Роль казачества в Гражданской войне в Сибири. ч. 5

Роль казачества в Гражданской войне в Сибири.

( продолжение, предыдущая глава:http://www.proza.ru/2016/04/01/766)

Отдельного разговора заслуживает роль, сыгранная казачеством,  в Гражданской войне в Сибири и на Дальнем Востоке.
К Февралю 1917 года оно представляла из себя немалую силу, спаянную  многолетними традициями, образом своей жизни, опытом участия в русско-японской и Первой мировой войнах, круговой порукой, суровой дисциплиной  и привилегиями, полученными от различных царей за верную службу престолу.
В этих регионах располагались: Сибирское, Уральское, Оренбургское, Семиреченское, Астраханское, Енисейское и Иркутское казачьи войска.

Попробуем рассмотреть, какую роль сыграло это казачество в годы Гражданской войны в Сибири.
Особый интерес, на мой взгляд, представляют свидетельства современников, людей имевших серьезные властные полномочия, хорошо информированных о реальном положении дел.
Если, к тому же, по своим убеждениям, они принадлежали к лагерю «белых», то их будет сложно заподозрить в стремлении «опорочить» организацию и результаты деятельности казачьих лидеров и активистов той поры.


Как известно, «при царе» казачество являлось привилегированным сословием и за свою многолетнюю верную службу имело от царей немалые льготы и преимущества по сравнению с другими слоями населения империи. 
Поэтому нет ничего удивительного в том, что большая  часть казачества в годы Гражданской воевало на стороне «белых» армий, отстаивая свои интересы, старые порядки, быт и традиции.
Многие казаки продемонстрировали на этой войне как свои положительные качества (храбрость, сплоченность, дисциплинированность, умение воевать), так и отрицательные «манеры» (жестокость, пренебрежение интересами других классов и сословий, склонность к насилию и грабежам и т.п.)
Какую роль все  это сыграло,  и как относились к ним  другие категории населения (крестьянство, рабочие, иногородние и т.д.)  - тема отдельного непростого разговора.

Давайте посмотрим,  что рассказывает об этом в своих воспоминаниях главноуправляющий  делами правительства Колчака Г.К. Гинс.
Летом 1919 года он, вместе с Председателем правительства П.В. Вологодским приехал на отдых в курортный городок  Боровое, и вот какие впечатления вынес от общения с местными жителями:
«Вологодский приехал отдохнуть; он, несомненно, нуждался в этом…
Меня интересовало и Боровое, и деревенская глушь: что там думают, чего хотят? Как относятся к Правительству и войне с большевиками?
Везде, где только это было возможно, мы разговаривали с крестьянами и казаками.
— Большевики! А што они нам чинили? Вот було, что приехали сюда, як вы, и тоже до мине, як дом у меня гарный. Тоже с ружьями були, як вы.
Вот простодушное сравнение, со скрытым хохлацким юмором. Тоже приезжали из города, чужие к чужим, тоже с ружьями и не в первую попавшуюся хату, а в дом побольше да покрасивее. Одинаково чужие деревне — и мы, и большевики…»

Данный вывод Г.К. Гинса говорит о том, что он достаточно здраво и самокритично оценивал состояние дел и поступающую к нему информацию.
А вот, что крестьяне рассказали  Председателю колчаковского правительства о причинах своих восстаний против «белой» власти:
«В Боровом Вологодскому доложили, что весь юг Акмолинской области охвачен восстаниями. Крестьяне объясняли причины: мы не большевики, мы против казаков.
Привилегированное сословие казаков, пользуясь военным положением, чинило, под видом борьбы с большевиками, насилия над мирными крестьянами, и последние, не видя на местах сильной власти, которая могла бы их защитить, начинали повсюду партизанскую борьбу. Власть отвечала на это репрессиями, и война разгоралась.
— Слыхали ли вы что-нибудь об адмирале Колчаке? — спросил я одного старика-казака, сын которого служил в Омске и гостил у отца третью неделю по случаю болезни. Пьяный товарищ отрубил ему в Омске ухо.
— Ничего не слыхали. Он, никак, будет из англичан».

Полуанекдотическое мнение о том, что Колчак «из англичан» было довольно широко распространено тогда среди «простого» населения Сибири, так что ничего удивительного в этом рассказе казака нет.
А вот слова крестьянских представителей, высказанные Председателю правительства Колчака о том, что причиной восстаний, которыми была охвачена Акмолинская область, были грабежи и насилия казаков, которые не встречали суждений и наказаний со стороны колчаковских властей, были очень тревожным «звоночком» для них.
Этой информации ни Колчак, ни его министры не восприняли и ситуация с этим вопросом продолжала ухудшаться.


Г.К Гинс так писал об этом:
«В руках главноуправляющего сосредоточивалось много данных о положении на фронте. То попадалось какое-нибудь красочное ходатайство, то анонимное письмо, то отчет ездившего по делам чиновника. Ко мне попадали, между прочим, некоторые данные о положении дел в том районе, который занимал казачий корпус.
Почему крестьяне относились враждебно к казакам?
Прежде всего потому, что последние предпочитали брать все, что им было нужно, не платя.
Но этого было мало. Если казак видит в огороде арбузы, он сорвет все, чтобы перепробовать; если он ночует в хате, то на прощание поломает скамью или швырнет в колодезь ведро.
Какое-то непонятное озорство, неуважение к чужому труду и праву, презрение к крестьянам, которые якобы не воюют. Все, мол, должны выносить на своей спине казаки.
Многие офицеры не отставали от солдат. Они, правда, не ломали вещей, но зато очень редко расплачивались. Должен повторить — я это уже указывал и раньше, — что Правительство не умело обеспечить офицерство, и это было одной из главных причин описываемых явлений».

Вот такая «картина»…
Подчеркнем, что Г.К. Гинс вовсе не был каким-то ненавистником казачества, или «тайным агентом большевиков», напротив, он был одним из тех, кто сохранял верность Колчаку и «белому делу» даже в эмиграции, когда он писал свои воспоминания.

Затем Г.К Гинс рассказывает, как власть, в лице Колчака, пыталась противодействовать этим повальным грабежам и бесчинствам, и что из этого вышло:
«Адмирал Колчак издал приказ, предписывающий ничего не брать у населения без платы. Когда в одном селе, где стоял отряд, староста расклеил этот приказ и, между прочим, может быть из иронии, на стене избы, где квартировал начальник отряда, последний рассвирепел, велел сорвать его, а старосту выпороть за «неуважение» к власти. Адмирал приказал проверить этот случай и строго наказать виновного.

В другом месте, где офицеру указали на то, что приказом адмирала порка и мордобитие запрещены, офицер дал классический ответ:
«Приказ приказом, Колчак Колчаком, а морда мордой».
Эта фраза взята из перлюстрированного в ставке письма священника».

 Надо сказать, что этому сельскому старосте, которого «всего лишь» выпороли за расклеивание колчаковского «приказа о ненасилии», еще крупно повезло.
Немногим позже атаман Красильников, один из участников колчаковского переворота 18 ноября, и вовсе повесил (!!!) прямо на площади городского голову города Канска, (!) и, когда ему сообщили о жалобе на него Верховному Правителю, то он пьяным языком ответил: «Я его посадил, я его и смещу».
Об этом воспоминал  военный министр колчаковского правительства барон А.П. Будберг.

Так что одной из причин того, что крестьянство массово восставало против власти Колчака была его полная неспособность справиться с бесчинствами казачьих атаманов и отрядов в собственном тылу.
Г.К. Гинс прямо указывает на это:
 «Вспомним приказы Главнокомандующего о поголовной мобилизации всех мужчин, представим себе картину отступления, когда в одном Шадринском уезде было отобрано у крестьян около 5000 лошадей и повозок — и мы поймем, что никто не «обольшевичился», но все крестьяне проклинали власть, которая причинила им столько бедствий.
«Пусть лучше будут большевики».
Я сам видел в Акмолинской области домовитых, зажиточных крестьян, будущих фермеров свободной частновладельческой России; я ни одной минуты не допускаю мысли, что они стали большевиками. Между ними и коммунизмом ничего общего быть не может.
Но они не могли не поддаться настроению «большевизма», как революционной психологии, когда через их деревни прошел казачий корпус».


Очень хитрую политику вел Анненков, один из самых кровавых и жестоких атаманов той войны.
Г.К Гинс так рассказывал  о  «подвигах» Анненкова и его  роли в «обольшевичивании»   рабочих, крестьян и иногородних Семиречья:
«Он засел в Семипалатинске, а в Омске имел канцелярию для вербовки добровольцев. В Семипалатинске он облагал буржуев «добровольными взносами» и собирал довольно значительные суммы.
Анненковцы носили особую форму. У них висели за спиною ярко-красные башлыки. Они выделялись из всех военных; их принимали за конвой адмирала. В действительности конвой Колчака носил обычную для Омска форму английского образца.
Несколько раз Анненкова требовали с его частями на фронт, но он всегда находил предлог уклониться, ссылаясь на предстоящее наступление или угрозы красных.
Чьим атаманом он был, сказать трудно: не сибирских казаков, избравших Иванова-Ринова, и не семиреченских, избравших, к обиде Анненкова, не его, а генерала Ионова.
Но он был атаманом, этого никто не отрицал. Он был действительно атаманом по своему независимому положению, по типу, одним из тех многочисленных атаманов, которые составляли в совокупности царство атаманщины, оказавшейся сильнее всякой другой власти в Сибири.

Почему-то всегда подчиненные атаманов оказывались монархистами. Именно они распевали всюду «Боже, Царя храни» и пороли всех, кто отрекался от монархизма. Говорят, что когда небольшая часть анненковцев прибыла на Урал, на заводы, то она ускорила победу большевиков. Рабочие быстро перешли на сторону последних…

Представители же семиреченских крестьян говорили в Омске, что Анненков и его отряд — гроза крестьянства…
Семиречье — арена борьбы за землю и воду (для орошения). Киргизы озлоблены против казаков и крестьян. Крестьяне ненавидят казаков, которые занимают лучшие земли и истоки рек. Казаки не удовлетворены своими наделами и требуют огромных прирезок.
Такой проект был разработан и с одобрения казачьей конференции в Омске должен был появиться в Совете министров…»


Как видим, вместо того, чтобы приструнить грабителей и мародеров в казачьей форме, Колчак,  летом  1919 года, когда его фронты начали трещать по всем направлениям,  пытается использовать обещания некоторых атаманов из своего окружения о «поголовном всполохе» казаков, в качестве «козырной карты», которая вдруг обеспечит ему победу.

Вот, что пишет об этом Г.К. Гинс:
«В июле генерал Иванов-Ринов в качестве атамана Сибирского казачьего войска совершил поездку по станицам. Хороший оратор, он умел подогреть настроение.
В начале августа был созван казачий круг, и казачество решило встать грудью на защиту родной земли.
В Омске царило возбужденное настроение. Казаки стекались со всех сторон, возрождалась вера в победу; Иванова носили на руках.
Награды в Омске давались щедро и авансом. Адмирал произвел Иванова в генерал-лейтенанты.

Казаки поднесли атаману историческую саблю Яна Собесского, украшенную драгоценностями.
Подъем был общий. Население стало жертвовать.
В распоряжение Иванова поступили миллионы, а Иванов всё требовал и требовал. Нужно было отпустить много миллионов на наем рабочих для уборки урожая, миллионы на покупку седел и пр. Казачество или, вернее, тот же Иванов, решило завести свое казачье интендантство, свой осведомительный орган «Осведказак».
Миллионы лились широкой бумажной рекой. Станок работал. Казачество вооружалось.
Чехи и карпаторуссы выражали такой восторг перед доблестью казачества, что все были убеждены в их помощи».

Об этом же явлении (стремлении Колчака опираться на залихватские обещания казачьих атаманов) писал в своем «Дневнике белогвардейца» и военный министр,  генерал-лейтенант А.П. Будберг:
«4 июля 1919 года
…адмирал все глубже и прочнее становится пленником омских комбинаций, среди которых все резче и сильнее начинает выделяться влияние казачьего блока, взявшего для себя монополию признанных и чуть ли не единственных спасителей отечества.

28 июля 1919 г.

По приходе в министерство был долго мучим Ивановым-Риновым; он объехал часть станиц своего войска, развез и роздал привезенные с Дальнего Востока товары и теперь вернулся триумфатором, любимцем населения и внеконкурсным кандидатом на переизбрание в войсковые атаманы; он привез с собою навинченные болтовней, водкой и подарочным настроением приговоры станичных сходов о поголовном выходе на службу всех сибирских казаков и сейчас горд и важен, изображая из себя единственного спасителя во всем создавшемся здесь положении.
Его носят на руках, ему остается только приказывать.
 
Все это очередной казачий бум; ни на минуту не верю всем этим приговорам: не таковы сибирские казаки, чтобы поголовно стать на борьбу с большевиками; тот, кто хотел бороться, сам пошел в ряды армии.
Свидетели такого же поголовного выхода оренбургских казаков рассказывают, что все кончилось получением пособия и расходом по станицам, как только тем стала угрожать опасность».



Несколько забегая вперед подчеркнем, что прогноз А.П. Будберга о полном провале громогласно обещанного «поголовного выхода» сибирских казаков на службу полностью оправдался.
Очень интересна и его оценка личности сибирского атамана Иванова-Ринова:

«Полицейской душе Иванова-Ринова хочется блестящей рекламы, великой шумихи и удовлетворения своему обиженному честолюбию. Как бы было хорошо, если бы вместо никогда не осуществимого поголовного выхода казаки выставили бы хороший шестисотенный полк и взяли на себя охрану дороги на своей территории.
Казачьи честолюбцы очень любят делать карьеру, раздувая казачий патриотизм, казачье геройство, а в последнее время приписывая казакам патентованное звание спасителей России от большевизма. Все это непомерно раздуто и в значительной степени бесконечно далеко от истины. Справедливо это только в отношении уральских казаков и известной части остальных казаков, преимущественно стариков.
Остальное разложилось, расказачилось, обольшевичилось или пошло на соглашение.
 
Сейчас Иванов-Ринов стал первым лицом в Омске; ему предоставлено право непосредственного доклада адмиралу, которому он приносит уже готовые к подписи проекты указов и распоряжений; он все ведет к тому, чтобы сформировать отдельный казачий корпус, стать его командиром и заработать с ним победные лавры.
Адмирал забыл все старое, обворожен рисуемыми ему блестящими перспективами, когда геройские казачьи полки погонят красных за Урал, все поправится, и вновь расцветут все надежды, связанные с военными успехами.
Желания Ринова теперь — закон; приказано, чтобы его заявления и требования удовлетворялись вне очереди; обнаглевший от неожиданного успеха казак требует деньги, обмундирование и все виды снабжения в самых гомерических размерах, в двойной и тройной запас.
Армия, потерявшая все свои запасы, этим обездоливается, но на это не хотят обращать внимания.
 
31 июля
…Иванов-Ринов добился экстренного ассигнования сибирским казакам ста миллионов рублей. Ожил, рыщет, нюхает и пробирается в дамки дальневосточный спиртовоз Хрещатицкий; казачья конференция в полной силе…

1 августа
Огромным минусом…  является шумиха, созданная Ивановым-Риновым с поголовным выходом сибирских казаков; вместо прежней паники здесь приподнятое фанфаронство, и от казаков ждут чуда и в него верят; при таком оптимизме разговоры об укреплении Тобола и Ишима и, что я считаю тоже нужным, Иртыша считаются паническими и даже нежелательными…

12 Августа.
…Аппетит Иванова-Ринова по части денег и материалов не знает предела; от чувствует себя полновластным хозяином положения и не стесняется; хватка у него по этой части настоящая казачья. Сначала говорилось, что казакам нужны только одни винтовки, но это было повторением рассказа о приготовлении щей из топора; за винтовками посыпались требования, подкрепляемые весьма недвусмысленными угрозами на случай неисполнения, и ко вчерашнему дню сибирскому войску выдано: 102 миллиона рублей; все снабжение летнее и зимнее на 20 тысяч человек, седла, упряжь, значительная часть обоза и обозных лошадей.
Все наличие идет казакам; снабжение полураздетой и потерявшей свои запасы армии фактически приостановлено; на мои заявления получаю приказания прежде всего удовлетворить казаков.
Исполняю приказы, и вспоминаю рассказы свидетелей такого же поголовного выхода Оренбургских казаков, получивших всякое пособие и снабжение, a потом расплывшихся по своим станицам...

Несчастный, слепой, безвольный адмирал, жаждущий добра и подвига и изображающей куклу власти, которой распоряжается вся эта компания, с внутренними достоинствами которой я сегодня познакомился.
В армии развал; в Ставке безграмотность и безголовье; в Правительстве нравственная гниль, разладь и засилье честолюбцев и эгоистов; в стране восстания и анархия; в обществе паника, шкурничество, взятки и всякая мерзость; наверху плавают и наслаждаются разные проходимцы, авантюристы. Куда же мы придем с таким багажом!»


В результате бездеятельности и бесконтрольности  «несчастного, слепого и  безвольного адмирала» вся эта атаманская затея с «поголовным выходом» закончилась «пшиком» и банальным разворовыванием денег и материальных средств.
А.П. Будберг с горечью прямо пишет об этом:

«16 Августа.
Иванов-Ринов обобрал все наши склады и я бессилен помочь фронту; я делаю наряды - для отправки на фронт, но о них узнает этот пронырливый казак и все попадает в его обширные лапы; малейшая задержка вызывает жалобы адмиралу с угрозой, что это отражается на выходе сибирских казаков на испепеление красных;
в результате на каждого выходящего казака взято по пять и по шесть комплектов и летнего и зимнего обмундирования, а на фронте войска голы и босы.
В организации снабжения казаков пущена полная автономия с демократическим соусом в виде дружбы и совместной работы с общественными организациями; в известные времена наши полицейские администраторы всегда любили такие демократические соуса, как средство сдобрить непрезентабельный вкус их привычных, основных блюд…»


О том, как «руководил» своими войсками в это время Колчак вспоминает А.П. Будберг:

«7 Августа.
В Барнаульском районе начались крупные восстания — результат хозяйничанья разных карательных экспедиций и отрядов особого назначения; к Вологодскому приезжал из Славгорода какой-то крестьянин, из бывших членов Государственной Думы и жаловался, что в их округе нет деревни, в которой по крайней мере половина населения (!!!) не была перепорота этими тыловыми хунхузами (очень жидкими по части открытой борьбы с восстаниями, но очень храбрыми по части измывательства над мирным населением)…»


Очевидно, что крестьянское население просто вопиет о порках и измывательствах над ним, для пресечения этих безобразий, и наведения элементарного порядка в тылу, требовались немедленные жесткие меры, но вместо этого Колчак предпочитал раскатывать по фронтам, на своем поезде,   раздавать ордена и подарки, думая, что это очень поднимает боевой дух войск и его личный  авторитет.
А.П. Будберг записывает:

«18 Августа 1919 года.
Получил предложение Адмирала проехать вместе с ним на фронт; Бедный адмирал верит докладам и разговорам о том, что своими поездками на фронт он поднимает настроение войск и приносит большую пользу; он возит с собой целые горы подарков для солдат и офицеров, волнуется перед отъездом, чтобы достать всего побольше и готов даже выпрашивать то, что ему хочется повезти и чего у него нет…

Яд атаманщины и сладость беззаконного существования слишком глубоко всюду проникли и нам не суждено справиться с этим злом; нас оно, вероятно, съест, но и само должно погибнуть среди смрада, им производимого.
Сейчас Адмирал уже неспособен ни на что в отношении ликвидации атаманщины, ибо она связана с казачеством, а последнее — in corpore — сейчас является хозяином положения и, в силу солидарности интересов, не позволит уже бессильной Омской власти посягнуть на кого-либо из своих сочленов.
Адмирал заворожен радужными обещаниями казачьей конференции и Иванова-Ринова и, как ребенок, носится с порожденными ими надеждами…

 …Во время доклада адмирал сообщил мне, что ночью арестованы шесть военных летчиков и начальник воздушного флота за провоз частных грузов под видом военного снабжения и что он хочет, чтобы над ними разразилась вся строгость правосудия, но не уверен в осуществлении своего желания и боится вмешательства юристов и адвокатов. (!!!)
И жалко адмирала, и больно, что власть находится в таких беспомощных руках. Я ему доложил, что едва ли можно опасаться каких-либо затруднений в осуществлении его желания, так как такие подлые преступления должны быть подведены под понятие государственной измены и сознательной, из корысти, помощи неприятелю…ибо у армии украдено пять вагонов и она потеряла пять тысяч пудов снабжения…».



Надо бы кратко рассказать, что задумывалось тогда колчаковскими стратегами предпринять, чтобы переломить гибельный для них ход боевых действий.  В это время деморализованные  колчаковские войска просто «откатывались» от наступавших частей Красной армии, не оказывая им особого сопротивления.
(Разумеется, бывали и исключения,  и отдельные части, сохранившие дисциплину и боеспособность, порой оказывали ожесточенное сопротивление «красным».
Но общей картины  распада и развала на колчаковских фронтах это не меняло).


Интересно, что даже английский генерал Нокс, который занимался снабжением колчаковских войск и организацией  их боевой подготовки, утратил свое англосаксонское хладнокровие и выступил с резкой статьей, полной гневных упреков в адрес «белых», которую перепечатали многие колчаковские газеты. Возможно, что одной из причин этого демарша было совещание, о котором в своем дневнике вспоминает А.П. Будберг:

«29 июля
Состоялось совместное заседание министров правительства и высоких союзных комиссаров по вопросу разверстки между союзниками оказываемой нам материальной помощи. Со стороны союзников прибыли Эллиот, Моррис, граф Мартель и Мацусима, генералы Нокс, Гревс, Жанен и Такаянаги;
мы сидели в очень жалком положении бедных родственников персидской категории, ожидающих решения своей участи.
Нокс высказался очень резко, что, собственно говоря, нам не стоит помогать, так как у нас нет никакой организации и большая часть оказываемой нам материальной помощи делается в конце концов достоянием красных.
Нокс очень обижен, что после разгрома каппелевского корпуса, одетого в новое с иголочки английское обмундирование и снаряжение, перешедшее к красным, тупоумные омские зубоскалы стали называть его интендантом Красной армии и сочинили пасквильную грамоту на его имя от Троцкого с благодарностью за хорошее снаряжение».


Так вот, в этих условиях возникла, сама по себе неплохая, идея сформировать из наиболее боеспособных казачьих частей конный корпус, который бросить в рейд по тылам красных войск.
В условиях отсутствия сплошной линии фронта, благоприятной равнинной местности, малой насыщенности красных частей артиллерией и пулеметами и относительно невысоким уровнем боеспособности красных войск, эта затея имела неплохие шансы на успех.

Вот, что вспоминал об этом замысле  главноуправляющий  колчаковского правительства Г.К. Гинс:

«Как раз в это время разрабатывался план кавалерийского рейда, вроде того блестящего налета, который совершил в армии Деникина генерал Мамонтов.
Кавалерийский корпус дали в командование Иванова-Ринова, никогда не командовавшего на фронте, специалиста по административной части…
Кавалерийский рейд Иванова-Ринова оказался совершенно неудавшимся. Его наградили Георгием 4-й степени за начало, потом хотели отрешить от должности за неудачное продолжение, потом вернули обратно, но рейд уже сорвался».

(Действительно, именно этот стратегический прием, осенью 1919 года, применил на своем фронте А.И. Деникин, бросив в рейд по красным тылам конный корпус Мамонтова.
Поначалу там мамонтовцы имели огромные успехи, но потом, захватив огромные обозы награбленного добра,  полностью разложились  и утратили дисциплину и боеспособность. Об этом довольно подробно пишет в своих воспоминаниях барон П. Врангель).
Идея использования крупных масс конницы для дезорганизации тыла противника, в годы Гражданской  видимо, витала в умах многих военачальников. (Немногим позже так очень успешно действовала 1-я Конная армия в войне с белополяками).
Это же пытался сделать и атаман Иванов-Ринов , в конце лета 1919 года, на колчаковском фронте.
Для успеха требовалось сочетание организаторских способностей у соответствующих командиров, хорошее материальное снабжение, высокая боеспособность войск, решительность  и умелое руководство ими  в боевой обстановке и оторванности от своих тылов.
Как выяснилось, ничего из этого, кроме хорошего материального (и денежного) обеспечения  операции,  атаман Иванов-Ринов создать так и не сумел.
 
Вот как описывает дальнейшие события военный министр колчаковского правительства А.П. Будберг:

«31 Августа 1919 г.
…выяснилось, что казачья конференция, делавшаяся в последнее время все наглее и наглее, явилась к Адмиралу и предложила ему принять на себя полную диктаторскую власть, подкрепив себя чисто казачьим правительством и оперевшись преимущественно на казаков…
Обращаясь к Совету Министров, Верховный правитель высказал свое неудовольствие по поводу разноголосицы в мнениях членов Совета по многим важнейшим государственным вопросам…
Сказал он очень резко, затем сообщил о неудовлетворительном настроении и состоянии армии, объяснив это, довольно для меня неожиданно, тем, что армия пропитана большевизмом.
Государственный контролер просил Адмирала передать Совету Министров какие именно требования были заявлены ему казачьей конференцией, так как об этом ходят по городу разные слухи и версии.
Адмирал, не давая ответа по существу, указал только, что он ответил казакам, что сейчас уже не время производить какие-нибудь реформы и перемены в составе Совета Министров, так как это может отразиться на «настроении армии»…


Поначалу это последнее наступление колчаковских войск имело некоторые успехи. Удивительно, но во главе этого, решающего для него, наступления, Колчак умудрился поставить известного на всю Сибирь русофоба (который даже не скрывал этих своих взглядов),  генерала Дитерихса.
А.П. Будберг записывал в дневнике свои впечатления от общения с ним:

«1 Сентября.

Несмотря ни на что, на фронте началось наступление. Дитерихс взял на себя великую ответственность и поставил на карту последние сибирские ресурсы белой идеи.
…повторил ему тот же вопрос, который задал при первом с ним разговоре по поводу наступления: «а что же будет, если наступление не удастся?»
И он опять повторил, что тогда «придется разделиться на партизанские отряды и начать то же, что было в 1918 году.»
Я с удивлением посмотрел на этого Главнокомандующего, так легко и просто решавшего судьбу России и армии, и решавшего ее легкомысленно и ложно; ибо теперь уже не 1918, а осень 1919 года, и вся обстановка резко изменилась не в нашу пользу; теперь для нас белых уже немыслима партизанская война, ибо население не за нас, а против нас;…

Вспомнил, каким архичехом и русофобом был генерал Дитерихс во Владивостоке;
вспомнил рассказ генерала Розанова, о том, как, во время очень тяжелого положения наших войск на Урале в 1918 году, тогдашний Главковерх Болдырев просил командовавшего чешскими войсками генерала Дитерихса помочь нашему фронту и взывал к его, как русского генерала, чувствам, но получил отказ, добавленный словами что, «он был русским генералом, а сейчас он чех».

При такой легкости в перемене направления в священнейших понятиях и обязанностях человека и солдата, мало мудреного в том, что такой человек способен так легко смотреть на возможные последствия от начатой им операции…

В городе говорят, что в казачьем буме уже начались прорехи, и что в, одиннадцати южных станицах казаки отказались выступить на сборные пункты под предлогом, что после их ухода крестьяне разгромят их семьи.
На фронте два молодых казачьих полка конной группы генерала Волкова уже отказались исполнить боевой приказ; их отвели в тыл и послали стариков их укорять и уговаривать; уверяют, что полки раскаялись, но уже самая возможность таких явлений очень знаменательна.
Но сейчас от казаков зависит вся судьба нашего наступления и я готов все простить и отдать им еще по несколько комплектов снаряжения, если они принесут нам перелом фронтового положения…

3 Сентября.
…
Головин вполне одобрил все мои уступки, но Дитерихс уперся на своем; твердил, что фронт не верит тылу и что все дело подготовки должно быть в его руках; было очевидно, что он не желает даже вникать в сущность делаемых ему предложений. В конце концов, он с пренебрежительным видом бросил фразу: «еще раз вижу, что русские генералы умеют только ссориться» и, воспользовавшись приездом к Головину генерала Жанена, уехал…

В Ставке уверяют, что Дитерихс, Хрещатицкий и Ко. задумали под видом стратегического резерва восстановить гвардейский корпус, как основание будущего монархического переворота; поэтому то все назначения в этот резерв делаются из бывших гвардейских офицеров.
При желании сварить жирные щи из старого топора в выдумках не стесняются. 
Для чешско-русского хамелеона новый монархический вольт не представляет ничего особенного; в Киеве он именовал себя республиканцем, а в Сибири стал монархистом…»


Между тем, первоначальная эйфория от успехов наступления, постепенно сменялась тревогой
 
4 сентября А.П. Будберг записывает в своем  дневнике:
«Где же конный корпус? ему давно пора проявить свое решительное значение.
Омские газеты полны победным пафосом; Сахаров объявлен спасителем отечества и героем; появилось даже в виде особого почета данное ему кем-то название «солдат-генерал»; что он солдафон в генеральской форме, это верно, но чтобы он был солдатом-генералом в высоком значении этого слова, — сие бесконечно далеко от истины.
Вся шпана, примазавшаяся к добровольческому движению, гордо машет руками и обещает двинуть на фронт целые рати; полились хвастливые речи о поголовном выходе на фронт целых разрядов населения.
 Подняли большую шумиху с поголовной мобилизацией бывших пленных из Карпаторуссии; к этому делу примазался Иванов-Ринов, заявивший, что этим путем он получит пехоту в добавок к своему конному корпусу.
Бедных карпаторуссов стали хватать с помощью облав (И.-Р. по этой части дока) Благодаря этому, Омск остался без хлебопеков и ассенизаторов, так как миролюбивые и неприхотливые карпаторуссы специализировались по черному труду; узнав о принудительной мобилизации, они разбежались из Омска и в риновские сети попала только часть.
 
Озлобление среди них страшное; их собрали на станции Куломзино, рядом с бараками в которых помещаются семьи Ижевских рабочих; на днях у меня были старики Ижевцы и сообщили, что озлобленные карпаторуссы ругают их за верную службу своей родине и, не стесняясь, говорят, что им только бы попасть на фронт, а там они расправятся с теми, кто их туда погнал, а сами уйдут к красным; те же отправят их домой...
 
В газетах моря платных восторгов по поводу «изумительного по своему единодушию поголовного подъема героев подъяремной Карпатской Руси на спасение родного русского народа».
Платные перья всегда были особо подлы, а в теперешней гнилой атмосфере они побили все старые рекорды...


6 сентября.
В Ставке сознаются, что сбор казаков шел очень медленно; угар станичных постановлений навеянных Риновскими ситцами, подарками и пособиями рассеялся, как только пришлось выходить на службу; но за то вылезли во всей будничной остроте жалость потерять хороший урожай, боязнь за семьи, страх за жизнь и пр. и пр.
Некоторые казачьи части сели в вагоны, забрав с собой жен и обильные запасы водки; по пути казачьего движения идет разгром наших продовольственных магазинов.
 
Иванов-Ринов очень много шумел о том, что у него будет автономное и Демократическое снабжение, но, когда дело дошло до реального снабжения продовольствием и фуражем, то оказалось, что, кроме пустопорожнего названия, у нашего наполеонистого Держиморды ничего не имеется.
 
Скверно то, что все это свалилось на нас неожиданно; все берется по казачьей ухватке в двойной и тройной запас; забираются склады и вагоны, приготовленные для армии и для пополнения магазинов; интендант ходит, как очумелый, но я приказал все давать и все разрешать, дабы хоть чем-нибудь не помешать быстрейшему сбору казаков.
Офицеры из контрразведки говорят, что в некоторых станицах идут секретные совещания о том, что не следовало отпускать строевых казаков на службу, так как все равно красные придут, а тогда будет трудно с ними сговориться; не думаю, что это измышлено, так как очень подходит к казачьей психологии и специально сибирской расчетливости, чуждой идейного сентиментализма».


Вскоре и вовсе все это наступление казачьего корпуса Иванова-Ринова закончилось быстро и печально.
А.П. Будберг так повествует об этом:

«11 сентября.
Обнаружился, наконец, конный корпус Иванова-Ринова имевший крупный успех и разгромивший красную бригаду, подходившую с юго-запада на усиление красного правого фланга. Сейчас И.-Р. становится близок к исторической славе; трудно представить себе более благоприятного для конной массы положения чем то, в котором он теперь находится.
У него 7; тысяч шашек на свежих конях; большинство личного состава старые, опытные казаки, уже бывшие на войне; его корпус находится на обнаженном фланге красных войск, уже совершенно расшатанном двухнедельными боями и нанесенными ему ударами; корпусу открыт весь, лежащий перед ним, тыл красной армии, на фронт которой навалились наши войска; местность ровная, идеальная для действий конных масс и богатая местными средствами…
 
12 Сентября.

Положение на фронте не разрешается; конница как то замялась; по вчерашней сводке ей следовало быть уже у Кургана и громить красные тылы, а об этом нет донесений.
Дитерихс говорит, что красные дерутся очень упорно и все время переходят в контратаки; особенно напирают на армию Пепеляева, который даже просил разрешения начать отходить, но Дитерихс ему отказал...
Южная армия разрезана пополам и перестала существовать, как организованное воинское соединение.
 
16 сентября.
Иванов-Ринов получил от Адмирала Георгиевский Крест за первый успех своего корпуса, а затем почил на лаврах; по сведениям Ставки он не исполнил шести повторных приказов Дитерихса и Адмирала двинуться на Курган в тыл красных.
Свершилось то, чего боялся; последний наш козырь, попав в руки этого полицейского ничтожества и очевидного труса, пропал. После этого для нас уже нет выхода и весь вопрос в том, сумеем ли протянуть военные действия до зимы.

25 сентября.

В Ставке узнал подробности о причинах бездействия конного корпуса; Иванов-Ринов, после первого удачного дела, на Курган не пошел и посланных ему шести Директив и телеграмм — из них две за подписью Адмирала, — не исполнил.
Дитерихс отрешил Иванова-Ринова от командования, но тогда, когда уже было поздно и когда общее положение на фронте исключило возможность успешного набега на тыл красных.
Иванов-Ринов прибыл немедленно в Омск, поднял всех своих сторонников, и по ультимативному требованию казачьей конференции его отрешение было отменено и он с апломбом вернулся на фронт к своему корпусу.
Яркое проявление импотентности и дряблости власти, засосанной Омским болотом и находящейся в пленении у разных безответственных, но всесильных организаций, во все мешающихся, но ни за что не отвечающих.
Такая власть не может существовать, ибо sine qua non всякой власти это — ее сила…»
 
Приведем и еще одну интересную запись из дневника А.П. Будберга, хорошо характеризующую ситуацию в деникинской армии и его оценку  морального духа колчаковских офицеров:

«24 Сентября.
…Слушали сообщение прибывшего от Деникина есаула Перфильева; он уверяет, что там царит порядок и законность; это не вяжется с теми сведениями, которые привезены офицерами, пробравшимися к нам через Каспийское Море; несомненно, что у Перфильева слишком много розовой окраски…
Перфильев заверяет, что до сих пор у них не было восстаний в тылу и что отношения между войсками и населением самые благожелательные; приятно было это слышать; значит, там нет того, что составляет нашу смертельную болезнь; значит, там офицерский состав удержался на уровне истинно офицерских идеалов и не дал распуститься и низам.
 
У нас по этой части плохо, я имел случай, беседовать с несколькими старшими священниками фронта и они в один голос жалуются на пошатнувшиеся нравственные основы офицерства, преимущественно молодого, сильно тронутого переживаниями войны и революции;
по мнению главного священника западной армии, из восьми случаев насилия над населением семь приходится на долю офицеров (за исключением казачьих частей, где «пользование местными средствами» составляет общий и непреложный закон). Особенно возмущает население отбор офицерами лучших крестьянских лошадей и притом не для войск, а для торговли».

Как видим, к великому сожалению «белых» полководцев, дурной пример в грабежах и насилиях в их войсках нередко подавали сами г.г. офицеры, а вот никакого «лекарства» против этого колчаковские военачальники  найти так и не сумели.

Тот же А.П. Будберг записывал свои впечатления от бесед с фронтовиками о качестве офицерского состава:
« Был в Ставке; видел много офицеров, прибывших с фронта с разными поручениями, преимущественно по части снабжений; встретил нескольких старых знакомых по немецкому фронту и послушал их рассказы о состоянии армий;
общее заключение, что присылаемые укомплектования могут при умелом обращении дать весьма сносных солдат, но зато большинство присылаемых офицеров ниже всякой критики;
наряду с небольшим числом настоящих дельных офицеров прибывают целые толпы наружно дисциплинированной, но внутренне распущенной молодежи, очень кичащейся своими погонами и правами, но совершенно не приученной к труду в к повиновению долгу; умеющей командовать, но ничего не понимающей по части Руководства взводом и ротой в бою, на походе и в обычном обиходе.

Очень много уже приучившихся к алкоголю и кокаину; особенно жалуются на отсутствие душевной стойкости, на повышенную способность поддаваться панике и унынию; свидетельствуют, что мне говорили и раньше и что отмечено в донесениях посылаемых мной на фронт офицеров, — что очень часто неустойчивость и даже трусость офицеров являются причинами ухода частей с их боевых участков и панического бегства.
Мне показывали донесение начальника Ижевского гарнизона, в коем отмечалось, что задолго до прихода на Ижевский завод отходивших через него войск, он наполнился десятками бросивших свои части офицеров, которые верхом и на повозках удирали в тыл».



Тут самое время поговорить о том, чем же занималась многочисленная и широко разветвленная контрразведка колчаковских армий.
Военный министр генерал-лейтенант А.П. Будберг несколько раз обращался к этой теме в своем дневнике:

«30 мая 1919года.
Сейчас отношения старших начальников очень портятся благодаря гнусной и чисто провокационной деятельности многих видных представителей контрразведки, которая ядовитой грибной плесенью обволокла верхи управления и многих высоких начальников, незаметно для них втянув их в свою атмосферу сыска, влезания в чужие души и мысли и размазав эту нравственную грязь по всей духовной стороне военного управления…
…сейчас у каждого большого политиканствующего начальника имеется отдел (неофициальный, конечно) контрразведки, занятый исключительно шпионством и наблюдением за другими, больше всего, конечно, инакомыслящими и противными их господину лицами…
 
Работают тут матерые специалисты по части фабрикации разных донесений и очень умело потрафляют на вкус своих господ, еще более умело ссоря их с неугодными для них лицами, собирая материал для погубления противников, конкурентов по власти и влиянию и т. п.
 
Такой орган существовал до меня и в военном министерстве, но я его уничтожил в первый же час моего вступления в должность совершенно так же, как упразднил должности адъютантов и обер-офицеров для поручений при военном министре».

О том, какое отношение к своим же, русским офицерам, по разным причинам служившим у красных и перебежавших к «белым» вспоминает Г.К. Гинс:
« …одно я видел, что вытравить из психологии «белых» ненависть и презрение к «красным» никак невозможно. Первым шагом Иванова-Ринова при Сибирском Правительстве было огульное осуждение всех красноармейских офицеров. То же сделал Деникин. Они лишили красных офицеров возможности устроиться и заставили их служить там, где их застала судьба».

Разумеется, органы контрразведки постоянно «раскрывали» различные заговоры и всячески демонстрировали свою активность, порой самым анекдотичным способом.
К примеру, 25 июня 1919 года А.П. Будберг записывает:
«Над городом непрерывно летают военные аэропланы; весьма негодовал, когда узнал, что это делается по приказанию ставочной контрразведки, чтобы усмотреть заблаговременно сборища замышляющих восстание» (!!!)
 
Не правда ли, оригинальный способ обнаружения злоумышленников, с помощью летавших над Омском тарахтящих аэропланов той поры?!

Устав от многочисленных «заговоров», Будберг  делает следующую запись:
«В ставке уверяют, что контрразведка раскрыла огромный заговор и имеет определенные указания на то, что в самом Омске должно произойти на днях вооруженное восстание; главные деятели контрразведки приняли вдохновенный и озабоченный вид и на все расспросы таинственно покачивают своими провокаторскими главами.
Глубоко убежден, что это очередная фабрикация этих потомственных и почетных провокаторов, которым надо усугубить важность своего охранительного значения и получить еще несколько миллионов на темные расходы.
Полупочтенное всегда учреждение контрразведки, впитавшей в себя функции охранного отделения, распухло теперь до чрезвычайности и создало себе прочное и жирное положение, искусно использовав для сего атмосферу гражданской войны, политических заговоров и переворотов и боязни многих представителей предержащей власти за свою драгоценную жизнь и за удержание власти.
Все это сделало главарей контрразведки большими и нужными людьми, телохранителями многих сильных мира сего и открыло самые широкие и бесконтрольные горизонты для их темной, грязной и глубоко вредной деятельности.
Здесь мне нет времени углубляться в деятельность этих господ, но в Харбине я видел достаточно, как распухло это гнусное учреждение и как крепко оно опутало верхи власти, грязня их своей грязью. Здесь контрразведка — это огромнейшее учреждение, пригревающее целые толпы шкурников, авантюристов и отбросов покойной охранки, ничтожное по производительной работе, но насквозь пропитанное худшими традициями прежних охранников, сыщиков и жандармов.
Все это прикрывается самыми высокими лозунгами борьбы за спасение родины, и под этим покровом царят разврат, насилие, растраты казенных сумм и самый дикий произвол.
 
И во всем этом нет ничего удивительного, ибо довлеет дневи злоба его; контрразведка и охранка всегда требовали особого контроля и умелого наблюдения, ибо при малейшем ослаблении надзора они становились скопищем всякой грязи и преступлений.
Кто-то сказал, что во всей охранной деятельности нужно, чтобы чистые головы руководили грязными руками и сдерживали преступные похоти этих грязных рук. Теперь чистых голов уже не осталось, и на верхи контрразведки залезли выскочки или разные авантюристы, развращенные теми возможностями, которые им дает современная неурядица.
 
Если мое краткое соприкосновение с чинами прежней охранки дало мне такие случаи, как подполковник Заварицкий и ротмистр Фиотин, посылавшие людей на виселицу и на каторгу ради отличия и получения внеочередной награды, то что же должно быть теперь, когда ослабли донельзя контроль и наблюдение?
В данном случае надо быть недалекими детьми или доверчивыми трусами, чтобы поверить в возможность восстания в городе, наполненном иностранными войсками и отборными, вполне надежными конвоями старших начальников...
 

Наиболее роскошно развились такие паразитные, а при отсутствии строгого надзора, гнусные учреждения, как контрразведка и разные осведомления, создавшие громоздкие, дорогие и вредные для чистоты нашего дела организации. У них нет даже того уменья и той профессиональной добросовестности, которыми отличались наши старые охранные учреждения и их штатные агенты; зато все скверные стороны прежнего восприняты полностью.
Настоящей контрразведки и истинной борьбы с агентами большевизма у нас нет; все делается на показ, чтобы удовлетворить начальство, проявить деятельность и оправдать расходы, достигающие чудовищных размеров; в Омске у меня не проходило недели, чтобы от меня не требовали десятки миллионов рублей на расходы по контрразведке (расходы бесконтрольные, поверяемые и утверждаемые ближайшим начальством, что и дает простор всевозможным злоупотреблениям, и требует особо опытного и тщательного надзора со стороны старших органов)».
На мой взгляд, это исчерпывающая характеристика…

В следующей главе речь пойдет о том, куда девалось знаменитое «золото Колчака».


На фото: один из самых жестоких и кровожадных атаманов той поры Калмыков в компании с американскими офицерами Аккерманом и Бернстейном.

Продолжение:http://www.proza.ru/2016/05/10/1307