Дуббельн в эпистолярии И. А. Гончарова

       Современные Дубулты (ранее – Дуббельн) – часть города Юрмалы, расположенная в 22 километрах от Риги. Название «Дубулты» происходит от корчмы латыша Дубултса, располагавшейся здесь в XV веке. В исторических источниках Дубулты упоминаются, начиная с XVIII века. Примерно в это время здесь возник один из первых в округе рыбацких поселков.  В 1841 году поселок получил официальное название Дуббельн.
       Первые дачники появились здесь вскоре после войны 1812 года, и ими были,  прежде всего, русские офицеры -  участники военной кампании. Интересно, что один из них в письме жаловался, что его отдыху мешают волки, которые охотятся за овцами, а другой отдыхающий назвал Дуббельн «дочерью пустыни Сахары». В  числе тех отдыхающих был и фельдмаршал Барклай-де-Толли, по одной из версий построивший самую первую дачу в Дубулты, хотя, по всей видимости, это было сделано позднее, в 1832 году, его потомками. Именно в Дубулты возник первый юрмальский пляж, на который можно было попасть при помощи небольшого корабля, курсировавшего из Риги. В 1848 году местными немцами Фольвартом и Шепфером в Дуббельне был построен первый курзал или акциенхауз – акционерный курортный дом, которому мог бы позавидовать любой европейский курорт. В 1855 году там была открыта почтовая контора, а в 1858 – построено купальное заведение Миллера. В дуббельнской гостинице Дивеля стали организовываться концерты, куда нередко приглашались немецкие музыканты, например, из Лейпцига или Берлина. Уже к 1850-му году Дуббельн не мог вместить всех желающих отдохнуть, и поэтому началась застройка соседних участков, поросших лесом: там к 80-ым гг. XIX   столетия появилось около 2 тысяч дач.
      Примерно с 1860-ых гг. сюда на отдых стали приезжать жители Санкт-Петербурга, Москвы, Твери, Орла, Курска... Кое-кто из них вносил свою лепту в благоустройство Дуббельна. Так, одна из сохранившихся исторических построек – санаторий «Мариенбад», названный в честь одного из самых известных европейских курортов того времени, расположенный на проспекте Зигфрида Мейеровица, 43, здание которого было построено в 1870-ых гг. Эту лечебницу создал врач Вильгельм Нордштрем – российский немец из Кронштадта. Сюда нередко приезжали лечиться представители российской аристократии, крупные политики и промышленники. Но в Дуббельне русские старались селиться компактно, рядом друг с другом, и русским центром традиционно считался старый Дуббельн – район нынешней железнодорожной станции.
Иван Александрович Гончаров впервые снял дачу в Дуббельне в июне 1879 года, когда писателю было уже 67 лет. В это время Рижское взморье пока только становилось популярным, и приезд сюда известных во всей Российской империи людей был  неординарным событием. Гончаров отдыхал в Юрмале 8 лет подряд. По воспоминаниям Л.Н.Витвицкого, «В восьмидесятых годах И. А. Гончаров проживал неоднократно на даче в Дуббельне. Это дачное место ему очень нравилось, и морские купанья, а также целебный морской воздух, напоенный ароматом сосны, действовали благотворно на его увядавшие силы. Каждый раз, проведя лето в Дуббельне, он возвращался в Петербург закаленным к борьбе с дурными влияниями сурового климата нашей северной столицы». Аналогичная информация содержится в воспоминаниях В.М.Спасской: «Он любил Рижское взморье, часто проводил здесь лето и, перебывав на всевозможных заграничных морских купаниях, все-таки находил, что нигде нет тянущегося на такое далекое пространство пляжа, как здесь, такого мелкого, устланного тонким песком дна, такой целебной по своему составу воды». Регулярные посещения взморья повысили интерес к его книгам в Латвии, и гончаровские произведения стали переводить на латышский язык. Так, в 1884 году в литературном приложении к газете «Балтияс Земкопис» был напечатан «Сон Обломова», а в 1886 году в приложении «Маяс виесис» был опубликован отрывок «Успехи воспитания» из романа «Обломов».   
       Гончаров писал о своем времяпрепровождении на курорте так: «Беру тепловые ванны, гуляю по берегу...». В Дуббельне еще в 1850-ых гг. появились купальные кабины, где курортники нежились в ваннах с подогретой морской водой при абсолютно любой погоде, и это удовольствие Гончаров оценил. Как впрочем, и специальные кабинки для загорания с крытым верхом: голова находилась в тени, что позволяло не опасаться солнечного удара.   Холодная морская вода тоже воспринималась как плюс, так как врачи того времени считали сильно оздоравливающей процедурой купание именно в прохладной воде. Гончаров писал в одном из писем: «Я купался сегодня десятый раз – было прекрасно, несмотря на то, что в воздухе и в воде было всего 14 градусов».
В Дуббельне во времена пребывания Гончарова был установлен особый порядок: время купания было только до обеда. (Мужское – до 10 утра, а дамское – с 10 до 12). После же обеда по пляжу разрешалось только гулять. Гончаров часто пользовался этим правом, и во время этих прогулок активно общался, например, с Николаем Лесковым,  Петром Боборыкиным или Анатолием Кони. Прогулка по пляжу в обиходе тогдашних курортников обозначалась фразой «гулять по штраду» (на немецкий манер). Петр Боборыкин вспоминал о прогулках с Гончаровым так: «Ходил он очень бойко – все тем же крупным, энергичным шагом, держался прямо». И А.Ф.Кони в своих воспоминаниях о Гончарове упомянул об интенсивном их общении во время  долгих вечерных совместных прогулок по Рижскому взморью.
     Гончаров на взморье не только отдыхал, но и писал статьи для журналов, а также обучал письму и арифметике трех детей своего слуги.   По рассказу В. Спасской, встретившейся с Гончаровым в Дуббельне, он "жил на отдельной даче, с тремя детьми умершего слуги, которых всюду возил за собой, трогательно о них заботясь». Дело в том, что гончаровский камердинер Карл  Трейльгут, курляндский уроженец, неожиданно умер, оставив малолетних детей, и Гончаров взял на себя пожизненное обязательство заботиться о его вдове и детях.
Пребывание Гончарова на взморье периодически комментировалось в местной прессе. Особенно – в «Рижском вестнике», редакцию которого писатель посещал.  В августе 1886 года 74-летний Гончаров сильно простудился после купания и заболел воспалением легких. Возникла проблема переезда больного писателя в Санкт-Петербург, и «Рижский вестник» писал об этом так: «Железнодорожное начальство, узнав о состоянии больного, озаботилось устроить ему удобное помещение для переезда, чтобы в пути болезнь не усилилась от какой-либо случайности, сквозного ветра и т.д.». «Рижский вестник»  неоднократно будет писать о Гончарове и после смерти писателя. Так, в 1912 году (в год 100-летнего юбилея писателя) здесь будут опубликованы анонимные воспоминания «И.А.Гончаров на Рижском взморье». Процитирую фрагмент: «...Стоило только Гончарову пойти на штранд, как он здесь становился объектом всеобщего внимания: все шушукались, переглядывались, толкали друг друга, забегали вперед и пристально смотрели на Гончарова, который постоянно гулял несколько тяжеловатой, но тихой и размеренной походкой».
       В своем эпистолярии И.А.Гончаров неоднократно характеризовал пространство Дуббельна. Понятно, что письма Гончарова изданы пока в далеко не полном количестве, и эта ситуация будет исправлена только после появления полного 20-томного собрания сочинений и писем Гончарова, а пока издано менее половины томов. Тем не менее какие-то предварительные выводы о восприятии писателем Дуббельна сделать можно, воспользовавшись доступным эпистолярным материалом. Складывается впечатление, что погода и климатические обстоятельства пространства Дуббельна – главное, на что обращал внимание писатель. Это закономерно для человека, приехавшего отдохнуть. Чаще Гончаров недоволен создавшимися погодными условиями. Так, в письме А.Ф.Кони от 14 июня 1883 года Гончаров пишет: «Что скажу Вам о Дуббельне? Здесь не начался еще сезон, даже музыка заиграет только с 15-го, т. е. послезавтра. Над всем поморьем лежат густые тучи, сыплющие дождем и воющие от злости, что надо уступать власть теплу! А пока холодно, мерзко, грязно; дома, запертые зимой, еще издают сырость и гнилой запах. Я занял тот же хлевушек у латыша Поссель, но зато весь, чтобы кто-нибудь не поселился над головой (...). Сплю вверху, где посуше; да и болен я: привез сюда грипп и бронхит — и только теперь, после трех ванн в заведении Циммерман, кашляю меньше. По ночам гадко, холодно, на веранде я только однажды пил чай». Подобные жалобы на климат и погоду Дуббельна нередко встречаются и в письмах Гончарова К.Р. (Константину Романову). Например, в письме от 27 июня 1884 года: «Сначала было холодно, по небу ходили точно моря, беспощадно поливая и землю и воду, в моем Palazzo без печей, надо было кутаться в плед. Затем начались жары: тело таяло, как масло, на голове точно меховая шапка надета, мысли свертывались, как сливки в жару. А в больном своем, незрящем оке, я чувствовал, и в жар, и в холод, как будто вставленный горящий уголек».   
       Аналогичное настроение Гончаров выразил и в письме Константину Романову  от 8 августа 1888 года: «А я, по примеру прежних лет, забился сюда, в Дуббельн, но не на радость. Лето обмануло всех, и здесь, как в Петербурге. Дожди, холода, изредка ясные, но опять-таки  холодные дни, со свежими ветрами с моря. Дача, где я поселился, - вся закрыта деревьями, сад большой, тенистый: как бы хорошо было в такой вилле где-нибудь на берегу Босфора, или на Комском озере. А у меня топят каждый день, благо есть печь! Говорят, будто и здесь были жаркие дни: я не заметил, видно, старикам жарко не бывает, а только тепло, и то не от солнца, а больше от сосновых дров. Холод и сумрачная погода не дают житья, раздражают нервы и располагают – не к мирным занятиям, не к поэзии и перу, а к какой-то свирепости и человеконенавидению».
       Но пространство Дуббельна может восприниматься Гончаровым и в противоположной оптимистической тональности, в соответствии с позитивным настроением. Однако такие примеры единичны. В качестве иллюстрации может служить другое гончаровское письмо, написанное А.Ф.Кони 7 июня 1881 года: «Дуббельн зеленеет, сирень уже отцвела, с моря дует довольно холодный ветер и купанье еще не открылось. Но отличный оркестр, ангажированный из Берлина, гремит и разносит далеко по берегу мотивы Суппе, Мейербеера, Штрауса и др. (...) Зелень, воздух, море — неподражаемо прекрасны, но обед прескверный, в чем сознался сегодня и один из директоров акциен-хаузе, объяснив, что с наплывом публики наплывут и свежие рыбы, налетят птицы и произрастут злаки и табльдот будет Лукулловский! Измените Ваш маршрут и намерения и приезжайте сюда!»
        Гончаров внимателен к бытовым мелочам, и они тоже чаще его раздражают. Так, использование Мариенбадской воды в лечебных целях раздражает, потому что ограничивает в желаниях и лишает комфорта: «К этому еще надо прибавить питье Мариенбадской воды, которая устами врачей запрещает читать и писать, а если послушать жестокосердых окулистов, то и курить не надо!» Описывая детали бытового пространства Дуббельна, Гончаров часто достигает уровня сарказма. Процитирую типичный фрагмент из письма Константину Романову, посвященный оценке рижских сигар и тминной водки:«Снабжает нас Рига своими прославленными сигарами: но как они плохи не только сравнительно с Гаванскими, но даже с культурными немецкими заграничного изделия сигарами! Я это изведал собственным опытом, куря, с горем пополам, рижский продукт (ибо Гаванские, с нынешним курсом — и  мне не по карману). Мне кажется даже — может быть — из патриотизма, что наши петербургские не хуже! Главным же перлом рижской культуры — считается Кюммель, и даже Доппельт-Кюммель, рассылаемый по всей Европе, и даже в Америку! Помню я этот Доппельт-Кюммель: лет шесть назад я хотел попробовать этой славы Риги и принял в себя рюмку: тут я помянул царя Давида и всю кротость Его! Это все равно, что принять пару гвоздей в желудок. Как уживается этот яд с добрым пивом в немецких желудках — не понимаю!»
   Только однажды Гончаров преодолевает уровень климатически-бытового оценивания Дуббельна – в письме Константину Романову от 27 июня 1884 года, где дает национально-политическую оценку не только Дуббельна, но и всего местного края, возникающую уже в самом начале письма: «Вот уже три недели с лишком, как я перенес  сюда, в этот немецко-польско-жидовско-латышский угол, свои пенаты, т. е. свою лень, нелюдимость и уединение».
  Складывается впечатление, что Гончаров сознательно и несколько гиперболизированно демонстрирует имперское сознание, тем более что пишет письмо одному из ярчайших представителей правящего Дома Романовых: «Край бродит и не убродится, по-видимому, долго. Амальгамма немцев, латышей, евреев, поляков и иных — еще не отливается в одну массу. Пока — все врозь. Немцы, сказывали мне, стараются в поместьях своих не давать латышам ничего, а латыши стараются взять себе все, жиды хотят брать как можно больше и у тех и у других и т. д. Все это натурально и практикуется всюду между людьми. И лютеранские пасторы противятся переходу латышей в православие, теснят наших священников и тех, кто смел перейти в православие. Словом — «борьба за существование», как везде! Дай Бог, чтоб победителем из нее вышел русский элемент!». Конечно, Гончаров интересовался историей Прибалтийского края. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что писатель внимательно изучил несколько томов «Сборника материалов и статей по истории Прибалтийского края», подаренных ему Е.В.Чешихиным – редактором «Рижского вестника», издавшим эти книги.
         Гончаров в рассматриваемом письме к К.Р. ломает стереотипы о себе как абсолютном европеисте. Во всяком случае, согласно гончаровскому взгляду, немецкая цивилизация, как минимум, мало чем превосходит русскую, и ее претензии на главенство обречены на провал, не говоря уже о прибалтийском варианте немецкого уклада жизни: «У лютеран вообще нет религиозного фанатизма, следовательно, в нерасположении пасторов к нашему духовенству здесь — надо предполагать другую причину — вероятно, убыль доходов, неизбежную с распространением православия. Кроме того, они разделяют с баронами и некоторую, впрочем, взаимную враждебность немецкой и славянской рас, подогреваемую в остзейских немцах еще их политическою зависимостью от России. Им обидно (как и полякам), кажется, зависеть от сильной, великой, но, по их мнению, менее культурной страны, чем… кто? Германская культура и интеллигенция — конечно — старее, обширнее, пожалуй, выше русской; но она есть всеобщее европейское достояние вместе с французской, английской, другими культурами, и между прочим также и русской, внесшей и вносящей значительные вклады в общую сокровищницу европейской цивилизации! А что же сделала для последней — Рижская, Митавская и Ревельская культура? Особенного, кажется, ничего. Она берет все из-за Немана — и воображает, что в каждом рижанине, ревельце и митавце — непременно кроется Кант, Гумбольт или Гете! Ах, добрые, наивные провинциалы! Чего им хочется? Слиться с Германиею: Боже сохрани! Они и руками и ногами от этого! Там, несмотря на парламентаризм, еще не умер режим Фридриха II-го, — и этих милых баронов там скоро бы привели к одному знаменателю! Они это очень хорошо знают — и не хотят. Нет, им здесь, у нас, под рукой русского царя живется привольно, почетно, выгодно! Им хочется сохранять status quo своего угла, жить под крепкою охраною русской власти, своими феодальными привилегиями, брать чины, ордена, деньги, не сливаясь с Россией — ни верой, ни языком, сохраняя за собой значение, нравы и обычаи средневекового рыцарства и тихонько презирая русских, — будто бы за некультурность. Неправда, это не презрение, а нерасположение, как я выше сказал, слабых к сильным, что нередко бывает. Но это очень некультурно со стороны слабых платить враждою сильным, когда эти последние их щадят и балуют!».
         Правда, затем европеистская нотка  все-таки возникает в гончаровском сознании, и он выражает надежду, что, может быть, со временем, немцы передадут русским свои завидные качества, нехарактерные для «славянских рас»: настойчивость, упорство, твердость, постоянство, систематичность..., а «другому пока нам у остзейских культур-херов учиться нечему и занять ничего не приходится».
В рассматриваемом письме к К.Р. Гончаров позволил себе отдельные антисемитские и антилатышские высказывания. Конечно, он не заботился о политкорректности, а просто откровенно выражал свои мысли в частном письме. Показательно уничижительное использование слова «народности» в тексте гончаровского письма:   «...Сам с балкончика своего вижу только сквозь деревья, как мелькают мимо все эти народности, больше всего латыши и евреи, даже не евреи, а просто жиды. Латыши многочисленны, как волны морские. Жутко станет, когда очутишься в толпе их — точно папуасов, подданных царя Миклухи-Маклая, или караибов! Народ не симпатичный, упрямый, плутоватый — и выпить водки не глуп! Говорят будто их немцы притесняют: не преувеличено ли это? Их, кажется, не скоро притеснишь: они постоят — не только за свои права, но и за то, на что никаких прав не имеют! Скорее, не боятся ли немцы их большинства и оттого стараются, где могут, держать их в руках, даже, будто бы, с помощью Правительства!».  Анализируемое гончаровское письмо может служить одной из многочисленных иллюстраций антисемитских настроений, весьма распространенных в русском обществе 1870-90-ых гг., о чем написано достаточно много исследований. Вот что пишет Гончаров представителю Дома Романовых о евреях в пространстве Дуббельна и Риги:«Жиды здесь, по своему обыкновению, прососались всюду. Это какой-то всемирный цемент, но не скрепляющий, как подобает цементу, а разъедающий основы здания! Они и слесари, и портные, и сапожники и торгуют, чем ни попало, в ущерб, конечно, местной, не только латышской, но и немецкой промышленности! Ох, я боюсь, как бы их и здесь не побили! Их же развелось много: в одной Риге, на 200 тыс. жителей, их считается до 30 тысяч! Да кроме того, они наползают сюда из Витебска, Динабурга, Плоцка — как гости, на летний сезон. Хороши гости! Когда они, в купальные часы, раздеваясь на морском берегу, разложат на целую версту свое ветхозаветное тряпье, то не знаешь, куда девать нос и глаза».  Когда Гончаров писал эти строки, он, однозначно, знал, что они не вызовут никакого отторжения у высокопоставленного адресата.
  Справедливости ради, следует заметить, что численность евреев в Дуббельне была достаточно высока. Например, немцы нередко называли Дубулты Юденбургом, так как до революции это был единственный поселок на Рижском взморье, где имели право селиться евреи. Дело в том, что с середины XIX  века большинство земельных владений на взморье стало принадлежать барону Фирксу, запретившему проживание евреев на своих территориях. А Дуббельн не входил в число баронских владений.
        Юрий Лотман в статье «Современность между Востоком и Западом» в числе прочих текстов рассматривает гончаровское произведение «Фрегат «Паллада»» и полагает, что «Гончаров декларирует, что интерес к разнообразию культур, открытость «чужому» есть реальная специфика русского сознания». Гончаров, попав в пространство «немецкой губернии» (так  он иногда называл Прибалтийский край), в силу своего характера, не проявил никакой политкорректности, но интерес к увиденному и открытость у него, однозначно, присутствовали. Когда И.А.Гончаров прочел «Сборники материалов и статей по истории Прибалтийского края», присланные Е.В.Чешихиным, у него было чувство не только благодарности, но и ощущение того, что он получил важную информацию, которая, возможно поможет в писательском труде. И в письме Чешихину классик русской литературы написал: «Такие книги не читаются вскользь, а изучаются».