33 Сахар с юзюмом Июнь 1973

Александр Сергеевич Суворов («Александр Суворый»)

Книга-фотохроника: «Легендарный БПК-СКР «Свирепый» ДКБ ВМФ 1970-1974 гг.».

Глава.

33. Балтийск. БПК «Свирепый». Перед БС. Погрузка всего и вся. Сахар с изюмом. Июнь 1973.
 

Фотоиллюстрация: «Опрокидыватель мешков». http://eu-mach.ru/



Летом 1973 года перед выходом на боевую службу на БПК «Свирепый» грузили всё, что нужно, что может быть нужно и что не нужно, но всё равно грузили, - авось пригодится…

Об этой старинной флотской традиции – «тащить на корабль, уходящий в море всё, что плохо лежит» - знали все, поэтому если кто-то из матросов, офицеров и мичманов, «присмотревших» в хозяйстве военно-морской базы Балтийск что-то «лишнее» или что-то «плохо лежащее» прихватывал это и нёс на корабль, то его особо не ругали и не сердились…

Просто отбирали, если без «этого» нельзя было обойтись, но чаще всего, «дарили», «давали взаймы», «давали попользоваться», «одалживали» или «менялись».

Конечно, больше всего старались запасаться всем необходимым «боцмана». Они не только получали, как положено, но и «естественным путём» запасались: краской, растворителями, кисточками, валиками, тросами и другими «полезными» вещами.

Наши «силачи» из БЧ-3 и БЧ-5 запасались «тяжестями»: гирями, дисками для штанги и самой штангой, которой хвастались моряки соседнего корабля…

Друзья-моряки с других кораблей, бывавшие в боевых походах в море, советовали, что лучше и сколько взять с собой: зубной пасты, сигарет, сладостей.

Однако большую часть грузов на наш БПК «Свирепый» в июне 1973 года доставляли централизованно со складов базы или штаба ДКБ ВМФ. Для этого практически ежедневно формировались дежурные команды из матросов разных боевых частей, которые под руководством мичманов, ездили в крытых грузовиках на базы.

С продовольственных баз на корабль привозили: картофель, мясо в тушах, мешки с крупой, ящики с консервами, ящики с бутылками вина, мешки и ящики с овощами, большие банки с вяленой рыбой, большие картонные коробки с мороженой рыбой, ящики и коробки с консервированными помидорами, огурцами, борщами, супами, тушёнкой и приправами.

Всё время и каждый день на корабль грузилось ещё, ещё и ещё… какие-то новые ящики, коробки, мешки, банки, пакеты…

На трапе и в коридорах внутри корабля остро пахло пряностями, картофелем, мясом, капустой и всем-всем тем, что было близко и понятно ребятам, призванным из сельской местности.

Они с удовольствием и желанием помогали хозяйственным службам и командам разгружать грузовики и грузить на корабль свежее продовольствие. «Запас спину не тянет» - говорили они с радостью…


Правда те команды, которые командировались на базы на погрузку продуктов и грузов, возвращались на корабль, как правило, «вусмерть» уставшие, грязные, потные и им, сердобольным, открывалась наша корабельная «баня». В базе была своя баня, но идти туда было уже невмочь…


Однажды и я «по списку и по очереди» попал в состав такой погрузочно-разгрузочной команды.

Нас было шесть человек и мичман Курганов. Мичман Курганов сел в кабину автофургона ГАЗ-51, который только что привёз на корабль ящики с консервами, а мы залезли в кузов и попытались вшестером разместиться на трёх полуразвалившихся деревянных ящиках.

Когда машина стояла, было ещё ничего, сносно, сидеть спина к спине на этих ящиках. Но когда машина тронулась, - мы поняли, что нам придётся либо танцевать вприсядку, либо всю дорогу пытаться стоять на полусогнутых ногах…

Машину беспощадно трясло на выбоинах и ухабах. Водитель спешил за один световой день сделать как можно больше рейсов, потому что ему за это платили больше…

Он гнал машину, а мы бились друг об друга, цеплялись друг за друга и боялись только одного, - как бы двери автофургона, связанные снаружи тремя витками мягкой стальной проволоки, не распахнулись от удара-толчка наших «порхающих» тел…

Сначала мы воспринимали происходящее в фургоне, как испытание нас на переносимость качки. Мы упруго пружинили на ногах, компенсировали толчки и шатания, пытались предугадать направление и силу толчков, но темнота в фургоне и отсутствие ориентиров (окошек не было) не позволяли приготовиться к очередному удару судьбы…

Вскоре ноги не просто устали, а начали болеть. Шутки и смех прекратились. Мы всё чаще стали биться спинами, плечами, боками и головами о стенки фургона и о нас самих. Старые ящики вскоре совсем развалились и только путались под ногами...

Этот фургон, эти ящики и мы сами стали нам враждебными… Кто-то отчаялся сопротивляться и просто сел на грязный пол фургона. Однако сидеть на полу было тоже плохо – удары снизу, жёсткие рессоры и скорость, с которой грузовик нёсся неизвестно куда, не просто подкидывали ребят в воздух, а били по косточкам наших стройных фигур «смертным боем»…

Мы «возроптали». Теперь вместо шуток и смеха мы извергали сотни вариантов самых известных и грубых матерных ругательств.

Я вспомнил некоторые выражения «Боцмана» из Севастопольской Морской школы ДОСААФ и эти «рулады» несколько разрядили недовольство и злость ребят.


Наконец, нашему терпению пришёл конец и мы стали обсуждать, как подать знак мичману Курганову и водителю, что мы уже больше не можем терпеть это издевательство. На стуки в переднюю стенку фургона они не обращали внимания…

Оставался единственный вариант – выбить напрочь и распахнуть двери фургона…

Сделать это выпало мне, так как я был автором этой идеи. Трое ребят держали меня за пояс штанов матросской робы, а я, пружиня на ногах, подбирался к болтающимся на проволочной скрутке дверям.

Только я примерился и поднял правую ногу, чтобы со всей накопившейся дури пнуть в эту ненавистную дверь, как машина резко затормозила и мы по инерции, все вместе, смешно перебирая и взбрыкивая ногами, повалились на спину.

Хорошо, что я был первым и упал на моих друзей…

Двери распахнулись, и в ярком слепящем солнечном свете появилось довольное лицо мичмана Курганова.

- Чего вы тут разлеглись! – сказал он нам сердито. – Нашли время спать! Выходи строиться!


Нашему потоку красноречивых слов и обвинений водителя «в нерадивости» не было конца. Мужик даже не пытался оправдываться. Он сочувственно выслушал нас, молча кивнул мичману Курганову и вместе с ним ушёл «в контору». Мы огляделись по сторонам…

Наш «автофургон-душегуб» стоял во внутреннем дворе большой базы. Ангары-капониры базы рядами возвышались вдоль широкой дороги, по которой, громко рыча моторами, сновали порожние и нагруженные автофургоны и грузовики.

Одни машины привозили что-то и их разгружали, другие машины, с другого конца ангаров-капониров, что-то грузили и уезжали. Поток машин казался нескончаемым.

Во дворе базы, куда мы заехали, толпились и ожидали команды другие команды моряков, с других кораблей. Их начальники, мичманы и офицеры, ругались и спорили: кому первым, а кому вторым и третьим становиться под погрузку.

Наш мичман Курганов ни с кем не спорил, он молча прошёл сквозь толпу, скрылся за дверями «конторы», а затем вышел в сопровождении какого-то капитан-лейтенанта.

Спор и ор прекратились. Все кинулись к этому офицеру, но только сердито отмахнулся и приказал открыть ворота и пропустить нашу машину. Мы гордо и независимо прошли мимо матросов, офицеров и мичманов, а нас уважительно пропустили.

«Эти на БС идут», - услышали мы голос из толпы. – «Этим можно».


Дорога за пылящим грузовиком привела нас не к ангарам-капонирам, а к железнодорожной ветке, на которой стояло три товарных вагона. Перед вагонами был большой и длинный настил-перрон, к которому сразу развернулся и подъехал наш фургон.

По деревянной широкой и скрипучей лестнице-трапу мы с трудом взбежали на перрон и какой-то мужик, сверив документы у нашего мичмана Курганова со своими, рывком отодвинул дверь вагона, кивнул на слой белых мешков, вплотную перекрывающий вход в вагон и коротко разрешил: «Грузите!».

Оказалось, что мы должны загрузить в нашу машину 100 мешков сахара по 25 кг каждый, итого всего – 2,5 тонны...

Водитель фургона заглянул в кузов и приказал нам выкинуть под платформу остатки ящиков, потом подмести веником пол и приступить к погрузке.

- Мешки будете складывать как кладут кирпичи, - сказал водитель. – Чтобы мешок покрывал частично сразу два мешка. Так они будут держать друг друга. Первые два мешка положите вдоль бортов, остальные в линию у торца кузова. Следующие «по кирпичику». Уложите первый ряд почти до верха, приступайте ко второму и так далее.

- Советую вам разделиться на пары и сменять друг друга через каждые полчаса, - добавил он, - тогда меньше уставать будете. Работайте до изнеможения, пока солнце не так жарит.

- На всё про всё, - сказал нам мичман Курганов, - у нас четыре часа. Потом придёт другая машина, и мы должны будем уехать с тем, что взяли. А взять мы должны все 50 мешков. Приказ ясен?

«Так вот почему назначили меня в эту абордажную команду…» - подумал во мне мой друг дед «Календарь», а Фея красоты и страсти добавила, - «Бедный мой мальчик…».


Самое трудное было вытащить первый мешок из толщи мешков с сахаром…

Нельзя было порвать мешок и повредить тару, но не было никаких сил вытащить спрессованное движением, и видимо, когда-то влажные мешки. Сахар «закаменел» и спрессовался.

Мы дружно толкали, пихали, расшатывали верхние мешки. Кое-как нам удалось вытащить первый победный мешок сахара.

Странно, но этот первый мешок в горячке героической силовой забавы показался относительно лёгким. Мы с победными криками перенесли его в фургон и уложили в самом начале вдоль правового борта.

Второй мешок мы тоже перенесли играючи и уложили его под прямым углом к первому мешку. Потом перенесли третий, четвёртый, пятый, шестой…

На десятом мешке мы решили сменить друг друга, но это помогло мало. Всё равно, если не носить, то поднимать вдвоём мешки на небольшую, но высоту, тоже оказалось тяжело.

Потом мы опять сменили места работы. Снимать и выносить мешки из вагона опять оказалось не легче…

Вскоре мы, шестеро молодых и здоровых моряков, стояли, упёршись руками в свои дрожащие колени, и трясли головами, чтобы смахнуть липкие потоки пота…

Сахарная пудра, пропитавшая ткань мешков, витала в воздухе и оседала на глазах, в лёгких, на потном теле, пропитывала сиропным потом наши робы.

Мы поздно подумали о том, что надо было снять наши робы и работать чуть-ли не голыми, чтобы сохранить в чистоте и порядке нашу одежду. Теперь мы разделись сначала до трусов и маек, потом до трусов, а потом и вовсе всё с себя поснимали…

Так голышом, пользуясь хорошей тёплой погодой и удалённостью этой железнодорожной ветки от зданий администрации базы, мы уже не бегали, как вначале, а ритмично плелись от вагона к машине, от фургона к вагону, от вагона к машине, от фургона к вагону…

Казалось, этим мешкам не будет конца и края. Руки и ноги уже совсем не слушались,  глаза почти ничего не видели, а в ушах почему-то постоянно что-то звенело и больно стучало в висках…

Мы не заметили, как к нам подошёл наш старший команды, мичман Курганов…

Он некоторое время молча смотрел как мы работаем, потом поглядел на часы и молча стал раздеваться. Свою форму он сложил аккуратно в кабине машины и в трусах подошёл к вагону.

- Вот что, орёлики, - сказал он нам. – Вы двое – вытаскиваете мешки из вагона и складываете их перед этими двумя на перроне. При этом вы отвечаете за счёт мешков.

- Вы двое, - продолжал расставлять нас по точкам мичман Курганов, - берёте мешок и кладёте мне его на спину, а вы двое, снимаете с меня мешок и укладываете его в фургоне. Ясно?

У нас не было уже сил, даже для того, чтобы ответить ему по морскому уставу. Губы склеились тягучей сладкой слюной. Царапины, мозоли и потёртости жутко горели болью. Ноги крупно дрожали и всё тело, избитое утренней качкой в фургоне, нещадно болело…

Мичман Курганов встал в нужную точку и подставил свою незагорелую белую чистую спину с ребристой полосой позвоночника и острыми лопатками. Он был всего на год-два старше нас, поэтому мы с некоторым сочувствием и, честно признаюсь, злорадством водрузили на него двадцатипятикилограммовый мешок.

Наш мичман Курганов прогнулся с мешком на спине и не побежал, как мы в самом начале погрузки, а довольно свежо пошёл по перрону к фургону. Здесь он развернулся и двое наших ребят сняли с него мешок.

За то время, что он шёл и возвратился, мы уже получили второй мешок и точно в тот момент, когда он развернулся к нам, положили ему второй мешок. Потом третий, потом четвёртый, пятый, шестой…

На десятом мешке мичман Курганов покачнулся, и мы еле-еле успели подхватить и снять с него мешок сахара.

Вскоре, после молчаливого отдыха и обиженного сопения, мы вернулись к прежнему ритму и режиму работы.

В самый разгар перегрузки из вагона в машину мешков с сахаром, к нам подошла группа взрослых мужиков из четырёх человек в сопровождении какого-то пожилого мичмана и нашего водителя. Водитель что-то сердито объяснял пожилому мичману и показывал на нас рукой.

До нас донеслось, что водитель орал про сроки, про время, про ходки, про то, что «ваши валандаются, а наши горбатятся за вас» и т.д.

Пожилой мичман махнул нам рукой и прервал наше рабское хождение по утоптанной сахарной пыльной дорожке на перроне.

Оказалось, что те четверо мужиков – это работники-служащие базы, которые должны были грузить эти мешки с сахаром на нашу машину, а мы должны были им помогать…

У нас не было сил даже удивиться этому обстоятельству, возмутиться и крепко ругнуться. Мы просто стали один за другим голыми валиться на выщербленный бетон перрона…

Мужики помогли нам приподняться и на полусогнутых ногах, на «карачках», добраться до торцового схода с перрона. Рядом в кустах оказались скамейки со спинками, место для курения и главное – труба с краном и с холодной пресной водой…

«Где ж вы раньше-то были», - вяло подумал я, так как мои внутренние голоса деда «Календаря» и Феи красоты и страсти страдальчески молчали.

Мы голые и счастливые не только вволю напились холодной, удивительно вкусной от налипшего во рту сахара, воды и даже умылись, а потом и помылись, приседая под струю «холоднючей» воды.

Пока мои друзья курили сидя на лавках, я сбегал за своей одеждой, по дороге увидел и прихватил старый ящик из-под каких-то военных приборов, подставил его под кран и выстирал всю свою одежду.

Ребята нашей команды тоже по очереди постирали свои робы, трусы и майки-тельняшки. Всё мокрое бельё мы развесили на колючей проволоке забора, ограждающего эту часть базы от внешнего мира.

Вскоре пришёл наш мичман Курганов с ног до головы покрытый сахарной пудрой. Мы дружно показали ему как лучше умыться и помыться и снова курящие сели покурить Теперь, после мытья и отдыха сидеть и загорать на солнышке было настоящим, выстраданным удовольствием.

Я не курил с детства и принципиально. Поэтому мне нечего было делать с этим братством курильщиков. Я пошёл обратно на перрон.

На перроне четверо грузчиков профессионально и методично носили мешки с сахаром…

Странно, но после холодного купания под краном, я чувствовал себя, конечно, очень уставшим, но не настолько, чтобы ничего не делать. Мне тоже захотелось почувствовать, что это такое: ритмичное ношение двадцатипятикилограммовых мешков на спине…

Пожилой мичман и водитель поторапливал грузчиков, тем незлобиво, но матерно огрызались, а времени уже катастрофически не хватало…

Приноровившись к ритму хождения грузчиков, я вклинился и подставил свою спину под мешок…

Такого я не ожидал…

Он не просто лёг мне на спину, а обжёг её своей тяжестью, подогнул мои задрожавшие ноги, склонил мою голову, как мне показалось, до колен и перехватил мне дыхание…

Секунду я стоял, готовый упасть под тяжестью этого сладкого мешка, и слушал смешки грузчиков и призывы бросить мешок «ко всем чертям».

«Бросить?» - спросил я деда «Календаря».

«Брось! Немедленно брось!» - ответила за «Календаря» моя Фея красоты и страсти.

Мой внутренний деда «Календаря» молчал и я начал ощущать некоторое раздражение своим другом…

«Решай сам!» - наконец услышал я голос деда «Календаря» и ощутил прилив сил.

Я сделал первый шаг ногой, потом второй, третий, а потом, вроде как нормально пошёл и вдруг увидел, что я стою практически у входа в фургон, и чьи-то сильные руки освобождают меня от непосильной ноши…

Я машинально, ещё не веря своему избавлению от ноши, вернулся к вагону, и вдруг опять чьи-то сильные руки положили мне на спину тяжеленный мешок.

Снова, чтобы не опозориться и не упасть, я опять почти бегом перешёл к машине и опять с меня сняли ношу…

Я уже решил самым решительным образом всё бросить и уйти, как тут до меня дошли звуки человеческой речи и слова…

- Он у нас такой, - сказал кто-то из моих друзей-товарищей по команде. – Одно слово Суворов. Хоть и худенький, но герой.

- К тому же он у нас идейный, - сказал другой голос. – Он наш комсорг на корабле. Ему положено быть героем.

Кто-то во мне крякнул, хмыкнул и мои ноги сами понесли меня к вагону, а спина сама подставилась под очередной мешок…

Я отнёс этот мешок, вернулся за другим, потом за третьим и краем глаза, сквозь смутную жгучую пелену сахарного пота я видел, как вдоль моего пути стояли грузчики и мои ребята и что-то говорили, что-то считали, что-то обсуждали, спорили и кричали кому-то: «Давай! Давай».

Когда мир вокруг меня заволокло мутно-красно-коричневой пеленой, и шум в ушах стал невыносим, а всё тело и ноги уже перестали реагировать на постоянную мучительную боль, кто-то мягко приподнял с меня последний каменный мешок и подхватил меня под локти.

Ребята что-то орали, кричали, прыгали вокруг меня и влекли к той спасительной колонке, которую я сейчас жаждал больше всего на свете…

Я не мог сам двигаться и умываться, поэтому кто-то умыл меня, потом обмыл всё моё тело и вновь постирал мои трусы.

Потом я несколько минут ничком полежал на лавках, но мне уже невмочь было от табачной вони большой металлической лоханки с коричневой водой, наполненной тысячами окурков.

Я встал, надел сырые трусы и свою полусухую майку-тельняшку, робу, воротник-гюйс и синий берет. По шуму голосов я понял, что на перроне что-то произошло.

Действительно, на перроне сочно ругались и спорили наш и «базовский» мичманы, а мужики-0грузчики и мои товарищи-матросы дружно посмеивались.

Оказалось, что увлечённые зрелищем моего упрямого хождения с сахарными мешками от вагона к фургону, все потеряли счёт мешкам. Теперь невозможно было подсчитать, сколько же мешков с сахаром погружено в наш фургон.

- Выгружайте всё на перрон! Считать буду! - орал пожилой мичман, начальник грузчиков.

Грузчики в ответ огрызались. Водитель орал о своих «ходках». Наш мичман Курганов показывал на часы и говорил о нарушении приказа. Мои друзья, как могли, поддерживали нашего мичмана Курганова, грузчиков и водителя.

- Я считал! – нарушил спор и ор чей-то хриплый голос. Все замолчали и воззрились на меня.

- Я считал, - тише сказал я устало. – Носил и считал.

- Как это? – спросил пожилой мичман.

- Когда я подошёл посмотреть, как работают профессионалы, - кивнул я на мужиков, - я услышал, как они громко вам докладывали общую цифру мешков.

Мужики закивали головами, а их начальник вспоминающее посмотрел на меня.

- Потом, когда я вклинился в поток грузчиков, - сказал я, - я машинально продолжил счёт.

- Когда с меня сняли последний мешок, - сказал я твёрдым голосом без тени сомнения, - я ещё успел подумать, что вот он последний сотый мешок, и что мы досрочно выполнили приказ.

Пожилой мичман с сомнением посмотрел мне прямо в глаза, но я был настолько опустошён, что выдержал его пристальный взгляд, не моргнул и не отвёл глаза.

- Пусть будет так, - сказал мичман, внимательно и по-доброму оглядел меня и повернулся к своим мужикам.

Он что-то им сказал, и они быстро зашагали в здание конторы базы.

Мы начали собираться и устраиваться среди мешков с сахаром. Перед самыми дверьми было небольшое пространство, где мы могли стоя разместиться.

Водитель с сомнением осмотрел колёса и рессоры, сокрушённо покачал головой и махнул нам рукой – «Залезайте!». Наш мичман Курганов, тоже уставший и в мокрой форме, еле-еле залез в кабину машины.

Водитель крепко-накрепко закрыл своими ручками двери фургона и мы приготовились к качке. Натруженные ноги противно дрожали. Хотелось не просто сесть, а лечь и растянуться вширь и вдаль…

Тяжело переваливаясь на неровностях дороги, рыча мотором, машина стронулась с места, поехала, но вскоре остановилась.

Заскрипели замки и половинка двери распахнулась. Снаружи стоял пожилой мичман и его грузчики. Каждый из них держал по большой картонной коробке.

- Чего стоите, рты раззявили! -  нарочито грубо сказал пожилой мичман. – Уберите ноги!

Мы как могли посторонились и четверо грузчиков и сам мичман  уложили нам под ноги пять «тяжеленных» коробок, от которых сразу запахло чем-то тропическим, вкусным, сладким, ароматным, по-детски знакомым.

- Это вам за геройство, комсорг, - сказал пожилой мичман. – От нас, так сказать, приз за настоящую мужскую работу. Счастливого вам пути, ребята!

Мичман и его мужики пожали нам и нашему мичману Курганову руки, помахали нам на прощание и вновь нас заперли в фургоне. Только узкая неровная щёлочка ярким свечением напоминала нам о внешнем мире…

Позади нас глыбой колыхались и уплотнялись мешки с сахаром. Под нами источали знакомо-незнакомый аромат плотные картонные коробки, а мы практически в обнимку за талии стояли и дружно качались от движений машины.

Вскоре мы всё-таки сумели так расставить коробки, что они не расплывались под нашими телами и мы смогли на них сесть.

- Что там? – спросил один из нас. – Может там конфеты?

- Если бы были конфеты, - ответил кто-то, - то мы бы их раздавили, а так они только проминаются. Там что-то сыпучее. Я чувствую…

Мне тоже было интересно узнать, что же это за знакомый такой приторно-сладкий запах каки-то тропических фруктов…

«На что это похоже?» – спросил мой внутренний  голос и тут все мы в один голос дружно воскликнули-ответили: «Изюм!».

У нас ничего не было такого острого, чем можно было провертеть дырочку в одной коробке.

Мы тщетно пытались проткнуть, продырявить, промять. Отщипнуть уголок плотной картонной заморской коробки с изюмом. Мы даже начали по очереди скакать на коробках. Они не поддавались.

Было слишком тесно, темно и мало пространства для «разгона»…

Случай помог нам. Опираясь руками на край картонной коробки, на очередном ухабе, машина тяжело подпрыгнула, рука сорвалась с угла коробки и вместе с ней угол оторвался…

Из коробки что-то посыпалось. Запах изюма стал сильнее. Этот умопомрачительный запах смешивался с сахарной пылью, которая густо насыщала всё пространство в фургоне. Сам воздух-запах становился густым, насыщенным, сладким, дурманящим…

Я подставил под струю изюма ладонь, она наполнилась…

Слёзы усталости, воспоминаний детства, ощущение трудного счастья, победы и благодарности этим грубоватым взрослым незнакомым людям наполнили меня щемящей грустью.

Я раздавал ребятам горсти изюма и только после того, как раздал всем, начал есть сам…


«Изюм бы надо было помыть…» - запоздало сказала во мне моя Фея красоты и страсти.

«Поздно уже», - ответил ей дед «Календарь».

Мы ели изюм и я уверен, что в этот момент многие из нас, если не все пускали «скупую мужскую слезу» двадцатилетних пацанов…


На пирсе у трапа БПК «Свирепый» нас встретила другая дежурная команда матросов. Они помогли нам сойти из фургона.

Мы ещё смогли построиться, доложить дежурному офицеру о выполнении приказа о «доставке двух тонн сахара на корабль», услышать: «Благодарю за службу» и недоумённо удивиться: «Как двух тонн? Двух с половиной тонн!»…

Потом я помню лишь длинный узкий светлый коридор личного состава, который почему-то качался и бился как стены фургона, согбенные спины моих товарищей, высокий драчливый комингс дверей в раздевалку корабельной бани и блаженную горячую струю мне на голову душа.

Мы ещё о чем-то вяло говорили, а потом я перестал что-либо понимать и чувствовать.


Очнулся я на постели в изоляторе корабельного лазарета и наш лейтенант-медик с чудной фамилией Кукуруза, характерно картавя, стал расспрашивать – как я себя чувствую…

Я чувствовал себя отлично, только всё во мне и на мне ужасно болело. Болело так, что мне даже вздохнуть, а тем более выдохнуть было больно.

Я хотел сказать об этом «доктору», но он уже отвечал…

- Ничего, - говорил Кукуруза, - это ощущение боли скоро пройдёт. Это мышечная боль. Просто порвались волокна мышц из-за сильнейшей нагрузки. Скоро кровь и лимфа заполнят прорехи в тканях и вырастут новые мышечные клетки. Вы станете сильнее, ваше тело рельефнее, а вы сами – красивее.

«Ну, тогда потерпим», - сказал во мне дед «Календарь».

«Если красивее, то надо потерпеть», - сказала во мне моя Фея красоты и страсти, - «Красота требует жертв».


Через час праздного лежания в изоляторе у доктора, я смог встать и с трудом добраться до «ленкаюты». Здесь я переоделся и пошёл докладывать о случившемся своему командиру БЧ-1 старшему лейтенанту Г.Ф. Печкурову, а затем заместителю командира корабля по политической части капитану 3 ранга Бородавкину Дмитрию Васильевичу, моему непосредственному начальнику.

Дело в том, что в силу сложившихся обстоятельств и по воле собрания комсомольцев-годков первого экипажа БПК «Свирепый, со времён пребывания в «Экипаже», в 115-м отдельном дивизионе новостроящихся и ремонтируемых кораблей в Калининграде (07 марта – 29 июля 1972 г.), я был избран комсоргом БЧ-1 и БПК «Свирепый», хотя эта должность была лейтенантская…