У горы Пикет Глава тринадцатая

                Легко ли быть хозяйкой

   Шёл вечер четвёртых суток, с тех пор как мама уехала и Маша с Толиком, по сути, остались дома одни. Уроки на завтра они уже приготовили. Чтобы Толик не имел возможности грустить или о чём-нибудь задумываться, нужно было чем-нибудь его занять.

   - Хочешь, почитаю тебе вслух какую-нибудь книжку, сказки, например? - спросила Маша, почти уверенная в отрицательном ответе. И не ошиблась.
- Давай лучше о чём-нибудь поговорим? - предложил Толик взамен.
- Давай поговорим. Но сначала помоги мне ровно отрезать кусок ткани на скатёрку. Хочу маме к восьмому марта сделать от нас с тобой подарок, - вышить скатерть. Но сначала понадобится сделать лекало и перевести рисунок на ткань. Ты мне в этом немножко поможешь, хорошо?
- Я тебе что, художник?
- Так и я не художница. Вместе будем стараться.

   Остаток вечера прошёл незаметно. Сестра с братом ровненько отрезали нужный кусок белой ткани и прорисовали заготовку под вышивку. Маша достала из красивой коробки мамины нитки мулине для вышивания и круглые деревянные пяльцы. Подготовка к основной работе была завершена.

   Когда во дворе лаял и бросался на кого-то невидимого Полкан, детям, откровенно говоря, становилось страшно. Они, не сговариваясь, слегка придвигались друг к другу, напрягались и переглядывались. Однако на вопрос Толика, кто бы это мог быть, Маша неизменно отвечала, что, возможно, люди возвращались домой из Дома Культуры после просмотра вечернего киносеанса или мимо двора пробежала чужая собака. Вскоре Толик устал и попросился спать.

    Его сестра, несмотря на нелёгкий день, наполненный трудом и домашними хлопотами, долго ещё не могла уснуть. Она решила продумывать наперёд, что ей предстоит делать завтра, чтобы не упустить каких-то важных хозяйственных забот. Так было разумно, иначе не исполненные дела накопятся и потом она с ними попросту  не справится.

   В отношении, собственно дома, Маша не волновалась. Мама с самого рождения  приучала их к тому, что "каждая вещь должна знать своё место". И когда что-либо лежало на не предназначенной ему территории, мама говорила, оставившему её там: " И как ты об неё или, него, не споткнулся?"

   Вначале дочь не понимала, почему она должна была споткнуться о сдвинутый с места стул и уж тем более, валявшуюся на диване книгу. Только гораздо позже Маша поняла мамин намёк - спотыкаться должен был взгляд, когда упирался в домашний беспорядок.

   Кроме того мама всегда требовала, чтобы "пыль не скалила зубы". То есть не была вытерта небрежно. И, хотя с тряпкой не особо дружила, однако с пылью, по настоянию мамы, боролась честно. Поэтому в доме после нескольких дней маминого отсутствия, были привычные чистота и порядок. Это ведь совсем не трудно. Находились  проблемы и посложней. И вот их нужно было решать ежедневно, не запуская, и не откладывая в долгий ящик. Сумеет ли она с ними справиться в свои, недавно отмеченные, двенадцать лет?

   Проснулась девочка затемно, будто от неожиданного толчка. Где-то примерно в это время вставала по утрам мама. Расплетала длинную, толщиной в руку косу, тщательно, не торопясь расчёсывала волнистые от тугого переплетения волосы, так же старательно и аккуратно их заплетала и укладывала короной вокруг головы. Потом не спеша умывалась. Зимой не было такой спешки как в летний сезон. Приносила пустое ведро и узким совком доставала из горнила и поддувала плиты пепел и комочки от сгоревшего угля. Затем уходила во двор за охапкой дров и ведром чёрного блестящего антрацита и растапливала плиту, готовила детям завтрак.

    Мама ходила по комнате от стола к плите и обратно - молодая, красивая, с ярко-синими глазами, отороченными густыми, чёрными ресницами и чётко прорисованными смоляными бровями на матовом лице, с завитушками волос у висков и под короной из уложенной длинной косы на затылке. Над Машей природа так кропотливо и щедро не потрудилась, наделив самой что ни на есть обыкновенной внешностью. Маша следила за мамой сквозь полуприкрытые ресницы и обычно ждала, когда воздух в комнате прогреется и вставать с постели будет вполне комфортно. Теперь всё это ей предстояло делать самой, точнее она уже занималась этим несколько дней подряд и следовало продолжать в том же духе.

   Собрав и отправив Толика в школу, Маша выпустила из курятника в баз петуха и курочек, насыпала им корма и налила воды. Потом вывалила из большой кастрюли тёплую мешку свиньям, покормила собаку, кошку и кроликов. Со всеми она товарищески беседовала, то призывая к совести, то похваливая или журя. В ответ одни квохтали, другие похрюкивали, третьи виляли хвостами, чем выражали своё расположение и дружелюбие. Уток они к тому времени перевели.

   Пока жарко горела плита, приготовила рисовый суп на обед себе с Толиком. Засыпав уголь поверх дров, поставила две полные кастрюли воды, чтобы запарить кашу свиньям на завтра и  отправилась с вёдрами и коромыслом к колодцу по воду. Задача для неё представлялась одной из самых непростых. Идти на родник пришлось бы  километра два и на обратном пути нужно было подниматься в гору. До колодца всего метров четыреста, однако и тут были свои сложности и неудобства.

   Небольшой рост и маленький собственный вес не позволяли девочке по-взрослому опустить на дно в колодец ведро, привязанное к металлической цепи. Вначале у неё хватало сил, придерживая колодезный вал, делать это более или менее равномерно. По мере опускания ведра и утяжеления колодезной цепи, вращение вала ускорялось. Потом он набирал большие обороты и начинал обжигать пальцы рук. Маша уменьшала давление рук на него и ведро неслось в глубину уже с бешеной скоростью. Достигнув дна, оно ударялось о поверхность воды с огромной силой и звуком пушечного выстрела, усиленного акустикой колодца, и тогда вал ещё несколько раз быстро вращался вперёд и обратно. Но это была лишь половина дела. Гораздо трудней было доставать или, как говорили, выкручивать воду на поверхность.

   К валу были прикреплены два железных ворота, отполированных человеческими руками до зеркального сияния. Держась за ворот, нужно было, напрягаясь изо всех сил вращать его в одну сторону. Цепь тем временем наматывалась на вал, а ведро с водой медленно ползло вверх. Вытянув ведро на поверхность, следовало, держась за вал правой рукой, левой перехватить полное воды ведро и поставить его на край колодезного сруба - нелёгкий труд даже для опытной хозяйке. А Маше - горькие слёзы. Иногда ей казалось, что она своим небольшим весом не осилит перетягивание ворота в верхней точке, тогда ворот выскочит из её рук, тяжёлая железяка ринется в обратную сторону, пронесётся над головой, и перебьёт ей позвоночник. Но до сих пор, в добрый час сказать, Бог её миловал.

   Вытащив ведро, девочка переливала воду в своё собственное и снова опускала общественное ведро в глубь колодца. Донести два полных ведра на коромыслах до дома ей не хватало сил. Дойдя до ближайшей канавки, она сливала в неё часть воды, таким трудом добытой ею минуту назад, и, медленно покачивая вёдрами, несла на плечах в каждом из вёдер больше половины. Выливать воду назад в колодец запрещалось станичным сообществом, дабы не портить чистый подземный источник, и сливать рядом с колодцем - тоже, потому как вода замёрзнет и люди могут поскользнуться и упасть.

  По пути домой Маша отдыхала дважды и тем не менее очень уставала и у неё сильно болели пока ещё неокрепшие плечи. К тому же времени каждый такой поход отнимал  немало. Поэтому воду для животных она набирала в канавке, а если канавка стояла, то есть в ней не было воды, то старалась растопить в кастрюле на плите побольше снега.

   Толик приходил домой в полдень. Маша старалась по возможности дождаться его, а уж потом  сама отправлялась в школу. Чтобы успеть хоть немного поговорить с ним, узнать как дела и дать указания на то время пока она будет на занятиях. Она боялась, что брат загрустит или хуже того, затоскует за мамой, с которой они были  особенно дружны. Но Толик держался, не задавал вопросов, на которые она не знала ответа и был настоящим союзником. Даже спорить с ней перестал, будто молча признавая в отсутствии мамы её лидерство, и понимая, что сестре нелегко.

   Маша просила  братишку не уходить из дома к вечеру и обязательно есть горячую пищу. Первое он выполнял, но её скромная кухня была ему не по душе.

   Вечером пришла бабушка, принесла десяток яиц и свежие оладышки. Она словом не обмолвилась о Васиной травме, по-видимому, знала от него правду. Лишь подбодрила и предложила Толика забрать к себе.
- Нет, бабуля, мы будем вместе. Не было от мамы распоряжения в случае её задержки отправить братика к вам.
- Я из дома никуда не пойду, - поддержал их состоятельность и он сам.
- Молодцы, ждите маму, она скоро приедет, - поняла их и не стала настаивать и разлучать детей бабушка.

   После её ухода Толик попросил нажарить семечек. И весь вечер они были при деле: вначале готовили уроки, потом брат лузгал семечки, а сестра вышивала маме подарочную скатёрку. И, если лаяла собака, им уже было не так страшно, они словно осваивались в предложенных им обстоятельствах, но чувство покинутости и незащищённости всё же стало давать свои первые ростки и виной всему была неизвестность.

   Знай они наверняка, где их мама и когда она приедет, терпеливо бы её поджидали, подсчитывая сколько дней осталось до встречи. А неопределённость сбивала с толку, подстёгивала воображение, рисовавшее самые фантастические и неприятные картины, пугала мрачными предположениями. Но каждый держал свои опасения при себе, стараясь не огорчать и не расстраивать другого.  Поэтому говорили о всяких пустяках и вещах незначительных. А едва братишка лёг спать, Маша снова стала обдумывать последовательность домашних хлопот на завтрашний рабочий день. Что постепенно входило в её привычку и уже не отнимало много времени.

   Но опять не спалось. Девочке припомнилась история переселения их большой семьи и вместе с ними ещё нескольких семей в ставшую родной для неё станицу, рассказанная когда-то мамой.

   Будёновский район Ставропольского края считался засушливым во все времена, а в голодный сорок седьмой год и подавно. Семья дедушки жила в селе Преображенском. Дедушка с бабушкой держали корову и стадо овец, но бескормица вынудила пустить мелкое поголовье под нож.

   Старший из их сыновей Алексей окончил до службы в армии курсы механизаторов и его по комсомольской путёвке направили работать трактористом в одно из сёл Северной Осетии. Там молодому механизатору отвели для жилья большой дом, пустовавший несколько лет.

   Алексей писал родителям, что земли в тех краях урожайные, дом ему отдают в собственность и выживать большой семьёй было бы гораздо легче, чем на родине, звал на постоянное жительство к себе. Дед посоветовался с земляками и ещё шесть многодетных семей пожелали последовать на более сытные хлеба вместе с ними. Все они между собой были дальние родственники, старинные друзья и кумовья.

   Женщины с детьми отправились поездом, а мужчины с лошадьми, подводами со скарбом и привязанными к ним коровами, пошли пешком. Дедушка, Михеда Иван Павлович, правил лошадьми, а их с Толиком мама, тогда ещё девочка четырнадцати лет, шла вслед своим ходом, подгоняя хворостиной корову. За несколько дней пути она стёрла в кровь ноги и дедушка стал  ей обматывать их портянками, сверху утеплять мягкими кусками старой телогрейки и перевязывать бечёвкой, чтобы она смогла добраться до места.

   Временами они менялись ролями. И тогда девочка ехала на подводе и правила лошадьми, а её отец шёл пешком и гнал корову. Но Иван Павлович был инвалидом Великой Отечественной войны. Подорвался в бою на мине, кости ног были  раздроблены, с трудом срастались. Полгода лежал в военном госпитале на лечении и всю оставшуюся жизнь страдал от множества мелких осколков в ногах, которые удаляли хирурги, а иногда они выходили сами. Ноги у него сильно болели.

   На новом месте все переселенцы строились удачно. Каждому из прибывших нашлась работа и приличное жильё. Бабушка, Анна Никитична, подружилась с местными женщинами. Они учили её печь чуреки из кукурузной муки и осетинские пироги, а бабуля в ответ угощала их своими фирменными украинскими пирогами.

   Мама рассказывала, что ей очень полюбилось спать на просторной открытой веранде, особенно в дождь. Работать она устроилась на Черменский консервный завод.
Всё у них ладилось до одного случая, который в конечном итоге кардинально поменял жизнь всех приехавших семейств.

   Однажды глубокой ночью к ним в окно постучали. Дед, завзятый охотник и далеко не трусливый человек, выглянул во двор и увидел трёх бородатых мужчин. Он снял со стены ружьё и открыл дверь. Старший из мужчин приоткрыл полу своей верхней одежды и показал спрятанный сбоку обрез.

   - Не бойтесь, мы пришли с миром, - заверил старший бородач. - Пусть ваши женщины и дети выйдут в другую комнату, а мы заберём, что нам принадлежит. В этом доме мы жили и кое-что своё в нём оставили.

   Дедушка представления не имел, что мужчина имел в виду. Когда они заселялись в дом, то кроме кровати с высокими спинками и блестящими никелированными шишечками, в нём ничего не было. Да и кровать оказалась так не подъёмно тяжела, что её не стали даже сдвигать с места.

   Ночные гости открутили никелированные шишечки, перевернули кровать и с силой потрясли её. Изо всех четырёх ножек посыпались блестящие золотые червонцы царской чеканки и ювелирные украшения в таком неимоверном количестве, что дедушку мороз продрал по коже. Что можно было при желании сделать с его семьёй ради такого богатства!

   После этого случая дедушка, опять-таки, посоветовавшись с земляками, поехал присматривать подходящее для жизни другое село, желательно с не особо засушливым климатом. Вернулся он через неделю и радостно сообщил, что нашёл замечательную станицу с поливными землями и великолепными садами, что для него было немаловажным. И все многодетные семьи его дальних родственников и кумовьёв потянулись обратно на родное Ставрополье.