Николай Рубцов. Мое слово... - окончание

      Я сперва  не хотела даже упоминать её имени. Но это умолчание не позволяет  рассказать о трагическом  уходе Рубцова.

...Первая их встреча состоялась  во время его учебы  в литературном институте. Тогда   он  совсем  не впечатлил начинающую поэтессу.  Однако   через четыре года Дербина    сама отправилась  к Рубцову,  прочитав его сборник "Звезда полей".  Найдя его  в Вологде, как пишут одни,    бухнулась на колени перед великим талантом. От изумления он уронил листы бумаги, которые держал в руках.
Другие рассказывают, что  он, случайно уронив листы бумаги,  опустился перед ней на пол, чтобы их собрать.

Так или иначе,  эта крупная, рыжая, резкая женщина, уже имеющая  опыт неудачного замужества и материнства, произвела на одинокого поэта сильное  впечатление. Мужчинам она нравилась. Вспоминают, что глаза у нее были небесно голубые. А голос - волшебно ангельский.

И он  выбрал её.  А не Генриетту и дочку.  И не  ту,  в любви которой был уверен: 

- В твоих глазах
не моментальное —
Сплошное что-то ненормальное.
И что-то в них религиозное...
А я — созданье несерьезное!

Сижу себе за грешным вермутом,
Молчу, усталость симулирую, —
В каком году стрелялся Лермонтов?
Я на вопрос не реагирую!

Пойми, пойми мою уклончивость, —
Что мне любви твоей не хочется!
Хочу, чтоб все скорее кончилось,
Хочу, но разве это кончится!

В твоих глазах
не моментальное —
Сплошное что-то ненормальное.
Святая, дикая, безгрешная
Одна любовь! Любовь кромешная

Быстро и деловито Дербина оформляет перевод  и  переезжает с дочерью в деревню Троица, рядом с Вологдой, где устраивается  на работу библиотекарем.

На первом обсуждении её стихов среди вологодских литераторов Рубцов  критикует их грубый напор и явную "неженскость", но через недолгое время пишет очень благожелательную рецензию  на  её сборник. Помогает ей и в публикациях. За два месяца до  смерти  Поэта  Дербина уволилась из библиотеки, а   в суде показывала, что жила  это время  на литературные гонорары.

Любил ли он? 
Пытался выстроить их общую жизнь.  Писал о ней стихи.  По-моему, совсем не похожие на посвящения любимой женщине:

-Зябко в поле непросохшем,
Не с того ли детский плач
Все настойчивей и горше..
Запоздалый и продрогший
Пролетел над нами грач.

Ты, да я, да эта крошка -
Мы одни на весь простор!
А в деревне у окошка
Ждет некормленая кошка
И про наш не знает спор.
Твой каприз отвергнув тонко,
Вижу: гнев тебя берет!
Наконец, как бы котенка,
Своего схватив ребенка,
Ты уносишься вперед.
Ты уносишься... Куда же?
Рай там, что ли? Погляди!
В мокрых вихрях столько блажи.
Столько холода в пейзаже
С темным домом впереди...

Вместе мы накормим кошку!
Вместе мы затопим печь!..
Молча глядя на дорожку
Ты решаешь понемножку,
Что игра... не стоит свеч!


Ревновал, подозревал в измене:

В твоих глазах
Для пристального взгляда
Какой-то есть
Рассеянный ответ...
Небрежно так
Для летнего наряда
Ты выбираешь нынче
Желтый цвет.

Я слышу голос
Как бы утомленный,
Я мало верю
Яркому кольцу...
Не знаю, как там
Белый и зеленый,
Но желтый цвет
Как раз тебе к лицу!

До слез тебе
Нужны родные стены,
Но как прийти
К желанному концу?
И впрямь, быть может,
Эго цвет измены,
А желтый цвет
Как раз тебе к лицу...

Их отношения развивались нервно и неровно.  Мужчина и женщина  то расходились, то сходились вновь. Однажды, когда   она не  открыла  дверь, Рубцов, подозревая, что у нее другой,    разбил окно в её доме и сильно порезал руку.  Дербина вызвала милицию.
Он  попадает  в больницу.  И   снова  надеется  на лучшее:

Под ветвями плакучих деревьев
В чистых окнах больничных палат
Выткан весь из пурпуровых перьев
Для кого-то последний закат...

Вроде крепок, как свеженький овощ,
Человек, и легка его жизнь,-
Вдруг проносится "скорая помощь",
И сирена кричит: "Расступись!"

Вот и я на больничном покое.
И такие мне речи поют,
Что грешно за участье такое
Не влюбиться в больничный уют!
В светлый вечер под музыку Грига
В тихой роще больничных берез
Я бы умер, наверно, без крика,
Но не смог бы, наверно, без слез...

Нет, не все,- говорю,- пролетело!
Посильней мы и этой беды!
Значит, самое милое дело -
Это выпить немного воды,
Посвистеть на манер канарейки
И подумать о жизни всерьез
На какой-нибудь старой скамейке
Под ветвями больничных берез...

За   бурным, выходящим за рамки приличия    романом  пьщего Поэта  и инициативной   дамы, тоже не отказывающейся  пропустить рюмку-другую в веселой компании,  с неподдельным  интересом следила провинциальная Вологда.
Партийные и литературные начальники строго увещевали и требовали образумиться, пугая чуть ли не направлением в лечебно-трудовой профилакторий. Друзья  искренне сопереживали.   Враги,  завидуя славе, спаивали и втягивали в скандалы.  Большинство  ждали, что будет дальше.

Верила ли Дербина, что в обстановке постоянных споров, ссор и возлияний сможет сложиться их семья? Если нет, почему не бросила Рубцова?  Зачем  пошла с ним подавать заявление в загс?
Если верила и имела на него влияние, почему  не начала всё менять, не обустроила их быт?  Очевидцы пишут об ужасающем  беспорядке  его такого долгожданного  жилища,   об отсутствии необходимой мебели, посуды. А ведь  деньги  у Рубцова  как раз появились — начались крупные гонорары.   В августе семидесятого он положил  на сберкнижку  тысячу  рублей. Затем снимал крупными суммами.
Последний раз  снял пять рублей. Когда  умер, на книжке лежали оставшиеся пять.
 
...В ночь на 19 января 1971 года Николай Рубцов  в своей  квартире  приревновал Дербину  к присутствующему местному  журналисту.  После ухода гостей ссора продолжилась.
Дальше пьяная драка. И... удушенный Поэт.

Свидетелей не было. Но шум и его крик: "Люда, прости! Люда, я люблю тебя!" слышали соседи. На допросах и в суде  Дербина  доказывала, что она, беззащитная женщина, защищалась от издевательств  буйного алкоголика и попыток её  убить.
 
Юрий  Нагибин пишет в "Дневнике":
"Когда он хрипя лежал на полу, она опомнилась и выбежала на улицу.
- Я убила своего мужа! - сказала она первому встречному милиционеру.
- Идите-ка спать, гражданка, - отозвался блюститель порядка. - Вы сильно выпимши.
-  Я убила своего мужа, поэта Рубцова, - настаивала женщина.
- Добром говорю, спать идите. Не то - в вытрезвитель.
Неизвестно, чем бы все кончилось, но тут случился лейтенант милиции, слышавший имя Рубцова.  Когда они пришли, Рубцов не успел остыть. Минут бы на пять раньше - его еще можно было бы спасти..."

Всё случилось.
Поэт не сумел  противостоять. Оказался слаб перед серостью  и рутиной, окружавших  при жизни и сделавших все, чтобы по праву общего над исключительным попытаться поставить его  на место рядом с простыми и смертными. И в конце концов уничтожить.  За выбором палача дело не стало.

Конечно, тайна этой  смерти   до сих пор волнует.
Друзья пишут о его странном фанате   Рыболовове,  который три ночи подряд, включая последнюю предкрещенскую,  приходил к Рубцову и якобы последним покинул квартиру, оставив их  с Дербиной вдвоем. 
Считают,  что не покинул, потому что одна Дербина  не справилась  бы с Рубцовым.  По их мнению,  она решила  скрыть участие задержавшегося гостя  в убийстве и взять вину на себя,  потому что за групповое преступление  срок длительнее, чем за одиночное.
Задают  и закономерный вопрос:
-   Если Рыболовов  ещё до трагедии уехал из Вологды, то каким образом у него  на даче  оказался портрет Рубцова из его квартиры, множество автографов и даже посмертная маска Поэта?  Причем, при  изъятии этих предметов Рыболовов был уже болен, страдая частичными провалами памяти.
Утверждают и то, что Дербина со своими сторонниками пыталась довести Поэта  до самоубийства. Были же  чьи-то проникновения в квартиру в отсутствии хозяина.    Частые ночные стуки  неизвестных в дверь.   Осталось и завещание, написанное нетвердой рукой Рубцова с просьбой  похоронить его, "там, где Батюшков",  то есть в  Спасо-Прилуцком монастыре, рядом с  Вологдой.

Но разве можно что-то изменить? 
...Есть палач. Есть жертва... Всё случилось.

Что в том, что  Дербина, досрочно освободившись, упорно доказывала и доказывает  свою невиновность, убеждая нас в интервью и статьях, что Рубцов просто скончался от сердечного приступа?   И добивалась, и добивается литературной славы, посвящая убитому ей Поэту  гневно  покаянные стихи,   выступая с воспоминаниями о нем.
Она жива-здорова. Её страничка есть на  Стихах Ру.

Важно и очень значимо совсем другое.

То, что он пророчески написал незадолго до ухода:

- Я умру в крещенские морозы.
Я умру, когда трещат березы.
А весною ужас будет полный:
На погост речные хлынут волны!
Из моей затопленной могилы
Гроб всплывет, забытый и унылый,
Разобьется с треском,
и в потемки
Уплывут ужасные обломки.
Сам не знаю, что это такое…
Я не верю вечности покоя!

До дня ведь угадал. Или сам назначил себе срок ухода? Вспоминают его фразу той поры:  "И жить не хочу, и умирать страшно."
А по поводу всплывшего гроба?   Может быть, секрет в том, что он просил похоронить его там, где похоронен Батюшков, и имеет ввиду вскрытие могилы? Или это воспоминание о залитом однажды в половодье кладбище в Никольском, когда по реке плыли обломки гробов, вызывая ужас наблюдавших?

Почему осенью семидесятого появляется его стихотворное  завещание  "Посвящение другу",  в одном из вариантов   названное  "Грядущему юноше"?

-Замерзают мои георгины.
И последние ночи близки.
И на комья желтеющей глины
За ограду летят лепестки…
Нет, меня не порадует — что ты!-
Одинокая странствий звезда.
Пролетели мои самолеты,
Просвистели мои поезда.
Прогудели мои пароходы,
Проскрипели телеги мои,-
Я пришел к тебе в дни непогоды,
Так изволь, хоть водой напои!
Не порвать мне житейские цепи,
Не умчаться, глазами горя,
В пугачевские вольные степи,
Где гуляла душа бунтаря.
Не порвать мне мучительной связи
С долгой осенью нашей земли,
С деревцом у сырой коновязи,
С журавлями в холодной дали…
Но люблю тебя в дни непогоды
И желаю тебе навсегда,
Чтоб гудели твои пароходы,
Чтоб свистели твои поезда!

Готовился уйти? Понимая, что свое земное назначение уже выполнил?

- Мы сваливать
 не вправе
Вину свою на жизнь.
Кто едет,
тот и правит,
Поехал, так держись!
Я повода оставил.
Смотрю другим вослед.
Сам ехал бы
и правил,
Да мне дороги нет...
 
Сколько великих талантов  оборвали свою недопетую   песню, не оказывая должного сопротивления! Может быть, это цена за их Божий дар? И все свои  силы   они тратят не на борьбу с ударами судьбы, а на создание великих творений, которые нужны будущему?

Лариса Васильева вспоминает о последней встрече с Рубцовым месяца за два до его гибели:
"- Мне плохо жить,- я помню эти слова, как будто они сказаны были минуту назад.
- Мне плохо жить. Возьми меня в свою семью, к ребенку и мужу. Я буду тихий. Попишем вместе. Ты в одном углу, я в другом.

Я ответила как-то неуверенно, и он свернул разговор. А я по сей день чувствую себя виноватой: если тогда взяла бы его в свою семью?

 И Виктор Коротаев оставил нам предчувствие конца Поэта:

- Потеряем скоро человека,
В этот мир забредшего шутя.
У законодательного века
Вечно незаконное дитя.

Тридцать с лишним лет как из пеленок,
Он, помимо прочего всего,
Лыс, как пятимесячный ребенок,
Прост, как погремушечка его.

Ходит он по улицам Державы,
Дышит с нами Временем одним,
Уважает все его Уставы,
Но живет, однако, по своим.

"Как сказал он! Как опять слукавил!" —
Шепчут про него со всех сторон.
Словно исключение из правил,
Он особым светом озарен.

Только на лице вечерне-зыбком
Проступает резче что ни день
Сквозь его беспечную улыбку
Грозная трагическая тень.

И не видеть мы ее не вправе,
И смотреть нам на нее невмочь,
И бессильны что-нибудь исправить,
И не в силах чем-нибудь помочь.

В нашем мире риска и дерзанья,
Где в чести борьба да неуют,
Эти отрешенные созданья,
Как закаты, долго не живут.

Редактор готовящегося к выпуску сборника "Зеленые цветы" Валентин Ермаков вспоминает: "За несколько дней до гибели поэта я получил от него последнее письмо, написанное кое-как, вкривь и вкось. Оно завершалось так: "Вместо "Зеленых цветов" предлагаю название "Над Вечным покоем". И в скобках: "Валя, у меня болит рука".
 Слово "Вечным" было написано с большой буквы... Холодом повеяло на меня от этого левитановского названия."

"Над вечным покоем" - одна из самых мрачных  работ Левитана. Он писал  её, слушая Траурный марш из "Героической симфонии" Бетховена.
Между тяжелыми серыми облаками и свинцовой водой широкого озера на пологом холме  сиротливо светится чуть заметным огоньком из окна  деревянная церквушка. Рядом с ней старое кладбище с покосившимися крестами.
Суровое тяжкое  величие природы  внушает безысходные мысли о бренности и ничтожности человеческой  жизни. Один из друзей художника назвал  картину "реквиемом самому себе".

Ещё в 1966 году Рубцов пишет  стихотворение с тем же названием:

- Рукой раздвинув 
темные кусты, 
Я не нашел и запаха малины, 
Но я нашел могильные кресты, 
Когда ушел в малинник за овины... 

Там фантастично тихо в темноте, 
Там одиноко, боязно и сыро, 
Там и ромашки будто бы не те - 
Как существа уже иного мира. 

И так в тумане омутной воды 
Стояло тихо кладбище глухое, 
Таким все было смертным и святым, 
Что до конца не будет мне покоя. 

И эту грусть, и святость прежних лет 
Я так любил во мгле родного края, 
Что я хотел упасть и умереть 
И обнимать ромашки, умирая... 

Пускай меня за тысячу земель 
Уносит жизнь! Пускай меня проносит 
По всей земле надежда и метель, 
Какую кто-то больше не выносит! 

Когда ж почую близость похорон, 
Приду сюда, где белые ромашки, 
Где каждый смертный 
свято погребен 
В такой же белой горестной рубашке... 


Он похоронен  в Вологде на Пошехонском кладбище.
Странно, но о дне его похорон  я  нашла очень мало  воспоминаний очевидцев. Наиболее полон, пожалуй,  рассказ   Бориса  Шишаева,   друга и однокурсника  по литературному институту:
"В  доме политического просвещения мы стояли в почётном карауле у гроба Рубцова. Без содрогания смотреть на него было невозможно. На лице Коли были кровавые полосы, как будто проведённые когтями тигра, и одно ухо едва держалось – было совсем почти оторвано. Я ещё подумал тогда: Неужели нельзя было в морге хоть как-то упорядочить это всё, привести в божеский вид?!  И душили меня слёзы. И ясно было одно: Коля убит, причём убит зверски.
И кто бы что ни говорил, что бы ни трезвонила теперь убийца, я тогда убедился в этом, и всегда буду говорить только это – Рубцова зверски убили.
      Хоронили мы его на новом  Пошехонском кладбище, и это тоже оказывало какое-то подавляющее действие.
Чистое поле, в центре его два-три свежих могильных холмика и рядом с ними – в этом чистом поле, опускают в могилу Рубцова. Холодно как-то и жутковато стало на душе, когда застучали о крышку его гроба первые комья земли. До сих пор мурашки бегут по спине, когда вспоминаю об этом…
Вот так оно всё было,  и тяжко об этом вспоминать."

Пишут  о  больших черных полотнах с двумя  строфами из  стихов Поэта:

- С каждой избою и тучею, 

С громом, готовым упасть, 

Чувствую самую жгучую 

Самую смертную связь.

И вторая:

Но люблю тебя в дни непогоды 

И желаю тебе навсегда, 

Чтоб гудели твои пароходы, 

Чтоб свистели твои поезда!

Воспоминания о сороковом дне   оставил  Виктор Астафьев:

"В день сороковин мы, друзья и земляки поэта, собрались на кладбище. Под дощатой пирамидкой глубоко и тихо спал поэт, который так пронзительно умел любить свою землю и высоко петь о ней, а вот своей жизнью совсем не дорожил.
Кладбище, где он лежит, новое – здесь еще недавно был пустырь, нет здесь зелени, и деревья еще не выросли, на крестах сидят нахохленные вороны.
Возле стандартных пирамидок позванивают железными листьями стандартные венки, а кругом горят, переливаются голубые снега, и светит уже подобревшее, на весну повернувшее солнце. И не верится, не хочется верить, что нет его с нами и никогда уже не будет, и мы не услышим его прекрасную, до половины только спетую песню. И хочется спросить словами повести известного вологодского прозаика Василия  Белова: – Коля, где ты есть-то?..
Разговоры о том, что поэты уходят, а стихи их остаются, мало утешают. Настоящего поэта никто не сможет заменить на земле..."

В 1973 году на могиле Николая Рубцова был появился  памятник. На мраморной плите – бронзовый барельеф, у подножия – выбитая из камня строка:
Россия, Русь! Храни себя, храни!..
               
                ***
Теперь всё  встало на свои места. К четырем тоненьким сборничкам, изданным при жизни, добавились десятки книг. Тиражи давно перевалили за не один  миллион.  Николаю Рубцову поставлены памятники, его именем названы улицы, по всей России открыты его музеи. Мы читаем, слушаем, наслаждаемся, поражаемся, думаем и плачем...
И пока живет Россия,  в   судьбе и поэзии Николая Рубцова точку поставить невозможно. 

Мне кажется, осталось сделать ещё только одно,  может быть, самое главное.  Выполнить его завещание и перенести останки в вологодский Спасо-Прилуцкий монастырь, где похоронен  русский Поэт Константин Батюшков,  судьба которого не менее трагична, чем судьба Рубцова.

Такой вопрос служителям монастыря задавался не раз.
Вот ответ одного из них:
 - Нет, не стоит его тревожить... Пусть уж покоится там, где Господь ему сразу нарёк,.. да и был он недостаточно воцерковлённый...