125 Домашние новости 26 06 1973

Александр Сергеевич Суворов («Александр Суворый»)

Книга-фотохроника: «Легендарный БПК-СКР «Свирепый» ДКБ ВМФ 1970-1974 гг.».

Глава.

125. Суворов. 2-й 10-дневный отпуск. Домашние новости. 26.06.1973 г.
 

Фотоиллюстрация из фотоальбома автора. Первые сутки 2-го отпуска. Фото на память с родителями: Суворов Сергей Иванович и Суворова (Максимова) Нина Васильевна. Сад возле дома. 26.06.1973 г.

В предыдущем:


Меньше суток (22 часа) я затратил на супернасыщенную приключениями путь-дорогу от военно-морской базы Балтийск в Калининградской области до города Суворова Тульской области, до моего родного дома.

Только тут я ощутил, как же я невероятно устал…


Первые моменты встречи с родителями в доме я не помню. Я вообще не помню, как очутился в постели на диване в большой комнате, как раздевался, как что-то кушал, говорил, рассказывал, спрашивал, слушал…

Я только помню, как пил маленькими глотками что-то очень пахучее, вкусное, сладкое, благотворное и обжигающе горячее, а потом с судорожным всхлипыванием вдыхал в себя свежий, мягкий, тёплый и чистейший запах маминой пуховой подушки.

Я спал беспробудно ровно 12 часов…

Только вкусные запахи маминого фирменного картофельного супчика, винегрета, жареной на сале картошечки и тоненьких сливочных оладушков в купе с ароматами маминого травного чая пробудили во мне хотения, желания и жажду жить. Это было в 14:00 вторника 26 июня 1973 года.

Я открыл глаза и сначала не понял, где я нахожусь…

Глаза по очереди показывали уму и разуму разные объекты большой комнаты, которые я постепенно начинал узнавать. Вот прямо передо мной наш круглый обеденный стол, покрытый ярко жёлтой бархатной скатертью с рюшами. Вот подставка под мамины цветы возле широких зашторенных окон. Вот подставка под телевизор и мой катушечный магнитофон «Айдас-9М». Вот сервант для книг, хрусталя и праздничной посуды. Вот мамин «иконостас» - фотографии всех родственников, начиная с фото её мамы, моей бабушки Юлии Максимовой. А вот и мой стул, на котором аккуратно по-уставному сложена моя форма два…

Подъём, Сашок, нас ждут великие дела!


Подъём сразу не удался…

Руки-ноги не слушались, и не хотели слушаться, наоборот, капризничали, ленились, не хотели даже шевелиться, а не то, чтобы что-то делать.

Мамам специально открыла стеклянную дверь, отделяющую большую комнату от гостиного коридора и кухни, поэтому зазывные запахи и звуки проникали ко мне беспрепятственно и мощно. Я слышал, как осторожно звякают вилки и ложки, слушал «шкворчание» томящегося на маленьком огне сала, ощущал запах оладушков и во мне всё сильнее и сильнее разгорался давно забытый детский аппетит.

Я был дома, я был в детстве, я был с мамой и папой, и я был сейчас счастлив…


Как всегда, мама точно уловила тот момент, когда я не только просыпаюсь, а уже открываю глаза и готов вскочить, подскочить, подняться, встрепенуться, вспорхнуть…

- Проснулся? – сказала мама, входя в комнату и вытирая руки о вкусно пахнущее кухонное полотенце. – Вот и молодец. Вставай, идём кушать.

- Как ты оденешься? – спросила меня мама. – В свою форму или в то, что я тебе приготовила? Вот юрины брюки и форменка. Всё чистое, постиранное и глаженое…

Мама показала мне чёрные брюки моего старшего брата Юры и его милицейскую форменную рубашку серого цвета. Опять я буду носить юркины вещи…

Чёрные носочки и чёрные кожаные остроносые туфли на тонкой подошве были тоже «юркины», но я не роптал. Моего здесь и не должно было быть, потому что практически все мои гражданские вещи и одежда остались в Севастополе, а служить мне и носить военно-морскую форму ещё целых полтора года…

Поэтому я бодро вскочил, оделся в «юркину» одежду и поспешил в ванную – умываться, чистить зубы, приводить себя в порядок.

Пока я «прихорашивался» и смывал с себя всю накопившуюся в дороге усталость и «дорожную пыль-коросту», как выразилась мама, папа вернулся из магазина и принёс массу разной вкусной еды и питья для вечернего застолья…

- Ты же хочешь пригласить своих школьных друзей отметить встречу и отпуск? – спросила меня мама. – Н, вот, надо приготовиться, накрыть стол, посидеть, выпить и закусить. Хорошо?

Я только смог благодарно кивнуть ей головой, потому что в этот момент с небывалым аппетитом молча поглощал, как голодный «морской волк», мамины вкусности. Папа от меня не отставал и мы с ним вдвоём почти полностью «умяли» всё, что приготовила на этот замечательный завтрак-обед наша мама.

После обеда мы все расположились в большой комнате: мы с папой на диване, а мама в своём уютном кресле с подушками в углу комнаты, по диагонали прямо перед телевизором. Здесь наша мама, устав от домашних дел и забот, дремала, когда мы с папой смотрели телевизионные новости и программу «Время»…

Наступило время рассказов, сообщений, новостей и обмена мнениями. Это было наше священное время семейного общего отдыха, как знаменитый «адмиральский час» на флоте…

Я рассказал родителям о тех командно-штабных учениях, в подготовке и проведении которых принимал участие, умолчав только о целях, масштабах и районах этих «командно-штабных боевых действий».

Потом я с юмором в лицах рассказал о подготовке экипажа корабля к выборам 17 июня, как принимали на корабле женщину-депутата, как я грузил мешки с сахаром, как «заработал» коробки с изюмом, как мы с ребятами получали кинофильмы, вещи, новую кинопередвижку и крейсерскую библиотеку, а также о других своих приключениях, в том числе о встрече на вокзале «Калуга 1» с главным технологом винзавода с Тамани.

Единственно, о чём я умолчал и не рассказал моим родителям, - это была история с девушкой в короткой серой юбочке и в белой кофточке с воланчиками, которой я так неуклюже дал адрес нашей воинской части, адрес корабля…


Мой мудрый папа сразу догадался, что эти учения связаны с обострением обстановки в Средиземном море и на Ближнем Востоке. Он не стал при маме расспрашивать меня о подробностях, но когда мы собирались выйти в сад, чтобы сфотографироваться на память, спросил: «Вы идёте в Средиземку?»…

- Не знаю, папа, - ответил я честно. – Готовимся, собираемся и грузимся надолго, а куда, - неизвестно. Все курсовые задачи мы сдали на «отлично», отстрелялись тоже хорошо. Экипаж морем обкатан, так что, вполне возможно, пойдём в тёплые моря…

- Когда? – коротко спросил папа.

- В середине июля, - также кротко ответил я и стал доставать из портфеля подарки и гостинцы маме и папе.


Маме я торжественно вручил футляр с купленными в Калининграде янтарными бусами. Эти бусы были изготовлены на местной фабрике из полупрозрачного янтаря с прожилками. В середине нитки бусины были большими, а ближе к концам – средними и маленькими.

Бусы очень понравились маме, она их сразу одела на шею, немного «покрасовалась» перед зеркалом и как-то смущённо-растерянно заявила нам, что они «пришлись ей к её коже», что она их «почти не чувствует», а «чувствует только исходящие  от них тепло и янтарный запах».

Папе я подарил тоже коробочку с янтарными запонками и янтарной заколкой для галстука тоже фабричной работы. Кроме этого, я подарил папе и маме большие куски дикого янтаря, которые хранил в портфеле завёрнутые в мои сменные носки, платки и майку-тельняшку…

Папа, как молодой мальчишка, сбегал в мою комнату, принёс лупу и они с мамой по очереди рассмотрели на просвет большого комара-гнуса, который застыл в полупрозрачной толще куска янтаря. Папа даже различил крыло этого древнейшего комара, покрытое каркасной сеткой.

Потом я вручил родителям продолговатую керамическую бутылку знаменитого «рижского бальзама» и мама очень обрадовалась, потому что использовала подобные бальзамы в своих тоже знаменитых чайно-травяных настоях…

Папа просто обомлел от подаренной ему бутылки премьерного таманского вина, который насильно вручил мне мой безымянный сосед-товарищ по ночному застолью на вокзале «Калуга 1».

Я настоял, чтобы мы выпили «по капельке» этого вина из наших хрустальных стопочек и мои родители с восторгом и удовольствием смаковали это действительно необычное, уникальное и невообразимо ароматное новое и неизвестное ещё никому вино…

Правда, папа, как всегда в таких случаях, на вопрос: «Ну, как?», неизменно ответил: «Не разобрал! Ешо надо!» и неизменно получил вторую порцию чудесного вина, которая сопровождалась всё так же неизменным выражением: «Хорошо, когда нальют, а потом ешо!»…

Мама тотчас забрала бутылку этого волшебного вина и сказала, что «это будет её вино, а вы ничего в хороших винах не понимаете».

Мы с папой и не сопротивлялись, потому что это было уникально, когда наша самая правильная, самая воспитанная, самая принципиальная мама вдруг увлеклась неким вином. До этого наша мама признавала только одно вино – церковный кагор, - и то, только в лечебных целях…

- Странно, - сказала задумчиво мама, притрагиваясь губами к этому вину в своей рюмке. – По вкусу напоминает французское «Шардоне» или «Совиньон», но в этом вине, почему-то, ощущаются запахи каких-то необычных цветов, причём не комнатных, не оранжерейных, а луговых, и травами тоже пахнет.

- Да? – спросил её папа. – Дай-ка понюхаю… Я чего-то не разобрал никакого запаха…

Он протянул свою крепкую руку к маминой рюмке, но мама её отстранила.

- Ты всё равно не почуешь, - сказала мама. – Ты насквозь пропах металлом и стружкой.

- Нет, ну почему?! – с преувеличенной обидой воскликнул папа. – Может я не чую запахи, как ты, но я тоже кое-что чувствую от этого вина, и это чувство переполняет меня, требует выхода, выплеска… А?

- Дурачок, - сказала мама, и её лицо покрылось румянцем.


Потом настало время рассказов родителей об их житье-бытие…

Мама отработала последний день в больнице и с 1 июня 1973 года, как и папа, ушла в отпуск. Она тоже первые дни просто спала беспробудно, ничего не делала, только готовила на неделю суп, салаты и ждала папу, который приносил ей из магазина «что-нибудь вкусненького».

В третье воскресенье 17 июня 1973 года был День медицинского работника и в инфекционном отделении Суворовской городской (районной) больницы, в котором моя мама работала старшей медсестрой-фельдшером, было много дел и забот. Многочисленные комиссии проверяли всё и вся и дали инфекционному отделению второе место в соревновании отделений больницы (мало было наглядной агитации).

Мамам и папа в воскресенье 3 июня 1973 года ездили в деревню Дальнее Русаново на поминки дяди Максима, который умер уже полгода назад. Они ездили автобусом до Ханино, а потом шли пешком по дороге. Их нагнал другой автобус и довёз до самой деревни Дальнее Русаново.

Я хорошо помнил дядю Максима, моего друга Деда «Календаря», моего дальнего родственника тоже деда Аркадия, добрейшую тётю Марусю, ребят, драчливого петуха, глупых кур, огромную корову (любимицу тёти Маруси) и мудрую лошадь-мерина дяди Максима…

От дяди Максима, сапёра Великой Отечественной войны, награждённого медалью «За Отвагу» и орденом «Славы» третьей степени, остался только его голос, записанный мною на магнитофоне «Айдас-9М», когда он приезжал к нам в гости, чтобы показаться врачам в больнице.

Дядя Максим после войны носил в себе, в своём теле, множество мелких осколков разорвавшейся неподалёку немецкого снаряда…

Мы выпили снова по чуть-чуть маминого премьерного вина за упокой души дяди Максима и всех наших родственников, ушедших в «царстве небесное»...

Когда родители в тот же день вернулись домой, то на порожках их ждала папина мама, бабушка Анисья, которая приехала из Калуги к нам «погостить»…

Так что мамин отпуск опять начался с хлопот и забот, с готовки, с прополки и поливки огорода, с уборки дома, стирки, глажки и просушки зимней одежды.

В среду 6 июня 1973 года мама сама ездила в Калугу, купила себе материал на демисезонное пальто, а внучку Олежке (сын моего брата Юры) – осенний костюм «драповый» (стойка воротник, меховой, красивый, на молнии, на карманах тоже молнии с колечками, брюки длинные, удобные).

В понедельник 11 июня 1973 года мама сшила для Олежки безрукавку ватную тёплую, собрала вещи Галины (вторая жена моего брата Юры) и стала собирать ей посылку.

Уложила все вещи, пересыпала все пакеты конфетами, печеньем, сушками и на следующий день отнесла на почту. Заодно зашла в Госстрах по поводу несчастного случая – перелома запястья…

Только теперь я узнал, что мама на работе неловко поддержала падающий медицинский бокс-дезинфектор, ударилась вместе с ним о край стола и сломала косточку в запястье. Она показала мне свою руку с выпирающей теперь косточкой и я всё оставшееся время наших «посиделок» грел её руку в своих ладонях…

Тогда же, в понедельник 11 июня 1973 года приехал с Центрального посёлка на мотоцикле папин средний брат, дядя Толя и забрал маму, бабушку Анисью, к себе «погостить».

Бабушка Анисья ничего нам не рассказывала, ни о чём не спрашивала, только сидела молча, изредка смотрела телевизор, кушала манную кашу, пила чай с вареньем и спала. Правда, на прощанье сказала папе, что «никогда не была так спокойна и счастлива, как в эти дни «у тебя» в гостях»…

Папа 3 июня 1973 года ездил в Тулу и купил какой-то «коленный вал» к нашему мотоциклу «Урал». Папа тоже со 2 июня 1973 года в отпуске, но работает по ремонту в школе, возможно с бригадой ребят поедет работать в колхоз.

В понедельник 11 июня 1973 года был хороший грибной дождь. Люди ходят за грибами в лес: грибы есть, но мало, больше людей-грибников…

Пальто себе демисезонное мама отдала шить в ателье, так что к осени у мамы будет новое красивое пальто. Шубу свою она постирала и та «села», рукава совсем короткие стали, поэтому тоже отдала шубу в ателье, кой что подделать. Так что к зиме она будет с «обновками»…

У папы зимнее пальто есть, а осеннее пальто ему купили в клеточку, модное, «на поролоне», неплохое. Теперь ему нужно купить новую шляпу, шапку зимнюю и зимнюю обувь.


Мама написала Юре (старший сын, мой родной брат) гневное письмо, «не поздравила его и обращалась к нему одному» (Юра со скандалом расстался с Галей и женился на своей третьей жене, Вале). Это письмо, которое Юра должен был получить ещё 23 мая 1973 года, мама не могла написать иначе. С тех пор Юра молчал и ничего не писал маме в ответ…

- Пусть молчит, - сердито сказала мама. – Пусть молчит и знает, что мы его не поддерживаем, пусть будет сам с собой…

- Галя пишет, - рассказывала мама с горечью в голосе, - что Олежик уже дома (в Новороссийске), погода плохая, 10 дней дожди, боится простуды, что Вова (брат Гали) уже месяц живёт у них и нигде не работает, что Галя собирается его (Вову) попросить переехать либо в съёмную комнату, либо в общежитие. Галя пишет о брате «сжато», но, видимо, он у них «непутёвый», а ей ещё одна забота.

- Сама твёрдо жить не может, - сказала с болью мама, - да ещё этот Вовка… Ну, пусть, это их дело.


Папа слушал рассказ мамы, и я вдруг почувствовал, что между ними какой-то «напряг», напряжённость, недосказанность. Я насторожился…

- В саду у папы хорошо, - сказала мама, заметив, как изменилось выражение моего лица. – Цветёт шиповник, цветы, будут груши и яблоки на ранних яблонях, а «штрифель» – отдыхает.

- Вчера, - сказала мама, - я читала ваши письма, особенно твои большие и весёлые письма, ваши письма из вашего детства, когда вы с папой и Юрой были в доме отдыха, и когда ты был в санатории в Чекалине. Тогда тебе было 7 лет, а Юре – 13 лет. Так интересно читать ваши письма…

- Читала и смеялась, - сказала «бодро» мама, - и всю жизнь представляла, а то уже много и забываться стала.

- Вот соберу все письма по годам, - сказала мама, - и твои, и Юры, и папины, и родственников наших, и будет просто живая память о вашем детстве, юности. Я же не могу рвать или сжигать ваши письма.

- Нашла письмо Юры, - сказала мама и отпила из своей рюмки вино, - где он объясняется в любви к Ольге (первая жена моего брата Юры). Я ему дам почитать это письмо, чтобы ему на глазах моих было стыдно за свои «любови»…

- От Верочки (старшая дочь тёти Маруси, маминой старшей сестры) что-то ничего нет, - сказала мама. – Возможно, обиделась, ведь Коля (муж Веры) поехал домой и ничего не взял от меня Верочке в гостинец, говорит: «Я не люблю с этим возиться и тяжело с ребёнком (Русланом)». Может быть, она сейчас пробует поступить в заочный институт?

- Ничего, - сказал примирительно папа. – Отыщется. Скоро у неё отпуск с июля и она приедет к нам.

- Получили от Нади (младшая дочь тёти Маруси, маминой старшей сестры) посылку, - сказала мама. – Она беременна, но что-то не здорова. Очень хочется ей в отпуск приехать в это лето, очень соскучилась. Говорит: «Уже раз 25 мысленно летали к Вам в отпуск вместе с Толиком (муж Нади)».

- Ну, если Толику будет возможность поменяться с другом отпуском с выездом, то есть друг будет отдыхать в Магадане, а билет бесплатный отдаст Толику и у них будет у обоих (у Нади и Толика) бесплатная дорога, а на следующий год Толик отдаст другу свой бесплатный билет.

- Если это всё будет, - сказала мама, - то в июле они думают поехать в Севастополь, потом к нам, а потом к Вере (в Тольятти). Вот такие планы у Нади новые.

- Думали в тот год (1972) приехать, - сказала мама, - но раз будет ребёнок, то конечно, никуда не выедешь. Так, что началась, Саша, жизнь, не одно, так другое…

- О нас пока всё, - сказала мама, - теперь о тебе. Ты нам мало пишешь и почти ничего о себе не рассказываешь. Всё о каких-то приключениях, о друзьях, а о себе, - ничего толком не говоришь. Я понимаю, - служба, но всё-таки нужно рассказать, что тебе надо, что прислать, чего хочется…

- Мам, - сказал я привычно «по-детски». – Ты же знаешь, я на всём готовом, меня Родина кормит, поит, обувает. У меня всё есть. Целый аттестат одежды: и летняя, и рабочая, и осенняя, и зимняя. Даже кальсоны есть! Белые…, с завязками… Мне совершенно ничего не нужно. Всё есть…

Мама рассеянно выслушала меня и снова погрузилась в воспоминания…

- Приезжал Миша Изосин (наш сосед в доме напротив, друг детства моего старшего брата Юры), - сказала мама. – Он на подготовительных курсах сдал все экзамены и будет зачислен в техникум при заводе в Москве.

- Увидела его и так что-то тяжело, просто плохо стало мне, - сказала с горечью мама. – Все ребята, как ребята, а наш, – всё по хомутам себе на шею. Ох! Страшно и говорить, только ночью и забываюсь…

Мама всегда и изначально была против ранней женитьбы Юры, своего старшего и любимого сына, тем более так скоропалительно и так скандально, как это делал он, мой старший и очень темпераментный брат…

- Одно утешает, - сказала мама, - что у тебя, Сашок, всё в порядке. Я вижу, что ты здоров, бодр, весел и счастлив, что у тебя успехи во всём.

- Бойся современных девочек, Сашок, - вдруг сменила темы разговора моя мама. – Это не девочки, а чертовки! Не торопись, ради Бога, не порть себе жизнь. Пиши девочкам, общайся с ними, дружи, мечтай, но ничего не позволяй им с собой сделать, и не обещай им ничего…

- Бабушка Анисья всё об ухажёрах тёти Клавы (её младшая дочь и сестра моего папы ) рассказывала, - сказала мама и мой папа слегка насторожился. – Стыдно об этом говорить, а ей хоть бы что, только восхваляет свою дочь - и умная, и красивая, и так далее…

- Алик (сын тёти Клавы), - сказала мама, - лежит в больнице, у него воспаление лёгких, хотя калужская Мария (тётя Маруся, дальняя родственница) сказала, что у него «другое тяжёлое заболевание». Но ты не волнуйся, это всё в прошлом, Алик уже здоров.

Мама рассказала мне все наши «домашние новости», при этом папа больше молчал и только иногда вскидывал голову и либо согласно кивал головой, либо недоумённо крутил ею из стороны в сторону.

Вроде бы всё было нормально, как обычно, мирно, ладно, по-доброму, но я чувствовал, что что-то не так. Что-то осталось недосказанным, потому что папа во время нашего фотографирования в саду принял позу со скрещёнными на груди руками…

Что-то случилось…