Одна ножка

                ОДНА НОЖКА…
Ох и хитрый дядя Тит,
Он все время говорит:
«Одна ножка тропатит,
А другая не хотит…»
- Ух – ха! – взвизгивают бабаы, а гармонь то торопится подтвердить слова частушки, забегая вперед, то отстает. Спотыкаются нетренированные раненые пальцы солдата – плотника – гармониста дяди Феди. Бабы машут платочками, притопывают. Сам дядя Тит старается вспомнить, куда и как притопывать надо под гармонь, но, схватив костыль, чуть не заваливается набок. Плясуньи поддерживают его под руки и садят снова за стол, на главное, в центре, место. Дождалось оно хозяина. Войне – конец! Жизнь – впереди! Главное – все живые будут жить. И сегодня, и завтра, всегда. Хозяин – дома! Как тут не погулять от радости, встречая его! Дядя Федя, когда-то первый парень на селе, без гармошки которого не обходилась ни одна гулянка, вернулся с фронта чуть пораньше Тита. Тоже раненый, но в руку, со скрюченными двумя пальцами левой руки. «Хорошо, что не правой» - радовался он.
Был на фронте дядя Тит,
И теперь всем говорит:
«Одна ножка тропатит,
А другая не хотит!»
Гармонист дядя Федя, сочинил два почти одинаковых куплета недавно, после встречи своего одноногого друга – дяди Тита. «Вот! – кивнул тот на ноги глядя, - Топочу одной ногой, вторая не хочет»… «Куды денешься, Титок… У тебя горе посильнее моего будет… Давай, будем уж как-нибудь… через силу… жить, честно воевали…» Считай, вся деревня побывала в домике – встретила фронтовика  дядю Тита. Прорвался он все-таки к своей Глаше. Куды же без нее ему, а ей без него? Опора, настоящая. Не покачнется. Устоит, когда надо будет стоять ему, Титу. Привыкать надо и ко второй опоре – костылю. А может, когда и протез изладят. Какой – нибудь мастер… Без него, как без рук…, вернее – без ноги. Побывали все почти, кроме председателя колхоза – Игната Григорьича. Говорят, что приболел. Наверное, забеспокоила грыжа, из-за которой не взяли его на фронт.
Вспоминать не легко, как жилось во время войны. Давно ли это было…Жене своей, Соне, он иногда наказывал, чтоб говорила людям, что мол грыжа  у него заныла, спасу нет, лежит весь больной. А сам в это время помогал кому-нибудь что-нибудь сделать, хоть немного, но срочно. Сам не говорил про то, и хозяйке, которой помогал, тоже не велел про то говорить. А как окажется в какой бригаде, тут же начинает помогать бабам. Хоть литовкой помашет, хоть под вилы встанет. Правда, ненадолго. От силы часок повкалывает, потом начинал разглаживать живот и, согнувшись, потихоньку уходил, ведя в поводу своего Игреньку. За бугром он отлеживался с полчаса, вправив свою грыжу, с пенька взбирался в седло и ехал в другую «трудовую роту».
Некоторые бабы, особенно многодетные, запаздывали, хоть и была фронтовая трудовая дисциплина, к месту работы. Если работали далековато от деревни, то для опоздавших запрягали быка в таратайку в качестве транспорта. Многие бабы предпочитали идти пешком. А что делать? Все здоровые лошади, как и мужики - на фронте. В деревнях остались нестроевые – то молодые, то старые, то калеки. На быках и ездили, и пахали, да мало ли чего нужно было делать в колхозной жизни… Едет Игнат Григорьич, перебирая в уме все, что надо сегодня сделать, а что – завтра и потом… Пока лето – готовь корма. Днем – колхозу, вечером и ночью – себе. Хорошо, когда светит луна, видно даже травинки, что ложатся под литовкой. Жена дяди Тита, который еще был на фронте, каким-то образом, десятой водой на киселе приходилась родней председательской жене Соне. У Глаши подрастали в доме две дочки – девочки. А тут сено метать надо. Погоревала тетя Глаша Соне,что не с кем сметать сено, и услыхала:
- А я тебе Игната пришлю. 
- Дык, у него…
- Ничо, копешку небольшими пластами и помаленьку…
Сначала хозяйка покоса с девчонками подкапнивала да подвозила копешки к месту, где основывался зарод, а потом, когда оформилась его фигура, полезла на него, чтобы укладывать пласты куда надо. Рос зарод все выше, а вместе с ним поднималась вверх и Глаша. Луна светила все ярче, ближние копешки заканчивались, девчонки возили издалека. А у зарода… Летят вверх небольшие навильники сена с председательских вил, которые чуть не достают вершильщицу. Королевой ходит она по потолку домика – зарода, иногда чуть не задевая подолом тонкой, с заплатами, юбки Игнатовы усы. Он особо вверх глаза и не пялил. Что там разглядишь при луне?  Хоть и работали бабы на покосе без нижних, как их, ну типа трусиков. Да и перед кем было стесняться? Кругом везде бабы да иногда Игнат. Ну, заработается иная, забудется, что он снизу пялится иногда… Главное – работа. Первым делом, как поется, нужно сено, ну а силос? Ну а силос – он  потом. Вот и последняя копешка. Девчонок отправили домой, а сами принялись дометывать зарод. Вот он, хорошо видимый при луне. Новой игрушкой стоит на поляне. «Давай!» - кричит Игнат, «По углу сползай! Я тут встрену! Не промахнись!» Ойкнула Глаша и, как с горки снежной, на санках, ухнула с зарода. Прямо в руки Игната. Успела Глаша инстинктивно сжать локти на груди.
- Ты чего? Ну-ка убери руки. У меня Тит живой… Придет с фронта – убьет. Обоих.
- А где мать ваша? – спросила Соня у дочерей Глаши.
- Они зарод дометывают…
- Ага! Я им счас дометаю. – схватила Соня ружье – одностволку и побежала в сторону Глашиного покоса. Услышала, как ойкнула Глаша, слетев с зарода, глядь, а она – в объятьях Игната.
- Убью-ю! – заорала Соня на весь покос, - Кобеля и сучку! Обоих!
Она быстро подняла ружье и, глядя на Игната, нажала на курок. Осечка. Игнат на бегу вырвал ружье и влепил жене оплеуху. Соня села на землю и заплакала.
- Ты посмотри, дура, на зарод! Не знаешь, как с него слазят? Оттуль можно и ноги переломать… Всех баб так встречают! Снизу. Я тоже помог слезти. Поймал внизу. Чо тут такого? – всхлипывания Сони становились все реже. Игнат успокаивал далее:
- Собрались идти домой. А тут ты… Хорошо, что ружье не заряжено, а то  бы… И, окончательно добивая злость жены, добавил:
- Тит мне друг, а Глаша – родня. Стал бы я… 
- Грыжей прикрываесся… А сам готов… - кое-как успокаивалась Соня.
Однажды дочери тети Глаши  где-то проболтались про случай на ночном покосе, как почему-то тетя Соня вдруг побежала к смеченному зароду. И стали колхозники-бабы поглядывать на председателя и Глашку каким-то особенным образом.
- А ежлив тебе приспичит сметать? Поневоле Игната позовешь – рассуждали бабы.
- Ну уж нет! Чтоб потом рассказали мужику – фронтовику? Уж лучше в петлю…
- Да зачем туда? Соберемся бабы да и смечем! Нам не привыкать.
Одним из последних гостей у дяди Тита оказался Игнат Григорьич.
- Чёт-то ты поздновато? – прищурился дядя Тит, разливая по стаканам бражку.
- Метал сено. Кириллихе. У ей одне девки. Только копны возить умеют…
- А болесть твоя как же?
- Да ну её на хрен… Бог не выдаст, грыжа не съест! А помогать людям привык. Война научила, будь она проклята. Хорошо, что кончилась… Погуляют фронтовики – и за дела примутся…
- Ну, мужики – фронтовики! И труженики тыла! Выпьем за победу! За всех! Крепкого вам здоровья! Ура-а!
Зарыдала снова, еще веселее прежнего, гармошка дяди Федина:
«Ну и хитрый дядя Тит
            Почему-то говорит:
Одна ножка тропатит
И другая захотит!»
 Игнат Григорьич подхватил дядю Тита, потопал с ним держа его на руках и бережно отпустил на стул. Долго они сидели, обнявшись, трое мужиков. То ли смеялись, то ли плакали. А скоро вернутся и все остальные, кто остались живыми. Теперь все будут жить. Долго, дай бог – вечно.

Иван Чичинов,     октябрь 2015 год,    г. Горно – Алтайск.