Дети войны. Мстители

               
  Немцы в наше село пришли не сразу, а где-то к концу сентября в количестве роты во главе с капитаном и с десятком полицаев, которых они набрали в больших соседних сёлах из тех, что прятались там от призыва в Красную Армию. В нашем селе таких не оказалось.
  Мы с Вовкой сразу решили воевать и никак иначе. Но чем, как? Я предложил поговорить со старшим братом, который работал в райкоме партии, а потом сразу ушёл в леса, но дома иногда появлялся. Поговорил, однако на наше нытьё командир отряда так возмутился, что приказал обоим сидеть на печке и даже носы не высовывать. Ну, мы и подчинились, хотя руки так и чесались - полицаи грабили огороды, сады, хватали кур, яйца, отнимали молоко у хозяек, заставляли самогон для для себя гнать. И главное - всё это они тащили немцам, с которыми и пьянствовали тихо и преимущественно ночами.
  А вот что нас окончательно потрясло, так это случай с нашей козой Манькой. Баба, значит, вздремнула, придя из церкви, а мы с Вовкой что-то мастерили во флигеле. И вдруг - истерический крик козы. Мы - туда, а там два здоровенных пьяных полицая усердно пытаются вытащить из яслей единственную нашу козу, которая, видно, чуя свой конец, сопротивляется, орёт до невозможности. Баба же, уцепившись за задние ноги козы, кричит: "Не отдам! Не отдам! Зачем она вам? Она же старая, ни молока-ни мяса. Она мне как сестричка, подружка, да я без неё и дня не проживу. Коль её, то и меня кончайте, скоты, фашисты, предатели!"
  Когда вместе с козой враги выволокли во двор и бабулю, толстый ногой отшвырнул старуху да и сунул козе под горло огромный нож. И похоже, что сунул не так, как надо. Манька вскочила и ну молча носиться по двору, поливая его мощным фонтаном крови, а свернув в огород, попыталась махнуть через забор, но упала, забилась в конвульсиях, и когда враги подскочили, несчастная уж и не шевелилась.
  Разумеется, мы с Вовкой тоже ревели, сжимая кулаки. Полицаи не пошли через двор, мимо бабули, нас с Вовкой  и прибежавших соседей, а сбив сапогами старый штакетник, потащили козу в свой разбойный притон, где уже и мангалы дымились, готовясь наградить изуверов дармовым шашлыком.
  Баба и раньше-то еле топала, а теперь вот тихо слегла, помолясь, да так в присутствии батюшки и скончалась. На другой день мы её похоронили. А как отошли от могилки, Вовка сказал, вытирая слёзы:
  - Ты хоть запомнил этих как следует?
  - Ну ещё бы. - ответил я.
  И мы молча пожали друг другу руки, подтвердив тем самым смертный приговор двум вражинам с исполнением его немедленно, покуда их не перевели с глаз долой или партизаны не пристрелили.
  Оно, возможно, и отболело бы да притихло, если бы случай не подвернулся буквально не другой день. Полицаи, видите ли, после тех шашлыков ещё и на колхозные бахчи намерились. Это мы узнали из их дурных воплей на весь околоток. Ну, мы их и подождали под мостиком. Честно говорю, не было у нас не малейшего страха, а была только ненависть, обида, желание поскорее узреть их трупы, а потом уж и самим помолиться.
  Мы прицепились к машине, добрались к кабине, подобрали арбузы по весу, по размеру. Вовка стукнул в боковое окно и спрятался, чтоб, значит, остановились. Правый только открыл дверь, я его сверху арбузом ах! Вовка повторил то же и с водителем. Нет-нет, мы их не убили, и мысли такой пока что не имели. А покуда они приходили в себя, мы - на кабину, на капот, на мост и рванули в лунную ночь изо всех сил. Разумеется, они - вдогон, чего нам и надо было. Они ведь летели за нами - схватить, убить, а то и поиздеваться над пацанами. Мы же - за бабу, за Маньку,  за Россию, за всех погибших вели их на известные нам полянки от вырубленного камыша, на которых густо торчали прошлогодние пики размером сантиметров двадцать, а то и повыше, на них даже смотреть было страшно.
  Полицай был уже метрах в пяти от меня, я слышал его дыхание, вот-вот схватит, но тут я шмыгнул в проход и упал влево, перегородив ему путь ногами. Он же, споткнувшись о мои ноги, со всего маху, всем своим весом так и рухнул на эти пики, издав такой рёв, что... А поскольку и Вовке удался такой же трюк, то два рёва, слившись в единый, взорвали ещё и отдыхающую дичь на всём протяжении устья реки, заросшего камышом и осокой. И что интересно - если полицаи часа через пол разом смолкли, то гомон испуганной ими дичи всё ещё продолжался даже тогда, когда мы с Вовкой, теперь уже одни в старом доме, устав от страстей и болтовни, наконец-то спокойно хлюпали чай, вспоминая нашу бабулю и козу Маньку.