У горы Пикет Глава восьмая

                На излёте лета

    Славная придумка школьные каникулы, особенно летние. Однако у них есть необъяснимое свойство - быстро пролетать. Проноситься со скоростью курьерского поезда. Впрочем, как и у всего хорошего. Кажется, ещё совсем недавно была торжественная школьная линейка, на которой детям объявили, что на три месяца они свободны от посещения школы и домашних заданий. Могут ездить в гости и на море, отдыхать в пионерском лагере, просто бездельничать. Правда, родители не забывали по-своему корректировать детский досуг, но в любом случае каникулы были каникулами, а, значит, продолжительным периодом отдыха и расслабленности. И вот уже август подходил к концу, а каникулы, по логике вещей, к своему завершению.

   Куплены форменная одежда и школьные принадлежности. Пока ещё длились вольготные денёчки, но приближение учебного года носилось в воздухе, было на слуху, составляло главную идею, ждущую скорейшего воплощения. Взрослые и дети в последние дни августа будто жили в ожидании первого звонка, и планы на ближайшие месяцы строили с учётом надвигающего строгого распорядка и подчинения дисциплине.

   Маше, вроде бы, и хотелось в школу, и было жаль расставаться с разгульным летом и личной, почти не ограниченной свободой. Несколько деньков имело смысл объединить в праздник счастливого завершения лета. Нужно было извлечь максимум возможного и она себе ни в чём не отказывала: моталась на велосипеде по окрестностям станицы, часами не слезала с белолиственницы, вечерами допоздна носилась в состязательных играх с друзьями по поляне, училась преодолевать сногсшибательное течение Малки.

   В один из таких дней, отдыхая в компании подружек на берегу речки, метров за сто выше по течению от страшного, но привлекательного для опытных пловцов "кружела", вдруг  заметила, что гигантские массы глины высокого отвесного яра стали вертикально оседать и со страшной ударной силой, всей колоссальной массой обрушились на берег и в воду. На месте омута образовался холм, который вода не могла преодолеть и пошла в обход, сдвигаясь к центру долины, и образовывая новое русло для этого участка реки.

   Лицо девочки побелело, она не могла скрыть охватившего её ужаса. Другие тоже впали в ступор. Не прошло и полчаса, как местные мальчишки покинули это место, накупавшись до гусиной кожи, синевы и зубовного стука. И, конечно же, все они совсем недавно лежали на берегу, засыпанном отныне страшным многотонным глиняным отвалом и храбро ныряли в омут, которого и след простыл.
 
   - Страсти Господние! - по привычке своей мамы всплеснула руками Таня.
И добавила хмуро и озабоченно: "Вы хотя бы представляете, что могло статься с пацанами, не смойся они вовремя? Осталось бы от мальчишек только мокрое место."
- Что-то мне расхотелось купаться, - поддержала изменившееся настроение Люба. - Я  лучше домой.
- Вместе пришли, вместе и уйдём, - взяла на себя ответственность за девчоночий коллектив Надя.

   Пока они одевались, раздался очередной мощный и глухой удар, - глубоко подмытый яр снова обрушился. Происходило это в течение некоторого времени несколько раз кряду, что значительно отодвинуло течение реки, от небоскрёбом взметнувшегося, глиняного яра. Романтичный и страшный омут, названный  Кружелом, остался лишь в воспоминаниях и рассказах очевидцев и непосредственных участников летних событий.

   С речки Маша направилась, отбившись от подружек, к дедушке и бабушке. Она поднималась узкой тропинкой, вырубленной наискосок в яре напротив только что обрушившегося, и вспоминала, как прошлой зимой, во время гололёда, они с тётей Валей носили в вёдрах воду из родника. У неё в руке было всего полведёрка, а тётя несла два полных ведра на коромысле. И как она боялась, что кто-то из них поскользнётся и сорвётся с яра вместе с вёдрами, а затем долго и страшно будет лететь вниз по блестящей, обледенелой, почти отвесной глиняной стене. Добрались они тогда до бабушкиного дома нормально, однако от холодка неприятного воспоминания, несмотря на летнюю духоту, Маша слегка поёжилась.

   В просторном дворе двумя большими отдельными горками лежали крупные, спелые арбузы и дыни, - урожай с дедушкиной бахчи.

   - Вот, Мария, привезли вчера. Выбирай дыню, которая на тебя смотрит. Я вам её разрежу. Бабушка тебе  поможет , вдвоём осилите любую. Сам-то от души наелся.
- Деда, нашёл чем удивить! Мы с Толиком каждый день арбузами питаемся.
- И в этом году матери арбузов дали?
- А то как же! Привезли целый грузовик. И в летней кухне, и в кладовке, и в доме под кроватями кавуны лежат. Бабушка, я на твоём родном языке правильно их назвала?

   Бабушка молча кивнула. Она никогда не была слишком разговорчивой. И не часто улыбалась. В семь лет осталась сиротой и выживала тем, что нянчила чужих детей. Потом вышла замуж и родила своих двенадцать. Шестеро из них дожили до взрослого состояния. Невозможно было даже представить, сколько труда досталось за жизнь  бабушкиным рукам. А, если прибавить войны, два страшных голода, да ещё и внуков,  которых тоже помогала растить, то станет понятно, отчего на лице бабушки редко гостила улыбка.

   - А семена сушите и сдаёте? - продолжал расспросы словоохотливый дедушка.
- Конечно. Бригада же семеноводческая. Семена - государству, а мякоть - на корм скоту. Иногда и нам перепадает.
- Опять подшучиваешь? Это же хорошо, почитай даром дают. Наверное, уже забыла, как с бабушкой нашу бахчу вместе пропалывали? А ну, бабушка, напомни времечко, когда закончилась вода и внучка в обморок упала.
- Да ладно, сама виновата. В жару часто умывалась, а попить было уже нечего.
- Косынку, внученька, в степи повязывать нужно, иначе солнышко в полдень в макушку ударяет, - сочувственно улыбнулась бабушка. - Я же тебя уговаривала ситцевую косыночку надеть, а ты всё отказывалась.

   В тот раз, после трёхдневной прополки бахчи, Маша и в самом деле с трудом добралась на велосипеде домой, так ей стало плохо от перегрева на невыносимом полуденном солнце.
   
   Дедушка долго и любовно выбирал шершавую, продолговатую, похожую на огнетушитель дыню. Разрезал её вдоль, не торопясь очистил сердцевину от семян, порезал длинными дольками и усадил Машу с бабушкой оценивать новый урожай.

   Вечерами на улице собиралась по-привычке вся детвора. Через раз появлялся только Витёк и весь месяц отсутствовал Генка. Кто-то сказал, что вначале отец возил его на операцию, а после отправил до конца каникул в город к матери и младшему братишке, - чтобы знал свою родню, да и бабка от забот отдохнула.

   Все шумно играли в лапту и не сразу заметили появления Генки. А, когда его увидели и обступили, то удивились бросавшимся в глаза переменам. Он вытянулся в росте и был не совсем на себя похож. Даже голос стал другим - не гундосым как прежде, а обычным, скорее, даже приятным. Но самая главная перемена была в лице. Все неожиданно рассмотрели, как он похорошел.

   У него и прежде был правильный овал лица и красивые крупные губы твёрдого рисунка. Сильно изменилась форма носа. Нос его после операции можно было назвать прямым и стройным, куда-то делись портившие его бугры и утолщения. Девочки от удивления раскрыли рты. А, может, только теперь у них раскрылись глаза. Соседкам хотелось с ним пообщаться, проявить внимание и дружелюбие. Называть Генку, будто сговорившись, все одновременно стали уважительно Геной. Впрочем, ни для кого не осталось секретом Генкино участие в судьбе Витька, их товарища, что по самой высокой шкале оценивалось в уличном братстве.

   - Где уж нам, дуракам, чай пить, а верней тягаться с таким конкурентом! - то ли шутя, то ли всерьёз, обращаясь к Маше, сделал неутешительный вывод Витёк. Ни обиды , ни зависти в его голосе не было.
- Ого! Уже и ты образно заговорил! - засмеялась Маша. - Генка и в самом деле красавчик. Но мы то стреляные воробьи, нас на мякине не проведёшь, да братец? К красоте требуются ещё и мозги. Через пару деньков пойдём их тренировать - учебный год на носу.

   Витёк признательно кивнул головой, он знал - подружка нисколько не фальшивила. Её и вправду едва ли можно было привлечь только красивой внешностью.

   А назавтра Маша наметила прощание со своей белолиственницей до следующих каникул. В учебном году она никогда не лазала по деревьям. Появлялось столько самых разнообразных интересов, неотложных дел и обязанностей, что сидеть на развилке веток было недосуг. Но выразить свою признательность любимому дереву и просто поблаженствовать напоследок следовало обязательно.

   Хозяйкой всех тополей официально числилась баба Груня, маленькая согнутая временем старушка, с чёрными медвежьими глазками. Она не любила непрошеных гостей в своих владениях, упорно и настойчиво их прогоняла. Витька гоняла особенно усердно пучком жгучей крапивы, которую сама почему-то не боялась и срывала голыми руками. Маша знала - тополя посадил ещё дед Игнат, давно умерший отец бабы Груни. Она была его наследницей и их распорядительницей.

   - Баба Груня злая как жигучка, поэтому ей не больно, - говаривал Витёк, если бабка заставала его на дереве. Жигучка была мельче обычной крапивы, но кожа от её прикосновения багровела, а ожоги сильно пекли несколько дней.

   Баба Груня никогда не жаловалась. Завидев незваного гостя на верхотуре, она подходила к тутовнику, с которого в конечном итоге приходилось спрыгивать неудачнику, и, честно предупредив о предстоящей ему экзекуции, упорно ждала нарушителя, пока он не спустится пониже и не изготовится к приземлению. Тогда баба Груня становилась на чистый, безопасный участок, где не росла крапива и у виновника оставалось только два варианта: прыгать в густые, высокие заросли крапивы или же попытаться соскочить с дерева рядом с бабкой и быть исхлёстанным ею пучком предусмотрительно сорванной жигучки.

   С Машей у бабы Груни будто существовал негласный договор - бабка с некоторых пор без слов признавала её право на совладение тополями.

   Девочка видела ревностное отношение бабы Груни к деревьям-великанам. Несколько лет назад она уже взбиралась на два из них, но ей везло -  с бабой Груней они не сталкивались. Но однажды старушка явно решила её "выпасти". Тогда Маша пошла напролом. Она перепрыгнула канаву и, не здороваясь, попросту не обращая внимания на пожилую соседку, что само по себе являлось грубейшим нарушением станичного этикета, ухватилась руками за нижнюю ветку, обняла ногами дерево и полезла наверх, ожидая снизу удара бабкиной жигучки. Удара не последовало. Баба Груня ещё немного постояла без дела и тихо, не проронив ни слова, удалилась. Маша поняла - она завоевала право беспрепятственно путешествовать по деревьям бабы Груни и деда Игната. А с того памятного дня и её деревьям тоже.

   Жизнь станицы сверху представлялась несколько иной, чем тогда, когда девочка находилась на твёрдой земле. Широкая улица, залитая солнечным светом, открытые взгляду дворы и огороды, привычная жизнь соседей, не подозревавших, что они перед ней как ладони, были Маше мало интересны. Ей была безразлична, торчавшая кверху задом в своём огороде баба Настя или же, проехавший на велосипеде, почтальон. Что-то другое, необъяснимо притягательное обнаруживалось в желании укрыться среди листьев и иметь возможность отстранёно наблюдать за вроде бы ни чем не примечательными событиями.

   Как же называлось это необъяснимое удовольствие?

   Маша и прежде задумывалась, в чём заключался секрет особой прелести временной   отстранённости и независимости от обыденной жизни, подспудное желание видеть себя, людей и происходящие события как бы со стороны. И тут, наконец, отыскалось ключевое слово. Ну, конечно же, это стремление созерцать. Ей очень нравилось быть созерцательницей. Наблюдать не вникая, видеть, не придавая большого значения, оставаться на некотором умозрительном расстоянии от окружающей реальности. Сохранять свой внутренний мир, поддерживать возможность соприкасаться с миром внешним без обязательного взаимодействия и напряжения. Время от времени отстраняться от суеты и таким незамысловатым образом оберегать свой   покой и душевное равновесие.

   Это периодически было для неё так же необходимо, как и, свойственная ей, бурная деятельность. Она была не только активной личностью, но ещё и созерцательницей. И созерцать ей нравилось не с высоты человеческого роста. Тогда предполагалось трудиться, заниматься делами, постоянно держать себя собранной. А пассивно наблюдать, не принимая ни в чём участия, было замечательно находясь на предельно досягаемой высоте. Потому так полюбила небезопасные путешествия по деревьям и долгие часы наблюдений с высокой горы  Пикет. Наверное, оттого ей бывало необычайно хорошо наедине с собой и окружающим миром, без всяких дополнительных удовольствий и развлечений, для полноты жизни искусственно создаваемых человеком. Она была богата без богатства и счастлива тем, что имела.