Кот Шрёдингера XXI. Иллюзии КОТА насчёт людей

   
Хорошая новость.

Мы живём в историческое вермя - сбылось великое предсказание - коты всё активнее идут в политику. За американского кота Стаббса подали голоса почти все жители Аляски, никто из кандидатов-людей даже близко не подошёл к заветному рубежу.

Но и немного печали.

Вот и настал печальный день -  в США намедни скончался единственный в мире кот, реально и бессменно занимавший пост мэра, — 20-летний Стаббс, глава города Талкитна в штате Аляска. Ему уже подыскивают замену — тоже из кошачьих.
Этот рыжий кот по кличке Стаббс, известный тем, что почти всю жизнь являлся почетным мэром города Талкитна в штате Аляска, прожил 20 лет и три месяца.
 Он был бойцом до последнего дня своей жизни: не переставая мяукая весь день, прося внимания или требуя посидеть рядом с ним на кроватке и позволить ему устроиться поуютнее, урча часами на коленях, — заявили его хозяева.
У владельцев кота уже есть новая кандидатура на должность мэра — котенок по имени Денали (его назвали в честь горы на юге центральной части Аляски, высочайшего пика в Северной Америке): «Денали по характеру удивительно похож на Стаббса, так полюбившегося жителям нашего города на посту мэра, — сообщает семья владельцев кота-мэра. — Он тоже любит внимание, а с людьми ведет себя как маленький щенок. Мы и мечтать не могли о лучшем заместителе, чем Денали, — он и вправду всегда следовал по стопам Стаббса во всем, так пусть же наследует и его должность».

***

               
 Кот, каверзник коварный, кибэр-отоман,
                К королеве кафров крадётся Киприан...
                Кодекс Кота Киприана
Пролог

   Дотошный читатель, по прочтении романа, может впасть в недоумение - так жив наш безымянный кот или мёртв? Схожим вопросом маялся, как известно, прославленный физик Шрёдингер. Напомню для тех, кто подзабыл школьную физику.
   Допустим: есть ящик и кот. В ящике имеется механизм, содержащий радиоактивное атомное ядро и ёмкость с ядовитым газом. Параметры эксперимента подобраны так, что вероятность распада ядра за 1 час составляет 50%. Если ядро распадается, открывается ёмкость с газом и кот погибает. Если распада ядра не происходит — кот по-прежнему жив-здоров.
   Далее сажаем кота в ящик, ждём час и задаёмся вопросом: жив ли кот или уже мертв? Квантовая механика как бы говорит нам, что атомное ядро (кот) находится во всех возможных состояниях одновременно (т.н. квантовая суперпозиция). До того как мы открыли ящик, система «кот—ядро» находится в состоянии «ядро распалось, кот мёртв» с вероятностью 50% и в состоянии «ядро не распалось, кот жив» с вероятностью 50%. Получается, что кот, сидящий в ящике, и жив, и мёртв одновременно. Согласно современной копенгагенской интерпретации, кот-таки жив/мёртв без всяких промежуточных состояний, а выбор состояния распада ядра происходит не в момент открытия ящика, а ещё когда ядро попадает в детектор.
   Попросту, согласно квантовой механике, если над ядром атома не производится наблюдение, то его состояние описывается смешением двух состояний — распавшегося и нераспавшегося ядра, следовательно, кот, сидящий в ящике и олицетворяющий это ядро, и жив, и мёртв одновременно. Если же ящик открыть, то экспериментатор может увидеть только какое-нибудь одно конкретное состояние — «ядро распалось, кот мёртв» или «ядро не распалось, кот жив».

   Что, непонятно? И правильно, потому что сам Шрёдингер тоже так и не понял - жив кот или мёртв. Но он отнюдь не всю свою жизнь бился над проблемой "быть или не быть" - в приложении к принципиально неопределённому коту. Однажды он влюбился в конкретную девушку и отправился с ней на берег моря. Публика, загипнотизированная феноменом кота Шрёдингера,  дружно возмутилась, и Шрёдингеру было сделано публичное замечание:
   - Да позволительно ли прожигать жизнь с юными вертихвостками в таком преклонном возрасте? (Учёному тогда шёл тридцать восьмой год.) Разобрался бы, в конце концов, со своим котом!
   Ну вот, разбираемся, раз Шрёдингеру недосуг. Простите, не до котов.


   Вместо предисловия

   На снимке, сделанном в конце мая 2016 года, изображён британский почитатель безымянного японского Кота, автора Исповеди Кота, прозведения, написанного в Японии более 100 лет назад, - имя же кота-британца Палмерстон. Кое-какие соображения по поводу этого текста он сообщил мне, за что и выражаю
любезному Палмерстону свою признательность, хотя это имело последствия - МИ-6 не дремлет.
   Так вот, кота Палмерстона, работающего и по сей день в министерстве иностранных дел Великобритании, заподозрили в шпионаже, об этот пишет в конце мая 2016 издание Independent.
   Честного кота - работника МИД Британии, заподозрили в шпионаже! И кто - сам КИТ! Да, Кит заподозрил Кота, в том, что он Крот! И это не Утка по-пекински.
   Вот как это было.
   Член консервативной партии Кит Симпсон на одном из совещаний громогласно усомнился в патриотизме и политических взглядах министерского кота Палмерстона.
"Проходил ли Палмерстон проверку у службы безопасности и в центре правительственной связи? Можете ли вы заверить парламент и самых параноидальных сторонников выхода из ЕС, что Палмерстон - истинный британец и не является кротом, работающим на Европейскую комиссию?", - цитирует популярное издание Кита Симпсона. Глава МИД Британии Филип Хэммонд решительно опроверг подозрения консерватора Кита Симпсона в шпионской деятельности кота Палмерстона. "Кот определенно не крот, также могу заверить вас, что Палмерстон проходит регулярные проверки. Что касается его спального места, могу сказать, что он часто спит в моем собственном кабинете", - сказал Хэммонд, отметив также, что кот, в страхе потерять престижную работу, уже поймал трёх мышей. Для новичка это совсем неплохо.
   В апреле этого года британский МИД единогласно принял бродячего кота по имени Палмерстон на должность главного мышелова. Новоиспеченного сотрудника министерства нашли на улицах Лондона. В МИД он переехал из приюта для животных "Баттерси". Там ему, как "истинному британцу",  дали исчерпывающую характеристику: "уверенный и человеколюбивый", что и склонило работников британского МИД без колебаний взять его на ответственную работу.
   С приходом мистера Палмерстона в МИД Британии дела пошли куда  веселее:
23 июня 2016 года на референдуме по выходу из евроконцлагеря  за brexit проголосовало более 52% британцев, чего в принципе никто не ожидал. Все, даже непогрешимые эксперты РБК, прочили победу сторонникам ЕС. Но кот Палмерстон оказался сильнее.
   Если кто-то думает, что наш российское министерство свободно от подобных ситуаций, уверяю вас, это не так. Весной текущего года на крышу шпиля МИР РФ со стороны Смоленской площади на скорости 322 км/час спикировали два Сапсана (пишу с большой буквы, так как личные имена их мне неизвестны - просто Сапсаны).
   Впору задать вопрос министру Лаврову: а проходили ли вышеупомянутые Сапсаны проверку на причастность к спецслужбам, к примеру, ФРГ? Самку, да, окольцевали, хотя какой в этом смысл. А самца? Ведь пока самка расслабляется на яйцах, самец может беспрепятственно смотаться в Берлин и обратно.
   А это уже совсем другой колер.

   После публикации нижеследующего текста в интернете американцы отменили в Гуантанама самые жестокие пытки - водой. Или тоже испугались кротов?
   Воистину, приход животных в политику меняет наш мир на глазах - чем выше ветви власти, тем острее кошачьи когти. Кстати, в Японии есть Храм кошек, построенный в честь 7 котов, которые в 17 веке служили японским воинам верой и правдой, в Германии построен Кошачий музей, а в Израиле Куклачёв строит дворец кошек, где будут жить бездомные коты города, всего несколько тысяч человек.
***

 Фантазии на тему романа Нацумэ Сосэки "Ваш покорный слуга Кот"(1909), Япония,  романа Жоржа Сименона просто "Кот" (1967), Бельгия, а также "Апокрифов"  и "Афоризмов про котов" Дмитрия Ковригина; писатель живёт и работает в России.


I. Только кот, втираясь в ноги, втирается в самое сердце
1.

   Всё началось (или кончилось, простите чёрный юмор) с того, что я почувствовал себя так плохо, что хуже не бывает. Люди в подобных случаях говорят: "С таким видом даже в гроб не положат". И что делают люди? Идут, конечно же, на кухню. Я и пошёл - глотнуть пивка, чтобы немного развеселиться. Там темно, как у негра в брюхе, однако ночка была лунная, и всё что мне надо, я всё же увидел. На столе стояли грязные стаканы на подносе, только что ушёл гость хозяина, и в одном из стаканов на донышке была мутная, резко пахнущая жидкость в достаточном для кота количестве.  Пить эту гадость мне совсем не хотелось, но попробовать надо. Этого вполне хватит, чтобы коту самую малость развеселиться. Надеюсь, мне полегчает и станет чуть легче переносить эту жизнь. Что в ней самое паршивое, так это как раз то, что никогда точно не знаешь, когда умрёшь. Это свинство. А надо терпеть. Я пишу лаконично, как пишут хайку, всё в подтексте. Так что мотайте на ус, если он у вас есть, конечно. Ха-ха. Нет. Мау-мяу. Я же не филин, а кот. Заранее даю совет: всё, по возможности, следует испытать конкретно при жизни. Вашей жизни, не моей. Потом будет поздно, кому интересны стенания, едва доносящиеся из-под могильной плиты?
  Лизнув эту жидкость, я был поражён. Мой язык пронзили тысячи иголок. Как это можно пить в принципе? Но люди пьют. Высшая раса! А что стерпит высшая раса, то и мне, коту, должно стерпеть, как-то нескромно даже противопоставлять себя людям в этом смысле. Конечно, если бы это была валерианка... Я - кот валерианец. Не смешно. Но выбирать было не из чего, хотя мы с этой бурой гадостью явно не сходились характером.  Как же горько у меня стало в животе! Но я не раз слышал от людей, что лекарство всегда горькое. А мне непременно надо лечиться. Немного потерплю.
   Отдавшись на волю судьбы, я высунул язык до максимально допустимых размеров и, зажмурив глаза, вылакал всю эту гадость в два счёта. Вязало рот, но я терпел. Однако становилось легче, легче, легче... Постепенно уши мои заполыхали костром, а глаза застелило туманом. Теперь у меня нашлись силы вылизать и весь поднос, там было разлито немало этой гадости. Пошло уже мягче. Окрылённый успехом, я стал намурлыкивать какую-то похабень: "Слепая страсть в глаза мне заглянула"...
   Всё к чертям! Некоторое время я прислушивался к звукам в соседней комнате, за стенкой, потом на меня вдруг нашло желание расцарапать кому-нибудь морду. В кровь. Или отгрызть нос у хозяйской жены. Короче, хотелось разного, без комплексов.  Я встал на все четыре лапы, меня порядком мутило. Я задумался. А не пойти ли погулять? А что. Хорошая мысль. На улице для начала поздоровался с Луной, исключительно чтобы проконтролировать себя. Нет, со мной всё в порядке. О боже, и вот это называется опьянением? Я шёл, беспорядочно перебирая ватными лапами. Меня пошатывало из стороны в сторону, если бы не хвост, не знаю, как бы мне удалось сохранять равновесие. Тут меня, к несчастью, стало клонить в сон, веселье закончилось слишком быстро. Веки просто свинцовые, никак не удержать на весу. Но мне не было страшно, море по колено, сейчас я не убоялся бы и большого дворового пса. Но я едва ступал, качаясь, как былинка на ветру. Тут внезапно раздался плеск - я даже ничего сообразить не успел, как уже был там. Ужас. Я бббаррррахтался в воде! Что может быть отвратительнее для кота? Я хватался за эту проклятую воду, но она с неизбежностью расплывалась под моими лапами. Мои когти иногда цеплялись за стенки чана, ибо именно в него я и угодил, однако тут же скользили вниз, и я снова оказывался где-то у самого дна. Этот чан я видел сто раз, он был врыт в землю во дворе, летом в нём держали траву для скота или для компоста, а потом ворон Канко приспособил его под купальню, предварительно сожрав всю эту треклятую траву. Воды уже было чуть-чуть, и вороны больше не прилетали сюда купаться, а много ли надо простому коту слегка навеселе, чтобы утонуть?
   Я барахтался и барахтался, но всё напрасно. Я уже совсем выбился из сил, и подумал, что устаю именно от того, что барахтаюсь, надо перестать барахтаться, и тогда станет легче. Барахтаешься, потому что тонешь, или тонешь, потому что барахтаешься. Всё равно ничего не получится. Теперь уже очередность этих действий не имеет значения. Мои лапы не вытянутся больше ни на вершок, они слишком коротки, чтобы добраться до края чана, даже если я буду барахтаться целых сто лет. Зачем же обрекать себя на бессмысленные муки? Тяжело что-то делать, когда знаешь, что всё это напрасно. Какое отвратительное слово - напрасно. И вообще, как всё глупо получилось. А ведь было сначала очень весело. Я матерился, пел похабные песни, рвался в драку. Как обманчива жизнь! Нет, довольно. Баста. Это хайку, вы помните. Всё в подтексте. Какого чёрта я ломаю свои драгоценные когти о стенки этого дурацкого чана? 
   Итак, решено, я отдаю всего себя на волю судьбы.  Отдаю свои передние лапы, задние лапы, голову вместе с ушами, хвост свой отдаю на волю судьбы... Только бы мне стало легче. Уже легче. Нет, господи, мне уже совсем легко! Совсем-совсем. Или я умер?  Забавно. Великий покой! Намаамидабуцу! Свершилось. О небо, благославляю тебя.
  Но... у котов семь жизней. Это значит, что скоро всё снова начнётся сначала. Так что, пока оно не началось, я хочу насладиться в полной мере блаженной дольче форниента.

2.
   Кстати, мне давно пора представиться. Опять каламбур - ведь я только что представился, или преставился, именно так в подобных случаях люди говорят об умерших. Ну вы меня поняли. Вот что странно: я совершенно не знаю, или не помню, что то же самое, в данной ситуации, где именно я родился. Всё, что я помню, это сырой и тёмный угол. Я был там один, не считая моих малолетних братьев и сестёр, и вот впервые явился ко мне человек, или - мне явился человек. Так звучит величественнее. Мальчишка, обычный паренёк, сёсей (1), который, как я потом узнал, и есть самый ярый ворог котов. Но негативного опыта у меня ещё не было, так что я вполне доверчиво ютился у него на руках, мне было мягко и тепло. Понравилось. Я приблизил свою мордочку к его носу и стал рассматривать это почти ещё детское лицо. Оно было голое, что очень меня поразило - где шерсть? Где густая красивая шерсть, которая обязательно должна расти на лице? Её не было. Совсем. Это голое лицо было похоже на чайник. Я потом повидал немало кошек, иные были порядком потрёпаны, шерсть валилась с них клочьями, но такого уродства я не видал нигде. Голое лицо! Боже сохрани. А потом из ноздрей у него повалил дым, густой и противный. Потом меня куда-то стремительно понесло. К горлу подступила тошнота. Я грохнулся оземь, из глаз полетели искры. А что было дальше - ни черта не помню. Отшибло память напрочь. Придя в себя, я мальчишки этого не обнаружил. Моих братьев и сестёр поблизости тоже не было. И даже наша заботливая мама тоже куда-то исчезла. Место было незнакомое, однако очень светлое, от этого болели глаза. Я прищурился. Ходить было неприятно - вместо подстилки под ногами был молодой бамбук. Он рос буквально на глазах, вот и скачи по этим возносящимся колючкам на нежных детских лапках! Их тут целые заросли. Я решил немного поплакать, но скоро понял, что в такой безлюдной обстановке давить на жалость бестолку - ни мама, ни даже мальчишка этот несносный сюда не придут. А солнце тем временем село. На душе полный мрак. Вот случай! Ну да, лежал бы я в тёмном сыром углу - и что? Было бы лучше? Умер бы от голода. Наша мама-кошка уже еле держалась на ногах от истощения. А мы всё росли, и нам нужно было всё больше еды. Теперь я понимал - тогда я был в доме, потому что чердак - это верхняя часть дома. А сейчас я где? Надо идти туда, где есть дома. Там тепло и уютно. Но ждут ли нас там? В этом-то всё дело.

3.
   Голод и холод были поистине нестерпимы. А тут ещё дождь стал накрапывать. Совсем совести нет у природы. Была бы у меня Тойота, я бы гонял себе по дорогам, и горя мало. Но вот приходится плестись на подгибающихся лапах куда глаза глядят. Это уже совсем никуда не годится. Потом я не раз пробирался в какой-нибудь дом, но почему-то сразу же оказывался под дождём. Всей душой ненавижу служанок и привратников. Вот незадолго до купанья в чане, которое так плохо для меня кончилось, я утащил на кухне хвост рыбины, чем жестоко отомстил этой противной бездушной служанке. Когда она схватила меня в очередной раз и собиралась уже вышвырнуть за дверь, на пороге появился хозяин. В тот вечер они страшно рассорились. Так я стал законным обитателем дома. Мой хозяин не производил впечатления болтливого человека. Придя домой, он сидел в своей комнате и всё время молчал. Он либо читал книгу, либо дремал, уткнувшись в неё носом. Ест он много, хотя несварение желудка доставляет ему немало хлопот, поэтому он пьёт диастазу (2). Он не любит свою работу и время от времени повторяет: "И кошка бы справилась с таким неблагодарным делом". Я всего лишь кот, но вот что думаю: если бы кот мог стать человеком, то он бы выбрал себе профессию полицейского или учителя. Кажется, мой хозяин - один из них. Вся его забота - есть и спать, я бы точно справился.  Я тоже сплю очень много - днём на мэсибицу (3), а вечером на котацу (4). Все в доме, кроме хозяина, обращались со мной бесчеловечно. Отовсюду гонят, не знаешь, где и притулиться. Никто не хочет со мной играть. Скучно от этого становится невыносимо. Вот меня и тянет поближе к хозяину, он хотя бы не тормошит меня, не переворачивает вверх лапами, не швыряет на пол, не заталкивает в печь, не натягивает мне на голову мешок. До чего омерзительные у этих людей развлечения! О праве собственности вообще не имеют никакого представления. Законов не соблюдают.
  Вот у котов есть непреложный закон: кто первый заметил что-либо съедобное, тот это и потребит. Как я могу выразить своё неудовольствие, в таком случае? Когда они сжирают всё подряд, на что я свой глаз уже давно положил? Ловят, избивают... А всего-то и делов, что немного поточил когти о старый драный коврик. В комнаты перестали пускать. Они, люди, вообще чёрствые существа, какое им дело до того, что кто-то дрожит всю ночь на кухне, один, в темноте, и не только от страха.
   В доме наискосок жила весьма уважаемая кошечка по имени Сиро-кун (5), такая пушистенькая, приятного нрава. И детишек родила таких же милых и пушистеньких. И что? Это умилило людей? Ничуть. Тут же снесли пушистое потомство в ближайший пруд. Моя знакомая кошечка долго плакала, тёрла свои прелестные глазки лапкой, а потом, вся убитая горем, едва промяукала: "Мы, кошки, должны объявить войну людям. Мы должны уничтожить их всех до единого, только тогда мы сможем обеспечить себе счастливую жизнь. И нашим детям ничто не будет угрожать. Наша любовь друг к другу достигнет наивысшего расцвета". Думаю, это справедливо. Но всё же я смотрю на вещи не так радикально и вижу мир более оптимистично: мне никаких войн, тем более с высшей расой, не надо. Тихо-мирно дожить бы свой срок, сколько положено. Всё равно господство людей на земле не будет вечным, когда-нибудь они сами друг друга уничтожат, и кошкам совсем не надо в это дело вмешиваться. Так что не будем терять надежды и подождем себе в сторонке, когда эволюционным путём на земле начнется эра кошек.

3.
   В мире бушует эпидемия хронического недовольства собой, что немудрено. Когда я вижу незнакомого человека, то мысль в моей голове только одна: лишь бы эта гадюка не брызнула в мою сторону ядом, и затем стараюсь проскочить мимо опасного места  незаметно. Раз я уж начал говорить о капризах людей, то придется рассказать и о том, как однажды мой хозяин из-за своего дурного характера попал впросак. Он отнюдь не блещет талантами, тем не менее хватается за все. То он сочинит хайку (6) и пошлёт её в журнал «Кукушка», то напишет стихи в новом стиле и отправляет их в «Красную звезду», а то строчит статьи на английском, в которых ошибок больше, чем слов. Иногда он распевает утаи(7) или с утра до вечера пиликает на скрипке. К сожалению, он во всем этом так же далек от совершенства, как я - от луны, хотя, несмотря на несварение желудка, целиком отдается своим странным прихотям. Он распевает какие-то жалкие куплеты даже в нужнике, за что и получил от добрых соседей прозвище «Господин нужник». Но это его не смущает, и он продолжает горланить: "Я храбрый Тайра мунэмори!" (8) - так душераздирающе, как если бы у него случился трёхдневный запор.
   Однажды я был совсем сбит с толку и никак не мог понять, какая такая идея на сей раз пришла в его голову. В день получки, прошел как раз один месяц, как я поселился в доме хозяина, он вернулся с работы чем-то взволнованный, в руках у него был большой сверток. «Интересно, чего он там притащил», — подумал я с надеждой, глотая слюну и жадно принюхиваясь. В свертке были кисти, акварельные краски, листы ватманской бумаги. С тех пор хозяин забросил песни в клозете, стихи хайку, статьи на  английском, и, преисполнившись решимости стать великим художником, запирался в кабинете и рисовал; теперь он больше не спал после обеда. Но сколько потом люди ни вглядывались в его картины, никто не мог толком определить, что там изображено. Да и он сам, наверное, понимал - это не то, что нужно. А ведь говорил же его знакомый искусствовед, что старый итальянский мастер Андреа дель Сарто (9) однажды изрёк: «Если хочешь написать настоящую картину, изображай только то, что есть в природе..." Природа сама по себе живая картина. Но когда я намекал ему на эту мысль, одним только взглядом, за его очками в золотой оправе всегда мелькала лишь ироническая усмешка.
   На следующий день я, как обычно, после обеда (иногда вместо обеда) выхожу на галерею и, устроившись поудобнее, дремлю. Хозяин тоже вышел из кабинета, чего раньше в это время дня с ним никогда не случалось. Стоя позади меня, он начал усиленно над чем-то трудиться. Мною овладела дрёма. Когда я проснулся и взглянул на хозяина, то обнаружил, что он весьма старательно выполняет завет великого Андреа дель Сарто. Я не мог сдержать невольной улыбки. Хозяин для начала решил изобразить меня. Я уже хорошо выспался, и мне страшно хотелось потянуться и зевнуть. Но хозяин работал с упоением, и я понял, что стоит мне пошевелиться, как все пойдет насмарку, и поэтому терпел изо всех сил. Быть натурщиком - очень трудная работа. Он уже нанес на бумагу контуры моего тела и сейчас расписывал усатую мордочку.
   Сознаюсь, что как кот, увы и ах, я никак не представляю собой превосходного экземпляра. Можно сказать, что я, конечно, не Аполлон Бельведерский, то есть не отличаюсь от других котов ни ростом, ни цветом, или красотой шерсти, ни даже чертами лица усатой мордочки. Но при всей своей заурядной внешности я никак не могу согласиться, что похожу на то страшилище, которое в это время изображал мой хозяин на своей картине. Прежде всего, моя шерсть совсем другого колера. Шубка у меня, как у персидской кошки, светло-серая, с ярким желтоватым оттенком и с черными блестящими, как лак, кое-где пятнышками. Уж что-что, а это всякий может различить. На картине однако я получился сплошь серо-буро-маиновым. Да, весьма своеобразный цвет, уважающие себя коты такое не носят. Но самое удивительное — это глаза. Вернее, их отсутствие - глаз на портрете вовсе не было.
   На первый взгляд это вполне резонно: ведь хозяин писал мой портрет, когда я спал. Но дело в том, что на портрете не было даже намека на глаза - то ли это слепая кошка, то ли она вообще дохлая, или просто спит, засунув голову себе под мышку. И я подумал с огорчением: «Что бы там ни говорил Андреа дель Сарто, а такая картина вряд ли кого порадует». При этом я всё же восхищался тем рвением, с которым работал над моим портретом хозяин. Я продолжал не шевелиться, хотя мне уже давно очень хотелось по нужде. Тут, волей-неволей позабыв все приличия, я потянулся, выставив далеко вперед лапы, низко пригнул голову, и сладко зевнул. Затем поднялся и не спеша пошел за дом по самым неотложным делам. Тут раздался крик: «Черт бы тебя побрал, ты куда попёрся!» Гнев и отчаяние слышались в его голосе. Так всегда. Он и не знает других ругательств - чёрт да чёрт... Я подумал: «Потерпел бы с моё, тогда б не кричал „черт бы тебя побрал“. Не очень-то вежливо». Обычно он так кричит, когда я внезапно прыгаю к нему на спину со шкафа, но если лицо у него в эту минуту хоть чуточку светлеет, я ему добродушно прощаю всякую тому подобную грубость. Еще ни разу не случалось, чтобы он уважил хотя бы одно мое желание. Вот и сейчас мне надо позарез помочиться. Терпеть нет мочи, как хочется.
   Вообще люди слишком полагаются на свою физическую силу, и потому все они такие зазнайки. И неизвестно, каких пределов может достичь их зазнайство в будущем, если только на земле не появится более сильная раса и не станет, в свою очередь, измываться над ними. Можно было бы смириться с человеческим своенравием, если бы оно этим и исчерпывалось; но мне известны случаи, когда людская несправедливость достигала прямо-таки космических размеров.

4.
   
   За нашим домом есть небольшой сад в какой-нибудь десяток цубо (10), в котором растут чайные кусты. Здесь много уютных солнечных мест. Когда дети начинают слишком шуметь и в доме нельзя спокойно отдохнуть, или когда у меня плохое настроение и я голоден, а еды, как всегда, в доме нет, тем более еды для простого кота, я ухожу сюда и релаксирую в одиночестве. Однажды осенью около двух часов пополудни, отдохнув после обеда, я случайно забрел в сад. Я не спеша прохаживался между кустами, обнюхивал их корни, проверял старые метки, пока не добрался до забора со стороны запада. На засохшем кусте хризантемы вольно спал огромный кот, громко храпя и вытянувшись на прогнувшихся ветках во всю свою невероятную длину. Забраться в чужие владения и так нагло спать — нет, я не мог не удивиться столь дерзкой отваге этого наглеца. А ведь здесь есть я, хозяйский кот.
   Он был весь черный, без единой отметины, в мягкой шерсти кота на солнце все время как бы вспыхивают огоньки. Пришелец великолепно сложен, и его можно было бы смело принять за короля всех кошек. Он был раза в два толще меня. Восхищение и любопытство заставили меня забыть обо всем на свете; пораженный великолепием  заблудшего паршивца, я принялся в упор разглядывать его. Тем временем слабый осенний ветерок тихонько качнул свесившиеся через забор ветви сакуры, и несколько листьев с легким шорохом упали на куст хризантемы. Один лист угодил прямо на его морду. Король кошек открыл глаза, громадные и совершенно круглые, как тарелки. Этот миг я запомнил на всю жизнь. Блеск его восхитительных глаз затмил бы даже янтарь, если бы тот висел у него на шее; из самой глубины их лились потоки лучезарнейшего света, исключительно чтобы остановиться на моем ничтожном лбу.
Он громко мяукнул:
— Ты кто?
  Тут я подумал, что ответ, висевший у меня на кончике языка: "Кот в пальто",  будет несколько неуместен, ведь на вопрос: "А где пальто?" - я не смогу соврать, что дома оставил, но такая форма обращения, согласитесь, выглядит совсем уже вульгарной в устах самого короля кошек; однако в его голосе слышалась сила, способная привести в трепет даже сытую немецкую овчарку, и я стоял и молчал в пень, от ушей до кончика хвоста объятый жутким страхом. Но и это опасно. Стараясь по возможности сохранять самообладание, я мяукнул:
— Я кот, просто кот, у меня нет имени. Пока нет.
Сердце мое в эту минуту билось, как молотилка.
Он насмешливо произнес:
— Кот? Подумаешь, тоже мне кот… И что, хочешь сказать, ты здесь живешь?
  «Какой он всё же наглец», — подумал я и с достоинством ответил:
— Я живу здесь, в доме учителя.
— Ах, учителя, я так и подумал. То-то у тебя вид какой-то недокормленный.
  Как всякий король, он мог безнаказанно говорить всё что угодно. Однако из его манер я заключил, что король этот всё же голый - он точно не из хорошего дома, что, однако, не мешало ему быть сытым, гладким и блестящим.
  И я, в свою очередь, спросил как можно вежливее:
— А ты откуда?
— Я — кот Куро, живу у рикши, — отвечал он высокомерно.
  Куро был отпетый хулиган. О нем знали все в округе. Он слыл очень сильным и весьма дурно воспитанным котом — сказывалось тлетворное влияние необразованного рикши. Поэтому мы, воспитанные благородные коты, избегали водиться с ним, но и ссориться не стремились.
   У меня тряслись поджилки, но в то же время я чувствовал к нему острое презрение. Чтобы уяснить, насколько он не образован, я спросил:
— А по-твоему, кто лучше: рикша или учитель?
— Мой хозяин тучнее, гораздо тучнее, - важно сказал Куро. - А твой — кожа да кости.
— Ты тоже, я вижу, упитанный, живешь у рикши, там кормят, конечно, на убой.
— О!… Я из тех, которые везде сыты будут, - как бы не заметив язвы, воскликнул Куро. - А ты только и нюхаешь что свои чайные кусты. Пойдем со мной, за неделю растолстеешь так, что и в окно не влезешь. Мне, конечно, сытно живётся, но всё-таки скучновато. Поболтать не с кем. Рикша, когда не работает, всё время спит.
Я, вежливо поклонившись,  сказал как можно грустнее:
— Отличная идея, и как-нибудь в другой раз я обязательно попрошу тебя взять меня к себе в гости. Сейчас же я занят, я заказал своему хозяину портрет, теперь вот позирую, сегодня был первый сеанс. Да и дом учителя попросторнее, и жить в нем комфортнее, чем в коморке рикши. У моего хозяина есть библиотека, а у  меня есть склонность к наукам, так что мне лучше пока оставаться здесь.
— Ну и олух. Одним простором сыт не будешь. У меня все братья и сёстры умерли от голода, и мама тоже умерла от истощения организам, короче, все родственники умерли, это у нас, похоже, семейное. Но я лично (тут он вскочил на свои огромные лапы) не вижу повода умирать, и я, кот Куро, хочу жить! И буду. А ты нюхай чайный куст и дальше.
  Тогда Куро здорово рассердился. Часто поводя ушами, он окинул меня насмешливым взором, - но я всё же заметил в уголках его огромных круглых глаз всплески плохо скрываемой зависти, - и потому сразу ушел, чтобы не доводить дело до трёпки. Так я познакомился с местной достопримечательностью - огромным котом Куро.

5
  После этого мы и ещё встречались, и всякий раз он хвастался своим рикшей. Но вот однажды он рассказал мне о большой людской несправедливости, хотя и заявлял пару раз, что не разбирается в морали. Тогда мы с Куро лежали среди чайных кустов, грелись на солнышке и неспешно перемурлыкивались. Он привычно хвастался рикшей, причем делал это так, будто всякий раз говорил что-то новенькое. Вдруг он резко повернулся ко мне и, сощурив свои круглые янтарные глаза, спросил в упор:
— Сколько ты за свою жизнь поймал крыс?
  Да, я образованнее Куро, но когда речь заходит о боевых подвигах, то я, видит бог, не могу с ним тягаться. Этот вопрос очень смутил меня. Но факт есть факт, соврать как-то неловко, - мол, таскаю этих крыс мешками, и я скромно ответил как есть, то есть по правде:
— Все собираюсь начать ловить их, но пока еще ни одной не залучил. Вообще-то я не самурай.
  Куро отчаянно затряс своими огромными усами и во весь голос захохотал. Он хвастун, этот Куро, а значит, не очень умен, и достаточно будет восхищенно мурлыкать в ответ на его болтовню, чтобы он стал мягким и податливым. Я понял это с первого дня знакомства и потому решил больше не показывать своего интеллектуального превосходства, чтобы вконец не испортить отношения.
— А ты, наверное, уже тьму-тьмущую крыс переловил… Ведь ты такой опытный.
  Я как раз затронул его слабое место, и тут Куро понесло:
— Несколько десятков есть, — самодовольно заявил он. — Сотню-другую крыс поймать всегда можно. А вот хорька никак. Один раз даже в прорыв попал с этим хорьком.
— Как захватывающе! — подзадоривал я, а Куро самодовольно продолжал:
— В прошлом году, когда у нас в доме была генеральная уборка, хозяин отправился за известью под галерею, и представь себе, там оказался здоровенный хорек. Он, сволочь, забегал, заметался, а потом скок на улицу, паршивец!
— Ух ты! — изобразил я полный восторг.
— Хорек! Только название страшное, а сам чуть больше крысы. Я, конечно, за ним и скоро загнал этого прохвоста прямо в сточную канаву.
— Какой молодец, — продолжал я восхищённо.
— И только собрался его сцапать, как он, подлый гадёныш, испустил жуткую вонь мне прямо в нос. Так мерзко это было, что до сих пор при виде хорька меня мутит.
  Куро несколько раз помахал лапой перед носом, как будто разгоняя этот несуществующий гадкий  запах. Мне стало жаль его. Чтобы подбодрить Куро, я сказал:
— Ну а если крыса попадется тебе на глаза, считай, ее песенка спета. Ведь по крысам ты, конечно, настоящий мастер. И растолстел, наверное, потому, что у тебя всякий день мясной стол. По виду ты явно не вегетарианец.
  Моя откровенная лесть возымела странное действие. Куро тяжело вздохнул и сказал:
— Только подумать — как все глупо получается. Старайся, лови крыс… Да знаешь ли ты, что на свете нет существа более нахального, чем эти мерзавцы — люди. Стоит поймать крысу, как ее тут же отбирают и несут за хвост к полицейскому. А там ведь не разбираются, кто лично поймал, и платят принесшему пять сэн (11). Хозяин благодаря мне уже заработал чуть ли не полторы иены, а мне ни грошика не перепало. Все люди — грабители, хоть и корчат из себя праведников. Они почему-то уверены, что котам деньги не нужны, что мол деньги кота только испортят.
  Ай да Куро! Неуч-то он ещё тот, а как всю подлость человеческой природы  раскусил. Он страшно озлился, даже шерсть на спине встала дыбом. Я немного испугался и поспешил уйти, чтобы не попасть под горячую лапу Куро. Тогда-то я и принял волевое решение - никогда не ловить крыс и не участвовать в боевых походах Куро на хорьков. Мне вовсе не надо никаких деликатесов. Мясной стол каждый день - это варварство, что интеллигентному коту ни к чему. Самое важное хорошенько выспаться. Когда кошка живет в доме, то она и характером, и всем  остальным начинает походить на хозяина. А если не побережешься, то можно, подобно своему хозяину, заболеть несварением желудка. Оно мне надо? Ну их в болото, и вонючих хорьков и этих жирных крыс!
   Коль речь зашла об учителях, то следует заметить, что недавно мой хозяин, кажется, понял, что художник из него никакой, и первого декабря он записал в своем дневнике следующее:
  «Сегодня на собрании впервые встретился с господином N. Говорят, он отъявленный развратник. И он действительно производит впечатление бывалого человека. Такие нравятся женщинам. Поэтому правильнее было бы сказать, что N просто вынужден быть развратником. Ходят слухи, что его жена была гейшей, повезло парню, такому и позавидовать не грех.
  Замечал, что чаще всего развратников клеймят именно те люди, у которых нет никаких данных, чтобы стать развратником. Более того, даже среди тех, кто стремится прослыть развратниками, многие ничуть не способны на это. И все-таки они тщатся изображать из себя таковых. Эти люди так же достойны звания развратника, как я — звания художника. Тем не менее они считают себя бывалыми и страшно важничают. Если можно прослыть бывалым, выпив сакэ(12) в ресторане и сходив разок в дом свиданий, то тогда чем я не художник?" 
  Завидовать человеку, у которого жена гейша, не пристало учителю. Пожалуй, единственное, что здесь верно — это критический подход к своему творчеству.
Однако, несмотря на то, что хозяин правильно оценил свои творческие невозможности, ему всё ещё не удавалось окончательно избавиться от излишней самонадеянности. И через два дня, четвертого декабря, он сделал в дневнике новую запись:
  «Прошлой ночью мне приснилось, будто я решил, что из моей картины все-таки ничего не выйдет, и выбросил ее. Но кто-то подобрал картину, вставил в прекрасную рамку и повесил на стену. Потом вижу, будто я стою перед своей картиной в полном одиночестве и думаю: „Вот я и стал признанным художником! До чего же это приятно! Уж если мою картину повесили на стену, то она, наверное, хороша“. Ночь прошла, и с первыми лучами солнца я понял, что по-прежнему бездарен».
   Хозяин и во сне не мог забыть свою картину. Выходит, что художник не может стать даже обычным "бывалым" человеком, одним из тех, кого называют «учеными мужами». На следующий день его навестил знакомый искусствовед в золотых очках.  Войдя в комнату, он прежде всего спросил:
— Как портрет кота?
— Я последовал твоему совету и все время старался рисовать с натуры, — с неправдоподобным спокойствием ответил хозяин. — И знаешь, рисуя с натуры, я, кажется, научился улавливать тончайшие оттенки в игре красок, замечать самые незначительные детали предметов. Раньше у меня этого не выходило. О, великий Андреа дель Сарто!
  Ну вот, хозяин совсем забыл о том, какую запись он сделал в дневнике всего пару дней назад.
  Искусствовед засмеялся.
— Ты знаешь, я это всё тебе посоветовал просто так. Помнишь, о том самом Андреа дель Сарто, которым ты так восхищаешься. Я это всё выдумал. Мне и в голову не приходило, что ты так серьезно настроен.
  Я был на галерее, слышал весь разговор и никак не мог себе представить, какая запись появится в дневнике хозяина сегодня. Искусствовед, оказывается, любит шутить, ему и невдомек, что разговор об Андреа дель Сарто проник в самые сокровенные уголки души моего хозяина, - он самодовольно произнес:
— До чего комично, когда человек всерьез принимает всякую шутку. Люблю посмеяться. Недавно я сообщил одному студенту, что Николас Никклби (13) посоветовал Гиббону(14) не писать его «Историю французской революции» на французском языке, и книга была издана на английском. У этого студента чертовски хорошая память, и было забавно, когда он серьезно, слово в слово, повторил это на заседании Общества любителей литературы. Там было около ста человек, и ни у кого не возникло даже тени сомнения. А вот еще история. Недавно в присутствии известного литературоведа зашла речь об историческом романе Гаррисона «Теофано». Я возьми да и скажи, что из всех исторических романов этот самый лучший, что особенно сильно написан эпизод, в котором говорится о смерти героини, от него веет чем-то демоническим. Так этот самый достопочтенный господин — он сидел как раз напротив меня — нет чтобы сразу признаться, что, мол, «не знаю», «не читал», стал говорить: «Да, да, это поистине великолепное место». Ну, я сразу же понял, что он, подобно мне, не читал этого романа.
  У моего впечатлительного хозяина глаза чуть не выскочили из орбит:
— Ну, а если ты скажешь что-нибудь наобум, а твой собеседник читал об этом. Что тогда?
  Искусствовед, нисколько не смутившись, ответил:
— В таком случае достаточно сказать, что спутал с какой-нибудь другой книгой.
  Хоть он и носит очки в золотой оправе, я это сразу понял, характером он походит на Куро. Хозяин молча пускал кольца дыма, а лицо его говорило: «Ну, сам-то я на такую дерзость ни за что бы не решился». В веселых глазах гостя угадывался ответ: «В таком случае тебе и рисовать нельзя». Вслух он сказал:
— Однако шутки шутками, а живопись действительно очень сложная штука. Леонардо да Винчи заставлял своих учеников срисовывать пятна со стен храмов. Попробуй сам, когда идешь в уборную, повнимательнее присмотреться к стенам, на которых проступает сырость. Ты увидишь, какие великолепные узоры рисует природа самыми простыми средствами. Попробуй тщательно их срисовать, а вдруг получиться что-то интересное.
— Ты опять обманываешь.
— Нет,  что ты, уж это точно правда. А разве не оригинальная мысль? Вполне  в духе да Винчи.
- Верно, — уже наполовину сдавшись, сказал хозяин. - Но переносить свою студию в уборную он, слава богу, так и не собирался.
  Вскоре после этого разговора я опять встретился с Куро. Он прихрамывал на одну лапу, его когда-то лоснящаяся шкурка потеряла свой блеск и облезла. Глаза, прежде казавшиеся мне прекраснее янтаря, гноились, но самое главное — он утратил былую бодрость духа и сильно исхудал. А когда я спросил его: «Как поживаешь, Куро?» — он без всякого энтузиазма ответил:
— Извини, но я по горло сыт и хориной вонью, и коромыслом хозяина рыбной лавки...
  Сквозь ветви сосны было видно, как тихо, словно обрывки древних снов, на землю падают красные листья всевозможных оттенков, а перламутровые  кусты дикорастущего чая, которые когда-то осыпали нас своими лепестками, стоят совсем голые. Наступала зима, дни шли на убыль, в ветвях деревьев постоянно шумит ветер. И я уже не сплю подолгу на галерее. Хозяин каждый день ходит в школу, а вернувшись домой, сразу же запирается в кабинете. Когда у него кто-нибудь бывает, он жалуется, что ему надоело быть учителем. Рисует теперь редко. Как-то он сказал, что диастаза ему мало помогает, и совсем бросил ее пить. Дети, слава богу, все время ходят в детский сад. Придя домой, они бегают, кричат, играют в мяч, или таскают меня за хвост, не без этого. Кормят меня теперь ещё хуже, на таких харчах не больно растолстеешь. Только благодаря своему хорошему здоровью и правильному образу мысли я до сих пор не умер, но крыс принципиально не ловлю. И продолжаю ненавидеть всем сердцем служанку. Имени у меня по-прежнему нет. Кот, и всё. Видно, так и придется прожить свою никчёмную жизнь в доме этого жалкого учителя простым безымянным котом.

II. Кот поёт честно, фанера ему нужна лишь для точки когтей
1.
   В начале текущего года мне всё же удалось немного прославиться, и как хорошо, что теперь я, простой кот, могу хотя бы чуточку задрать нос. В новогоднее утро хозяин получил поздравление, видимо от какого-то художника, его товарища. Сверху открытка была красной, а снизу — темно-зеленой. Посередине же пастелью было изображено какое-то скорчившееся животное. Хозяин заперся в кабинете и долго вертел открытку в руках, — то так на нее глядит, то этак, а потом вдруг изрек: «Какой приятный цвет». «Сколько можно восхищаться», — подумал я, но он снова и снова принимался разглядывать ее. Извиваясь всем телом, он то вытягивал руку и смотрел на открытку издалека, как смотрят старики в гадательные книги, то поворачивался к окну и подносил ее к самому носу. А я сидел на его трясущихся коленях и думал: «Скорее бы это кончилось, так и свалиться могу, уж очень он разошелся». И тут хозяин тихо спросил: «А что же, собственно, на ней нарисовано?»
   «Неужели так непонятно, — подумал я и, деликатно приоткрыв глаза, взглянул на нее — это был, собственно, мой портрет! Навряд ли рисовавший его человек подражал, подобно хозяину, Андреа дель Сарто, но он был настоящим художником, и поэтому все в портрете было правильно — и очертания тела и окраска. Нарисовано было так здорово, что всякий, кто взглянет на открытку, сразу же скажет: «Да, это истинно кот». А если у этого человека к тому же опытный глаз, ему станет ясно, что это не просто кот, а именно я. Ломать голову над такой очевидностью — уже за одно это человек достоин жалости. Если бы я умел говорить на их языке, я бы подсказал хозяину, что на открытке мой портрет. Да ладно, пусть так и не узнает, что это  мой портрет, лишь бы понял, что на открытке кот, а не что-нибудь иное. Но люди — это такие существа, которым не дано понимать кошачий язык, и, как ни жаль, я не смог ему помочь.
   Хотелось бы обратить внимание читателей на то, что, к сожалению, у людей издавна повелось по любому поводу без всякого зазрения совести говорить обо мне свысока: «Кот, кот...» Ну кот, и что? Среди таких, как, скажем, учителя, которые, не замечая собственного невежества, ходят с невероятно самодовольным видом, существует заблуждение, что из отходов, которые остались после производства человека, изготовили лошадей и коров, а уж из коровьего и лошадиного помета понаделали кошек, но мне это кажется просто нелепостью.
   Вот человек! Ведь даже кошку так просто — тяп-ляп — не слепишь. Стороннему наблюдателю может показаться, что кошки, все без исключения, не имеют своих характерных особенностей, что они, как китайцы, все на одно лицо. Но стоит человеку поближе познакомиться с кошачьим миром, и он увидит его во всей сложности и многообразии, а сказанные о людях слова: «Сто голов — сто умов» — в ещё большей мере применимы к нам, котам, не говоря уже о китайцах, да.
   Кошки отличаются друг от друга: выражением глаз, формой носа, цветом шубки, походкой. У кошек и усы растут по-разному, и уши торчат по-особому, не говоря уже о хвостах - что ни хвост, то чудо природы. Есть огромные, пушистые, как опахало, хвосты, есть толстые, как полено, а есть прямые и короткие, словно дротики. Что ни возьми: красоту и уродливость, симпатии и антипатии, искушенность и неискушенность — во всех случаях справедливо одно: «бесконечное разнообразие». И все же, несмотря на это, люди, к сожалению, ничего этого не замечают, они не различают нас по чисто внешним признакам, не говоря уже о наших своеобразных характерах. Еще бы, ведь они только и говорят что о росте валют, прогрессе, победе в войне, цусимских соглашениях, а поэтому их глаза постоянно устремлены к потолку. Что у них там под ногами, их волнует мало.
    До сих пор я верил в то, что живу правильно. Но чем больше я узнаю людей, тем твёрже убеждаюсь, что поощряют они как раз дурные поступки, по-видимому считая, что честным путём успеха не добьёшься, и если вдруг им приходится нос к носу столкнуться с честным экземпляром, они начинают относиться к нему откровенно пренебрежительно. А раз так, но не лучше было бы начинать прямо в школе обучать детей воровать, обманывать других, короче, учили бы с пелёнок этих несчастных младенцев предприимчивости. Но нет, человеку больше нравится честным слыть, а плутишкой быть. Из-за тумана берег кажется коричневым, из-за лжи души людей кажутся ржавыми.
    «Свой своего разумеет», поэтому на моти есть мотия [15], а на кошачьи дела — кошка, и когда речь заходит о кошках, то никому, кроме самих кошек, этого не понять. К тому же,  люди далеко не так умны, как мнят о себе. А о таких, как мой хозяин, и говорить не приходится, раз он не понимает даже того, что только полное взаимопонимание — главное условие любви. Сидит как улитка в своем кабинете, всегда запершись, а мне и словом не с кем перемяукнуться. Жалко бывает смотреть, когда он делает вид, словно нет в мире более мудрого человека, чем он сам. А он вовсе и не мудр. Вот хотя бы то, что он, разглядывая мой портрет, так ничего и не понял в нём. Однако счел необходимым напустить на себя важность и глубокомысленно изречь полнейшую абракадабру: «Здесь, да, нарисован медведь, именно медведь, ведь сейчас как раз пошёл второй год войны с Россией».
   Я чинно лежал на коленях у хозяина, как вдруг служанка подала хозяину еще одну открытку. На этой открытке были изображены сидящие за столом четыре кошки иностранной породы. В лапках у них карандаши, перед глазами раскрыты книги, а еще одна кошка лихо плясала на углу стола евровариант любимого нашего танца «Ты называешь меня кошечкой». Вверху чернела выписанная японской тушью фраза: «Я — кот», а справа хайку:

О первый день весны,
Когда читают кошки книги
И пляшут вволю.

  Открытку прислал бывший ученик хозяина, и хотя смысл ее можно было уразуметь с первого взгляда, мой глупый хозяин только качал головой и бормотал: «А что, разве нынче год кошки?» До него так и не дошло, что я, безымянный кот, здесь и сейчас, прославился на весь белый свет. А служанка тем временем тащит третью открытку, но без картинки: «Поздравляю с Новым гадом», впрочем неразборчиво - то ли "а", то  ли "о", а сбоку приписка: «Покорнейше прошу извинить за беспокойство, но если вас не затруднит, то будьте любезны, вовек не забуду вашу доброту... (и всё такое мелкими буквами, не буду  глаза ломать)... передать привет Вашему достопочтенному котику».  Тут он, кажется, сообразил, в чем дело, и обратил свой изумленный взгляд на меня, в его глазах как будто промелькнуло нечто вроде уважения. «Да, понятно, — подумал я, — ведь только благодаря мне этот бедалага удостоился такой чести».

  .................
\пропущено несколько глав\
   ..................


— А известно ли тебе, в каком необыкновенном месте расположено управление Нихондзуцуми? В Иосивара!
— Это где публичные дома?
— Вот именно. Так что ты будешь делать?
Хозяин было приуныл, но тут же воскликнул с абсолютно неуместным пылом:
— Пусть Иосивара, пусть публичные дома! Сказал, что пойду. Моё слово твёрдо.

8.
   Упрямство глупцов общеизвестно. Мэйтэй-кун сказал только: «Ну сходи, раз тебе интересно». Эпизод с взволновавшим хозяина появлением сыскного агента на этом закончился. Мэйтэй поболтал еще немного в своей манере, а потом сказал: «Надо идти, а то дядя рассердится», - и улетучился. После его ухода хозяин наскоро поужинал, так что у меня только по усам текло, затем снова закрылся в кабинете и, сложив руки на груди, принялся размышлять. Я также придался размышлениям, глядя на хозяина. Дело принимает страшный оборот. С недавних пор меня самого поражают невероятные взлеты и странные метаморфозы его мысли. Оставим в стороне функции взбесившегося мозга и возьмем только его волевые движения - сколько непонятного получается, когда они претворяются в слова! Не исключено, что он уже полноценный пациент для Сугамо. Хорошо еще, что пока никого не поранил и не натворил дел, которые могли бы нанести непоправимый вред обществу. Нет, тут уже не до толерантности, и в первую очередь надо проверить его пульс. Я взобрался к нему на колени и осторожно лёг на вибрирующую жилку. Кажется, пульс нормальный. Может, жар? Он просто тёплый, жаром не веет ни от какой части его тела. Нет, кризисное помрачение ума еще не наступило. Слава богу. И все-таки страшно за него.
   Если искать в ком-то только черты сходства с безумцами, то выбраться из круга безумия уже невозможно. Нет, так не годится. Может быть, результат получится более оптимистичный, если взять за образец здорового человека? Начнем с самых близких. Прежде всего, подойдёт самурай — дядя Мэйтэя в сюртуке. Где место духа?… Нет, нет, здесь что-то очень подозрительное. Тогда Кангэцу? С утра до вечера шлифует эти дурацкие стеклянные шарики. И он из той же породы… Третий… Мэйтэй? У него явно бзик — высмеивать всех и каждого. Несомненно, он сумасшедший, просто веселый. Четвертый… Жена Канэда? Характер у нее зловредный и не укладывается в рамки здравого смысла. Сумасшедшая в натуральном виде. Пятый… Канэда-кун, он, вероятно, тоже ненормальный, если живет в добром согласии с такой ненормальной женой. Да, всех не перечесть. Господа из «Ракуункана» молоды по возрасту, но они уже достаточно умалишенные, чтобы послужить причиной гибели всего мира. В общем, оказывается, кого ни возьми, все люди одинаковы, потому что все уже безнадёжно сумасшедшие. Это открытие.
   Вот теперь спокойно на душе. Очень возможно, что всё человеческое сообщество — это сборище сумасшедших. Сумасшедшие, собравшись вместе, постоянно схватываются между собой, ругаются и грабят друг друга, объединяются и разъединяются, а в целом получается нормальное общество! Потому что у каждого своё сумасшествие, но всё в итоге усредняется, а в результате - норма. Минус на минус даёт плюс. Если среди них появляются более-менее разумные люди и начинают им мешать, они строят сумасшедший дом и упрятывают этих бедняг так, что те уже никогда не смогут оттуда выбраться. Бывают случаи, когда и реально сумасшедшего объявляют сумасшедшим, если он действует обособленно, не согласует своё сумасшествие с ненормальностью окружающих, но, когда сумасшедшие объединяются и представляют собой уже некую политическую силу, для начала они объявляют именно себя нормой и главной политической партией, лишь потому, что их больше всех. История знает немало примеров того, как один сумасшедший творит с помощью силы, денег и власти страшные безобразия, и все люди дружно величают его сверхчеловеком. Странно все это и всё же как-то непонятно.
   Таково было психическое состояние хозяина, когда он сидел ночью в своем кабинете в полном одиночестве. Тут особенно заметно проявилось сумеречное состояние его мозга. Этот олух, несмотря на свои вымуштрованные кайзеровские усы, абсолютно не способен отличить сумасшедшего человека от нормального. Более того, поставив задачу своему мыслительному аппарату, он в конце концов так и оставил ее неразрешенной. Он явно человек с примитивным умом, неспособный продумать что-либо до конца. Единственная характерная особенность его рассуждений, которую стоит отметить, — это их расплывчатость.
   Я — кот, просто кот. Возможно, кому-то покажется странным, что я могу столь точно угадать мысли хозяина. Дело в том, что для кота это не составляет никакой трудности. Коты умеют читать мысли. Вы спросите, почему же они не бросаются выполнять все пожелания хозяина? Да им просто неохота! Так что лучше не задавайте глупых вопросов.
   Вот я лежу, свернувшись в клубочек, на коленях у любимого человека и потихоньку прижимаюсь своей мягкой шубкой к его животу. Возникает поток электричества, и внутренний мир человека во всех подробностях встает перед моим мысленным взором в виде живой картинкы. Был даже случай, когда я содрогнулся, узнав сугубо тайные мысли хозяина. Он гладил меня по голове и вдруг подумал: «Какая теплая жилетка вышла бы, если бы содрать с этого кота шкуру!» Страшное существо человек! Как бы то ни было, я могу вам сообщить, какие мысли возникали в ту ночь в голове хозяина, и я считаю это для себя большой честью. Но вот хозяин подумал: «Странно все это и как-то непонятно», — и громко захрапел. Несомненно, на следующее утро он уже забудет все, о чем думал накануне. И если ему захочется еще раз поразмыслить о сумасшествии, придется все начинать сначала. Но нельзя поручиться, что мысли его потекут по тому же руслу. Несомненно одно: по какому бы пути ни пошли его мысли, все кончится словами: «Странно все это и как-то непонятно». Пойду спать и я. Есть сегодня всё равно больше ничего не дадут.

Х. Не буди спящего кота

1.
   «Проснитесь, уже семь часов!» — крикнула через дверь хозяйка. Хозяин лежал молча, повернувшись лицом к стене, и неизвестно было, спит он или только дремлет. Откликаться вообще не входит в его привычки. Если справедлива пословица «Когда от тебя отвернулись родные, не жди ласки от чужих», то хозяину нечего ждать снисхождения от какой бы то ни было женщины. Я хочу открыть хозяину правду, а то ведь он считает, что жена не очень любит его потому, что не соответствуют друг другу их знаки зодиака.
   Тут хозяйка подхватила веник и выбивалку для выколачивания пыли и удалилась в кабинет. Из кабинета тотчас же послышались решительные звуки ударов — началась генеральная уборка. Мне неизвестно, с какой целью производится уборка. Возможно, это спорт, возможно — игра, а может быть, уборка делается ради самой уборки. Можно было бы вообще не упоминать об этом, но я все же хочу отметить, что деятельность хозяйки в целом лишена смысла с любой из упомянутых точек зрения. Смотрите. Хозяйка немного похлопала выбивалкой по сёдзи, погладила веником циновки. Уборка закончена, а зачем все это делалось, никто не знает. Ответственности за результаты своей деятельности она не несет. Чистые места всегда чисты, грязные — так и остаются грязными.
   Я не такой, как хозяин. Я привык вставать рано, меня вынуждает к этому чувство голода. Находясь на положении кота, разумеется, не приходится помышлять о том, чтобы позавтракать раньше хозяев. Вот в чем заключается слабое место кота: стоит мне представить дымящийся суп из ракушек, расточающий аппетитные запахи, как я уже не могу усидеть на месте. Я знал, что положение моё безнадежно, что в подобных случаях лучше всего просто питаться радужными надеждами и ничего не предпринимать. Но даже когда наверняка известно, что проверка того или иного предположения на практике приведет к разочарованию, невозможно успокоиться, пока разочарование не станет свершившимся фактом. Охваченный ажиотажем, я прокрался на кухню. Прежде всего я заглянул в свое блюдце. Как я и ожидал, вылизанное мною еще вчера, оно сияло, отражая ясный свет ранней осени, струившийся из окна. Рис уже сварился, и О-Сан переложила его в деревянную кадушку. Теперь она что-то помешивала в кастрюле, стоявшей на жаровне. На стенках кастрюли засохли белые полосы вылившегося через край рисового отвара. Некоторые полоски настолько засохли, что отставали от кастрюли, словно были приклеены к ней одним концом. Меня могли бы и покормить, ведь рис и суп готовы. Даже если ничего не получится, убытка не будет - и я решил потребовать завтрак. Конечно, я иждивенец, но ведь голод не тетка! Я принялся мяукать — ласково, жалобно, а потом обиженно. Ноль эмоций. О-Сан словно оглохла. Известно, что она от рождения многоугольна и весьма жестокосердна. Но в том-то и заключается мастерство, чтобы суметь разжалобить даже эту бездушную тумбу. Я снова завёлся: «Мяу, мяу!». Скажу не хвалясь, в моем мяуканье слышались нотки такого отчаяния, что оно могло бы до слез разжалобить даже истукан. Но О-Сан оставалась непреклонной. Возможно, эта женщина глуха на оба уха? Но тогда она не могла бы работать прислугой. Возможно, она глуха только к мявам? Говорят, есть на свете дальтоники, больные цветной слепотой. Они же считают, что у них нормальное зрение, но врачи смотрят на них, как на калек. О-Сан наверняка страдает голосовой глухотой. Нет никакого сомнения в том, что человек, страдающий таким недугом, — калека. Подумать только, моё "мяу-мяу" на чистом "фа" для неё пустой звук, а какая высокомерная! Никогда еще не случалось, чтобы она открыла дверь ночью, когда мне совершенно необходимо по делам. А если изредка и открывала, то потом уже не впускала назад. А ведь ночная роса вредна котам даже летом! А как это мучительно — ждать, сидя под крыльцом, восхода солнца. Однажды она захлопнула дверь перед самым моим носом. И как-то раз на меня напали бездомные собаки. В последний момент мне удалось вырваться из когтей смерти, я взлетел на крышу сарая и там всю ночь трясся от страха. А все это получилось из-за бессердечия О-Сан. Видно, сколько ни мявкай, такую женщину не разжалобишь. Но как говорят: «Нищета ворует, любовь пишет», — голодный надеется на бога. В третий раз я выдал свое «мяу, мяу» со сложнейшими переливами самых трагических нот. Я делал все, чтобы привлечь ее внимание. Я убежден, что мое мяуканье по красоте звучания не уступало патетический симфонии Бетховена. Но на О-Сан оно не произвело ни малейшего впечатления. Она опустилась на колени, подняла половицу и извлекла из-под пола четырехвершковый кусок древесного угля. О-Сан стукнула им о край жаровни, кусок разломился, засыпав пол черной пылью. Конечно, кое-что попало и в суп. Но О-Сан не из тех, кто придает значение подобным пустякам. Она бросила куски угля в жаровню. Нет, такая не прислушается даже к симфонии. Я уныло побрел в столовую. Когда я проходил мимо ванной, до моих ушей донесся шум и веселый смех. Это умывались хозяйские дочки.
  Я сказал «умывались». Но умываться по-настоящему умели только две старшие, которые ходили в начальную школу, а третья была совсем мала и она ещё не умела ни умываться, ни пользоваться белилами и румянами. Она вытащила из ведра половую тряпку и усердно терла ею лицо. Но стоит ли удивляться? Это такая девочка, которая при землетрясении кричит: «Ой, как интелесна-а!» Старшая дочь швырнула на полку стакан с водой и принялась отнимать у маленькой сестры тряпку. Однако малышка отчаянно вопила: «Уйди, дула!» Что такое «дула» — не известно. Не известно, от какого корня происходит это слово. Известно лишь, что малышка употребляет его, когда капризничает.
   Итак, малышка и старшая дочь изо всех сил тянут половую тряпку в разные стороны. С тряпки капает грязная вода и пачкает ноги малышки. Если бы только ноги, но весь подол платья также оказался испачканным. А малышка хоть и малышка, но уже одета в красивое платье. Обнаружив, что подол нарядного платья намок, малышка — она «мыской» — принялась орать еще громче. Скверно будет, если она из-за этого простудится. Но тут из кухни вылетела О-Сан, выхватила у воюющих сестер половую тряпку и обтерла ею подол промокшего платья малышки. Среди этого переполоха относительно спокойной оставалась лишь средняя дочь хозяина, барышня Сунко. Она усердно мазалась пудрой, завладев пудреницей, упавшей с полки. Обмакнув палец в пудру, она для начала провела им по носу. На носу появилась белая полоса, и теперь уже видно, где у Сунко нос. Затем она провела пальцем по щеке. Когда на щеке образовался белый круг, О-Сан, вытиравшая половой тряпкой платье малышки, заодно стерла той же тряпкой и пудру с лица Сунко. Кажется, Сунко осталась недовольна.

  2.
   Полюбовавшись тем, что происходило в ванной, я прошел через столовую и заглянул в спальню хозяина. Я хотел узнать, встал ли он, но, к изумлению своему, обнаружил, что голова его исчезла. Вместо головы из-под одеяла торчала нога сорок пятого размера с высоким подъемом. Итак, хозяин спрятал голову, чтобы его не будили. Черепаха! В этот момент в спальню явилась хозяйка с веником и выбивалкой. «Вы еще не встали?» — осведомилась она с порога, ища глазами голову мужа. Ответа не последовало. Тогда хозяйка решительно двинулась вперед, стукнула веником об пол и настойчиво повторила: «Вы что, еще не встали?» Хозяин, конечно, уже не спал. Он перешел к обороне под одеялом, надеясь выдержать натиск. Видимо, он всерьез думал, что, если его голова будет под одеялом, жена не сумеет его найти. Но не тут-то было. Пока голос раздавался за дверью, хозяин еще мог отлеживаться, но когда веник застучал по полу в нескольких вершках от его изголовья, хозяин не на шутку испугался. Да и голос хозяйки звучал теперь куда энергичнее. Хозяин понял, что дальнейшее сопротивление бессмысленно, и отозвался тонюсеньким «угу».
— Вам нужно поспеть к девяти. Надо спешить.
— Ладно, хватит стучать, сейчас встану.
Хозяйка уже привыкла к тому, что после подобных заявлений супруг и дальше остается в постели, и она снова завелась. «Поднимайтесь же, поднимайтесь!» Неприятно, когда тебе таким тоном велят «подниматься». Он, резко отбросив одеяло, закричал:
— Чего орешь? Сказал, что встану, значит, встану!
— Вы всегда так говорите, а сами не встаете.
— Ты врешь!
— Всегда так.
— Дура!
— Еще неизвестно, кто...
   Вид у хозяйки на этот раз был весьма воинственный. Она стояла у изголовья постели, опершись на веник. В этот момент громко заплакал Ят-тян, сынишка рикши. Ят-тян всегда принимается плакать, когда хозяин сердится. Ну ладно, допустим, жене рикши нравится, чтобы Ят-тян плакал, когда хозяин сердится, но при чем тут сам Ят-тян? Зачем его заставляют плакать? Однако раз у него такая мать, ему приходится плакать с утра до вечера. Хозяину следовало бы понимать это и сердиться поменьше, тогда бы жизнь Ят-тяна стала немного легче. Заставлять плакать ребенка — хотя бы и по просьбе Канэда — величайшая глупость. В этом отношении мамаша Ят-тяна пошла еще дальше, чем Страж Небесной Справедливости. Пусть бы Ят-тяну приходилось плакать только для хозяина, но ведь он плачет и тогда, когда шалопаи Канэда досаждают продавцу имадояки. Вообще, исходя из предположения о том, что хозяин непременно рассердится, Ят-тян начинает вопить заранее, когда еще неизвестно, будет хозяин сердиться или нет. В таких случаях не разберешь, кто — кто, Ят-тян ли хозяин, или хозяин — Ят-тян. Тумак Ят-тяну равносилен пощечине хозяину. Такие намёки.
   В древние времена в Европе существовал любопытный обычай: если преступник удирал за границу, изготовляли и предавали сожжению его изображение. Видимо, в шайке Канэда есть стратег, знающий историю Европы. Превосходная тактика. Будь то мальчишки из «Ракуункана» или мать Ят-тяна — все они, по мнению беззащитного хозяина, представляют собой немалую сплочённую силу, ну и кроме них существует достаточно других враждебных хозяину сил. Возможно, весь квартал настроен враждебно по отношению к хозяину. Впрочем, сейчас это не относится к делу.
   Едва заслышав истошные вопли Ят-тяна, хозяин разгневался, хотя утро было прекрасное. Он вскочил на ноги с необыкновенной энергией. Все было забыто — и совершенствование в пассивности, и Яги Докусэн. Хозяин принялся чесать голову с такой свирепостью, словно хотел содрать с себя скальп. Перхоть тучами обрушилась на его шею и плечи. Зрелище было грандиозное. А усы? Они грозно загнулись кверху. Видимо, они решили, что непозволительно им пребывать в покое, когда хозяин гневается, и каждый волосок торчал так, как ему хотелось. Это тоже было весьма достойное зрелище. Вчера перед зеркалом они подражали усам его императорского величества кайзера, но за ночь забыли всю муштру и вернулись в первобытное состояние, точно так же как хозяин забыл о совершенствовании духа и вернулся в лоно своей прежней природной дикости. Лишь теперь я понял, насколько просторна маленькая Япония, если человек с такими дикими усами работает преподавателем и никто его не изгоняет. На ее просторах за людей сходят и Канэда-кун, и собака Канэда-куна. Хозяин тоже убежден, что ему не следует опасаться увольнения, пока Канэда-кун и его собака умудряются сходить за людей. В крайнем случае можно отправить в Сугамо к Стражу Небесной Справедливости письмо с призывом о помощи.
   Затем своими дремучими доисторическими глазами, с которыми я познакомил вас вчера, хозяин уставился в нишу. В нишу были вставлены две книжные полки. Нижняя полка располагалась на высоте одного метра, так что взгляд хозяина всегда останавливался на ней. Полка была затянута узорчатой бумагой, которая прорвалась во многих местах, и через дыры можно было рассмотреть ее внутренности. Внутренности, как известно, бывают разные. Одни бывают печатные, другие рукописные. Одни в обложках, другие без обложек. При виде этих внутренностей хозяину непреодолимо захотелось читать. Может показаться странным, что хозяин, которого только что обуревал великий гнев, хозяин, который только что жаждал изловить жену рикши и стукнуть ее головой о ближайшую сосну, — этот самый хозяин вдруг захотел читать макулатуру, сваленную на книжной полке. Но у веселых психопатов такие перемены настроения - норма. Они как ребенок, которому достаточно показать сладкий пончик, чтобы он перестал плакать и засмеялся.
   Действительно, хозяин радуется, печалится больше, чем обыкновенные люди, но ни одно из этих состояний не сохраняется надолго. Выражаясь мягко, характер у него переменчивый, легко поддающийся различным влияниям, говоря попросту, хозяин всё ещё вздорный, упрямый и оголтелый мальчишка. А поскольку он вздорный мальчишка, нет ничего удивительного в том, что он вдруг забыл про свои воинственные намерения и стал читать названия книжек на полке. Сначала взгляд его упал на перевернутый томик Ито Хакубуна. В верхней части томика было написано: «28 сентября, 11 год Мэйдзи». Видимо, уже в те времена губернатор Кореи плелся на поводке императорских указов. Интересно, чем тогда занимался этот дяденька? Разобрать было трудно, но я все же умудрился прочесть: «Министр финансов». Гм, большой, однако, был человек, и остается министром финансов, хотя лежит вот вниз головой. Левее — еще один министр финансов лежал точно уже на боку. Понятно. Этот вниз головой долго не выдержал. Из-под него свисает бумага, на которой оттиснуты только две буквы: «Ты». Дальше не видно, однако хотелось бы прочесть. В следующей строке виднеется слово «быстрее». И тут тоже хотелось бы прочесть дальше, но - невозможно.

3.
   Будь мой хозяин сыскным агентом, я бы еще попробовал вытащить эти бумаги, не спросив разрешения. Как известно, сыщики не имеют высшего образования и способны пойти на все ради выявления фактов. Тут уж ничего не поделаешь. Хорошо бы, конечно, предложить им вести себя поскромнее. Полагаю, этого можно добиться, если не давать им никаких фактов до тех пор, пока они решительно не станут скромнее. Они объявляют преступниками честных граждан, опутав их сетью порой тупых, как пробка, законов. Это уже самое настоящее сумасшествие — превращать в преступника собственного нанимателя. Я взглянул на среднюю часть полки. Там совершала сальто-мортале книга о провинции Ойта. Ну, если Ито Хакубун стоит вниз головой, то почему бы провинции Ойта не крутануть сальто-мортале? Дойдя до этого места, хозяин поднял сжатые кулаки - он готовился зевнуть. Зевок его походил на далекий вой кита. Покончив с зевотой, хозяин переоделся и побрел в ванную. Хозяйка же набросилась на постель, как на врага, быстро свернула ее и принялась за уборку. Умывание хозяина, как и уборка, носило символический характер. Я уже рассказывал, как он полощет горло. Вот и теперь он загоготал: га-га-гэ-гэ… Затем он причесался, перекинул через плечо мохнатое полотенце и соизволил наконец выйти в столовую, где величественно опустился на свое место возле хибати.
   Прочитав последнюю фразу, читатель, возможно, сразу представит себе изысканную хибати, сделанную из драгоценного дерева, а рядом — элегантную куртизанку, — так всегда показывают в театре, но ничего подобного у Кусями-сэнсэя не было. Наша хибати была такая обшарпанная, что неспециалисту было бы трудно определить, из чего она сделана. Достоинство хибати состоит в том, что она блестит от ежедневного протирания. Наша же хибати никогда не протиралась, и неизвестно было, то ли ее изготовили из вишни, то ли из криптомерии, а может быть, даже из павлонии - вид у нее был необычайно мрачный. Вы спросите: где же хозяин умудрился купить ее? Он ее не покупал. Вы спросите: значит, ему ее подарили? Тоже нет. Тогда вы спросите: что же, хозяин украл ее? А кто знает? Давным-давно хозяина однажды попросили до приезда наследников посторожить дом какого-то умершего родственника. Переезжая затем к себе домой, хозяин нечаянно прихватил и эту хибати — он просто привык к ней. Поступок предосудительный, но я думаю, такие случаи на свете не редкость. Про банкиров, например, говорят, что они так часто имеют дело с чужими деньгами, что в конце концов перестают смотреть на них, как на чужие, и считают своими. Чиновники — слуги народа. Они получили власть для отправления законов. Но, пользуясь этой властью постоянно, они привыкают к ней и начинают думать, что власть принадлежит им по праву рождения, что народ к ней никакого отношения не имеет. Одним словом, пока мир полон таких вот людей, не следует из-за истории с хибати считать хозяина вором. А если считать вором хозяина, то надо считать ворами всех людей без исключения.
Когда хозяин расположился за столом возле хибати, трое его дочерей уже уписывали завтрак — умытая половой тряпкой малышка, школьница Тонко и любительница парфюмерии Сунко. Хозяин придирчиво оглядел их. Физиономия Тонко похожа на гарду рапиры из заморской стали. Сунко лицом в какой-то мере напоминает старшую сестру, хотя в общем больше похожа на круглый лакированный поднос, какие делают на Рюкю. И лишь у малышки физиономия продолговатая. Продолговатых лиц на свете много, так что в этом не было бы ничего особенного, если бы не одно обстоятельство, а именно: лицо этой девочки было продолговатым не в вертикальном, а в горизонтальном направлении. Хозяин иногда думает: «Мода, конечно, вещь изменчивая, но не может быть, чтобы когда-нибудь вошли в моду горизонтально продолговатые физиономии.
   Однако делать нечего, пусть растет какая есть». А растет она быстро, как бамбук в храме йогов. Каждый раз, замечая, как быстро она растет, хозяин оглядывается, словно кто-то гонится за ним, и обливается холодным потом. Как ни далек хозяин от всего земного, он все-таки знает, что все трое его детей — особи женского пола. А раз так, то рано или поздно их придется выдавать замуж. Но, зная это, он знает также и то, что никакими способностями выдавать замуж дочерей он не обладает. Он вообще не имеет ни малейшего представления о том, что будет делать со своими детьми. Но в таком случае зачем он производил их на свет? На то он и человек. Полагаю, это самое лучшее определение человеку.
   "Человек — это существо, которое мучает себя, создавая совершенно бесполезные для себя предметы".
   И все—таки дети - существа поразительные. Они и не подозревают, что их родитель не знает, как с ними быть, и в упоении поглощают завтрак. Больше всего хлопот доставляет малышка. В этом году ей исполнилось три года. Хозяйка ставит перед нею чашку и дает хаси, соответствующие ее возрасту. Но малышка всегда возражает. Она обязательно отбирает чашку и хаси у старшей сестры. Ей неудобно пользоваться большими предметами, но она довольна. Бесталанные люди всегда норовят занять посты, совершенно неподобающие им на этом свете. Их характер начинает проявляться уже в таком вот юном возрасте. Следует оставить всякую надежду на исправление таких людей, ибо зло коренится в них от рождения.
За столом малышка всех тиранит, с трудом управляясь с невероятно большой для нее посудой. Ей приходится это делать, ибо она желает пользоваться тем, чем пользоваться не умеет. Зажав хаси в кулак, она изо всех сил бьет ими в дно чашки. В чашке лежит рис, сверху она до краев наполнена супом. Чашка, до той поры кое-как удерживавшая равновесие, от толчка наклоняется на тридцать градусов. Суп весело льется на грудь малышки. Но не такова наша малышка, чтобы отчаиваться из-за таких пустяков. Она настоящий тиран. Она энергично поворачивает хаси вверх и одновременно приставляет к краю чашки свою маленькую пасть. Рис набивается ей в рот, отдельные рисинки приклеиваются к щекам и носу малышки. Некоторые зернышки, не рассчитавшие сил, не успевают зацепиться за щеки и падают на циновку. Любопытный способ принимать пищу.
   Мне бы хотелось сказать Канэда-куну и другим сильным мира сего: господа, вы все обращаетесь с людьми, как малышка с супной чашкой и хаси. Поэтому в ваши рты попадает очень немного, и если попадает, то исключительно по ошибке.        Старшая Тонко, у которой малышка отобрала чашку и хаси, мучается с доставшимся ей слишком маленьким прибором. Она накладывает полную чашку, но ей достаточно сделать три глотка, чтобы чашка снова опустела. Поэтому она то и дело запускает руку в кадушку с рисом. Тонко съела уже четыре чашки и собирается наполнить пятую. Она подняла крышку кадушки, взяла черпак и вдруг задумалась. Видимо, она колебалась: накладывать или хватит. Но вот она стала рыться в кадушке, стараясь выбрать неподгоревший рис. Затем она подняла черпак. До этого момента все было в порядке. Но когда она попыталась перевалить ком риса к себе в чашку, он выскочил из черпака и упал на пол. Тонко не растерялась. Она бросилась подбирать рассыпавшийся рис. Зачем? Гм… Она высыпала рис обратно в кадушку.
   Сунко между тем спокойно грызла соленую репу. Вдруг она выхватила из дымящегося супа плававший в нем батат и целиком запихнула его к себе в рот.  А когда во рту у вас оказывается горячий батат, только что выловленный из супа, что вы делаете? Даже у взрослых получаются ожоги. Сунко завопила и выплюнула батат на стол. Батат развалился на кусочки. Малышка бросилась подбирать их — она очень любит бататы…
   Хозяин за все время не сказал ни слова. Он самозабвенно поглощал свой рис, запивая его супом. Вот он уже запустил в рот зубочистку. Видимо, он решил предоставить дочерям полнейшую свободу. Даже если все трое когда-нибудь заведут себе любовников и удерут из родительского дома, он будет спокойно поглощать свой суп. Безынициативный человек. А впрочем, что такое инициативные люди? Обмануть ближнего, перебежать дорогу приятелю, шантажировать, обвинять невинных — вот, кажется, и все. Неправильно называть их инициативными людьми. Лучше сразу называть их мерзавцами.
   Я — кот японский, и я — патриот Японии. Когда я вижу подобных людей, мне хочется расцарапать их морду лица. С появлением каждого нового деятеля такого рода государство все стремительнее катится к неизбежной гибели. Ученики гимназии, а мы их уже знаем во всех деталях, — позор для школы. Подобные люди — позор для страны. Кажется, японцы-люди не так возмущены этим, как возмущаюсь я — просто кот, патриот Японии.
   В общем, должен сказать, что по сравнению с этими инициативными мерзавцами мой хозяин — человек высокого класса. Это определяется тем, что он не храбр и не нахален, что он не умен и не хитер.
   Так безынициативно (или толерантно, как вам угодно) закончив завтрак, хозяин надел костюм, взял рикшу и отправился в управление Нихондзуцуми. Когда он спрашивал у рикши, знает ли тот, где находится Нихондзуцуми, рикша ухмыльнулся. А хозяин в довершение всего еще иобъяснил рикше, что Нихондзуцуми находится как раз в районе публичных домов Иосивара.

4.
   Итак, хозяин уехал на рикше, а хозяйка принялась торопить детей: «Собирайтесь в школу, а то опоздаете!» Но дети не двигались с места. «Сегодня нет занятий», — заявили они. - «Вчера учитель объявил, что сегодня занятий не будет». Тогда хозяйка достала с полки календарь и принялась его листать. Действительно, сегодняшнее число выведено красной краской, значит — праздник. А хозяин, не зная об этом, написал директору гимназии записку, в которой сообщал, что не явится сегодня на занятия, и хозяйка уже отправила записку по почте. Хозяйка удивилась, подумала немного и, наказав детям не баловаться и принялась за шитье.
   Минут тридцать в доме царило спокойствие. Не произошло ничего достойного описания. Затем явился весьма странный гость. Это была гимназистка лет семнадцати в стоптанных туфлях и сиреневой юбке. Вся голова была у нее в мелких колечках. Она без спросу вошла в дом через черный ход. Барышню звали Юкиэ (очень красивое имя), и она была племянницей хозяина. Юкиэ иногда приходила к нам по воскресеньям и уходила, всегда вдребезги поссорившись с дядей. Лицо у нее было далеко не так красиво, как имя. Такие лица встречаются через каждые двадцать шагов. Юкиэ прошла в столовую, села рядом с теткой и сказала:
— Здравствуй, тетя.
— Что-то ты рано сегодня, — ответила хозяйка.
— Сегодня большой праздник, вот я и решила прийти пораньше. Вышла из дому в половине девятого.
— Что, у тебя какое-нибудь дело?
— Да нет, просто забежала на минутку.
— Что же на минутку? Сиди теперь… Дядя скоро вернется.
— А дяди нет? Он уже куда-нибудь отправился? Что это с ним случилось?
— Да, сегодня он поехал в необычное место… В полицию.
— Да зачем же?
— Говорят, вора поймали. Того, что к нам весной забрался.
— Значит, дядю вызвали опознать вора?
— Нет, хотят вернуть вещи. Вчера специально приходил полицейский и сказал, чтобы явились за вещами.
— Вот оно что! Обычно он в это время еще спит.
— Ужасный соня. Разбудишь его — начинает сердиться и ворчать. Вот сегодня утром. Просил разбудить в семь. Ладно, бужу. А он под одеялом и даже не отвечает. Я опять бужу. А он из-под одеяла… Не знаю даже, как и сказать. Такой человек!…
— И что это он все время хочет спать? Знаете, у него, наверное, неврастения.
— Что?
— Он то и дело сердится. Просто удивляюсь, как он еще служит в школе.
— Что ты! В школе он такой спокойный.
— Ну, значит, всё обстоит еще хуже. Он самодур.
— Почему?
— Самодур, вот и все.
— Да ведь он не просто злится. Вот если кто скажет «черное», он обязательно будет говорить «белое», а скажут «белое», он будет твердить «черное». Все не так, как у людей. Это упрямство.
— У него, наверное, макушка набекрень, вот он так себя и ведет. А вы, если хотите заставить его что-нибудь сделать, говорите как раз наоборот. Тогда он будет делать, как вам нужно. Вот недавно он покупал мне подарок, я нарочно говорила ему, что мне не нужен зонтик. А он: «Как это не нужен?» И купил.
Хозяйка захихикала:
— А ты молодец. Я тоже так попробую.
— Пробуйте поскорее, а то прогадаете.
— Приходил к нам недавно агент страховой компании и все уговаривал мужа застраховаться, — целый час толковал. А муж — ни в какую. Ты ведь знаешь, у нас нет никаких сбережений, трое детей… Обязательно нужно было застраховаться. У меня на душе стало бы спокойнее. Вдруг что-нибудь случится…
— Вот именно, обязательно! - Племянница, несмотря на свои семнадцать лет, весьма рассудительна.
— Очень интересно было слушать, как муж разговаривает с агентом. Упрям до невозможности. «Да, я признаю необходимость страхования. Но поскольку умирать я не собираюсь, необходимости страховаться у меня нет». Тогда агент отвечает: «Ну конечно, если не умирать, то необходимости в страховании нет. Но жизнь человека неуязвима только на первый взгляд. В действительности же она может прерваться в любую минуту». А дядя ему в ответ: «Я принял решение не умирать». Такую чушь порой несет…
— Принял решение или не принял, все равно помрешь. Я вот решила сдать экзамены, а провалилась.
— И страховой агент то же самое говорил: «Человек не волен в своей жизни и смерти».
— Агент прав.
— Конечно, прав. А вот до мужа это не доходит. Хвастается: «Клянусь, что не умру ни в коем случае».
— Странно как-то.
— Какое там «как-то». Очень даже странно. Он говорит, что лучше класть деньги в банку, чем вносить страховые взносы.
— У вас есть сбережения?
— Да откуда? Он совсем не думает, что будет, когда умрет. Ему все равно.
— Да, это плохо. Интересно, почему он такой? Таких нет даже среди его приятелей.
— И не может быть. Он уникум.
— Хорошо бы попросить Судзуки-сана, чтобы он усовестил дядю.
— Ну, знаешь, Судзуки-сан у нас доверием не пользуется.
— Все не как у людей! Тогда нужно попросить этого, как его… Ну, он такой всегда спокойный…
— Яги Докусэн-сан?
— Да, да, Яги-сан.
— Одно время муж очень восхищался этим Яги, но знаешь, вчера к нам заходил Мэйтэй и очень ругал его, так что теперь, я думаю, это бесполезно.
— Ничего страшного. Недавно он читал лекцию у нас в гимназии.
— Что, разве Яги-сан преподает в твоей гимназии?
— Нет, но его пригласили прочитать лекцию на собрании «Общества благородных девиц». У этого сэнсэя длиннющая физиономия да еще козлиная борода. Только поэтому все слушали не спускали с него глаз.
— О чем же он вам рассказывал?
В эту минуту в столовую с шумом ворвались дети.
— Юкиэ-сан здесь! Юкиэ-сан! — радостно завопили двое старших.
— Не шумите так, — сказала хозяйка, складывая шитье.
— Юкиэ-сан, а про что вы будете нам рассказывать? — осведомилась Тонко.
— Сказку про зайца и барсука? — спросила Сунко. Малышка тоже завопила: «Скаска! Скаска!» — и протиснулась вперед, расталкивая сестер. Это вовсе не означало, что она собиралась слушать. Нет, она собиралась рассказывать сама.
— Сейчас малышка опять заведет, — хихикнула Тонко.
— Ты потом, когда расскажет Юкиэ-сан, — попыталась воспротивиться хозяйка.
— Нет, я! Нет, я! — орала малышка.
— Хорошо, хорошо, рассказывай, — скромно уступила Юкиэ-сан.
— Мыска-мыска… сла туда…
— О, как интересно. А дальше?
— Я на поле лис косила…
— Как ты хорошо рассказываешь!
— Еси падесь с нами, будес месать…
— Не «падесь», а «пойдешь»… — попробовала поправить ее Тонко, но малышка мигом поставила ее на место: «Дула!» Впрочем, ее перебили, и продолжать она больше не могла. Маленький тиран внезапно сдался и замолчал.
— Яги-сан рассказал такую историю, — начала наконец Юкиэ-сан. — В древние времена на одном перекрестке стоял огромный каменный идол. На дорогах было бойкое движение, и идол страшно мешал лошадям и телегам. Тогда жители всей округи собрались и стали совещаться, как отодвинуть идола в сторону…  И вот когда они совещались, самый могучий в округе силач выступил вперед и сказал, что он это мигом сделает. Он засучил рукава и принялся за работу. Но идол даже не дрогнул. Когда силач изнемог, махнул рукой и ушел домой, жители опять принялись совещаться. Тогда взял слово самый умный в округе человек и сказал: «Поручите это дело мне». Он поставил перед идолом полную коробку сладостей и стал манить его к себе. Он думал, что идол сладкоежка и непременно поддастся обману, но идол по-прежнему не двинулся с места. Тогда он поставил перед идолом бутылку сакэ и рюмку. «Если хочешь выпить, — сказал он, — передвинься сюда». Но идол опять не двинулся. Потерпев неудачу, умный человек принес множество фальшивых денег и снова принялся соблазнять идола, но не помогло даже это. В конце концов умный человек оставил идола в покое. Тогда за дело взялся один большой мошенник. «Будьте спокойны, — заявил он, — я передвину его». Сначала он переоделся полицейским и даже приклеил себе усы. Он подошел к идолу и крикнул: «Эй, немедленно передвинься! С полицией шутки плохи!» Но разве в наше время кто-нибудь попадется на такую удочку?
— Да, конечно. Ну, а идол?
— И не подумал передвинуться. Упрямый, как дядя.
— Ну, нет. Дядя как раз боится полиции.
— Это с его-то физиономией? Да и вообще полиции нечего бояться. И идол тоже никакого внимания на мошенника не обратил. Тогда мошенник рассердился, сбросил полицейскую форму, выкинул фальшивые усы и переоделся богачом. Он скорчил такую же мину, какая обычно бывает у барона Ивасаки, такая высокомерная... И вот он, не говоря ни слова, только попыхивая огромной сигарой, принялся расхаживать возле идола. Но... Какое там одурманил! Идол ведь каменный! Мошеннику лучше бы отступиться, да он взял и переоделся великим князем. Дурак. Но и великому князю ничего не удалось сделать. Мошеннику пришлось признать, что одолеть идола он не в состоянии. В конце концов наняли рикш и всяких бродяг, чтобы они и днем и ночью шумели вокруг идола.
— Пришлось им, бедняжкам, потрудиться.
— А потом что было? — полюбопытствовала Тонко.
— Потом? Так ничего не получилось. В конце концов всем это стало надоедать. Только рикши и хулиганы продолжали с удовольствием шуметь - они получали поденно… - они и шумели возле идола дни и ночи напролет. А между тем в этой округе жил один дурень, с которым никто не считался. Его и звали так: Дурень Такэ. Вот этот дурень посмотрел, как они шумят, и говорит им: «Эх вы, бедолаги, сколько шумите, а одного идола передвинуть не можете». И все решили на всякий случай обратиться за помощью к нему. Такэ сразу согласился. Первым делом он приказал рикшам и хулиганам прекратить шум. Затем Дурень Такэ, засунув руки за пазуху, подошел к идолу и сказал: «Идол-сан! Все жители нашей округи просят тебя передвинуться. Передвинься, пожалуйста». Тогда идол и говорит: «Так вот в чем дело! Давно бы так сказали!» И передвинулся. А лектор после этого сказал: "С тех пор женственную манеру усвоили в наше время и многие брутальные мужчины. Часто тратится масса энергии и времени на околичности, потому что считается, что околичности характеризуют джентльмена. Но такие люди являются просто уродами, они пленники цивилизации. Не будем же говорить о них. Я только прошу прекрасных слушательниц запомнить рассказанную мною историю и стараться впредь поступать прямо и честно, как Дурень Такэ. Если вы все уподобитесь Дурню Такэ, вы, несомненно, сумеете избежать трети всех неприятностей, которые возникают. Чем больше у человека стремлений, тем он несчастнее. Именно поэтому большинство женщин несчастнее мужчин — у них чрезмерно много стремлений. Я же прошу вас стать Дурнями Такэ». Вот какую лекцию прочитал Яги-сан.
— И что же, ты, Юкиэ-сан, собираешься стать Дурнем Такэ?
— Что вы! Стать Дурнем Такэ… Подумать и то противно.
  Хозяйка и Юкиэ-сан пустились в обсуждение матримониальных проблем, и вдруг Тонко, которая очень внимательно слушала их, выпалила:
— Я тоже хочу замуж!
Юкиэ—сан была ошеломлена. Хозяйка же с улыбкой осведомилась:
— За кого ты хочешь выйти?
— Знаешь, мама… Говоря по правде, я хочу выйти за Храм Павших Воинов. Но мне очень не хотелось бы ходить через мост Суйдо, а тогда придется… Просто не знаю, как быть.
Хозяйка и Юкиэ-сан только рассмеялись. Тут к Тонко обратилась Сунко:
— Ты тоже влюблена в этот храм? Я тоже ужасно люблю его. Давай выйдем замуж за него вместе. Не хочешь? Вот жадина. Ну и пожалуйста. Я возьму рикшу и поеду туда одна.
— Мыска тозе поедет, — объявила младшая.
  Итак, малышка тоже решила выйти замуж за храм. Это было бы большим облегчением для хозяина, если бы вся троица вышла замуж за храм. Но странности человеческой природы этим не исчерпываются, я знаю одну девочку, которая влюбилась по-настоящему в Кота в сапогах и, конечно, желала выйти за него замуж. Но с возрастом это прошло, первая любовь редко длится всю жизнь.

5.
   В это время у парадного входа остановилась коляска, и послышался бодрый голос хозяина, он вернулся из управления Нихондзуцуми. Хозяин взял у рикши большой сверток и передал его служанке, а сам торжественно проследовал в столовую. Поздоровавшись с Юкиэ-сан, он поставил возле знаменитой хибати предмет, похожий на графин. Это был, конечно, не графин, но и не ваза для цветов. Не знаю, как назвать эту фаянсовую посудину.
— Какой странный графин, — заметила Юкиэ-сан, осматривая незнакомый предмет. — Вам дали его в полиции?
Хозяин сказал хвастливым тоном:
— Хорош, правда?
— Этот графин? Не думаю. Зачем вам эта масленка?
— У тебя просто нет вкуса.
— Так что это?
— Ваза для цветов.
— Какая же это ваза? Горлышко слишком узкое, а корпус слишком толстый…
— Ты, в смысле вкуса, не лучше своей тетки, — сказал хозяин, поднимая вазу и любуясь ею.
— Ну еще бы, откуда у меня вкус! Я ведь не сумела бы получить в полиции масленку, правда, тетя?
  Но тете было не до этого. Она поспешно разбирала возвращенные вещи.
— Просто удивительно! Какие теперь пошли аккуратные грабители! Все выстирано и вычищено, вы только поглядите!
— Кто тебе сказал, что в полиции дают масленки? Просто мне было скучно дожидаться там, я решил немного прогуляться и возле управления нашел эту штуку. Тебе, конечно, невдомек, что это антиквариат.
— Слишком антиквариат. А где вы гуляли, дядя?
— Где? Да по району Нихондзуцуми. И по Иосивара проходил. Место оживленное. А ты видела тамошние железные ворота?
— Разумеется, нет. Зачем это я пойду в Иосивара? Там живут представительницы подлой профессии. А вот как вы, уважаемый дядя, к тому же преподаватель, можете бродить по таким местам? Вы меня удивляете. Да, тетя?
— Да-да, так точно. Но здесь, кажется, не все вещи. Они вам по списку вернули?
— Не вернули только дикие бататы. Бездельники. Сказали явиться к девяти, а ждать заставили до одиннадцати. Вот почему японская полиция никуда не годится.
— Японская полиция - не годится? — презрительно сказала племянница. — А гулять по Иосивара годится? Если об этом узнают в гимназии, сразу уволят. Правда, тетя?
— Возможно, - нерешительно согласилась хозяйка. - Здесь нет подкладки от моего оби. А я смотрю, чего-то недостает.
— Подкладка… Вот у меня пропали драгоценные полдня, меня целых три часа заставили ждать! И я не возмущаюсь. Ну, тук, как хотелось бы.
  Хозяин переоделся в кимоно, сел, прислонившись к хибати, и принялся разглядывать масленку. Хозяйка стала убирать вещи в шкаф.
— Тетя, эта штука — антикварная ценность! Правда, она безобразна? Вы ее в Иосивара купили. Ай-яй-яй…
— Что «ай-яй-яй»? Ты не разбираешься в искусстве!
— За такой посудиной нечего ехать в Иосивара. Их везде полно.
— В том-то и дело, что такую вещь найти нелегко.
— Какой же вы, дядя, идол.
— И ты смеешь так говорить со старшими? Какой скверный язык стал у нынешних гимназисток!
— Дядя, вот вам не нравится страхование. А что нынче хуже — языкастые гимназистки или бесполезное страхование?
— Страхование необходимо, страхуются все, кто думает о будущем. А вот гимназистки нынче ни на что не годны.
— Подумаешь. Но сами-то вы не застраховались!
— Я собираюсь страховаться со следующего месяца.
— Не стоит, дядя. Лучше на эти деньги что-нибудь купить. Правда, тетя?
Тетя усмехнулась, а хозяин нахмурился.
— Ты так говоришь, потому что думаешь, будто можно жить сто или двести лет. Я обязательно застрахуюсь со следующего месяца.
— Ну ладно. Наверное и правда лучше страховаться, чем покупать мне зонтики. Вы мне тогда этот зонтик прямо навязали.
— Что, он тебе совсем не нужен? Верни его мне немедленно. Как раз Тонко просила зонтик. Он у тебя с собой?
— Это слишком, дядя, - пошла на попятную племянница. Сначала навязали мне подарок, а теперь - давай обратно.
— Да ты же говоришь, что он тебе не нужен.
— Он мне действительно не нужен, но это уже перебор.
— До чего глупа! Долбишь одно и то же.
— Это вы, дядя, одно и то же долбите.
— Ты же сама сказала, что он тебе не нужен.
— Сказала, но возвращать его я не хочу.
— Поразительно. Одно упрямство и тупость! В гимназии логику преподают?
— Ах, пожалуйста! Ну да,я необразованная. Можете говорить, что хотите. Но даже от чужих такого не услышишь - верни подарок! Поучитесь у Дурня Такэ!
— У кого поучиться?
— Я говорю, будьте хоть немного прямым и честным!
— Ты проваливаешься на экзаменах.
— Ну и что? Я вас не прошу платить за мое учение.
  Юкиэ замолчала, и слезы бурным потоком хлынули на ее сиреневую юбку. Хозяин смотрел то на юбку, то на лицо Юкиэ, раздумывая над психологическим источником ее слез. В это время в столовую заглянула О-Сан и, выставив свои красные руки, пафосно объявила:
— Гость пожаловал. Гимназист! — сказала О-Сан, искоса поглядывая на плачущую Юкиэ.
   Хозяин направился в гостиную. Я тихо последовал за ним — мне необходимо изучать людей и кропотливо собирать нужный материал. Изучать человека лучше всего в те моменты, когда он взволнован. В обычной обстановке люди все обыкновенные. Но когда человек волнуется, в нем под влиянием неких таинственных сил проявляются весьма странные, диковинные даже качества. Одним словом, возникают явления, поучительные для всех нас. Пока Юкиэ-сан разговаривала с хозяйкой, в ней нельзя было даже заподозрить столь необычные свойства. Но едва вернулся хозяин и поставил свою масленку возле хибати, она внезапно — словно дохлого дракона ошпарили из кипящего котла — проявила неведомые свойства своего характера. Впрочем, это обычно для женщин, но все эти видят. Мне удалось быть свидетелем этого представления только потому, что на свете живет вот такой чудак, с макушкой набекрень, мой хозяин, который и меня иногда гладит против шерсти. Я не сомневаюсь, что люди чувствуют себя как на сцене всюду, где появляется мой хозяин. И только благодаря хозяину у меня есть возможность приобрести полезный опыт в отношении людей, хотя век кошки и короток. Интересно все-таки, кто наш гость?
   А гость был гимназистом лет семнадцати, чуть старше Юкиэ-сан. У него была огромная синяя голова, остриженная под машинку, и картофелеобразный нос, а так ничего достопримечательного, если не считать громадного черепа. Череп, даже голый, был необычайно велик, а если бы на нем росли такие волосы, как у хозяина, он бы несомненно привлекал к себе всеобщее внимание. Хозяин считает, что такие головы не приспособлены к восприятию наук. Возможно, так оно и есть, но на первый взгляд подобная голова, похожая на голову Наполеона, производит ошеломляющее впечатление.
   Как и все другие гимназисты, наш гость был одет в кимоно с короткими рукавами. Белья под кимоно не было. Это очень изящно — надевать кимоно прямо на голое тело и ходить босиком, но этот юнец имел весьма вульгарный облик. Может быть, виной были босые ноги: на циновках отчетливо выделялись три грязных следа. Нет ничего удивительного в том, что смущенный человек сидит тихо, но всё же этому смущенному виду совершенно не соответствовала громадная нахальная голова. Нахалу, который гордится тем, что не здоровается с преподавателем, тяжело, конечно, высидеть в позе нормального человека хотя бы полчаса. Но со стороны он выглядит очень смешно, особенно когда делает вид, будто от рождения являет собой образец благопристойности. Любопытно, как это они, такие наглые и развязные на гимнастических площадках и в классах, способны сдерживать себя при других обстоятельствах?

6.
   Эта мысль возбуждала во мне насмешливую жалость к нашему гостю. И как бы ни был глуп и бестолков хозяин, он начинает казаться мне человеком значительным, когда сталкивается лицом к лицу с таким учеником. Вероятно, и хозяин сознает это. Есть поговорка, что пылинки, скопившись, образуют гору. Ученики, собравшись вместе, представляют собой орду. Они способны на остракизм и даже на стачку. Но это нечто вроде храбрости пьяного труса. Дикие выходки орды учеников можно рассматривать как результат временного безумия, наступившего вследствие опьянения сознанием своего численного превосходства. В противном случае разве посмел бы такой вот типчик, который сидит сейчас, забившись в угол, публично презирать своего преподавателя? Хозяин пододвинул к гостю дзабутон и предложил сесть на него. Но господин Тыквоголовый не двинулся с места. Было странно видеть за безучастным ко всему дзабутоном безмолвную громадную голову. Дзабутон предназначен для сидения. Хозяйка купила его не для того, чтобы им любовались. Сидеть на циновке рядом с дзабутоном — это прямое оскорбление дзабутона, а следовательно, и его хозяина.
   Господин Тыквоголовый вовсе не питал к дзабутону никаких враждебных чувств - возможно он с младенческих лет ни разу не сидел по-человечески. Ноги его уже сильно ныли от претерпеваемых мук, но он упорно отказывался от дзабутона, несмотря на то, что дзабутон оказывался из-за этого в дурацком положении, раз был предложен самим хозяином. Ах, этот стеснительный господин Тыквоголовый! Лучше бы он стеснялся тогда, когда их собирается целое стадо. Пусть бы стеснялся в гимназии. Пусть бы стеснялся в пансионе. Нет, он стесняется там, где это совсем не нужно. Скверный Тыквоголовый бонза…
   Фусума тихо раздвинулись, и Юкиэ-сан почтительно подала бонзе чашку чая. Во всякое другое время бонза не упустил бы случая сказать по этому поводу какую-нибудь гадость, но сейчас при виде цветущей девицы, которая церемонно, по всем правилам школы Огасавара, протянула ему чашку, он растерялся окончательно. Юкиэ-сан хихикнула и неслышно удалилась. Очевидно, при одинаковом возрасте женщины более развиты, нежели мужчины. Её хихиканье было особенно выразительно после только что пролитых горючих слез.
   Обе стороны некоторое время сидели молча. Наконец хозяин решил, что это уже похоже на самосозерцание с целью совершенствования духа, и раскрыл рот:
— Как бишь тебя?
— Фуруи.
— Фуруи? Ага. Фуруи. А дальше?
— Фуруи Буэмон.
— Фуруи Буэмон… Да, имя довольно длинное. Несовременное имя. Ты в четвертом?
— Нет.
— В третьем классе?
— Нет. Во втором.
— Во втором «А»?
— Нет, в «Б».
— В «Б»? Значит, ты в моей группе, — удивленно сказал хозяин.
  Эта гигантская голова с первых же дней своего появления в гимназии поразила воображение хозяина, иногда он даже видел ее во сне, но сейчас хозяин был не в состоянии установить связь между сей примечательной головой, старинным именем,  и группой «Б» второго класса. Постигнув наконец, что это за чудовищная голова,  он мысленно рукоплескал себе. Однако для чего этот Тыквоголовый, да еще со своим старинным именем, к тому же, ученик его класса, вдруг явился к нему. Мяч вроде сюда не залетал. Не было случая, чтобы ученики наносили визиты самому непопулярному учителю хотя бы по случаю Нового года. Фуруи Буэмон был поистине редким гостем. Хозяин не знал, как себя повести. Впрочем, если судить по виду Фуруи Буэмона, то ему и самому было неясно, зачем он здесь. Наконец, отчаявшись, хозяин спросил официальным тоном:
— Ты в гости?
— Нет.
— По делу?
— Да.
— По школьному вопросу?
— Да.
— Так. Говори.
  Но Буэмон-кун молчал. Вообще-то Буэмон-кун был весьма болтлив, хотя и учился во втором классе. Его мозг, не в пример голове, был всё ещё недоразвит, и по болтливости этот ученик занимал в группе «Б» заслуженное первое место. Именно он требовал перевода на японский язык слова «Колумб». Да, видимо, сейчас у него была какая-то серьезная причина, и причина эта заключалась не только в стеснении.
— Неловко говорить? - хозяин попробовал изменить тон и сказал ласково: — Ладно, не стесняясь. Нас никто не слышит, а я никому ничего не скажу.
— Ну, тогда расскажу, — вздохнул Тыквоголовый после долгих колебаний и, подняв голову, тупо уставился на хозяина, глаза у него были совершенно треугольные. Хозяин надул щеки и пустил в сторону протуберанц из дыма «Асахи».
— Так что же тебя затрудняет?
— Я не хотел этого делать, но Хакамада пристал: одолжи, одолжи…
— Хакамада Хэйскэ?
— Да.
— Так что, ты одолжил этому Хакамада деньги в уплату за пансион?
— Нет, я одолжил ему не деньги.
— А что же?
— Свое имя.
— А для чего Хакамада понадобилось твое имя?
— Он отправил любовное письмо.
— Что отправил?
— Я ему говорю, чем одалживать свое имя, я лучше опущу письмо в почтовый ящик…
— Ничего не понимаю.
— Было отправлено любовное письмо.
— Кому?
— Да я же говорю, что неловко рассказывать.
— Ну ладно, значит, ты отправил какой-то женщине любовное письмо.
— Нет, не я.
— Хакамада?
— И не Хакамада.
— Так кто же?
— Этого я не знаю.
— Что же, никто ничего не отправлял?
— Там мое имя.
— Что значит «там мое имя»? О чем ты говоришь? Кому адресовано письмо?
— Барышне Канэда.
Хозяин чуть не свалился на пол.
— Это дочь коммерсанта Канэда?
— Да. Видите ли, эта девица слишком нос задирает, вот ей и отправили любовное письмо… Хакамада сказал, что без подписи нельзя. Лучше, говорит, пусть подпишет Фуруи Буэмон. Вот так я и...
— Ты знаешь эту девушку?
— Даже не видел ни разу.
— Какая наглость! Зачем же вы это сделали?
— Все говорили, что она хвастает много, вот и решили подшутить.
— Значит, отправили письмо за твоей подписью?
— Письмо написал Хакамада, я только одолжил имя, а Эндо ночью отправил.
— Значит, вы втроем сговорились?
— Да, но потом я испугался. Вдруг меня исключат из гимназии?
— Что же, так прямо и подписали — «ученик второго класса гимназии „Буммэй“ Фуруи Буэмон»?
— Нет, про гимназию не писали.
— Хорошо хоть это. А то бы речь шла о чести гимназии «Буммэй».
— Как вы думаете, меня исключат?
— Как тебе сказать…
— Сэнсэй, у меня очень строгий отец. Да еще у меня мачеха. Если меня исключат, мне не жить. Нельзя ли постараться, чтобы меня не исключили?

 7.
   Буэмон говорил слезливым голосом. Давно уже за фусума фыркают хозяйка и Юкиэ-сан, а хозяин все тянет с важным видом: «Не знаю… Вот уж не знаю, как с тобой быть…» Страшно интересно. Возможно, вы спросите: почему? Вопрос резонный. Величайшая цель жизни человека и животного, — это познание самого себя. Если бы люди оказались способными познать самих себя, они были бы достойны даже большего уважения, чем кот. И тогда я немедленно прекратил бы писать всю эту ерунду про своего хозяина. Но человек никогда не познает свое «Я», как никогда не увидит собственных ушей. Вот почему за разъяснениями по поводу своего «Я» люди обращаются к обычным презираемым котам. Конечно, человек делает вид, что ему все известно, и просто чего-то не хватает. Он расхаживает по земле с величественным видом, называя себя венцом... эээ... творения. Меня же разбирает смех, когда я гляжу на него. Вот он и таскается по свету, сгибаясь под тяжестью этого самого венца творения, и спрашивает у всех встречных, где его уши. И не думайте, что он когда-нибудь откажется от этого венца. Будет таскать его до самой смерти, но простому коту хотя бы, как ближайшему ближнему своему, ни за что не отдаст. Впрочем, при всем этом он может считаться даже симпатичным, если только довольствуется тем, что он дурак.
   Рассказывая о Буэмон-куне, о хозяине, хозяйке и о Юкиэ-сан, я не раз сказал «страшно интересно» не потому, что получилось такое совпадение, и не потому, что это совпадение касается столь пикантного предмета. Нет, меня заинтересовала реакция всех этих людей на описываемые события. Начнем с хозяина. Он относится к происшествию довольно прохладно. Его не особенно волнует строгость папаши Буэмон-куна и отношения между Буэмон-куном и его мачехой. Да он и не должен волноваться. Ведь между исключением Буэмон-куна и увольнением хозяина громадная разница. Вот если бы исключили всех учеников из всех гимназий, тогда другое дело. Тогда преподавателю не на что было бы жить.
   Но изменения в судьбе одного только Буэмон-куна, как бы велики они ни были, на судьбе хозяина не отразятся. А раз так, то с какой стати хозяин будет волноваться из-за Буэмон-куна? Хмуриться, сморкаться, вздыхать по поводу неприятностей постороннего человека совсем не в характере хозяина. Никто не поверит, что человек - добросердечное существо. Только в качестве налога за свое появление на свет он иногда ради приличия пускает слезу и строит сочувственную мину. Это сплошной обман.
   Хотя, по правде говоря, для того, чтобы корчить сочувственные мины, требуется определенное искусство. Тех, кто обладает искусством такого обмана в наибольшей степени, называют «совестью человечества» - их в обществах очень ценят. Поэтому самые подозрительные люди — это те, кого ценят другие. Присмотритесь к этому типу, и вы сами все поймете. В этом смысле хозяин относится к неискусным. Поэтому его и не ценят. И он, естественно, не прячет свое равнодушие, и даже выставляет его напоказ. Равнодушие — природное качество человека, и тот, кто не прячет свое равнодушие, единственно честный человек. Не следует переоценивать людей и ожидать от хозяина в данном случае сочувствия к Буэмон-куну. Ожидать в этом взбаламученном мире от честности большего, чем равнодушие, все равно что ждать, когда верные рыцари старинных фантастических романов вдруг начнут гарцевать на улицах под вашими окнами на ВМW.
   Теперь о женщинах, что сейчас хихикают в столовой. Их привлекает главным образом смехотворность всей этой истории. Попробуем разобраться в этом, и мы увидим, что их очень веселит скверное положение, в которое попал Буэмон-кун. Спросите этих женщин: «Почему у вас вызывает смех человек в скверном положении?» И они вам ответят, что вы дурак. Или скажут, что вы задали этот вопрос с целью оскорбить их женское достоинство, и пожалуются на вас в правление партии феминисток.
   Возможно, они и в самом деле будут считать себя оскорбленными. Но правда и то, что все рады посмеяться над человеком, попавшим в беду. Нечего ожидать, что женщина предупредит вас: «Сейчас я буду оскорблять свое женское достоинство, а вы помалкивайте и не задавайте дурацких вопросов». Это все равно как если бы вор заявил: «Я сейчас буду вас убивать и грабить, но только не смейте говорить мне, что это безнравственно». Женщины умны. Их рассуждения не лишены логики. Так что если тебе пришлось родиться человеком, будь любезен оставаться спокойным, когда тебя будут топтать ногами, пинать и всячески поносить. Более того, оплевав и обгадив тебя, над тобой еще долго будут посмеиваться. А если ты не способен оставаться спокойным в таком положении, держись подальше от существ, почему-то именуемых умными женщинами.
   Возможно, Буэмон-кун, совершивший без всякой задней мысли непристойный поступок и теперь совершенно подавленный, скажет, что нехорошо смеяться, когда ему так плохо. Но такие слова исторгнет у него лишь юношеская наивность. Тот, кто не терпит, чтобы его оскорбляли, именуется человеком, лишенным выдержки. Если он не желает, чтобы его оскорбляли, пусть ведет себя скромно.
   Буэмон-кун — воплощение беспокойства. Его гигантская голова готова взорваться, а мозг совсем уже готов на вынос от переполняющего ее беспокойства, именно как голова Наполеона разрывалась в своё время от тщеславия. Его картофелеобразный нос подергивается — беспокойство овладело всеми лицевыми мускулами. Это бессознательный рефлекс: словно заглотнув чудовищную конфету, он третий день чувствует в животе какой-то ком, от которого никак не может избавиться. Охваченный отчаянием, он уцепился за мысль, что его может выручить преподаватель, облеченный властью классного наставника. Вот почему он принес в наш дом с повинной свою гигантскую голову. Он уже забыл, что в гимназии постоянно изводил этого преподавателя и подстрекал других. Он, кажется, уверен, что наставник, невзирая ни на что, обязан принять в нем участие.
   Должен сказать, что мыслит он весьма примитивно. Хозяин стал его наставником по приказу директора. Это такая же должность, как котелок дяди Мэйтэя. Одно название, и больше ничего, а с одним названием далеко не уедешь. Буэмон-кун не только самонадеян, но еще и переоценивает натуру человеческую, полагая, что посторонние обязаны ему помогать. Можно не сомневаться, что в доме своего наставника Буэмон-кун познавал великую истину о человеке. Теперь постепенно он сам начнёт превращаться в человека.
   Он будет смеяться, когда другие попадут в беду, но останется равнодушным к переживаниям посторонних. Мир переполняется буэмон-кунами. Мир переполняется такими, как Канэда-сан и его супруга. От всей души желаю Буэмон-куну как можно скорее познать себя и стать настоящим человеком. Иначе, как бы он ни раскаивался, как бы ни алкал вернуться на стезю добродетели, ему не добиться таких успехов, каких добился господин Канэда - общество еще и отринет его. А это уже посерьезнее, чем исключение из гимназии.
   Вдруг фусума раздвинулись, и в комнату заглянула половина чьей-то физиономии.
— Сэнсэй.
  Хозяин твердил нудным тоном одно и то же: «Не знаю, как быть…» Его окликнули, он обернулся, взглянул на половину физиономии, торчавшую из-за фусума. Оказалось, что это был Кангэцу-кун собственной персоной. Хозяин сказал:
— Входи же.
— У вас, кажется, гость, — заметил Кангэцу-кун.
— Ничего, заходи.
— Я, собственно, пришел за вами… Вы ведь давно уже не выходили на прогулку.
— На какую там еще прогулку? Да входи же ты.
— Я думаю сходить в Уэно - послушать рев тигров.
— Рёв тигров! Иди же сюда.
  Кангэцу—кун решил, что переговоры на расстоянии бесполезны, и, сняв ботинки, вошел в комнату. Как обычно, на нем были брюки с многочисленными заплатами сзади. Не следует, однако, думать, что его брюки рвутся, потому что им уже пора рваться или из-за тяжести зада. Сам Кангэцу-кун объясняет это частыми упражнениями в езде на велосипеде. Кангэцу-кун отвесил поклон Буэмон-куну, пока ещё не подозревая, что видит перед собой коварного соперника, претендента на место жениха и любимого ученика одновременно, и спокойно уселся ближе к веранде.
— На кой тебе рев тигров? Когда ты хочешь ехать?
— Днем неинтересно. В Уэно мы поедем ближе к полуночи, после того как побываем во всех других местах. Деревья в зоопарке, — объяснил Кангэцу, — кажутся в это время джунглями, так жутко.
— Да, вероятно, так интереснее, чем днем.
— Мы пойдем в самую чащу, куда люди и днем не забираются, ощутим себя заблудившимися в джунглях и забудем хотя бы на время про столицу.
— А зачем все это ощущать, забывать?
— А как только это ощутишь, тут же заревут тигры!
— Так уж и заревут.
— Да, заревут. Их рев днём слышен даже в университете. А представляете, как это будет в ночи, когда вы чувствуете на себе дыхание призраков, когда в нос ударяет запах тими…
— Что это значит — когда в нос ударяет запах тими?
— Кажется, так говорят, когда бывает страшно.
— Не слыхал. А дальше?
— В этот момент и заревут тигры, да так, что со столетних деревьев посыплются листья. Ужасно страшно.
— Согласен, это ужасно.
— Думаю, будет очень интересно. Если не слышал рев тигров ночью, значит не имеешь о нем ни малейшего представления.
— Право, не знаю… — Хозяин был равнодушен к приключениям, как был равнодушен к мольбам Буэмон-куна.
  Услыхав это «право, не знаю…», Буэмон-кун, который до того с завистью слушал рассказ о тиграх, встрепенулся и вспомнил о своем плачевном положении. Он спросил:
— Сэнсэй, как же мне быть?
Кангэцу—кун с недоумением воззрился на его гигантскую голову, а я, имея на то особую причину, покинул гостиную, а затем отправился в столовую.
Хозяйка, то и дело фыркая, наполняла чаем и ставила на поднос дешевые чашки для гостей.
— Юкиэ, будь добра, отнеси это в гостиную.
— Я не хочу.
— Почему? — изумленно спросила хозяйка и даже улыбаться перестала.
— Не хочу, и все. — Юкиэ изобразила на лице независимость и опустила взгляд на лежавший рядом номер «Иомиури-симбун».
— Там только Кангэцу-сан. Иди же!
— Не хочу! — твердила Юкиэ, не отрывая взгляда от газеты. Конечно, она не способна сейчас прочесть ни строчки, но попробуйте скажите ей об этом, и она наверняка пустит слезу.
— Нечего тут стесняться, — сказала хозяйка, засмеялась и поставила поднос на газету.
— Ах, что вы делаете! — воскликнула Юкиэ и потянула газету к себе. Чай расплескался на газету и на циновки.
— Ну вот, что ты наделала!
— Ах, что я наделала! — воскликнула Юкиэ и помчалась на кухню, за половой тряпкой. Эта сцена немного развлекла меня, и я вернулся в гостиную.
Кангэцу—кун, не подозревавший о смятении Юкиэ, вел светский разговор:
— О сэнсэй, у вас на сёдзи новая бумага? Кто клеил?
— Женщины. Что, хорошо?
— Да, очень хорошо. Это, наверное, та барышня, что иногда к вам приходит?
— Да, она помогала. И хвасталась, что раз она так хорошо оклеивает сёдзи, значит может уже выходить замуж.
— Скажите пожалуйста! — сказал Кангэцу-кун и уставился на сёдзи. — Вот с этой стороны совсем гладко, а вон там немного морщит.
— Оттуда начинали.
— Ах, вот в чем дело! Опыта, значит, было мало… Так-так. Эта поверхность образует трансцендентальные кривые и не может быть выражена в простых функциях.
— Да, конечно, — поддакнул хозяин. Между тем Буэмон-кун окончательно отчаялся добиться чего-нибудь от учителя. Он внезапно опустил свой исполинский череп на циновку и молчаливо выразил свое желание откланяться. Хозяин сказал:
— Что, уходишь?
  Уныло волоча ноги, обутые в гэта, Буэмон поплелся за ворота. Бедняга, если он ни в ком не найдет сочувствия, наверняка напишет предсмертные стихи и бросится в водопад Кэгон. И все потому, что барышня Канэда задирает нос и модничает. Пусть Буэмон-кун после смерти станет привидением и придушит ее. Если такая вертихвостка исчезнет с лица земли, мужчинам не будет никакого урона, а Кангэцу-кун женится на более достойной девушке.
— Сэнсэй, это ваш ученик?
— Угу…
— Такая громадная голова. Он очень способный?
— Не очень, если принять во внимание величину черепа. Задает нелепые вопросы.
— Наверное, это из-за величины головы. А что вы ему ответили, сэнсэй?
— Да так, перевел кое-как.
— Но все же перевели!
— Надо переводить все, что спрашивают, иначе ученики перестанут доверять.
— Сэнсэй, вы стали дипломатом. А, сегодня-то он шелковый. Дурак, конечно.
— Да мне тоже жалко его. Глупость. Отправил любовное письмо дочери Канэда.
— Эта огромная голова? Ха-ха. Ну и храбрецы эти нынешние гимназисты!
— Тебе это, наверное, неприятно…
— Что вы, почему же неприятно? Наоборот. Пусть посылают сколько угодно писем.
— Это была, собственно, шутка. Девица модничает, задирает нос, вот они втроем и решили подшутить…
— Втроем написали барышне Канэда одно письмо? Это уже дикость. Извращение какое-то. Все равно что есть втроем один бифштекс.
— Здесь было разделение труда. Один написал текст. Другой письмо отправил. Третий подписался. Вот этот тип, что был здесь, подписал письмо своим именем. Он, конечно, самый большой дурак из всех троих. Как бы здесь чего не вышло…
— А что тут может выйти? Ведь девица-то Канэда!
— Но ведь у тебя, кажется, какие-то намерения…
— При чем здесь мои намерения?
— Ладно, оставим это. Ну так вот, он вдруг почувствовал угрызения совести и в растрепанных чувствах явился ко мне просить совета.
— Вы подбодрили его?
— Больше всего он боится, что его исключат из гимназии. За безнравственность.
— При чем здесь безнравственность? Ничего в этом нет безнравственного. Я уверен, что девица всем показывает это письмо и считает для себя за честь…
— Ну, это уж слишком.
— Как бы то ни было, мне его жаль. Даже если его поступок плох, все равно нельзя позволять ему так мучиться, это может его убить. Голова у него громадная, но лицо всё же неплохое. И очень мило дергается нос.
— Ты, как Мэйтэй, говоришь легкомысленные вещи.
— Таковы современные нравы. А вы, сэнсэй, придерживаетесь старых взглядов и подходите ко всему слишком строго.
— Да ведь это глупо — посылать любовное письмо совершенно незнакомому человеку! Где здесь здравый смысл?
— В шутках не бывает здравого смысла. Помогите ему! Исключить этого глупца будет несправедливо, если сначала не исключить других типов, которые много хуже его. Так как насчет рева тигров?
— Тигры?
— Да. Мы едем слушать тигров? На днях я собираюсь в провинцию и долго не смогу принимать участие в ваших прогулках.
— Значит, едешь на родину? Что, по делам?
— Да, у меня есть одно незначительное дело. Ну, поедем к тиграм? Сегодня я угощу вас ужином. Потом моцион, а потом едем в Уэно.
  Хозяин в конце концов позволил себя уговорить. Когда они ушли, хозяйка и Юкиэ-сан громко расхохотались: гэра-гэра, кэра-кэра, кара-кара…

XI. В чулане скребут мыши, а на душе - кошки

1.
   Мэйтэй—кун и Докусэн-кун сидят возле токонома и заняты игрой в го. Мэйтэй настойчиво напоминает:
— Так просто играть я не стану. Проигравший выставляет угощение.
Докусэн—кун, вздергивая свою козлиную бородку, жалко блеет:
— Это опошляет игру. Играть неинтересно, голова занята одной мыслью: проиграю или выиграю? Это уже азарт. Нужно забыть об исходе игры, нужно играть так же свободно, как плывут по небу легкие облака, — только так можно ощутить вкус игры.
— Опять тебя понесло. Одно мучение играть с отшельником. Ты тип из «Книги об отшельниках».
— Игра на бесструнном инструменте.
— Разговор по беспроволочному телеграфу.
— Начнем.
— Твои белые?
— Все равно.
— Сразу видно, ты отшельник. Итак, твои белые, мои, следовательно, черные, ходи.
— По правилам начинают черные.
— Ну, в таком случае начнем скромненько таким дебютом.
— Такого дебюта нет.
— Нет, так будет. Это мое изобретение.
  Мир мой узок. И то, что называют игрой в го, я увидел впервые совсем недавно. Это небольшая квадратная доска, и на ней разложены как попало черные и белые камешки. Партнеры сидят над доской, шумят и потеют. Деревянный квадрат имеет площадь в квадратный фут и возвышается над циновками как раз настолько, чтобы кот имел возможность смахнуть с него лапой или хвостом все эти камешки. Его можно сложить — тогда он становится похожим на хижину. Можно развернуть — он снова становится ровным, как поле. Легче сидеть и бесстрастно глядеть на эту доску, чем потеть над нею, отпуская неуместные шуточки. Пока на доске всего тридцать или сорок камешков, в глазах еще не пестрит. Но в решающий момент игры при взгляде на доску становится не по себе. Белые и черные камешки стоят так близко друг к другу, что, кажется, вот-вот посыплются с доски. И они не могут попросить соседей подвинуться, не могут потребовать, чтобы на них не напирали. Они могут только неподвижно стоять на месте, покорившись неизбежному року.
   Игра в го изобретена человеком. Конкретно китайским человеком. И это очень сложная игра, намного сложнее, чем шахматы, всякий раз, как только после очередного хода меняется экспозиция, надо заново продумывать всю стратегию игры. И в ней, этой хитрой китайской игре, отразились все человеческие наклонности. Не будет ошибкой сказать, что несчастная судьба стесненных камешков отражает характер непоседливого человека. Действительно, человеку нравится так сузить свой обширный мир, чтобы некуда было ступить с того места, где он, человек, остановился. Другими словами, человек — это существо, постоянно ищущее для себя всё новых и новых пыток.
   Не знаю, что это взбрело в голову легкомысленному Мэйтэю и йогоподобному Докусэну, но сегодня они достали с полки эту старую доску и принялись за игру. Вначале они действовали легко и свободно, белые и черные камешки так и порхали по доске. Но доска не безгранична. С каждым новым ходом оказывались занятыми все новые клетки, и противники, несмотря на легкомыслие одного и йогоподобие другого, в конце концов стали испытывать немалые затруднения.
— Мэйтэй-кун, ты играешь грубо. Это не по правилам.
— У монахов-йогов, возможно, такого правила и нет, но у монаха Хонъин оно есть. И с этим ничего не поделаешь.
— Так я сейчас твою пешку съем, только и всего.
— Вассал не боится даже смерти, не говоря уже о затрещинах. Пойдем так.
— Ладно. «С юга дует легкий ветер, но в палатах нет прохлады». Вот так безопаснее.
— Ага… Смотри, вот не думал, что ты способен на такой ход! А мы пойдем так. Что ты будешь делать, интересно?
— Да уж что-нибудь сделаю. Что-нибудь… «Леденеет меч под небом». Ну что с тобой возиться, получай!
— Постой, постой, что ты делаешь? Ведь это ж... Погоди!
— Я тебе говорил, что так ходить нельзя.
— Прошу простить мне этот ход. Возьми назад эту белую.
— Что? И эту обратно?
— А заодно и ту, что рядом.
— Ну, это просто наглость.
— Do you see the boy? И это при нашей нежной дружбе? Не говори мне таких вещей, я не перенесу. Забери сейчас же эти пешки. Сейчас появится главный актер.
— Ты уже шесть раз просил вернуть ходы.
— А вот на этот раз я прошу тебя взять назад всего два хода. Говорю тебе, забери эти пешки. Посиди немного в позе созерцания, тебе полегчает.
— Но так я проиграю.
— Да ведь тебе с самого начала было все равно!
— Мне все равно, я могу и проиграть, однако я не хочу, чтобы ты выиграл.
— Ты все такой же — «Весенний ветер прорезает молнию»!
— Не ветер молнию, а молния ветер. Перепутал.
— Ха-ха… Оно и в перевернутом виде хорошо. А ты молодцом, еще держишься. Ну, ладно, оставь все как есть.
— Смерть и рождение — не в нашей власти. А беда приходит нежданной.
— Аминь! — И Мэйтэй-сэнсэй опустил камешек на первое попавшееся место.
Пока Мэйтэй-кун и Докусэн-кун сражались не на жизнь, а на смерть в го, у входа в гостиную сидели рядышком Кангэцу-кун и Тофу-кун, а возле них — хозяин с кислым выражением лица. На циновке перед Кангэцу-куном лежали три ломтя сушеного бонита.
   Ломти бонита появились из-за пазухи Кангэцу-куна. Они еще хранили тепло человеческого тела. Хозяин и Тофу-кун озадаченно глядели на них. Кангэцу-кун сказал:
— Четыре дня назад я вернулся из поездки на родину, но у меня были разные дела, и я не мог навестить вас сразу же по приезде.
— С этим нечего было спешить, — заявил хозяин, как всегда, не очень приветливо.
— Конечно, можно было и не спешить. Но мне хотелось скорее передать вам вот эти бониты, ими славится моя родина.
— Может быть, твоя родина и славится ими, но их сколько угодно и здесь, в Токио. — Хозяин взял самый большой ломоть и поднес к носу.
— По запаху качество бонита определить нельзя, — заметил Кангэцу-кун.
— Наверное, они славятся у вас величиной…
— А вы попробуйте на вкус.
— Это само собой, но вот здесь я вижу что-то, эта сторона как будто попорчена.
— Вот потому-то я и хотел принести их вам поскорее. Ведь это же мыши отъели.
— Тогда уволь. Еще чумой заболеешь…
— Да нет, не беспокойтесь! Это ничего, когда объедено чуть-чуть.
— Где это мыши объели?
— На корабле.
— Как на корабле?
— Мне некуда было их девать, и я положил их вместе со своей скрипкой. И в тот же вечер мыши их объели. Да не только бониты, они и скрипку приняли за бонит и тоже порядком погрызли.
— Что за дуры. Они, пока жили на корабле, видно, совсем разучились разбираться в еде. — Хозяин опять уставился на ломти бонита.
— Ну, мыши везде дуры. Я боялся, что и в пансионе мыши пронюхают о том, что у меня есть бониты, а потому на ночь прятал их себе под спину.
— Это, знаешь ли... немного нечистоплотно.
— Вот я и прошу перед употреблением в пищу слегка их помыть.
— Слегка помыть — от этого они чище не станут.
— Тогда, я думаю, можно почистить их пеплом.
— Скрипку ты тоже с собой в постель брал?
— Скрипка слишком велика, чтобы класть ее с собой, но…
— Что, что? — громогласно вопросил Мэйтэй, отрываясь от игры. — Ты спал со скрипкой? Вот это я понимаю, вот это утонченность! «Весна идет, и прижимаешь к сердцу хотя бы биву». Даже стихи такие есть. Но так было в древности. А гении нашего нового времени, разумеется, должны превзойти древних и будут спать не с бивой, а со скрипкой. «В долгие ночи ласкает меня рядом лежащая скрипка». Тофу-кун, можно это нзвать новой поэзией?
  Тофу—кун очень серьезно отозвался:
— Новые стихи — это вам не хайку. На ходу их не сочинишь. Зато когда они готовы, в них чувствуется свежий, живой дух.
— Ах, вот как? А я-то думал, что духов вызывают с помощью возжигания курений! К новым стихам их, значит, тоже приспособили? — Мэйтэй уже забыл об игре.
— Не болтай, а то проиграешь! — сказал хозяин.
Но Мэйтэй и бровью не повел.
— Какой может быть разговор о проигрыше, когда противник уже не может пошевелиться, как осьминог в сетях. Вот я со скуки и вмешался в ваш разговор.
Докусэн—кун сказал раздраженно:
— Ход твой. Я тебя жду, а не ты меня!
— Да? Ты разве уже пошел?
— Давно.
— Куда?
— Вот сюда.
— Ага. «И, пешку поставив, он проиграл». В таком случае мы… мы… Ого, уже вечер! Что-то я не вижу хорошего хода. Ладно, так и быть. Ходи еще раз.
— Да кто же так играет?
— Ну, раз никто так не играет, пойду я… Так. Вот сюда походим, в этот уголочек… Кангэцу-кун, мыши были так непочтительны к твоей скрипке только потому, что она у тебя дешевая. Тебе следует купить скрипку подороже. Хочешь, я выпишу тебе старинную, этак трехсотлетнюю, из Италии?
— Пожалуйста, очень прошу вас. А заодно уж и заплатите.
— Да на что может годиться такое старье? — сердито проговорил хозяин.
— Ты приравниваешь старье человеческое к старым скрипкам? Если даже человеческое старье гонится высоко, как, например, Канэда, то о скрипках и говорить не приходится. Скрипка чем старее, тем лучше. Ну, Докусэн-кун, ходи же скорее.
— Невозможно играть с таким суматошным типом. Даже подумать не даешь. Ну, пойдем сюда.
— Ох, пошел все-таки сюда! Какая жалость… Я не думал, что ты сюда пойдешь. Специально тебя отвлекал.
— В этом нет ничего удивительного. Если б ты хоть играл, а то всё жульничаешь…
— В этом как раз и заключается способ монаха Хонъин, Канэда и всех современных джентльменов. Эй, Кусями-сэнсэй! Разве не видно сразу, что Докусэн-кун в Камакура объелся тухлых маринадов? Ничем его не пронять. Достоин большого уважения. В го играет скверно, однако держится спокойно.
— А ты бы брал с него пример, — отвечает хозяин, не оборачиваясь. Мэйтэй показывает ему в спину громадный красный язык. А Докусэн-кун, ни на что не обращая внимания, опять торопит партнера:
— Твой ход!
Тофу—кун спросил Кангэцу-куна:
— Ты давно начал заниматься игрой на скрипке? Я вот тоже хочу. Это очень трудно?
— В общем, играть может научиться всякий.
— Ведь это тоже искусство, — с надеждой в голосе сказал Тофу-кун. — У кого есть способности к стихам, тот и музыку освоит быстро, как ты думаешь?
— Мне кажется, у тебя получится.
— Ты когда начал?
— Еще в колледже… Сэнсэй, я вам не рассказывал, как я начал заниматься музыкой?
— Нет, не рассказывал.
— Вероятно, в колледже был преподаватель, игравший на скрипке? — предположил Тофу-кун.
— Ну что ты, какой там преподаватель. Я самоучка.
— Ты просто гений.
— Ну, самоучка — это не обязательно гений, — обиженно сказал Кангэцу-кун. Кажется, один только Кангэцу-кун способен обижаться, когда его называют гением.
— Хорошо, пусть будет так. Расскажи, пожалуйста, как ты научился играть.
— Рассказывать, сэнсэй?
— Ну, рассказывай.
— Теперь часто можно увидеть на улицах молодых людей со скрипками в футлярах. Но в мое время в колледже не было ни одного человека, который бы занимался европейской музыкой. Тем более в нашем провинциальном колледже, где было все так скромно, что мы не имели даже нормальной обуви…
— Ого, — сказал Мэйтэй, — там рассказывают что-то интересное. Давай сворачивать.
— Но мы не закончили. Есть еще свободные клетки.
— Дарю их тебе.
— Мало ли что ты даришь. Я не могу их так просто взять.
— Ты такой аккуратный, что совсем не похож на йога. Ну ладно, будь по-твоему, давай заканчивать… Что это ты такое интересное рассказываешь, Кангэцу-кун? Это про колледж, где ученики ходили на занятия босиком?
— Да нет.
— Да, да, я слышал еще, что у учеников там страшно огрубели пятки. Это оттого, что они босиком занимались военной подготовкой.
— Кто это вам говорил такие вещи?
— Какая разница? Говорили, и всё. И еще говорили, что там ученики подвешивают к поясу комок риса, который съедают в школе на завтрак. Вернее, не съедают, а пожирают. В середине комка спрятана маринованная слива. Так вот, чтобы добраться до этой сливы, они с быстротой молнии пожирают несоленый рис. Очень энергичные молодцы, правда? Такие тебе по вкусу, Докусэн-кун.
— Отличные нравы. Скромные и здоровые.
— Есть нечто еще более отличное. Один мой друг служит в тех краях. Однажды он решил купить пепельницу знаменитого резчика с его, резчика, факсимиле. И что же? Сколько он ни искал, оказалось, что там нет не только пепельниц знаменитых резчиков, но и вообще никаких пепельниц. Он спросил, почему не продаются пепельницы, и ему ответили, что незачем продавать, когда каждый может сам вырезать ее из куска бамбука. Это тоже говорит о скромных и здоровых нравах, верно, Докусэн-кун?
— Все это так, однако…
— Однако, однако… Хватит с меня. Я был изумлен, когда услыхал об этом. Поэтому достойно всяческой похвалы, что Кангэцу-кун научился играть на скрипке самоучкой в таком глухом месте. В книге «Кидзи» о таких сказано: «Одинок и гениален». Ты одинок и гениален, Кангэцу-кун.
— Ничего я не одинок и не гениален.
— Ну, тогда ты великий скромник… Что? Считать пешки?
- Не приставай. Я и так знаю, что проиграл.
— Но ведь нужно знать точно.
— Вот и считай сам. Я не счетовод. Предки не простят мне, если я не выслушаю рассказ гения нашего времени о том, как он учился играть на скрипке.
И Мэйтэй, покинув Докусэн-куна, подсел к Кангэцу. Докусэн-кун старательно заполнил часть свободных мест белыми камешками, часть черными и принялся считать про себя, шевеля губами. А Кангэцу продолжал рассказывать:
— Нравы в наших краях очень жестокие, и чтобы не уронить свой престиж в глазах учеников из других провинций, наши ученики расправлялись с мягкотелыми очень жестоко. Дело доходило до самосудов, и мне было тяжелее всех.
— Действительно, грубияны, — сказал Мэйтэй. — Во-первых, зачем они носят синие без рисунка шаровары? Это снобизм. И все они такие смуглые, почти черные. Это, наверное, от морского ветра. Мужчина еще ничего, а уж женщине такой цвет кожи совсем ни к чему.
Тема скрипки незаметно отодвинулась на задний план.
— Да, женщины в нашей провинции смуглянки, — согласился Кангэцу.
— И все-таки выходят замуж?
— Ну что же делать, если все в провинции смуглые?
— Вот бедняги. Правда, Кусями-кун?
— Это хорошо, что смуглые, — сказал хозяин. — Белокожие всегда крутятся перед зеркалом и без конца восхищаются собой. Смуглые скромнее. Женщин не переделать.
— Но ведь там, где все смуглые, — сообразил Тофу-кун, — женщины будут восхищаться как раз своей смуглостью?
— Все равно, — сказал хозяин. — Женщины — это существа, которые ни к чему не пригодны.
— Ты не очень-то, — предупредил Мэйтэй, — а то от жены влетит.
— Не беспокойся.
— Что, ее дома нет?
— Куда-то ушла с детьми.
— Я так и думал. Что-то очень тихо. Куда пошла?
— Куда захотела, туда и отправилась.
— И вернется, когда захочет?
— Да. Тебе вот хорошо, ты холостой.
Тофу—кун состроил недовольную гримасу, а Кангэцу-кун заулыбался. Мэйтэй-кун сказал:
— Все женатые так думают. Докусэн-кун, ты тоже, кажется, страдалец в семейной жизни?
— Подожди. Четырежды шесть — двадцать четыре… двадцать пять, двадцать шесть… двадцать семь… Думал, что мало, а здесь сорок шесть пешек. Оказывается, разница всего в восемнадцать пешек. Что ты сказал?
— Я говорю, что ты тоже страдалец в семейной жизни.
— Ха-ха-ха! Нет, точно не страдалец. Ведь моя жена в меня влюблена!
— Тогда прошу прощения. Докусэн-кун есть Докусэн-кун.
— Это не только Докусэн-кун, — вступился за всех жен на свете Кангэцу-кун. — Таких примеров сколько хотите.
— Правильно! — серьезно сказал Тофу-кун. — Я думаю, человек может увековечить свое имя лишь двумя путями: путем искусства и путем любви. Например, путем супружеской любви. Поэтому люди непременно должны бракосочетаться и совместно строить свое счастье. Иначе они будут противоречить законам неба. Разве не так, сэнсэй?
— Великолепное рассуждение. Но таким, как я, не суждено увековечить свое имя.
— Если женишься, то наверняка не увековечишь, — сказал хозяин, поморщившись.
— Мы, неженатые, не постигнем смысла существования без соприкосновения с миром искусства. Именно поэтому я хочу научиться играть на скрипке и все расспрашиваю Кангэцу-куна, как это делают.
— Да, да, мы собирались прослушать скрипичную повесть господина гения, — спохватился Мэйтэй и убрал наконец свои щупальца. — Рассказывай, больше не буду мешать.
   Однако в это время Докусэн-кун принялся с важным видом поучать Тофу-куна:
— Путь к познанию не может раскрыться через скрипку. Было бы ужасно, если бы тайны вселенной познавались так легко. Чтобы уловить дыхание мира, необходимо последовательно впадать в прострацию и оживать. Не имея способности впадать в прострацию, нечего и думать о познании.
   Но Тофу—кун не знал из учения йогов даже начального «й», поэтому слова Докусэн-куна не произвели на него ни малейшего впечатления.
— Возможно, — ответил он. — Но я полагаю, что предел высших устремлений человечества выражается все-таки в искусстве. И я не могу отказаться от него.
— Тогда я расскажу вам историю моей скрипки. Осуществление этой затеи встретило на своем пути массу затруднений. Во-первых, как купить скрипку?
— Еще бы, разве можно купить скрипку там, где и шлепанцы достать невозможно!
— Нет, скрипки там продавались. И деньги я скопил. Но купить никак не мог.
— Почему?
— Все в округе знали друг друга, пойдешь купить — сразу заметят. А заметив, объявят, что заважничал, и потянут на самосуд.
— Гениев преследовали с древних времен, — сочувственно сказал Тофу-кун.
— Опять гений. Я же просил. Так вот, каждый день брожу возле магазина, где продают скрипки, и все думаю, как я куплю скрипку, как возьму ее в руки и что будет тогда с моей душой. Мне так хотелось, так хотелось… Каждый день я только об этом и думал.
— Понимаю, — сказал Мэйтэй.
— Странная склонность, — буркнул хозяин.
— Все же ты гений, — восхитился Тофу. Докусэн-кун промолчал, пощипывая бородку.
— Может быть, вас удивит, что в таком захолустье продавались скрипки. А там была и женская гимназия, а в этой гимназии продавали скрипки. Конечно, хороших скрипок не было, но все же это были скрипки. Магазин, торговавший ими, относился к товару пренебрежительно. Скрипки связывали в пучки и вывешивали на улице. Прохаживаясь возле магазина, я слышал, как они звучат от ветра или случайного прикосновения. И когда я слышал эти звуки, мне казалось, что сердце у меня вот-вот разорвется на части.
— Плохо твое дело, — хихикнул Мэйтэй. — Существует водобоязнь, мизантропия и другие виды помешательства, а у тебя, значит, скрипичное помешательство.
— Нет, — вступился Тофу-кун, — только тот, у кого вот так обострены чувства, способен стать настоящим художником. Что ни говорите, он гений.
— Да, возможно, это было помешательство. Но услышанные мною звуки были поистине прекрасны. Сколько лет я играю на скрипке, но мне ни разу не удалось их воспроизвести. Как их выразить?
— Словно голубые колокольчики в ночи, — провозгласил Докусэн-кун.
  К сожалению, никто не подхватил его реплику.
— Дважды слышал я эти небесные звуки, пока бродил вокруг магазина. И когда я услыхал их в третий раз, я решил, что во что бы то ни стало куплю скрипку, хотя бы это и навлекло на меня презрение всех жителей края. Пусть даже насмехаются надо мной люди из других провинций, пусть мне суждено погибнуть во цвете лет под железными кулаками неумолимых преследователей. Пусть меня исключат из колледжа. Я понял, что не могу не купить скрипку.
— Вот это и есть гений, — с восторгом и завистью объявил Тофу. — Не гений не способен на такое. Я всегда мечтал, чтобы у меня возникали такие же бурные стремления, но ничего не получалось. Вот хожу по концертам, внимательно слушаю, а восторга нет.
— Ты счастлив, что не испытываешь восторга. Теперь я способен говорить об этом спокойно, а тогда мучился так, что трудно себе представить. И в конце концов, сэнсэй, я купил.
— И как это было?
— Был как раз вечер накануне дня рождения императора. Все мои земляки отправились на горячие источники с ночевкой. А я, сказавшись больным, не пошел в тот день на занятия и весь день пролежал в постели у себя на квартире. Я все думал о том, как вечером пойду покупать скрипку и моя мечта наконец исполнится.
— Так ты что — притворился больным и не пошел на уроки?
— Совершенно верно.
— Вот это тоже немного гениально, — сказал Мэйтэй.
— Весь день я с нетерпением ждал захода солнца, то и дело высовывая голову из-под одеяла. Вечер все не наступал. Я закрывался одеялом и смежал веки, но и это не помогало. Я вновь высовывал голову, и меня бесили лучи солнца, падавшие на широкие сёдзи. Мой взгляд то и дело останавливался на узкой длинной тени, двигавшейся по сёдзи.
— Что за длинная тень? — осведомился Кусями-сэнсэй.
— А это у меня висела на карнизе связка очищенной хурмы.
— Угу. А дальше?
— Делать было нечего, я поднялся, вышел на галерею и съел одну сушеную хурму.
— Вкусно было? — спросил хозяин с завистью.
— Хурма в наших краях необыкновенно вкусна. Здесь, в Токио, невозможно даже представить ее вкус.
— Ну, будет о хурме, — нетерпеливо сказал Тофу. — А потом?
— Потом, вернувшись в постель и закрыв глаза, я стал творить тихую молитву о быстрейшем наступлении вечера. Мне показалось, что прошло по меньшей мере три-четыре часа, но когда я высунул голову из-под одеяла — что бы вы думали? — ослепительное осеннее солнце сияло по-прежнему, озаряя сёдзи, по которым скользила узкая длинная тень.
— Я это уже слышал, — сказал Тофу.
— Это повторяется несколько раз. Я встал с постели, раздвинул сёдзи, съел еще одну сушеную хурму и опять забрался в постель. И тут я снова стал творить молитву, прося богов поторопить солнце.
— Все на том же самом месте, — заметил хозяин.
— Прошу вас, сэнсэй, не спешите и слушайте. Я пролежал, как мне показалось, еще три-четыре часа, решил, что уже настало время подниматься, и высунул голову...
— Ну, так будет без конца одно и то же… — сказал хозяин.
— Я встал с постели, раздвинул сёдзи, вышел на веранду и, съев еще одну хурму…
— Опять хурма? Ты без конца лопаешь ее.
— Это от нетерпения.
— Вот тебе не терпелось, а нам и подавно не хватает терпения слушать эту муть.
— Сэнсэй, вы вот всегда так спешите. Так очень трудно рассказывать. Ну ладно. Постараюсь закончить поскорее. Короче говоря, я ел хурму, а наевшись, забирался в постель. Так продолжалось до тех пор, пока я не прикончил всю хурму.
— К тому времени и солнце, наверное, зашло.
— Не тут-то было. Когда я доел последний плод и полежал в постели, а затем высунулся поглядеть, что творится вокруг, ослепительное осеннее солнце все еще озаряло…
— Я больше не могу.
— Но вы подумайте и обо мне!
— У тебя такое терпение, что ты можешь смело браться за любое дело, обязательно одолеешь, — не выдержал Мэйтэй-кун. — Если тебя не подгонять, ты до завтрашнего утра будешь есть хурму. Когда же ты соберёшься купить скрипку, в конце концов?
  Все уже заметно нервничал, лишь Докусэн-кун оставался спокойным. Он не сдвинулся бы с места и до послезавтрашнего утра, сколько бы ни озаряло сёдзи осеннее солнце. Впрочем, и Кангэцу-кун был спокоен.
— Когда собираюсь купить? К сожалению, сколько я ни высовывал голову из-под одеяла, ослепительное солнце сияло по-прежнему…  Я съел последний плод, но солнце все не садилось. Тогда я заплакал от отчаяния. Да, я плакал от тоски!
— Что ж, художник должен быть чувствительным. Я сочувствую твоим слезам. Но все-таки прошу тебя, рассказывай быстрее. Если солнце и сейчас не зайдет, я  слушать дальше не буду, — объявил хозяин.
— Но не могу же я перескакивать с одного на другое! Я подхожу к кульминационному моменту.
— Ладно, продолжай. Но только будем считать, что солнце уже зашло.
— Это чрезмерное требование. Впрочем, из уважения к вам, сэнсэй, будем считать, что так.
— Превосходно, — невозмутимо произнес Докусэн. Тут уже никто не мог удержаться, и все дружно фыркнули.
— Итак, вечер наконец пришел, и я облегченно вздохнул. Я вышел из дома, где жил на квартире. Я не люблю оживленных мест и умышленно избегаю комфортабельных районов. Вот почему я свил себе келью в крестьянской хижине в безлюдной деревне.
— Так уж и в безлюдной, — недоверчиво сказал хозяин.
— Свил келью — это слишком высокопарно, — заметил Мэйтэй. — Лучше сказать просто: «Снял комнатушку без токонома».
Только Тофу-кун похвалил:
— Действительность может быть какой угодно, но слова должны быть поэтичны и приятны для слуха.
А Докусэн-кун серьезно осведомился:
— Как же вы ходили в колледж, если жили в таком месте?
— До колледжа было метров четыреста, колледж был в этой же деревне.
— Значит, ученики тоже жили в этой деревне и снимали там квартиры?
— Да, почти в каждом доме жили ученики — по одному, по двое.
— И такое место вы называете безлюдным? — в упор спросил Докусэн-кун.
— Разумеется, если бы там не было колледжа, это было бы так…

2.
- ...Ну вот, как же я был одет в тот вечер? На мне было форменное пальто с золочеными пуговицами поверх жилета из домотканого полотна. Капюшон я надвинул на глаза так, чтобы никто меня не узнал. Было время листопада. Мой путь пролегал по шоссе, сплошь усыпанному опавшими листьями. Листья шуршали на каждом шагу, и это пугало меня, потому что мне все казалось, что кто-то крадется за мной. Я обернулся. Вдали во мраке чернел лес у храма Торэйдзи. Этот храм — усыпальница рода Мацудайра. Он расположен у подножья горы Коосин в ста метрах от дома, где я снимал комнату. Это место внушает благоговение и пробуждает мечты о возвышенном. А над лесом простиралось бесконечное звездное небо. Млечный Путь пересекал реку Хасэгава и уходил… уходил… Э, куда бы это он уходил? Ну, скажем, к самым Гавайским островам…
— Ничего себе — к самым Гавайским островам, — сказал Мэйтэй.
— Я прошел по шоссе метров двести и вступил в город с улицы Таканодай-мати, затем прошел улицу Кодзё-мати и свернул на улицу Сэнгоку-мати. Потом пересек улицу Куисиро-тё и прошел по порядку первый, второй и третий кварталы улицы Тори-тё. Затем прошел улицы Оари-тё, Нагоя-тё, Сятихо-тё, Камабоко-тё…
— Солнце, слава богу, зашло, так теперь новое дело. Будет тебе шляться по улицам, — опять разозлился хозяин. — Давай по существу. Купил скрипку или нет?
— Понимаете, магазин, где продавали скрипки, находился в районе Кандзэн. Точнее, в районе Канэко Дзэм-бээ. Путь не малый.
— Пусть не малый! Покупай же скорее, чёрт бы тебя побрал! - заорал хозяин.
— Слушаюсь, сэнсэйь. Когда я дошел до Кандзэн, в магазине сияла яркая лампа.
— Опять сияла, — перебил Мэйтэй. — Все сияющее тянется у тебя слишком долго, с ума можно сойти.
— Нет, на этот раз сиять будет только один раз, прошу не беспокоиться. Я огляделся и увидел при свете ту самую скрипку. Она сияла под лампой в осенней ночи. Холодно блестели боковые вырезы. Белели натянутые струны.
— Красиво излагает, — хмыкнул Тофу.
— Я подумал: «Вот она - моя!» — и у меня бешено забилось сердце и кажется затряслись ноги.
Докусэн—кун фыркнул.
— Вне себя я вбежал в магазин и выхватил из кармана кошелек. Я вытащил из кошелька две пятииеновые бумажки.
— И купил в конце концов? — спросил хозяин.
— Совсем было уже купил. Но я сказал себе: «Погоди! В такие моменты нужно быть осторожным. Как бы не промахнуться». И я решил не покупать в самый критический момент.
— Что ж ты из нас душу тянешь этой своей скрипкой?
— Я не тяну. Но что мне делать, если я все еще никак не могу купить её?
— Почему?
— Как почему? Еще только начало вечера. Народу везде много.
— Ну и что? Пусть себе хоть сотнями ходят. Что ты за странный человек?
— Конечно, будь это обычные люди, я не обратил бы на них внимания. Но попробуйте не обратить внимания на учеников колледжа, которые так и шныряют вокруг с засученными рукавами и громадными палками. Ведь среди них были и те, кто именовал себя «партией утопленников», — они из года в год оставались в одном и том же классе. Такие типы уже настоящие дядьки и очень сильны в джиу-джитсу. Как же у них на глазах решиться прикоснуться к скрипке. Никогда нельзя знать наперед, что они с тобой за это могут сделать. Все же лучше жить, не играя на скрипке, чем умереть со скрипкой в руках.
— Значит, не купил? — злобно уточнил мрачный хозяин.
— Нет, купил.
— Что за человек! Если купил, то покупай быстрее. А не хочешь, так не покупай. Заканчивай уже! Достал.
   Видимо, и впрямь хозяину все это порядком надоело. Он сходил в кабинет, принес какую-то европейскую книгу, лег на живот и принялся читать. А Докусэн-кун незаметно вернулся к доске и уже играл сам с собой в го, громко стуча камешками. Остались только преданный искусству Тофу-кун и неунывающий Мэйтэй.
Выпустив длинную струю табачного дыма, Кангэцу-кун прежними темпами продолжал:
— И вот что я подумал тогда, Тофу-кун: «В начале вечера у меня ничего не выйдет. А в середине ночи будет закрыт магазин. Надо дождаться, когда ученики колледжа разойдутся по домам. Но нельзя и пропустить момент, когда закрывают магазин. Встаёт вопрос: как же определить этот момент?»
— Действительно, как?
— Я решил, что явлюсь в магазин в десять вечера. Возвращаться домой и приходить снова слишком хлопотно. Подойти к товарищам и поболтать с ними я был просто не в силах. И вот я решил до десяти часов гулять по городу. В обычное время два-три часа на прогулке проходят незаметно. Но в тот день время вообще тянулось медленно. Тогда я в полной мере ощутил, как мучительно тянутся минуты, когда они кажутся вечностью. — И Кангэцу-кун поглядел на Мэйтэя.
— Да, я думаю, — отозвался Мэйтэй. — Еще древние говорили: «Мучительно ждать у котацу». Или еще: «Гораздо хуже ждать, нежели быть ожидаемым». А вот русская пословица: "Хуже нет, чем ждать или догонять". Конечно, и скрипке, вывешенной на улице, было тяжело, но тебе, конечно, еще тяжелее было бродить по городу, подобно сыскному агенту или псу у вымершего дома. Нет ничего более жалкого, чем бездомная собака.
— При чем здесь собака?
— Вот я слушаю тебя, — сказал Тофу, — и не могу сдержать своих чувств. Мне все кажется, что я читаю биографию старинного художника. Сэнсэй сравнил тебя с собакой в шутку, продолжай.
— И я прошел по улицам Окати-мати и Хякуки-мати, затем с улицы Рёгай-тё свернул на улицу Такадзё-мати и там сосчитал ивы перед губернским управлением. Затем я сосчитал огни в окнах больницы, выкурил на мосту Конъя две сигареты и поглядел на часы…
— Было уже десять?
— К сожалению, нет. Я перешел мост Конъя и пошел на восток по берегу реки. По дороге мне встретились трое массажистов. Да и, знаете, сэнсэй, что ещё - вовсю лаяли собаки…
— В осенний вечер у реки был слышен далекий лай собак — это немного театрально. Ты как бежавший из-под стражи узник в театре…
— Разве я совершил что-нибудь дурное?
— Ты собираешься совершить.
— Разве приобрести скрипку — дурной поступок? Тогда все воспитанники музыкальных школ — преступники.
— Любой поступок, не получивший признания у людей, — преступление. Вот почему нет ничего более неопределенного, чем понятие преступления. И Христос стал преступником только потому, что родился не в свое время. И красавец Кангэцу-кун преступник, потому что покупает скрипку в таком месте, где скрипки не то, что не ценят, а вывешивают их на продажу пучками, как редис или веники.
— Ну что же, пусть я преступник. Но все было бы ничего, если бы я окончательно не выбился из сил в ожидании десяти часов.
— А ты еще разок перечисли названия улиц. А если этого будет мало, снова зажги ослепительное осеннее солнце. А что, если встать на вершину холма, это вполне реально. А уж если и этого окажется недостаточно, слопай еще три дюжины сушеной хурмы. Я буду терпеливо ждать до десяти часов.
Кангэцу—кун смущенно улыбался.
— Ну что же, ничего не остается, как забежать немного вперед. Ладно. Пусть будет сразу десять. Итак, назначенный срок — десять часов — наконец наступил. Я подошел к магазину. Был поздний вечер. Даже на оживленной улице Рёгай-тё не видно было ни одного прохожего, только изредка доносился печальный перестук гэта. В магазине уже опустили ставни, остался лишь узкий проход. Мне все казалось, что меня преследуют соглядатаи, и я никак не мог решиться открыть дверь…
Хозяин оторвался от книги, вытащил вату из уха и спросил:
— Ну что, купил уже?
— Нет, как раз сейчас собирается, — ответил Тофу-кун.
Хозяин снова уткнулся в книгу. Докусэн помалкивал. Он уже покрыл черными и белыми камешками почти всю доску.
— Наконец я ворвался в магазин и, не поднимая капюшона, сказал: «Дайте мне скрипку». Мальчишки-посыльные и приказчики, болтавшие у хибати, разом испуганно уставились на меня. Я еще глубже натянул капюшон на лицо и повторил: «Дайте мне скрипку». Мальчишка, все пытавшийся заглянуть мне в лицо, робко ответил: «Сию минуту». Он притащил сразу несколько скрипок из тех, что днем висели на улице. Я осведомился о цене. Мальчишка ответил, что скрипки стоят пять иен двадцать сэн за штуку…
— Разве бывают такие дешевые скрипки? Они игрушечные, что ли? - спросил Мэйтэй.
— Я уточнил, все ли скрипки одинаковые, и мальчишка тотчас ответил, что да. Я вынул из кошелька бумажку в пять иен и двадцать сэн мелочью и принялся завертывать скрипку в специально принесенный большой платок. Все это время приказчики, прекратив разговоры, упорно глазели на меня. Но лицо мое было скрыто под капюшоном, и опасаться, что меня узнают, не приходилось. И все-таки я очень боялся и мечтал как можно скорее очутиться на улице. Я сунул сверток за пазуху и вышел из магазина. Приказчики хором завопили мне вслед: «До свидания!» — и у меня душа ушла в пятки. На улице я огляделся по сторонам. К счастью, рядом никого не было видно. Но метрах в ста от меня несколько человек принялись нараспев читать стихи. Перепугавшись, я свернул за угол магазина и у рва вышел на шоссе Якуоодзи. Затем я обогнул гору Коосин и в конце концов добрался до своего дома. Было уже без десяти два.
— Наконец-то, — с облегченным вздохом сказал Мэйтэй.
— Самое интересное только начинается, ведь до сих пор было только вступление.
— Еще не конец? Ну, знаешь... Кто ж такое выдержит?
— Дело не в том, выдержит или не выдержит. Просто рассказ нельзя обрывать на этом месте. Если я остановлюсь здесь, то получится так, словно идола слепили, а душу ему не дали. Я должен рассказать всё.
— ну хорошо. Еще немного я послушаю.
— Кусями-сэнсэй, вы бы тоже послушали. Скрипку я уже купил. Вы слышите, сэнсэй?
— Что? А теперь будешь рассказывать, как продавал? Не желаю.
— Да нет, не о том, как продавал.
— Тем более.
— Как же мне быть? Только ты один, Тофу-кун, слушаешь. Не так интересно рассказывать. Ну, что же, расскажу коротко дальше.
— Можешь рассказывать обстоятельно, — сказал Тофу-кун. — Я слушаю с большим удовольствием.
— Итак, с большим трудом я приобрел скрипку. Но где ее держать? Товарищи часто приходили ко мне, и если ее повесить или поставить у сёдзи, ее немедленно обнаружат. Можно было бы выкопать яму и спрятать в землю, но это не так-то просто.
— Так куда же ты ее спрятал? На чердак?
— Чердака не было. Дом ведь простой, крестьянский.
— Вот, наверное, ты поволновался. И куда же спрятал?
— Догадайся.
— Не знаю. В шкаф?
— Нет.
— Завернул в одеяло и спрятал на полку?
— Нет.
Пока Тофу-кун пытался догадаться, куда была спрятана скрипка Кангэцу-куна, хозяин окликнул Мэйтэя:
— Слушай, как это читается?
— Что?
— Вот, вторая строка.
— Где? Ага… Так ведь это по-латыни.
— Сам знаю, что по-латыни. Я спрашиваю, как читается?
Мэйтэй, почуяв опасность, попытался увильнуть.
— Но ты же всегда говорил, что читаешь по-латыни.
— Читаю, конечно. Ты мне переведи.
— Как это - «читаю, конечно, ты мне переведи»?
— Все равно как. Я прошу тебя перевести на английский. Ну-ка!
— Что еще за «ну-ка»? Что я тебе — прислуга, что ли?
— Не важно. Переведи, и всё.
— Знаешь, давай оставим латынь. Послушаем лучше поучительную историю Кангэцу-куна. Он сейчас рассказывает самое интересное. Решающий момент! Самый опасный! Обнаружат или не обнаружат его скрипку? — И Мэйтэй с видом чрезвычайно заинтересованным поспешно вернулся к группе любителей скрипки.
Хозяин был безжалостно покинут, а Кангэцу-кун продолжал:
— В конце концов я спрятал ее в старую корзину! Да, да, в корзину, которую подарила мне моя бабушка, когда я уезжал в колледж. Эта корзина была когда-то приданым бабушки.
— Вот уж старье… Что-то она не очень подходит для скрипки, эта корзина. Как ты думаешь, Тофу-кун?
— Да, как-то не подходит.
— Чердак ещё больше не подходит, — отпарировал Кангэцу.
— Ничего, не огорчайся. Хоть и не подходит, зато можно сочинить стих: «Тоскливой осенью прячу скрипку в корзину». А, господа?
— Вы сегодня много сочиняете, сэнсэй, и всё старинные стихи в одну строчку.
— Да разве только сегодня? Стихи возникают в моей голове постоянно. Даже покойный поэт Масаока Сики щелкал от изумления языком, когда слушал мои стихи.
— О сэнсэй, вы были знакомы с господином Сики? — восхитился наивный Тофу-кун.
— Нет, лично знаком не был, но мы читали друг другу свои стихи по беспроволочному телеграфу, — нашелся Мэйтэй.
Удивленный Тофу-кун замолчал, а Кангэцу-кун снова устремился вперед.
— Итак, я нашел место, где прятать скрипку. Тогда встал другой вопрос: как ею воспользоваться? Если бы можно было ограничиться тем, чтобы, закрывшись от людей, доставать ее время от времени из корзины и любоваться ею, все было бы просто. Но ведь не для любования же я ее купил! Она предназначена для того, чтобы по ней водили смычком. Но когда по ней проводят смычком, она издает звук. А как только она издаст звук, ее немедленно обнаружат. К тому же с южной стороны за изгородью жил сам главарь «утопленников».
— Как скверно, — выразил сожаление Тофу-кун.
— Да, конечно, это скверно. Звук сразу выдал бы тебя, — сказал Мэйтэй. — Можно украдкой есть и пить, делать фальшивые деньги, но заниматься украдкой музыкой категорически невозможно.
— Если бы она не издавала звуков, я бы как-нибудь управился…
— Погоди-ка. Вот ты говоришь: «Если бы она не издавала звуков». Есть вещи, которые невозможно скрыть, хотя они и не издают звуков. Давно уже, когда мы жили в храме Коисикава и сами для себя готовили пищу, с нами вместе жил некий Судзуки Тоо-сан. Он страшно любил мирин. Он покупал мирин и пил его целыми бутылками. И вот однажды, когда Тоо-сан отправился куда-то на прогулку, Кусями-сэнсэй украдкой выпил…
— На кой мне черт мирин этого Судзуки? — заорал вдруг хозяин. — Это ты сам выпил!
— Гм… Я думал, ты книгу читаешь. Думал, можно рассказывать спокойно. А ты, оказывается, все-таки слушаешь? С тобой нужно ухо держать востро. Да... Это про таких, как ты, говорят: «Все слышит и видит за восемь кварталов». Впрочем, ты прав. Это правильно, я пил. Но ведь поймали тебя! Одним словом, господа, слушайте. Вообще Кусями-сэнсэй пьет плохо. Но тут он дорвался до чужого и выпил сколько влезло. Какой это был кошмар! Вся физиономия у него опухла и покраснела. На него страшно было смотреть!
— Молчи! Латыни не знает, а туда же…
— И вот вернулся Тоо-сан. Потряс бутылку, видит — половины нет. Он сразу понял, что это кто-то из нас, и принялся нас осматривать. Видит, Кусями-куна скрючило в углу. Он весь красный, как лакированная кукла…
Тофу, Кангэцу и Мэйтэй захохотали. Захихикал и хозяин, не поднимая головы от книги. Не смеялся лишь Докусэн-кун. Видимо, он устал от умственного напряжения во время игры в го и теперь спал, уронив голову на доску и сладко похрапывая.
— И еще есть кое-что, что не звучит, но обнаруживается. Как-то я отправился на горячие источники Убако. Мне пришлось там жить в одной комнате с каким-то дедом, кажется хозяином мануфактурной лавки, ушедшим на покой. Мне, конечно, было все равно, мануфактурщик он или старьевщик, но мне одно было неприятно. Дело в том, что уже на третий день у меня кончились сигареты. Вам, господа, вероятно, известно, что Убако — очень неудобное место. Стоит в горах один-единственный домик, где тебя кормят. А купаться можно в источнике по соседству. Сигарет там достать невозможно. А как известно, когда чего-нибудь нет, то еще больше хочется. Я не такой уж заядлый курильщик, но когда я вспоминал, что сигарет у меня нет, курить захотелось прямо-таки нестерпимо. А мой сосед, этот старый негодник, приехал в Убако с целым мешком табака. Сидит это он передо мной на циновках, и покуривает. Мало того что не предлагает мне закурить, но еще и пускает дым в мою сторону! И это бы еще ничего, но он пускает дым кольцами, пускает вверх, в сторону, пускает завитками, пускает через нос и через рот — одним словом, вовсю показывает, что курит.
— То есть как это — показывает?
— Ну, наряды же показывают? Вот и он показывает, что курит.
— Чем так мучиться, лучше бы попросили у него.
— Ну, нет. Я же мужчина!
— Что, разве мужчине нельзя попросить табаку?
— Может быть, и можно, да я не попросил.
— И что же вы сделали?
— Я просто украл.
— Ого!
— Однажды дед взял полотенце и отправился купаться. Ну, думаю, если курить, то только сейчас, и принялся наслаждаться его табаком. Не успел я вдоволь накуриться, как раздвинулись сёдзи, и передо мной словно из земли вырос хозяин табака.
— Значит, он не купался?
— Он вспомнил по дороге, что забыл кошелек, и вернулся. Черт! Как будто кому-нибудь нужен его кошелек!
— Видите ли, если учесть, что случилось с табаком…
— Ха-ха-ха… У деда был острый глаз. Ну ладно, кошелек оставим. Раздвинув сёдзи, он, конечно, увидел, что комната полна дыму — ведь я в один присест выкурил дневную порцию. Недаром говорится, что дурная слава слышна за сто ри. Он сразу все понял.
— И что он вам сказал?
— Старик был, наверное, умудрен жизнью. Он молча завернул в бумагу табак, которого могло хватить сигарет на шестьдесят, и протянул его мне. «Если вы курите такой плохой табак, — сказал он, — можете курить на здоровье». И пошел купаться.
— Вот что называется эдоским характером.
— Уж не знаю, эдоский там или мануфактурный, но после этого мы с дедом очень подружились. Я провел там оставшиеся две недели замечательно.
— И все это время угощались дедовым табаком?
— Да, конечно.
— Ну что, со скрипкой покончили? — осведомился хозяин и отложил книгу. Видимо, он сдался.
— Нет еще. Самое интересное только начинается. Стоит послушать. Кстати, как зовут сэнсэя, который заснул на доске го? Да, Докусэн-сэнсэй. Пусть и он послушает. Вредно так долго спать. Разбудите его, пожалуйста.
— Эй, Докусэн-кун! Поднимайся! Интересный рассказ! Поднимайся, говорят тебе!
— Э? — Докусэн-кун поднял голову. По его бороде тянулась блестящая нитка слюны. — Ох, как я вздремнул… Сон спустился на меня, как облако на вершину горы. Ох, хорошо поспал!
— Это всем известно, что ты спал. Но ты, может быть, соизволишь уже подняться?
— Могу и подняться. Что-нибудь интересное?
— Сейчас будут на скрипке… Что делают на скрипке, Кусями-кун?
— Понятия не имею.
— Я буду играть на скрипке, — сказал Кангэцу-кун.
— Вот оно что. Сейчас он будет играть на скрипке. Докусэн-кун, подсаживайся к нам.
— Опять скрипка? С ума сойти.
— Ты не сойдешь. Ты же из тех, кто играет на бесструнных инструментах. А вот Кангэцу-куну придется — кии-пии, кии-пии — ему вот придется плохо. По всей округе слышно.
— Вот как? Вы что, Кангэцу-кун, не знаете, как играть на скрипке, чтобы не было слышно?
— Не знаю. Если вы знаете, научите, пожалуйста.
— Да чему здесь учить? Взгляни на белую корову, что бредет по дороге, и все поймешь, — сказал Докусэн-кун. Кангэцу-кун решил, что он несет эту белиберду спросонья, и переспрашивать не стал.
— В конце концов я придумал. Весь следующий день — день рождения императора — я опять провел дома. Я то открывал, то закрывал корзину. Но вот наступила ночь, и под корзиной запел сверчок. Тогда я решительно извлек из корзины смычок и скрипку.
— Наконец-то, — сказал Тофу-кун.
— Теперь будь осторожен, — предупредил Мэйтэй.
— Прежде всего я проверил смычок — от рукоятки до наконечника.
— Ты выражаешься, как скверный торговец саблями, — заметил Мэйтэй.
— Знаете, когда подумаешь, что именно в этом твоя душа, чувствуешь себя точно так же, как самурай, который ночью при свете лампы осматривает любимый клинок. Сжимая смычок, я затрясся.
— Настоящий гений, — сказал Тофу-кун.
— Сумасшедший, — проговорил Мэйтэй.
— Ну, играй уже скорее, — приказал хозяин. Докусэн-кун молчал и всем своим видом выражал покорность судьбе.
— К моему восторгу, смычок оказался в полном порядке. Затем я приблизился к лампе и тщательно, со всех сторон осмотрел скрипку. И представьте себе, в течение этих пяти минут под корзиной непрерывно пел сверчок.
— Представили, представили. Играй давай.
— Нет, играть я еще не могу. О, что за счастье! На скрипке тоже не оказалось ни одного изъяна. «Итак, все в порядке», — подумал я и поднялся на ноги…
— Ты что, куда-нибудь пойдешь? — осведомился Мэйтэй.
— Ну слушайте же, не перебивайте! Не могу я рассказывать, когда меня перебивают на каждом слове…
— Господа, молчите! Т-с!
— Да ты один только и болтаешь, — сказал хозяин Мэйтэю.
— Ах да, простите, пожалуйста. Внимание, внимание!
— Я взял скрипку под мышку и сунул ноги в дзори. Я вышел из дверей и прошел несколько шагов, но тут остановился. Нет, думаю, погоди…
— Ну вот, я так и знал, что где-нибудь случится короткое замыкание.
— И зачем тебе возвращаться? Ведь сушеной хурмы больше не осталось…
— Господа, мне очень неприятно, что вы все время надо мной подшучиваете. Я тогда буду рассказывать одному только Тофу-куну. Так вот, слушай, Тофу-кун. Я вернулся в комнату, закутался с головой в красное одеяло, которое купил за три иены двадцать сэн, дунул на лампу и потушил свет. И что бы ты думал? Стало совсем темно! И я не мог найти свои дзори.
— А куда ты собрался?
— Ты слушай. Все-таки я с большим трудом кое-как отыскал дзори и вышел на улицу. Ночь была звездная и лунная. Землю покрывали опавшие листья. Я был закутан в красное одеяло, под мышкой у меня была скрипка. Я шел на цыпочках все дальше вправо… Когда я подошел к подножию горы Коосин, зазвонил колокол храма Торэйдзи. Звук колокола проник под одеяло, вошел в мои уши и наполнил гулом мою голову. Как ты думаешь, который был час?
— Не знаю.
— Девять, вот который. В эту долгую осеннюю ночь я решил подняться по горной дороге на восемьсот метров до Одайра. При других обстоятельствах я ни за что не решился бы на это, ибо я по характеру очень робок. Но вот что интересно: когда ты охвачен одной великой идеей, страха не чувствуешь. Мысль о страхе даже не приходила мне в голову. Душу переполняло лишь одно желание — играть на скрипке. Одайра находится на южном склоне Коосин. Поднимитесь туда в хорошую погоду, и вы увидите плато с прекрасным пейзажем. Через сосны виден весь город… А площадь этого плато примерно триста квадратных метров. Посередине плато возвышается скала с плоской вершиной площадью в восемь циновок. К северу от скалы находится пруд Унонума, окруженный камфарными деревьями со стволами в три обхвата. На горе в маленькой хибарке когда-то жили люди, промышлявшие добычей камфары.  И вот я поднялся на эту скалу и уселся, расстелив предварительно одеяло. Впервые в жизни поднялся я на эту гору в такую холодную ночь. И через некоторое время неприятная атмосфера, царившая здесь, стала действовать мне на нервы. В такие моменты только чувство страха может привести человека в смятение. Но если страха не испытываешь, дух твой становится удивительно ясным. Когда я просидел так минут двадцать, у меня появилось ощущение, будто я живу один в громадном хрустальном дворце. У меня было такое чувство, словно мое тело, и душа тоже, сделаны из агар-агара, то есть совершенно прозрачные, а сам я - чистый зефир. И я перестал понимать, то ли я нахожусь в хрустальном дворце или хрустальный дворец находится во мне.
— Гм, — серьезно сказал Мэйтэй.
— Изумительно душевно, — восхитился Докусэн.
— И если бы такое состояние продлилось до утра, я, возможно, так и просидел бы в рассеянности на скале, даже не вспомнив о том, что пришел сюда сыграть на скрипке.
— А там водятся лисы? — осведомился Тофу-кун.
— Понятия не имею. Вот таким образом сидел я, не зная, жив я или уже мертв, когда внезапно сзади, из глубины старого пруда раздалось: «Гя-а!»
— Вот оно!
— Этот голос громовым эхом прокатился по горам, и я тотчас очнулся…
— Вот теперь я спокоен, — сказал Мэйтэй, хватаясь за сердце.
— В великой смерти обретаешь обновленный дух, — сказал Докусэн-кун и многозначительно поглядел на Кангэцу-куна. Но тот не понял и продолжал:
— Очнувшись, я огляделся по сторонам. На горе Коосин царила тишина. Не было слышно ни звука. Что же это за голос? Это не голос человека — он был слишком резок. Это и не голос птицы — он слишком громок. Это не был голос обезьяны — потому что там обезьяны не водятся. И не успел я подумать обо всем этом, как покой, охвативший меня, внезапно рухнул. В голове метались тысячи мыслей, как при встрече его высочества принца Артура метались по улицам жители столицы. Храбрость, спокойствие, здравый смысл — все эти редкие гости моей души мгновенно испарились через открытые поры кожи. Сердце под ребрами принялось отплясывать танец «сутэтэко». Ноги дрожали, словно туго натянутая нить воздушного змея. Я схватил скрипку под мышку, накрылся одеялом, спрыгнул со скалы, одним духом сбежал с горы, добежал до дома, забрался в постель и уснул.
— А дальше?
— Это все.
— А твоя игра на скрипке?
— Там же кричали «гя-а!». И никто бы не смог играть в таком месте.
— У меня такое чувство, будто в твоем рассказе чего-то не хватает.
— Я рассказывал то, что было. А что вы скажете, господа? — И Кангэцу-кун с победоносным видом оглядел слушателей.
Мэйтэй хохотал.
— Вот так штука! А я-то все ждал: вот-вот в стране восточного принца появится Сандро Беллони! — Мэйтэй остановился, ожидая, что его спросят о том, кто такой Сандро Беллони, но не дождался и продолжал: — Сандро Беллони играл на лире в лесу при луне, распевая итальянские песни, ты же потащился со скрипкой на гору Коосин — это все мотивы с одинаковыми поступками. Он испугал луну, а ты сам испугался - барсука на старом болоте и тем самым сделал шаг, отделяющий великое от смешного. Представляю, как тебе всё это обидно!
— Да не особенно, — спокойно отозвался Кангэцу-кун.
— Все выламываешься, лезешь на гору играть на скрипке, вот тебя и пугнули! — заявил хозяин.
— Благородный муж думает о жизни и в логове дьявола, — со вздохом сказал Докусэн-кун. Еще не было случая, чтобы Кангэцу-кун понял, что говорит Докусэн. Да и только ли Кангэцу?
— Ну хорошо, Кангэцу-кун, — сказал Мэйтэй. — Ты как, все шлифуешь свои шарики в университете?
— Нет. Я последнее время был на родине и потому не шлифовал их. Да и надоели мне уже эти шарики. Все собираюсь вообще бросить это занятие.
— Как же бросить? — нахмурился хозяин. — Ведь ты тогда не станешь доктором наук.
— Доктором? — Кангэцу-кун засмеялся. — А для чего мне становиться доктором?
— Да ведь тогда и свадьбу придется отложить. Лишние неприятности тебе и твоей невесте…
— Какую свадьбу?
— Твою, конечно.
— И на ком же я женюсь?
— На барышне Канэда…
— Хо!
— Что «хо»? Ведь вы договорились?
— Кто договорился?
— Нет, погоди. Слушай, Мэйтэй, ты знаешь, о чем идет речь?
— Это относительно Носа? Ну, об этом весь мир уже знает. Эта тайна известна всем… Ко мне уже приходили из газеты и спрашивали, когда газета удостоится чести опубликовать фото жениха и невесты. Тофу-кун уже три месяца ждет этой свадьбы, он сочинил по этому случаю поэму, называется она «Песнь орла». Он уже боится, что этот шедевр превратится в зарытое в землю сокровище, потому что Кангэцу-кун никак не становится доктором. Да, Тофу-кун?
— Не так уж я боюсь, как вы об этом говорите, но мне, конечно, хочется опубликовать произведение, в котором выражены мои чувства.
— Вот видишь, Кангэцу-кун, очень многое зависит от того, станешь ты доктором наук или нет. Так что ты уж как-нибудь держись, шлифуй свои шарики до упора.
— Простите, что я доставил всем столько беспокойства, но мне уже нет необходимости делаться доктором.
— Это почему? — спросил Кусями-сэнсэй.
— Да потому, что у меня уже есть жена.
— Вот так так! — воскликнул Мэйтэй. - В этом мире только успевай поворачиваться! Кусями-кун, вы слыхали? Оказывается, у Кангэцу-куна уже есть семья! И дети есть? Сколько?
— Положим, детей у меня еще нет. Странно, если бы у меня появились дети через месяц после свадьбы!
— Скажите, — произнес хозяин тоном прокурора, — где и когда вы совершили бракосочетание?
— Когда? Приехал на родину, а жена там, оказывается, уже ждет меня. Бониты, сэнсэй, которые я вам принес, получены от родственников в качестве свадебного подарка.
— Как? Три ломтика в свадебный подарок? Что за жадность!
— Да нет, подарили много, но привез я вам только три.
— И она твоя землячка? Такая же смуглая, как все другие жители ваших краев?
— Да, совершенно черная. Как раз мне под стать.
— А что ты думаешь делать с Канэда? — осведомился хозяин.
— Ничего.
— Но ведь так нехорошо. Правда, Мэйтэй?
— А чего там нехорошо! Отдадут за кого-нибудь другого. Какая разница? Муж и жена — это люди, которые ищут друг друга впотьмах. Искать совсем и не нужно, а они ищут. Напрасные хлопоты. Ведь все равно, кто кого найдет. Жаль вот только Тофу-куна, который сочинил «Песню орла».
— Нет, что вы… «Песню орла» можно приурочить и к этому событию. А на свадьбу девицы Канэда я сочиню что-нибудь еще.
— Вот это поэт! Вот это я понимаю! Поэт на все случаи жизни!
— Ты Канэда предупредил? — Хозяин все еще беспокоился о Канэда.
— Нет. И с какой стати я стану его предупреждать? Я предложения не делал, руки дочери у них не просил, достаточно с них будет и моего молчания. Я думаю, вполне достаточно. Сейчас они, наверное, все уже знают от своих двадцати сыщиков.
При слове «сыщики» лицо хозяина омрачилось.
— Гм… Вот как? Ну, тогда молчи, — сказал он. Но этого ему, видимо, показалось мало, и он принялся немедленно знакомить гостей со своими взглядами на сыщиков: — Когда у неосторожного вытаскивают из-за пазухи кошелек, это называется воровством. А когда к неосторожному залезают в душу, это сыск. Когда тайком забираются в дом и уносят вещи, это грабеж. А когда тайком извлекают из тебя сведения, это сыск. Когда с оружием в руках отбирают собственность, это бандитизм. А когда гнусными словами ломают твою волю и душу, это сыск. Сыщики — это воры, грабители и бандиты - три в одном. Среди людей им нет места. Не слушай, что они говорят. Не сдавайся, о, человек!
— Ничего, все будет в порядке! Я не побоюсь, если даже на меня нападут целые полки сыщиков! Они будут иметь дело с Кангэцу Мидзусима, физиком и мастером шлифования шаров!
— Восхищен! — завопил Мэйтэй. — Я восхищен! Сразу видно новобрачного физика! Какая великолепная энергия! Пока ещё потенциальная.  Между прочим, Кусями-кун, если сыщики относятся к породе воров, грабителей и бандитов, то к какой породе относится Канэда-кун, который пользуется их услугами?
— Его можно приравнять к Кумасака Тёхану.
— Тёхан — хорошо сказано. Как это поется? «Только что был Тёхан и вдруг раздвоился и исчез». Впрочем, наш Тёхан из переулка напротив, ростовщик, скупердяй и мошенник, не исчезнет, не беспокойся. И тому, кто попадется в руки к этому прохвосту, до конца дней своих помнить придется. Так что будь настороже, Кангэцу-кун.
— Ничего страшного. «Ого, бандит, с каким ты важным видом ходишь! Давно мы знаем, кто ты таков, а ты все продолжаешь старые дела!» Я ему еще покажу! — храбро заявил Кангэцу-кун.
— Кстати, о сыщиках, — заговорил Докусэн-кун. — Знаете, в двадцатом веке большинство людей склонны заниматься сыском. Интересно, почему это?
  Это было совершенно в стиле Докусэн-куна — перейти на отвлеченную тему, не имеющую отношения к конкретному вопросу.
— Вероятно, потому, что подорожали продукты, — ответил Кангэцу.
— Наверное, потому, что никто не разбирается в искусстве, — сказал Тофу.
— Я думаю, потому, что у людей прорезались рожки цивилизации, и они напоминают теперь забродившее сусло, — объявил Мэйтэй.
Наступила очередь хозяина. Он с важным видом сказал:
— Сусло с рожками. Загадочно. Я много думал над этим вопросом. Полагаю, причина склонности людей к сыску кроется в чрезмерно развитом самосознании. Причем то, что я называю самосознанием, не имеет ничего общего с тем, что Докусэн-кун называет прозрением или единением «Я» с небом и землей…
— Как-то непонятно. Уж если ты, Кусями-кун, забрался в дебри великих теорий, то позволь и недостойному Мэйтэю пожаловаться на современную цивилизацию.
— Ну излагай. Если есть что.
— И еще как есть. Ты вот недавно кланялся сыщику, как божеству, а сегодня сравниваешь сыщиков с ворами и бандитами. Ты — воплощенное противоречие. А я всю свою жизнь ни разу не менял своего мнения.
— Сыщик — это сыщик. Агент — это агент. Недавно — это недавно. Сегодня — это сегодня. Постоянство мнений свидетельствует об отсутствии умственного прогресса. «Дурак не сдвинется» — это про тебя.
— Что так строго! Даже сыщика похвалишь за такую прямоту.
— Это я — сыщик?

3.
— Ты не сыщик и потому человек прямой. Давай же послушаем продолжение твоего мудрого рассуждения.
— Самосознание, — сказал хозяин, — это когда современные люди слишком отчетливо сознают, что им выгодно и что им невыгодно, а также что выгодно и что невыгодно другим. Это самосознание все более обостряется с развитием цивилизации. Хэнлей говорил о Стивенсоне, что Стивенсон ни на минуту не мог забыть о своем «Я». Он не мог пройти мимо зеркала, не оглянувшись на свое отражение. И таковы все люди нынешнего времени, независимо от того, спит их «Я» или не спит. Их постоянно преследует это их «Я». Поведение и слова людей становятся искусственными, жизнь превращается в муку, они с утра до вечера живут с таким ощущением, словно они на смотринах. Слова «спокойствие» и «умиротворенность» стали пустыми звуками. Вот почему я говорю, что современный человек детектив. Он все время высматривает и вынюхивает. Он вороват. Он скрывается от других и во всем ищет выгоду. Самосознание его обостряется. Он все время беспокоится, удастся ли ему поймать вора. Он думает о выгоде во сне и наяву и становится похож и на вора и на сыщика. Все время оглядываться и копошиться, не иметь до самой могилы ни минуты покоя — вот удел современного человека. Это и есть проклятие цивилизации. Ужасно глупо.
— Но очень интересно, — сказал Докусэн-кун. Остаться в стороне от обсуждения подобной проблемы он, естественно, не мог. — Древние учат нас: «Забудь себя». А современная жизнь учит совсем иному: «Не забывай о себе». Современный человек переполнен сознанием собственного «Я», что есть постоянное горение в аду. А ведь нет на свете ничего более прекрасного, чем забыть себя. Сказано: «В ничто обращаюсь в ночи под луной». Современные люди неестественны, даже когда они творят добро. Все поступки англо-саксов, которыми они так гордятся и определяют словом «найс», обусловлены, если разобраться, чрезмерно обостренным самосознанием. В свое время король Англии путешествовал по Индии. Однажды он гостил у одного раджи и обедал у него. И вот раджа схватил, по обычаю своей страны, картофелину рукой и положил к себе на тарелку. Он тотчас же спохватился и очень смутился, но король сделал вид, что ничего не замечает, и тоже взял картофелину - двумя пальцами…
— Это и называется английским вкусом? — спросил Кангэцу.
— А я слыхал о таком случае, — сказал хозяин. — Это тоже произошло в Англии. Офицеры одного полка устроили угощение для какого-то нижнего чина. Нижний чин был, видимо, непривычен к банкетам, и когда после угощения принесли блюда с водой для мытья рук, он эту воду выпил. Тогда командир полка вдруг провозгласил в его честь здравицу и тоже одним духом выпил воду из своего блюда. И все офицеры последовали его примеру.
— Известна еще такая история, — сказал Мэйтэй. - Молчать не могу. Однажды Карлейль получил от королевы приглашение на аудиенцию. Он еще не был знаком с правилами этикета, установленными при дворе. К тому же он вообще был человеком со странностями. Он вошел в зал, сказал: «Ну, как дела?» — взял стул и уселся. Стоявшие позади королевы фрейлины захихикали… нет, хотели было захихикать, но тут королева обернулась к ним и подала знак садиться. Карлейль, таким образом, избежал глупого положения. Вот как была снисходительна и добра королева.
— Ну, так то Карлейль, — заметил Кангэцу-кун. — Карлейлю было бы наплевать, даже если бы остальные продолжали стоять.
— Оставим в стороне сознательную доброту, — сказал Докусэн-кун. — К сожалению, чем человек сознательнее, тем труднее ему быть добрым. Говорят, что грубость нравов исчезает пропорционально росту культуры, люди становятся все более вежливыми, что ошибочно. Это только на первый взгляд кажется, что такой человек тихий и вежливый. Каждый чувствует себя борцом перед решающей схваткой. Со стороны человек как будто спокоен и миролюбив, а в душе у него кипит яд.
— Вот и драки в старину были невинными, — захватил инициативу Мэйтэй. — Пользовались только грубой силой. А сейчас пользуются способами более утонченными, и это тоже способствует усилению самосознания. Бэкон сказал: «Побеждать природу, опираясь на ее силы». Как ни странно, это выражение можно применить и к современной драке. Совсем как джиу-джитсу. Одолевать противника, используя его же силу…
— Или вот гидроэлектроэнергия, — подхватил Кангэцу-кун. — Мы не противимся силе воды, но используем ее и превращаем в электричество.
Докусэн—кун неожиданно вставил:
— Поэтому в нищете тебя связывает бедность, в богатстве связывает богатство, в печали связывает печаль, а в радости связывает радость. Гений гибнет от своей гениальности, мудреца поражает собственная мудрость, а одержимого, как Кусями-кун, враг захватывает в свои сети, используя его одержимость.
Мэйтэй—кун закричал «Ого-го!», а хозяин проговорил ухмыляясь:
— Не так-то всё просто.
Все захохотали.
— А отчего погибнут такие, как Канэда?
— Жена погибнет от Носа. Самого Канэда погубит его же алчность. Его подручные сдохнут от своей склонности к сыску.
— А дочь?
— Дочь? Я ее не видел. Ну, скажем, ее погубит страсть к роскоши и к жирной пище. Или она станет пьяницей. Но от любви она не погибнет, нет. Возможно даже, станет нищей бродяжкой.
— Ну, это уже слишком, — резко запротестовал Тофу-кун. Ведь он посвятил ей свои новые стихи.
— Это великие слова, — продолжал Докусэн. — «Откажитесь от нелепого стремления иметь жилье и собственность, проникнитесь добрыми намерениями». Пока человек не станет таким, он и дальше будет мучиться.
— Ну, не очень-то распинайся, — заметил Мэйтэй. — А то еще действительно заживешь кверху ногами на манер своей молнии с весенним ветром.
Хозяин объявил ни с того ни с сего:
— Если цивилизация и дальше пойдет такими темпами, я не хочу дальше жить.
— Так умирай, не стесняйся, — посоветовал Мэйтэй с непонятным энтузиазмом.
— А вот не умиру, — с непонятным упорством ответил хозяин.
— При рождении никто не думает о рождении, родился, и всё. Живи дальше, — сказал Кангэцу. — Но вот смерть неприятна для всех.
— Занимая деньги, никто не испытывает душевных мук, — в тон ему откликнулся Мэйтэй. — Но вот отдавать долги весьма неприятно. Обычная история.
Докусэн—кун с отсутствующим и отрешенным видом проговорил:
— Счастлив тот, кто не думает о возвращении долга, и счастлив тот, кто не помышляет о смерти.
— Из твоих слов выходит, что прозревшие, не помышляющие о смерти, порядочные нахалы.
— Считай как угодно. В учении йогов сказано: «Будь с лицом из железа и с сердцем буйвола или будь с лицом буйвола и с сердцем из железа».
— Ты типичный представитель такого прозревшего.
— Я бы не сказал. Впрочем, мысль о смерти стала мучительной только с тех пор, как была изобретена болезнь, именуемая неврастенией.
— Поистине, ты человек доневрастенический, откуда ни посмотри на тебя.
Пока Мэйтэй препирался таким образом с Докусэном, хозяин выражал Кангэцу и Тофу-куну свое недовольство современной культурой.
— Весь вопрос в том, как не возвращать долги.
— Да ведь вопрос так не стоит: одолженное нужно возвращать.
— Погоди. Это же вопрос теоретический. Вопрос о возвращении одолженных денег я уподоблю вопросу о неизбежности смерти. Такой вопрос уже ставился. Это была алхимия. Алхимия провалилась. Стало очевидно, что при всех обстоятельствах смерть неизбежна.
— Это было очевидно и до алхимии.
— Молчи и слушай. Ну вот. Когда неизбежность смерти стала очевидной, возник второй вопрос: если смерть неизбежна, то как надо умирать? Одновременно с этим вторым вопросом возник, разумеется, и Клуб самоубийц.
— Вот оно что!
— Умирать тяжело. Но жить всё же тяжелее. Для неврастеников жизнь куда более мучительна, чем смерть. Вот почему их терзают проблемы смерти. Неврастеник мучается не потому, что не хочет умирать, а потому, что не знает, как это сделать. Большинство по причине собственного скудоумия полагаются на природу, а тем временем их потихоньку добивает общество. Но человек с характером не может удовлетвориться гибелью от руки общества. Я не сомневаюсь, что в ходе глубоких и разносторонних исследований способов смерти будет открыт какой-нибудь новый, замечательный способ. Число самоубийств в мире возрастает, и каждый самоубийца будет покидать этот мир своим особым, индивидуальным путем.
— Ух, что-то страшно стало.
— Страшно будет потом. В пьесе Артура Джонса есть философ, который пропагандирует самоубийство.
— А он сам кончает самоубийством?
— Нет. Я убежден, что лет через сто все будут кончать самоубийством. А через десять тысяч лет иной смерти, кроме самоубийства, люди даже не будут знать.
— Вот ужас-то будет!
— К тому времени самоубийство будет обстоятельно изучено и превратится в особую науку. И в такой гимназии, как «Ракуункан», вместо этики будут в качестве обязательного предмета преподавать тыквоголовым оболтусам самоубийство.
— Чудовищно! Мэйтэй-сэнсэй, вы слыхали эту сверх-теорию Кусями-сэнсэя?
— Да, — откликнулся Мэйтэй-кун. — В эти времена преподаватель этики в гимназии «Ракуункан» будет говорить примерно так: «Господа! Откажитесь от позорного и дикого пережитка, именуемого общественной пользой! Каждый из вас, как представитель молодежи, обязан в первую очередь помнить о праве на самоубийство. Но поскольку естественно желать другому того, чего желаешь себе, вам следует сделать один шаг от самоубийства и сразу перейти к убийству. Вот здесь рядом живет некий господин Тинно Кусями. Жизнь безжалостно измучила его, и он пребывает в полном отчаянии. Вашей священной обязанностью является убить его. Причем в нашу цивилизованную эпоху ни в коем случае не следует пользоваться древними видами оружия, такими, как секира или пистолет. Применяйте более возвышенное оружие — насмешку и издевательство. Злоязычие - лучшее оружие для убийства. Лишь в этом случае оно принесет пользу всем.
— Интересно.
— Есть еще вот что. В настоящее время основной функцией полиции является охрана жизни и собственности населения. А в рассматриваемое время полицейские будущего будут ходить с дубинками, как живодеры, и убивать ими прохожих…
— Зачем?
— Как зачем? Современному человеку жизнь дорога, поэтому его охраняет полиция. А в будущем жизнь большинству людей станет в тягость, и полиция, как служба милосердия, будет избавлять людей от страданий. Тем не менее все, кто обладает хоть частичкой здравого ума, заранее покончат самоубийством, поэтому на долю полиции останутся лишь отчаянные трусы, кретины, неспособные себя убить, да жалкие калеки. Люди, желающие быть убитыми, будут вывешивать на дверях объявление. Тогда полицейские во время обхода явятся к ним в удобное для себя и клиента время выполнят их желание. Трупы? Трупы будут увозить тоже полицейские. На ручной тележке. На какую-нибудь фабрику по переработке органов и консервации крови. Вот так вот. Но также есть вещи, куда более интересные…
— Шуткам вашим нет конца, сэнсэй, — восхищенно сказал Тофу-кун. Но Докусэн-кун, теребя, как обычно, свою козлиную бородку, промямлил:
— Можно, конечно, сказать, что это шутка, но можно назвать это и пророчеством. Люди, которые не постигли всей глубины истины, люди, которых захлестнула рутина повседневной жизни, склонны считать, что такой порядок вещей вечен и неизменен, хотя все это не что иное, как заблуждение и мираж. И когда таким людям рассказывают о чем-нибудь отвлеченном, они воспринимают это как шутку.
— Откуда ласточке и воробью знать помыслы феникса? — покорно согласился Кангэцу-кун.
Докусэн—кун пренебрежительно кивнул и продолжал:
— В старину в Испании была область, именуемая Кордовой…
— Разве теперь её нет?
— Возможно, есть. Дело не в этом. Там существовал обычай: когда вечером в храме звонил колокол, все женщины города выходили из домов и шли к реке купаться…
— И зимой тоже?
— Н-не знаю точно. Во всяком случае, все женщины — старые и молодые, благородные и простые, все погружались в реку. Мужчины к ним не допускались, они только могли наблюдать издали, и они видели: среди зеленых волн, озаренных предзакатным солнцем, двигаются белые, словно крахмал, тела…
— Как поэтично! — Тофу-куна разговор об обнаженных женщинах заинтересовал сразу же. — Можно написать стихи в стиле новой поэзии. Где это было?
— В Кордове. Местным молодым людям было очень досадно, что им не разрешают поплавать вместе с этими женщинами, более того, им даже не позволяют подойти к ним поближе. И вот они решили подшутить…
— Что же они выкинули? — осведомился Мэйтэй.
— Они подкупили звонаря, и тот ударил в колокол на час раньше. Женщины, услыхав благовест, собрались на берегу и в одних трусиках попрыгали в воду. Прыгнуть-то они прыгнули, но ведь солнце еще не зашло!
— А ослепительное осеннее солнце не сияло? К тому же, в старину никто трусики не носил.
Это замечание как-то прошло без комментариев.
— Но тут они поглядели на мост и увидели, что там собралось множество мужчин, которые смотрели на них. Им стало ужасно стыдно, но было уже поздно. Они сгорели от стыда.
— И что же?
— Я хочу сказать, что человеку свойственно блуждать среди обыденных и повседневных фактов, совершенно забыв о главных истинах. Нужно всегда быть очень внимательным.
— Поистине благодатное нравоучение! Давайте, я тоже расскажу вам о блужданиях среди повседневных фактов, — предложил Мэйтэй. — Недавно в одном журнале я прочитал роман про афериста. Вот, предположим, я открываю антикварную лавку и выставляю в витрине картины и творения великих мастеров. Не какие-нибудь репродукции, а самые настоящие, только высший сорт! И поскольку все это высший сорт, цены тоже высоки. Приходит ко мне любитель антикварных редкостей и спрашивает, сколько стоит вот эта картина Мотоногу. Она стоит шестьсот иен, отвечаю я. Покупатель говорит, что картина ему нравится и он очень хотел бы приобрести ее, но, к сожалению, у него нет с собой шестисот иен, а поэтому ему приходится отказаться…
— Почему это он обязательно скажет именно так? — спросил хозяин. У него никогда не было воображения. Мэйтэй снисходительно ответил:
— Это ведь роман. Предположим, что он так и сказал. Тогда я прошу его не беспокоиться о плате. Если вам нравится, говорю я, можете взять. Покупатель колеблется. Он говорит, что с удовольствием возьмет в рассрочку. И вот я говорю: «Вы будете моим постоянным клиентом, так что можете взять в рассрочку на продолжительное время. И не стесняйтесь. Вас устроит по десять иен в месяц? Могу даже уступить пять иен». И вот я продаю ему картину Богоокого Мотоногу за шестьсот иен, в рассрочку по десять иен в месяц.
— Совсем как продают энциклопедию «Таймса».
— Ну, относительно этой энциклопедии все точно известно. А у меня по-другому. Я берусь за аферу. Слушайте внимательно. Как ты полагаешь, Кангэцу-кун, за сколько лет можно выплатить сумму в шестьсот иен, если вносить по десяти иен ежемесячно?
— За пять лет, разумеется.
— Так, за пять. Ну, а как ты полагаешь, Докусэн-кун, пять лет — это короткий срок?
— «В одной мысли десять тысяч лет. Десять тысяч лет — это одна мысль». И короткий, и долгий.
— Идиотский псалом. Суть в том, что покупателю придется платить шестьдесят раз по десять иен. А привычка — страшная вещь. Если он из месяца в месяц будет повторять одно и то же, то захочет уплатить и шестьдесят первый раз, и шестьдесят второй раз. И будет платить шестьдесят третий раз, шестьдесят четвертый и так далее, и не сможет уже жить, не внося десять иен в каждый очередной срок. Человек представляется как будто бы разумным существом, но у него есть слабость — он обычно погрязает в привычках и забывает о главном. Я пользуюсь этой слабостью и выколачиваю из него по десять иен в месяц.
— Ну что вы! — рассмеялся Кангэцу-кун, — Разве бывают такие забывчивые люди?
Тут хозяин совершенно серьезно заметил:
— Бывают, бывают. Помню, я выплачивал ссуду, которую мне выдали в университете. Я вносил деньги ежемесячно до тех пор, пока в кассе решительно не отказались принимать мои взносы.
— Вот видите, значит, я прав. Вот перед вами сидит доказательство моей правоты. А тот, кто считает мое пророчество шуткой, обречен на всю жизнь выплачивать ежемесячные взносы, хотя бы было достаточно и шестидесяти раз. Вас, Кангэцу-кун и Тофу-кун, это касается в первую очередь, вы еще неопытны и можете легко поддаться на обман.
— Слушаюсь. Никогда не буду выплачивать больше шестидесяти раз.
— Все это может показаться шуткой, Кангэцу-кун, — заметил Докусэн, — но наш разговор для вас по-настоящему полезен. Возьмем такой пример. Если вот сейчас Кусями-кун или Мэйтэй-кун скажут, что вы должны извиниться перед Канэда за то, что женились без предупреждения, вы будете извиняться?
— Нет уж, от извинений прошу уволить. Конечно, если Канэда захочет передо мной извиниться, я возражать не буду, но у меня лично такого желания нет.
— А если вам прикажет извиниться полиция?
— Тем более.
— А если министр или титулованная особа?
— Еще более - тем более.
— Вот видите, какая разница между нашим временем и прошлыми временами. В старину власть могла сделать все. А теперь наступила эпоха, когда и власть не всегда оказывается всесильной. В наше время высочество с любыми полномочиями и с любыми титулами может позволить себе подавлять человека лишь в известных пределах. В наше время чем сильнее власть подавляющего, тем с большим ожесточением ему сопротивляются. Многое изменилось с тех времен, и появились такие вещи, с которыми власть имущие не знают, что делать. Такой мир был совершенно немыслим в старину. Поистине, люди и нравы изменились необычайно. Вот почему пророчество Мэйтэй-куна, хотя его и можно назвать шуткой, приобретает в свете того, что я говорил, совсем другое значение.
— Ну, а раз есть хоть один человек, который меня понял, — сказал Мэйтэй, — я хотел бы продолжить свое описание будущего. Как справедливо говорил Докусэн-кун, в наши дни упрямцев, которые добиваются своего, пользуясь данной им властью и палками, можно наблюдать со спокойным сердцем. Они совершенно бессильны, и их можно сравнить с комаром, который пытается состязаться с поездом. Большею частью это главари бандитов, вроде нашего Тёхана из переулка напротив. Но я ставлю другой вопрос, и вопрос этот касается не только сегодняшнего дня. Я имею в виду одно общественное явление, свойственное всему человечеству. Это брак. Давайте проследим направление культурной эволюции, и мы увидим, что в отдаленном будущем брак станет просто немыслим. Сейчас объясню. Наш век — это век индивидуализма. В старые времена, когда семью представлял муж, уезд — наместник, провинцию — князь, все остальные люди, помимо перечисленных, не были индивидуумами. А если даже и были, то таковыми не признавались. Теперь все изменилось, и каждый стал утверждать свою индивидуальность. У любого человека такой вид, словно он говорит: «Я — это я, а ты — это ты, и не смей меня касаться». Два человека повстречались на улице и проходят мимо друг друга, при этом каждый думает: «Не только ты человек. Я не хуже тебя». Индивидуализм вошел в нашу плоть и кровь. И если все индивидуумы стали в равной степени сильными, то и слабыми они тоже стали в равной степени. Каждый стал достаточно сильным, чтобы защищать свое «Я» и одновременно слишком ослабел для того, чтобы иметь возможность с легкостью наносить ущерб ближнему. Обретенной силе человек радуется, а слабость вызывает в нем негодование. Он всеми силами тщится защитить себя и одновременно нанести урон соседу. Ясно, что при таких обстоятельствах жить становится тесно. Каждый раздулся так, что того и гляди лопнет, но ему мало места, и он стремится любыми средствами создать вокруг себя свободное пространство. Окончательно измучившись, человек сначала придумал раздельное житье — дети стали селиться отдельно от родителей. В лесных районах Японии до сих пор еще вся семья, где весь род спит вповалку в одной хижине. У них еще нет индивидуальности, которую бы стоило утверждать, а если и есть, они ее еще не утверждают. Они довольны тем, что имеют. Зато в цивилизованном обществе считается ужасным, если дети или родители не имеют возможности настоять на своем, и потому, безопасности ради, родители и дети живут раздельно. В более цивилизованной Европе такой порядок существует уже давно. А если и случается, что родители и дети живут под одной крышей, то сын одалживает у отца деньги под проценты и платит ему за пансион. Такой прекрасный обычай возник потому, что отец научился ценить в сыне индивидуальность. Такие нравы необходимо по возможности скорее импортировать в Японию. Родственники разошлись уже давно. Родители отделяются от детей на наших глазах. Но должно появиться желание отделиться еще от чего-нибудь, ибо с развитием нетерпимой индивидуальности неизбежно будет расти и самоуважение к ней. И вот настанет очередь расстаться супругам. В наше время супругами называют мужчину и женщину, которые живут под одной крышей. Это ошибка. Чтобы быть супругами, необходима гармония характеров. В старину такая гармония существовала. Говорили: «В двух телах одна душа». На первый взгляд казалось — вот муж и жена, их двое, на самом же деле был только один. И после смерти муж и жена оборачивались в одного человека. Дикие были нравы. Да... Теперь это невозможно. Муж остается мужем, жена — женой. Жена приходит к мужу, уже закалив в гимназии свою индивидуальность, стриженая, в юбке, и она, естественно, не может сделаться такой, какой ее хочет видеть муж. А если такое случится, про нее скажут, что она не жена, а кукла. Чем умнее женщина, тем более чудовищные формы принимает ее индивидуальность. Чем больше она развита, тем меньше шансов, что она будет соответствовать индивидуальности мужа. И вот между мужем и женой начинаются конфликты. И как раз те, кого называют умными, примерными женами, все дни напролет воюют с мужем. Далее, с ростом ума и примерности жены растут и испытываемые супругами мучения. Они становятся столь разнородными, как вода и масло. И хорошо было бы, если бы вода и масло спокойно сохраняли свои уровни, но они вступают в реакцию, и дом начинает содрогаться, как во время великих землетрясений. Наконец люди начинают понимать, что дальше жить вместе немыслимо…
— И супруги будут расходиться? — спросил Кангэцу-кун. — Признаюсь, это меня беспокоит.
— Обязательно будут. Разойдутся супруги во всем мире. А те, кто не последует этому, не будут больше считаться супругами. Их просто будут презирать за тупость и нездоровый консерватизм.
— И на меня так будут смотреть? — хихикнул Кангэцу-кун.
— Твое счастье, что ты родился в эпоху Мэйдзи. Но вот я останусь холостым, ибо мой мозг проник сквозь завесу будущего. Некоторые ссылаются на несчастную любовь. Близорукие глупцы! Ну ладно. Слушайте дальше. Наступит день, когда с неба спустится мудрец и провозгласит небывалое: «Человек — животное-индивидуалист. Да будет уничтожение индивидуальности приравнено к уничтожению человеческой жизни! Для сохранения значимости человека необходимо любой ценой охранять и всячески развивать его индивидуальность. Бракосочетание противоречит человеческой природе. Это варварство. Пусть оно имело место в седые века старины, когда не существовало эпохи развитого индивидуализма, однако в наше цивилизованное время есть еще люди, которые не вырвались из плена старых привычек, и это весьма прискорбно. В наше время культура достигла наивысшей точки, сейчас нет причин, которые могли бы оправдать нелепую дружбу и связь между отдельными индивидуумами. И все же некоторые невежественные юноши и девицы, отдавшись мгновенной низкой страсти, предаются животным наслаждениям. Это оскорбляет нравственность, губит этические основы. Ради человечества, ради культуры, ради сохранения индивидуальности этих несчастных юношей и девушек давайте всеми силами бороться против диких обычаев…»
— Сэнсэй, я протестую против вашей теории, — сказал в отчаянии Тофу, стукнув ладонью по колену. — На мой взгляд, нет на свете ничего более святого, чем любовь и красота. Они приносят нам наслаждение, счастье, радость. Только благодаря любви и красоте наши чувства становятся утонченными и чистыми, характер — возвышенным. Не забудем любовь, не забудем красоту, где бы мы ни родились. Эти чувства проявляются в нашей жизни, любовь в супружеских отношениях, а красота в искусстве, в поэзии и музыке. И так будет до тех пор, пока будут жить люди на земле.
— Хорошо, если бы было так. Но, очевидно, придется примириться. Разве ты не слыхал, что сказал мудрец? Мудрец сказал, что искусство ждет такая же судьба, как и супружество. Развитие индивидуальности означает свободу индивидуальности. А свобода индивидуальности означает: «Я — это я, ты — это ты, и не смей меня касаться». Так исчезнет основа для существования искусства. Искусство сейчас существует потому, что между художниками и ценителями их творений есть сходство вкусов. Ты хвастаешься, что ты поэт-новатор. Но ведь если не найдется человека, который прочтет твои стихи и похвалит их, тогда ты будешь их единственным читателем. Сочиняй сколько хочешь «Песен орла» — не поможет. Твои произведения читают только потому, что ты родился в счастливую эпоху Мэйдзи…
— Да не очень-то читают…
— Ну, если уж теперь не читают, то в будущем, когда появится великий мудрец и начнет утверждать свою теорию, отвергающую браки и супружескую жизнь, у тебя точно не останется ни одного читателя. И совсем не потому, что никто не захочет читать именно тебя, а просто никому не будут интересны стихи, независимо от того, кто их написал. Ведь у каждого будут свои, вполне определенные и совершенно отличные от других вкусы. Первые признаки такого положения мы наблюдаем уже в Англии. Авторов, в произведениях которых наиболее отчетливо проявляется индивидуальность характера, никто не читает. Это явление будет считаться все более обычным, и к тому времени, когда брак станут рассматривать как явление безнравственное, искусство окончательно погибнет. То, что напишешь ты, не пойму я. То, что напишу я, не поймешь ты. Между тобой и мной не будет ни искусства, ни даже кучки навоза.
— Да, но я интуитивно чувствую, что здесь что-то не так.
— Если ты полагаешься на интуицию, то я чувствую свою правоту печенками.
— Возможно, ты хорошо чувствуешь своими печенками, — заговорил Докусэн-кун, — но не следует давать человеку возможность иметь индивидуальный характер, ибо это стеснит еще больше отношения между людьми. Почему Ницше выдумал своего сверхчеловека? От этой самой тесноты. Сверхчеловек — это олицетворение философии тесноты. На первый взгляд может показаться, что сверхчеловек — это идеал, к которому следует стремиться, а на самом деле это всего лишь продукт недовольства. Ницше прозябал в девятнадцатом веке, когда нельзя было без оглядки на других перевернуться с боку на бок. Он нес всю эту чушь от отчаяния. Когда я читаю Ницше, я испытываю к нему жалость. Его голос — это не голос безумного смельчака и идейного борца, а вой обиженного, болящего, проклинающего все на свете. Но так и должно было случиться. В древние времена стоило появиться какому-либо герою, и все уже собрались вокруг него, и все были довольны. Если бы такое положение сохранилось до сих пор, Ницше не пришлось бы создавать героя при помощи пера и бумаги. Вот Гомер и другие старинные авторы тоже изображали сверхчеловеческие характеры. Но разве их можно сравнить со сверхчеловеком Ницше? Их характеры светлые и радостные. На них приятно смотреть. Веселые подвиги весело изложили на бумаге, и читатель не испытывает никакой горечи. Но во времена Ницше не появлялось ни одного героя. А если бы герой и появился, никто бы не признал его героем. В древности был один Конфуций, вот он и болтал, что в голову взбредет. А в наше время Конфуциями хоть пруд пруди. Не исключено даже, что вообще все люди — Конфуции. Именно поэтому сколько ни убеждай других, что ты Конфуций, никто на тебя внимания не обратит, что и порождает недовольство, а недовольство, в свою очередь, порождает бумажных сверхчеловеков. Мы желали свободы, и мы получили ее но мы ее не ощутили в полной мере. И европейская цивилизация хороша только на первый взгляд, на самом же деле она никуда не годится. А вот на Востоке с древних времен отдавалось предпочтение совершенствованию духа, что правильно. Но оглянитесь! Из-за индивидуализма все стали неврастениками, дальше некуда. Только теперь люди стали понимать значение пословицы: «Народу под князем спокойно», и справедливость слов о том, что нагие и голодные — это и есть народ. Но теперь сожалеть поздно - так последний пропойца может жалеть о том, что начал когда-то пить.
— Это очень пессимистическая теория, сэнсэй, — сказал Кангэцу-кун. — Но я, как это ни странно, никакой тревоги не испытываю.
— Это потому, что ты только что женился, — сразу объяснил Мэйтэй, а хозяин вдруг ещё более грозно сказал:
— Ты совершаешь громадную ошибку, когда женишься и думаешь, что женщина — это доброе и умное существо. В назидание я хочу прочитать тебе кое-что интересное. Слушай внимательно. — Он взял в руки старую книгу, которую недавно принес из кабинета. — Эта книга — старинная книга. И из нее видно, что женщины были существами вредными уже в те далёкие времена.
— Поразительно, — сказал Кангэцу-кун. — Когда была написана эта книга?
— Это Томас Нэш, шестнадцатый век.
— Неужели и в те далёкие времена уже ругали мою невинную жену?
— В книге ругает разных женщин. К их числу, несомненно, принадлежит и твоя жена, слушай.
— Еще бы, конечно, буду слушать. Очень вам благодарен.
— Написано: «Вначале познакомлю вас со взглядами на женщин, высказанными древними мудрецами и философами». Вы слушаете?
— Все слушаем. Даже я, холостяк, слушаю.
— «Аристотель сказал: известно, что женщина — источник всяких неприятностей. И если жениться, то нужно брать женщину маленькую, а не большую, ибо малая неприятность лучше большой. От нее меньше хлопот…»
— Кангэцу-кун, у тебя жена большая или маленькая?
— Она хоть и маленькая, но всё же — большая неприятность. Очень большая.
— Интересная книга, читай дальше.
— «Некто спросил: что есть величайшее чудо? Мудрец ответил: верная жена…»
— А кто этот мудрец?
— Имя не указано.
— Наверняка рогоносец.
— Теперь о Диогене. «Некто спросил: когда нужно жениться? Диоген ответил: юношей рано, стариком поздно».
— Додумался же до такого Диоген-сэнсэй, сидя в бочке.
— «Пифагор сказал: на свете есть три по-настоящему страшные вещи. Сказал: огонь. Сказал: вода. Сказал: женщина».
— Смотрите, какие глупости говорят греки! На мой взгляд все эти страшные вещи ничего не стоят. Я вот в огне не горю, в воде не тону… э-э… — Докусэн-кун замялся.
Мэйтэй пришел на помощь:
— На женщин не кидаюсь. Верно?
Хозяин читал дальше:
— «Сократ сказал, что величайшим трудом для человека является управление женщиной. Демосфен сказал: если человек хочет замучить врага, пусть подарит ему свою жену, ибо она поднимет в доме ветер и бурю и днем и ночью будет мучить его. Сенека считал женщину и невежество двумя величайшими бедствиями мира. Марк Аврелий сказал, что женщиной так же трудно управлять, как заморскими владениями. Платон считал, что женщины украшаются, дабы скрыть природное уродство. Валери в письме другу писал, что для женщин на этом свете нет ничего невозможного, и молил богов, чтобы они сжалились над другом и оградили его от женских козней. Он же писал: что есть женщина? Она — враг дружбы и любви. Она — мука неизбежная. Она — вред обязательный. Она — соблазн природный. Она — яд, сладкий, как мед. Если бросить женщину — безнравственно, то не бросать ее — это однозначно преступление…»
— С меня хватит, сэнсэй. Наслушаешься такого о жене, и ничего уже не нужно.
— Тут еще несколько страниц. Послушай уж заодно.
— Остановимся, — заметил Мэйтэй. — Вероятно, вот-вот изволит вернуться госпожа…
И в этот момент из столовой донесся голос хозяйки:
— О-Сан, поди сюда!
— Вот так! — воскликнул Мэйтэй. — Слушай, госпожа уже дома!
Хозяин фыркнул.
— Подумаешь.
— Хозяюшка, когда это вы успели вернуться?
В столовой тихо.
— Хозяюшка, вы слышали, что здесь говорилось?
Ответа нет.
— Не подумайте, что это мнение хозяина! Это мнение господина Нэша из шестнадцатого века!
— Ничего не знаю, — донесся издалека голос хозяйки.
Кангэцу-кун хихикнул.
— Я тоже не знаю, так что извините, пожалуйста! — крикнул Мэйтэй и захохотал. Тут с шумом отворилась парадная дверь, раздвинулись сёдзи, и в гостиную бесцеремонно ввалился Татара Сампэй-кун.
Сегодня он не похож на себя. На нем сверкающая белизной сорочка и сюртук с иголочки. Он заметно навеселе, в руке у него тяжелая корзинка с четырьмя бутылками пива. Он поставил бутылки рядом с кусками бонита и рухнул на циновки.
— Ну, как желудок, сэнсэй? — осведомился он. — А все потому, что дома сидите!
— Я тебе еще не сказал, лучше или хуже.
— Да что с того, что не сказали! Лицо у вас плохое. Совсем желтое. Сейчас надо удить рыбу. Взять в Синагава лодку и… Я в то воскресенье удил.
— Что поймал?
— Ничего.
— И все-таки хорошо было?
— Воистину душой воспрянул. А вы были когда-нибудь на рыбалке? — Он обратился ко всем сразу. — Что за прелесть - на крошечной лодочке один в большом море…
— А я бы хотел на огромной лодке по крошечному морю, — заявил Мэйтэй.
— И если удить, то выловить кита или русалку, иначе зачем, — добавил Кангэцу.
— Да разве такие вещи ловятся? Никакого здравого смысла у этих литераторов.
— Я не литератор.
— А кто же вы? Например, дельцам, как я, здравый смысл совершенно необходим. Знаете, сэнсэй, за последнее время я весьма обогатился здравым смыслом. Вращаешься в таком обществе и сам становишься таким.
— Каким это таким?
— И знаете… вот с сигаретами… Пока куришь «Асахи» или там «Сикисима», никто на тебя внимания не обратит. — И Сампэй-кун достал и закурил египетскую сигаретку с золоченым мундштуком.
— Откуда у тебя деньги на такое?
— Денег у меня еще нет. Но я уже думаю где-нибудь их раздобыть. Когда куришь такие сигареты, тебе не могут не доверять.
— Отлично, — обращается Мэйтэй к Кангэцу. — Добывать деньги, пользуясь доверчивостью людей, легче, чем шлифовать шарики, Кангэцу-кун. Очень комфортно.
Кангэцу не успел ответить, как Сампэй-кун вскричал:
— А, Кангэцу-сан? Вы так и не стали доктором? Ну, тогда возьму я.
— Доктора?
— Нет, барышню Канэда! Мне, разумеется, неудобно перед вами, но родители так настаивали, что я согласился. Беспокоит лишь, как оправдаться перед вами.
— Да вы не стесняйтесь, — сказал Кангэцу, а хозяин ехидно проговорил:
— Если хочется, бери…
Мэйтэй рассмеялся:
— Вот приятная новость! Нет, поистине о дочерях беспокоиться не стоит. Я же говорил, что ее кто-нибудь да возьмет! Вот у нее и жених, да еще какой великолепный джентльмен! Тофу-кун, это тебе материал для новых стихов.
— А, так вы — Тофу-кун? — вскричал Сампэй. — Не сочините ли вы нам что-нибудь к свадьбе? Мы бы сразу отпечатали и распространили. Даже в «Солнце» опубликуем!
— Хорошо, я что-нибудь сделаю. К какому сроку вам надо?
— Это не важно. Давайте то, что у вас уже написано. А мы вас за это пригласим на свадьбу и угостим шампанским. Вы когда-нибудь пили? Это очень вкусно… Сэнсэй, я хочу пригласить на свадьбу оркестр. Как вы полагаете, можно будет переложить стихи Тофу-куна на музыку и сыграть?
— Как хочешь.
— Сэнсэй, а не сделаете ли это вы?
— Можно без глупостей?
— А здесь есть кто-нибудь, кто знает музыку?
— Вот есть мастер скрипки — провалившийся кандидат в доктора Кангэцу-кун. Только его надо хорошенько попросить. Он не такой человек, чтобы согласиться за бутылку шампанского.
— Знаете, шампанское по четыре или пять иен — это не шампанское. Я буду угощать настоящим "брют". Так вы сочините свадебную музыку?
— Сочиню. Даже за бутылку по двадцать сэн сочиню. Даже даром сочиню.
— Нет, нет, даром не надо, да я и принять не смогу. Я обязательно должен отблагодарить. И если вам не нравится шампанское, то как вам вот это? — Он достал из внутреннего кармана десяток фотографий и разбросал по циновке. Это были портреты девиц самого нежного возраста в хакама, в фури-содэ, с высокими прическами. — Вот сколько у меня кандидаток, сэнсэй. Я могу отблагодарить Кангэцу-куна и Тофу-куна, посватав за любую из них. Как вам нравится вот эта? — спросил он, тыча в лицо Кангэцу одну из фотографий.
— Йес, сватайте меня за нее.
— И эта?
— И эта тоже, а нее тоже сосватайте.
— Так за какую же из них?
— За любую. За всех сразу.
— Ох, какой вы любвеобильный! Сэнсэй, а вот эта — племянница опрофессора.
— Оййй...
— У нее замечательный характер, и ей всего семнадцать. Приданое — тысяча иен. А эта — дочь губернатора.
— Ещё раз: нельзя ли жениться сразу на всех?
— Что вы! Вы проповедуете мусульманство?
— Нет. Просто я любитель женщин.
— Ну, хватит, — сказал хозяин. — Убирай отсюда эти штучки, да поживее…
— Значит, ни одна не подходит? — уныло спросил Сампэй-кун и снова спрятал фотографии обратно в карман.
— Что это за пиво?
— Это вам гостинец. В честь предстоящей свадьбы. Купил в лавочке на углу. Прошу отведать.
Хозяин хлопнул в ладоши и приказал служанке откупорить бутылки. Пятеро господ — хозяин, Мэйтэй, Докусэн, Кангэцу и Тофу — торжественно подняв стаканы, поздравили Сампэй-куна с предстоящим счастливым браком, он был вне себя от счастья.
— Господа, я приглашаю вас всех на свадьбу.
— Я не приду, — сразу сказал хозяин.
— Почему? Как же вы не придете? Это бессердечно.
— Нет, не бессердечно, и я не приду.
— Может быть, у вас нет приличного костюма? Если вам нужны хаори и хакама, я устрою. Надо же хоть изредка выходить на люди, сэнсэй. Я вас познакомлю со знаменитостями.
— Нет, я не приду.
— У вас желудок исцелится.
— Пусть даже не исцелится.
— Ну, раз вы так заупрямились, делать нечего. А вы?
— Я? — сказал Мэйтэй. — Обязательно приду. Если это возможно, я бы даже хотел быть сватом. «Шампанским прославляют торжество в весенний вечер…» Что? Сват — Судзуки То-сан? Вон в чем дело… Впрочем, я так и думал. Ну что же, делать нечего. Двух сватов — слишком много. Ладно, буду обыкновенный гость.
— А вы как?
— Я? — сказал Докусэн-кун. — «Веду тихую жизнь под луной, а в бамбуковой роще ветер свистит, но взаимна дружба людей — белобородых старцев и краснощеких юнцов».
— Это из сборника китайских стихов?
— Я и сам не знаю.
— Жаль. А вы, Кангэцу-кун, конечно, будете обязательно?
— Обязательно. Должен же я прослушать свою музыку в исполнении оркестра.
— Да, разумеется… А вы, Тофу-кун?
— Хотелось бы прочитать там свои новые стихи.
— Сэнсэй, мне никогда в жизни еще не было так приятно. И с вашего разрешения я выпью еще стакан пива.
  Он принялся за пиво, которое принес в подарок хозяину, и скоро совершенно побагровел. Короткий осенний день начал наконец клониться к вечеру. В остывшей жаровне валялись груды окурков, и даже этим беззаботным людям стало, по-видимому, скучно.
— Смотрите-ка, — сказал Докусэн-кун. — Уже вечереет. Пора домой.
  Вслед за ним поднялись и остальные. Они ушли, и в гостиной стало совсем скучно, как в театре после спектакля. Хозяин поужинал и удалился в кабинет. Хозяйка, кутаясь от холода, принялась штопать застиранное тряпье. Дети уснули возле нее. Служанка ушла в ванную.
  Все эти люди только на первый взгляд кажутся беззаботными, но постучите по донышку их души, и вы услышите какой-то печальный отзвук. Ноги прозревшего Докусэн-куна ступают только по земле. Возможно, Мэйтэй-куну живется легко, но и его мир не так прекрасен, как принято изображать на картинах. Вот и Кангэцу-кун бросил обтачивать свои стеклянные шарики и привез из провинции молодую жену. Все идет своим чередом. Но когда то, что идет своим чередом, тянется до бесконечности, становится тоскливо. И лет через десять Тофу-кун, наверное, осознает, каким он был дураком, когда раздаривал свои стихи направо и налево. О Сампэй-куне трудно сказать, будет он жить в воде или в лесах. Хорошо, если бы он всю жизнь мог радоваться, угощая людей шампанским. А Судзуки То-сан будет катиться все ниже и ниже и будет пачкаться все больше и больше. Но и по уши в грязи он будет более сыт, чем те, кто вовсе не умеет катиться... Да, это моё твёрдое убеждение.

4.
    Больше двух лет прошло с тех пор, как я, кот, появился среди людей. Я считал, что в мире нет другого кота, равного мне по уму, но недавно я прочитал рассуждения далёкого своего сородича из Германии, немца Мурра,(надо же, и немецких котов зовут также, ка и русских), и они поразили меня в самое сердце. Кот Мурр умер лет сто назад. Теперь, оказывается, для того, чтобы увидеть меня, он стал привидением и часто является мне из далекого потустороннего мира. Мы, умные коты, наделённые чрезвычайным разумом, всегда с готовностью, даже через века, будем протягивать друг другу лапу помощи. Иначе кто же спасёт мир от этого заблудшего человечества. Но кот Мурр, увы и ах, не был безупречен, поскольку не ведал канонов сыновнего долга — отправившись навестить свою матушку и раздобыв в подношение рыбку, он, проголодавшись, потребил ее сам, из чего видно, что его ум ничуть не превосходит ум человека. Однако он очень удивил своего хозяина, однажды сочинив стихи. И если подобный герой жил век назад, такому ничтожеству, как я, живущему в продвинутом двадцатом веке, давно следовало бы проститься с белым светом и отправиться в королевство Ничто.
   Мой хозяин когда-нибудь умрет от больного желудка. А дядька Канэда уже сейчас, в сущности говоря, мертвец, жертва непомерной собственной алчности.    Опали осенние листья. Смерть — неизбежный удел всего сущего. Возможно, лучше умереть поскорее, нежели жить без всякой пользы. По рассуждению некоторых не самых глупых господ, судьба непреложно приведет человечество к самоубийству. И новые коты будут рождаться уже в век индивидуализма. Это ужасно. Я чувствую себя чрезвычайно неадекватно. Надо допить пиво Сампэй-куна и хотя бы немного развеселиться; так я отправился на кухню, по пути намурлыкивая какую-то грустную мелодию.

   Прощальные стансы

   В тот роковой момент во мне что-то сокрушительное произошло - типа открылись чакры, настоящее рухнуло в бездну, и я обрел способность ясно видеть прошлое и прозревать будущее. Я стал думать о своём хозяине. В детстве он был отчаянным сорванцом, прыгал из окон школы, чем приводил в ужас учителей, однако обошлось без травм, хотя спину он себе всё же повредил. Он прыгнул на спор - сосед по парте долго подначивал его - прыгни да прыгни, или ты трус! Вот он и прыгнул. Отец ему дома сказал: "Только дураки прыгают со второго этажа", - и мой хозяин надолго задумался, основательно застряв на этом вопросе. А что тут думать? Кошки не прыгают из окон, тем более, второго этажа (это слишком низко, чтобы успеть принять правильное положение для приземления), хотя иногда падают, успевая перевернуться лапами книзу. Падая со второго этажа, это сделать трудновато - слишком мало времени на манёвры, и если его отец это имел в виду, то он тоже родственник кота.
   А потом моему хозяину подарили ножичек, и опять сосед по парте стал его подначивать - мол, блестит, да, отлично, а вот остро ли лезвие? И мой хозяин не раздумывая полоснул себе по пальцу. Ладно ещё, что ножичек был перочинный, а кости руки крепкие, а то было бы дел. Он и вредности творил - однажды забросал колодец камнями, палками и щепками в родной деревне, он кидал в колодец всякий мусор до тех пор, пока воды совсем не стало видно. Потом спокойно пошёл домой. Пришлось родителям возмещать убытки. Вот почему родители моего хозяина совсем не любили. Мать часто говорила: "Чтоб глаза мои тебя не видели!" Ну да. Кому нравятся дети-хулиганы? Ничего путного из таких не выходит. Однако на каторгу он не угодил, и, в целом, остался жив. И его даже любила служанка, которая работала в их доме; она была из благородной семьи, но только сильно обедневшей, и весь их род быстро пришёл в упадок. Я замечал не раз, что хорошие люди разоряются гораздо быстрее дурных.
   Однако моего хозяина нисколько не радовала любовь служанки, он никак не мог понять, за что она его жалеет и хвалит. И даже покупает ему на свои деньги сладости. А уж если бы она тайком не подкармливала его горячей гречневой похлёбкой, то он бы и не дожил до взрослых лет, просто умер бы от голоду, потому что мать вспоминала про то сына только когда уже всё было съедено. Наверное поэтому хозяин и взял меня, бродячего котёнка, в дом, вспоминая своё голодное детство. Служанка покупала ему на свои средства ещё и башмаки, и карандаши, и тетради, потому что мать хозяина действовала всё в том же ключе: "Чтобы глаза мои тебя не видели!" Наверное она думала, что если ребенка не кормить и не одевать, то он, в конце концов, сам собой исчезнет с её глаз. Однажды служанка дала ему три йены - на личные расходы. Сказала, что без денег жить совсем плохо, и это она даёт в долг. Мой хозяин положил деньги в кошелёк, а кошелёк сунул за пазуху, но когда пошёл в уборную, то нечаянно уронил его в яму. Служанка достала этот кошелёк палкой, а потом долго мыла его у колодца. Далее она высушила деньги, но хозяин сказал, что они всё равно пахнут, тогда служанка пошла их менять в банк, потому что ещё и водяные знаки на них сильно расплылись. В обмен она получила три йены серебром, как ей это удалось, трудно сказать. Наверное как-то сплутовала. Хозяин долг тогда не вернул, а вот теперь не пожалел бы отдать в десять раз больше, да некому - служанка эта давно умерла. Мой хозяин в детстве сильно злился на служанку, потому что получал дары от неё тайком и не мог по этой причине поделиться этими дарами с другими. А всё брать себе ему было просто противно. Он даже спросил однажды служанку, почему она лично ему всё дарит, а не его брату. И та сердито ответила, что брату родители итак всё дают сполна.
   Служанка эта всё время твердила, что когда мой хозяин вырастет, то станет выдающимся человеком и будет ездить на рикше, а он в ответ упрямо бубнил: "Не стану, не стану..." Она даже просила моего хозяина, когда он станет знаменитым, устроить в саду качели, а в доме - одну европейскую комнату - для гостей, потом конечно, когда он станет выдающимся человеком. Но моему хозяину не нужен был ни европейский, ни даже японский дом. И всё-таки, что бы он ни делал, служанка его всегда хвалила. Когда он закончил школу, родители его умерли, а брат, объявленный единственным наследником, быстро продал весь оставленный предками хлам, включая и дом, и уехал в город, где работал нотариусом. И дальше ему предстояло пробиваться самому, потому что дома уже не было, а это означало, что и служанки у него больше не будет. Но всё сложилось не совсем так, как показалось ему в тот роковой момент. Пристрастный глаз - страшная вещь! Служанка, её звали Киё, - он так называл её после смерти своей матери, - по-прежнему свято верила в моего хозяина, в его светлое будущее. И перечить ей было бесполезно. Верила она в это потому, что искренне любила моего хозяина, а те, кого она любит, обязательно должны стать знаменитыми, она в это тоже свято верила. Ну а те, кого она ненавидит, обязательно окажутся на задворках жизни.
   Успешная жизнь в глазах Киё - это жизнь в просторном доме и езда на рикше. Киё всё же снова появилась перед очами хозяина и сказала, что хотела бы остаться у него и следовать за ним в город, если он туда переедет. Хозяин скала: "Ну оставайся, если хочешь", - как если бы у него уже был свой дом. Однако хозяину в то время вообще дом не нужен был, ни японский, ни европейский, с качелями в саду. Хозяин отчаянно возражал служанке, когда она начинала расписывать его светлое будущее, но в ответ она только хвалила его. И видно, бог услышал её слова: вскоре брат нашёл моего хозяина и вручил ему шестьсот йен, но при услолвии, что в будущем придётся рассчитывать только на себя и забыть, что у него есть где-то брат. И ещё: пятьдесят йен брат отсчитал отдельно и попросил передать служанке Киё за верную службу.
   Свои деньги, шестьсот йен, по двести за год, хозяин потратил на обучение в училище естественных наук. После окончания училища ему дали место учителя в провинции, за сорок йен в месяц, принятие такого предложения можно объяснить лишь присущим моему хозяину от роду безрассудством. Три счастливых года закончились, а в чём их счастье, спросите вы: за истекшие три года моего хозяина никто не ругал, и он сам ни с кем ни разу не поссорился. Разве это не счастье? Местечко на морском побережье, куда ему предстояло переехать, называлось Каракура. Киё всё это время жила у своего племянника, который всегда принимал у себя моего хозяина, как самого дорогого гостя. Киё была человеком старого закала и отношения с моим хозяином понимала в чисто феодальном духе, а значит, и все её родственники - как бы тоже слуги моего хозяина.
   Отъезд его в провинцию сильно расстроил Киё. Она даже слегка поседела после этого. Перед самым уже отъездом мой хозяин снова навестил её, пообещал летом приехать на каникулы и спросил, что привезти ей в подарок, она сказала просто: этигоских тянучек. Она не знала, что в такой глуши не только этих тянучек не продают, но и даже хлеб там бывает редкостью. Глаза Киё были полны слёз. Прощаясь, она всучила моему хозяину пакетик, в нём лежала коробочка зубного порошка, зубная щётка и полотенце.
   Местечко оказалось большим рыбацким селом, это примерно как городок с кошкин лоб, но школа же находилась в десяти километрах от центра. Поезд туда ходил тоже крошечный. Вагоны со спичечную коробку. Билет стоил дешево, всего три сэны. Да, это не Токио. Но еда здесь вкуснее. Парусиновый чемодан и бумажный зонтик не добавили внушительности моему хозяину, и ему дали самый плохой номер в местной гостинице. Слуги здесь были крепкие, молодые и все исключительно высокого роста. Директор же школы был очень смугл лицом и вообще похож на пучеглазого барсука. Хозяин хотел немедленно уехать обратно в Токио, но в кошельке его было всего девять йен, и он пожалел, что давал так много на чай. Учителя ему ещё больше не понравились, кроме одного - милого старичка, державшегося старых правил, он преподавал китайскую классическую литературу. Математику преподавал бритоголовый бонза, но говорил он плавно, совсем без пауз.  Учитель рисовения был в хаори из тонкого шёлка, в руке он держал веер. Он спросил:
- Ты из Токио? Прелестно. Я и сам в некотором роде эдокко.
  Ну если  это коренной, в некотором роде, уроженец Эдо, что равносильно высшей касте, то чего ждать от жалких аборигенов? Он же преподавал и математику. Здесь все снимали обувь у двери. Комната, в которой теперь будет жить мой хозяин, в пятнадцать циновок, и он любит лежать в ней посередине. Потом придётся снять что-либо подешевле. В этом доме подешевле хозяйка была сущая "Witch", что по-английски ведьма. Но всё же у неё был муж, так что чёрт с ней, ведьма так ведьма. В случае чего, будет с кого спросить за её проделки. Ученики... Это что-то... Здоровенные парни, как и боялся мой хозяин, встретили его враждебными взглядами исподлобья. Сам же он, как и все эдокко, маленький и щуплый, в драке. он, конечно, смог бы показать себя, но вот на кафедре... Его едва было видно из-за неё! Однако начал он бойко, даже чересчур, что несколько сбило с толку эту энергичную гурьбу деревенских парней. Чтобы не терять с ходу завоёванных позиций, мой хозяин заговорил ещё бойчее, но тут встал самый рослый парень и сказал, что ни слова не понял, так что нельзя ли помедленнее... Но хозяин не стал ничего объяснять, потому что и сам не всё понимал в том, что говорил. Да и где это  видано, чтобы учитель за сорок йен, да ещё в такой глуши знал всё?  Неудачу он потерпел во всех классах, в которых проводил первый урок - ученики ничего не понимали, а он ничего не мог им толком объяснить. Дома ждала ещё одна неприятность, зашёл хозяин помещения и сказал:
- Заварю-ка я чайку, - что ложно навело моего хозяина на мысль об угощении, которое предложит ему этот тип. Но тот принялся по-свойски копаться в вещал моего хозяина, ища коробочку с чаем.
  Помимо того, что он сдавал помещение, он ещё и торговал картинами и книгами. Противное занятие - мой хозяин не любит  больше всего на свете учителей и торговцев, считая их всех бездельниками. Портом каждый вечер этот нахал будет приходить к моему хозяину в неизменной фразой: "Заварю-ка я чайку". Вместо благодарности за угощение он называл моего хозяина "человеком с изысканным вкусом", на что мой хозяин хмыкал (его один раз приняли за слесаря) и думал про себя, что льстить таким образом может только отъявленный плут. Мой хозяин с виду тихоня, но в иной момент может поступить и очень энергично, поэтому он решил не бояться никого и жить как хочется, без оглядки, в случае чего, он сразу уйдёт отсюда, ничего не теряя. Он не заискивал ни перед кем, даже перед громилами из старшего класса, сидящими на последней скамейке, как это делали все без исключения преподаватели, и постепенно его оставили в покое и учителя, и ученики, но, как показала жизнь, рай длился недолго. Школа ему очень быстро опротивела. Ещё больше его доставала ежевечерняя пытка антикварными вещами "из Китая", которые пытался всучить ему "по дешёвке" человек по имени "Заварю-ка я чайку".
   Однажды он решил заглянуть в закусочную "Гречневая лапша из Токио", а которую он очень любил. Нырнув под бамбуковую занавеску, он сразу же хотел ринуться обратно - то ли эти люди никогда не видели Токио, то ли у них просто не было денег. В закусочной грязь жуткая, циновки шершавые, стены чёрные от сажи, единственным чистым местом была сама вывеска. Только он сел за стол и кликнул официанта, как увидел, что рядом сидят и жуют с полными ртами ученики из его школы. И всё же это не помешало ему съесть четыре  порции лапши темпура с жареной рыбой. На следующий день на классной доске крупно так было написано: "Учитель - темпура". И все смеялись, когда он вошёл. Их, оказывается, рассмешила не сама темпура, а её четыре порции! На следующем уроке надпись обогатилась ещё одним предложением: "Учитель - темпура. Но смеяться воспрещается!" И тут мой хозяин разозлился по-настоящему, как если бы ему подали подгорелую лепешку. Жалкие людишки! Ничтожества вроде  искривлённого клёна, растущего в цветочном горшке! дети, а такие уже злые!
  Он стёр с доски надпись и сказал:
- Это подлость.
  И тут все заорали:
- Подлость злиться на тех, кто смеётся! Хватит болтать! Займитесь делом!
  Вот негодяи! Я специально еду из Токио, думал хозяин в этот момент, в эту вонючую дыру, чтобы вести их к свету, к знаниям, а им смешно! Хозяину от этой мысли стало больно за себя. В следующем классе было написано во всю доску: "Поешь темпура - захочешь поболтать!" Тут хозяин совершенно рассвирепел и вышел из класса. Ученики же сильно обрадовались, что урока не будет. Теперь ему казалось, что господин "Заварю-ка я чайку!" не так омерзителен, как эти тупые увальни. За ночь досада только увеличилась. Через несколько дней мой хозяин поехал в городок Сумита поесть рисовых лепешек, поезд шёл туда десять минут. Городом маленький, чистый, и там есть всё, даже публичный дом. И там есть море. Учеников он не встретил нигде, но на доске на слуедующее утро так же крупно было написано: "Поел рисовых лепешек, две порции за семь сэн".  Вот негодяи! Они, оказывается, за ним следят! С следующем классе на доске было написано: "До чего лакомы рисовые колобки в публичном доме"! Поразительные негодяи!
   В Сумита есть горячие минеральные источники, мой хозяин, искупавшись там однажды, решил впредь делать это регулярно. Только теперь он шёл до Сумита пешком, минут тридцать. И тащил с собой большое еворпейское полотенце красного цвета. Сначала оно не было красным, только одна полоса была красной, но когда горячая вода попала на него, краска расплылась, и висящее на плече полотенце напоминало красное полотнище. И, соответственно, на доске теперь красовалась новая дразнилка: "Учитель - Красное полотенце". Этот тесный мирок определенно решил свести его с ума.
   Купальня помещалась в новом большом здании, в классе-люкс давали напрокат купальные халаты, а также хорошо обслуживали, и всё это стоил восемь йен. К тому же служанка после купанья подавала чашку хорошего чая. Коллеги тут же заметили, что при зарплате в сорок йен ходить в класс-люкс непозволительная роскошь. Бассейн там был выложен гранитом и разбит на секции размером в пятнадцать циновок, в которых сидело не более четырнадцати человек, иногда и вообще никого не было. Воды там по грудь, и можно было вволю поплавать, когда народу мало. Но однажды, спустившись вниз, к бассейну, мой хозяин увидел большое объявление: "Плавать воспрещается!" Поскольку никто из посетителей даже не пытался сойти с места, то объявление, конечно, относилось лично к моему хозяину. Плавание не состоялось, а на школьной доске появилась надпись знакомого уже содержания: "Плавать воспрещается!" Это был шок. Все местные жители только тем и занимались, что следили за моим хозяином. Зачем, зачем он приехал в этот тесный городишко, где прямо рядом с твоим носом начинается нос другого человека? А дома его всегда ждала пытка "антиквариатом из Китая".
   В школе были и каторжные работы - ночные дежурства для учителей. Дежурили все, кроме Барсука, который приравнивался к государственному служащему среднего класса. И жалованье у него тоже было побольше. Но возражать бесполезно, потому что здесь действовало непреложное правило: "Might is right", что означает "право сильного". Беда заключалась не столько в самом дежурстве, а в неспособности моего хозяина спать на чужом месте, вне в  своей постели. Именно поэтому он никогда не ходил ночевать к своим приятелям, что вообще-то обычное дело. Но дежурить всё-таки надо, это входит в сорок йен жалованья. Комната для ночлега на западной стороне, солнце на закате бьёт прямо в глаза, к тому же в провинции всегда жарко осенью. Холод наступал очень медленно. Потеряв терпение сидеть в этой душной комнате, он решил пойти на горячие источники, чтобы освежиться, в конце концов, это школа, а не тюрьма для опасных преступников, за отлучку, возможно, грозит взбучка, но не повесят же его за это.
   И тут по пути он вдруг встречает господина директора - Барсука. Барсук напомнил ему о дежурстве, он кивнул и пошёл дальше, но тут ещё один коллега - истинный Дикобраз. Тот намекнул ему на халатность. Пришлось поскорее вернуться в школу. Придя в коморку дежурного, он со всей силой плюхнулся на кровать, причем, по своей обычной привычке, сразу на спину. Иначе он просто не мог засыпать. И тут же по всему телу поползли какие-то шершавые твари. В постели под одеялом сидело около сотни кузнечиков. Хорошо ещё, что не пауков. Но ужас был дикий, пока ситуация не прояснилась, что за гадость такая ползает по телу. Он бил насекомых подушкой, но сокрушительные удары редко достигали эту мелочь, кузнечики прыгали туда-сюда, их никак не становилось меньше. Часть из них застряла в волосах. Разбирательства ни к чему не привели - все ответственные за чистоту помещений лица отвечали уклончиво: какие кузнечики, что за кузнечики, при чём здесь кузнечики...
   Едва уборка была закончена, и он улегся спать, как тут же началось какое-то шебуршанье под москитной сеткой - это активизировались недобитые кузнечики, и хозяин принялся жечь их поштучно на свече. Когда он в третий раз попытался лечь в постель, было уже около полуночи, и тут он окончательно понял, что выносить смертельную муку - работать учителем в этой дыре - он больше не в силах. Но только он задремал, как вдруг раздался чудовищный грохот на втором этаже - человек сорок топали в резонанс по деревянному полу, сопровождая топанье воинственными криками. Три дня после этого дежурства вся школа покатывалась со смеху, а мой хозяин молчал и думал про себя: "Настоящие скоты". В довершение чуда его ещё и заперли снаружи в ночнушке для дежурных. Директор на его жалобу ничего не сказал, только вежливо заметил:"У вас всё лицо распухло". Трусы всегда бывают любезны. Потом он добавил как бы между прочим: "Учителю не положено есть лапшу из гречневой муки, а также рисовые лешешки. Это баловство". Хозяин взбесился - да кто он такой? Всё, что Барсук умеет - по части возвышенных радостей, так это повторять без всякого смысла: "Горький - великий русский писатель", да сажать свою гейшу под сосну, чтобы читать ей стихи про то, как "лягушка прыгала в пруду".
   Кругом одни только прохвосты, и каждый готов занять место другого. А чем оно лучше? Мир так устроен, что моему хозяину с его врожденной прямолинейностью, придётся, рано или поздно пойти по кривой дорожке. Лучше бы он на свои шестьсот йен открыл молочную лавку! И верная Киё была бы с ним всегда рядом. А тут новая беда - не успел он сменить квартиру, как к нему стали приставать свахи - женись да женись! Тут есть одна Мадонна, что в переводе на японский означает "красавица". Он знал, что если женщине дают прозвище, значит она ведёт себя как-то не так.  Выяснилось, что к этой Мадонне уже сватались чуть ли не все учителя из школы. На их письма она не отвечала, потому что не умела ни читать, ни писать.
   Однажды мой хозяин встретил у билетной кассы очень красивую женщину, с белым лицом и модно причёсанную, её сопровждала дама лет сорока пяти. Я не имею таланта описывать женскую красоту, но мне известно древнее высказывание об этом: "Красота это послание из прошлого". Так вот, это прекрасное "послание" стояло рядом с моим хозяином, и было это за пять минут до отхода поезда. Тут на перроне появился учитель по прозвищу "Красная рубашка" и спешно направился своей кошачьей походкой к моему хозяину.
- Ты тоже на источнике? - спросил он. Не поворачиваясь в сторону женщин, он сел и стал смотреть перед собой. Пожилая дама строго глянула на него, молодая отвернулась в другую сторону, это была, вне всякого сомнения, Мадонна.  Подошёл поезд, и Красная рубашка рванул в первый класс, но никакого шика в этом не было, разница между первым и вторым классами была всего в две сэны. Но провонциалы всегда экономят, даже в мелочах, поэтому в первом классе оказалась только эта компания - две дамы, Красная рубашка и мой хозяин. И тут мой озяин взял и пересел во второй класс. Зачем? Он увидел ещё одного учителя - по прозвищу Тыква, тот сразу сел во второй класс и был при этом очень печален. Утешить человека, когда у него тошно на душе - это долг всякого эдокко.
   Сначала он решил, что его коллега тоже едет купаться. Красной же рубашки ни в ваннах, ни в бассейне не было, а меж тем на небе уже сияла луна. Хозяин пошёл прогуляться по аллее, дошёл до буддийского храма, справа и слева стояли одни публичные дома. Мой хозяин хотел зайти туда, но вспомнил про строгости Барсука и с досадой прошёл мимо. А вот закусочная, на ней объявление: "суп из красных бобов с рисовыми пирожками" - опять проходит мимо, только кадык шевелится, он глотает слюну. А тут, кроме голода, мысли о Мадонне, которая отдала своё сердце другому. А по лицу и не скажешь, что она способна на такой бесчеловечный поступок. Да что лицо? Вот хотя бы Тыква, с таким водянистым широким лицом, а сам добрый и честный человек.
   С тревогой задумываться о смысле жизни мой хозяин начал совсем недавно, раньше всё сходила на нет - случилось и случилось, в голову он всякую глупость не брал. Вот так он шёл и шёл по лунной улице и вдруг увидел два силуэта - песен они не пели, вели себя тихо. Уже хорошо. Он пошёл быстрее, тени увеличились.  Тут словно из-за спины вышла Луна и осветила все всё вокруг. мужчина обернулся и ахнул, затем стал торопить свою спутницу поскорее вернуться домой. Хотел ли Красная рубашка обмануть моего хозяина или просто смалодушничал, молча пройдя мимо? В любом случае, в трудном положении оказались они оба. Понять, кто негодяй, а кто нет, всегда трудно. Интересно, кто воспользуется этой важной информацией? Красная рубашка все дела бросает на полпути, и это ещё более усложняет ситуацию. Он по жизни такой непонятный. Однажды он внезапно спросил моего хозяина:
- Ты умеешь сочинять хокку?
- Нет, - сказал хозяин. - До свидания.
  Потом наверное думал так: "Я не Басё, и стыдиться здесь нечего. Я - учитель математики, и какое мне дело до того, что какой-то вьюнок оплёл колодезную бадью?" Однако дома он задумался - стоит ли жить дальше в этой дыре? Самое лучшее это вернуться в Токио. Но а что там жить? Ему обещали прибавку в жаловании, если удастся кого-нибудь перевести в ещё более глубокую дыру. Тогда на его жалованье моего хозяина и переведут. Но ведь это тоже нехорошо - наживаться на чужом горе. И он отказался от прибавки.
   Красная рубашка женоподобный мужчина, вот в чём дело. В силу какой-то внутренней реакции мой хозяин просто не выносит его, но при чём здесь те или иные поступки? Правда в том, что ни его логика, ни его поступки моего хозяина не трогают. Как бы ни была прекрасна форма, заставить себя полюбить душу, тебе неприятную, невозможно. Если деньги, власть, красноречие так легко привлекают сердца людей, то значит люди больше всего способны любить ростовщиков и университетских профессоров.
   Как-то мой хозяин оказался с коллегами на городском собрании по случаю... не понятно, что это был за случай... Похоже, что это прощальный банкет по поводу провод Тыквы. Сначала они ели и пили, много разговаривали. Потом появились гейши, Красная рубашка тут же встал и пошёл к выходу. Одна маленькая гейша поздоровалась с ним, но он прошёл мимо, сделав вид, что не знает её. До этого вышел директор. Получалось, что он пошёл за директором. Это хороший повод уйти, не прощаясь. С появлением гейш все стали веселее, кто-то начал игру в кэн, и игроки вели себя, как куклы в кукольном театре, лихорадочно выкидывая то правую, то левую руку. Только Тыква чувствовал себя неловко. Потом все пели грубыми голосами - каждый своё. К моему хощззяину подошла гейша и тоже стала петь. Тут кто-то закричал:
- Японско-китайские переговоры прерваны! - и все замолчали.
   По случаю доя Победы занятия в школах отменили, и вся школа, во главе с Барсуком, направилась на городской митинг. Все улицы пестрели национальными флагами. Однако ученики не хотели подчиняться дисциплине, это-де позорит честь ученика. Они сами запевали военные песни, крича вразнобой, и шествие сделалось похоже на процессию бродяг-ронинов, то есть самураев-бомжей. Эти мальчишки, конечно, извинились перед моим хозяином за свои проделки, но сделали они это неискренне, для проформы; если хочешь, чтобы человек искренне раскаялся в дурном деянии, его надо бить до тех пор, пока он и в самом деле не раскается, то есть не проклянёт тот день, когда на свет родился. Иных способов просто нет.
   В этот момент шествие остановилось - а случилось вот что: школьники столкнулись с педагогическим училищем, а они между собой всегда враждуют, как обезьяна с собакой. Во всех тесных провинциальных городишках массовая драка - вожделенное развлечение. Мгновенно собралась толпа зевак. Передний ряд кричал: "Безобразие! Не напирайте так!" А задние орали: "Наподдай! Поднажми!" В итоге сражение проиграла школа, и право идти впереди колонны выпало на долю училища. Когда поздравление зачитали, вся публика дружно заорала "банзай".
   Моего хозяина мысль о служанке Киё, все более доставала. Он даже несколько раз собирался писать ей письмо, да всё откладывал - а что писать? Ведь никакого события не произошло, все живы, никто не помер. Мой хозяин часто размышлял о подлости директора школы - покупать гейш, это чуть ли не благотворительность, высшая духовная радость, а вот поесть рисовых лепёшек или гречневой лапшы - преступление против морального кодекса. Вокруг одно лицемерие и сплошной обман. Какая гадость. А заведи этот раговор, тут же начнут о русской литературе рассуждать, о природе хокку и синтайси.
   Тут ему один коллега предложил выследить Красную рубашку на свидании с  гейшей. Для этого надо ночь не спать, что очень трудно. Когда умирал отец хозяина, он целую ночь сидел рядом с умирающим, так потом ходил весь день, как в тумане. В итоге следить за ними не стали, а пошли смотреть танцоров из Коти. Вокруг громоздились флаги всех стран мира, флаги были наброшены и на канаты, ограждавшие площадку для танцев. Повинуясь ритму, тридцать обнажённых мечей мелькали так быстро, что от одного этого вида замирало сердце. При этом каждый меч ещё и вращался с той же скоростью и в том же направлении, что и другие мечи рядом. Особенно трудно было жонглёру, который ещё и отбивал такт на барабане: боко-бон, боко-бон. А со стороны кажется, что это всего лишь беззаботное "ияя! Хаяя!"- публика была зачарована. Но тут опять началась драка, и все побежали туда. Школа решила отомстить за поражение "педикам". К тому же, школьников было в три  раза больше. Когда же раздался крик: "Полиция!", - скученность и теснота мгновенно рассосались, и на площади стало свободно, было слышно, как просвистело несколько камней. Дрались уже не только ученики, но и учителя. При появлении полиции враждующие стороны отвели свои войска с впечатляющей скоростью - деревенщина она ещё та, а отступать умеет не хуже Куропаткина. В плен, как и следовало ожидать, полицейские захватили только моего хозяина и ещё одного такого же лопуха. Через час их отпустили.
   Утром хозяйка квартиры принесла свежую газету, вот что в ней было написано:
   " Средняя школа (титулы) благодаря царящим здесь добрым нравам в нашей стране издавна служила примером восхищения и зависти, но теперь из-за двух неких типов, имеющих наглость называть себя учителями, причём один из них прибыл из Токио, преимущественное положение школы утрачивается, а позор ложится на весь город. Мы уверены, что надлежащие инстанции..."
   Короче, моему хозяину запрещали впредь работать учителем. Когда мой хозяин об этом узнал, у него мгновенно прекратилась боль во всем теле после вчерашней драки. Он был в ярости. Разорвав газету и клочья, он выбросил ошмётки в окно, потом вышел на улицу, собрал все клочки в одну кучу и отнёс всё в сортир. Больше всего его возмутило слово "некий" в применении к нему. Он душераздирающе кричал: "Разве есть в нашей стране человек по имени некий?" Да, он знал своих предков, начиная с Тада-но-Мандю. Как же он может быть "неким"?
   Уходить из школы после этого случая мой хозяин передумал - ведь подумают, что он сбежал, значит, виновен! И он пошёл в редакцию разбираться. Красная рубашка его поддержал, однако прошёл слух, что статья в газете - именно его работа. И хозяин напиал статью, в которой рассказал настоящую историю дела. Мой хозяин всерьёз решил прибегнуть к физической силе, если не удастся отстоять правду. Потому-то войны на земле и не прекращаются. Барсук поклялся, что отстоит честь школы, и пошёл в редакцию сам. Назавтра в газете всё-таки появилось коротенькое опровержение петитом, но осадок, как говорится,остался. 
Такие люди, как мой хозяин и Красная рубашка в одном коллективе работать никогда не смогут, так что если увольнять, то увольнять их надо обоих. Барсук тоже хорош. И вид как у настоящего барсука, и в сюртуке ходит, а на поверку никакого влияния на общественность не имеет. Даже не может заставить извиниться за клевету на учителя из Токио, знающего свою родословную до Тада-но-Мандю, какую-то жалкую газетёнку.
   Короче, моему хозяину предложили уволиться. В этих деревенских школах вообще не знают, что значит разумно поступать. И тогда мой хозяин решил сам покарать Красную рубашку. Целую неделю он выслеживал его, но всё напрасно. Целых семь дней он ел только яйца, хозяйка его уже замучила сладким картофелем, а идти в закусочную у него не было времени. Деньги за постой он платил каждый вечер, чтобы в любой момент мог свободно уехать. Всего пять йен шесть сэн. Но вот он из своей засады вдург видит, как мужчина в черной шляпе  останавливается под фонарём гостиницы "Кадоя", смотрит вверх и идёт дальше по тёмной улице. Из публичных домов доносились звуки барабана. В этот момент выглянула луна, и стало светло. Кто-то шёл сюда - две фигуры. Это несомненно был Красная рубашка! И он злословил о моём хозяине! "Прибавки не хочет... Подал заявление об уходе... Неврастеник несчастный...". Мой хозяин очень хотел ворваться в помещение вслед за своим противником, но... тогда это будет смахивать на банальное хулиганство.  Придётся ждать в засаде до утра - до первого поезда. Выйти за пределы Сумита, а затем, в безлюдном месте...
  - Что такое? - закричал Красная рубашка, но мой хозяин, - а вместе с ним был его коллега по имени Дикобраз, - устроил допрос с пристрастием. Старший преподаватель школы ночует у гейш?  Ха-ха.
   Красная рубашка, как всегда стал возражать в жанре "а что?" Да, нет правил, запрещающих учителям ходить к гейшам, но лицо его побледнело. Ситуация усложнялась тем, что в рукавах халата моего хозяина лежали яйца, купленные для еды на время сидения в засаде, и чтобы они не катались туда-сюда, их надо было придерживать. И тогда хозяин в порыве бешенства с криками: "Ах ты, скотина!" - принялся с размаху пулять этими яйцами в голову Красной рубашки, расколов таким образом шесть яиц. Желток облил его нос, но он подумал, что это уже мозги вытекают наружу, и стал звать на помощь. Помощь не пришла, и Красная рубашка взмолился о пощаде. Вернувшись домой, мой хозяин быстро схватил свои вещи. Хозяйке же сказал, что едет в Токио за женой, и скоро вернётся вместе с ней. Затем написал директору Барсуку записку: "По личным обстоятельствам я покидаю школу и возвращаюсь в Токио. Прошу на это вашего согласия", - отправил письмо по почте и без всякого сожаления попрощался с этим грязным городком. Когда он прибыл на вокзал Симбаси, ему показалось, что он вырвался из тюрьмы на свободу. Киё была рада встрече, особенно тому, что "её мальчик" больше никуда не уедет.  Вскоре он устроился техником на железную дорогу, там платили двадцать пять йен в месяц, из них шесть йен от отдавал за квартиру. Хозяйством занималась верная Киё, хотя дом не был шикарным, и в нём не было европейской комнаты, а в саду - качелей. Но радовалась она недолго - в феврале Киё умерла от воспаления лёгких, за день до смерти она сказала:
  - Прошу тебя, мальчуган, похорони меня в своём семейном храме, тогда я буду спокойно дожидаться, когда придёт твой черед, и мы снова будем вместе. Скоро ты станешь очень знаменитым.
   Он не решился, как прежде, твердить: "Не стану, не стану!"
   Потом он надумал учиться в университете, всё-таки неинтеллектуальная работа была ему не по душе. Он уже сменил несколько мест, но нигде не прижился. Денег немного скопил, вполне хватит на первый год обучения, будет, конечно, подрабатывать, это нормально. Не все же студенты из богатых семей.
   Жизненного опыта у него по-прежнему было маловато. Однажды ему пришлось ночевать в гостинице с незнакомой женщиной, ждали поезда на пересадке, у неё не было денег на отдельный номер, и он разрешил ей провести ночь у него. Они не были знакомы, но женщина почему-то обратилась именно к нему, когда он стоял в очереди на оформление. Ложась спать, он достал из чемодана миткалевую рубашку и кальсоны, надел их и туго подпоясался тёмным шнурком,  затем предпринял меры "против блох" - скатал свободный край простыни, соорудив таким образом посреди постели перегородку, к когда женщина повернулась к стенке, он расстелил в длину два полотенца и улёгся на них. За всю ночь ни рука, ни нога его не сдвинулись ни на дюйм. Женщина тоже лежала тихо, не шелохнувшись ни разу до самого утра. Когда они сели завтракать, женщина не сказала ничего такого, что могло бы выдать её настроение, и только на вокзале, куда они приехали тоже вместе, женщина тепло его поблагодарила за приют и сказала с едва заметной лукавой улыбкой:
 - А вы робкий.
   Его точно щелкнули по носу. Лицо его горело как от ожога. Дальше их дорога шла в разные стороны - женщина  ехала в Йокаитти. Весь дальнейший путь он думал о своём малодушии, но его путь лежал в Токио, снова в Токио, и это не могло не радовать. Дело не столько в характере - ему просто не хватало образования. В университете он познакомится с известными учёными, будет много читать, может быть, даже сам писать попробует. Зарываться лицом в двадцать третью страницу Бэкона больше не придётся - с целью обрести душевное равновесие. Он поступит на филологическое отделение, все вокруг только и говорили, что о том, как Япония станет перворазрядной державой, он же не понимал, каким образом может лично содействовать этому, поэтому его выбор - бесполезная для разрядности страны филология. Человеческая мысль необъятна, возможно, и таким путём что-то получится сделать. Одновременно с этими размышлениями, он подумал, до чего же он труслив.
   Токио звенел проносившимися трамваями, а люди на улице делились на две категории - тех, что ходят в белых кимоно, и тех, что носят только чёрное. Идеи Мэйдзи преобразили Японию за сорок лет, Запад же кувыркался бы с освоением подобного багажа несколько веков. Он чувствовал себя совсем одиноким среди лязга и грохота большого города, как если бы его заперли в подвале старого дома, а ключ бросили в озеро. 
   Прошло время. Мысли о трамваях, Токио и светлом будущем Японии больше не мучили его, но радужное настроение всё же куда-то улетучилось. Хотя в одиночестве есть своя прелесть, но и реальность ему тоже нужна. И он снова вспомнил ту женщину в гостинице, но никак не мог вообразить цвет её кимоно и оби. Он стал разглядывать проходивших мимо молодых женщин. Вот одна, щурясь от солнца, обмахивается веером, а другая, обутая в простые дзори, без подставок, покрытые сверху плетеной соломкой и узорчатой материей, поправляет, нагнувшись, ремешки. Обе девушки показались ему ослепительно красивыми. У девушки с веером на оби был выткан камыш. Его планы на будущее снова стали приносить ему радость. Издали эти девушки казались вылепленными из гипса статуэтками, чем-то похожими на привидения.

   Близилось начало учебного года, и на улицах всё чаще встречались юноши в форменных студенческих фуражках: одиннадцатого сентября начинается семестр. В половине одиннадцатого в указанный день он уже был в университете, переписал расписание занятий в записную книжку, потом пошёл в канцелярию. Университетская библиотека привела его в восторг. Вдоль пламенно-красных стен росли пальмы, здание технологического факультета выглядело, как квадратный рыцарский замок, а углы и вход были скруглены, как сторожевые башни. В аудитории, однако, не было ни одного студента. Не было и преподавателя. То же самое произошло и со следующей лекцией.  Он, совершенно взбешённый, погулял у пруда около часа и поехал домой.  Лекции начались только через десять дней. Величие науки его подавляло. Лекцию читал старик-европеец, на английском, к тому же. Половина лекции состояла из длинных, труднопроизносимых немецких имён. Он не всё понимал и потому не раз пытался заглянуть в тетрадь соседа. Его сосед, высунув от старания язык, сосредоточенно рисовал карикатуру на лектора. 
   Он снова подумал о девушках, за которыми недавно наблюдал. Девушки всё ещё представлялись ему окутанными туманом, и ему хотелось, чтобы этот туман поскорее рассеялся. Однако он побаивался, что чрезмерная ясность принесёт лишь одно разочарование. В этот момент все логические построения в его голове были безнадёжно разрушены внезапно пришедшей на ум ужасной мыслью: "А ведь я могу заразиться!" Вечером он смешал ложку меда с картофельной водкой и выпил целую чашку. Жизнь показалась ему вполне терпимой. Но почему вокруг так много людей, которые носят неопрятные усы? А при ходьбе они либо смотрят задумчиво вверх, либо  сосредоточенно себе под ноги. Если бы не это нелепое недоразумение, он мог бы смело считать, что приблизился к пониманию самой сущности мира. Он дал себе слово всегда ходить по-человечески и никогда не впускать в себя романтическую ересь. В день рождения императора занятий в университете не было. Все гуляли по городу. Мимо полицейского участка он теперь проходил с видом великого учёного. Дома он долго и старательно подметал опавшие лепестки сакуры в своём маленьком садике.
   Среди его новых товарищей были такие, у которых уже не было сил мириться с окружающей средой, и они отважно выступали с должным пафосом  против рутины и застоя на факультете. Через месяц он, считая себя типичным представителем новой Японии, стал с большим подъёмом писать статью про круглый бумажный фонарь - что это замшелый анахронизм, который современному человеку не нужен,  но перечитав текст, понял, что не хватает главного - большой идеи, а статья, написанная с подъёмом, но без идеи, это всё равно что война без опорных баз. И даже, о ужас, её, эту статью, можно истолковать превратно, как тактическую уловку. Тогда он стал рисовать на свободных местах картинки - что-то вроде овец и дьявола в образе пастуха. Исподволь возникло ощущение счастья, что только усилило чувство неудовлетворённости статьёй, и он решительно спрятал листки с текстом в стол. 
   За главными воротами университета открывалась площадь с редко разбросанными тут и там зданиями - высокое ясное небо самим фактом полной его видимости торжественно освещало данную местность. В небольшом студенческом кафе традиционно засидели его товарищи, которые в коротком промежутке от пива до кофе успевали обсудить все мировые проблемы. Он хотел поговорить с ними о своей статье. Повсюду бурные перемены, меняется общество - а значит, изменится и литература. Кто станет новым лидером, кумиром молодёжи, чтобы глаголом жечь сердца?  Западная литература досконально изучается, но желающих быть у неё в плену всё меньше. Наши порабощенные души жаждут освобождения. Мы не станем почитать кумирами тех авторов, которые не помогают нам в этом нелёгком деле.  А  пиво и кофе, что находятся на нашем столе сегодня, не совсем обычные пиво и кофе - это тот динамит, который поможет нам избавиться от плена предрассудков. Ни старый гнёт Японии, ни новый гнёт Запада мы не потерпим. Баста. Почему мы должны слушать на лекциях бессмысленный бред про то, сколько тысяч слов в словаре пьес Шекспира, или сколько седых волос в бороде у Ибсена? Нам нужны новые преподаватели с новыми мыслями. Европейские остепенённые гастролёры эту миссию провалили. Они не пользуются у студентов авторитетом.
  Когда расходились поздно вечером, к нему подошел любознательный парнишка и почтительно спросил:
- Что такое "de la fabula"?
  Он сказал:
- Это по-гречески, я не знаю.
  Сейчас ему ничто не доставило бы такого удовольствия, как настоящая затяжная праздность. Безотрадное будущее неизбежно отступало, ради науки он готов стерпеть всё. Он стал  мечтать о Венеции, ведь там можно кататься на гондолах, А что, как не гондола, лучше всего приспособлено для любовных прогулок? Жаль, что в Японии нет гондол. Эти мысли отдавались во всем его теле сладкой болью. Мир без любви теперь казался ему крохотным кусочком пустынного пространства. Когда он в следующий раз зашёл в студенческое кафе, там уже заседали студенты естественного факультета. Оратор громко возвестил:
- Если кристаллический порошок расплавить на газовой горелке, а затем полученную массу растянуть, то получится кристаллическая нить. Первым экспериментально это показал русский физик Лебедев...
- Существует мнение, что под давлением света хвост кометы неизменно отклоняется в сторону от Солнца!

  Когда речь идёт о человеке, то он вправе действовать вразрез с сущестующими установками, но, как ни странно, человек, подобно солнечному лучу, подчиняется механическим законам, а это приводит к весьма нелепым заблуждениям.  Ты хочешь подействовать кому-либо на нервы, а он смеётся. Однажды он услышал слово "хайдриотафия", что это значит, он не понимал, спросил у любознательного студента, кторый толковал разные странные слова. Тот ответил, даже не подумав:
- Ну это что-то вроде разновидности "de la fabula".   
   Вечером, сидя возле хибати, он с упоением слушал рулады, которые выводил большой металлический чайник. Это быстро привело его в хорошее настроение. Потом до утра, при свете лампы, он читал какую-то толстую книгу про синтоистские пляски. Среди ночи пошёл затяжной дождь, и он вдруг подумал: хорошо бы уйти в монастырь. Он приложил руку к сердцу, оно билось, как всегда, ровно. Не отнимая руки, он представлял себе, как в такт биению сердца по жилам струится алая кровь. А он тем временем живёт. Течение крови было похоже на тиканье часов, которое где-то вдали наверное превращалось в набат, зовущий к смерти. Как легко, как счастливо жилось бы на свете, если б не было этих звуков, если б сердце отмеряло только кровь, но не время!
   Он невольно содрогнулся. Жажда жизни делала невыносимой мысль о том, что биение сердца может вдруг прекратиться. Он положил всю ладонь на левый сосок и стал думать, а что будет, если изо всех сил ударить по этому месту молотком. Он здоров, с этим никто не спорит, но этот факт порой воспринимался им, как чудо. Как бы далеко не уходил он в своём особом мире, он никак не мог уйти от своих слабых сторон. Нет, это не болезнь, или её признаки, но всё-таки тоже весьма неприятная вещь.
   Он выглянул на улицу - некоторые из домов, словно чешуей, крыты скрепленными между собой квадратными банками из-под керосина. Здесь жильё снимали те, кто жил исключительно на ренту с капитала, вложенного в мозг. Он развёл ложку мёда с чаше, наполненной саке, выпил. Напиток скоро парализовал нервы, усыпил недовольство собой, рассеял тревогу. В душе рождался пафос, и он запел. В голосе явственно звучали горделивые нотки. Он с гордостью подумал: постоянное недовольство собой это признак наличия воли, стремления к совершенству. В этом смысл существования. Он же своей волей хочет воздействовать на мир и даже получать ответ, что в какой-то степени это удалось. Подобные мысли, однако, таили в себе серьёзную опасность, особенно в сложившихся ныне обстоятельствах. Он решил пойти навстречу судьбе, и вот теперь он в ужасе видит, что край пропасти уже совсем рядом.
   Мысленно перебрав все свои страхи, он вдруг подумал о бродягах. Как если бы он сам был чем-то между собакой и человеком. Ни луча надежды впереди, ни тени будущего! Полная покорность судьбе и безграничное терпение - всё, что таким существам остаётся в жизни. Тогда свобода духа будет точно погублена, и в первую очередь. Но если так, то чего бояться?
   Дождь прекратился, и вслед за непогодой на землю обрушилась жара. Листья бегонии стали чудовищно огромными, раскалённое солнцем небо низвергало на землю весь свой жар. Теперь он выходил только ночью, посмотреть на звёзды, а днём сидел в своей комнате.  К тому же, временами дул сильный ветер, который подхватывал с земли песок и гнал его, словно косые струи дождя. Он то и дело курил, с заходом солнца ветер утихал. В природе устанавливалось временное спокойствие. Он хотел пройтись по улице, но не хотелось смешиваться с полной суеты толпой. Отчётливо осознавая своё состояние малодушия и растерянности, он не знал, как от этого ощущения избавиться. Наверное надо по-новому взглянуть на жизнь. Он однако не знал, что для этого надо сделать. Он готов не ходить на службу и десять дней, и десять лет, лишь бы самосозерцание принесло ему успокоение. Вдруг откуда-то донёсся окрик, слегка приглушенный расстоянием. Он воспринял это как знак.
   Образ молодого хозяина быстро истаял в моём сознании...
***

   Дорога на кухню, как последний путь, была тягостной и длилась бесконечно долго. Какое-то смутное предчувствие заставляло меня мысленно останавливаться на каждой мелочи прожитого бок о бок с моим одиноким хозяином бытия.  Я отчётливо различал его лицо, и мне стало невыразимо тяжело на душе от одного его вида, ведь для меня пока ещё нет просто зрелища. Да, что касается моего хозяина, тут дела совсем плохи: он уже давно меняется в худшую сторону, и я подозреваю самое страшное - он становится похож на человека, утратившего способность смотреть на предмет не как на простое зрелище, а как на уникальное существо, вот почему ни одна из вещей, находящихся в его доме, включая и меня, - увы, увы! - не имеет власти над целой эпохой воспоминаний в его внутренней жизни, как властвует над нею воспоминание о живых образах. Когда я слышу серебряный звон колокольчика, я вспоминаю свою незабвенную возлюбленную - Микэко, Микэ, любимую кошечку учительницы музыки на кото. Я слышу её мелодичное мурлыканье, и она снова для меня как будто жива... Но мой несчастный хозяин уже ничего этого не может.
  Глаза Кусями-сэнсэя выражали невероятное мучение, даже когда губы его улыбались. Вот я вижу, как вокруг моего хозяина плетут заговор, чтобы довести его до нервного расстройства. Его жена так приблизила к себе свою вульгарную служанку, что та от наглости превратилась в настоящую ведьму. Чересчур накрашена, одежда такая, что делает доступной постороннему взору всякую часть её тела. Как мой хозяин их обеих ненавидит! Наконец он признался себе в этом - да, он их ненавидит. И борьба с этого момента идёт не на равных. Они ведь, эти женщины, могут привести в дом себе подобных мегер, ласково называя их подругами. От этих существ в доме долго стоит потом неистребимый отвратительный запах - дешёвых духов и рисовой пудры, более того, они вступили в сговор с мясником, намекая на то, что именно я промышляю в его лавке. И теперь мне  опасно проходить мимо этого заведения. Они же растрепали на всю округ о пьянстве учителя. Но мой хозяин всё ещё упивался своим мужским достоинством, то есть рассказами о нём. Служанка знала мужчин лучше, чем жена хозяина, и ей, вероятно, по личному опыту, было хорошо известно, что если мужчина заводит разговор о своём мужском достоинстве с хитрым блеском в глазах, то дела его совсем никуда. Кормить меня, достойного кота, совсем перестали, и сами сидят с такой миной, будто живут исключительно святым духом. Колбаски, жареные с красной капустой, однако, улетучились куда-то сами собой, так и не побывав на обеденном столе. О коте даже не упоминают при гостях - словно меня давно нет. Однажды подружка спросила служанку противным, громким, как пожарный гонг, голосом:
- Как поживает ваша собачка?
  И тут же обе загоготали, а жена хозяина, которая в это время занималась шитьём, гоготала громче всех. И все сожалели, что хозяин так и не отправится на войну. Когда хозяина не было дома, они обе, под предлогом жары, голышом разгуливали по комнатам без всякого стеснения, лишнее говорить, что моё присутствие их нисколько не смущало. У хозяина появилось много свободного времени, и он перестал разговаривать с женой. Теперь он много ходил пешком, всё его высокомерие исчезло, испарилось. Он был очень несчастен и часто повторял одну и ту же фразу: "Она ужасно постарела..." Он бродил и бродил по улицам, надеясь обрести там свободу, иногда он слышал за спиной мелкие шажки своей жены, и в такие минуты он был близок к тому, чтобы растрогаться. Я понимал только одно - он, вопреки всему, сопротивляется. Её вишнёвого цвета глаза к вечеру принимали грязно-серый оттенок, что казалось предзнаменованием какого-то несчастья. Однажды он стоял посреди комнаты, придя в неурочный час домой, и наблюдал молча, как по занавеске движутся две женские тени. Потом тихо вышел из дома и вернулся домой поздно вечером. Сон его был тяжелый, а утром он долго разглядывал себя в зеркало. Вошла жена, она долго выжидала, прежде чем поднять глаза на него. По его лицу проскользнула мгновенная усмешка. Он не позволил себе растрогаться даже тогда, когда она залилась почти искренними слезами. Потом он спускается в подвал и обнаруживает там окоченевшее тельце кота, своего кота. Сколько дней оно лежит там? Хозяин заворачивает тельце кота в одеяло и выносит на поверхность земли. Хоронит его. Потом напивается саке. Пьёт много, раньше он так много не пил. С неба валится снежная крупа, напротив стена дома, и он бьётся головой об эту стену, повторяя, как встарь: "Дура матер", "дура матер", "сволочи"...
   В далёком теперь уже прошлом, когда они с женой ещё разговаривали по-человечески, и она шептала ему на ухо всякие нежности с таким упорством, как если бы ей за это всякий раз отпускали по триста дней, которые она не проведёт в аду, находясь где-нибудь в более комфортном чистилище, он ещё хотя бы изредка улыбался. Теперь улыбка навеки сошла с его лица, улыбка, однако, означавшая, что, в конце концов, выиграли они.
  Он с удивлением смотрел на спешащих одиноких прохожих, эта спешка была так же бессмысленна, как и ярко освещенные витрины лавочки на углу - разглядывать их было некому. Он снова идёт по улице, вот справа больница, а дальше тюрьма, между ними тупик, там вообще уже нет жилых домов, удивительно, что кое-где ещё горят огоньки. Наверное, в заброшенной лачуге обосновались жалкие бродяги.
  Поздним часом вернувшись домой, он застал там глубокую тишину. Дети уже давно спали, служанка, столкнувшись с ним на пороге, пробормотав:  "Ваша жена... ваша жена..." - быстро куда-то исчезла. Заглянув в спальню, он обнаружил там то, что давно уже ожидал увидеть - обнажённое тело жены лежало на полу у постели. Он подошёл, наклонился, взял её безвольную руку в свою, с трудом прощупал пульс, стал считать, шевеля губами, - так считают петли при вязании. Пульс несколько раз прерывался, потом замер и больше уже не прощупывался.
  Свершилось.
  Он впал в состояние, подобное отчаянию, однако смотрел на мёртвое тело своей жены так, будто всем своим видом хотел сказать, что теперь ему уже точно всё равно; несмотря на свои сорок лет и вполне добропорядочную внешность, он сейчас напоминал обиженного ребенка, люто ненавидящего взрослых, за то, что они отобрали все его любимые игрушки и в наказание заперли их в шкаф. Но в то же время ему сейчас можно было дать и шестьдесят, и семьдесят лет. Он машинально обвёл взглядом своё жилище, разбросанные в беспорядке вещи - зачем они здесь? Потом остановил свой взгляд на небольшой картине рядом с постелью - это был большой матовый  шар на длинном шнурке, свисающий прямо с неба.
  Из-за ужасной духоты окна были растворены, с улицы доносились вялые крики разносчика воды. Он зажмурился, и ему померещилось, что он не у себя дома, но случайно попал в коридоры Армии спасения, а вокруг полно нищебродов, роющихся в отбросах. Он открыл глаза и снова посмотрел на труп. Лицо уже жены сделалось мертвенно-бледным. Жирная зелёная муха сидела на её губе.
  Он встал, выпрямился, и, дав себе обещание быть благоразумным, отправился за полицейским.
  Намуамидабуцу... Намуамидабуцу... (157).

                The end
***
Комментарии к тексту:

1. Сёсей - подросток, живущий в доме у врача, учителя или адвоката, за что хозяин оплачивает его учёбу в гимназии.

2. Диастаза - средство от гастрита.

3. Мэсибицу - сосуд для хранения варёного риса.

4. Котацу - жаровня.

5. Кун - приятель, приставка к имени при тесных отношениях.

6. Хайку - стих в три строки по 5-7-5 слогов соответственно.

7. Утаи - песни в классическим японском театре Но.

8. Тайра Мунемори - персонаж из одной пьесы театра Но.

9. Сарто Андреа дель - живописей из флорентийской школы Возрождения.

10. Цубо - мера площади в 3,3 кв.м.

11. Сэна - 1/100 йены.

12. Сакэ - японская рисовая водка.

13. Николас Никклби - персонаж Ч.Диккенса из одноименного романа.

14. Гиббон Эдуард - английский историк (1737-1794)

15. Моти - рисовая лепёшка. Мотия - продавец рисовых лепёшек.

16. Сан - вежливая приставка в к имени.

17. Хаори - верхнее короткое кимоно.

18. Бу - 3, 03 м.

19. Эпоха Мэйди - правление имератора Мэйди (1868-1911).

20. Кутитори - закуска к вину.

21. Цумуги - шёлковая ткань.

22. Момокава Дзёэн (1832-1898) - известный собиратель рассказов о кошках.

23. Грэй Томас (1716-1771) - английский поэт, автор оды "На смерть любимого  кота, утонувшего в аквариуме во время ловли золотых рыбок".

24. Охати - кадочка для хранения варёного риса.

25. Дзони - новогоднее блюдо из лепёшек моти, мяса и овощей.

26. Хаси - палочки для еды.

27. Эпиктет (50-138) - греческий философ-стоик.

28. Волан - японский бадминтон.

29. Тян - приставка к имени ребенка.

30. Ясуи Соккэн (1799-1876) - конфуцианский учёный.

31.  Сэнсэй - учитель; вежливая приставка к имени уважаемых людей (интеллектуальных профессий).

32. Кото - музыкальный инструмент в 13 струн.

33. Сёдзи - раздвижные части стены японского дома.

34. Я хоть на Новый Год дурак... - игра слов, по-японски "поздравляю" звучит как "дурак".

35. Рин - мелочь.

36. Кин - 600 граммов.

37. Эпоха Тэммэй - 1781-1789.

38. Манъёсю - антология японской поэзии 8 века.

39. Мэнтибо - искажённое название мясного блюда mince ball.

40. Нихонха - поэтическая группировка за обновление хайку (1892)

41. Бай Лэ-тянь - китайский поэт (772-846), чтимый в Японии.

42. Бусон - поэт 18 века жанра хокку.

43. Ханагами - мягкая бумага (для изготовления носовых платков).

44. Танка - стих из 31 слога 5-7-5-7-7.

45. Синтайси - новая поэзия с конца 19 века, как подражание европейской.

46. Моммзен - немецкий историк (1817-1903).

47. Тёдзубати - горшок с водой для умывания.

48. Реставраяция - в истории Японии антифеодальный переворот Мэйдзи 1868 г.

49. Секта дзэн - биддийская секта.

50. "Золотой демон" - роман японского писателя Одзаки Коё. Омия - героиня.

51. Кухонная доска - неотёсанный провинциал.

52. Сяку - 30, 3 см.

53. Гэта - деревянная обувь на подставках с ремешком через большой палец.

54. Куямоти - японская сладость.

55. Хибати - жаровня на угле.

56. Тан - 12 м, старинная мера длины.

57. Сямисэн - трёструнный музыкальный инструмент.

58. Симэ - ритуальное украшение из соломки и полосок бумажек.

59. Ихаи - табличка с посмертным именем, предмет буддийского культа.

60. Амида - буддийское божество.

61. Кибиданго - круглые рисовые лепёшки.

62. Тэннэн Кодзи - (яп.) "дитя природы".

63. Луньюй - книга изречений Конфуция и его учеников.

64. Гудзэн Додзи - (яп.) "дитя случайности".

65. Мон - 1/1- сэны.

66. Дзэн - низкий столик для обеда.

67. Пенденнис - персонаж одноименного романа Теккерея.

68. Беовульф - англосаксонская эпическая драма.

69. Сун - 3, 03 см.

70. Эдо (Ата) - старое название Токио.

71. Ханако (яп.) - госпожа Нос.

72. Гумпай-утива - жезл судьи во время встречи по борьбе сумо.

73. Хагоромо - одежда из птичьих перьев.

74. Бива - музывальный иструмент в 4 струны.

75. Исократ (436-338 до н.э.) греческий публицист.

    Симонид - (556-469 до н.э.) греческий автор гимнов, стихов на героические темы.

76. Тёммагэ - старинная мужская причёска.

78. Барсук из Имадо - грубая статуэтка из глины, такие делали в квартате Токио - Имадо.

79. Нио-сама - буддийское божество, хранитель храма.

    Токоротен - блюдо из морских водорослей.

    Бантя - дешевый зелёный чай.

80. Мэйтэй=пьяница по яп. (игра слов).

81. Сасими - мелко наструганная сырая рыба.

82. Кумасака Тёхан - Легендарная личность, грабитель, живший в конце периода Хэйан (VIII-XII вв.). Его имя стало нарицательным.

83. Дзуси - ларец, в котором хранятся изображения Будды, мощи святых и т. д.

84. Каннон - буддийская богиня милосердия.

85. Асакуса - район в Токио, где находится храм богини Каннон.

86. Магэ - высокая женская прическа.

87. Дзабутон - подушка для сидения.

88. Акция - по-японски слово «акция» произносится так же, как и слово «редька» — кабу.

89. Тофу - густая творожистая масса из бобов.

90. Фундоси - мужская набедренная повязка.

91. Лорд Кельвин Уильям (1824-1907) — английский физик, преподаватель университета в Глазго.

92. Сент-Бёв Шарль Огюстен (1804-1869) — французский критик и писатель.

93. Брюнетьер Фердинанд (1849-1906) — французский критик, историк и теоретик литературы.

94. Даси - суп из рыбы, морской капусты, грибов.

95. Кобо-дайси - посмертное имя буддийского священника Кукая (774-835).

96. Хантэн - верхнее платье.

97. Тридцать восьмой год Мэйдзи соответствует 1905 году.

98. Оби - широкий матерчатый пояс.

99. Константин Палеолог (род. ок. 1403 — 1453 г.) — последний византийский император.

100. Суси - острое кушанье из риса, рыбы, овощей.

101. Авасэ - вид верхней одежды.

102. Праздник Бон - поминовения умерших.

103. Имеется в виду русско-японская война 1904-1905 годов.

104. Тяатами - соломенные циновки, которыми застилается пол в японских домах.

105. Дома - незастланная часть у входной двери.

106. Имеется в виду наемный убийца Цзин Кэ, который по поручению принца Дань должен был убить императора Цинь Ши-хуанди.

107. Мисо - густая масса из соевых бобов, служит как приправа, а также для приготовления супов.

108. Мэнцю - китайское классическое стихотворное произведение для детей. Представляет собой собрание описаний жизни разных выдающихся людей.

109. "Слухи о моей любви не живут боее 75 дней". Здесь Мэйтэй перефразирует поговорку: «Ложь не живет больше семидесяти пяти дней».

110. Хакама - широкие брюки.

111. Ханамити(буквально «дорога цветов») — помост, идущий через весь зал к сцене, по которому артисты выходят на сцену.

112. Кэн - японская мера длины, равная 1,82 м.

113. Орискэ - слуга и ученик самурая.

114. Амано Хасидатэ. Название местности.

115.   Бонит - название рыбы.

116. Ёсицунэ Минамото — один из героев японского феодального эпоса, знаменитый полководец одного из главных феодальных кланов Японии в конце XII века.

[117]Кандзаэмон Канко — так в Японии называют ворон (ср. русское «Петя-Петушок»).

118. "Даже две тысячи блох"... Игра слов: в оригинале употребляется слово «сэмбики», что означает по-японски и «тысяча блох» и «тысяча тюков материи».

119. В японской литературе словом «Поднебесная» означают Вселенную (в отличие от китайской литературы, где «Поднебесная» часто означает Китай).

120. "Голым на дорогу не выйдешь". Эта пословица имеет совсем иной смысл: «Без денег путешествовать нельзя».

121. Вассал бакуфу. Здесь член военно-бюрократического правительства Японии до буржуазной революции 1867-1868 годов.

122. Дзютаро Ивами. Один из героев японских преданий.

123. Хэ Тан-нэй - персонаж одной из пьес замечательного японского драматурга Тикамацу Мондзаэмона

124. Мин - Китайская императорская династия, правившая с 1368 по 1644 год. Ёсицунэ жил двумя веками раньше первого минского императора.

125. Сёгун - звание военно-феодальных диктаторов Японии до 1868 года.

126. "Пятна словно фишки..." Следы прижигания моксой.

127. "Я взглянул на столик". Японский обеденный столик «дзэн» очень низкий.

128. "Архаиомелесидоно..." «Люблю старинные песни Фруникерата Сидонского» (из «Пчел» Аристофана).

129. Тян - детская приставка к имени, в данном случае выражает пренебрежение.

130. Дзори - род соломенных сандалий.

131. Нюйва - древнекитайская богиня, чинившая, согласно мифу, разбитый небосвод.

132. Камабоко, камонамбан - японские национальные блюда.

133. Чжан-фэй - Один из героев «Троецарствия», китайского повествовательного произведения XIV века.

134. Цзо-чжуань. Китайская историческая летопись V-IV веков до н. э. Никакого описания диспозиции в ней не содержится.

135. "Раз приведенное в движение тело..." Формулировки законов Ньютона весьма произвольны.

136. "сасаяма в Тамба. Горная курортная местность в Японии.

137. Кансякудама. «Шарик сердитости», который, по существующему в Японии поверью, рассерженный человек давит у себя во рту.

138. Имадояки - сладкие пирожки.

139. "...всем рябинам было приказано переместиться на руку". Имеется в виду закон об обязательном оспопрививании.

140. "Обезьяна имеет руки".Японцы считают передние конечности обезьяны ногами.

141. Тэмпосэн - мелкая монета с отверстием посредине.

142. Ри. Мера длины, около четырех километров.

143. Отафука - игрушка, изображающая веселую толстую девушку, символизирует счастье.

144. Синран, Ниттирэн. Названия буддийских сект.

145. Комати. Знаменитая поэтесса XI века; по преданию, она была красавицей.

146. Токонома. Стенная ниша в японском доме с полочками для украшений.

147. Переворот. Имеется в виду буржуазная революция 1867-1868 годов.

148. Кусуноси Масасигэ. Известный полководец средневековой Японии.

149. Барон Ивасаки — основатель монополистического концерна Мицубиси.

150. Тими. Мифическое чудовище с туловищем зверя и головой человека.

151. Do you see hte boy? Здесь: каков молодчик! (Англ.)

152. Мирин. Сладкая хмельная приправа.

153. Эдосский - прилагательное от Эдо.

154. "А там водятся лисы?" По народным преданиям, лисы обладают волшебными свойствами и способностью околдовывать людей.

155. "...при встрече его высочества принца Артура..." Имеется в виду посещение Японии Артуром, принцем Уэльским.

156. "найс". Мило (англ.).

157. "Науамидабуцу..." Этими словами начинается буддийская молитва

***