим замечательно. — Света, как ты училась?.. И вообще, не первый год мы вспоминаем юность, а ты никогда, никогда об этом не говорила!

— Ну и что! Я тебя люблю, а не геологию! Мы же с тобой встречаемся. Моя молодость — наши ребята, это ты, это я, а геология — просто случайность... Когда всех сокращали, вздохнула: отмучилась наконец. Я и в горный-то попала, потому что аттестат получила, и хотелось лишь одного — уехать подальше и школу не вспоминать.

— Безответная любовь?

В самом деле, любовь — первое, что пришло на ум.

— Да какая любовь. Хуже...

— Вот тебе на! Что может быть хуже? На пять лет увязла и ещё на полстолько! Запросто на всю жизнь могла залететь! Институтов много, что же не выбрать по интересу?

— Выбрать? По интересу?! Оля, о чём ты говоришь?! Когда мы что выбираем? Кто позволит?

Я ничего не понимала... Кто позволит?.. А кто запрещает? Что её взволновало? Да так сильно, что, кажется, встанет сейчас и уйдёт...

— Объясни, кто позволять должен? Я ни у кого не спрашивала — решала сама. Мне ведь  жить. Да расскажи, наконец, что случилось? Как в геологии оказалась? Давай, рассказывай, а то так и будешь терзаться.

Света какое-то время молчала. Видимо, сомневалась, стоит ли ворошить, но где-то в памяти словно пришла в движение старая лента, и она начала свой рассказ.

      
Родилась я и выросла в маленьком рудничном городке, каких по Сибири немало. Родители весь день на работе, мы в школе. После занятий играли на улице, дома книжки читали, какие найти удавалось. Вокруг одно да потому: день прошел, год пролетел. Каких-то захватывающих увлечений и не припомню. Кружки Дома культуры казались скучными. Одно время пыталась ходить в студию живописи: кринку глиняную на зелёной тряпке до конца дней не забуду. Кривобокая вечно получалась. Цветы мы не рисовали: руководительница говорила, что цветы и фрукты — сложно, надо сначала горшки освоить, а на самом деле яркой гуаши для яблок, подсолнухов, калины-рябины у нас просто не было. Зато стояли два баллона, почти по ведру, коричневой и зелёной, и было много белил. Но как я ни старалась, не вдохновляли меня горшки.

Спасибо, спасал телевизор: всякий художественный фильм, популярная передача, особенно детская, становились  событием. Я фильмы взахлёб смотрела, героям завидовала: в их жизни что-то случалось! Они попадали в переделки, распутывали истории, общались с интересными, увлечёнными людьми. А у нас: скакалки, классики, прятки, глухой телефон на скамейке... Подружкам нравилось, а я притворялась, чтобы одной не сидеть.
 
Городок наш стоит среди Саян, но ходить в лес было как-то не принято: никто там не отдыхал, грибов и ягод мы не собирали. Был город, была дорога из города, всё окружено непроходимой тайгой. С детства — рассказы о беглых каторжниках, медведях, да навсегда пропавших людях в горах. Интересно получается: жили рядом с природой, а она так и осталась для нас лесом дремучим. Ты тайгой восхищаешься, а для меня в ней навсегда комары, сырость, разбитые кирзовые сапоги, отсутствие всяких удобств. Практики в экспедициях я, считай, отбывала.
 
Однако нельзя сказать, что из детства нечего вспомнить. И в нашей школе был учитель-подвижник — Мария Ивановна, преподаватель географии.

На тот момент она была уже на пенсии, но продолжала работать. В школе прошла её жизнь. Дом она, видно, не сильно любила, потому что приходила в школу одной из первых, а уходила едва не последней, когда уборщица в вестибюле мыла полы. Всегда ела с нами в школьной столовой. Вроде, у нее была дочь и внуки, но где-то аж за Уралом, а муж... Да пил, наверное, как большинство мужиков на руднике, не просыхал.

Конечно, в молодости Мария Ивановна была миловидна: правильные черты лица, среднего роста, хорошо сложенная, может, даже весёлая, хотя... Аскетизм и идейность как всех припечатали. И наша Мария Ивановна как с экрана сошла — советская труженица, идеальный учитель. Она и была в образе. Всегда тёмная юбка по колено, кофточка неброская, зимой тёплая, вязаная, неизменно низкий каблук — на ногах работа. Конечно, одевалась она скромно, разве что воротник из чернобурки и шапку можно к роскоши отнести — в то время такие меха на весь женский век покупались. Но зимы во времена детства были суровые: ниже сорока ночами мороз — обычное дело; днём не ветер, так хиус насквозь пробирает. Без валенок на улицу выйти немыслимо, без меховой шапки и рукавиц тоже — околеешь мгновенно. Снега падало столько, что дворы в частном секторе утопали по крыши-заборы. Так до весны и стояли избушки как на новогодних открытках — лишь окошки светились. Без декораций фильмы о декабристах можно было снимать. Однако большинство проживало в типовых панельных пятиэтажках. Удобно, никаких забот по хозяйству. Да и когда о нём, о хозяйстве этом, заботиться.

Женщины поколения наших мам, тем более бабушек, рано прощались с молодостью, хотя и проживали в городских условиях. Даже не работая на лесоповале, к тридцати годам все они были словно под гнётом десятилетий, а к пятидесяти и вовсе старухами глядели. Помню, мама кремов никогда не наносила, про косметику на работу и говорить нечего. Но главное даже не это, главное, лица у всех погасшие, ни тени улыбки. Смеха среди взрослых женщин и не припомню — не было радости на руднике нашем. Разве что мужики напьются, идут, гогочут. Ну, понятно, дети играют — весело им. А женщины словно всю жизнь тяжёлых известий ждали. Или вообще ничего не ждали. Как в ссылке пожизненной: дом да работа.

Вот и у Марии Ивановны лицо привычной строгостью отличалось: холодный внимательный взгляд, создающий дистанцию, всегда сомкнутые губы. Я привыкла к такой неподвижности лиц, у женщин почти всегда будто готовых к отпору, и это вечно меня пугало неясно чем. Зато волосы у Марии Ивановны были красивые: густые, когда-то ярко-каштановые. Седину она закрашивала хной и укладывала прическу тугим валиком-ракушкой на затылке. Мне очень нравилось. Конечно, ни о каком маникюре, даже губной помаде в то время для ее сверстниц-учительниц и речи быть не могло — не привыкли они к декоративной косметике. Серёжек тоже она не носила. Да и откуда им взяться, этим серёжкам! Единственное украшение — тоненькое обручальное колечко на безымянном пальце, едва заметное на белой руке.

Конечно, на таких, как Мария Ивановна, и стояла страна, на таких и прирастала.

Но внутри моей учительницы, где-то глубоко-глубоко, жила совершенно другая женщина! Стоило ей начать объяснять новую тему — любую, она умела рассказать интересно хоть о чём, как лицо её сразу менялось! Взгляд становился живым, даже наивным, вдаль устремлялся, что-то высматривая поверх наших голов. Она увлекалась, забывалась в рассказе, но вдруг возвращалась к нам, начинала кого-то отыскивать, словно наткнувшись, одумывалась, и… любимая учительница как исчезала. В класс возвращалась стойкая Мария Ивановна.

Но всё равно кабинет географии был сказочным островом. Даже цветы в нём водились особые: на подоконнике ёжилась невиданная по тем временам коллекция кактусов. В кадке сидела финиковая пальма с подвешенной обезьянкой, вязаной крючком из оранжевых ниток. На тумбочке за учительским столом блестел маленький аквариум с невзрачными гуппи, но зато с затонувшим корабликом и монетками на дне. И каждый урок мы обязательно что-то держали в руках: пробирку с нефтью, образец минерала, сушёную морскую звезду. А однажды — диковинный по тем временам кусочек кокосовой скорлупы!

Рассказ о странствующих кокосах меня взволновал. Оказывается, этот мохнатый орех — заправский варяг, и способен преодолеть не одну тысячу миль. Он плывёт и плывёт по тёплому океану в надежде на встречу с коралловым рифом. Я запросто представляла себя сладким молочным орехом, что качается на волнах. Как жалко, но не было в нашем городке даже самого небольшого бассейна — конечно, море мне только снилось. И вдруг ореху везёт — стучится о бок затерянный остров! Подумать только, как удавалось этому ореху зацепиться за риф?! Разве что он в солёной воде отращивал волокнистые щупальца? Или вдруг оживал, начинал подпрыгивать, стараясь выскочить с пенной волной на берег? А там, закрепившись в какой-нибудь лунке, со скоростью бамбука растил корни и стебелёк. И вот уже огромная пальма любуется своим отражением в зелёном зеркале. Вокруг снуют яркие рыбки, на горизонте резвятся дельфины, и даже фонтан кашалота оживляет пейзаж! Растёт коралловый риф, с пальмы падают и прорастают орехи, и скоро райский атолл колосится среди океана! Конечно, не каждый орех достигает земли — это как отыскать иголку в стогу сена — но, выходит, в жизни случается сказка!

Как вдохновенно Мария Ивановна рассказывала о загадках природы! Вместе с ней мы стояли у Ниагарского водопада, спускались в Марианскую впадину, наблюдали жизнь императорских пингвинов. Меня в кабинет географии как магнитом тянуло, я оставалась после уроков, наводила порядок среди цветов и экспонатов. Здесь было интереснее, чем с подружками.

Конечно, ни о какой дружбе с Марией Ивановной, ни о каких  разговорах по душам не могло быть и речи, это было не принято даже в семьях. В нашем доме все жили как все:  пришли-ушли, в выходные — сон до обеда, телевизор до ночи. К счастью отец не пил, был домосед — у нас обходилось без драк и погромов. Но с родителями поговорить было как не о чем, они ждали, казалось, лишь пенсии, чтобы, наверное, от телевизора — любимого развлечения — больше не отходить. А Мария Ивановна среди учеников меня выделяла, даже видела во мне преемницу, учительницу географии. Но о будущем я не думала — не с кем о нём было думать. Как-то само оно должно было то ли случиться, то ли нагрянуть.

И вдруг будущее ворвалось в мою жизнь! Настал день — я встрепенулась! Тогда, мне уже исполнилось тринадцать лет, на экраны вышел трёхсерийный фильм о капитане Немо. Таинственные глубины, экзотические коллекции, морские обитатели, «Наутилус». День и ночь перед глазами мелькали кадры из фильма — такого со мной ещё не было! Это было как обещание… океана: солёного, тёплого, полного жизнью до дна, до краёв! Он вдруг оказался под боком, призывно шумел, чайками надрывался, разливался запахом водорослей, бил упругой волной... Только бы отыскать, только найти дорогу!

Вдруг возникла желанная цель, цель моей жизни, моей — океан! Казалось, горы перейду, с парашютом прыгну, голод, холод вытерплю, любой иностранный язык выучу, отдам всё, что запросят — только бы отыскать! Но как, как это сделать?

Меня лихорадило, глаза ни за что не могли зацепиться. Почему я тогда не заболела, не понимаю. Глядела, таращилась на наш городок, на панельные пятиэтажки, мне даже казалось — они, вроде, качаются. Глядела на небо, словно ожидая подсказки, на далёкие звезды — ближе они не стали. Мир не изменился, лишь во мне что-то кипело и грозило взорваться. Неужели только на меня смелый, умный, образованный капитан Немо произвёл такое бурное впечатление? Неужели во всём мире только меня позвал?

Поделиться было отчаянно не с кем, приложить себя некуда. Подружки мечтали о любви, о красивых платьях, а я об океане, о погружениях. И познавательных книг-то про жизнь моря, которые готова была заучить наизусть, чтобы хоть как-то утолить внезапно возникшую жажду, не оказалось... И тогда я, пропитанная глубоководным наваждением, не зная, как быть, решилась пойти за советом к Марии Ивановне.

Глядя на простеньких рыбок в аквариуме, привычно снующих мимо кораблика, на потускневшие монетки, побитые пушком буроватой тины, я неуверенным голосом поведала учительнице своё заветное желание. Что хочу изучать тайны мирового океана и другого ничего не хочу! Что жить не могу без моря, без океана! Как мне теперь быть? С чего начать? Как добраться?

...Когда закончила говорить, даже рыбки не двигались, замерли. Казалось, пролети муха — зазвенят стёкла. Поднимаю глаза, а Мария Ивановна смотрит так, словно видит впервые...

Наверное, я была похожа на моллюска, который, доверчиво раскрыв створки раковины, нежась в солнечных водах, вдруг стремительно засобирался внутрь, напуганный тенью врага. Так и я захотела исчезнуть, с глаз провалиться. Впрочем, почти провалилась.

Чего я ждала? Конечно, всё же надеялась, что Мария Ивановна поймёт и похвалит за  невиданные дерзания, подскажет, как шагнуть навстречу мечте. Я видела во сне батискафы, акваланги, акул и китов, бортовые журналы, серьёзных молодых ученых и себя среди них. Мы о чём-то взволнованно говорили, глядели друг другу в глаза, пожимали руки, встречая понимание, которым могли бесконечно делиться — наше общение о главном, о тайнах океана, было вечным и нескончаемым! Я чувствовала, как мы дорожили дружбой, как были незаменимы. Догадка о чём-то неведомом могла стать открытием, которое изменило бы жизнь на земле! Конечно же, к лучшему! Я, наконец, попала в своё кино и хотела, очень хотела именно такой жизни, только она и казалась мне настоящей, единственно стоящей, стоящей всей моей жизни!

Что я услышала?.. Ледяная тишина взорвалась бурей негодования.

— Да ты понимаешь, девочка, что ты несёшь? Какой океан? Зачем этот бред? Ты — будущая мать и жена! Какие тебе погружения? Оглянись, посмотри на меня: вся моя география — в этой школе, в этом аквариуме... С копейками на дне! Но это и есть настоящая жизнь! Ты же не глупая, так зачем же ты сочиняешь?

И куда, объясни, ты собралась поступать без направления рудника? Каким таким образом? Ты даже не представляешь, насколько наша школа слаба, у нас... Пособий и тех не хватает! А в больших городах, знаешь, какие ученики сильные? Здесь у тебя пятёрки, а там и на тройку нет знаний!

Мария Ивановна говорила... Нет, не очень долго. Но убедительно. В порыве чувств поведала такое из отечественной истории, о чём смутно я где-то слыхала — в учебниках об этом не пишут. Она чуть не плакала, а я, неблагодарная тупая скотина, готова была сквозь землю перед ней провалиться.

Выслушав отповедь, я поплелась домой. Слёзы сами текли, платок безнадёжно вымок, и дома, уткнувшись в подушку, дала волю отчаянию. До этого случая я ничего не теряла. А тут... Будто умер бесконечно дорогой человек, которого больше жизни люблю, и теперь не знаю — как жить, для чего и зачем?

И к вечеру, изревевшись до дна, я хорошо это помню, вдруг прилетела простая мысль: действительно, кто я такая?

Кто я такая, чтобы мечтать?! Как могло показаться, что меня кто-то ждёт ...в подводной лодке?.. В океане?.. В другом, неведомом мире? Кто позволит мне его изучать? Да и есть ли она, подобная жизнь? Та, в которой каждое мгновение от меня что-то зависит! Жизнь, в каждое мгновение которой можно что-то узнать!

Вдруг пронзило: отсюда не выбраться, никогда не уйти... Я просто глупый подросток, и точка. И должна быть благодарна за то что дают. Вспомнила слова Марии Ивановны о том, что для их поколения живы война, коллективизация, голод, безумие людоедства; они помнят, что не было пенсий. О том, что я должна быть по гроб благодарна за возможность мирного труда, а не в режиме военного времени под трибуналом с двенадцати лет на полную смену. Но ведь я не отказывалась от труда! Наоборот, готова работать даже без выходных, даже бесплатно! Но, видно, не для меня такая интересная работа, если она вообще существует. И спасибо, что направление в вуз от рудника будет: в педагогический можно идти, можно в горный.

После того разговора моя жизнь изменилась. Наутро проснулась, чтобы смириться и принять, что другого нет и никогда быть не может. Что это сказка, кино, нелепица даже, которой нет места в природе вещей, тех, что вокруг.

Получается, до сих пор я что-то смутно ждала, на что-то надеялась, во что-то, самой непонятное, верила. Неожиданно дождалась, а меня... Никуда не пустили...

С тех пор всё стало совсем безразлично, всё как у всех, живу и живу. Если чего и хотелось, то лишь одного: уехать, забыть этот город, смешное моё наваждение, унизительный суд. Сбежать как можно скорее. Чему-нибудь обучиться, где-то работать. И даже моря не надо — видеть его не хочу.

А вскоре было не до фантазий: учёба, работа, дети, семья. Так что геология, от которой ты до сих пор в восторге, лучом меня не коснулась, учёбу я принимала как неизбежность. Но в педагогический поступать принципиально не стала: всё, что угодно — только не школа. Выбрала горный: по направлению всего-то надо было вступительные экзамены не завалить.

И что есть жизнь?.. Иногда вспоминаю я об этом — какой-то прибой... Ракушку беру, и к уху: волны, вечный прибой, который так никогда и не слышала по-настоящему. Этот шум, как несбыточная мечта — слушаю, иногда даже плачу, и текущие беды становятся мелочью... Да и что я ещё могла потерять? Ведь ничего сильнее я не желала, ни до и ни после. И когда дети спросили, зачем мы с мужем создавали семью, чтобы в итоге через двадцать лет разбежаться, я им ответила: вы и есть наш семейный итог. 
 
Но не раз размышляла: разве могла мне сказать что-то другое Мария Ивановна? Их поколение не выбирало: она так и жила в своём мире. В голоде тридцать третьего года, когда вымерла вся семья, а ей фантастически повезло — оказалась в детдоме. Для неё счастьем было не голодать, потом — не рыть километры окопов. Конечно, по-своему она была права и крепко меня осадила — считай, навсегда. А я... Другого и не искала — ей почему-то поверила... С тех пор живу, просто живу не лучше не хуже других.

Но до сих пор, до сих пор не забуду ни с чем несравнимое чувство моей неслучайности в ошеломительном мире! Когда неожиданно жизнь распахнулась! Я стояла там, на пороге, хотела шагнуть...


Я осторожно собрала фотографии.

Потом, провожая Светлану, спросила:

— Постой, а как же любовь? Разве она не была такой же желанной?

— А что любовь? Любовь как любовь, всё как у всех, ничего необычного.

— Так может, это была ...первая любовь?

Вот такой получился у нас День геолога. Позже Света призналась, что ей стало легче. Она больше не винит Марию Ивановну. Вернее, теперь знает, что больше её не винит.


И кто бы в юности мне сказал, что не буду работать геологом? Ни за что бы тому не поверила! Но я давно не геолог — полевая геология первой пошла под нож перестройки. Однако День геолога навсегда так и остался для меня профессиональным праздником. Потому что именно в геологии прошла моя юность, в маршрутах и приключениях укрепился навык идти до конца, а после руки не опускались уже по привычке шагать в неизвестное.

В жизни много всего и дорог в том числе. Погасла мечта геологическая — отыскалась другая. Потому что мечту, это чувствую, не должны отнимать ни учительница, ни даже государство — никто! Кто отнимет мечту, если сам не откажешься верить?

Да, это трудно. Но разве нам обещали, что будет легко?!

2014

*Рассказ (ранняя редакция) опубликован в журнале "День и ночь" 2016/4

* Автор иллюстрации Ольга Немежикова